Семенов Юлиан Семенович. Бомба для пpедседателя

   - Ну спасибо, старый волк, - ответил Бауэр, - я пойду спать, а вы страдайте до утра: у меня на аэродроме должны быть хорошие материалы для Парижа. Уж если алиби - так во всем алиби.
   - Положитесь на меня, господин Бауэр.
   - Я только это и делаю, - улыбнулся Бауэр, - поэтому у меня столько неприятностей.
   2
   - Здравствуйте, дорогой старик! - сказал Кройцман, входя в кабинет Берга. - Извините, что я не позвонил вам, утром ваш номер не отвечал, а с аэродрома уже не было смысла трезвонить.
   - Здравствуй, Юрген, - сказал Берг, поднявшись из-за стола, - или теперь я должен называть тебя <господин статс-секретарь министерства юстиции>?
   Берг все понял, когда вошел Кройцман, и поэтому решил ударить первым - боннское министерство не имело права вмешиваться в его дела, поскольку прокурор подчинялся лишь сенату Западного Берлина.
   - Тогда я обязан обращаться к вам <господин профессор, мой дорогой учитель>, - ответил Кройцман, поняв тайный смысл слов Берга.
   - Я читал, что Пушкину один из старых поэтов подарил книгу с надписью: <Победителю-ученику от побежденного учителя>.
   - В этом есть что-то от кокетства...
   - Прошлый век вообще был кокетлив, и, признаться, мне это нравится. Наш прагматизм похож на естественные каждодневные отправления: поел, значит, через пять часов надо бежать в клозет... Ну, что стряслось?
   - Вот, - сказал Кройцман, положив перед Бергом страничку машинописного текста с грифом <Совершенно секретно>.
   - Зачем мне это знать, если тут штамп МИДа и все наглухо засекречено, Юрген? Это имеет отношение к делам, которые я веду?
   - К одному из ваших дел - к Кочеву это имеет прямое отношение...
   Берг прочитал документ, в котором МИД просил ускорить разбирательство дела Кочева. Болгары неоднократно напоминали и продолжают напоминать, что судьба аспиранта Кочева беспокоит их и что они требуют либо встречи с ним, либо официального уведомления властей о том, что они предоставляют ему политическое убежище.
   - Я не могу выдвинуть никакой версии, Юрген... Ответь им, что дело находится в стадии следствия... Пока что любая версия будет преждевременной.
   - Пресса на все лады обсуждает арест Люса. Это странная съемка Кочева... Люс левый. Стоит ли нам идти на конфронтацию с нашими левыми во всем этом деле?
   - Я бы поставил тебе самый низкий балл за такой ответ, Юрген. Я не знаю, стоит или не стоит идти на конфронтацию: это не моя сфера. Я служу закону, верю закону и отчитываюсь перед законом, принятым сенатом Западного Берлина.
   - Я не призываю вас нарушать закон. В данном случае, однако, мне кажется нецелесообразным разделять понятия <нация> и <закон>. Речь идет естественно, в какой-то мере - о престиже государства.
   - Нация и закон - разные категории, Юрген. Я до сих пор не совсем понял: ты приехал с каким-то предложением? Или ты хочешь отдать мне приказ?
   - Я не смею отдавать вам приказа, профессор, - пожал плечами Кройцман, - вы же это знаете. Вы не подчинены нам... А если бы и подчинялись - я бы не посмел отдать вам никакого приказа. Не согласились ли бы вы встретиться с представителями болгарского посольства и ознакомить их с ходом следствия? Это моя просьба, а не приказ.
   - Это не мое дело, Юрген, не надо опять-таки преступать закон. Пусть этим занимается министерство иностранных дел.
   - Они давят на нас. Они вправе потребовать у нас отчета в том, как идет расследование. Ваши уклончивые пресс-конференции не устраивают болгар. Они хотят знать правду. И в наших интересах пойти им в этом навстречу, ибо официальный курс <наведения мостов> может быть сильно скомпрометирован дурацкой историей с Кочевым...
   - Насморк у Наполеона при Ватерлоо, - заметил Берг, - похоже, а?
   - Именно.
   - А при чем здесь Люс? Почему ты начал с Люса? Какое он имеет отношение к Кочеву?
   - Они уже начали поговаривать о том, что преступления правых мы перекладываем на плечи левых интеллигентов, так уже, пишут они, было в тридцать третьем.
   - Ну и пусть себе пишут... Мало ли что мы пишем друг о друге.
   - Все верно, - согласился Кройцман, - но министр поручил мне ответить на эту бумагу МИДа. Поэтому сначала я предложил вам ознакомить красных с ходом следствия. Если вы отказываетесь, то мне придется лишь проинформировать МИД о проделанной вами работе.
   - Это пожалуйста, - согласился Берг. - Когда ты рассчитываешь вернуться в Бонн?
   - Я это должен сделать сегодня же. Желательно до конца дня.
   - А завтра? До завтра никак нельзя подождать?
   - К сожалению, нет. Министр пообещал Кизингеру, что я сегодня же привезу исчерпывающие материалы.
   - Значит, тебе обязательно надо вернуться туда сегодня?..
   - Обязательно.
   <Ну вот тут я тебя и прихлопну, малыш, - подумал Берг, - а то уж больно ты интересуешься тем, что у меня лежит в сейфе. И это неспроста. Все здесь неспроста - в этом я теперь не сомневаюсь. И то, что Айсман вчера ночью ездил к Бауэру, и то, что тот улетел наутро в Париж, и то, что по пути он где-то садился, иначе мне бы сообщили из Парижа о его прилете туда в то время, когда он должен был прилететь, а он задержался на два часа, этот парень с челюстями...>
   - Тогда, Юрген, бери карандаш и записывай то, что я стану тебе рассказывать.
   - Зачем мне отрывать вас от дел? Я посмотрю материалы, сделаю необходимые выписки и улечу.
   - Я поэтому и спрашивал: сколько ты имеешь времени, Юрген? У меня накопилось более двухсот пятидесяти страниц с расшифрованными допросами... Мой почерк - ты же знаешь... Теперь все стали такими говорунами на допросах... Просто сил моих нет выслушивать их... Ты не успеешь просмотреть и четверти материалов, Юрген, так что лучше тебе записать мои показания, - усмехнулся Берг, - так будет вернее...
   <Как он ловко загнал меня в угол, - с каким-то даже удовлетворением подумал Кройцман, - я даже не успел понять, где он расставил силки, и уже оказался в углу>.
   - Прекрасно, - сказал Кройцман, - я возьму бумагу... Или лучше мы все наговорим на диктофон?
   - На диктофон даже вернее, Юрген... Мы с тобой сэкономим время...
   Кройцман достал магнитофон из плоского портфеля, зарядил кассету и сказал:
   - Я готов.
   - Зато я не готов, - вздохнул Берг, - извини, язва есть язва, и за нее я не отвечаю... Клозет рядом, так что я скоро...
   Когда Берг вышел, Кройцман ощутил усталость. <Как после экзамена у этого беса, - подумал он. - Он всегда гонял нас на экзамене, но мы любили его, несмотря ни на что. Но как он ловко меня обвел... Ничего, все-таки я из его школы, реванш я возьму, и этот реванш будет неожиданным для старика>.
   - Значит, давай начнем сначала, - сказал Берг, входя в кабинет и на ходу поправляя подтяжки. - Пропал Кочев. В ночь на двадцать второе. Ленц опубликовал интервью: <Я выбрал свободу!> - заявил Кочев>. <Покажите его, - попросили мы. - И кончим на этом дело>. - <Он не хочет ни с кем встречаться>. - <Хорошо. Давайте мне человека, который беседовал с ним, Кочевым, пусть он под присягой дает показания, и на этом мы ставим точку>. Этого человека я не получил, а получил пленку, которая была сфабрикована. Ленц был арестован не мной, а полицией, и он дал показания майору Гельтоффу о том, что пленку и первое интервью ему всучил Люс. Левый. Это уже бомба. Человек, который борется с нацистами и не скрывает симпатий к Марксу, ведет грязную игру. Более того, он у меня проходит по делу о гибели Ганса Дорнброка.
   - Я знаю.
   - Это не могло не удивить меня. Более того, алиби, которое выдвинул Люс, подтвердилось не в полной мере.
   - У вас достаточно улик для его ареста?
   - Вполне. Когда я сажал Люса, у меня были достаточные данные для его ареста.
   - Когда сажали. А сейчас? Вы приучали нас, профессор, к точности формулировок.
   - Видишь ли, Юрген (<Пусть там послушают, как я называю тебя, господин статс-секретарь, пусть. Ты сейчас станешь злиться, а это очень хорошо, когда злятся начальники, особенно из молодых>), видишь ли, сынок, сейчас я перепроверяю его алиби. Не то, которое он выдвинул, а то, которое мне пришлось вытягивать клещами у свидетелей. Ты же понимаешь, что прокурору не к лицу вытягивать клещами показания в пользу арестованного, но мы живем в демократической стране, слава богу, где задача прокурора не в том, чтобы осудить, а в том, чтобы докопаться до истины.
   - Стоило ли ради этого сажать Люса в тюрьму?
   - По букве закона я мог это сделать, Юрген.
   - Понимаю. Но мы отвлеклись от Люса...
   - Нет, мы не отвлекались от Люса. Это ты меня навел на Люса, и я не совсем понимаю, зачем тебе это надо, когда мы исследуем Кочева. Мы должны рассматривать Люса как эпизод в цепи непонятной комбинации, которую все время кто-то норовит разыграть против нас с тобой, против нашего закона. Главное ведь, что волнует нас с тобой: где Кочев? Как нам выпутаться из этого дела, которое красные так мастерски - по твоим словам - используют против нас? Я ищу Кочева, а Люс сидит у меня лишь потому, что я веду дело Дорнброка. Понимаешь? В этом есть свое преимущество.
   - Теперь понимаю. Он дал какие-нибудь показания в связи с Кочевым?
   - Никаких. Конкретно - никаких.
   - А косвенно?
   - Он отрицает, что знал Кочева, когда проводил съемку своего фильма <Берлин остается Берлином>.
   - Вы не позволите мне взглянуть на эти показания?
   - Пожалуйста...
   <Вот и все, - удовлетворенно подумал Кройцман, - все дело сейчас ляжет на стол, и я просмотрю его и пойму, как он вышел на то, что интересует Бауэра>.
   Берг достал из сейфа тонкую папку и положил ее перед Кройцманом.
   - Я всегда режу дела на эпизоды, - пояснил он, - здесь как раз то, что тебя интересует... Видишь, - он кивнул на открытый сейф, - эту гору... Все эпизоды разложены по папкам.
   <Сволочь, - ожесточился Кройцман, - старая сволочь>,
   Он пролистал папку и сказал:
   - По-моему, Люс дает искренние показания.
   - По-моему, тоже. Только надо их до конца подтвердить во времени и месте: свидетелями, данными возможного наблюдения...
   - За ним наблюдали? Кто? Ваши люди?
   - Не только наши. За мной тоже, я заметил, стали наблюдать. Вряд ли за мной наблюдают наши люди...
   - Вы позволите мне проверить, кто наблюдает за вами?..
   - Пока не стоит. А вдруг это у меня начинает проявляться мания подозрительности? Если за мной смотрят красные, то наша контрразведка, надеюсь, сможет охранить меня... Хотя, впрочем, от чего меня охранять? Хоть я и бабник, но забыл, как это делается; пить не могу - язва... Работа - дом, дом - работа.
   - Вы отрицаете возможность того, что вся эта история с Кочевым провокация коммунистов? От начала и до конца?
   - Смысл? Какой им смысл?
   - Мы - фронтовой город, мы наводим мосты, а здесь исчезает их гражданин.
   - Он не исчезает. Он скрывается здесь, по нашим версиям...
   - Все верно. Ну а если все же подумать о моей версии? Она ведь бьет и по Люсу. Раньше он делал фильмы против нацистов, которые так хвалили на Востоке, а теперь делает заявление в печати о том, что мир обречен и никто не в силах его спасти. Может, он отошел от них? Чтобы никто не упрекал его в прямой связи. Агент должен быть нейтралом в политике, иначе он бесполезен.
   - Интересное предположение. У тебя есть какие-нибудь факты?
   - Пока нет.
   - Что значит <пока>? Ты их ищешь? Помимо меня?
   - Разведка не входит в мое ведомство, но они ведь тоже не спят в своем доме.
   - Может быть, ты поможешь мне связаться с ними для обмена информацией?
   - Вы заметили, что я на это время выключил диктофон? Я говорю то, что мне шепнули друзья в конфиденциальной беседе.
   <Ну-ну, - подумал Берг, - твой выключен, а мой диктофошка пишет>.
   - А если вы докажете непричастность Люса ко всему этому делу и отпустите его - будете вы готовы мотивированно объяснить происшествие с Кочевым?
   - Юрген, я ничего не буду делать специально для красных. Я все буду делать для нас, для нашего закона. И потом, я не совсем увязываю: вначале ты говорил о политике <наведения мостов>, а теперь о провокации коммунистов.
   - Как раз это и увязывается. Чтобы сорвать нашу политику наведения мостов, они должны убедить общественное мнение, будто наш берег ненадежен.
   - Сейчас понял. Ты позволишь мне поразмыслить над твоими словами?
   - Конечно. А я пока пороюсь в папках - для себя, если позволите.
   - Нет, сынок, не стоит... Там много моих пометок, и это рабочие материалы, а пометки твоего бывшего учителя могут запечатлеться в твоем мозгу, и это будет плохо, потому что ты можешь оказаться в плену моей версии.
   - Значит, у вас есть версия?
   - Да. Она отличается от твоей. По-моему, Кочев здесь в Берлине, но почему он здесь и где - это я собираюсь выяснить в течение ближайших трех - пяти дней. Если этот срок тебя не устраивает, тогда я готов передать дело другому человеку, оформив материалы таким образом, чтобы не было горы эпизодов, а лишь единая папка...
   - Я буду докладывать министру и советнику Винцбеккеру в МИДе.
   - Боюсь, их этот срок не устроит, а?
   - Если они будут возражать, я стану спорить с ними.
   - Вряд ли ты переспоришь министра...
   - Я попробую сразиться с ними. Я вижу, вы не хотите, - Кройцман спрятал диктофон в портфель, - раскрывать все карты, и это ваше право. Я могу более настойчиво просить вас показать мне все дело, чтобы составить полное представление, но я не сделаю этого, потому что я вам многим обязан в жизни. Без ваших уроков я бы не был юристом, я был бы обыкновенным болтуном, каких сотни в наших органах юстиции.
   - Если хочешь, мы можем вместе пообедать и там поболтаем еще с часок.
   - С удовольствием.
   <У старика есть данные против Бауэра, - подумал Кройцман, помогая прокурору Бергу надеть плащ, - он ведет серьезную игру, и он будет бить наотмашь, когда соберет доказательства>.
   - Я жую котлеты, но тебя я накормлю великолепным бифштексом. Знаешь, я даже сам, наверное, сегодня съем бифштекс, чтобы поднабраться сил. Судя по всему, мне предстоит драка не меньшая, чем тебе... Я тут поболтал один вечер с моими ребятами из прессы, многое объяснил им, но попросил, чтобы они пока помолчали. Они пообещали, что будут в драке, если она начнется, на моей стороне... Им легче, - Берг посмотрел в глаза Кройцману, - над ними нет министров.
   - Это верно, - вздохнул Кройцман. - Это абсолютно верно...
   <Испугался, мальчик, - отметил Берг. - Очень хорошо. Теперь ты понял, что я не очень-то боюсь твоих разговоров с министром? Теперь ты понял, что я на все пойду в этой драке, особенно если разговор с Сингапуром сегодня ночью состоится, а завтра я получу показания из Гонконга... Но тебе пока про это не надо знать, мальчик. У тебя своя игра, а у меня своя. Только если для тебя это игра, то для меня это жизнь>.
   3
   - Добрый день, господин Шевц... Прошу садиться.
   - Добрый день, господин прокурор. Спасибо.
   - Я вызвал вас в качестве свидетеля по обвинению редактором Ленцем режиссера Люса в подлоге и клевете.
   - Я не имею к этому никакого отношения.
   - Где вы работаете, господин Шевц?
   - Постоянно нигде. Я работаю время от времени по договору, чтобы обеспечить себе возможность для творчества.
   - Творчества?
   - Я поэт.
   - Где вы публиковались?
   - Пока нигде. Вы думаете, это так легко у нас - опубликоваться?
   - А разве трудно?
   - Еще как... Без связей попросту невозможно... Или если не поддержит какой-нибудь меценат... А я из рабочей семьи, откуда мне взять богатых покровителей?
   - Пожалуйста, взгляните на это фото.
   - Это я. Знаете, самое выгодное дело - наняться в какую-нибудь съемочную группу... Они неплохо платят, и потом, это временно... Люс снимал свою картину, и меня привлек один из его помощников.
   - В чем заключалась ваша работа в группе? Как называлась ваша должность?
   - Точного названия нет... Говорят: <Работает в окружении>. В тот день, когда я снят...
   - Какой это был день?
   - Из-за этого дня целая шумиха была на телевидении, я смотрел... По-моему, это было девятнадцатого, тут Ленц не прав. А может, двадцатого или двадцать первого, не помню толком, но только не двадцать седьмого. Ну вот... Они мне тогда сказали, что будут снимать, как отдыхает молодежь на пляже, попросили поболтать с разными ребятами так, чтобы собрать их в кружок...
   - Кто вас просил об этом?
   - Не помню.
   - Люс просил?
   - Нет, Люс сказал, чтобы я не смотрел в ту сторону, где они спрячут камеру. Чтобы все было естественно...
   - А кто вам сказал, что там Кочев?
   - Этот шпион? В очках? Никто не говорил. Я и не думал, что он красный...
   - Почему вы считаете его шпионом?
   - Потому что он предлагал мне деньги на издание книги...
   - Когда?
   - Вечером. Я ведь на пляже читал стихи, мы пили... Я читал стихи, а красный сказал, что это талантливо и что он любит такую поэзию.
   - Ну-ка, продекламируйте мне то, что вы ему читали...
   - А я не ему читал... Я же не знал, что он красный. Я читал всем. Я только потом узнал, кто он. Это у меня есть такой ноктюрн...
   Море идиотизма
   Пополняется ручьями глупости.
   Но ведь ручьи рождены снегом,
   Который тает?
   Возможно ли из белизны рожденье грязи?
   Где логика и в чем секрет проблемы?
   А может быть, бессилье чистоты
   Обречено на превращенье в ужас?
   А сила, пусть в крови, в истоме стали,
   В конце концов останется булатом
   С отливом синевы?
   Загнать моря в ручьи.
   Ручьи вернуть снегам.
   Снег пусть окован льдом.
   А я пусть стану тем,
   Кто властен над природой.
   Закон мой прост, но чист,
   Он требует любви,
   Свободы, силы.
   Он требует меня - для вас!
   Эй, ждите!
   Я иду!
   - Где-то перекликается с Энцесбергером...
   - С этим ублюдком? Господин прокурор, я стою с ним на разных позициях! Он же за волосатых!
   - Да? Может быть. Я ведь говорю как дилетант... Ну и что дальше?
   - Кочев сказал, что это интересно, и спросил, где это напечатано, а я сказал, что это написано чернилами на моих ягодицах. Простите, я, наверное, не имел права вам так говорить, но я ему так сказал, именно так. Он спросил: <Почему вы не публикуетесь, Иоганн?> А я ответил, что он столько же знает о нас, сколько мы о них, и он с этим согласился... А когда мы в центре разошлись, он предложил мне вечером повстречаться, он сказал, что хочет послушать мои стихи... Он сказал, что вечером пойдет в <Ам Кругдорф>> это такой маленький ресторанчик возле университета, и что мы можем перед этим с ним увидеться... Вот...
   - Дальше?
   - Мы с ним увиделись, а он говорит, что если мне нужны деньги на издание стихов, то он может мне помочь. <Или, - говорит, - давайте мне ваши стихи, Иоганн, я их покажу у нас дома, мы их напечатаем...> А я сказал, что, конечно, лучше мне одолжить деньги на издание книги... Он спросил - сколько, а я сказал, что я толком не знаю, сколько стоит издание поэтического сборника в маленькой типографии. Он спросил: <Тысяча марок устроит?> Ого, еще бы не устроила! А как мне их вернуть? Что, если я не продам книг на тысячу марок? Наши сволочи разве читают поэзию? Они только смотрят грязные фильмы из Штатов, где барахтаются в постели или стреляют ковбои... Спросите наших, кто читал Гете? Из тысячи один. А если и читали, то этого ядовитого Гейне... А он такой же немецкий поэт, как я французский.
   - Почему вы так настроены против Гейне? По-моему, он большой поэт.
   - А я разве сказал, что он маленький поэт? Он замечательный поэт, но он зол и дедуктивен, это свойственно людям его национальности. Разве Мендельсон плохой композитор? Но Вагнер выше. И Мендельсон в этом не виноват, я его, кстати говоря, обожаю. Он замечательный композитор.
   - В этом с вами трудно не согласиться...
   - Кочев, кстати, не согласился... Но неважно. Он, - продолжал Шевц, сказал: <Я дам вам деньги, и не думайте о том, когда вы их сможете вернуть... Но мне, - продолжал он, - как ученому-социологу, хотелось бы попросить вас о любезности... Сюда приедут мои друзья: познакомьте их с молодыми интеллектуалами, расскажите моим друзьям, кто и как думает о нас и о вас, о ваших нацистах, капиталистах, о Мао...> Я сразу смекнул, в чем дело... Он думал, что если поэт, то, значит, блаженный. Я сначала-то подумал: ну и возьму я ваши деньги, а ничего вам говорить не стану, но потом я сказал себе: <Иоганн, с этого нельзя начинать. Нельзя грязнить себя в самом начале...> И я ответил ему: <Идите прочь! Ищите себе агентов в республиканском клубе!> Он засуетился, стал говорить, что я его не так понял, а я повернулся и ушел...
   - И больше с ним не встречались?
   - Нет.
   - Где вы с ним увиделись?
   - Возле остановки метро.
   - Какая станция?
   - Онкл Томс Хютте...
   - В какое время?..
   - Часов в одиннадцать...
   - Он стоял в метро или был наверху?
   - Там же все наверху!
   - Вы не путаете? Может быть, вы увиделись с ним в центре? На станции Шмаргендорф? Если вы говорите, что увиделись в одиннадцать часов?
   - В центре? Нет... По-моему, нет... Да нет же, конечно, возле метро...
   - Почему вы не сказали об этом раньше?
   - Не дело поэта таскаться по полициям. Его дело - самому быть честным...
   - Вы утверждаете, что Кочев предпринял попытку вербовать вас?
   - Конечно. А как же иначе можно это расценить?
   - Иначе? Можно и иначе... Представьте, что его друзья собираются к нам и что действительно они интересуются, чем живут наши молодые интеллектуалы...
   - А деньги мне зачем предлагать? Они же приезжают сюда с пустыми карманами.
   - Кто?
   - Коммунисты.
   - Откуда вам это известно?
   - Это всем известно.
   - Лично мне это неизвестно. От кого вы узнали, что коммунисты приезжают к нам с пустыми карманами?
   - Да все так говорят... И, кроме того, я читал об этом...
   - Где? В какой книге?
   - У этого... Ну, как его... У Флеминга...
   - В какой книге?
   - Я не помню. В какой-то из его книг...
   - Вы это утверждаете?
   - Что?
   - То, что именно в одной из книг Флеминга вы читали, что коммунисты приезжают за границу с пустыми карманами?
   - Да.
   - Вы настаиваете на этом утверждении?
   - Я не понимаю, какое это имеет отношение...
   - Большого значения это не имеет, но в книгах Флеминга утверждается как раз противное - что все коммунисты приезжают на Запад с огромными деньгами, потому что они работают на КГБ...
   - Откуда же я мог узнать про это? Ума не приложу...
   - Об этом известно нашей разведслужбе, контрразведке, но это не суть важно сейчас... Сколько времени продолжался ваш разговор с Кочевым?
   - Минут двадцать. А что?
   - Ничего. Всегда, когда получаешь интересные показания, интересуешься подробностями. Итак, вы проговорили полчаса?
   - Да. Минут двадцать - полчаса...
   - Какие вы стихи ему читали?
   - Где?
   - Ну, когда увиделись вечером... Он же пригласил вас, чтобы вы почитали ему стихи...
   - Я ему прочел поэму <Цветы, растущие в землю>.
   - А еще что вы ему читали?
   - Несколько стихов из последнего цикла...
   - Во что он был одет?
   - Он? Как во что?
   - Он был в пиджаке или нет? Если в рубашке, то какого цвета?..
   - Вот этого я не помню.
   - Не может быть, господин Шевц, не может быть. Всему верил, а этому поверить не могу... Поэт, который не помнит такой пустяковой подробности... Давайте я буду вам помогать... На нем был черный костюм?
   - Не-ет... Тогда ведь было жарко...
   - Он был без пиджака, в белой рубашке?
   - Нет... Кажется, в какой-то цветной...
   - Сейчас, минуту... - Берг отошел к сейфу, достал показания Урсулы и прочитал то место, где она описывала, во что был одет Кочев: <Легкий серый костюм, который переливается на солнце, и в белой рубашке с дырочками>.
   - Но пиджак на нем был?
   - Нет. Нет, он был без пиджака, в цветной рубашке...
   - Вы готовы подтвердить это под присягой?
   - Я лучше скажу, что я не помню, во что он был одет.
   - Хорошо. Откуда он доставал деньги?
   - Деньги? Из заднего кармана брюк.
   - А брюки какого цвета?
   - Не помню. Кажется, темные... Ночью все кажется темным...
   - А сколько стихов из вашего последнего цикла вы прочитали Кочеву?
   - Там всего восемь стихов.
   - Сколько это страниц?
   - Двенадцать...
   - Как, по-вашему, он разбирается в поэзии?
   - Да. Что да, то да. Он понимает поэзию.
   - Он разбирал ваши стихи?
   - Да. И делал это интересно. Очень интересно. Поэтому я и развесил уши. Поэтому я и стал заглядывать ему в глаза, до той минуты, пока он не начал меня вербовать...
   - Хорошо. Спасибо. У меня остался к вам последний вопрос, Иоганн Шевц...
   - Пожалуйста, господин прокурор...
   - Вы состоите членом какой-либо партии?
   - Я?! А что? Нет, не состою.
   - Какой партии вы симпатизируете?
   - Партии поэтов...
   - Прекрасный ответ. Ну а теперь ответьте мне: зачем вы лжете?
   - Кто? Я? Я вам не лгу.
   - Все, что вы мне сказали, правда?
   - Да. Все это правда.
   - Тогда я сейчас включу магнитофон, и вы мне прочитаете вашу поэму, а потом последний цикл, а после этого я их разберу... Страница - это две минуты времени, Шевц... Итого вы читали Кочеву ваши стихи в течение сорока четырех минут. И он, как вы говорили, неплохо разбирал вашу поэзию... Тоже минут двадцать. Потом он вас <вербовал> в течение десяти минут, как минимум... Итого вы с ним провели час двадцать четыре минуты. А от метро до кабачка <Кругдорф> десять минут езды или тридцать минут ходу. Значит, если вы встретились у метро в одиннадцать часов и вы настаиваете на том, что это было именно в одиннадцать, то как Кочев мог оказаться в <Кругдорфе> в одиннадцать тридцать, причем добирался он туда пешком?
   ...Наблюдение, пущенное за Иоганном Шевцом, принесло то, что и ожидал Берг: сначала поэт ринулся на квартиру местного руководителя НДП, а после позвонил по телефону к человеку, который встретился с ним на Сименштадте, а оттуда, после беседы с поэтом, поехал к Айсману.