Сборник Сборник. Фантастика, 1962 год

   — Ох, черт! — сказал Владислав.
   — Так вот, книгу написал один из них. Ученые — другие, не из этой обреченной группы — выкрали его, объявили погибшим, изменили его внешность, спрятали. И заставили писать эту книгу. Он всю историю хорошо знал и помнил.
   — Ну, знаешь! — Владислав покачал головой. — Значит, действительно эмоции у него начисто исчезли. Я бы никогда не подумал, что все это касается лично его… Не могу сказать, чтоб я его особенно жалел: он как-никак активно участвовал в гнуснейшем злодеянии правительства против народа. Но думать о нем жутко. Как он сидит с переиначенные лицом взаперти и пишет, все помня и не умея даже заплакать о себе и о других — о тех, кого он погубил. А он ведь многих погубил, превратил в рабов, а остальных загнал в подземелья, лишил солнца и воздуха, подверг непрерывной пытке страхом.
   — Это все верно, — сказал Казимир. — Только я думаю и о другой стороне вопроса. Тебе не кажется, что они — ну, все они, и народ, и ученые, и правители, — слишком уж испугались? Что под земли их загнали не так глеги, как собственные их страхи? Они сдались без боя.
   — А может, правителям было выгодно, чтоб люди боялись? Может, правители нарочно загнали народ под землю, чтоб выбить из него мысль о восстании? Ведь тут пишется, что вначале были бунты, что нападали даже на правительственный дворец, требуя, чтоб прекратили всю эту гнусную затею с глегами.
   — Да, и это, наверное, было. Но все-таки можно было бороться. Ведь у них были силы, была разветвленная тайная организация, ты же читал. Поэтому правители и торопились с глегами, не дали ученым проверить на практике, каков срок иммунитета от прививки: они знали, что вот-вот начнется революция. Так как же народ… Э, что там говорить! Давай читать дальше.
   Некоторое время они молча читали. Потом Владислав сказал:
   — Послушай, Казик, мне пришла в голову одна любопытная мысль. Под землею к ним глеги не проникают, новых заболеваний нет. Где же они живут, эти глеги? Насколько я знаю, вирусы не могут жить вне чужого организма: они ведь паразиты. А в книге написано: когда уходили под землю, то истребили всех животных и птиц, чтоб уничтожить резервуар для глегов. Это был строжайший приказ, верно?
   — Да… — Казимир задумался. — Мне это не приходило в голову. Постой! А тот зверек, который порвал скафандр Карела? Они ведь знают, кто это. Даже назвали его — сунними, помнишь? Я книгу просматривал наспех, только заполнял пробелы, оставленные “Лингом”. Не помню, где я вставил это слово — сунними. И даже не один раз. — Он начал листать книгу. — Ага! Вот!.. Ну, это довольно странно. Послушай: “Но любимая жена верховного правителя…” У них многоженство, что ли? Так вот, эта любимая жена проплакала всю ночь, прижимая к себе своего любимого сунними. Значит, это вроде кота — домашний зверек. Ну и потом этот сунними куда-то исчез, а она заявила, что он сбежал. Потом исчезли еще два—три сунними. Когда все ушли в подземелье, то вначале думали, что это максимум на неделю—две. А потом оказалось, что глеги все живут да живут. Где? В сунними. Сунними устроились в пустых домах, одичали, начали плодиться. Питаются они насекомыми и растительной пищей, так что голод им не грозит. Глеги им такого вреда не причиняют, как людям, болезнь у них протекает легко и особых последствий не имеет. Но они поддерживают глегов, не дают им погибнуть. На сунними выходили охотиться, но они быстро приучились бояться людей и очень ловко прячутся… Ведь надо же было Карелу поймать этого сунними!.. И как только ему удалось это! Они вообще умные и чуткие. А странным мне кажется то, что вот так-таки взяли и выпустили этих сунними. Ведь всюду были караулы, дозоры, санитарные кордоны… Кто и зачем протащил сунними сквозь все посты и кордоны? Они ведь не такие уж маленькие, под одеждой их не скроешь…
   — Так что же ты думаешь?
   — Думаю, что это очередной подлый трюк правителей. Они решили подольше подержать людей под землей. Для этого и понадобилась сентиментальная легенда о любимой жене и любимом сунними.
   — Возможно… — протянул Владислав. — Вполне возможно.
   — Ну, давай почитаем еще немножко, и я отнесу то, что прочитано, Виктору… Вот, кстати, о возможности бороться. Ты посмотрел бы, как Виктор здорово держится среди больных, сам больной, хорошо понимая, что его ждет. Думаешь, ему не так страшно и не так жалко себя, как этим, здешним? Как бы не так! А ведь у них наверняка было больше возможностей защищаться. Они струсили, это ясно. И сами себя предали. А теперь кричат нам, чужим: спасите нас от своих! Конечно, мы постараемся им помочь, но досада разбирает, клянусь честью!
   Через четверть часа Казимир вскочил.
   — Пойду! Беспокоюсь за Виктора, как он там…
   — Подожди еще минутку. Послушай, они ведь совсем неплохо жили раньше, пока началась эта история с глегами. Довольно высокий уровень жизни, правда?
   — Да. За счет очень развитой биохимии. Тут они Землю обогнали, насколько я могу судить. Ну, например, они сейчас довольно легко обходятся без естественной пищи, если не считать злаков, заготовленных впрок. И, кстати, делается это не по прямой необходимости, а, по-видимому, тоже входит в расчеты правителей: держать народ в полной зависимости, по своему усмотрению регулировать все снабжение. Ведь они могли бы продолжать возделывать поля и огороды, у них масса этих глеганни, а глеганни не нуждаются в надсмотрщиках: дашь задание, и они его выполняют. Могли бы рыбу ловить, она не заражена вирусами. Дезинфекционные камеры у них есть, глеганни ходят в город, приносят книги, химические препараты и прочее… Вообще-то что за жизнь, Владек! Ни воли, ни радости — ничего, кроме страха и тоски. И потом, они ведь разоряют государство. Все заброшено: и промышленность и сельское хозяйство. Народ живет в неестественных условиях, болеет, будет, вырождаться: можешь себе представить судьбу детей, родившихся под землей. Потом масса мужчин, причем в самом цветущем возрасте, выключена из жизни.
   — Почему? — удивился Владислав. — Разве вирусы передаются по наследству?
   — Нет, конечно. Но ведь у глеганни не может быть наследства, у них атрофирован инстинкт размножения. Как и инстинкт самосохранения, впрочем. Они не испытывают ни страха, ни желания, ни голода, ни жажды. Их ничто не предостерегает от гибели… Подожди-ка!.. Ну, конечно, и боли они не испытывают. Им можно делать любые операции без наркоза, они и глазом не моргнут. Но они могут сгореть живьем, утонуть, умереть с голоду, если за ними не присматривать. Да, кстати! Инни пора покормить, а я не знаю, чем они питаются. Если не найдем в этой книге ничего, надо будет посмотреть то, что мы захватили по дороге в библиотеке.
   — А если экспериментальным путем?
   — Я сначала тоже так думал. Но ведь он съест все, что ему дашь, а потом может заболеть. Кто их знает, какие у них отличия в организме и какие привычки.
   Владислав посмотрел на птичье лицо Инни, безмолвно сидевшего у двери в слишком просторном для него комбинезоне Герберта и красных туфлях с острыми, слегка загнутыми вверх носками: обуви впору ему не нашлось, и Казимир, тщательно продезинфицировав эти туфли, оставил их Инни. Странное существо сидело, опустив руки и глядя перед собой ничего не выражающим взором.
   — Мне, признаться, жутко на него смотреть, Казик.
   — Конечно. Только я тебе скажу: на Герберта — гораздо страшней, должно быть. Ведь это наш Герберт! А Виктор все время с ним и знает, что его самого ждет то же.
   — Да. Подумать только, что Таланов сомневался, брать ли Виктора в полет.
   — Это понятно, Таланов привык летать с Вендтом. А Вендт в этих условиях не выдержал бы, это я тебе точно говорю. Это уже не тот Вендт, о котором писали все газеты, когда мы с тобой были зелеными юнцами. Ему сорок шесть лет, а для астронавта с таким стажем и с такой биографией это уже старость.
   — Значит, нам с тобой все равно остается лет пятнадцать жизни, не больше? — заинтересовался Казимир. — Грустно.
   — Ну, Вендт летает уже четверть века. А ты впервые отправился в дальний рейс, и тебе всего двадцать восемь лет. Что ты хнычешь заранее? Ты, может, и летать больше не захочешь после милого знакомства с глегами.
   — Лишь бы не познакомиться с ними слишком близко! А вообще хотелось бы вернуться сюда и устроить веселую жизнь этим подземным жителям…
   — Мне вот что пришло в голову, — сказал Владислав. — Неужели у них на всей планете одно государство, одно правительство? Правда, планета их гораздо меньше, чем Земля, но все же? И что делается в других городах и селениях?
   Казимир начал листать книгу.
   — Кажется, этот ученый-глеганни записал только то, что происходило у них… Нет, что-то есть… Подожди, я тут не понимаю… очень туманно написано. Много собственных имен и слов, которых я не встречал и “Лингу” не дал: Похоже, что есть другое государство… Знаешь, я попробую спросить Инни.
   Он сел рядом с Инни; тот не пошевелился. Казимир написал вопрос на листке бумаги, дал листок Инни и жестом приказал читать. Инни довольно быстро прочел и щебечущим тихим говором начал отвечать. Казимир жестом остановил его и дал карандаш, показав на бумагу. Инни покорно начал писать.
   Владислав следил за этой перепиской, ощущая тупую тоску.
   — Нет, это просто черт знает что! — закричал вскоре Казимир. — Эти правители сами хуже всяких глегов! Ты только послушай, что они натворили! Вернусь и собственноручно всех их перестреляю, даю слово!
   — Не давай, слова, — усмехнулся Владислав. — Наше дело — уничтожить глегов, а в остальном здешние жители сами разберутся, будь уверен. У нас на, Земле бывали и похуже вещи, а люди все же разобрались во всем, хоть и дорогой ценой.
   — Это ты об атомной эре говоришь?
   — Не только. Всякое бывало на Земле.
   — Верно. И все-таки здесь черт знает что. Эти правители, когда уходили под землю, заявили, что боятся нападения другой державы. И выслали туда глегов… Ну, что-то вроде бактериологических бомб сбросили. А там — ни прививок, ни подземных убежищ, никакой защиты. Представляешь? Инни не знает, что с ними сталось. Наверное, все превратились в глеганни и тихонько умирают, без всякой помощи и защиты. Они ведь беспомощней, чем дети.
   — Ох, дьявол! — с ужасом сказал Владислав. — Вот теперь и у меня такое ощущение, что мы бросаем их на произвол судьбы…
   — Вот видишь…
   — Нет, все равно ощущение глупое. Ну, что мы можем сделать?.. Послушай, Казик, а у них что же, связь между городами и странами совсем прервана? Хотя да, радио они пользоваться под землей не могут… Ну, а телефон, телеграф, другие какие-нибудь средства связи у них были? Спроси Инни!
   — Инни не все знает, — сказал Казимир, окончив переписку с Инни. — То есть у него образование было вообще не бог знает какое, по-видимому, а с тех пор, как он стал глеганни, он застыл на прежнем уровне и ничем окружающим не интересуется. В общем что-то вроде телефона, даже видеотелефона у них было, насчет телеграфа я не понял, или он меня не понял. Но под землей ничего этого нет.
   — Это правители нарочно так устроили, — уверенно сказал Владислав.
   — Возможно. Так или иначе, они мало что знают теперь о своей планете, даже о своем государстве. Этот город — столица, как мы и думали; под ним были древние подземные ходы и жилища; подземный город спешно расширили и перевели туда тех, кого удалось вовремя изолировать от инфекции. Ну, и тех, кто уже переболел. Потом сюда прибыли жители ближних городов, прошли карантин, дезинфекцию…
   — Неужели они не пытались узнать, что творится в других местах? Я просто не понимаю, как же так…
   — А черт их знает как действительно! — сердито сказал Казимир и снова начал переписываться с Инни. — Ну, может, ученые не так виноваты, как ты думаешь. Инни говорит, что в горах за большой рекой живут какие-то люди, возможно, даже из этой страны. Но они никого к себе не пускают — очевидно, тоже боятся глегов. Убивают каждого, кто проникнет на их территорию. Группа ученых из столицы выкрала скафандры и отправилась туда, в горы. Многие из них там погибли, другие вынуждены были вернуться. А тут их… ну, превратили в глеганни. Больше никто не решался на такие дела… — Казимир вздохнул и начал медленно перелистывать книгу.
   — А они за семь лет так и не научились бороться с этими своими глегами? — помолчав, спросил Владислав.
   — Выходит., что нет. Та группа микробиологов, которая создала глегов, сразу вышла из строя, как я тебе говорил. А к тому же работы эти не только не финансируются правительством, но, по сути, и запрещены. Для виду что-то делается в этом направлении, но крайне мало. Это и в книге написано, и Инни подтвердил, что правители не хотят трогать глегов… — Казимир провел рукой по глазам, будто смахивая невидимую паутину.
   — А что я говорил? — сказал Владислав. — Тут действительно не поймешь, против кого раньше бороться: против глегов или против правителей.
   — Черт знает что, — тихо проговорил Казимир после долгого молчания. — Ведь как-никак эти самые правители… Они тоже люди… Ну, как все, правда? Самим-то им каково в темноте, под землей? Семь лет, а?
   — Что ты о них вдруг забеспокоился? — Владислав усмехнулся. — Они уж наверняка устроились получше, чем все другие. И света и простора у них побольше, это уж точно…
   — Больше или меньше, а не на воле, без солнца и воздуха… И все-таки сидят там и других держат.
   — Значит, боятся своего народа больше, чем жизни в подземелье. Думали, что в темноте легче задушить все живые силы… Да, пожалуй, наши собеседники правы: без помощи им плохо придется. Надо скорей возвращаться.
   Казимир молчал и смотрел куда-то в сторону.
   — Владек, тебе долго готовиться к старту? — спросил он потом.
   — Нет, могу вылетать хоть завтра. Только расчеты надо сделать — Карел не успел…
   — Нам ведь нечего теперь задерживаться… Надо бы поскорей, — сказал Казимир, поднимаясь. — Ну, я пойду к Виктору.
   — Ты не расстраивайся чересчур, — посоветовал Владислав. — Смотри, ты даже в лице переменился… — Он вдруг запнулся. — А ты здоров, Казик?
   Казимир ответил не сразу.
   — Боюсь, что… Все равно мне надо идти к Виктору.
   — Я тебя провожу, — Владислав встал и двинулся к нему.
   Казимир вскочил, отбежал к двери. Он был бледен, глаза его казались почти черными от расширившихся зрачков.
   — Не подходи! — крикнул он. — Ты с ума сошел! Все на тебе держится!
   — Ладно, я пойду следом. Иди.
   Они шли по коридору, и Владислав видел, что походка друга становится все более неуверенной и шаткой. Немного не дойдя до медицинского отсека, Казимир пошатнулся и оперся о стенку. Он сейчас же обернулся к Владиславу.
   — Не смей! Не подходи! — закричал он. — Я сам доберусь! Иди назад! Ты заразишься! Назад!
   Владислав видел, что он не открывает глаз и судорожно цепляется за стенку. Белая марлевая повязка трепетала от крика и втягивалась в рот, мешая говорить.
   — Я не подойду, успокойся, — сказал Владислав. — Но стань лицом к стене, если ты уж так боишься за меня. Я пробегу и вызову Виктора, чтоб он тебя довел.
   — Виктору еще тяжелее, — уже спокойней сказал Казимир и, болезненно морщась, открыл глаза. — Уходи. Пойми, что тебе нельзя болеть.
   — Ты, кстати, преувеличиваешь. Почему так уж нельзя? Вот рассчитаю орбиту, стартуем — и можно будет перевести ракету целиком на автоматическое управление. Это Виктору нельзя, а не мне.
   — Виктор все равно болен, — пробормотал Казимир и с усилием пошел, цепляясь за стенку. — Ах, черт, все двигается и расплывается. Слушай, я правильно иду?
   — Правильно. Да ты держись стенки.
   — Мне все кажется, что я прохожу сквозь стену. Или она сквозь меня.
   — Поворачивай направо. Тут уж близко.
   Казимир долго топтался у поворота, крича: “Не подходи!” Наконец, сделав отчаянное усилие, шагнул вправо. Дверь медицинского отсека приоткрылась.
   Виктор поглядел на Казимира, молча подошел к нему, обнял. Владислав поразился, как страшно изменилось лицо Виктора за эти два—три дня: синевато-бледное, осунувшееся, с глубоко запавшими усталыми глазами, оно уже не казалось юношеским и светлым. Виктор заметил Владислава и вздохнул.
   — Тебе не надо было сюда идти, — тихо сказал он. — Но раз уж пришел, подожди. Я сейчас вернусь.
   Виктор вскоре вернулся, закрыл за собой дверь медицинского отсека и прислонился к ней спиной. Он тоже надел марлевую маску.
   — Надо поскорее стартовать, — без всяких предисловий сказал он.
   — Завтра. Раньше не успею сделать расчеты.
   — Ладно… Если почувствуешь себя плохо, немедленно иди ко мне. И забирай этого… Инни.
   — Мне нельзя болеть. Кто же рассчитает орбиту?
   — Если начнется болезнь, ты уже не сможешь докончить расчеты. Не будешь видеть.
   — И что. же тогда?
   — Подождем до завтра… Завтра, я думаю, Таланов уже сможет это сделать… если ему приказать…
   В голосе Виктора звучала горечь. Владислав похолодел и стиснул зубы. “Таланов… герой космоса… я его портрет еще в школе повесил над своим столом. Таланов — глеганни…”
   — А ты? — спросил он с трудом.
   — Я… ну что ж, я постараюсь продержаться, пока… Видишь ли, нам с тобой придется подготовить анабиоз… для всех, кроме тебя, если ты будешь здоров, и меня. Иначе нам не справиться, они погибнут.
   — Тебе тоже надо… анабиоз… — с трудом проговорил Владислав.
   — Одному тебе будет слишком тяжело… с этим Инни. Правда, можно научить его разговаривать и понимать, хотя без Казимира это будет труднее.
   — Я справлюсь один, не беспокойся.
   — А если ты заболеешь после старта?
   Владиславу стало страшно. Он представил себе, как останется один с молчаливым, ко всему на свете равнодушным существом из другого мира. Как заболеет и сначала будет мучиться, хорошо зная, что его ждет, а потом станет таким же равнодушным, полумертвым и беззащитным… И никого рядом, кроме такого же ходячего мертвеца… на долгие месяцы… И все будешь понимать, все видеть… “Нет, я не выдержу! Лучше умереть!.. Да, но умереть нельзя, тебе нельзя. Ты должен раньше вывести ракету на орбиту. По крайней мере. А потом…”
   — Ты же все равно болен, — сквозь зубы сказал он, с отчаянием глядя на Виктора.
   — У меня более легкая форма. Может быть, и последствия будут не такими… как у других. И потом я врач, Владек. Я должен держаться.
   Он поднял голову. Владислав поглядел в его серые, ясные, смертельно усталые глаза — и замолчал.
   Судорога перехватила ему горло.
   — Я все сделаю, как ты сказал, Виктор, — проговорил он наконец. — Мы с тобой вместе все сделаем… — Он помолчал и добавил: — Если нам доведется еще летать, я бы хотел всегда отправляться в космос с тобой.
   — Спасибо, Владек, — тихо ответил Виктор. — Мы еще полетаем, правда?
   Они стояли и глядели друг на друга. Марлевые маски почти целиком скрывали их лица; одни глаза жили на этом белом мертвенном фоне. Глаза видели и понимали все.

С. Илличевский
ИСЧЕЗЛО ВРЕМЯ В АРИЗОНЕ

   Оправдываться было бесполезно. Я смотрел в окно и старался не слушать нудного голоса шефа.
   — Послушайте, Хокинс, вы же толковый парень, — вдруг донеслось до меня приглушенно, как будто из соседней комнаты.
   Я машинально кивнул головой. Это я знал и сам.
   Я не уловил, чем он кончил, но сказал:
   — Есть отличный материал, шеф.
   — Тема?..
   — Конкуренты лопнут от зависти.
   — Тема, черт побери?!
   — Еще не знаю, шеф, но они лопнут.
   В общем-то тема у меня была, и когда, наконец, я выложил суть дела, редактор просипел: — Отлично, Хокинс. Годится. Главное — не жалейте красок.

* * *

   Национальный центр научных методов борьбы с коммунизмом располагался в замечательном 19этажном подземном бункере. Крышей ему служили три полутораметровых стальных перекрытия… Промежутки между ними заполняли подушки из инертных газов. Из такого помещения было как-то удобней бороться с коммунизмом.
   Битых два часа я рыскал по отделам. Следом ходил унылый лейтенантик. Чистая бомба и народный капитализм нашим читателям уже приелись.
   Неохристианство показалось мне скучным.
   Я уже совсем было отчаялся как вдруг мне зверски повезло.
   Я сразу понял, что это тип не из здешних. Он был чересчур жизнерадостен и достаточно неопрятен.
   Я распахнул перед ним дверь, наступив на ногу какому-то майору. Благополучно миновав секретарей, мы предстали перед директором. Я инстинктивно отступил за спину рослого парня в хаки.
   — Наконец-то! — воскликнул директор. — Садитесь. Рассказывайте, доктор.
   Доктор поставил на стол чемодан и вынул из него небольшой сверкающий никелем и стеклянными трубками аппарат.
   — И это все? — спросил директор.
   — Это модель. — Доктор энергично потер руки. — Действующая модель, сэр! Сорок киловатт энергии — и я остановлю время на континенте.
   Доктор радостно засмеялся.
   — Я работал над этим вопросом десять лет. И у меня не было времени повеселиться. Ха-ха!.. Зато сегодня я могу остановить время!..
   — Скажите, — перебил его директор, — а если остановить время в Штатах, то там, у них, оно будет идти?
   — О да, сэр! Оно будет идти и даже прыгать.
   — Прыгать? Нет, это нам не подходит.
   К столу тихо подошел еще не старый, но уже лысый мужчина в очках. Форма полковника сидела на нем мешковато. Он состроил гримасу, которая должна была означать улыбку, и произнес:
   — Мы должны остановить время у них, сэр.
   — У кого — “у них”?
   — У красных, сэр. Мы остановим у них время и сразу обгоним их и по космосу и по бомбам. Мы сможем сделать миллионы, нет, миллиард бомб, сэр. Так, чтобы хватило на каждого красного.
   Директор просиял.
   — Не увлекайтесь, Доббер, — он повернулся к доктору, — Скажите, доктор, а вы делали бомбу?
   Сзади щелкнула дверь.
   Тут я, не выдержав, выскочил вперед, хлопнул доктора по плечу и убежденно воскликнул:
   — О да, сэр! Мы делали их дюжинами. Мм делали их по сто штук в неделю. Но сейчас — машина!.. — и я протянул руку к столу, — Время!.. — и я сделал жест двумя руками сразу.
   Тут доктор, в свою очередь, хлопнул меня по плечу и воскликнул:
   — Время, конечно, время! Время — деньги! Не будем медлить. Я продемонстрирую вам, джентльмены, — и он схватился за самый блестящий и длинный рычаг своей машины.
   У директора посоловели глаза от страха. Он дернулся, как паралитик, и проскрипел:
   — Постойте, доктор! М… М-может быть, вы сначала объясните, как работает ваша машина?
   — Конечно, доктор, — сказал я и отошел на всякий случай подальше.
   Доктор вышел на середину комнаты и стал в позу. Теперь он говорил спокойнее.,
   — Я работал над этим вопросом десять лет. Я начинал на пустом месте. Я не нашел у предшественников ни одной дельной мысли, кроме теории о прерывистости времени. Но я нащупал эти крупинки, мельчайшие неделимые атомы времени. Я определил энергию их связей и сделал генератор такой же частоты. Вы знаете, что такое резонанс? Я излучаю энергию на частоте колебания атомов времени и нарушаю их равновесие. Я могу разрушить их порядок, превратить его в хаос, и тогда время остановится. Генератор работает искривленным лучом, так что можно остановить время в любой части земного шара, Расчеты не займут и двух дней.
   У меня перехватило дыхание. Это была сенсация века! Это было интереснее атомной бомбы!.. Я уже видел заголовки на первой странице: “Триумф американской мысли!”, “Время — свободному миру!”, “Красных — в палеолит!”, “Доктор тасует века, как карты!” Оставалось благополучно отсюда выбраться. Я понимал, что попал на секретное совещание и теперь мог рассчитывать только на суматоху и собственную ловкость.
   А события развивались все стремительней. Эти парни в хаки оказались деловыми людьми. Они уже обсуждали практическую сторону дела.
   — Я добился потрясающей четкости передачи, — хвастал доктор. — Искажения времени не могут распространиться дальше орбиты Луны.
   — Поразительно! — пролепетал какой-то толстяк.
   — Позвольте, — вмешался Доббер, — мы, остановили у. них время. А на нас это не отразится?
   — Пустяки, — ответил доктор. — Я добился изумительной локальности излучения. Конечно, в пределах планеты, я это допускаю, могут быть разрывы и смещения времени…
   — Как?! — воскликнул Доббер.
   — Как?! — повторили хором парни в хаки.
   — Что вы хотите этим сказать? — поднялся директор.
   — Пустяки, — снова воскликнул доктор. — Не пройдет и полугода, как все станет на свои места. Зачем волноваться? Утро, день, вечер… Разве вам не надоело это унылое постоянство? Моя машина… — он потянулся к какому-то рычагу, но Доббер поймал его за локоть.
   — Позвольте, позвольте, — назойливо шамкал толстяк. — А это не опасно для жизни?
   — Ничуть, — ответил доктор. — Разве что вас похоронят раньше, чем вы умрете.
   Доббер выскочил вперед.
   — Доктор прав. Что за малодушие, коллега? Дело идет о борьбе с коммунизмом. Красные у нас в руках. Нельзя упускать такой шанс. Мы обязаны рискнуть во имя цивилизации и прогресса.
   В комнате воцарилась тишина. Я догадался, что присутствующие переваривают мысль о своей исторической миссии.
   — Джентльмены, — сказал директор, — вопрос решен… Через час я буду докладывать совету концернов. Опыт готовим на послезавтра. Потом можно будет поставить в известность конгресс.
   — О’кэй! — ответил директор.
   — О’кэй! — рявкнули парни в хаки.
   — О’кэй… — пробормотал я и на четвереньках, прячась за креслами, пополз к. дверям.