— Инстинкты, господа-товарищи, грубые инстинкты! В сущности, милые меченосцы не алчут крови, они попросту хотят кушать.
   — Вот бы и кушали друг дружку!
   — А это уже каннибализм.
   — И что с того? Нормальная вещь! Каннибализм…
   Человек в широкополой шляпе возник из воздуха, из ниоткуда. Пышные усы его дымились, дыхание со свистом вырывалось из ноздрей и простреленной груди. Александр сразу обратил внимание на залитый кровью плащ незнакомца. Предчувствуя самое недоброе, оглянулся на Маципуру. Тот уже держал усача на прицеле.
   — Не стоит, молодой человек. Как видите, сегодня в меня уже стреляли и без особого успеха… — повернув голову, странный человек неожиданно рявкнул. — Зинка! Ты все-таки упустил их! Я что тебе говорил?!..
   — Пан Панкратило, выслушайте! — Громбальд забегал вокруг человека в шляпе. — Ей богу, старался, как мог. Вот и свидетели, простые мирные граждане. Один, правда, убежал, но можно еще вернуть. Вы же знаете, как я бегаю. Как говорится, сложное — трудно, простое — труднее. А тех, что в машинах… Поверьте, их было не меньше сотни. И все, как один, с ПТУРСами. Грубые отвратительные типы! Ударили Громбальда в нос, ударили в ухо… Пожалуйста, полюбуйтесь! Вполне возможен перелом надкостницы, — у Громбальда вновь побежало из носа. Он жалобно зашмыгал, глаза его увлажнились. — Вы же знаете, ради дела я готов на все. Даже на предательство. Но эти мерзавцы наводили на меня ПТУРСы. Шесть или семь штук сразу. Как говорится, еще немного, и бедного Громбальда можно было бы собирать по кусочкам…
   Последние слова он почти пропищал. Панкратило молча поманил его пальцем, и он покорно поплелся к усачу.
   — Никогда не ври, когда ответствуешь перед кандидатом! Дхарма, милый мой, — это дхарма! Впрочем, ты и сам знаешь, — медный кулак обрушился на голову Зиновия. — В следующий раз получишь звонче. Вот так… Ага! А это еще что за театр?
   Взор Панкратило пробежался по Александру и распростертому на асфальте двойнику.
   — Зиновий! Я тебя спрашиваю!
   Причитая и охая, Громбальд принялся объяснять, что было вполне честное намерение задержать и немножко, как говорится, припугнуть. И все бы вышло замечательно, если бы неожиданно не наехали машины Мамонта…
   — Ясно, — Панкратило нервно шевельнул плечом, и злосчастный труп растворился в воздухе. — Машины, стало быть, уехали, один из свидетелей удрал, остались только эти пятеро.
   — Пятеро, — Громбальд энергично закивал. — Как есть пятеро. Цифра магическая, в некотором смысле роковая…
   — Не болтай попусту!
   — Так ведь я и говорю: пятеро правдолюбцев, с коими была проведена беседа на тему о вреде мифоманства и фрустрационных иллюзий, подмывающих общественный фундамент…
   — Короче!
   Глотая слова, Громбальд заторопился.
   — Я… То есть, в смысле обоюдоострого понимания, как вы и велели, придерживался стратегии ригоризма. Четко, ясно, по инструкции. Однако, в связи с нехваткой времени для комплексного изложения незыблемых основ, увы, не сумел, не оправдал. И как бы ни было горько, позиции костного пуризма временно одержали верх. Хотя и были расшатаны на малую толику. Я бы сказал: на пару или тройку йот, что, впрочем, тоже свидетельствует о некотором здравомыслии вышеупомянутой пятерки, хотя и с преобладанием мнимого потенциала. Йотовая компонента — вещь весомая. Я бы назвал ее тенью, убивающей цивилизацию!..
   — Словом, ты старался, как мог, — равнодушно констатировал Панкратило.
   Зиновий расцвел. Робким рефреном подхватил:
   — Как мог, я старался! Как умел и верил! Как учили меня вы и наши наставники, как учит…
   — Заткнись! — взгляд серых прищуренных глаз задержался на Регине.
   — Храбрые дамочки — редкость по нынешним временам.
   — Еще какая редкость! — откликнулся Зиновий. — Как говорят, не зная тьмы, не познаешь и рассвета. — Он явно радовался, что внимание Панкратило переключилось на постороннее лицо.
   — Итак, мнимая часть процветает, действительная стремится в пропасть, а мы продолжаем упорствовать? — усы Панкратило грозно шевельнулись. Он все еще смотрел на Регину. — Вероятно, мы забываем, что всякое упорство сопряжено с риском, а потому по сути своей — не что иное, как роскошь.
   С восторженным возгласом Громбальд выхватил блокнот с карандашом и, послюнявив грифель, стал бегло что-то записывать.
   — Вы видите эту пулю? — усач разжал ладонь, на которой блеснул кусочек металла. — В любую секунду по моему желанию она кажется в сердце одного из вас. Без применения какого-либо оружия. Учтите, я намеренно не назову адресата. Таковы правила игры. А когда приговор будет приведен в исполнение, оставшиеся в живых вздохнут с облегчением, в полной мере познав радость сохраненной жизни…
   — Подлец! — процедила Регина.
   — Что вы сказали, милая дамочка?
   — Я сказала: подлец! Это ведь вы убили Лесника! Не кто-нибудь из ваших подручных, а именно вы!
   — Положим, что я… — на лице Панкратило не дрогнул ни один мускул. — Вы собираетесь зачислить меня в палачи? А с какой стати, позвольте вас спросить? Я уничтожил не личность, не гения, я уничтожил плетущего сети паука. Это не злодеяние, это благо. В любое время и в любом месте я повторю подобное с легким сердцем.
   — С легким сердцем? Да разве оно у вас есть?
   — Не сомневайтесь. Имеется. Как у всех прочих. Могу даже показать. Хотите?
   — О, вы не пожалеете! — вскричал Громбальд. — Это что-то особенное — сердце пана Панкратило. Пульс глубочайшего наполнения, постоянный ритм и ни единого намека на ишемию!
   — Оно и видно.
   — Региночка, ради бога, не распаляйте себя! Пульс пана кандидата в самом деле заслуживает внимания, — Зиновий сунулся было вперед, но Панкратило пинком отшвырнул его в сторону.
   — Не мешай дамочке, пусть выскажется. Иногда нужно давать слово и паучихам.
   Все произошло молниеносно. Регина шагнула вперед и залепила пану кандидату пощечину.
   Зиновий ахнул.
   — Боже мой, Региночка, как же так? — Громбальд втянул голову в плечи и заметно уменьшился в росте. — Это же без пяти минут магистр, уполномоченный рынды!..
   Чувствуя, что вот-вот произойдет что-то страшное, Александр поспешил выкрикнуть:
   — Ну! Давайте же! Покажите, на что вы способны. Перед вами всего-навсего слабый пол. Грех не развернуться в полную силу.
   Из груди Панкратило вырвался хрип, больше напоминающий рычание. Слепо он потянулся к горлу Александра, но его опередил Цой. Со свойственной ему внезапностью он очутился между усачом и следователем. Легкий толчок откинул Александра назад. Цой предусмотрительно позаботился о нем, очищая пространство для маневра. Следующим ходом он предпринял безжалостную атаку. Серия резких ударов отшвырнула Панкратило прямо на Громбальда. Рычание и визг смешались воедино. Не останавливаясь, кореец последовал за противником. Он не давал ему ни секунды передышки, работая, как маленький взбесившийся механизм. Громбальд, поскуливая, отбежал в сторону. Панкратило же силился вскочить на ноги, но всякий раз, когда он почти поднимался, кореец вновь превращался в подобие урагана и всемогущий кандидат летел на землю. От плаща его валил дым, лицо чернело, становясь похожим на тлеющую голову. Неожиданно он вспыхнул ярким факелом, рассыпая искры, широко распахнув руки. Цой отскочил назад.
   — Куда же ты, малыш? — проревел Панкратило. — Мы ведь только начали, разве не так?
   Пламя, рвущееся из чудовищного тела, обжигало на расстоянии. Люди поневоле отступали назад. Уклонившись от смертоносных объятий, Цой юркнул за машину.
   Сбоку от Александра прогремел выстрел. В сражение включился Маципура. Впрочем, пан кандидат этого даже не заметил. Охота за неуловимым корейцем захватила его целиком.
   — Лови его, Зинка! Сто рупий за одно ухо!
   — Майн либер босс, — голосок Громбальда дрожал. — Это варварское ристалище… Уместно ли? Мирный путь урегулирования, если приложить к тому ум и совесть…
   — Сто рупий! — прорычал Панкратило. — Или будешь бит!
   — Яволь, пан Панкратило. Если вы так желаете…
   Неловко подпрыгивая на коротеньких ножках, Громбальд присоединился к хозяину. Держа Регину за плечи, Александр попятился. На пистолетик, очутившийся в ее руке, он даже не посмотрел.
   — Это бесполезно, Регина. Совершенно бесполезно…
   Они увидели, как на четвереньках Громбальд настиг корейца и, обхватив за туловище, с воплем покатился с ним по траве. Расстреляв патроны, Маципура с руганью швырнул револьвер в огненное чудовище. Панкратило с хохотом повернулся к ним.
   — Что ж, пора заняться и вами!
   Он уже шагнул было вперед, когда неожиданно что-то произошло. Остановившись, пан кандидат вскинул голову. Пламя с шипением сползло на землю и исчезло. Панкратило вновь стал самим собой.
   — Зинка! Ты слышишь?
   Только сейчас они разобрали, что где-то неподалеку идет яростная стрельба. Изрядно поцарапанный Зиновий уже ковылял к хозяину.
   — Это Мамонт! Он уже возле гостиницы. Ведь я говорил, я предупреждал!..
   Схватив себя за волосы, Панкратило протяжно взвыл. Лицо его было перекошено от ужаса. Взмахнув рукой, он уцепил Громбальда за ворот. Над головами людей зашипело, заискрило разрядами. Сумрачный вихрь, налетел на двух кудесников, закрутил в пыльном смерче.
   Несколько позже Маципура утверждал, что Панкратило с Зиновием вознеслись к небу. Александру показалось, что магов поглотила земля.
   Здание гостиницы нависло над ними мрачной махиной. От него веяло холодом и грозовой готовностью. Разобраться в этом странном ощущении Мамонт был не в состоянии, но в одном он не сомневался: каменная громада чувствовала их враждебную близость и, как боксер, застывший в углу ринга, собиралась с силами для отпора. Злые флюиды покалывали затылок, заставляли сердце биться с перебоями, и ни сигара, которую он тискал зубами, ни усмешка, предназначенная для подчиненных, не смягчала их действия. Группа бойцов, столпившихся возле машин, тоже не казалась уже грозной и впечатляющей. Совсем некстати вспомнилось ехидство Регины и беспокойство Лесника. Может быть, в чем-то он ошибся?.. Мамонт поежился. Ведь они боялись этого места! Как пить дать, боялись…
   Ощущение налетело, как ветер, и тут же в голове явственно всплыло:
   «УХОДИ САМ И УВОДИ ЛЮДЕЙ!»
   — Черта-с два! — посерев от страха, Мамонт передернул затвор автомата. Он проделывал это уже в третий раз, и третий патрон, со звоном высвободившись из неволи, поблескивая, покатился по тротуару. Помощники, стоявшие справа и слева, настороженно переглянулись. Поведение босса их пугало.
   «УХОДИ!»
   Голос звучал монотонно, скрипучим гулом заполняя череп. Это не было приказом, это не было просьбой. В мысленной фразе слышались безразличие и усталость. Пьеса, которую разыгрывали ОНИ, не предусматривала зрителей. Голос, который он слышал и не слышали его гаврики, вполне мог принадлежать говорящему роботу. Их не пытались уговаривать. Их попросту предупреждали.
   «УХОДИ И УВОДИ ЛЮДЕЙ!»
   — Нет! — разом решившись, Мамонт вскинул автомат и надавил спуск. Грохот взорвал полуденный покой площади. Редкие прохожие шарахнулись в боковые улочки, троллейбус, тормозивший на углу, так и не затормозил, с гудением помчавшись прочь. Теперь уже палила вся команда. Автоматическое оружие с блеском исполняло хоровую программу. Гильзы градом летели под ноги, одно за другим окна в гостиничном здании раскалывались вдребезги. Подобной канонады в городе, должно быть, не слышали со времен Великой Отечественной. Сотни пуль впивались в плоть здания, но крови не было. Вместо нее ручьями осыпалось дробленое стекло, стены покрывались дырами и трещинами, всплескивая дымным измельченным мрамором.
   Появление на крыльце гостиницы бородатого человека картины не изменило. Мамонт отчетливо видел, как свинцовые потоки крошат ступени под его ногами, дверь за спиной незнакомца раскачивалась, прошиваемая насквозь. Это казалось страшным и необъяснимым. Вышедший из гостиницы человек стоял несокрушимо, совершенно недосягаемый для снующей вокруг смерти. Выглядел он скорее озабоченным, нежели встревоженным, и у Мамонта мало-помалу крепла догадка, что голос, слышимый им, принадлежал не роботу, а этому насупленному бородачу.
   Огонь постепенно затихал. Сам собой. У кого-то кончились патроны, некоторых доконало нервное напряжение. Вблизи странного бородача тем временем возникла пара силуэтов: усач в широкополой шляпе и коротышка, которого Мамонт видел совсем недавно на дороге. Понурясь, они стояли перед бородачом, и маленький человечек, переминаясь на недоразвитых ножках, что-то быстро говорил.
   Патрон в автомате Мамонта перекосило, и он вдруг с ужасом понял, что больше никто не стреляет. Тишина обрушилась девятым валом, самым мощным, самым безжалостным. Стоило ему прокатиться над головами, как до людей донеслась визгливая речь коротышки.
   — … разве же, это нравы? Это черт-те что! Слово чести! — так и передайте благородной ассамблее — меня били по лицу и обзывали клоуном. Я стоял грудью, настаивал, но разве можно отстоять заветы, когда перед носом покачиваются ПТУРСы? Не менее дюжины тяжелых устрашающих стволов! Ей богу, не сойти мне с этого места, мы делали все, что могли!..
   — А могли мы немногое, — робко вставил Панкратило.
   — Скройтесь с глаз моих, — тускло проговорил бородач. На коротышку с усачом он даже не смотрел. — И не вздумайте на глаза показываться кому-нибудь из магов.
   — Одну минуту, ваше сиятельство! Одну крохотную секунду! Позвольте оправдаться! Так сказать, слово для защиты… Взгляните на нас! Пан Панкратило напоминает дуршлаг, я похудел. Семь с половиной кило, почти девятнадцать фунтов!..
   — Все! — бородач поднял руку, и усач с коротышкой пропали. Так же, как и появились. Громко икая, Мамонт попятился. За его спиной хлопнула дверца, другая, взревел чей-то мотор. Бросая оружие, гаврики торопились к машинам. Никто из них не кричал, бегство происходило молча. Странный человек на пороге гостиницы чуть повернул голову и устремил взор прямо на Мамонта.
   «УБИРАЙСЯ ЖЕ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ!» Голос прогремел разорвавшейся бомбой. Небо стало огненно-розовым, резкая боль штыком пронзила голову и позвоночник. Откуда-то издалека до Мамонта дошла мысль, что ни ног, ни рук он больше не чувствует. Земля, качнувшись, помчалась навстречу, залитым в асфальт кулаком ударила по лицу. Разбитые зубы, солоноватая кровь на языке и губах… Это он еще чувствовал, а больше ничего. Кажется кто-то тащил его к машине, с кряхтением усаживал на меховые подушки, но до сознания его уже мало что доходило.
   — Босс, очнитесь же! Что с вами? Вы ранены?..
   «Ранен… Действительно ранен. У меня нет ни рук, ни ног… — Мамонт криво улыбнулся. Одной половинкой рта. — Мое тело мне больше не принадлежит. Его отнял бородач. Там возле гостиницы…»

16

   Пустыня и паутина… Два этих понятия невообразимым образом смешались в голове. Двигаясь по коридорам гостиницы, Александр представлял себе и то и другое. Эхо шагов летело за ним, толкалось от стен, проникая в опустевшие номера, теряясь в разбитых окнах, где ветер и улица подхватывали их, окончательно обращая в ничто. Александр представлял себя метрономом, отсчитывающим последние секунду часовой мины. Странно, но сравнение это его успокаивало, наполняло самозабвенной уверенностью. Пол превращался в магический барабан, каждый метр пройденного пути приближал к взрыву, а значит, и к долгожданной развязке.
   Чужой разум, чужие потемки… Попробуй-ка поброди, — заблудишься с первых шагов. Здесь вам нет поводырей. Наверное, никогда и не будет. Каждый решает за себя сам и живет, сообразуясь с собственными решениями, плохими ли хорошими, скучными ли веселыми. И ответит ли кто на груды спрошенного — сие неизвестно. Каждый — сам себе ответчик, затем, может быть, и дадена жизнь. Для ответов самому себе на собственные вопросы. Сумей спросить, сумеешь и ответить…
   Голова у Александра гудела. Он двигался, не замечая ничего вокруг. Внимание было сосредоточено на внутреннем. Внутреннее сосредоточивалось на чем-то совершенно постороннем, внетелесном. Никакой связи, никакой логики… Возможно ли откровенничать с собственным народом? А с другом? С супругой? И должно ли объяснять ребенку истинное положение вещей? А наши бедные парнокопытные и квохчущие крылатые? Стоит ли оправдываться перед ними в склонности к мясоедству? Да и поймут ли они нас? Или это действительно другой уровень? Но кто, черт возьми, придумал эту безжалостную шкалу? И где затерялись мы сами, на каком таком почетном месте? Ближе к концу или к началу? А может, в особой графе хищников — между гиенами и акулами? Вопросы, вопросы… Пугающие и безрадостные… Как ведет себя сильный среди слабых, умный среди глупых, есть ли разница в их поведении? Александр все больше запутывался. Или это не так плохо? Сумей спросить, сумеешь и ответить. Кто же это сказал? Кто-нибудь из древних? Но почему решили, что древние были мудрыми? Что вообще такое мудрость? Опыт, труд или что-то иное? Вопросы — это не холодные камушки. Они обладают неприятным свойством жечь, причинять боль и неудобство. Они проникают в сознание подобно пчелам, жаля и раздражая, доводя до сумасшествия, до головной боли. Счастливы ли несведущие? А если да, то зачем же тогда все? Знания, ребусы, щенячье любопытство?..
   Александр ладонями стиснул виски. Он задавал себе последний, возможно, самый существенный вопрос: зачем он явился сюда, изменив осторожности и благоразумию? В памяти образовалась прореха, в которую провалились Цой с Маципурой, Регина, Сан-Саныч. Он не помнил, отчего они расстались, он забыл, где это произошло. Стены гостиницы выросли — вдруг, и коридор приглашающим сумраком указывал направление.
   Путь завершился, он был у цели. Нужная дверь угадалась сама собой, и Александр неловко потянулся к массивной бронзовой ручке.
   Это не могло быть обычным номером и все-таки это располагалось в гостинице, в самых банальных двухкомнатных апартаментах. Место обитания главного администратора более походило на музейный зал, и богатый белого ворса ковер покрывал пол от одной стены до другой. В самом центре располагался массивный двухтумбовый стол, за которым восседал человек с бородкой. Чолхан Марат Каримович. Длинные, как у Гоголя, волосы, взгляд страдающего бессонницей и маленькие, по-женски пухлые руки. Ничего божественного, ничего царственного. Один из НИХ, администратор и привратник… Покосившись на развешенные тут и там портреты, следователь приблизился к одинокому, вероятно, поставленному специально для него стулу и, не спрашивая разрешения, сел.
   — Итак, Марат Каримович, я пришел. Вы ведь желали этого?
   — Мы желали этого вместе, — человечек с бородкой задумчиво пошевелил губами. — Порой ситуации складываются так, что объясняться просто необходимо, хотим мы того или нет.
   — А вы не хотите?
   — Нет, не хочу.
   — Что ж… Спасибо за откровенность.
   — Откровенность?.. Ее нет, молодой человек. И не будет. Сожалею, но милое это качество не входит в традиции нашей работы. Такова уж ее специфика.
   — Вы говорите сейчас, как администратор заведения?
   — Увы, как бывший администратор.
   — То есть?..
   — То есть, всю мою административную деятельность можно смело отнести к прошедшему времени. Уже завтра из командировок и отпусков начнут возвращаться прежние служащие. Мы приведем гостиницу в порядок и исчезнем.
   — Отчего такая спешка?
   — После того, что случилось сегодня… Думаю, вам должно быть понятно. Симпозиум — мероприятие требующее тишины.
   — Ясно. Стрельба, вопросы досужих гостей — не для вас.
   — Верно, не для нас.
   — Понимаю, — Александр расстегнул пуговицы пиджака, ослабил ворот рубахи. Волнение требовало дополнительного охлаждения. — Однако размаху вашему можно позавидовать. Ни много, ни мало — целая гостиница… Впрочем, я готов выслушать ваши объяснения, тем более, что объяснить придется многое.
   — Вы меня не поняли, — Марат Каримович поднялся, степенно приблизившись к окну, замер спиной к гостю. — Речь пойдет об ином… Насколько я представляю, у вас возник ряд серьезных проблем. К сожалению, МЫ — одна из причин, а потому я готов сделать шаг навстречу.
   — Этого мало! — Александр почувствовал, что краснеет. Он и не заметил, как очутился в шкуре торгующегося покупателя. И все-таки, повысив голос, повторил: — Нас это не устраивает.
   — Расклад, который мы предложим, устроит всех, — твердо возразил Чолхан. Он по-прежнему не оборачивался. — Обещаю выслушать вас самым внимательным образом.
   — Но у меня множество вопросов… — Александр споткнулся. — И я плохо себе представляю, каким образом…
   Чолхан нервно передернул плечом.
   — Если хотите, я начну за вас. Можете только кивать, хотя и это необязательно.
   — Но вы обошлись с людьми столь жестко, что…
   — Знаю. Пан Панкратило превысил полномочия, а плавать в аквариуме — вещь безусловно неприятная. Но дело уже исправлено. Что еще?
   — Аквариум? Вы упомянули об аквариуме?..
   — Александр Евгеньевич, в свое время вы все узнаете — и в самых пикантных подробностях. Без моих объяснений. Так стоит ли терять драгоценные секунды? Может быть, будем двигаться дальше?
   — Да, конечно, будем… Здесь, возле гостиницы, произошла перестрелка…
   — Ее не было. Стреляли только в нас. Мы же не ответили ни одним выстрелом, — администратор улыбнулся чему-то далекому своему. Помешкав, добавил. — Ну разве что одним-единственным… А рамы, штукатурка, стекла — все будет восстановлено в течение суток. Естественно не по взмаху волшебной палочки. Работу выполнят ремонтные бригады, а я лишь немного им помогу.
   Пауза по всей вероятности означала ожидание, и Александр неуверенно заговорил:
   — Дело в том, что один из наших сотрудников пропал. Не знаю, связано ли это с вами, но он занимался розыском опасного преступника, а его помощники…
   — Фамилия пропавшего?
   — Борейко Лев Антонович. Майор милиции, оперативная служба.
   На короткое время администратор задумался.
   — Высокий, черноволосый, с довольно-таки густой бородой?
   — У него не было бороды!
   — Теперь есть.
   — Но… Когда он успел ее отрастить?
   — Это не так просто объяснить, — Чолхан обернулся к следователю. — Вам следовало упомянуть о майоре в первую очередь. Боюсь, здесь встретятся некоторые осложнения.
   — Но он жив?
   — Да, но жизнь его протекает в одном из умерших интервалов.
   — Не понял?
   — Что-то вроде временного коллапса. Время, да будет вам известно, — величина комплексная, и порой мнимая ее часть способна играть функцию аппендикса. Так что сейчас он там, и прежде чем вытащить его, нужно проделать некоторую предварительную работу.
   — Но каким образом он угодил туда?
   Чолхан тяжело вздохнул.
   — Разумеется, ему помогли… Дело, капитан, — в исчезнувшем портрете. Один из гостей симпозиума был обворован. Украли картину с изображением дочери Закревского. Возможно, вы о нем читали. Знаменитый алхимик средневековья. По совместительству инквизитор…
   — Не понимаю, причем здесь майор?
   — Не перебивайте меня. Ваш майор столкнулся с этой дамочкой, и, похоже, она спровадила его в ближайшую временную нишу. Ничего не поделаешь, дочка во многом унаследовала таланты отца.
   — Вы говорили только о картине…
   — Совершенно верно. О портрете герцогини Курляндской, непревзойденной красавицы, любимой дочери черного герцога. Признаюсь сразу, есть более надежные способы изоляции. Картина — всего лишь подобие камеры, запираемой на замок. Замком в данном случае являлся портрет дядюшки герцогини. Он и при жизни умел управляться с племянницей. Увы, случай разлучил портреты, — герцогиня обрела свободу. С ней-то и довелось повстречаться вашему Борейко.
   — Его можно вернуть обратно?
   — Можно… Если вы этого действительно хотите.
   — Разумеется, хочу!
   — В таком случае возвращение произойдет завтра утром. Нам понадобится время на то, чтобы вновь изолировать дочь Закревского.
   — Вы не в состоянии сделать это прямо сейчас?
   — Не забывайте, герцогиня на свободе уже несколько недель, а такие особы не теряют времени даром. Она успела обзавестись зубками и сплела прочную паутину вокруг своего логова. Кроме того, у нее появился посредник — ваш злосчастный маньяк.
   — Он тоже должен предстать перед судом!
   — Это уж как хотите. Однако, замечу: главная виновница преступлений — герцогиня. Ею мы и займемся в первую очередь.
   — Но если она успеет за это время покончить с майором?
   — Очень сомневаюсь. Ей сейчас не до него. Скорее всего, о нашем разговоре она уже знает и предпринимает все возможное, чтобы обезопасить себя.
   Александр провел ладонью по пылающему лицу.
   — Честно говоря, до сих пор не могу поверить, что все это происходит на самом деле.
   — Ничего удивительного. Логика вещей заставила вас переступить черту здравого. И скажу прямо, это далеко не просто. Шагнуть мыслью за круг доказуемого — вещь рискованная. Все равно что нырнуть с палубы корабля в океан. Если вас не заметят и не подберут, вы окажетесь вверенным прихоти волн, которых абсолютно не знали раньше. По сути весь ваш устоявшийся мир — не что иное, как крохотный клочок суши. А сейчас вы вполне сознательно покинули его.
   — Только на время.
   — Безусловно. Искомый уют кроется в привычном, а земной островок населен привычными истинами. Сомнительными, но тем не менее — привычными, а значит, и удобными. Иного принять вы пока не в силах и потому рано или поздно вернетесь на обжитую твердь. Загадочный океан — не про вас.