— Насколько я понял, сбор и обработка информации — основное занятие центра?
— Пока да, — Сан-Саныч сокрушенно причмокнул губами. — Хотя и об этом можно говорить с большой натяжкой. Серьезный анализ — это, как минимум, средний компьютер. Наши файлы содержатся в обычных амбарных книгах, а анализ проходит преимущественно у кого-нибудь на кухоньке или прямо здесь.
— Кроме вас в городе есть еще подобные организации?
— Сколько угодно! Уфологи, спириты, просто верующие и наконец сатанисты.
— Сатанисты? Это что, производное от сатаны?
— Совершенно верно. Странно, что вы ничего о них не слышали.
— А почему я должен был о них слышать?
— Епархия-то ваша. Хулиганы от религии — так их можно назвать. Серьезного там мало, но внешний этикет соблюдается. Я имею в виду черную кабалистику, перевернутые распятия, чтение разного рода гримуаров, священных писаний, переписанных наоборот. Не поняли?.. Ну, скажем, ваше имя Саша, — в дьявольском изречении оно бы звучало как Ашас. Детская вроде игра, но скольким умудренным людям взбаламутила головы. Володя — Ядолов, Олег — Гело и так далее. Ябор, Лиахим, Илатан…
— Довольно зловеще получается. Ядолов…
— На этом и строится смысл перевертышей. Коли человек двулик, то ему положено и два имени. Одно дает Бог, второе Сатана. А дальше начинается борьба — кто кого.
— И чем же занимаются ваши сатанисты?
— Ну, во-первых, они вовсе не мои, а во-вторых, в занятиях черных поклонников мало интересного. Во всяком случае для меня.
— Вы считаете, что они играют?
— Не то что играют, но… Скорее, тут можно говорить, о театрализованной мистификации. В каждом из нас живет нереализованный артист, а черная красота тоже по своему красива. Вспомните нацистские парады и огненную символику — разве все это не завораживало? Демонстрация мышц в устрашающем ритме. Языки костра и рокот барабана…
— Пляска под бубен?
— Что-то вроде этого. Впрочем, здесь не только театр. Есть, знаете ли, такие чудаки, которые неравнодушны и к страху. Это ведь тоже чувство из острых. И достаточно сильное. Кому-то оно приносит боль, а кому-то радость. Запугать себя и других — для многих вершина наслаждения. Бойся силы, тобою созданной!
— Я вижу, вы относитесь к ним с небрежением.
— Ни в коем случае. Просто это не моя специфика. Моей она станет, если среди сатанистов объявится энергетически опасная личность. Вот тогда дело примет серьезный оборот.
— А если оно уже стало таковым?
— Сомневаюсь. Всей нашей клиентуре мы ведем строгий учет.
— Разве они не соблюдают конспирацию?
— По крайней мере от нас они не очень таятся. Во-первых, знают наше лояльное отношение ко всякого рода мистификациям, во-вторых, конспирация им бы не помогла. Я уже упоминал: в нашем штате порядка двух десятков экстрасенсов первой и второй категории. Они с легкостью выявляют энергетических чужаков. Время от времени кто-нибудь из них посещает заседания сатанистов. Если бы чужаки там появились, мы бы узнали об этом первыми.
— Завидую вашей уверенности. Вы знаете все обо всех?
— Отнюдь, — пухлые ручки Сан-Саныча протестующе трепыхнулись. — Напротив, вполне допускаю, что большая часть сведений ускользает от нашего внимания. И все-таки общую картину мы видим. Сатанисты — это пустяк, уверяю вас! Куда страшнее вампиры! Треть всех энергетически одаренных людей — самые настоящие вурдалаки. Они высасывают из окружающих жизненную силу и зачастую сами даже не подозревают об этом. Знаете ли, тяжелые книги, пьесы, телепередачи… Самое чудовищное, что некоторые из таких людей пробуют лечить. То есть, вероятно, они и впрямь не знают о негативном качестве своих способностей, а публика, ощущая нечто, с покорностью опускает головы. Вот такого рода кудесников мы пытаемся выявлять. Тяжеловато, но в конце концов они идут с нами на переговоры. А далее — регистрация, всевозможные измерения, изучение.
— Значит, вы все же проводите какие-то опыты? Интересно…
— Опытами это, пожалуй не назовешь. Сами видите какая у нас аппаратура. Да и не в ней дело!.. Американцы вооружены во сто крат сильнее, а толку никакого. Телепатия, телекинез и все прочее — для них такая же загадка, как и для нас. — Сан-Саныч улыбнулся. — Вы знаете каким образом мы изгоняем недобрых домовых? Приглашаем знакомого священника из церкви и одалживаем с десяток икон. И знаете, частенько помогает.
— Забавно.
— Вот именно — забавно. А ведь это свое земное! На космос мы даже не замахиваемся. Разве что поглядываем за НЛО, да коллекционируем необъяснимые фотографии.
Выложив на стол локти, Александр задумчиво посмотрел на сидящего перед ним человека.
— Хорошо, Сан-Саныч, не буду ходить вокруг да около. Я пришел к вам за консультацией.
Лицо председателя центра аномальных явлений продолжало излучать доброжелательное спокойствие.
— Скажу сразу, я не знаю о чем идет речь. О сатанизме, о вампирах или гастролерах-экстрасенсах. Суть в том, что они перешли все дозволенные границы и возникла непосредственная угроза жизни людей. Словом, вы меня понимаете… По долгу службы я вынужден вмешаться, но область эта такая, что… В общем мы нуждаемся в помощи, и главный мой вопрос таков: чем с НИМИ можно бороться?
Сан-Саныч вновь причмокнул губами. Высокий лоб его покрыли бороздки озабоченности.
— Если бы вы объяснили подробнее, с кем имеете дело…
— Я уже сказал: не знаю. Здесь намешено столько всего, что я просто затрудняюсь описать их возможности. Но скорее всего они могут очень и очень многое: убивать, становиться невидимыми, влиять на время и пространство.
Сан-Саныч ласково улыбнулся и успокаивающе положил свою кисть поверх руки следователя.
— Как вы уже поняли, к числу непробиваемых скептиков я не отношусь, — промурлыкал он. — За свою жизнь я повидал немало сильных энергетиков. Кто-то из них читал мысли и передвигал коробки, кто-то умел останавливать часы и вызывать головную боль. Однако, все это укладывалось в некоторые рамки, было, так сказать, в общем и целом обозримо, и то, о чем вы тут говорите, представляется мне абсолютно невозможным. Даже появись такой силы энергетик в городе, мои экстрасенсы давно бы его учуяли. Живые существа не способны капсулировать энергию. Они излучают ее, как радиоактивные металлы.
— Увы, на этот раз ваши экстрасенсы дали маху. Случай, о котором я вам толкую, выпадает из общего ряда. Это не местный полтергейст и не два-три сбрендивших иллюзиониста. Тут нечто более значимое. Думаю, вам следует быть в курсе: несколько человек уже погибло, кое-кто пропал без вести. Причем обстоятельства случившегося явно указывают на то, что обычной уголовщиной здесь не пахнет. Не пахнет и гипнозом. А потому повторяю вопрос. Допустите существование загадочных сил. Добавлю — сил враждебных человеку. И попытайтесь ответить: можно ли с НИМИ реально бороться? Скажу сразу, стрелковое оружие себя не оправдывает. Иных же средств в нашем арсенале попросту не имеется. Но как насчет вашего?
На секунду-другую Сан-Саныч склонил лобастую голову, словно бычок, намеревающийся ринуться в атаку.
— Переговоры, — с медлительной напевностью произнес он. — Самый разумный из существующих вариантов. Зачем сразу стрелять? Попытайтесь вступить с оппонентами в дружелюбный контакт.
— Увы, они в этом просто не нуждаются. По-моему, все и началось как раз с того, что некто возжелал переговорить с ними по душам.
— И этот некто жестоко пострадал, — тихо закончил Сан-Саныч.
— Верно. А затем последовали другие жертвы, хотя, надо признать, действия наших противников совершенно непредсказуемы. Иногда это смертельный исход, иногда — легкое предупреждение.
— Интересно, каким образом они предупреждают? Галлюцинации, болевые ощущения, сны?
— Сны? — Александра передернуло. Он вспомнил о ночном видении, о растаявшей Регине-Снегурочке, о том, как трещал и разваливался под ногами пол. Волнение собеседника не ускользнуло от внимания Сан-Саныча.
— Значит, что-то было и у вас?
Качнув головой, Александр пригладил на затылке волосы.
— Я не совсем уверен, но… кое-что мне действительно сегодня снилось.
Поднявшись, он прошел по комнате взад-вперед, некстати подумал, что точно так же делает Митрофанушка. В минуты душевного трепета и озноба. Александр раздраженно похрустел пальцами. Настроение испортилось. Собственно говоря, оно и раньше было не ахти каким, но сейчас ко всему прочему добавилось скверное ощущение обреченности.
— Пожалуй, я зря впутываю вас в эту историю, — пробормотал он.
— Отчего же? Меня она успела заинтересовать. Хотя я не знаю подробностей…
— Вы их и не узнаете, — следователь остро взглянул на Сан-Саныча.
— Значит, помощь вам уже не нужна?
Александр прикусил губу.
— Наверное, об одной малости я все-таки вас попрошу.
— Смелее, товарищ следователь!
— Хорошо… — Александр колебался недолго. — Вы рассказывали, что в вашем штате имеются довольно сильные экстрасенсы. Это в самом деле так?
— Можете мне верить, — Сан-Саныч развел руками. — Вы хотите подбросить им какую-нибудь задачку?
— Да. Не очень сложную. Попросите кого-нибудь из ваших ребят прогуляться вокруг гостиницы «Центральная». Возможно, этого окажется достаточно. Заходить внутрь не рекомендую. Да и снаружи пусть проявляют максимальную осторожность. И никакой ответной агрессии, потому что… — Александр споткнулся. — Словом, как только что-нибудь выяснится, немедленно свяжитесь со мной. Буду благодарен даже за самую малость.
Милый и уютный председатель центра аномальных явлений проводил его до двери. На пороге они долго трясли друг другу руки. Искренность для Сан-Саныча являлась естественной вещью, и, может быть, потому следователю особенно тяжело было глядеть в его добрые, часто мигающие глаза. Людей вроде Сан-Саныча грешно звать на драку. А он взял и позвал…
11
12
— Пока да, — Сан-Саныч сокрушенно причмокнул губами. — Хотя и об этом можно говорить с большой натяжкой. Серьезный анализ — это, как минимум, средний компьютер. Наши файлы содержатся в обычных амбарных книгах, а анализ проходит преимущественно у кого-нибудь на кухоньке или прямо здесь.
— Кроме вас в городе есть еще подобные организации?
— Сколько угодно! Уфологи, спириты, просто верующие и наконец сатанисты.
— Сатанисты? Это что, производное от сатаны?
— Совершенно верно. Странно, что вы ничего о них не слышали.
— А почему я должен был о них слышать?
— Епархия-то ваша. Хулиганы от религии — так их можно назвать. Серьезного там мало, но внешний этикет соблюдается. Я имею в виду черную кабалистику, перевернутые распятия, чтение разного рода гримуаров, священных писаний, переписанных наоборот. Не поняли?.. Ну, скажем, ваше имя Саша, — в дьявольском изречении оно бы звучало как Ашас. Детская вроде игра, но скольким умудренным людям взбаламутила головы. Володя — Ядолов, Олег — Гело и так далее. Ябор, Лиахим, Илатан…
— Довольно зловеще получается. Ядолов…
— На этом и строится смысл перевертышей. Коли человек двулик, то ему положено и два имени. Одно дает Бог, второе Сатана. А дальше начинается борьба — кто кого.
— И чем же занимаются ваши сатанисты?
— Ну, во-первых, они вовсе не мои, а во-вторых, в занятиях черных поклонников мало интересного. Во всяком случае для меня.
— Вы считаете, что они играют?
— Не то что играют, но… Скорее, тут можно говорить, о театрализованной мистификации. В каждом из нас живет нереализованный артист, а черная красота тоже по своему красива. Вспомните нацистские парады и огненную символику — разве все это не завораживало? Демонстрация мышц в устрашающем ритме. Языки костра и рокот барабана…
— Пляска под бубен?
— Что-то вроде этого. Впрочем, здесь не только театр. Есть, знаете ли, такие чудаки, которые неравнодушны и к страху. Это ведь тоже чувство из острых. И достаточно сильное. Кому-то оно приносит боль, а кому-то радость. Запугать себя и других — для многих вершина наслаждения. Бойся силы, тобою созданной!
— Я вижу, вы относитесь к ним с небрежением.
— Ни в коем случае. Просто это не моя специфика. Моей она станет, если среди сатанистов объявится энергетически опасная личность. Вот тогда дело примет серьезный оборот.
— А если оно уже стало таковым?
— Сомневаюсь. Всей нашей клиентуре мы ведем строгий учет.
— Разве они не соблюдают конспирацию?
— По крайней мере от нас они не очень таятся. Во-первых, знают наше лояльное отношение ко всякого рода мистификациям, во-вторых, конспирация им бы не помогла. Я уже упоминал: в нашем штате порядка двух десятков экстрасенсов первой и второй категории. Они с легкостью выявляют энергетических чужаков. Время от времени кто-нибудь из них посещает заседания сатанистов. Если бы чужаки там появились, мы бы узнали об этом первыми.
— Завидую вашей уверенности. Вы знаете все обо всех?
— Отнюдь, — пухлые ручки Сан-Саныча протестующе трепыхнулись. — Напротив, вполне допускаю, что большая часть сведений ускользает от нашего внимания. И все-таки общую картину мы видим. Сатанисты — это пустяк, уверяю вас! Куда страшнее вампиры! Треть всех энергетически одаренных людей — самые настоящие вурдалаки. Они высасывают из окружающих жизненную силу и зачастую сами даже не подозревают об этом. Знаете ли, тяжелые книги, пьесы, телепередачи… Самое чудовищное, что некоторые из таких людей пробуют лечить. То есть, вероятно, они и впрямь не знают о негативном качестве своих способностей, а публика, ощущая нечто, с покорностью опускает головы. Вот такого рода кудесников мы пытаемся выявлять. Тяжеловато, но в конце концов они идут с нами на переговоры. А далее — регистрация, всевозможные измерения, изучение.
— Значит, вы все же проводите какие-то опыты? Интересно…
— Опытами это, пожалуй не назовешь. Сами видите какая у нас аппаратура. Да и не в ней дело!.. Американцы вооружены во сто крат сильнее, а толку никакого. Телепатия, телекинез и все прочее — для них такая же загадка, как и для нас. — Сан-Саныч улыбнулся. — Вы знаете каким образом мы изгоняем недобрых домовых? Приглашаем знакомого священника из церкви и одалживаем с десяток икон. И знаете, частенько помогает.
— Забавно.
— Вот именно — забавно. А ведь это свое земное! На космос мы даже не замахиваемся. Разве что поглядываем за НЛО, да коллекционируем необъяснимые фотографии.
Выложив на стол локти, Александр задумчиво посмотрел на сидящего перед ним человека.
— Хорошо, Сан-Саныч, не буду ходить вокруг да около. Я пришел к вам за консультацией.
Лицо председателя центра аномальных явлений продолжало излучать доброжелательное спокойствие.
— Скажу сразу, я не знаю о чем идет речь. О сатанизме, о вампирах или гастролерах-экстрасенсах. Суть в том, что они перешли все дозволенные границы и возникла непосредственная угроза жизни людей. Словом, вы меня понимаете… По долгу службы я вынужден вмешаться, но область эта такая, что… В общем мы нуждаемся в помощи, и главный мой вопрос таков: чем с НИМИ можно бороться?
Сан-Саныч вновь причмокнул губами. Высокий лоб его покрыли бороздки озабоченности.
— Если бы вы объяснили подробнее, с кем имеете дело…
— Я уже сказал: не знаю. Здесь намешено столько всего, что я просто затрудняюсь описать их возможности. Но скорее всего они могут очень и очень многое: убивать, становиться невидимыми, влиять на время и пространство.
Сан-Саныч ласково улыбнулся и успокаивающе положил свою кисть поверх руки следователя.
— Как вы уже поняли, к числу непробиваемых скептиков я не отношусь, — промурлыкал он. — За свою жизнь я повидал немало сильных энергетиков. Кто-то из них читал мысли и передвигал коробки, кто-то умел останавливать часы и вызывать головную боль. Однако, все это укладывалось в некоторые рамки, было, так сказать, в общем и целом обозримо, и то, о чем вы тут говорите, представляется мне абсолютно невозможным. Даже появись такой силы энергетик в городе, мои экстрасенсы давно бы его учуяли. Живые существа не способны капсулировать энергию. Они излучают ее, как радиоактивные металлы.
— Увы, на этот раз ваши экстрасенсы дали маху. Случай, о котором я вам толкую, выпадает из общего ряда. Это не местный полтергейст и не два-три сбрендивших иллюзиониста. Тут нечто более значимое. Думаю, вам следует быть в курсе: несколько человек уже погибло, кое-кто пропал без вести. Причем обстоятельства случившегося явно указывают на то, что обычной уголовщиной здесь не пахнет. Не пахнет и гипнозом. А потому повторяю вопрос. Допустите существование загадочных сил. Добавлю — сил враждебных человеку. И попытайтесь ответить: можно ли с НИМИ реально бороться? Скажу сразу, стрелковое оружие себя не оправдывает. Иных же средств в нашем арсенале попросту не имеется. Но как насчет вашего?
На секунду-другую Сан-Саныч склонил лобастую голову, словно бычок, намеревающийся ринуться в атаку.
— Переговоры, — с медлительной напевностью произнес он. — Самый разумный из существующих вариантов. Зачем сразу стрелять? Попытайтесь вступить с оппонентами в дружелюбный контакт.
— Увы, они в этом просто не нуждаются. По-моему, все и началось как раз с того, что некто возжелал переговорить с ними по душам.
— И этот некто жестоко пострадал, — тихо закончил Сан-Саныч.
— Верно. А затем последовали другие жертвы, хотя, надо признать, действия наших противников совершенно непредсказуемы. Иногда это смертельный исход, иногда — легкое предупреждение.
— Интересно, каким образом они предупреждают? Галлюцинации, болевые ощущения, сны?
— Сны? — Александра передернуло. Он вспомнил о ночном видении, о растаявшей Регине-Снегурочке, о том, как трещал и разваливался под ногами пол. Волнение собеседника не ускользнуло от внимания Сан-Саныча.
— Значит, что-то было и у вас?
Качнув головой, Александр пригладил на затылке волосы.
— Я не совсем уверен, но… кое-что мне действительно сегодня снилось.
Поднявшись, он прошел по комнате взад-вперед, некстати подумал, что точно так же делает Митрофанушка. В минуты душевного трепета и озноба. Александр раздраженно похрустел пальцами. Настроение испортилось. Собственно говоря, оно и раньше было не ахти каким, но сейчас ко всему прочему добавилось скверное ощущение обреченности.
— Пожалуй, я зря впутываю вас в эту историю, — пробормотал он.
— Отчего же? Меня она успела заинтересовать. Хотя я не знаю подробностей…
— Вы их и не узнаете, — следователь остро взглянул на Сан-Саныча.
— Значит, помощь вам уже не нужна?
Александр прикусил губу.
— Наверное, об одной малости я все-таки вас попрошу.
— Смелее, товарищ следователь!
— Хорошо… — Александр колебался недолго. — Вы рассказывали, что в вашем штате имеются довольно сильные экстрасенсы. Это в самом деле так?
— Можете мне верить, — Сан-Саныч развел руками. — Вы хотите подбросить им какую-нибудь задачку?
— Да. Не очень сложную. Попросите кого-нибудь из ваших ребят прогуляться вокруг гостиницы «Центральная». Возможно, этого окажется достаточно. Заходить внутрь не рекомендую. Да и снаружи пусть проявляют максимальную осторожность. И никакой ответной агрессии, потому что… — Александр споткнулся. — Словом, как только что-нибудь выяснится, немедленно свяжитесь со мной. Буду благодарен даже за самую малость.
Милый и уютный председатель центра аномальных явлений проводил его до двери. На пороге они долго трясли друг другу руки. Искренность для Сан-Саныча являлась естественной вещью, и, может быть, потому следователю особенно тяжело было глядеть в его добрые, часто мигающие глаза. Людей вроде Сан-Саныча грешно звать на драку. А он взял и позвал…
11
Из дневника Льва Антоновича Борейко
29-й день.
Подумать только! Еще сутки, и за плечами — месяц одиночества! Я уже давно с бородой и усами. Похожу на купца николаевских времен. Где ни появлюсь, начинаю петь. Дважды в неделю посещаю баню. Пища… О ней, пожалуй, не стоит. В этом смысле обеспечен на долгие-долгие десятилетия. Открыл удивительное свойство — здесь ничто не портится. Хлеб не сохнет, мясо не тухнет, молоко не скисает. Порчусь, если можно так выразиться, только я сам. Для всего прочего — времени в этом городе не существует.
По-прежнему брожу по квартирам. Стал специалистом не только по замкам, но и по альпинистских кульбитам. Обзавелся соответствующим снаряжением. Временами прихожу в ужас от той легкости, с коей овладеваю профессией домушника. Замки, двери из стали — все ни к чему, если имеются балконы и окна. Даже жутко становится, до чего все мы беззащитны. Впрочем, почему мы? О множественных местоимениях следует забыть. Забыть и покрепче. В этом городе, в этом времени и под этим солнцем я вынужден прозябать в полном одиночестве!
Один… Гулкая мысль. Какая-то абстрактная и немая. Может, оттого и не могу избавиться от своих игр с псевдопартнерами. Стреляю в собственную тень, записываю на магнитофоны отрывистые монологи и сам с собой спорю. Иногда пытаюсь достать из самоходного орудия здание химкомбината. Оно за рекой, почти у горизонта. Дымливый крематорий, который всегда вызывал у меня раздражение. Что-то там иногда вспыхивает и горит, значит попадаю.
Да! Еще одно событие! Потихоньку пробую писать стихи. Как-то так получилось само собой. Сначала только пел, а затем перешел на декламацию. Чудно! Раньше я стихи называл рифмовочками, а теперь не только читаю, но и пишу. Завел для них особую тетрадь, толстую, с коленкоровым переплетом. Началось же все с того, что набрел в одной запущенной квартирке на библиотечку поэзии. Сперва, понятно, и смотреть не стал, но скука — вещь когтистая. Полистал, полистал и втянулся. В точности, как с Робинзоном и его приключениями. Должно быть, литература — вирус зубастый. Стоит только пообщаться — и порядок! — болезнь гарантирована. Сначала, разумеется, взялся за Есенина, Лебедева-Кумача. Там ведь песни голимые. И узнаваемо все. Ну а после пошло-поехало: Цветаева, Визбор, Пастернак, Ахматова, Евтушенко… Самое смешное, что каждый третий стих — про одиночество. То есть про меня. Так что, дорогие мои ребятушки, даже и не передать, как зацепила ссыльного майора вся эта стихотворщина. И сны пошли необычные, про поэзию. Вроде как сочиняю что-то и сам себе умиляюсь. То есть плывет, значит, мимо меня шрифт — строка за строкой, а голос за кадром читает вслух. И, черт возьми, отлично понимаю, что автор не кто иной, как я сам! Слушаю и восхищаюсь. Такой складный и ровный стих идет. Хоть смейся, хоть плачь… Раньше-то сны у меня забывались, а тут иначе стало получаться. Вчера вот спросонья успел-таки выцепить четверостишье. Поднатужившись, вытянул и еще парочку. Тут же и переписал набело. Первые свои стихи!..
С того самого утра сознание и дрогнуло. Стала потеть голова, а на карандаши набрасываюсь, как заправский бобр. Заодно и ногтям достается. Крючусь за столом, пока спина позволяет, а потом лежу перечитываю. Кто его знает, хорошо это или плохо. Но ведь пишется! Само пишется! Разумеется, с размером и прочими премудростями — полный пас, но чувство вроде бы есть. Или нет?.. Дать бы прочесть Димке Губину или Сашке. Они о таких вещах любили потрепаться. Пушкина там, то-се… Может, что путное и присоветовали.
Самое удачное решил выписывать в дневник. Так сказать, на всякий случай. Две тетради все-таки надежнее. Тем более, что речь идет уже о настоящих стихах. То есть, я таковыми их еще не считаю, но если я ошибаюсь? Если по своей отсталости я знать не знаю собственного таланта? Есенин-то тоже был самородком и приехал из тьмутаракани… В общем записываю.
33-й день.
Все вчерашние сутки жутко болела голова. Наглотался каких-то таблеток, запив коньяком, пытался уснуть. Состояние такое, что не пожелаешь и врагу. Уснуть так и не уснул. Должно быть, таблетки оказались левыми. Стало только хуже. Заговаривался, крушил мебель. Выйдя на балкон, высадил по заводской трубе несколько магазинов. Всерьез хотел развалить ее к дьяволу, перерезать очередями пополам. Разумеется, ничего не вышло. Эта кирпичная дурында торчит и по сию пору…
Что-то происходило еще, но всего не упомнить. В памяти провал за провалом. Вероятно, от тех идиотских таблеток. Кажется, впервые молился. То есть, не то чтобы молился, но обращался к кому-то там, на небесах. Орал в мегафон всякую несусветицу и снова стрелял по химкомбинату.
Успокоился только к вечеру. И опять пробовал сочинять, но выходила одна нецензурщина. Посжигал все к едреной матери. Как Гоголь. Одна-единственная вещица и уцелела. Сегодня попалась на глаза, и заскребли на душе кошки — жаль стало выбрасывать. Нецензурщину, разумеется, ликвидировал. Записал в дневник. Как бы для истории.
И еще кое-что. Событие, каким не хвастают. В одном из своих провалов забрел в ванную и полоснул бритвой по венам. Наотмашь, жестом отчаявшегося художника. Абсолютно ничего не соображал, однако, брызнуло таким алым, таким живым, что вмиг очухался и перепугался. Скрутил на плече жгут, а кисть обмотал тряпьем. Долгих полчаса баюкал руку, с напряжением ожидая, что вот-вот истеку кровью. Понял, что умирать не хочу. Это уж в крайнем случае, когда станет совсем невмоготу. А мой случай, по-видимому, совсем не крайний. Можно еще терпеть и надеяться. Да и что, в сущности, терпеть? Холод, издевательства, каторжный труд? Ничего ж этого нет! Тогда по какому поводу весь этот стон? Чего ради мы создаем внутри себя маленькие бухенвальды? Мы! Члены недоношенного человечества! Тоскующего, брюзжащего, ненасытного. Стыдно, товарищ майор! Крайне стыдно! И никогда впредь не делайте подобных глупостей. Вы меня поняли? Никогда!
29-й день.
Подумать только! Еще сутки, и за плечами — месяц одиночества! Я уже давно с бородой и усами. Похожу на купца николаевских времен. Где ни появлюсь, начинаю петь. Дважды в неделю посещаю баню. Пища… О ней, пожалуй, не стоит. В этом смысле обеспечен на долгие-долгие десятилетия. Открыл удивительное свойство — здесь ничто не портится. Хлеб не сохнет, мясо не тухнет, молоко не скисает. Порчусь, если можно так выразиться, только я сам. Для всего прочего — времени в этом городе не существует.
По-прежнему брожу по квартирам. Стал специалистом не только по замкам, но и по альпинистских кульбитам. Обзавелся соответствующим снаряжением. Временами прихожу в ужас от той легкости, с коей овладеваю профессией домушника. Замки, двери из стали — все ни к чему, если имеются балконы и окна. Даже жутко становится, до чего все мы беззащитны. Впрочем, почему мы? О множественных местоимениях следует забыть. Забыть и покрепче. В этом городе, в этом времени и под этим солнцем я вынужден прозябать в полном одиночестве!
Один… Гулкая мысль. Какая-то абстрактная и немая. Может, оттого и не могу избавиться от своих игр с псевдопартнерами. Стреляю в собственную тень, записываю на магнитофоны отрывистые монологи и сам с собой спорю. Иногда пытаюсь достать из самоходного орудия здание химкомбината. Оно за рекой, почти у горизонта. Дымливый крематорий, который всегда вызывал у меня раздражение. Что-то там иногда вспыхивает и горит, значит попадаю.
Да! Еще одно событие! Потихоньку пробую писать стихи. Как-то так получилось само собой. Сначала только пел, а затем перешел на декламацию. Чудно! Раньше я стихи называл рифмовочками, а теперь не только читаю, но и пишу. Завел для них особую тетрадь, толстую, с коленкоровым переплетом. Началось же все с того, что набрел в одной запущенной квартирке на библиотечку поэзии. Сперва, понятно, и смотреть не стал, но скука — вещь когтистая. Полистал, полистал и втянулся. В точности, как с Робинзоном и его приключениями. Должно быть, литература — вирус зубастый. Стоит только пообщаться — и порядок! — болезнь гарантирована. Сначала, разумеется, взялся за Есенина, Лебедева-Кумача. Там ведь песни голимые. И узнаваемо все. Ну а после пошло-поехало: Цветаева, Визбор, Пастернак, Ахматова, Евтушенко… Самое смешное, что каждый третий стих — про одиночество. То есть про меня. Так что, дорогие мои ребятушки, даже и не передать, как зацепила ссыльного майора вся эта стихотворщина. И сны пошли необычные, про поэзию. Вроде как сочиняю что-то и сам себе умиляюсь. То есть плывет, значит, мимо меня шрифт — строка за строкой, а голос за кадром читает вслух. И, черт возьми, отлично понимаю, что автор не кто иной, как я сам! Слушаю и восхищаюсь. Такой складный и ровный стих идет. Хоть смейся, хоть плачь… Раньше-то сны у меня забывались, а тут иначе стало получаться. Вчера вот спросонья успел-таки выцепить четверостишье. Поднатужившись, вытянул и еще парочку. Тут же и переписал набело. Первые свои стихи!..
С того самого утра сознание и дрогнуло. Стала потеть голова, а на карандаши набрасываюсь, как заправский бобр. Заодно и ногтям достается. Крючусь за столом, пока спина позволяет, а потом лежу перечитываю. Кто его знает, хорошо это или плохо. Но ведь пишется! Само пишется! Разумеется, с размером и прочими премудростями — полный пас, но чувство вроде бы есть. Или нет?.. Дать бы прочесть Димке Губину или Сашке. Они о таких вещах любили потрепаться. Пушкина там, то-се… Может, что путное и присоветовали.
Самое удачное решил выписывать в дневник. Так сказать, на всякий случай. Две тетради все-таки надежнее. Тем более, что речь идет уже о настоящих стихах. То есть, я таковыми их еще не считаю, но если я ошибаюсь? Если по своей отсталости я знать не знаю собственного таланта? Есенин-то тоже был самородком и приехал из тьмутаракани… В общем записываю.
Перечитал и покраснел. По-моему, наши болтуны, то бишь, Саня с Димкой, подняли бы меня на смех. Может, заменить восклицательный знак в конце на многоточие? Или вообще от знаков препинания отказаться?.. Подумаю на досуге.
Все то, что возле, — чепуха,
Во всяком случае пока,
А завтра буду гопака
Бить каблуками.
Сойду, наверное, с ума,
Моя судьба — моя тюрьма,
И пакостная Колыма
Не испугает.
Кладут у стенки дураков
И простаков. Я не таков.
Но в этом городе — оков,
Увы, не нужно.
Засилье бесконечных стен
И лабиринт из улиц-вен,
Он плох уже лишь только тем,
Что в нем есть я!
33-й день.
Все вчерашние сутки жутко болела голова. Наглотался каких-то таблеток, запив коньяком, пытался уснуть. Состояние такое, что не пожелаешь и врагу. Уснуть так и не уснул. Должно быть, таблетки оказались левыми. Стало только хуже. Заговаривался, крушил мебель. Выйдя на балкон, высадил по заводской трубе несколько магазинов. Всерьез хотел развалить ее к дьяволу, перерезать очередями пополам. Разумеется, ничего не вышло. Эта кирпичная дурында торчит и по сию пору…
Что-то происходило еще, но всего не упомнить. В памяти провал за провалом. Вероятно, от тех идиотских таблеток. Кажется, впервые молился. То есть, не то чтобы молился, но обращался к кому-то там, на небесах. Орал в мегафон всякую несусветицу и снова стрелял по химкомбинату.
Успокоился только к вечеру. И опять пробовал сочинять, но выходила одна нецензурщина. Посжигал все к едреной матери. Как Гоголь. Одна-единственная вещица и уцелела. Сегодня попалась на глаза, и заскребли на душе кошки — жаль стало выбрасывать. Нецензурщину, разумеется, ликвидировал. Записал в дневник. Как бы для истории.
На этот раз не забыл поставить в конце многоточие. Довольно мудрый знак. Как щит прикрывает глупость. Все равно как в жизни изображать глубокомыслие и помалкивать. Тот же самый эффект. Лощенная и напомаженная пустота, олигофрен в очках и со скрипкой. В общем… Наверное, не стоит злоупотреблять этим знаком. Всего не прикрыть.
Плевать на то, чего не вижу,
Грущу о том, чего уж нет,
И, к зеркалу шагая ближе,
Все чаще целю пистолет.
Смешать бы в дым все эти краски!
Стереть с лица лицо Земли!
И, может быть, исчезнут маски?
Внемли мне, Господи, внемли!
Ну подтолкни ж плечом планету,
Пусть дрогнет время, побежит,
А тварь Курляндскую к ответу!
Пускай поплачет, повизжит!
За что страдание страдавшим?
А хворь убогим и больным?
Знать, сотворил ты нас, поддавши,
Из боли, грязи и войны…
И еще кое-что. Событие, каким не хвастают. В одном из своих провалов забрел в ванную и полоснул бритвой по венам. Наотмашь, жестом отчаявшегося художника. Абсолютно ничего не соображал, однако, брызнуло таким алым, таким живым, что вмиг очухался и перепугался. Скрутил на плече жгут, а кисть обмотал тряпьем. Долгих полчаса баюкал руку, с напряжением ожидая, что вот-вот истеку кровью. Понял, что умирать не хочу. Это уж в крайнем случае, когда станет совсем невмоготу. А мой случай, по-видимому, совсем не крайний. Можно еще терпеть и надеяться. Да и что, в сущности, терпеть? Холод, издевательства, каторжный труд? Ничего ж этого нет! Тогда по какому поводу весь этот стон? Чего ради мы создаем внутри себя маленькие бухенвальды? Мы! Члены недоношенного человечества! Тоскующего, брюзжащего, ненасытного. Стыдно, товарищ майор! Крайне стыдно! И никогда впредь не делайте подобных глупостей. Вы меня поняли? Никогда!
12
Если можно городской мирок вообразить в виде огромного яблока, то слухи — это вечно живые юркие черви. И попробуйте совершить такой подвиг — не узнать того, о чем осведомлены все — от соседей по подъезду до случайных попутчиков в троллейбусе.
Еще не добравшись до места работы, Александр оказался посвящен во все последние новости города.
Снова подскочили цены на мебель и ковры. Уже третий раз за последние полгода. В связи с аварией на молочной фабрике в магазинах предлагают один кефир. И наконец, что было солью и сутью всех бесед, в городе хоронили Лесника. Об этом говорили полушепотом, с оглядкой на близстоящих. Говорили по-разному — кто с невольным восторгом, кто с подчеркнутой брезгливостью. Лесника, как всякого мафиозо, хоронили помпезно, хотя и без музыки. Стандартные оркестры мафия презирала, предпочитая скорбную тишину. В это утро в Уткинске были раскуплены все цветы. Нежным растениям суждено было устлать дорогу до кладбища. Везли Лесника не в автобусе, а в специальном правительственном катафалке. Трудно угадать кто расстарался и распорядился, но сопровождала колонну конная милиция. Об этом рассказывали с особым жаром. Прорва машин-иномарок, влившихся в похоронный кортеж, удивляла значительно меньше. А более всего толковали, конечно, о «халявских» поминках, проводимых под открытым небом, на которые зазывались все знакомые и незнакомые. На столах, расставленных во дворе, в изобилии царствовала «Смирновская», вместо закуски предлагались болгарские маринады и голландская ветчина… От всех этих шепотков у Александра немедленно закружилась голова. Он вышел из транспорта на остановку раньше и дошагал до родного отделения на своих двоих.
План мероприятий созрел у него еще утром. Но, увы, удача ему не сопутствовала. План дал первую трещину тотчас по прибытии, ибо начинать следовало с ближайших коллег, но именно самых ближайших на месте не оказалось. Ни Димки Губина, ни Борейко. Поразмыслив, следователь решил обождать. Коротая время, налил в стакан кипятка, не найдя заварки с сахаром, бросил на дно желтовато-стеклянный камешек барбариса. В одном из ящиков стола обнаружился пакет с сухарями. Мышей в отделе, по счастью, еще не водилось. Наблюдая за углубленно работающим Казаренком, Александр покормил аквариумных рыбок. Чешуйчатая голытьба была рада и простым крошкам. После исчезновения главного кормильца — майора Борейко за ними практически не ухаживали. Но как все сущее на земле они нуждались в заботе и ласке.
Тихо потрескивал и пузырил леденец, мутная глубь стакана окрашивалась в лимонно-болотный цвет. Расположившись в углу, практикант Антоша доводил до сведения забежавшего однокурсника информацию о масштабах проводимых похорон. Александр досадливо крякнул. Похоже, его намеревались потчевать одним и тем же блюдом. «Смирновская», катафалк, конное сопровождение… Это начинало уже надоедать, хотя он вынужден был признать, что Мамонт действительно постарался на славу. Дела, территории, доходные заведения переходили в его руки, и подобный жест он вполне мог себе позволить. Только вот каково придется нынешнему обывателю? Как известно, смена власти — явление удручающее. В данной печальной конкретике она и вовсе не радовала. Сделав попытку не думать больше о Леснике и его преемнике, Александр вызвал в памяти видение Ленинграда. Стиснутые камнем каналы, вертлявые улочки, мостовые, бесчисленные изваяния львов и коней, стерегущих покой петербуржцев. Или ленинградцев?.. Он вздохнул. К черту! На этот раз не приносили успокоения и картины родного города. Жутковатые происшествия Уткинска заслонили все…
Не теряя даром времени, он придвинул к себе телефон и, сверившись с записной книжкой, набрал шестизначный номер. Однако серия коротеньких диалогов с собратьями по оружию из других городов удовлетворения ему не принесла. Ничего не дал разговор и с главным архитектором города. Все осторожничали, испуганными осьминожками выпуская чернильные облака и спеша скрыться за мутной вязью слов.
— Тьфу на вас всех!.. — Александр устало положил трубку. Протянул руку к стакану и залпом осушил его. Вновь налил кипятка, бросил липкий леденцовый камешек.
— Уф! Всем присутствующим пламенный комсомольский! Ого! Уже и чай пьем?..
— Долгонько гуляете! — Казаренок приподнял лобастую голову, осуждающе оглядел отпыхивающегося Дмитрия.
— А кто сказал, что гуляем? Самым законным образом патрулировали по улицам. Все ж таки событие не рядовое. Вон — Санек знает. Между прочим, патрулировали не в одиночестве. Знаете с кем?
— С девочками из барачного поселка.
— Фи! До чего нелепое предположение!..
— Ладно, не тяни душу, выкладывай.
Дмитрий все-таки выжидал томительную паузу, снисходительно оглядел сослуживцев.
— Так вот, мсье Казаренок! Патрулировали мы с ополченцами Мамонта. Можно сказать, рука об руку. Мы с резиновыми дубинками, — они с обрезами и наганами. Разумеется, в карманах и под полой, но видно же… Вот так, господа хорошие! Сегодняшний день объявлен днем моратория на преступления. Кто осмелится и нарушит, тому крышка. То же будет и на девятый день, и на сороковины.
— Во дают! — глазки у Антоши восхищенно сияли. — Таким вот макаром нас и умоют всех!
— Верно, умоют. Еще парочка подобных выкидонов, и Мамонт станет первым корешем мирного населения. А в нашу сторону будут множественно поплевывать.
— Отпуская при этом грязные словечки, — добавил Дмитрий.
Антоша с сокурсником несолидно захихикали.
— Дмитрий, — позвал Александр. — Будьте добры, сударь, приблизьтесь.
— С нашим для вас удовольствием, мсье, — разболтанной походкой всеобщего любимчика Губин подошел к столу. По-хозяйски, потрогал стакан, проверяя температуру, цапнул из пакета сухарь. — Не люблю, когда горячо. Придется всухомятку.
— Есть дело, Дмитрий, — внушительно произнес Александр, — и есть риск. Ищу подельников.
— А что по этому делу мыслит Митрофанушка?
— Митрофанушке лучше держаться от этого дела подальше.
— Ясно, не дорос еще, — Дмитрий с важностью кивнул. Сухарь хрупнул в его крепких зубах. Глянув на шкодливое лицо приятеля, Александр подумал, что перевести разговор в серьезное русло будет не просто.
— Вот что, Дмитрий… — он недоговорил. В кабинет ворвался разгоряченный Ростислав Чилин.
— Вы в курсе, что половина оперативников всего города провожает Лесника в последний путь?
Александр чертыхнулся. Нервно потянул к себе стакан и хлебнул. Горло обожгло огнем, чуть позже запылал желудок. Пока он отпыхивался, Дмитрий сурово выговаривал Чилину.
— В курсе, осведомлены, знаем. И нечего подымать волну. Видишь, человек чуть не захлебнулся. Я сам только что с похорон, а Казаренок постоянный слушатель «Би-Би-Си», так что вы, сударь, как всегда, опоздали.
— Кто же знал, что вы такие грамотные!
— А разве страна не должна знать своих героев?
— Она знает, Дим-Димыч, не сомневайся. И Митрофанушка, кстати, тоже.
— Причем здесь Митрофанушка?
— А притом: о Борейко до сих пор ни слуху, ни духу.
— Ну и?..
— Что «ну и»? Разве герои не обязаны работать по-стахановски?
— Ты намекаешь, что все дела Борейко спихнут на меня?
— Я почти уверен в этом, — Челентано хмыкнул. — Сашок, как шепчут по углам, до сих пор якшается с мафией, Казаренка отрывать от дел безнравственно, а ты…
— А он временно поступает в мое распоряжение, — вмешался Александр. — Ситуация такова, что мне требуются помощники. И возможно, одного даже будет мало.
— Сожалею, сэр, но… — Дмитрий шутливо развел руками. Чилин выглядел раздосадованным.
— Сашок, никто не ценит тебя так, как я, но пойми, Лесника уже нет, Митрофанушка не даст санкций, а без них…
— Можешь не беспокоиться, он их даст и не пикнет.
— Даже так? Гмм… — Челентано в раздумье подергал себя за нос. — Но надеюсь, вы обойдетесь без меня? Как-никак человек я семейный, без пяти минут дед и с положением.
— С положением или в положении? — Губин повертел рукой возле уха. — Извините, не расслышал.
Практикант Антоша гыгыкнул из своего угла. Челентано одарил его свирепым взглядом.
Еще не добравшись до места работы, Александр оказался посвящен во все последние новости города.
Снова подскочили цены на мебель и ковры. Уже третий раз за последние полгода. В связи с аварией на молочной фабрике в магазинах предлагают один кефир. И наконец, что было солью и сутью всех бесед, в городе хоронили Лесника. Об этом говорили полушепотом, с оглядкой на близстоящих. Говорили по-разному — кто с невольным восторгом, кто с подчеркнутой брезгливостью. Лесника, как всякого мафиозо, хоронили помпезно, хотя и без музыки. Стандартные оркестры мафия презирала, предпочитая скорбную тишину. В это утро в Уткинске были раскуплены все цветы. Нежным растениям суждено было устлать дорогу до кладбища. Везли Лесника не в автобусе, а в специальном правительственном катафалке. Трудно угадать кто расстарался и распорядился, но сопровождала колонну конная милиция. Об этом рассказывали с особым жаром. Прорва машин-иномарок, влившихся в похоронный кортеж, удивляла значительно меньше. А более всего толковали, конечно, о «халявских» поминках, проводимых под открытым небом, на которые зазывались все знакомые и незнакомые. На столах, расставленных во дворе, в изобилии царствовала «Смирновская», вместо закуски предлагались болгарские маринады и голландская ветчина… От всех этих шепотков у Александра немедленно закружилась голова. Он вышел из транспорта на остановку раньше и дошагал до родного отделения на своих двоих.
План мероприятий созрел у него еще утром. Но, увы, удача ему не сопутствовала. План дал первую трещину тотчас по прибытии, ибо начинать следовало с ближайших коллег, но именно самых ближайших на месте не оказалось. Ни Димки Губина, ни Борейко. Поразмыслив, следователь решил обождать. Коротая время, налил в стакан кипятка, не найдя заварки с сахаром, бросил на дно желтовато-стеклянный камешек барбариса. В одном из ящиков стола обнаружился пакет с сухарями. Мышей в отделе, по счастью, еще не водилось. Наблюдая за углубленно работающим Казаренком, Александр покормил аквариумных рыбок. Чешуйчатая голытьба была рада и простым крошкам. После исчезновения главного кормильца — майора Борейко за ними практически не ухаживали. Но как все сущее на земле они нуждались в заботе и ласке.
Тихо потрескивал и пузырил леденец, мутная глубь стакана окрашивалась в лимонно-болотный цвет. Расположившись в углу, практикант Антоша доводил до сведения забежавшего однокурсника информацию о масштабах проводимых похорон. Александр досадливо крякнул. Похоже, его намеревались потчевать одним и тем же блюдом. «Смирновская», катафалк, конное сопровождение… Это начинало уже надоедать, хотя он вынужден был признать, что Мамонт действительно постарался на славу. Дела, территории, доходные заведения переходили в его руки, и подобный жест он вполне мог себе позволить. Только вот каково придется нынешнему обывателю? Как известно, смена власти — явление удручающее. В данной печальной конкретике она и вовсе не радовала. Сделав попытку не думать больше о Леснике и его преемнике, Александр вызвал в памяти видение Ленинграда. Стиснутые камнем каналы, вертлявые улочки, мостовые, бесчисленные изваяния львов и коней, стерегущих покой петербуржцев. Или ленинградцев?.. Он вздохнул. К черту! На этот раз не приносили успокоения и картины родного города. Жутковатые происшествия Уткинска заслонили все…
Не теряя даром времени, он придвинул к себе телефон и, сверившись с записной книжкой, набрал шестизначный номер. Однако серия коротеньких диалогов с собратьями по оружию из других городов удовлетворения ему не принесла. Ничего не дал разговор и с главным архитектором города. Все осторожничали, испуганными осьминожками выпуская чернильные облака и спеша скрыться за мутной вязью слов.
— Тьфу на вас всех!.. — Александр устало положил трубку. Протянул руку к стакану и залпом осушил его. Вновь налил кипятка, бросил липкий леденцовый камешек.
— Уф! Всем присутствующим пламенный комсомольский! Ого! Уже и чай пьем?..
— Долгонько гуляете! — Казаренок приподнял лобастую голову, осуждающе оглядел отпыхивающегося Дмитрия.
— А кто сказал, что гуляем? Самым законным образом патрулировали по улицам. Все ж таки событие не рядовое. Вон — Санек знает. Между прочим, патрулировали не в одиночестве. Знаете с кем?
— С девочками из барачного поселка.
— Фи! До чего нелепое предположение!..
— Ладно, не тяни душу, выкладывай.
Дмитрий все-таки выжидал томительную паузу, снисходительно оглядел сослуживцев.
— Так вот, мсье Казаренок! Патрулировали мы с ополченцами Мамонта. Можно сказать, рука об руку. Мы с резиновыми дубинками, — они с обрезами и наганами. Разумеется, в карманах и под полой, но видно же… Вот так, господа хорошие! Сегодняшний день объявлен днем моратория на преступления. Кто осмелится и нарушит, тому крышка. То же будет и на девятый день, и на сороковины.
— Во дают! — глазки у Антоши восхищенно сияли. — Таким вот макаром нас и умоют всех!
— Верно, умоют. Еще парочка подобных выкидонов, и Мамонт станет первым корешем мирного населения. А в нашу сторону будут множественно поплевывать.
— Отпуская при этом грязные словечки, — добавил Дмитрий.
Антоша с сокурсником несолидно захихикали.
— Дмитрий, — позвал Александр. — Будьте добры, сударь, приблизьтесь.
— С нашим для вас удовольствием, мсье, — разболтанной походкой всеобщего любимчика Губин подошел к столу. По-хозяйски, потрогал стакан, проверяя температуру, цапнул из пакета сухарь. — Не люблю, когда горячо. Придется всухомятку.
— Есть дело, Дмитрий, — внушительно произнес Александр, — и есть риск. Ищу подельников.
— А что по этому делу мыслит Митрофанушка?
— Митрофанушке лучше держаться от этого дела подальше.
— Ясно, не дорос еще, — Дмитрий с важностью кивнул. Сухарь хрупнул в его крепких зубах. Глянув на шкодливое лицо приятеля, Александр подумал, что перевести разговор в серьезное русло будет не просто.
— Вот что, Дмитрий… — он недоговорил. В кабинет ворвался разгоряченный Ростислав Чилин.
— Вы в курсе, что половина оперативников всего города провожает Лесника в последний путь?
Александр чертыхнулся. Нервно потянул к себе стакан и хлебнул. Горло обожгло огнем, чуть позже запылал желудок. Пока он отпыхивался, Дмитрий сурово выговаривал Чилину.
— В курсе, осведомлены, знаем. И нечего подымать волну. Видишь, человек чуть не захлебнулся. Я сам только что с похорон, а Казаренок постоянный слушатель «Би-Би-Си», так что вы, сударь, как всегда, опоздали.
— Кто же знал, что вы такие грамотные!
— А разве страна не должна знать своих героев?
— Она знает, Дим-Димыч, не сомневайся. И Митрофанушка, кстати, тоже.
— Причем здесь Митрофанушка?
— А притом: о Борейко до сих пор ни слуху, ни духу.
— Ну и?..
— Что «ну и»? Разве герои не обязаны работать по-стахановски?
— Ты намекаешь, что все дела Борейко спихнут на меня?
— Я почти уверен в этом, — Челентано хмыкнул. — Сашок, как шепчут по углам, до сих пор якшается с мафией, Казаренка отрывать от дел безнравственно, а ты…
— А он временно поступает в мое распоряжение, — вмешался Александр. — Ситуация такова, что мне требуются помощники. И возможно, одного даже будет мало.
— Сожалею, сэр, но… — Дмитрий шутливо развел руками. Чилин выглядел раздосадованным.
— Сашок, никто не ценит тебя так, как я, но пойми, Лесника уже нет, Митрофанушка не даст санкций, а без них…
— Можешь не беспокоиться, он их даст и не пикнет.
— Даже так? Гмм… — Челентано в раздумье подергал себя за нос. — Но надеюсь, вы обойдетесь без меня? Как-никак человек я семейный, без пяти минут дед и с положением.
— С положением или в положении? — Губин повертел рукой возле уха. — Извините, не расслышал.
Практикант Антоша гыгыкнул из своего угла. Челентано одарил его свирепым взглядом.