Страница:
— Да, и что-то вроде президента. Только, по-видимому, с диктаторскими правами. Теперь вторая табличка. Там написано: “Мы сказали: боимся глегов. Глеги неумолимы. Не можем выйти. Спасите нас”.
— Вот и пойми что-нибудь! — вздохнул Таланов. — Кого — нас? Кто эти глеги и как до них добраться? Ну, утро вечера мудренее. Пойду проведаю больных.
Он вошел в первую кабину медицинского отсека.
Там никого не было. Он постучал в дверь изолятора — никто не ответил. Таланов вошел в изолятор.
Виктор и Герберт стояли спиной к нему, у койки Карела.
— Я спал… — тусклым, безжизненным голосом говорил Герберт. — Или, может быть, не спал… а думал, что сплю.
— А зачем ты взял с собой сюда лучевой пистолет?
— Я шел дежурить… я не знал, что заболею… а потом забыл…
— Что случилось? — еле выговорил Таланов.
Виктор медленно обернулся к нему. Лицо у него было такое же бледное и осунувшееся, как у Герберта.
— Карел… он покончил самоубийством.
Таланов шагнул к койке. Карел лежал, запрокинув голову, лицо его было сведено судорогой страдания. Под распахнутой рубашкой пылало на груди пятно лучевого ожога.
“Зелено-серая рубашка…, любимая его рубашка, вроде талисмана, — подумал Таланов. — Где он только не побывал в этой рубашке… Двенадцать лет в космосе… Пятый полет к неизвестным планетам… И такая нелепая смерть. От страха… от страха перед самим собой”. Таланов стоял, склонив голову, и чувствовал даже не горе, а холод и невыносимую усталость. Такую усталость, когда все равно. И опять он подумал, что это начало болезни, и напряг волю, чтобы стряхнуть с себя оцепенение.
Виктор не то вздохнул, не то простонал. Таланов с трудом повернул к нему голову. Виктор был очень бледен, почти так же бледен, как Карел, даже губы у него побелели.
— Ты здоров? — с тревогой спросил Таланов.
— Здоров пока, — не сразу ответил Виктор. — Надо перенести Карела куда-нибудь.
— Я сейчас позову Владислава.
— Мы и вдвоем справимся. Не надо никого звать. Вы… вы все равно уже вошли в изолятор. Только наденьте халат, перчатки и марлевую маску.
— А Герберт?
Герберт Юнг устало покачал головой.
— Я-то не покончу самоубийством. У меня жена и дети. Мне. надо выздороветь. А Карел…
— Да, конечно, — торопливо ответил Таланов. — Но все же, может, лучше тебе не оставаться одному?
— Нет, ничего… — тихо сказал Герберт. — Дай мне снотворное, Виктор, вот и все… — У него был такой вид, будто он старается что-то припомнить. — Дай снотворное…
Герберт проглотил снотворное и лег, повернувшись лицом к стене. Виктор и Таланов унесли Карела в его пустую кабину, положили на койку.
— Придется сделать вскрытие, — сказал Виктор, когда они шли обратно. — Я делал анализ крови и его и Герберта, ничего не обнаружил. А по многим признакам эта болезнь сходна с нашими нейровирусными заболеваниями — с энцефалитом, например. Может быть, вирусы распространяются по ходу нервных волокон, а не через кровь — как при бешенстве. Значит, нужно исследовать мозг… Нужно исследовать… обязательно…
Он говорил деревянным, безжизненным голосом.
Таланов остановился, положил ему руки на плечи.
— Виктор, ты болен? Скажи правду!
— Я здоров, — отводя глаза, возразил Виктор. — Это из-за Карела… и вообще…
— Понятно, — недоверчиво сказал Таланов, — отдохни. Казимир подежурит вместо тебя.
— Мне не надо отдыхать. Некогда, — таким же мертвым голосом проговорил Виктор. — Пускай Казимир мне ассистирует. А Владислав пока попробует наладить аппарат для электросна.
Он прошел еще несколько шагов и остановился.
Таланов смотрел на него с тревогой. Виктор с усилием проговорил:
— Устал я очень… И потом — если б я послушался совета Юнга насчет анабиоза, Карел остался бы в живых.
— Ну, неизвестно! — решительно возразил Таланов и вдруг запнулся.
Все вокруг окуталось струящимся радужным туманом, очертания предметов потеряли четкость, стали размытыми, начали двоиться. Лицо Виктора тоже расплылось и стало белым туманным пятном. “Вот оно, начинается”, — подумал Таланов, стискивая зубы. Он не то что видел — скорее улавливал, что Виктор внимательно смотрит на него.
— Вы сами больны, Михаил Павлович! — как сквозь сон услышал он.
Виктор подхватил его под руку. “Что же будет?” — с вялым испугом подумал Таланов. Шагая сквозь радужный туман, он как-то незаметно очутился в изоляторе и увидел, что Виктор снимает постель с койки Карела. Потом он понял, что лежит на койке. Все окружающее постепенно стало более четким и устойчивым, но словно выцвело и потеряло реальность. Потам проступили нормальные цвета, белый свет потолочной лампы снова показался не мертвым, а привычным, почти родным. Таланов глубоко с облегчением вздохнул и сел на койке.
— А… Уже подействовало! — сказал Виктор, обернувшись от стенного шкафа-аптеки.
Тогда Таланов не то понял, не то вспомнил, что Виктор дал ему таблетку энергина, и мир перед ним снова потускнел — от страха. Он болен, он, начальник экспедиции! Виктор, вероятно, тоже. Ну, хорошо, Владислав — опытный штурман, он довел бы ракету до Земли. Но ведь он тоже заболеет. Тогда… тогда все они погибли. Кто знает, к чему ведет эта болезнь.
К сумасшествию? К самоубийству?
— Придется дать и вам снотворное, — сказал Виктор. — Я все подготовил для вскрытия, сейчас пойду за Казимиром. Как вы себя чувствуете?
— Как все, — неохотно ответил Таланов. — Ты ведь уже знаешь, как это бывает.
Виктор молча смотрел на него. Таланов вдруг от всей души пожалел этого мальчика. Худощавый, юношески легкий, с ясным, светлым лицом, Виктор выглядел гораздо моложе своих двадцати шести лет.
Хороший паренек. Так рвался в свой первый дальний полет. Неужели этот первый полет окажется для него последним? Что ж, и так бывало. По-всякому бывало в космосе.
— Давай снотворное, — сказал Таланов.
Таланов проглотил таблетку, лег, закрыл глаза и начал думать о Земле. Перед тем как уснуть, он увидел серо-желтые дюны, серебристо-зеленое море и светлое небо, услышал мерный плеск и шипение тихих волн, набегающих на плоский песчаный берег.
Он уснул, счастливо улыбаясь, будто вдохнув запах моря, хвои и песка, прогретого ласковым и влажным летним солнцем Балтики.
— Маска мне мешает, — сказал Казимир. — И на что она? И комбинезон этот? Мы все устели уже заразиться. Если не заболеем — значит у нас врожденный иммунитет. И все.
— Не говори глупостей. Тебе и Владиславу, может быть, досталась незначительная доза инфекции, вот вы и здоровы. А если добавить… Герберт жил в одной кабине с Карелом.
— А Таланов?
— Не все одинаково восприимчивы. Потом — когда я в первый раз исследовал Карела, Таланов сидел рядом. А это, может быть, капельная инфекция, мы же не знаем. Словом, не капризничай, Казимир. Дай мне флакон с генцианвиолетом — вон, третий слева. Хорошо. Теперь подготовь препарат из пробирки № 6. Осторожней, Казимир! Все — над сосудом с лизолом, помни!
— Этак с ума сойти можно, — пробурчал Казимир из-под маски.
— Не ворчи, — тихо сказал Виктор.
Казимир с тревогой посмотрел на него.
— Ты совсем болен. Ложись и объясняй мне, как и что. Я сам справлюсь.
Виктор провел рукавом халата по лбу, стирая крупные капли пота.
— Пожалуй, ты прав. Я лягу, — сказал он, отступил от стола и зашатался.
Все вдруг окуталось гудящей тьмой и полетело в пропасть. Он очнулся от холода: Казимир брызгал на него водой. “Он без маски”, — с глухой тревогой подумал Виктор, но не смог шевельнуть губами.
— Что тебе дать, скажи? — спрашивал Казимир, наклоняясь над ним.
— На второй полке сверху… ампулы, — Виктор с трудом отвернул лицо от Казимира, говорил в сторону. — Нет, ты не сможешь сделать укол… Дай мне энергии…, на третьей полке, белая банка…
— Почему энергии? — спросил Казимир, и его синие глаза расширились и потемнели. — Ты ведь не…
— Не беспокойся, энергии — тонизирующее средство, ничего больше, — Виктор попытался ободряюще улыбнуться, но сам почувствовал, что улыбка получилась жалкая. — И надень сейчас же маску, не валяй дурака.
Энергии подействовал быстро. Виктор встал, хоть и с трудом, подготовил шприц и ампулу. Казимир, болезненно морщась, сделал ему укол,
— Все-таки что с тобой? — спросил Казимир. — Сердце?
— Наверное… Устал я очень, вот и…
— Ну, лежи, лежи. Я уж во время вскрытия поглядел на тебя и испугался; думаю, сейчас упадешь. Ты совсем зеленый был.
— Ты, положим, тоже был зеленый.
— Я-то с непривычки, а ты…
— А я? Думаешь, я только и делал, что вскрывал своих друзей?
— Тоже верно, — пробормотал Казимир, отводя глаза. — Ну, говори, что делать.
“Хотел бы я знать, долго ли мне удается хоть так продержаться? — думал Виктор, лежа на койке и глядя на Казимира, с сосредоточенным видом хлопочущего у штатива с пробирками и у микроскопа. — И вообще чем это все кончится? Что все-таки с Карелом? Откуда у него взялся этот абсцесс в правой теменной области? Если у него была раньше травма черепа, то как же его пустили в полет?.. Если он знал, что с ним, тогда… Нет, ничего не известно…, Зря все-таки я затеял проводить анализы здесь. Всего не продезинфицируешь как следует. Койку надо выбросить… куда? Пока ее будешь тащить по проходам, нанесешь кучу вирусов. Нет, придется закрыть вход и сюда, в первую кабину. А если я… что тогда? Нет, Казимиру все-таки придется заходить сюда в комбинезоне, в маске, в перчатках. Владислава надо беречь во что бы то ни стало… Энергии действует на меня хорошо, только я с ним переборщил сегодня, отсюда и обморок… Надо будет поддерживать сердце, а то мне без энергина не справиться…”
— Ну, я ввел эту штуку… соль серебра, что ли, — сказал Казимир. — Теперь что? Да ты зачем поднимаешься?
— Надо, — сказал Виктор и сжал губы: ноги у него были ватные. — Я сам должен поглядеть, ничего не поделаешь. Да мне и лучше уже.
— Ну, смотри, — сказал с опаской Казимир.
— Я и смотрю, — бормотал Виктор, прильнув к окуляру микроскопа. — Я и смотрю…
— Ты переутомился, это ясно.
— Ясно, — повторил Виктор. — Конечно, ясно.
Он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза.
Перед закрытыми веками плавали тонкие, слегка изогнутые жгутики. Даже в окуляре электронного микроскопа, разбухшие от таннина и облепленные панцирем из солей, они казались хрупкими, легкими, беззащитными. Но нервные клетки под их воздействием плавились, распадались и исчезали. Маленькие, тоненькие, неумолимые, жадные, плодовитые паразиты. Ничто не интересовало их во всей сложнейшей системе человеческого организма — они упрямо и безошибочно продвигались к головному мозгу, выбирали там самые подходящие для себя участки, пробирались в нервные клетки, в их ядра и там начинали командовать по-своему. Им нужна была живая, нормально работающая клетка, с ее белками, с ее сложным, точно отлаженным механизмом производства. В ослабевшей, больной клетке они чувствовали себя плохо, а в мертвой, распавшейся умирали. Но до смерти они успевали обзавестись многочисленным потомством, и молодые вирусы шли на штурм соседних клеток, оставляя на своем пути новые, еще более обширные разрушения.
— Казимир, хочешь полюбоваться на них? — проговорил он, не открывая глаз.
— На кого? — удивился Казимир.
— На тех, кто сидел внутри у Карела. На тех, кто залез в мозг Таланову и Юнгу. Познакомься, хоть будешь знать, с кем имеешь дело, в случае чего.
Казимир, затаив дыхание, посмотрел в микроскоп.
— Вот эти… кривые палочки? — спросил он.
— Они самые. Нейровирусы. Убийцы нервных клеток.
Казимир медленно выпрямился. Лицо его сделалось сумрачным, глаза потемнели, перестали излучать сияние.
— Тяжело на это смотреть, когда знаешь… — он махнул рукой.
— Готовь препарат из пробирки номер семь. Я пока запишу результаты. — Виктор взял с полки бактериологический справочник, полистал его и начал записывать в тетрадь: “При бактериоскопическом исследовании клеток зрительного бугра после окраски генцианвиолетом были обнаружены обширные разрушения клеток — расплавление, зернистый распад, исчезновение. В ранее исследованных клетках красного ядра и черной субстанции таких изменений не имеется. После обработки таннином с солями серебра в ядрах клеток зрительного бугра удалось обнаружить вирус неизвестного мне типа (в справочнике Вейсса и Зелеранского такого вируса нет)”. Он отложил ручку. “Конечно, они есть не только в клетках зрительного бугра. Скорее всего они локализуются в диэнцефалоне, в ретикулярной субстанции…” — Ну, хорошо, посмотрим еще этот препарат, из правой теменной области, возле абсцесса…
— Готово, Казимир?
— Можешь смотреть.
“В правой теменной области, вблизи от посттравматического абсцесса и пояса лейкоцитарной инфильтрации вокруг него, — записывал снова Виктор, — обнаружены также обширные разрушения нервных клеток, вызванные вирусами. Разрушения эти местами вплотную примыкают к инфильтрату…” Он задумался. “Да, Карела ожидали только страдания, невыносимые боли, для него надежды не было… Если он это знал, тогда… Или все-таки если б анабиоз… — У него нехорошо засосало под ложечкой от этой мысли. — Нет, нет, это все необратимые изменения. Он умер бы на Земле во время операции или после. Не утешай себя, что за дешевая трусость! Вовремя не решился на анабиоз, а потом еще и недосмотрел…”
— Ну, нельзя тут пить, потерпи, Казик. Еще немного. Возьми кусок ваты, обмотай марлей, окуни в лизол и все в кабине как следует оботри. Потом оставь здесь комбинезон и отправляйся немедленно в душевую. Придешь потом, когда отдохнешь и поешь.
— А как же ты? Я боюсь тебя оставлять, — Казимир еле говорил.
— Не беспокойся, все будет в порядке, — сказал Виктор. — Ты помни, что я сказал: не подходи близко к Владиславу, разговаривай с ним через маску. И он пусть надевает маску, у вас там, в кабине, есть марля. А ты, конечно, перейди спать в другое помещение. Возьми лизол, протри все там — ну, хотя бы в кабине Таланова. Обещаешь?
— Обещаю, — хмуро сказал Казимир. — Черт знает что! Владислав не согласится.
— Владислав опытный астронавт, он все прекрасно поймет. Ты сам-то пойми как следует: это последний наш шанс. Иначе мы все пропали.
Виктор посидел один, потом встал и, неуверенно ступая, пошел в изолятор. Таланов спал. Юнг сидел на койке, сгорбившись, опустив голову и уронив сложенные руки между колен. Он не пошевелился, когда вошел Виктор.
— Как ты себя чувствуешь, Герберт? — спросил Виктор.
Юнг медленно поднял голову и поглядел на Виктора своими светло-голубыми глазами: он больше не косил, но взгляд был какой-то странный, отсутствующий.
— Не знаю. Я все ясно вижу. И двигаться могу нормально. Как будто болезнь прошла. Но я стал совсем другим, это я чувствую.
— Каким же?
— Совсем другим, — повторил Юнг. — Не знаю, как тебе объяснить. Я понимаю все, что происходит, а мне все равно. Разве мне может быть все равно? Вот Таланов заболел, и все заболеют, наверное, и все мы погибнем, а мне ни вас, ни себя не жалко. И жену не жалко и детей, а я ведь так их любил, — он говорил тихо, ровно, без выражения. — Я нарочно думал о том, что с нами случится, представлял себе все подробности — и ничего не испытывал. Пропали все чувства, И вообще мне ничего не хочется: ни есть, ни пить, ни спать.
— Ну, это даже и удобно, — попробовал пошутить Виктор.
Юнг ничего не ответил,
— Давай я тебя обследую, — вздохнув, сказал Виктор.
Герберт был как будто здоров, только тонус организма несколько снизился: сердце работало вяловато, кровяное давление было несколько ниже нормы, сухожильные рефлексы ослабели. “Острый период, очевидно, уже миновал, — думал Виктор, глядя на Юнга. — Как стремительно развивается эта болезнь! Инкубация, очевидно, не более двух суток, острый период — тоже. Вирусы уже добрались до мозга и прочно устроились в облюбованных местах. Что дальше? Смерть? Сумасшествие? Частичная неполноценность? Чего нам ждать от этой милой, мирной планеты с ее подземными жителями и загадочными врагами?” Он вдруг вспомнил, как совсем недавно, глядя из верхнего люка ракеты на мирную красно-розовую долину, мечтал о романтике, о необычайных событиях, о встречах с разумными существами иных миров… “Я стал совсем другим, — повторил он про себя слова Юнга. — Кто знает, что дальше будет, а пока… пока я стал взрослым. Да, пожалуй, так это можно назвать…” За последние два—три дня он пережил больше горя, ужаса и усталости, чем за все двадцать шесть лет своей жизни. Сейчас он был уже не великовозрастным мальчишкой, мечтающим о подвигах, а мужчиной, вступившим в тяжелый бой. Он был болен, смертельно устал, но знал, что будет держаться до последнего вздоха, потому что отвечает за товарищей. Он подумал еще, что если б Юнг был врачом, его, может быть, тоже подхлестывала бы ответственность и он если не чувством, то разумом понимал бы, что надо действовать. И ему тогда было бы легче… “Фантазия! — оборвал он себя. — Все зависит от характера разрушений в мозгу. Кто знает, что будет еще с тобой самим. Несомненно, это более легкая форма, И вдобавок энергии на тебя лучше действует, чем на других… Карел, Карел… что же с ним случилось? Посттравматический абсцесс… а может, все-таки не посттравматический? Да нет, не могут же эти вирусы…”
— Герберт, постарайся вспомнить, — мягко, но настойчиво сказал он. — Ты ведь с Карелом не в лервой экспедиции вместе. Так вот, ты ничего не слыхал о том, что у него была травма черепа?
Юнг поднял глаза.
— Была, — ответил он без всякого выражения. — Была травма. Карел сказал мне.
— Когда? Когда сказал?
— Незадолго до смерти, — так же равнодушно проговорил Юнг. — Он сказал, что два года назад, в последнем рейсе, они столкнулись с метеоритным роем. Их сильно тряхнуло, он ударился головой о пульт управления, потерял сознание.
— Почему он это сказал? Почему раньше молчал?!
Юнг продолжал, монотонно и спокойно:
— Он сказал, что у него начинаются очень сильные головные боли. И что его предупредили врачи: если такие боли начнутся, надо немедленно лечь в клинику на операцию. Иначе — сумасшествие и смерть.
— И поэтому он решил не дожидаться! Но почему же ты нам сразу не сказал?
— Я только теперь понимаю, что он в самом деле это говорил. А раньше думал, что мне это показалось.
— Но как же его пустили в полет, если он болен? Как ему удалось скрыть это от сотрудников Лунной станции? — говорил Виктор, обращаясь скорее к самому себе, чем к Юнгу. — Ведь у него в карточке нет никакого упоминания о травме.
— Наверное, он хотел летать, — сказал Юнг.
— Да, конечно… Во всяком случае, самоубийство Карела не вызвано вирусным заболеванием. А мы боялись…
— Эта болезнь, по-видимому, не может вызвать попыток самоубийства, — спокойно сказал Юнг. — Сначала она ошеломляет, пугает, но зато и лишает власти над своим телом, над своими движениями. Карел смог покончить самоубийством только потому, что ты незадолго до этого дал ему таблетку энергина. А потом… потом становится все равно…
Он сказал это без горечи, но Виктору стало так страшно, что захотелось кричать.
Он услышал глухой стук и не сразу догадался, что стучат в дверь медицинского отсека.
— Впусти меня! — крикнул Казимир за дверью. — Я подготовился!
Виктор открыл дверь. Казимир был в маске и в легком комбинезоне:
— Вот! Отсюда — в душевую, как ты требуешь. Там продезинфицирую и себя и комбинезон. Владиславу я уже сказал, чтоб он к душевой и близко не подходил. Пускай моется в шлюзовой кабине. Все!
— Почему не спишь? — спросил Виктор, тяжело опускаясь на сиденье.
— Я не устал. Вымылся, напился, наелся — и все в порядке. Хотим с Владиславом ехать в город, разговаривать с этими подземными жителями. Я уже подготовил словарик и грамматику.
— Так быстро? — удивился Виктор.
— А “Линг” на что? Он знаешь какой! Ну, словом, Владислав послал меня спросить благословения у Таланова. Хотя он, конечно, не будет возражать.
— Он спит, — сказал Виктор. — И вообще он болен. Поезжайте, конечно. И постарайся у них обязательно узнать, что это за болезнь, какой у нее исход, как передается инфекция. Может, у них есть лекарства против нее.
— Обязательно узнаю. Хотя не представляю себе, как это мы будем переписываться через стену.
— А почему они все-таки не выходят?
— Да вот боятся глегов. А мы даже не знаем, кто такие эти глеги и как они выглядят. Может, и нам их надо бояться. А ты что будешь делать?
— Я буду спать, — сказал Виктор. — Приедешь разбудишь. Очень хочу спать.
— Конечно, спи, — поспешно проговорил Казимир. — Ты устал как черт.
Виктор видел, что Казимир поглядывает на него с опаской, но ему было уже все равно. Он знал, что если хоть немного не отоспится, то не вытянет.
— Иди. Все в порядке, не бойся, — сказал он.
Он вернулся в изолятор, еле передвигая ноги.
Юнг по-прежнему сидел не шевелясь и глядел в пол.
— Герберт, — тихо сказал Виктор. — Если я лягу спать, ты меня разбудишь через три часа?
— Конечно, — Юнг посмотрел на часы. — Через три часа — значит, в десять часов двенадцать минут я тебя разбужу. Можешь спать.
— А ты так и будешь сидеть? — спросил Виктор, ложась. — Если хорошо себя чувствуешь, попробуй заняться своими записями. Ты ведь хотел привести их в порядок.
Он еще успел увидеть, как Юнг молча поднялся и пошел к столу. Потом сразу заснул.
— Нет, они, конечно, разные. Нам они кажутся похожими только потому, что сильно отличаются от нас. Как европейцу кажутся вначале похожими все японцы или китайцы. Посмотри. Вот этот, высокий, — старик. А тот, позади, наверное, очень молод… или нет, это женщина… да, определенно женщина!
— Ну, что ты! — усомнился Владислав.
— Посмотрим, — Казимир продолжал вглядываться в странные птичьи лица тех, кто читал их письмо, прижатое к перегородке.
Окончив читать, они начали оживленно переговариваться. Их жесты и мимика были настолько своеобразны, что нельзя было понять, радуются они или огорчаются. Казимиру показалось, что они чемто рассержены; потом он решил, что за стеной идет ожесточенный спор. Один из спорящих повернулся к астронавтам и начал что-то горячо говорить, потом вдруг умолк, открыв рот.
— Вспомнил, что мы просили писать, — догадался Казимир.
— Уж очень ты проницательный, — сказал Владислав. — Прямо ясновидец.
— Прочел бы ты столько их книг, сколько я за эти дни, тоже стал бы проницательным… Вот начали писать… Ну, конечно, это женщина! Чего смеешься? Женщины здесь носят высокие головные уборы, и одежда у них более яркая, чем у мужчин.
— Однако вид у этой дамы… — заметил Владислав.
— А ты представь себе, какими уродами кажемся ей мы, — усмехнулся Казимир. — С нашими толстыми носами и губами, с маленькими глазами, большие, неуклюжие… Ну, вот и письмо готово.
К перегородке приложили письмо. Казимир напряженно читал его, поглядывая в словарь, а Владислав смотрел на тех, кто стоял за перегородкой.
Сейчас и он видел, что они разные. Даже глаза неодинаковые: у старика и у женщины большие, чуть посветлее, не то темно-зеленые, не то темно-коричневые, а у двух других — совсем темные, почти черные. Веки у них все-таки были — тонкие, как пленка, морщинистые, более темного цвета, чем все лицо, — но увидеть их удавалось лишь тогда, когда люди-птицы опускали глаза. Это были первые разумные существа, которых довелось видеть Владиславу. В первых двух полетах на неизвестные планеты он видел только ящериц да рыб и уж думал, что здесь будет то же. Люди-птицы тоже глядели на него, и он чувствовал себя неловко под этим напряженным неотступным взглядом.
— Вот послушай, что они пишут, — сказал Казимир. — Нет, подожди, я проверю кое-что.
Он подчеркнул одно слово в письме, приложил листок к перегородке и показал на скафандр. За перегородкой дважды махнули рукой справа налево.
— Так и есть, — удовлетворенно сказал Казимир. — Слушай. “У нас нет скафандров. В скафандрах глеги не страшны. Но будьте осторожны. Помочь нам можете, если вернетесь сюда и доставите средства против глегов. Когда вы сможете вернуться?” — Очень деловое письмо, — заметил Владислав. — Остается только выяснить, кто такие глеги и какие средства против них годятся. Может, ядерное оружие?
— Этого им только не хватало! — очень серьезно сказал Казимир. — А насчет глегов я, кажется, догадался. Впрочем, проверим, хоть мой вопрос и покажется им смешным.
— А они умеют смеяться?
— Наверно. Разумное существо без чувства юмора? Немыслимо. — Казимир быстро написал что-то на листе бумаги и приложил его к перегородке. — Я спросил: “Как выглядят глеги и где их можно видеть?” Вот посмотри, они смеются!
— Скорее удивляются. Ты их просто ошеломил! — Владислав смотрел на широко раскрытые птичьи рты. — Зубов у них, по-моему, нет.
— Сплошная костяная пластинка по краям челюстей. Мало выступает.
— А волосы есть?
— Есть, только не такие, как у нас. Вроде короткой блестящей шерсти на голове и спине. На лице ничего не растет. Ну, чего ты морщишься? Тебе есть что стричь и брить, значит ты божественно красив. Чего тебе еще? Живи и радуйся. Ага, ответили! Ну, так я и думал! Глеги — это те самые палочки, которыми я любовался вчера под микроскопом.
— Вот и пойми что-нибудь! — вздохнул Таланов. — Кого — нас? Кто эти глеги и как до них добраться? Ну, утро вечера мудренее. Пойду проведаю больных.
Он вошел в первую кабину медицинского отсека.
Там никого не было. Он постучал в дверь изолятора — никто не ответил. Таланов вошел в изолятор.
Виктор и Герберт стояли спиной к нему, у койки Карела.
— Я спал… — тусклым, безжизненным голосом говорил Герберт. — Или, может быть, не спал… а думал, что сплю.
— А зачем ты взял с собой сюда лучевой пистолет?
— Я шел дежурить… я не знал, что заболею… а потом забыл…
— Что случилось? — еле выговорил Таланов.
Виктор медленно обернулся к нему. Лицо у него было такое же бледное и осунувшееся, как у Герберта.
— Карел… он покончил самоубийством.
Таланов шагнул к койке. Карел лежал, запрокинув голову, лицо его было сведено судорогой страдания. Под распахнутой рубашкой пылало на груди пятно лучевого ожога.
“Зелено-серая рубашка…, любимая его рубашка, вроде талисмана, — подумал Таланов. — Где он только не побывал в этой рубашке… Двенадцать лет в космосе… Пятый полет к неизвестным планетам… И такая нелепая смерть. От страха… от страха перед самим собой”. Таланов стоял, склонив голову, и чувствовал даже не горе, а холод и невыносимую усталость. Такую усталость, когда все равно. И опять он подумал, что это начало болезни, и напряг волю, чтобы стряхнуть с себя оцепенение.
Виктор не то вздохнул, не то простонал. Таланов с трудом повернул к нему голову. Виктор был очень бледен, почти так же бледен, как Карел, даже губы у него побелели.
— Ты здоров? — с тревогой спросил Таланов.
— Здоров пока, — не сразу ответил Виктор. — Надо перенести Карела куда-нибудь.
— Я сейчас позову Владислава.
— Мы и вдвоем справимся. Не надо никого звать. Вы… вы все равно уже вошли в изолятор. Только наденьте халат, перчатки и марлевую маску.
— А Герберт?
Герберт Юнг устало покачал головой.
— Я-то не покончу самоубийством. У меня жена и дети. Мне. надо выздороветь. А Карел…
— Да, конечно, — торопливо ответил Таланов. — Но все же, может, лучше тебе не оставаться одному?
— Нет, ничего… — тихо сказал Герберт. — Дай мне снотворное, Виктор, вот и все… — У него был такой вид, будто он старается что-то припомнить. — Дай снотворное…
Герберт проглотил снотворное и лег, повернувшись лицом к стене. Виктор и Таланов унесли Карела в его пустую кабину, положили на койку.
— Придется сделать вскрытие, — сказал Виктор, когда они шли обратно. — Я делал анализ крови и его и Герберта, ничего не обнаружил. А по многим признакам эта болезнь сходна с нашими нейровирусными заболеваниями — с энцефалитом, например. Может быть, вирусы распространяются по ходу нервных волокон, а не через кровь — как при бешенстве. Значит, нужно исследовать мозг… Нужно исследовать… обязательно…
Он говорил деревянным, безжизненным голосом.
Таланов остановился, положил ему руки на плечи.
— Виктор, ты болен? Скажи правду!
— Я здоров, — отводя глаза, возразил Виктор. — Это из-за Карела… и вообще…
— Понятно, — недоверчиво сказал Таланов, — отдохни. Казимир подежурит вместо тебя.
— Мне не надо отдыхать. Некогда, — таким же мертвым голосом проговорил Виктор. — Пускай Казимир мне ассистирует. А Владислав пока попробует наладить аппарат для электросна.
Он прошел еще несколько шагов и остановился.
Таланов смотрел на него с тревогой. Виктор с усилием проговорил:
— Устал я очень… И потом — если б я послушался совета Юнга насчет анабиоза, Карел остался бы в живых.
— Ну, неизвестно! — решительно возразил Таланов и вдруг запнулся.
Все вокруг окуталось струящимся радужным туманом, очертания предметов потеряли четкость, стали размытыми, начали двоиться. Лицо Виктора тоже расплылось и стало белым туманным пятном. “Вот оно, начинается”, — подумал Таланов, стискивая зубы. Он не то что видел — скорее улавливал, что Виктор внимательно смотрит на него.
— Вы сами больны, Михаил Павлович! — как сквозь сон услышал он.
Виктор подхватил его под руку. “Что же будет?” — с вялым испугом подумал Таланов. Шагая сквозь радужный туман, он как-то незаметно очутился в изоляторе и увидел, что Виктор снимает постель с койки Карела. Потом он понял, что лежит на койке. Все окружающее постепенно стало более четким и устойчивым, но словно выцвело и потеряло реальность. Потам проступили нормальные цвета, белый свет потолочной лампы снова показался не мертвым, а привычным, почти родным. Таланов глубоко с облегчением вздохнул и сел на койке.
— А… Уже подействовало! — сказал Виктор, обернувшись от стенного шкафа-аптеки.
Тогда Таланов не то понял, не то вспомнил, что Виктор дал ему таблетку энергина, и мир перед ним снова потускнел — от страха. Он болен, он, начальник экспедиции! Виктор, вероятно, тоже. Ну, хорошо, Владислав — опытный штурман, он довел бы ракету до Земли. Но ведь он тоже заболеет. Тогда… тогда все они погибли. Кто знает, к чему ведет эта болезнь.
К сумасшествию? К самоубийству?
— Придется дать и вам снотворное, — сказал Виктор. — Я все подготовил для вскрытия, сейчас пойду за Казимиром. Как вы себя чувствуете?
— Как все, — неохотно ответил Таланов. — Ты ведь уже знаешь, как это бывает.
Виктор молча смотрел на него. Таланов вдруг от всей души пожалел этого мальчика. Худощавый, юношески легкий, с ясным, светлым лицом, Виктор выглядел гораздо моложе своих двадцати шести лет.
Хороший паренек. Так рвался в свой первый дальний полет. Неужели этот первый полет окажется для него последним? Что ж, и так бывало. По-всякому бывало в космосе.
— Давай снотворное, — сказал Таланов.
Таланов проглотил таблетку, лег, закрыл глаза и начал думать о Земле. Перед тем как уснуть, он увидел серо-желтые дюны, серебристо-зеленое море и светлое небо, услышал мерный плеск и шипение тихих волн, набегающих на плоский песчаный берег.
Он уснул, счастливо улыбаясь, будто вдохнув запах моря, хвои и песка, прогретого ласковым и влажным летним солнцем Балтики.
— Маска мне мешает, — сказал Казимир. — И на что она? И комбинезон этот? Мы все устели уже заразиться. Если не заболеем — значит у нас врожденный иммунитет. И все.
— Не говори глупостей. Тебе и Владиславу, может быть, досталась незначительная доза инфекции, вот вы и здоровы. А если добавить… Герберт жил в одной кабине с Карелом.
— А Таланов?
— Не все одинаково восприимчивы. Потом — когда я в первый раз исследовал Карела, Таланов сидел рядом. А это, может быть, капельная инфекция, мы же не знаем. Словом, не капризничай, Казимир. Дай мне флакон с генцианвиолетом — вон, третий слева. Хорошо. Теперь подготовь препарат из пробирки № 6. Осторожней, Казимир! Все — над сосудом с лизолом, помни!
— Этак с ума сойти можно, — пробурчал Казимир из-под маски.
— Не ворчи, — тихо сказал Виктор.
Казимир с тревогой посмотрел на него.
— Ты совсем болен. Ложись и объясняй мне, как и что. Я сам справлюсь.
Виктор провел рукавом халата по лбу, стирая крупные капли пота.
— Пожалуй, ты прав. Я лягу, — сказал он, отступил от стола и зашатался.
Все вдруг окуталось гудящей тьмой и полетело в пропасть. Он очнулся от холода: Казимир брызгал на него водой. “Он без маски”, — с глухой тревогой подумал Виктор, но не смог шевельнуть губами.
— Что тебе дать, скажи? — спрашивал Казимир, наклоняясь над ним.
— На второй полке сверху… ампулы, — Виктор с трудом отвернул лицо от Казимира, говорил в сторону. — Нет, ты не сможешь сделать укол… Дай мне энергии…, на третьей полке, белая банка…
— Почему энергии? — спросил Казимир, и его синие глаза расширились и потемнели. — Ты ведь не…
— Не беспокойся, энергии — тонизирующее средство, ничего больше, — Виктор попытался ободряюще улыбнуться, но сам почувствовал, что улыбка получилась жалкая. — И надень сейчас же маску, не валяй дурака.
Энергии подействовал быстро. Виктор встал, хоть и с трудом, подготовил шприц и ампулу. Казимир, болезненно морщась, сделал ему укол,
— Все-таки что с тобой? — спросил Казимир. — Сердце?
— Наверное… Устал я очень, вот и…
— Ну, лежи, лежи. Я уж во время вскрытия поглядел на тебя и испугался; думаю, сейчас упадешь. Ты совсем зеленый был.
— Ты, положим, тоже был зеленый.
— Я-то с непривычки, а ты…
— А я? Думаешь, я только и делал, что вскрывал своих друзей?
— Тоже верно, — пробормотал Казимир, отводя глаза. — Ну, говори, что делать.
“Хотел бы я знать, долго ли мне удается хоть так продержаться? — думал Виктор, лежа на койке и глядя на Казимира, с сосредоточенным видом хлопочущего у штатива с пробирками и у микроскопа. — И вообще чем это все кончится? Что все-таки с Карелом? Откуда у него взялся этот абсцесс в правой теменной области? Если у него была раньше травма черепа, то как же его пустили в полет?.. Если он знал, что с ним, тогда… Нет, ничего не известно…, Зря все-таки я затеял проводить анализы здесь. Всего не продезинфицируешь как следует. Койку надо выбросить… куда? Пока ее будешь тащить по проходам, нанесешь кучу вирусов. Нет, придется закрыть вход и сюда, в первую кабину. А если я… что тогда? Нет, Казимиру все-таки придется заходить сюда в комбинезоне, в маске, в перчатках. Владислава надо беречь во что бы то ни стало… Энергии действует на меня хорошо, только я с ним переборщил сегодня, отсюда и обморок… Надо будет поддерживать сердце, а то мне без энергина не справиться…”
— Ну, я ввел эту штуку… соль серебра, что ли, — сказал Казимир. — Теперь что? Да ты зачем поднимаешься?
— Надо, — сказал Виктор и сжал губы: ноги у него были ватные. — Я сам должен поглядеть, ничего не поделаешь. Да мне и лучше уже.
— Ну, смотри, — сказал с опаской Казимир.
— Я и смотрю, — бормотал Виктор, прильнув к окуляру микроскопа. — Я и смотрю…
— Ты переутомился, это ясно.
— Ясно, — повторил Виктор. — Конечно, ясно.
Он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза.
Перед закрытыми веками плавали тонкие, слегка изогнутые жгутики. Даже в окуляре электронного микроскопа, разбухшие от таннина и облепленные панцирем из солей, они казались хрупкими, легкими, беззащитными. Но нервные клетки под их воздействием плавились, распадались и исчезали. Маленькие, тоненькие, неумолимые, жадные, плодовитые паразиты. Ничто не интересовало их во всей сложнейшей системе человеческого организма — они упрямо и безошибочно продвигались к головному мозгу, выбирали там самые подходящие для себя участки, пробирались в нервные клетки, в их ядра и там начинали командовать по-своему. Им нужна была живая, нормально работающая клетка, с ее белками, с ее сложным, точно отлаженным механизмом производства. В ослабевшей, больной клетке они чувствовали себя плохо, а в мертвой, распавшейся умирали. Но до смерти они успевали обзавестись многочисленным потомством, и молодые вирусы шли на штурм соседних клеток, оставляя на своем пути новые, еще более обширные разрушения.
— Казимир, хочешь полюбоваться на них? — проговорил он, не открывая глаз.
— На кого? — удивился Казимир.
— На тех, кто сидел внутри у Карела. На тех, кто залез в мозг Таланову и Юнгу. Познакомься, хоть будешь знать, с кем имеешь дело, в случае чего.
Казимир, затаив дыхание, посмотрел в микроскоп.
— Вот эти… кривые палочки? — спросил он.
— Они самые. Нейровирусы. Убийцы нервных клеток.
Казимир медленно выпрямился. Лицо его сделалось сумрачным, глаза потемнели, перестали излучать сияние.
— Тяжело на это смотреть, когда знаешь… — он махнул рукой.
— Готовь препарат из пробирки номер семь. Я пока запишу результаты. — Виктор взял с полки бактериологический справочник, полистал его и начал записывать в тетрадь: “При бактериоскопическом исследовании клеток зрительного бугра после окраски генцианвиолетом были обнаружены обширные разрушения клеток — расплавление, зернистый распад, исчезновение. В ранее исследованных клетках красного ядра и черной субстанции таких изменений не имеется. После обработки таннином с солями серебра в ядрах клеток зрительного бугра удалось обнаружить вирус неизвестного мне типа (в справочнике Вейсса и Зелеранского такого вируса нет)”. Он отложил ручку. “Конечно, они есть не только в клетках зрительного бугра. Скорее всего они локализуются в диэнцефалоне, в ретикулярной субстанции…” — Ну, хорошо, посмотрим еще этот препарат, из правой теменной области, возле абсцесса…
— Готово, Казимир?
— Можешь смотреть.
“В правой теменной области, вблизи от посттравматического абсцесса и пояса лейкоцитарной инфильтрации вокруг него, — записывал снова Виктор, — обнаружены также обширные разрушения нервных клеток, вызванные вирусами. Разрушения эти местами вплотную примыкают к инфильтрату…” Он задумался. “Да, Карела ожидали только страдания, невыносимые боли, для него надежды не было… Если он это знал, тогда… Или все-таки если б анабиоз… — У него нехорошо засосало под ложечкой от этой мысли. — Нет, нет, это все необратимые изменения. Он умер бы на Земле во время операции или после. Не утешай себя, что за дешевая трусость! Вовремя не решился на анабиоз, а потом еще и недосмотрел…”
* * *
— До чего мне хочется пить! — простонал Казимир. — Глотка слипается, даже больно.— Ну, нельзя тут пить, потерпи, Казик. Еще немного. Возьми кусок ваты, обмотай марлей, окуни в лизол и все в кабине как следует оботри. Потом оставь здесь комбинезон и отправляйся немедленно в душевую. Придешь потом, когда отдохнешь и поешь.
— А как же ты? Я боюсь тебя оставлять, — Казимир еле говорил.
— Не беспокойся, все будет в порядке, — сказал Виктор. — Ты помни, что я сказал: не подходи близко к Владиславу, разговаривай с ним через маску. И он пусть надевает маску, у вас там, в кабине, есть марля. А ты, конечно, перейди спать в другое помещение. Возьми лизол, протри все там — ну, хотя бы в кабине Таланова. Обещаешь?
— Обещаю, — хмуро сказал Казимир. — Черт знает что! Владислав не согласится.
— Владислав опытный астронавт, он все прекрасно поймет. Ты сам-то пойми как следует: это последний наш шанс. Иначе мы все пропали.
Виктор посидел один, потом встал и, неуверенно ступая, пошел в изолятор. Таланов спал. Юнг сидел на койке, сгорбившись, опустив голову и уронив сложенные руки между колен. Он не пошевелился, когда вошел Виктор.
— Как ты себя чувствуешь, Герберт? — спросил Виктор.
Юнг медленно поднял голову и поглядел на Виктора своими светло-голубыми глазами: он больше не косил, но взгляд был какой-то странный, отсутствующий.
— Не знаю. Я все ясно вижу. И двигаться могу нормально. Как будто болезнь прошла. Но я стал совсем другим, это я чувствую.
— Каким же?
— Совсем другим, — повторил Юнг. — Не знаю, как тебе объяснить. Я понимаю все, что происходит, а мне все равно. Разве мне может быть все равно? Вот Таланов заболел, и все заболеют, наверное, и все мы погибнем, а мне ни вас, ни себя не жалко. И жену не жалко и детей, а я ведь так их любил, — он говорил тихо, ровно, без выражения. — Я нарочно думал о том, что с нами случится, представлял себе все подробности — и ничего не испытывал. Пропали все чувства, И вообще мне ничего не хочется: ни есть, ни пить, ни спать.
— Ну, это даже и удобно, — попробовал пошутить Виктор.
Юнг ничего не ответил,
— Давай я тебя обследую, — вздохнув, сказал Виктор.
Герберт был как будто здоров, только тонус организма несколько снизился: сердце работало вяловато, кровяное давление было несколько ниже нормы, сухожильные рефлексы ослабели. “Острый период, очевидно, уже миновал, — думал Виктор, глядя на Юнга. — Как стремительно развивается эта болезнь! Инкубация, очевидно, не более двух суток, острый период — тоже. Вирусы уже добрались до мозга и прочно устроились в облюбованных местах. Что дальше? Смерть? Сумасшествие? Частичная неполноценность? Чего нам ждать от этой милой, мирной планеты с ее подземными жителями и загадочными врагами?” Он вдруг вспомнил, как совсем недавно, глядя из верхнего люка ракеты на мирную красно-розовую долину, мечтал о романтике, о необычайных событиях, о встречах с разумными существами иных миров… “Я стал совсем другим, — повторил он про себя слова Юнга. — Кто знает, что дальше будет, а пока… пока я стал взрослым. Да, пожалуй, так это можно назвать…” За последние два—три дня он пережил больше горя, ужаса и усталости, чем за все двадцать шесть лет своей жизни. Сейчас он был уже не великовозрастным мальчишкой, мечтающим о подвигах, а мужчиной, вступившим в тяжелый бой. Он был болен, смертельно устал, но знал, что будет держаться до последнего вздоха, потому что отвечает за товарищей. Он подумал еще, что если б Юнг был врачом, его, может быть, тоже подхлестывала бы ответственность и он если не чувством, то разумом понимал бы, что надо действовать. И ему тогда было бы легче… “Фантазия! — оборвал он себя. — Все зависит от характера разрушений в мозгу. Кто знает, что будет еще с тобой самим. Несомненно, это более легкая форма, И вдобавок энергии на тебя лучше действует, чем на других… Карел, Карел… что же с ним случилось? Посттравматический абсцесс… а может, все-таки не посттравматический? Да нет, не могут же эти вирусы…”
— Герберт, постарайся вспомнить, — мягко, но настойчиво сказал он. — Ты ведь с Карелом не в лервой экспедиции вместе. Так вот, ты ничего не слыхал о том, что у него была травма черепа?
Юнг поднял глаза.
— Была, — ответил он без всякого выражения. — Была травма. Карел сказал мне.
— Когда? Когда сказал?
— Незадолго до смерти, — так же равнодушно проговорил Юнг. — Он сказал, что два года назад, в последнем рейсе, они столкнулись с метеоритным роем. Их сильно тряхнуло, он ударился головой о пульт управления, потерял сознание.
— Почему он это сказал? Почему раньше молчал?!
Юнг продолжал, монотонно и спокойно:
— Он сказал, что у него начинаются очень сильные головные боли. И что его предупредили врачи: если такие боли начнутся, надо немедленно лечь в клинику на операцию. Иначе — сумасшествие и смерть.
— И поэтому он решил не дожидаться! Но почему же ты нам сразу не сказал?
— Я только теперь понимаю, что он в самом деле это говорил. А раньше думал, что мне это показалось.
— Но как же его пустили в полет, если он болен? Как ему удалось скрыть это от сотрудников Лунной станции? — говорил Виктор, обращаясь скорее к самому себе, чем к Юнгу. — Ведь у него в карточке нет никакого упоминания о травме.
— Наверное, он хотел летать, — сказал Юнг.
— Да, конечно… Во всяком случае, самоубийство Карела не вызвано вирусным заболеванием. А мы боялись…
— Эта болезнь, по-видимому, не может вызвать попыток самоубийства, — спокойно сказал Юнг. — Сначала она ошеломляет, пугает, но зато и лишает власти над своим телом, над своими движениями. Карел смог покончить самоубийством только потому, что ты незадолго до этого дал ему таблетку энергина. А потом… потом становится все равно…
Он сказал это без горечи, но Виктору стало так страшно, что захотелось кричать.
Он услышал глухой стук и не сразу догадался, что стучат в дверь медицинского отсека.
— Впусти меня! — крикнул Казимир за дверью. — Я подготовился!
Виктор открыл дверь. Казимир был в маске и в легком комбинезоне:
— Вот! Отсюда — в душевую, как ты требуешь. Там продезинфицирую и себя и комбинезон. Владиславу я уже сказал, чтоб он к душевой и близко не подходил. Пускай моется в шлюзовой кабине. Все!
— Почему не спишь? — спросил Виктор, тяжело опускаясь на сиденье.
— Я не устал. Вымылся, напился, наелся — и все в порядке. Хотим с Владиславом ехать в город, разговаривать с этими подземными жителями. Я уже подготовил словарик и грамматику.
— Так быстро? — удивился Виктор.
— А “Линг” на что? Он знаешь какой! Ну, словом, Владислав послал меня спросить благословения у Таланова. Хотя он, конечно, не будет возражать.
— Он спит, — сказал Виктор. — И вообще он болен. Поезжайте, конечно. И постарайся у них обязательно узнать, что это за болезнь, какой у нее исход, как передается инфекция. Может, у них есть лекарства против нее.
— Обязательно узнаю. Хотя не представляю себе, как это мы будем переписываться через стену.
— А почему они все-таки не выходят?
— Да вот боятся глегов. А мы даже не знаем, кто такие эти глеги и как они выглядят. Может, и нам их надо бояться. А ты что будешь делать?
— Я буду спать, — сказал Виктор. — Приедешь разбудишь. Очень хочу спать.
— Конечно, спи, — поспешно проговорил Казимир. — Ты устал как черт.
Виктор видел, что Казимир поглядывает на него с опаской, но ему было уже все равно. Он знал, что если хоть немного не отоспится, то не вытянет.
— Иди. Все в порядке, не бойся, — сказал он.
Он вернулся в изолятор, еле передвигая ноги.
Юнг по-прежнему сидел не шевелясь и глядел в пол.
— Герберт, — тихо сказал Виктор. — Если я лягу спать, ты меня разбудишь через три часа?
— Конечно, — Юнг посмотрел на часы. — Через три часа — значит, в десять часов двенадцать минут я тебя разбужу. Можешь спать.
— А ты так и будешь сидеть? — спросил Виктор, ложась. — Если хорошо себя чувствуешь, попробуй заняться своими записями. Ты ведь хотел привести их в порядок.
Он еще успел увидеть, как Юнг молча поднялся и пошел к столу. Потом сразу заснул.
* * *
На этот раз беседовать было легче. Там, за стеной, уже подготовились к их приходу: расчистили большое окно, и за ним стояло четверо. Когда глаза немного привыкли к беловатой мерцающей полумгле, Казимир сказал:— Нет, они, конечно, разные. Нам они кажутся похожими только потому, что сильно отличаются от нас. Как европейцу кажутся вначале похожими все японцы или китайцы. Посмотри. Вот этот, высокий, — старик. А тот, позади, наверное, очень молод… или нет, это женщина… да, определенно женщина!
— Ну, что ты! — усомнился Владислав.
— Посмотрим, — Казимир продолжал вглядываться в странные птичьи лица тех, кто читал их письмо, прижатое к перегородке.
Окончив читать, они начали оживленно переговариваться. Их жесты и мимика были настолько своеобразны, что нельзя было понять, радуются они или огорчаются. Казимиру показалось, что они чемто рассержены; потом он решил, что за стеной идет ожесточенный спор. Один из спорящих повернулся к астронавтам и начал что-то горячо говорить, потом вдруг умолк, открыв рот.
— Вспомнил, что мы просили писать, — догадался Казимир.
— Уж очень ты проницательный, — сказал Владислав. — Прямо ясновидец.
— Прочел бы ты столько их книг, сколько я за эти дни, тоже стал бы проницательным… Вот начали писать… Ну, конечно, это женщина! Чего смеешься? Женщины здесь носят высокие головные уборы, и одежда у них более яркая, чем у мужчин.
— Однако вид у этой дамы… — заметил Владислав.
— А ты представь себе, какими уродами кажемся ей мы, — усмехнулся Казимир. — С нашими толстыми носами и губами, с маленькими глазами, большие, неуклюжие… Ну, вот и письмо готово.
К перегородке приложили письмо. Казимир напряженно читал его, поглядывая в словарь, а Владислав смотрел на тех, кто стоял за перегородкой.
Сейчас и он видел, что они разные. Даже глаза неодинаковые: у старика и у женщины большие, чуть посветлее, не то темно-зеленые, не то темно-коричневые, а у двух других — совсем темные, почти черные. Веки у них все-таки были — тонкие, как пленка, морщинистые, более темного цвета, чем все лицо, — но увидеть их удавалось лишь тогда, когда люди-птицы опускали глаза. Это были первые разумные существа, которых довелось видеть Владиславу. В первых двух полетах на неизвестные планеты он видел только ящериц да рыб и уж думал, что здесь будет то же. Люди-птицы тоже глядели на него, и он чувствовал себя неловко под этим напряженным неотступным взглядом.
— Вот послушай, что они пишут, — сказал Казимир. — Нет, подожди, я проверю кое-что.
Он подчеркнул одно слово в письме, приложил листок к перегородке и показал на скафандр. За перегородкой дважды махнули рукой справа налево.
— Так и есть, — удовлетворенно сказал Казимир. — Слушай. “У нас нет скафандров. В скафандрах глеги не страшны. Но будьте осторожны. Помочь нам можете, если вернетесь сюда и доставите средства против глегов. Когда вы сможете вернуться?” — Очень деловое письмо, — заметил Владислав. — Остается только выяснить, кто такие глеги и какие средства против них годятся. Может, ядерное оружие?
— Этого им только не хватало! — очень серьезно сказал Казимир. — А насчет глегов я, кажется, догадался. Впрочем, проверим, хоть мой вопрос и покажется им смешным.
— А они умеют смеяться?
— Наверно. Разумное существо без чувства юмора? Немыслимо. — Казимир быстро написал что-то на листе бумаги и приложил его к перегородке. — Я спросил: “Как выглядят глеги и где их можно видеть?” Вот посмотри, они смеются!
— Скорее удивляются. Ты их просто ошеломил! — Владислав смотрел на широко раскрытые птичьи рты. — Зубов у них, по-моему, нет.
— Сплошная костяная пластинка по краям челюстей. Мало выступает.
— А волосы есть?
— Есть, только не такие, как у нас. Вроде короткой блестящей шерсти на голове и спине. На лице ничего не растет. Ну, чего ты морщишься? Тебе есть что стричь и брить, значит ты божественно красив. Чего тебе еще? Живи и радуйся. Ага, ответили! Ну, так я и думал! Глеги — это те самые палочки, которыми я любовался вчера под микроскопом.