Койка заскрипела, и Лысый, почесываясь, подсел к столу.
– Посерьезнее, говоришь? Интересно... А мне расскажешь, что за дела? Может, пособить смогу.
– Пособить тут будет трудно, – Роман снова вздохнул, – хотя... Ладно, слушай.
– Подожди, – сказал Лысый, – сейчас чайник поставлю.
Он нашарил в темноте розетку, и через несколько секунд из чайника послышался легкий шум вскипающих на нагревательном элементе пузырьков.
Лысый уселся на место, закурил и сказал:
– Ну давай, рассказывай.
– Значит, так, – Роман помолчал, – помнишь, я тебе говорил вчера, что Арбуз сидит под воровской стражей?
– Ну, это я и без тебя знаю.
– Хорошо. И еще я сказал, что, кроме меня, его вытащить некому.
– Сказал. Было дело, – Лысый потрогал чайник. – Холодный еще...
– Да. А главное здесь то, что Арбуз – мой лучший друг. С самой школы, с первого класса. Мне сейчас тридцать семь, и получается, что мы дружим уже тридцать лет.
– И что, ни разу не погрызлись? – иронически поинтересовался Лысый.
– Конечно, грызлись, и не раз. И до мордобоя дело доходило. Но если друзья и подерутся, то дружба от этого только крепче становится.
– Это точно, – подтвердил Лысый, – из бывших врагов всегда хорошие друзья получаются. Вот, например, враждовали мы с татарами триста лет, а кто теперь с нами дружит лучше всех – хохлы или беларусы эти долбаные, которые по всему вроде как братья нам? Хрена лысого!
Лысый усмехнулся.
– Татары – вот кто. Или взять Европу. Кто лучше всех к нам относится? Немцы! Бывшие фашисты, с которыми у нас уж такая ненависть была, что дальше ехать некуда – натуральная война. Враги! А теперь – лучшие друзья. Да-аа... Извини, что перебил. Так что там Арбуз?
Чайник закипел, и Лысый выдернул шнур из розетки.
– А что Арбуз... – Роман был несколько удивлен оригинальными рассуждениями Лысого. – Сидит Арбуз. Так вот, по тому, насчет чего на него катят, только я один могу дать полные объяснения. И тогда все обвинения с него снимут, и будет ему снова полное уважение и почет. А я тут сижу, как дурак, и фарш в пресс-хате наблюдаю...
– Точно говоришь? – Лысый достал откуда-то свечку и, накапав воском на стол, утвердил ее в стоячем положении. – Отвечаешь?
– Отвечаю, – Роман уверенно кивнул. – Уж так отвечаю, что и не знаю как. Жизнью отвечаю – этого хватит?
– Этого – точно хватит. – Лысый налил в кружки чаю. – Давай-ка чайку тресни. Горяченько го.
– Спасибо, – ответил Роман и взял со стола кружку. – Так что – сам видишь, какое тут дело...
– Вижу, – согласился Лысый, – вижу и понимаю. И верю тебе, между прочим. А моя вера тоже кое-чего стоит. В общем... Ты особо не дергайся, утро вечера мудренее. Кстати, когда там сходняк-то будет?
– В воскресенье, – ответил Роман. – А ты что – сам не знаешь?
– Ну... Я знаю, просто решил проверить – а вдруг забыл? Всякое бывает...
Роман понял, что Лысый проверяет его, и усмехнулся.
– Это так ты мне веришь? – спросил он.
– Неважно, – туманно ответил Лысый, дуя на чай. – Сегодня четверг, значит, через два дня на третий. Я, Роман, тоже ведь человек не последний, так что когда увидишь своего Арбуза, передай ему привет от Лысого и напомни, что с него ящик коньяка, проспорил он мне. Правда, меня на следующий день повязали, так что он не успел выставить проигрыш, но я помню и ему тоже напоминаю. На всякий случай.
– А на чем проспорил?
Лысый улыбнулся:
– А ты его сам спроси. Он тебе расскажет.
– Спрошу. Да вот только если я его не вытащу, то, может, и спрашивать не у кого будет.
– Я же сказал тебе: не суетись! Вечно у вас, у артистов, все с разбегу да с наскоку... Для Арбуза я кое-что все-таки могу сделать. Завтра отправлю обществу маляву, чтобы повременили с Арбузом разбираться, потому что есть, мол, важный свидетель, а без него – без тебя, стало быть, – никак правды не найти будет. Ну а там уж как выйдет.
– Хорошо бы, – вздохнул Роман, – но ведь я еще не знаю, что будет со мной.
– Это точно, – кивнул Лысый. – Ну, да утро вечера мудренее.
– Да, ты говорил...
– И сейчас говорю.
Лысый вдруг изменился в лице, затем болезненно сморщился и схватился за сердце. Выронив кружку, он облился горячим чаем, но будто и не заметил этого.
– Эй, ты что? – шепотом воскликнул Роман.
– Ливер прихватило, – прохрипел Лысый.
Он откинулся на спинку стула и сильно побледнел.
Это было видно даже в неверном свете свечи.
Роман растерялся, но в следующую секунду сообразил, что нужно делать, и, вскочив, заколотил кулаком в дверь.
– Эй, Тарасыч, давай сюда! – закричал он.
Койки заскрипели, и в камере раздались голоса:
– Чего шумишь!
– Что такое?
В коридоре послышались шаги, затем недовольный голос Тарасыча произнес:
– Что там у вас?
– Включай свет, Лысому плохо! – ответил Роман.
– Вечно вам всем то плохо, то тесно, то на горшочек... – пробормотал Тарасыч, и в камере вспыхнул свет.
Лысый, держась обеими руками за грудь, медленно сползал со стула.
– Печет, ой, как печет... – просипел он, – будто кочергу в грудь всунули...
Его подхватили и осторожно уложили на койку.
Заскрежетал замок, и на пороге показался заспанный Тарасыч.
Взглянув на Лысого опытным взглядом, он уверенно сказал:
– Так. Значит, Лысый кони двигать собрался.
– Ты чо гонишь, мусор? – возмутился один из братков.
– Я тебе не мусор, – спокойно ответил Тарасыч. – Мусора за вами по городу бегают, а у меня другое дело – за вами следить да сопли подтирать. Вот будет на моем месте молодой да борзой, посмотрю, как ты запоешь тогда.
Он нагнулся к Лысому, который, прерывисто дыша, лежал на койке с закрытыми глазами, и укоризненно произнес:
– Говорил я тебе, дураку старому, – завязывай с чифирем, а тебе как об стенку горох. Это ведь у тебя уже четыре раза было, забыл, что ли?
– Укатали сивку крутые горки, – еле слышно прошептал Лысый. – Похоже, на этот раз мне...
Он не договорил, и Роман, почувствовав, что его сердце на секунду замерло, увидел, как у Лысого медленно отвалилась челюсть.
Тарасыч огорченно покрутил головой, затем снял помятую фуражку и сказал:
– Все, крякнул Лысый. Царство ему небесное.
Перекрестившись, он снова надел фуражку и, осмотревшись, скомандовал:
– Сидите тут тихо, а я пойду вызову кого надо.
Еще раз посмотрев на неподвижного Лысого, он вздохнул и вышел из камеры.
Лязгнул замок, и в наступившей тишине были слышны только удаляющиеся шаги старого надзирателя, который видел на своем веку столько смертей, что еще одна никак не могла испортить ему настроение.
– Ты ж мене пидманула... – донеслось из коридора.
Мысли у Романа были самые что ни на есть мрачные.
Стоило ему обрести какую-никакую надежду после того, как Лысый пообещал посодействовать ему в судьбе Арбуза, как все рухнуло. Смерть Лысого была последней каплей, и Роман пал духом.
Все.
Арбуз теперь пропадет ни за что, а сам Роман...
Что будет с ним, одному богу известно, но, наверное, мало не покажется.
Вряд ли те люди, которые организовали ему арест и пресс-хату, отступятся от своих намерений. Если это «Воля народа», а кроме нее, некому, то Роману крышка. Эти ребята просто так с него не слезут. Слишком много крови попортил им Роман. А если посчитать деньги, которые из-за него потеряла эта подпольная организация, то Роман в их глазах заслуживает четвертования, повешения, посажения на кол и гильотины. А до этого – весь остальной средневековый наборчик – иголки под ногти, пытка огнем, сдирание кожи со спины и прочие радости.
Роман представил, как мрачные чиновники говорят между собой: ну, раз с пресс-хатой ничего не вышло, придется его отпустить. От такой глупости Роману стало смешно, и он истерически захихикал.
– Ты чо? – испуганно спросил один из братков.
– Да так, – Роман усилием воли подавил дурацкий смех, – это у меня просто слегка крыша поехала. Если начну по стенкам прыгать, вяжите меня крепко, только вертухаев не вызывайте.
– А чо, с тобой такое бывает? – обеспокоенно поинтересовался браток.
– Пока не было, – ответил Роман, – но тут, понимаешь, такое дело... Получается, что Лысый мог мне помочь, а теперь – сам видишь. Лысый на небесах, а я в «Крестах». И никто не узнает, где могилка моя. А кроме того, пропадет один хороший человек.
– Ну, тут уж как выйдет, – философски произнес браток, – а ты все-таки это, поспокойнее, не бесись.
– Ладно, попробую, – ответил Роман и закрыл глаза.
И тут же, к своему удивлению, почувствовал, что засыпает.
Открыв глаза, он потянулся и, повернувшись на бок, увидел в дверях все того же Тарасыча и двух стоявших за его спиной молодых вертухаев.
– Пошли, певец. С вещами, – сказал Тарасыч.
– А у меня и вещей-то нет, – ответил Роман, поднимаясь с койки.
– Тогда без вещей, – сказал Тарасыч.
Потянувшись, Роман встряхнулся и спросил:
– Ну и куда на этот раз?
– Увидишь, – усмехнулся Тарасыч. – Попрощайся с братками.
– А что, уже расстрельная команда прибыла? – поинтересовался Роман, закурив сигарету из чьей-то пачки, лежавшей на столе. – Последний парад наступает?
– Парад ему... – проворчал Тарасыч. – Кончай болтать, пошли.
Вертухаи за его спиной нетерпеливо переступили с ноги на ногу, и Роман, вздохнув, сказал:
– Покедова, братки! Если не вернусь, считайте меня...
– Хорош языком чесать, – сказал Тарасыч и потянул Романа за рукав.
Выйдя в коридор, Роман заложил руки за спину и зашагал в указанном направлении. Через несколько минут, пройдя через множество решетчатых дверей в сопровождении трех вертухаев, которые подсказывали, куда свернуть, он оказался во дворе, затем в проходной и наконец, к своему великому удивлению, на Арсенальной набережной.
Ярко светило солнце, по Неве проплывал белый пароходик, с которого доносилась праздничная музыка, а напротив «Крестов», опершись локтем на гранитный парапет, в позе скучающего щеголя стоял толстый и наглый Лев Самуилович Шапиро.
Лёва Шапиро, вечный директор Романа Меньшикова.
Переход от вонючей и темной камеры к ясному солнечному дню был настолько неожиданным, что Роман перестал понимать, что происходит.
Только что, то есть два дня назад, его приволокли в «Кресты» и без всяких объяснений и бюрократических проволочек засадили в камеру. Просто с улицы – и сразу в камеру. Потом прессхата, далее – неожиданная смерть Лысого, и раз!
Пинком под зад – и на улицу.
Его просто выставили из «Крестов», как напившегося алкаша из пивбара.
Бред какой-то...
– Ну и что? – донесся с противоположной стороны дороги голос Шапиро. – И долго ты будешь там стоять? Может быть, хочешь попроситься обратно?
Роман взглянул на Шапиро и, посмотрев, как положено, – сначала налево, а потом направо, – перешел дорогу.
– Здорово, зэк! – радостно провозгласил Шапиро, протягивая Роману пухлую ладонь.
– Здорово, кровопийца, – ответил Роман, пожимая руку Шапиро и чувствуя, как окружающее снова приобретает свойства натуральной реальности.
– Что-то вид у тебя не очень-то жизнерадостный, – без особого огорчения заметил Шапиро. – Поехали-ка перекусим.
– Вообще-то для начала я бы помылся, – сказал Роман.
– Ну так мы к тебе и поедем, там и помоешься, и похаваешь, – Шапиро взял Романа под руку и повел его к стоявшему в сторонке серебристому джипу с затененными стеклами.
– Это чья машина? – поинтересовался Роман.
– Моя, – гордо ответил Шапиро. – Куплена на честно заработанные тобой деньги.
– Ах ты сволочь! – возмутился Роман, залезая в джип. – Я, значит, на нарах парюсь, а ты себе джипы покупаешь?
– Я, в отличие от тебя, не могу позволить себе шататься по всяким сомнительным местам вроде этих «Крестов». Мне делами заниматься надо.
– Ну, негодяй! – Роман усмехнулся. – Какой же ты негодяй!
– А если я негодяй, – ответил Шапиро, усаживаясь за руль, – то что же ты меня не выгонишь? Взял бы себе директором какого-нибудь Сидорова...
– Нет уж, – сдался Роман, – мне другого не нужно.
– Вот! – Шапиро поднял толстый указательный палец. – Вот она, истина! А раз не нужно, то и не чирикай.
Шапиро осторожно отъехал от поребрика и резко дал газу.
– Эй, ты поаккуратнее! – запротестовал Роман. – Ты что, хочешь меня угробить?
– Ни в коем случае, – ответил Шапиро, ловко объезжая зазевавшийся «Мерседес», – ты мне пока что живой нужен. Разве что потом, когда перестанешь писать песни...
– Отвали! – сказал он вертевшемуся у ног Шнырю, – тебя я сегодня уже кормил.
В это время раздался звонок в дверь, и Шапиро в сопровождении Шныря отправился открывать. Посмотрев в глазок, он усмехнулся и отпер дверь.
На лестничной площадке стояли Лиза и Боровик.
– Заходите, гости дорогие, – нараспев произнес Шапиро и оступил в сторону, – хозяин изволит принимать душ, а я тут один как перст...
– Как перст в носу, – добавила Лиза, проходя в квартиру.
– Или как перст еще в одном месте, – сказал Боровик, входя следом за ней.
Пожав руку Шапиро, Боровик прошел в комнату, а Лиза, подойдя к двери в ванную, приложила губы к щели и сказала:
– Ромка, я пришла!
– Ага! – донеслось из ванной. – Сейчас я смою с себя тюремную нечисть и выйду.
– Можешь не торопиться, – ответила Лиза, – я тут пока кухонными делами займусь.
Шапиро широко улыбнулся и сказал:
– Зрелище, радующее душу, – женщина на кухне.
Лиза угрожающе посмотрела на него и ответила:
– Зрелище, радующее женщину, – Шапиро на полу с головой, разбитой чугунной сковородкой.
– А у него нет чугунной сковородки, – радостно воскликнул Шапиро, – у него они все тефлоновые, а тефлоновой сковородкой можно разве что Шныря прибить.
Шнырь, услышав свое имя, открыл рот и громко мяукнул.
– Отвали, – повторил Шапиро, – ты сегодня и так уже две банки «Вискаса» сожрал.
– Ну, кое в чем ты прав, – ответил Шапиро. – Во-первых, ты действительно ничего не понимаешь и ни в чем не разбираешься. И насчет средних веков – справедливое замечание.
Он зацепил из вазочки полную ложку хрена и ляпнул его на свою тарелку.
– Несколько лет назад, в одной статье, написанной, очевидно, умным человеком, кстати, его фамилия – Дымшиц...
– Ну понятно, – ядовито усмехнулся Роман, – если Дымшиц, то несомненно умный.
– Твои антисемитские наклонности мне давно известны, – парировал Шапиро, – и поэтому я не обращаю внимания на эти жалкие беззубые выпады. Между прочим, как ты думаешь, может ли быть умным человек с фамилией Забодайкорыто? Или, например, Козодралов?
– Таких фамилий нет, – сказала Лиза, – это только в фельетонах бывает.
– А вот и неправда ваша, – ответил Шапиро, – специально принесу умную книгу, в которой проводится анализ фамилий и соответствие их умственным способностям людей.
– Ага, – хмыкнул Роман, – а написал ее не иначе как какой-нибудь Гольдштейн.
– Ничего подобного, – Шапиро поджал губы, – ее написал Лурье.
Все засмеялись, а Шапиро надулся и сказал:
– Не буду ничего рассказывать. Ну куда я попал? Кругом одни гои, и каждый хочет уязвить бедного еврея...
– Ладно, бедный ты наш, кончай прибедняться! – Роман положил себе еще рыбы. – Мы внимательно тебя слушаем. Так что там этот Лившиц?
– Не Лившиц, а Дымшиц, – Шапиро вздохнул. – Да-а-а... Так вот. Сама статья – ничего особенного, обычный анализ происходящего, сейчас такие анализы делают все, кому не лень. Но одна фраза! Совершенно гениальная фраза. Он сказал: взяточничество и протекционизм в России сегодня находятся на феодальном уровне. На феодальном, понимаешь?
– Ну, понимаю, – кивнул Роман.
– Ни хрена ты не понимаешь, – Шапиро махнул рукой, в которой была зажата вилка, и Боровик инстинктивно отстранился. – Ведь этот Дымшиц сказал только про взяточничество и протекционизм, но из этого логически вытекают все прочие феодальные штучки. Например, то же телефонное право. Вот ты удивляешься, как это тебя без соблюдения всяких формальностей упекли в «Кресты», а потом так же элементарно выставили за дверь. Удивляешься?
– Удивляюсь, – согласился Роман.
– Вот. А ведь это так просто! Иван Иваныч позвонил Петру Петровичу и попросил его об услуге. Тот, в свою очередь, передал эту просьбу кому следует, потом дальше, еще дальше – и готово дело: Роман Меньшиков сидит в камере. Все повязано, подмазано, заметано и покрыто. И никаких бумаг. На бумаге существует только закон. А про закон в нашей стране ты можешь забыть. И выпустили тебя точно так же – без всякого там закона. По телефонному звонку. И не было в «Крестах» никакого Меньшикова! Это всем просто приснилось. Понял?
– Ну, понял, – Роман вздохнул. – А откуда же пошли те звонки, по которым меня выпустили?
– Вот! – Шапиро воздел палец, похожий на большого опарыша. – Вот где собака порылась!
– Ну и где же она порылась? – спросила Лиза, которая с интересом слушала разглагольствования Шапиро, не забывая, впрочем, про жареную рыбу.
– Только ради вас, юная фройляйн, – умильно прожурчал Шапиро, повернувшись к ней, – только из восхищения вашей молодостью и красотой я расскажу историю освобождения ничтожного паяца из мрачной темницы. Сам он в силу своей ограниченности и самоуверенности просто не в состоянии оценить преданность и верность своего директора, который, не щадя своего кошелька и самой жизни, вступился за жалкого исполнителя блатных куплетов, попавшего в переплет.
– Красиво излагаешь, собака! – Роман восхищенно покрутил головой. – Только держи свои толстые руки подальше от молодой и красивой юной фройляйн.
– Больно надо! – ответил Шапиро, посмотрев на свои руки. – Между прочим, руки у меня вовсе не толстые. Они – большие.
– «А для чего тебе такие большие руки? – спросила Дюймовочка», – вставил реплику Боровик.
– Какая Дюймовочка?! – Шапиро схватился за голову. – Боже ж мой, куда я попал!
Лиза звонко захохотала, а Роман, укоризненно посмотрев на Боровика, сказал:
– Саня, я понимаю, в уставе спецслужб этого нет, но там была не Дюймовочка, а Красная Шапочка.
– Какая разница, – Боровик небрежно отмахнулся, – мне все одно – что Дюймовочка, что Красная Шапочка или, например, Марья Царевна. Сказки!
– Сказка – ложь, да в ней намек, – назидательно произнес Шапиро. – Но я не понял, вы будете меня слушать или нет?
– Будем, – заверил его Роман и налил себе пива. – Давай грузи!
– Грузи... – проворчал Шапиро. – Что за выражения! Ну да ладно. Я не буду расписывать в красках, с какими трудностями мне пришлось столкнуться, скажу только, что они были. Между прочим, у Шапиро тоже имеются связи, только он не треплется о них на каждом углу... В общем, имея представление о твоих делах, старый Шапиро сразу смекнул, откуда ветер дует, и предпринял соответствующие действия. Результатом этих действий стало то, что один из сидящих в «Крестах» уголовников немедленно взял на себя участие в организации побега известного нам Чернова, а несколько чиновников из тех же «Крестов» так же немедленно оформили его признание и перевели все стрелки, в результате чего Роман Меньшиков оказался никому не нужен. Но не все так просто. В цепочке, ведущей к заказчику, а именно, к «Воле народа», нужно было найти звено, которое взяло бы на себя ответственность за неисполнение заказа. И такое звено нашлось – ни много ни мало сам начальник «Крестов». Естественно, каждому из тех, кто организовал твое освобождение, пришлось заплатить...
– И сколько ты раздал?
– Сто сорок тысяч долларов, – радостно ответил Шапиро.
– Ладно, вычти из моих гонораров, – покладисто произнес Роман.
– Так ведь уже вычел! – еще более радостно воскликнул Шапиро.
– Вот свинья! – засмеялся Роман. – Он уже вычел!
– А ты как думал? – удивился Шапиро. – Я же не мог позволить себе сделать тебя своим должником.
– Скажи лучше, что не мог позволить себе потратить собственные деньги на своего же кормильца и поильца.
– А хоть бы и так, – высокомерно произнес Шапиро. – Может быть, ты хочешь, чтобы они вернули деньги и забрали тебя обратно?
– Ладно, ладно, – засмеялся Роман, – будь потвоему. Я даже готов по достоинству оценить твою заботу обо мне и всенародно принести тебе благодарность.
– Ну давай, приноси.
Шапиро приосанился и посмотрел на Романа сверху вниз.
Роман усмехнулся, налил себе рюмку водки и встал.
– Уважаемый Лев Самуилович! – торжественно произнес он. – От имени себя лично, а также от имени присутствующих здесь моей любимой женщины и моего лучшего друга сердечно благодарю вас за спасение меня из грязных и кровожадных рук неизвестных злодеев.
Он подумал и добавил:
– Азохен вэй!
– При чем здесь азохен вэй? – удивился Шапиро. – Впрочем, не важно. Благодарность принимаю. Кто бы мне водки налил?
– А сам что – уже не можешь? Твои большие руки устали двигаться?
– Вообще-то могу, – Шапиро пожал плечами и взялся за бутылку.
Налив себе, Лизе и Боровику, Шапиро встал и сказал:
– Аллаверды! Я с трудом сдерживаю скупую мужскую слезу, слушая твои проникновенные слова. Поэтому – будь здоров, скотина!
– И тебе того же, животное! – ответил Роман.
Чокнувшись, все выпили, и Роман снова сел в кресло.
Шапиро задумчиво повертел рюмку в пальцах, будто желая добавить что-то к сказанному, но тоже опустился на свое место.
– Ну, что же, – Роман взял сигарету и закурил, – к вышесказанному добавлю только, что в «Крестах» я успел побывать в пресс-хате, и, как видите, без ущерба для себя, а также стать свидетелем безвременной кончины немолодого зэка по кликухе Лысый. Вот такие новости.
– Лысый? – Боровик прищурился. – Погодика... У него еще на правой руке наколка необычная – теорема Пифагора. Верно?
– Верно, – кивнул Роман. – А что такое? Ты его знаешь?
– Да так, ничего особенного, – отмахнулся Боровик. – Давай дальше.
– Дальше? – Роман нахмурился. – А дальше, господа хорошие, пора возвращаться к нашим баранам. А именно – к лучшим друзьям. Арбузто так у воров под стражей и сидит!
– Наконец-то! – усмехнулся Боровик. – А я думал, вспомнишь ты о нем или нет.
– Ну и дурак, что думал такое, – отрезал Роман. – Вот уж не ожидал от тебя!
– Ладно, – Боровик примирительно поднял ладони. – Ну так что, есть у тебя мысли по этому поводу?
– Мысли есть, как не быть... – Роман задумчиво посмотрел в окно. – Сходняк, стало быть, послезавтра. Значит, у нас имеется еще полтора дня...
Глава 2
– Посерьезнее, говоришь? Интересно... А мне расскажешь, что за дела? Может, пособить смогу.
– Пособить тут будет трудно, – Роман снова вздохнул, – хотя... Ладно, слушай.
– Подожди, – сказал Лысый, – сейчас чайник поставлю.
Он нашарил в темноте розетку, и через несколько секунд из чайника послышался легкий шум вскипающих на нагревательном элементе пузырьков.
Лысый уселся на место, закурил и сказал:
– Ну давай, рассказывай.
– Значит, так, – Роман помолчал, – помнишь, я тебе говорил вчера, что Арбуз сидит под воровской стражей?
– Ну, это я и без тебя знаю.
– Хорошо. И еще я сказал, что, кроме меня, его вытащить некому.
– Сказал. Было дело, – Лысый потрогал чайник. – Холодный еще...
– Да. А главное здесь то, что Арбуз – мой лучший друг. С самой школы, с первого класса. Мне сейчас тридцать семь, и получается, что мы дружим уже тридцать лет.
– И что, ни разу не погрызлись? – иронически поинтересовался Лысый.
– Конечно, грызлись, и не раз. И до мордобоя дело доходило. Но если друзья и подерутся, то дружба от этого только крепче становится.
– Это точно, – подтвердил Лысый, – из бывших врагов всегда хорошие друзья получаются. Вот, например, враждовали мы с татарами триста лет, а кто теперь с нами дружит лучше всех – хохлы или беларусы эти долбаные, которые по всему вроде как братья нам? Хрена лысого!
Лысый усмехнулся.
– Татары – вот кто. Или взять Европу. Кто лучше всех к нам относится? Немцы! Бывшие фашисты, с которыми у нас уж такая ненависть была, что дальше ехать некуда – натуральная война. Враги! А теперь – лучшие друзья. Да-аа... Извини, что перебил. Так что там Арбуз?
Чайник закипел, и Лысый выдернул шнур из розетки.
– А что Арбуз... – Роман был несколько удивлен оригинальными рассуждениями Лысого. – Сидит Арбуз. Так вот, по тому, насчет чего на него катят, только я один могу дать полные объяснения. И тогда все обвинения с него снимут, и будет ему снова полное уважение и почет. А я тут сижу, как дурак, и фарш в пресс-хате наблюдаю...
– Точно говоришь? – Лысый достал откуда-то свечку и, накапав воском на стол, утвердил ее в стоячем положении. – Отвечаешь?
– Отвечаю, – Роман уверенно кивнул. – Уж так отвечаю, что и не знаю как. Жизнью отвечаю – этого хватит?
– Этого – точно хватит. – Лысый налил в кружки чаю. – Давай-ка чайку тресни. Горяченько го.
– Спасибо, – ответил Роман и взял со стола кружку. – Так что – сам видишь, какое тут дело...
– Вижу, – согласился Лысый, – вижу и понимаю. И верю тебе, между прочим. А моя вера тоже кое-чего стоит. В общем... Ты особо не дергайся, утро вечера мудренее. Кстати, когда там сходняк-то будет?
– В воскресенье, – ответил Роман. – А ты что – сам не знаешь?
– Ну... Я знаю, просто решил проверить – а вдруг забыл? Всякое бывает...
Роман понял, что Лысый проверяет его, и усмехнулся.
– Это так ты мне веришь? – спросил он.
– Неважно, – туманно ответил Лысый, дуя на чай. – Сегодня четверг, значит, через два дня на третий. Я, Роман, тоже ведь человек не последний, так что когда увидишь своего Арбуза, передай ему привет от Лысого и напомни, что с него ящик коньяка, проспорил он мне. Правда, меня на следующий день повязали, так что он не успел выставить проигрыш, но я помню и ему тоже напоминаю. На всякий случай.
– А на чем проспорил?
Лысый улыбнулся:
– А ты его сам спроси. Он тебе расскажет.
– Спрошу. Да вот только если я его не вытащу, то, может, и спрашивать не у кого будет.
– Я же сказал тебе: не суетись! Вечно у вас, у артистов, все с разбегу да с наскоку... Для Арбуза я кое-что все-таки могу сделать. Завтра отправлю обществу маляву, чтобы повременили с Арбузом разбираться, потому что есть, мол, важный свидетель, а без него – без тебя, стало быть, – никак правды не найти будет. Ну а там уж как выйдет.
– Хорошо бы, – вздохнул Роман, – но ведь я еще не знаю, что будет со мной.
– Это точно, – кивнул Лысый. – Ну, да утро вечера мудренее.
– Да, ты говорил...
– И сейчас говорю.
Лысый вдруг изменился в лице, затем болезненно сморщился и схватился за сердце. Выронив кружку, он облился горячим чаем, но будто и не заметил этого.
– Эй, ты что? – шепотом воскликнул Роман.
– Ливер прихватило, – прохрипел Лысый.
Он откинулся на спинку стула и сильно побледнел.
Это было видно даже в неверном свете свечи.
Роман растерялся, но в следующую секунду сообразил, что нужно делать, и, вскочив, заколотил кулаком в дверь.
– Эй, Тарасыч, давай сюда! – закричал он.
Койки заскрипели, и в камере раздались голоса:
– Чего шумишь!
– Что такое?
В коридоре послышались шаги, затем недовольный голос Тарасыча произнес:
– Что там у вас?
– Включай свет, Лысому плохо! – ответил Роман.
– Вечно вам всем то плохо, то тесно, то на горшочек... – пробормотал Тарасыч, и в камере вспыхнул свет.
Лысый, держась обеими руками за грудь, медленно сползал со стула.
– Печет, ой, как печет... – просипел он, – будто кочергу в грудь всунули...
Его подхватили и осторожно уложили на койку.
Заскрежетал замок, и на пороге показался заспанный Тарасыч.
Взглянув на Лысого опытным взглядом, он уверенно сказал:
– Так. Значит, Лысый кони двигать собрался.
– Ты чо гонишь, мусор? – возмутился один из братков.
– Я тебе не мусор, – спокойно ответил Тарасыч. – Мусора за вами по городу бегают, а у меня другое дело – за вами следить да сопли подтирать. Вот будет на моем месте молодой да борзой, посмотрю, как ты запоешь тогда.
Он нагнулся к Лысому, который, прерывисто дыша, лежал на койке с закрытыми глазами, и укоризненно произнес:
– Говорил я тебе, дураку старому, – завязывай с чифирем, а тебе как об стенку горох. Это ведь у тебя уже четыре раза было, забыл, что ли?
– Укатали сивку крутые горки, – еле слышно прошептал Лысый. – Похоже, на этот раз мне...
Он не договорил, и Роман, почувствовав, что его сердце на секунду замерло, увидел, как у Лысого медленно отвалилась челюсть.
Тарасыч огорченно покрутил головой, затем снял помятую фуражку и сказал:
– Все, крякнул Лысый. Царство ему небесное.
Перекрестившись, он снова надел фуражку и, осмотревшись, скомандовал:
– Сидите тут тихо, а я пойду вызову кого надо.
Еще раз посмотрев на неподвижного Лысого, он вздохнул и вышел из камеры.
Лязгнул замок, и в наступившей тишине были слышны только удаляющиеся шаги старого надзирателя, который видел на своем веку столько смертей, что еще одна никак не могла испортить ему настроение.
– Ты ж мене пидманула... – донеслось из коридора.
***
Роман, так и не уснувший в эту ночь, лежал на спине и неподвижным взглядом смотрел в грязный потолок. Не спали и другие обитатели камеры. После того как четверо вертухаев, проклиная Лысого, который испортил им спокойную ночь, вынесли из камеры труп, братки некоторое время вспоминали в темноте положительные стороны усопшего, но, поскольку их по понятным причинам было не так уж и много, то разговор быстро закончился и наступила тишина. Однако никто не спал, и когда в камере зажгли свет, Роман увидел, что все остальные лежат, как и он сам, на спине и сверлят глазами потолок.Мысли у Романа были самые что ни на есть мрачные.
Стоило ему обрести какую-никакую надежду после того, как Лысый пообещал посодействовать ему в судьбе Арбуза, как все рухнуло. Смерть Лысого была последней каплей, и Роман пал духом.
Все.
Арбуз теперь пропадет ни за что, а сам Роман...
Что будет с ним, одному богу известно, но, наверное, мало не покажется.
Вряд ли те люди, которые организовали ему арест и пресс-хату, отступятся от своих намерений. Если это «Воля народа», а кроме нее, некому, то Роману крышка. Эти ребята просто так с него не слезут. Слишком много крови попортил им Роман. А если посчитать деньги, которые из-за него потеряла эта подпольная организация, то Роман в их глазах заслуживает четвертования, повешения, посажения на кол и гильотины. А до этого – весь остальной средневековый наборчик – иголки под ногти, пытка огнем, сдирание кожи со спины и прочие радости.
Роман представил, как мрачные чиновники говорят между собой: ну, раз с пресс-хатой ничего не вышло, придется его отпустить. От такой глупости Роману стало смешно, и он истерически захихикал.
– Ты чо? – испуганно спросил один из братков.
– Да так, – Роман усилием воли подавил дурацкий смех, – это у меня просто слегка крыша поехала. Если начну по стенкам прыгать, вяжите меня крепко, только вертухаев не вызывайте.
– А чо, с тобой такое бывает? – обеспокоенно поинтересовался браток.
– Пока не было, – ответил Роман, – но тут, понимаешь, такое дело... Получается, что Лысый мог мне помочь, а теперь – сам видишь. Лысый на небесах, а я в «Крестах». И никто не узнает, где могилка моя. А кроме того, пропадет один хороший человек.
– Ну, тут уж как выйдет, – философски произнес браток, – а ты все-таки это, поспокойнее, не бесись.
– Ладно, попробую, – ответил Роман и закрыл глаза.
И тут же, к своему удивлению, почувствовал, что засыпает.
***
Разбудил Романа ставший уже знакомым лязг ключа в двери.Открыв глаза, он потянулся и, повернувшись на бок, увидел в дверях все того же Тарасыча и двух стоявших за его спиной молодых вертухаев.
– Пошли, певец. С вещами, – сказал Тарасыч.
– А у меня и вещей-то нет, – ответил Роман, поднимаясь с койки.
– Тогда без вещей, – сказал Тарасыч.
Потянувшись, Роман встряхнулся и спросил:
– Ну и куда на этот раз?
– Увидишь, – усмехнулся Тарасыч. – Попрощайся с братками.
– А что, уже расстрельная команда прибыла? – поинтересовался Роман, закурив сигарету из чьей-то пачки, лежавшей на столе. – Последний парад наступает?
– Парад ему... – проворчал Тарасыч. – Кончай болтать, пошли.
Вертухаи за его спиной нетерпеливо переступили с ноги на ногу, и Роман, вздохнув, сказал:
– Покедова, братки! Если не вернусь, считайте меня...
– Хорош языком чесать, – сказал Тарасыч и потянул Романа за рукав.
Выйдя в коридор, Роман заложил руки за спину и зашагал в указанном направлении. Через несколько минут, пройдя через множество решетчатых дверей в сопровождении трех вертухаев, которые подсказывали, куда свернуть, он оказался во дворе, затем в проходной и наконец, к своему великому удивлению, на Арсенальной набережной.
Ярко светило солнце, по Неве проплывал белый пароходик, с которого доносилась праздничная музыка, а напротив «Крестов», опершись локтем на гранитный парапет, в позе скучающего щеголя стоял толстый и наглый Лев Самуилович Шапиро.
Лёва Шапиро, вечный директор Романа Меньшикова.
Переход от вонючей и темной камеры к ясному солнечному дню был настолько неожиданным, что Роман перестал понимать, что происходит.
Только что, то есть два дня назад, его приволокли в «Кресты» и без всяких объяснений и бюрократических проволочек засадили в камеру. Просто с улицы – и сразу в камеру. Потом прессхата, далее – неожиданная смерть Лысого, и раз!
Пинком под зад – и на улицу.
Его просто выставили из «Крестов», как напившегося алкаша из пивбара.
Бред какой-то...
– Ну и что? – донесся с противоположной стороны дороги голос Шапиро. – И долго ты будешь там стоять? Может быть, хочешь попроситься обратно?
Роман взглянул на Шапиро и, посмотрев, как положено, – сначала налево, а потом направо, – перешел дорогу.
– Здорово, зэк! – радостно провозгласил Шапиро, протягивая Роману пухлую ладонь.
– Здорово, кровопийца, – ответил Роман, пожимая руку Шапиро и чувствуя, как окружающее снова приобретает свойства натуральной реальности.
– Что-то вид у тебя не очень-то жизнерадостный, – без особого огорчения заметил Шапиро. – Поехали-ка перекусим.
– Вообще-то для начала я бы помылся, – сказал Роман.
– Ну так мы к тебе и поедем, там и помоешься, и похаваешь, – Шапиро взял Романа под руку и повел его к стоявшему в сторонке серебристому джипу с затененными стеклами.
– Это чья машина? – поинтересовался Роман.
– Моя, – гордо ответил Шапиро. – Куплена на честно заработанные тобой деньги.
– Ах ты сволочь! – возмутился Роман, залезая в джип. – Я, значит, на нарах парюсь, а ты себе джипы покупаешь?
– Я, в отличие от тебя, не могу позволить себе шататься по всяким сомнительным местам вроде этих «Крестов». Мне делами заниматься надо.
– Ну, негодяй! – Роман усмехнулся. – Какой же ты негодяй!
– А если я негодяй, – ответил Шапиро, усаживаясь за руль, – то что же ты меня не выгонишь? Взял бы себе директором какого-нибудь Сидорова...
– Нет уж, – сдался Роман, – мне другого не нужно.
– Вот! – Шапиро поднял толстый указательный палец. – Вот она, истина! А раз не нужно, то и не чирикай.
Шапиро осторожно отъехал от поребрика и резко дал газу.
– Эй, ты поаккуратнее! – запротестовал Роман. – Ты что, хочешь меня угробить?
– Ни в коем случае, – ответил Шапиро, ловко объезжая зазевавшийся «Мерседес», – ты мне пока что живой нужен. Разве что потом, когда перестанешь писать песни...
***
Оказавшись дома, Роман первым делом пошел в душ, а Шапиро направился к холодильнику и, открыв его, достал бутылку пива.– Отвали! – сказал он вертевшемуся у ног Шнырю, – тебя я сегодня уже кормил.
В это время раздался звонок в дверь, и Шапиро в сопровождении Шныря отправился открывать. Посмотрев в глазок, он усмехнулся и отпер дверь.
На лестничной площадке стояли Лиза и Боровик.
– Заходите, гости дорогие, – нараспев произнес Шапиро и оступил в сторону, – хозяин изволит принимать душ, а я тут один как перст...
– Как перст в носу, – добавила Лиза, проходя в квартиру.
– Или как перст еще в одном месте, – сказал Боровик, входя следом за ней.
Пожав руку Шапиро, Боровик прошел в комнату, а Лиза, подойдя к двери в ванную, приложила губы к щели и сказала:
– Ромка, я пришла!
– Ага! – донеслось из ванной. – Сейчас я смою с себя тюремную нечисть и выйду.
– Можешь не торопиться, – ответила Лиза, – я тут пока кухонными делами займусь.
Шапиро широко улыбнулся и сказал:
– Зрелище, радующее душу, – женщина на кухне.
Лиза угрожающе посмотрела на него и ответила:
– Зрелище, радующее женщину, – Шапиро на полу с головой, разбитой чугунной сковородкой.
– А у него нет чугунной сковородки, – радостно воскликнул Шапиро, – у него они все тефлоновые, а тефлоновой сковородкой можно разве что Шныря прибить.
Шнырь, услышав свое имя, открыл рот и громко мяукнул.
– Отвали, – повторил Шапиро, – ты сегодня и так уже две банки «Вискаса» сожрал.
***
– Я ровным счетом ничего не понимаю, – сказал Роман, накладывая на тарелку жареную рыбу. – Позавчера меня схватили на улице и без разговоров посадили в камеру. Заметьте, при этом я не увидел ни одной бумажки. Вообще ни одной. Я не разбираюсь в этом, но должен же быть какой-то ордер на арест, какой-то протокол задержания, потом в «Крестах» – сдал, принял, опись, протокол... А тут – прямо как в средние века: хвать – и в темницу! А потом – пошел вон. Черт знает что!– Ну, кое в чем ты прав, – ответил Шапиро. – Во-первых, ты действительно ничего не понимаешь и ни в чем не разбираешься. И насчет средних веков – справедливое замечание.
Он зацепил из вазочки полную ложку хрена и ляпнул его на свою тарелку.
– Несколько лет назад, в одной статье, написанной, очевидно, умным человеком, кстати, его фамилия – Дымшиц...
– Ну понятно, – ядовито усмехнулся Роман, – если Дымшиц, то несомненно умный.
– Твои антисемитские наклонности мне давно известны, – парировал Шапиро, – и поэтому я не обращаю внимания на эти жалкие беззубые выпады. Между прочим, как ты думаешь, может ли быть умным человек с фамилией Забодайкорыто? Или, например, Козодралов?
– Таких фамилий нет, – сказала Лиза, – это только в фельетонах бывает.
– А вот и неправда ваша, – ответил Шапиро, – специально принесу умную книгу, в которой проводится анализ фамилий и соответствие их умственным способностям людей.
– Ага, – хмыкнул Роман, – а написал ее не иначе как какой-нибудь Гольдштейн.
– Ничего подобного, – Шапиро поджал губы, – ее написал Лурье.
Все засмеялись, а Шапиро надулся и сказал:
– Не буду ничего рассказывать. Ну куда я попал? Кругом одни гои, и каждый хочет уязвить бедного еврея...
– Ладно, бедный ты наш, кончай прибедняться! – Роман положил себе еще рыбы. – Мы внимательно тебя слушаем. Так что там этот Лившиц?
– Не Лившиц, а Дымшиц, – Шапиро вздохнул. – Да-а-а... Так вот. Сама статья – ничего особенного, обычный анализ происходящего, сейчас такие анализы делают все, кому не лень. Но одна фраза! Совершенно гениальная фраза. Он сказал: взяточничество и протекционизм в России сегодня находятся на феодальном уровне. На феодальном, понимаешь?
– Ну, понимаю, – кивнул Роман.
– Ни хрена ты не понимаешь, – Шапиро махнул рукой, в которой была зажата вилка, и Боровик инстинктивно отстранился. – Ведь этот Дымшиц сказал только про взяточничество и протекционизм, но из этого логически вытекают все прочие феодальные штучки. Например, то же телефонное право. Вот ты удивляешься, как это тебя без соблюдения всяких формальностей упекли в «Кресты», а потом так же элементарно выставили за дверь. Удивляешься?
– Удивляюсь, – согласился Роман.
– Вот. А ведь это так просто! Иван Иваныч позвонил Петру Петровичу и попросил его об услуге. Тот, в свою очередь, передал эту просьбу кому следует, потом дальше, еще дальше – и готово дело: Роман Меньшиков сидит в камере. Все повязано, подмазано, заметано и покрыто. И никаких бумаг. На бумаге существует только закон. А про закон в нашей стране ты можешь забыть. И выпустили тебя точно так же – без всякого там закона. По телефонному звонку. И не было в «Крестах» никакого Меньшикова! Это всем просто приснилось. Понял?
– Ну, понял, – Роман вздохнул. – А откуда же пошли те звонки, по которым меня выпустили?
– Вот! – Шапиро воздел палец, похожий на большого опарыша. – Вот где собака порылась!
– Ну и где же она порылась? – спросила Лиза, которая с интересом слушала разглагольствования Шапиро, не забывая, впрочем, про жареную рыбу.
– Только ради вас, юная фройляйн, – умильно прожурчал Шапиро, повернувшись к ней, – только из восхищения вашей молодостью и красотой я расскажу историю освобождения ничтожного паяца из мрачной темницы. Сам он в силу своей ограниченности и самоуверенности просто не в состоянии оценить преданность и верность своего директора, который, не щадя своего кошелька и самой жизни, вступился за жалкого исполнителя блатных куплетов, попавшего в переплет.
– Красиво излагаешь, собака! – Роман восхищенно покрутил головой. – Только держи свои толстые руки подальше от молодой и красивой юной фройляйн.
– Больно надо! – ответил Шапиро, посмотрев на свои руки. – Между прочим, руки у меня вовсе не толстые. Они – большие.
– «А для чего тебе такие большие руки? – спросила Дюймовочка», – вставил реплику Боровик.
– Какая Дюймовочка?! – Шапиро схватился за голову. – Боже ж мой, куда я попал!
Лиза звонко захохотала, а Роман, укоризненно посмотрев на Боровика, сказал:
– Саня, я понимаю, в уставе спецслужб этого нет, но там была не Дюймовочка, а Красная Шапочка.
– Какая разница, – Боровик небрежно отмахнулся, – мне все одно – что Дюймовочка, что Красная Шапочка или, например, Марья Царевна. Сказки!
– Сказка – ложь, да в ней намек, – назидательно произнес Шапиро. – Но я не понял, вы будете меня слушать или нет?
– Будем, – заверил его Роман и налил себе пива. – Давай грузи!
– Грузи... – проворчал Шапиро. – Что за выражения! Ну да ладно. Я не буду расписывать в красках, с какими трудностями мне пришлось столкнуться, скажу только, что они были. Между прочим, у Шапиро тоже имеются связи, только он не треплется о них на каждом углу... В общем, имея представление о твоих делах, старый Шапиро сразу смекнул, откуда ветер дует, и предпринял соответствующие действия. Результатом этих действий стало то, что один из сидящих в «Крестах» уголовников немедленно взял на себя участие в организации побега известного нам Чернова, а несколько чиновников из тех же «Крестов» так же немедленно оформили его признание и перевели все стрелки, в результате чего Роман Меньшиков оказался никому не нужен. Но не все так просто. В цепочке, ведущей к заказчику, а именно, к «Воле народа», нужно было найти звено, которое взяло бы на себя ответственность за неисполнение заказа. И такое звено нашлось – ни много ни мало сам начальник «Крестов». Естественно, каждому из тех, кто организовал твое освобождение, пришлось заплатить...
– И сколько ты раздал?
– Сто сорок тысяч долларов, – радостно ответил Шапиро.
– Ладно, вычти из моих гонораров, – покладисто произнес Роман.
– Так ведь уже вычел! – еще более радостно воскликнул Шапиро.
– Вот свинья! – засмеялся Роман. – Он уже вычел!
– А ты как думал? – удивился Шапиро. – Я же не мог позволить себе сделать тебя своим должником.
– Скажи лучше, что не мог позволить себе потратить собственные деньги на своего же кормильца и поильца.
– А хоть бы и так, – высокомерно произнес Шапиро. – Может быть, ты хочешь, чтобы они вернули деньги и забрали тебя обратно?
– Ладно, ладно, – засмеялся Роман, – будь потвоему. Я даже готов по достоинству оценить твою заботу обо мне и всенародно принести тебе благодарность.
– Ну давай, приноси.
Шапиро приосанился и посмотрел на Романа сверху вниз.
Роман усмехнулся, налил себе рюмку водки и встал.
– Уважаемый Лев Самуилович! – торжественно произнес он. – От имени себя лично, а также от имени присутствующих здесь моей любимой женщины и моего лучшего друга сердечно благодарю вас за спасение меня из грязных и кровожадных рук неизвестных злодеев.
Он подумал и добавил:
– Азохен вэй!
– При чем здесь азохен вэй? – удивился Шапиро. – Впрочем, не важно. Благодарность принимаю. Кто бы мне водки налил?
– А сам что – уже не можешь? Твои большие руки устали двигаться?
– Вообще-то могу, – Шапиро пожал плечами и взялся за бутылку.
Налив себе, Лизе и Боровику, Шапиро встал и сказал:
– Аллаверды! Я с трудом сдерживаю скупую мужскую слезу, слушая твои проникновенные слова. Поэтому – будь здоров, скотина!
– И тебе того же, животное! – ответил Роман.
Чокнувшись, все выпили, и Роман снова сел в кресло.
Шапиро задумчиво повертел рюмку в пальцах, будто желая добавить что-то к сказанному, но тоже опустился на свое место.
– Ну, что же, – Роман взял сигарету и закурил, – к вышесказанному добавлю только, что в «Крестах» я успел побывать в пресс-хате, и, как видите, без ущерба для себя, а также стать свидетелем безвременной кончины немолодого зэка по кликухе Лысый. Вот такие новости.
– Лысый? – Боровик прищурился. – Погодика... У него еще на правой руке наколка необычная – теорема Пифагора. Верно?
– Верно, – кивнул Роман. – А что такое? Ты его знаешь?
– Да так, ничего особенного, – отмахнулся Боровик. – Давай дальше.
– Дальше? – Роман нахмурился. – А дальше, господа хорошие, пора возвращаться к нашим баранам. А именно – к лучшим друзьям. Арбузто так у воров под стражей и сидит!
– Наконец-то! – усмехнулся Боровик. – А я думал, вспомнишь ты о нем или нет.
– Ну и дурак, что думал такое, – отрезал Роман. – Вот уж не ожидал от тебя!
– Ладно, – Боровик примирительно поднял ладони. – Ну так что, есть у тебя мысли по этому поводу?
– Мысли есть, как не быть... – Роман задумчиво посмотрел в окно. – Сходняк, стало быть, послезавтра. Значит, у нас имеется еще полтора дня...
Глава 2
РАЗ ПОШЛИ НА ДЕЛО...
Любому человеку, которому довелось прожить часть своей жизни в старое советское время, знакомы слова «Внеочередной съезд Коммунистической Партии Советского Союза». Население страны своевременно оповещалось об этих съездах, и о чем бы ни говорилось с высокой кремлевской трибуны, заканчивались все эти речи всегда одинаково – единодушным одобрением принятых решений и дружным пением гимна Союза Советских Социалистических Республик.
В отличие от помпезных коммунистических собраний, съезд, который происходил в Санкт-Петербурге этим жарким летом, не афишировался и гимнов петь не предполагалось. Да и не было у российского криминалитета, собравшегося в особняке на канале Грибоедова, никакого гимна.
Разве что «Мурка»...
Но собравшиеся понимали, что если бы уголовные авторитеты, чьи лица были изборождены морщинами и шрамами, а тела и конечности изукрашены затейливой татуировкой, вдруг встали и дружно запели «Раз пошли на дело я и Рабинович...», это превратило бы серьезное собрание в фарс. Поэтому «Мурку» не пели, флагов не вывешивали, да и не было никаких флагов... И трибуны, сработанной из ценных пород дерева, с гербом на фасаде, тоже не имелось.
Однако сходняк, посвященный решению насущных проблем, среди которых одной из первых было сомнительное поведение вора в законе Арбуза, проходил на самом высоком уровне.
Движение на набережной канала Грибоедова, где находился старинный особняк, принадлежавший Фонду памятников культуры, было перекрыто от моста до моста. Поперек дороги стояли милицейские машины, рядом с которыми лениво прогуливались сотрудники правоохранительных органов, а чуть поодаль, ближе к особняку, их дублировали массивные черные джипы с мрачными тонированными стеклами, и в этих джипах сидели те, кого вышеупомянутые сотрудники вроде бы должны были хватать, вязать и вообще стирать с лица земли, но почему-то они этого не делали. Мало того, совершая сложные неторопливые эволюции между машинами, представители сторон обменивались дружелюбными репликами, давали друг другу прикуривать и демонстрировали терпимость, миролюбие и взаимопонимание.
В отличие от помпезных коммунистических собраний, съезд, который происходил в Санкт-Петербурге этим жарким летом, не афишировался и гимнов петь не предполагалось. Да и не было у российского криминалитета, собравшегося в особняке на канале Грибоедова, никакого гимна.
Разве что «Мурка»...
Но собравшиеся понимали, что если бы уголовные авторитеты, чьи лица были изборождены морщинами и шрамами, а тела и конечности изукрашены затейливой татуировкой, вдруг встали и дружно запели «Раз пошли на дело я и Рабинович...», это превратило бы серьезное собрание в фарс. Поэтому «Мурку» не пели, флагов не вывешивали, да и не было никаких флагов... И трибуны, сработанной из ценных пород дерева, с гербом на фасаде, тоже не имелось.
Однако сходняк, посвященный решению насущных проблем, среди которых одной из первых было сомнительное поведение вора в законе Арбуза, проходил на самом высоком уровне.
Движение на набережной канала Грибоедова, где находился старинный особняк, принадлежавший Фонду памятников культуры, было перекрыто от моста до моста. Поперек дороги стояли милицейские машины, рядом с которыми лениво прогуливались сотрудники правоохранительных органов, а чуть поодаль, ближе к особняку, их дублировали массивные черные джипы с мрачными тонированными стеклами, и в этих джипах сидели те, кого вышеупомянутые сотрудники вроде бы должны были хватать, вязать и вообще стирать с лица земли, но почему-то они этого не делали. Мало того, совершая сложные неторопливые эволюции между машинами, представители сторон обменивались дружелюбными репликами, давали друг другу прикуривать и демонстрировали терпимость, миролюбие и взаимопонимание.