Семенов Юлиан Семенович. Бомба для пpедседателя

   Он не мог спать даже после того, как тюремный врач принес ему успокаивающее лекарство. По ночам он лежал, запрокинув худые длинные руки за голову, и мечтал об одном - заплакать. Заплакать, как в детстве, чтобы в душе наступило сонливое спокойствие и блаженная тишина.
   <Помоги мне заплакать, боже, - молил Дорнброк, - помоги мне выплакать горе>. Но заплакать он так и не смог ни разу.
   Он впервые поднялся, когда ему сказали, что разрешено свидание с сыном. Он побрился, сделал тщательный массаж лица, чтобы не было видно, как запали щеки и прорезались морщинки возле ушей. Он вышел к Гансу улыбающийся, спокойный и сказал:
   - Здравствуй, мой дорогой Ганс, здравствуй, друг мой...
   Мальчик кинулся к решетке, и сердце Дорнброка сжалось, но он заставил себя засмеяться.
   - Ничего, - сказал он, - львы остаются львами даже в зоопарке. Ну рассказывай, как дела в школе. Мне говорили, ты совсем забросил математику?
   - Я забросил математику, - ответил Ганс и заплакал. - Что они делают с тобой, папочка?
   Дорнброк пожал плечами и ощутил, как все то гадкое и униженное, что было в нем эти дни, уходит, потому что есть Ганс, есть мальчик, его любовь и надежда, и в нем заново рождается прежний Дорнброк, который может проиграть, но который никогда не сдастся.
   - Ганс, - сказал Дорнброк, и услышал свой сильный голос, и, представив себя со стороны, распрямился, и поднял голову, - если ты веришь мне, то знай: скоро все будет хорошо. Я ничем и никогда не подводил тебя. И попроси шофера отвезти наши ракетки в хорошую мастерскую, мы еще сразимся с тобой на корте, но форы я, правда, дать тебе не смогу. Выше голову, сынок! Ты - Дорнброк! Слышишь? Ты - Дорнброк!
   2
   После отъезда Дигона (он уехал за неделю перед началом трибунала) адвокатам удалось устроить Дорнброку встречу с Вернером Науманом, заместителем Геббельса, человеком, который был участником последнего совещания в бункере, состоявшегося через сорок минут после самоубийства Гитлера.
   ...Они тогда сидели вчетвером: рейхсминистр пропаганды Геббельс, Борман, Науман и вождь гитлерюгенда Аксман. Борман молчал: за все время, пока шло совещание, он не проронил ни единого слова. Говорил Геббельс:
   - Германия восстанет из пепла. Идеи фюрера будут всегда обладать притягательной силой для немцев. Имя Гитлера всегда будет окружено ореолом любви, и, лишь уповая на его гений, можно вернуть движение к его изначальной мощи. Борман и я говорим это именно вам, фюреру гитлерюгенда и лучшему пропагандисту рейха. Вы должны будете сделать ставку на молодежь. Вы должны будете донести до подрастающего поколения немцев всю правду о нашем движении.
   Науман в тот же день посетил Дорнброка, который уехал в свое поместье еще в середине апреля, когда русские подходили к Берлину, и рассказал ему о последней речи Геббельса.
   Дорнброк поморщился:
   - Болтовня! Все надо делать не так, Науман. Скорых результатов в политике ждут только мещане, которые считают, что, смени одного президента и поставь другого, все изменится в лучшую сторону. Когда Геббельс говорил о ставке на следующее поколение - в этом он был прав. Но вопрос в том, кто и как будет формировать это новое поколение. Если формировать молодое поколение, следуя доктрине покойного фюрера, то все мы обречены на крах. Науман... Нет, не национал-социализм должен стать знаменем будущего поколения, а патриотизм; не Гитлер должен сделаться богом, а Роммель можно расплатиться именем убитого для того, чтобы живой Гитлер был в каждом из нас. Сохранить память о фюрере нельзя теми методами, которые предлагал хромой, - это утопия. Мы, понимавшие всю сложность проблем, стоявших перед рейхом, когда к власти пришел фюрер, - после инфляции, разрухи, голода, <Рот-фронта>, - мы понимали необходимость репрессий и концлагерей. Но когда об этом во всю мощь начнет говорить немцам пропагандистская машина оккупантов, народ Германии проклянет фюрера, забыв все то, что он им дал. Лишь небольшая часть фанатиков будет рвать глотки, восславляя его; остальные предадут еще до того, как петух прокричит в первый раз. Союзники - и в этом парадокс - будут с двух сторон долбить гитлеризм: ни Сталину, ни Трумэну не нужна Германия Гитлера, то есть мощная единица силы. Западу нужна Германия, включенная в орбиту их эгоистических интересов. Сталину нужна Германия <Рот-фронта>. В этом, и лишь только в этом я вижу не выход, нет, я вижу лишь лазейку в будущее. Вы должны звать к демократии, а не к диктатуре, ибо, лишь расшатав демократию еще более разнузданной демократией, мы сможем подвести обывателя к требованию: <Дайте нам железного канцлера, который будет гарантом нашего будущего!>
   Науман кое-что записал в потрепанную записную книжку, попрощался и исчез. Дорнброка вскоре арестовали. Пообвыкнув в тюрьме, он нашел Наумана. Тот был на свободе - его даже не допрашивали. Встречу устроил Джон Лорд и не в камере, а, как просил Дорнброк, в тюремном садике, во время двухчасовой утренней прогулки.
   - Ну как вы поживаете? - спросил Дорнброк и, взяв Наумана под руку, повел по двору. - Старые идеи перестали преследовать вас или вы по-прежнему вспоминаете прошлое?
   - Если прошлое можно забыть, значит, его не было.
   - Красиво. И верно, в общем-то очень верно. Я хотел спросить вас: как вы мыслите свое будущее?
   - Вы, конечно, знаете о <немецкой партии>?
   - Это блеф. Вы пытаетесь сделать национал-социалистическую немецкую партию. Не выйдет. Подготовка создания социалистической имперской партии еще больший блеф. Нельзя в политике показывать кончик фаллоса; не надо партии заявлять себя организацией защиты сильных. Не надо гальванизировать труп. Ставьте на будущее. Нужна партия, которая в своем названии имела бы два слова: <демократия> и <нация>. Мои друзья говорили, что вы, когда встречаетесь с единомышленниками, цитируете Геббельса и вздыхаете о Гитлере: <Это был настоящий вождь!> Не надо бы вам этого делать, если вы действительно храните в сердце верность. своим учителям... Идти в будущее следует по пути, обозначенному Гитлером, но под другими знаменами... Я слышал, что вы гонитесь за количеством, - это неразумно. Не надо делать ставку на стадо; ищите тех, кто прошел серьезную школу промышленности, банка, науки. Партия, которая в будущем придет к власти, должна отказаться от роли всезнающего пророка - применительно к экономике, естественно. Никто не вправе претендовать на роль всезнающих мессий... Когда сейчас вы пытаетесь утверждать, что фюрер проиграл потому, что его <обманывал аппарат>, вы оказываете ему медвежью услугу - канцлер должен ходить пешком по своей стране, без сотни вооруженных эсэсовцев, которые заслоняют его от народа... Мы ведь ходим по цехам наших заводов, не опасаясь запачкать брюки...
   Науман встретился со своим бывшим подчиненным по СС Госсом на следующий день.
   - Старик говорил мудрые вещи, Госс. Он говорил так, будто он не в тюрьме, а у себя дома. Он не из хвастунов, но я верно понял: скоро мы его будем встречать у тюремных ворот с национальным флагом. Он согласен финансировать наше движение. Следовательно, главный вопрос: аренда помещений, типографии, кадровые работники - отпадает сам по себе. Остается расхождение: он хочет диктовать нам свои условия, и многие из его условий мы примем. Но он хочет сделать нас своими шавками; он хочет, чтобы мы таскали ему каштаны из огня. А мне этого очень не хочется делать. Он хочет, чтобы наши идеи работали на его индустрию, а я хочу, чтобы его индустрия работала на нашу идею.
   - Здесь возможен компромисс.
   - Не убежден... Не знаю... Он, когда вернется в свой картель, сразу же войдет в орбиту мировых экономических связей. И его подомнут американцы. А для них судьба Германии - ничто. Они не станут воевать за наш Эльзас, Бреслау, за наш Кенигсберг. Мы - станем. Так что поглядим. А пока выполняем его предписания и берем на вооружение его программу... Вызывайте этого капитана... Как его зовут? Я забыл.
   - Тадден. Адольф фон Тадден.
   - Да, Тадден. У него хорошее имя, я вспоминаю имена по линии ассоциативной связи, - заметил Науман, - и готовьте его к делу, надо думать о партии, в названии которой будет слово <демократия>. Он, в общем-то, самая хорошая кандидатура: сестру казнили эти <проклятые наци>, а сам сидел в тюрьме у красных в Польше, да и дядя - уважаемый евангелист... Вы убеждены, что история с сестрой не повлияет на него в будущем?
   - Убежден, - ответил Госс. - Он истинный немец. При фюрере он ощутил величие государственного могущества, а это незабываемо. Он был капитаном победоносной армии, а теперь он <проклятый немец>. Нет, он никогда не изменит своему прошлому...
   - Хорошо, - заключил Науман, - согласен. Теперь второе: Дорнброк просил заняться линией его защиты через нашу прессу. Я думаю, это дело для вас. Причем его трогать не надо. Будем валить тех свидетелей, которые дают обвинение против старца...
   3
   После того как Нюрнбергский трибунал приговорил Дорнброка к девяти годам тюремного заключения, он через своих юрисконсультов уволил всех сотрудников, которые на процессе давали показания не в его пользу.
   Каждому из этих сотрудников был вручен синий пакет с типографски отпечатанным текстом: <Благодарим вас за работу, в ваших услугах концерн более не нуждается. С наилучшими пожеланиями>.
   Подпись была неразборчивой.
   Когда уволенные обратились с жалобой в оккупационную союзническую комиссию и к властям Бизонии, Дорнброк - опять-таки через своих юрисконсультов - ответил, что в связи с декартелизацией и сокращением объема работы он крайне ограничен в средствах и не может платить деньги людям, которые практически теперь ни за что не отвечают.
   Уволенные обратились в суд, требуя восстановления на работе и компенсации. Дорнброк уполномочил юрисконсультов отстаивать интересы концерна, а сам с еще большей, скрупулезной настойчивостью занялся изучением проблемы атомной промышленности и связанных с ней судостроения, ракетостроения, а также электронно-вычислительного планирования.
   Однако его бывшие служащие нанесли ему неожиданный удар: в суде первой инстанции увольнение было признано противозаконным - это со всей возможной тщательностью доказал адвокат Бауэр.
   - Кто этот Бауэр? - спросил Дорнброк Джона Лорда.
   - Молодой парень... Его никто не считал звездой, он занимался разводами... Из баварской деревни, окончил технологический и юридический факультеты университета. Отец у него давно умер, дядя имеет одну корову, а сам он лишь в сорок пятом отпраздновал свое двадцатилетие... Я попробую свести ваших юристов с полковником Радтке - видимо, мы сможем протащить его на пост заместителя шефа контрразведки.
   ...Бауэр вошел к Радтке вызывающе спокойно.
   - Садитесь, господин Бауэр, добрый день, рад познакомиться с вами, сказал полковник.
   - Добрый день, - сухо ответил Бауэр. - Чем вызвана необходимость нашей встречи?
   - Тем, что мы с вами делаем одно дело. Охраняем конституцию республики. Я - в тиши этого кабинета, вы - под юпитерами кинохроники в зале земельного суда. Итак, мой первый вопрос: являетесь ли вы членом Коммунистической партии Германии?
   - Конечно нет.
   - Ого? Не просто <нет>, а <конечно нет>! Отчего такая категоричность?
   - Я христианин.
   - В своем выступлении по делу об увольнении сотрудников Дорнброка вы говорили следующее. - Радтке надел очки, взял со стола папку, раскрыл ее и начал читать: - <Даже сейчас, когда демократия гарантирована законом в нашей республике, нацистский преступник Дорнброк из-за решеток ландсбергской тюрьмы продолжает чинить расправу с неугодными ему людьми лишь за то, что они сказали правду!> Это ваши слова?
   - Мои. Что вы можете оспорить в этом утверждении?
   - Многое, - ответил Радтке. - Во-первых, Дорнброк не нацистский преступник... Он военный преступник... Если бы он был нацистом, он бы не отделался таким мягким приговором. Его вина - это вина солдата, который во всех случаях обязан быть патриотом своей родины, то есть выполнять приказания вышестоящего командира. Командир Дорнброка рейхсминистр Шпеер, настоящий нацистский преступник, тут спору нет, отдавал ему приказы... Как мог Дорнброк не выполнить приказа в условиях гитлеровской диктатуры? Назовите мне хотя бы одного серьезного человека, имевшего вес в обществе, который бы ослушался приказа министра?
   - А Тиссен?
   - Тиссен? Тот самый банкир Тиссен, который десять лет платил Гитлеру, а потом дезертировал в стан врага? Он сейчас в почете, но лично я отношусь без симпатии к тем, кто воевал с режимом, отсиживаясь в бернских отелях или в лондонских разведцентрах. Мужество фельдмаршала Вицлебена мне ближе. Далее, господин Бауэр. - Полковник снова открыл папку.
   И Бауэр подумал: <Проклятие... Я могу драться на людях, а один на один с начальством робею, делаюсь беспомощным и ничего не могу ответить путного. Мой дед был такой, и отец тоже... Крестьяне взрываются лишь на следующий день после того, как их оскорбили>.
   - Вы утверждаете, - продолжал полковник, - что Дорнброк из-за решетки тюрьмы уволил своих сотрудников. Это нарушение конституции, и мне хотелось бы пресечь подобного рода деятельность осужденного военного преступника. Какими фактами вы располагаете?
   - На этот вопрос я не буду отвечать...
   - Это ваше право, господин Бауэр, однако, если Дорнброк привлечет вас к суду за ложные обвинения, вам придется давать объяснения при публике либо, если вы очень дорожите источником информации, сесть в тюрьму, в камеру неподалеку от Дорнброка, - рассмеялся полковник.
   - Если я скажу, что эти данные ко мне поступили от одного из сотрудников оккупационных держав?
   - Вы поддерживаете с ним контакты по официальным каналам?
   - На этот вопрос я не стану отвечать.
   - Тогда, возможно, вы ответите мне, кто обратился к вам с просьбой о защите уволенных?
   - Советник Доре. Он уволен, хотя проработал в концерне двадцать пять лет.
   - Он обратился к вам по чьей-либо рекомендации?
   - Меня это не интересовало.
   - Какой гонорар вы получили за работу?
   - Мои гонорары известны казначею нашей адвокатской гильдии.
   - Мне важно знать: получили ли вы какое-либо дополнительное вознаграждение? Вам, вероятно, неизвестно, что сын советника Доре работает в восточном секторе и является членом компартии? Вам известно, что ваша защитительная речь перепечатана на Востоке под заголовком <Обвинение реваншизму в Западной Германии>?
   Полковник дождался, пока Бауэр просмотрел статью, и сказал:
   - Мы, естественно, будем расследовать ваше утверждение о том, что Дорнброк ворочает делами, сидя в тюрьме. Если это подтвердится, мы потребуем дополнительного суда над ним. Мы будем беспощадны, смею вас заверить. Надеюсь, вы не откажетесь помочь нам в такого рода расследовании?
   ...Через два дня в нескольких газетах появились статьи: <Адвокат Бауэр работает на аплодисменты Востока>; <Вильгельм Пик делает ставку на молодых адвокатов Запада>. В защиту Бауэра выступила коммунистическая печать: <Правду нельзя заставить молчать!>
   Председатель адвокатской гильдии вызвал Бауэра и сказал:
   - Коллега, нападки справа мы перенесем, но защита слева нас шокирует. Перед слушанием дела в высшей инстанции я бы советовал вам отмежеваться от защиты коммунистов.
   - Я уже послал в газеты письмо по этому поводу, - сказал Бауэр, - я возмущен до глубины души.
   На следующий день в двух газетах появилось письмо Бауэра: <Я не нуждаюсь в поддержке кремлевских марионеток, я выполняю свой долг перед германским законом и служу интересам моей родины>.
   Однако если в первой газете письмо было опубликовано без каких-либо комментариев, то во второй под письмом Бауэра была помещена маленькая заметка: <Бауэр, защищая коммунистов, делает хорошую мину при плохой игре. Бой надо вести в открытую, а не маскироваться под поборника конституции, защищая интересы тех, кто своей главной задачей ставит лишение нас этой конституции>.
   Бауэр растерялся. Он позвонил президенту гильдии и попросил совета: как поступить дальше?
   - Я не могу давать вам советы такого рода, - ответил президент, - мы живем в демократическом государстве, и я не собираюсь навязывать вам свою волю.
   В тот же вечер к Бауэру зашел некий господин и, не называя себя, предложил встретиться с Дорнброком.
   Назавтра Бауэр приехал в тюрьму. Дорнброк сидел за длинным столом, отделенный от своих сотрудников и Бауэра тонкой частой решеткой. Лицо Дорнброка из-за этого показалось Бауэру пепельным, очень нездоровым.
   - Здравствуйте, Бауэр, - сказал Дорнброк, весело помахав рукой, - мне понравилась ваша речь. У вас хорошие челюсти. Я понимал, что суд первой инстанции не преминет лягнуть меня - всегда приятно бить тех, кто не может ответить. Поэтому наши материалы мы приберегли для следующего процесса. Вот познакомьтесь с этими господами и попросите их расписаться. Сравните их факсимиле с подписями на бланках увольнения... Они идентичны, но оба эти господина не имеют ко мне никакого отношения: они директора самостоятельных фирм.
   Бауэр посмотрел на двух директоров и засмеялся.
   - Предвидите хорошую драку? - спросил Дорнброк.
   - Предвижу избиение. Но у меня есть деньги, чтобы купить пару коров и вернуться в деревню...
   - Я попрошу вас задержаться на пару минут, - сказал Дорнброк, - у меня предложение.
   Когда они остались одни, Дорнброк подошел к решетке. Он долго смотрел на Бауэра - в стареньком костюме, худого, с тенями под глазами; ноги поджимает под стул - ботинки дырявые; а руки сильные, хорошие руки, крестьянские, такие руки не боятся работы и не делят ее на белую и черную; и глаза хорошие - без одержимости и без смеха, и страх в них есть, и неловкость, продиктованная почтением, почтением к нему, старцу Дорнброку, узнику, лишенному чести и прав, хозяину концерна, обладателю трех миллиардов марок в банках Европы и Германии...
   - Сейчас вы получаете тысячу марок. Я предлагаю вам тридцать тысяч марок для начала, и вы переходите работать ко мне.
   - Сколько?!
   - Я не собираюсь вас подкупать, ибо я уважаю вас, но вы мне не нужны как юрист. Вы мне нужны в качестве несколько неожиданном - консультанта по кадрам.
   - То есть?
   - Подберите десять - пятнадцать парней вашего возраста, тоже желательно из крестьян, - вы люди надежные и друг друга умеете тянуть за уши, особенно если можно опереться на старика Дорнброка. Вы и ваши люди будете помогать мне бороться с разрухой. Мы должны дать немцам работу, хлеб и масло вместо пушек.
   - Сколько вы будете платить людям, которых я найду?
   - Им будете платить вы. От пяти до двадцати тысяч.
   - Что они должны будут делать?
   - Дайте мне выйти отсюда, - ответил Дорнброк, - работы будет невпроворот. У меня тут есть планы, связанные с автомобилями для народа. А пока будете выполнять задания моих юридических консультантов.
   - Я согласен, господин Дорнброк...
   - Я пока еще не <господин Дорнброк>, я, милый, пока еще <номер 862>. Теперь вот что... Если вы встретите кого-то из <бывших>, и эти <бывшие> не разыскиваются полицией, и им очень плохо, подкормите их и попросите подробно рассказать о себе. Чтобы строить новое, Бауэр, надо очень хорошо знать старое, пусть даже безвозвратно погибшее. Римляне остались римлянами лишь потому, что они великолепно изучили Элладу, Иудею и Египет. Приходить ко мне больше не надо, от процесса во второй инстанции как-нибудь отвертитесь, со мной связывайтесь через юристов и завтра же купите себе пристойный костюм - вы выглядите как оборванец...
   ...Через полгода Бауэр вылетел в Париж со своими людьми и там организовал блистательную операцию на бирже; юрист - он знал границы и рамки закона; техник - он понимал тенденцию развития послевоенного промышленного производства; крестьянин - он был смел и точен, зная, что его поддерживает молчаливое могущество монархии Дорнброка, несмотря на то, что сам монарх все еще сидел в тюрьме...
   <Группа Бауэра> разрослась до тридцати трех человек. Это он приблизил к себе бывшего оберштурмбанфюрера СС Айсмана; это он завязал контакты с людьми Лера из министерства внутренних дел; это он возбудил процесс против профсоюза сталелитейщиков, обвинив их в <нелегальной деятельности, руководимой из-за рубежа>, и выиграл процесс. Дорнброк, наблюдая за ним, думал: <На этого парня можно сделать ставку. Этот всегда будет верным вторым в любом заезде. Пусть он станет ледоколом; следом за ним пойдет Ганс>.
   Дорнброк никогда не договаривал до конца. Он говорил лишь то, что считал нужным сказать. Но он не считал возможным сказать даже Гансу то главное, к чему пришел в тюрьме. Он повторял это лишь одному себе по многу раз: <С тридцать третьего по сорок пятый Гитлер выбил интеллектуальный цвет нации, предложив взамен себя, организатора и фанатика. В сорок пятом были выбиты пророки <гения>. Нация перенесла двойную трагедию: сначала разум был заменен силой, а потом уничтожили ту силу, которая смогла подавить разум. Нация организаторов, философов и музыкантов оказалась волею слепого случая толпой изверившихся, забитых полурабов. У этой нации один выход: используя идеи Винера и Оппенгеймера, претворить их в жизнь, сделать моделью будущего промышленного общества. Этого не в состоянии сделать политик. Это могу сделать я, Фридрих Фердинанд Клаус Дорнброк. Это, и только это может вывести мой несчастный народ из того тупика, в котором он оказался. Лишь это будет гарантировать в будущем наше лидерство. А для того чтобы люди работали так же, как при Гитлере, их надо пугать. Концлагерей нам строить не разрешат, а если б и разрешили, то теперь, после случившегося, прямой жестокостью людей не запугаешь. Пугать надо возможностью повторения жестокости. Для этого мне нужен Вернер Науман с его имперской социалистической партией - это будет тень Гитлера; мне нужно подобраться к левым, чтобы помочь созданию такого движения, которое бы страшило оккупационные власти. Абсолютизм - это балансирование между левыми и правыми>.
   (...Впоследствии именно люди Бауэра подобрали ключи к окружению ультралевого Тойфеля. Мальчик и не догадывался, каким образом его плакаты печатались в типографии, кто финансировал создание его коммуны. Он был убежден, что это могучая помощь Пекина; порой, впрочем, он думал, что это исходит от последователей Троцкого; никогда ему не приходило в голову, что в основном его финансирует Дорнброк - тот самый Дорнброк, против которого он страстно выступал...)
   <Лишь тупость и покорность нации, - продолжал рассуждать Дорнброк, может в конечном счете привести ее ко всемирному лидерству, лишь страх перед нищетой может сделать нацию исповедующей культ работы, которая дает благополучие: дом, кухню и автомобиль с прицепным вагончиком. А пугать следует именно, двумя крайностями: тоталитаризмом и анархией. Лишь в этом случае лозунг Гитлера: <Работа делает свободным> - станет бытом каждой немецкой семьи. А после того как лозунг станет сутью нации, придет время выдвижения авторитета. От того, кого я выпущу на авансцену, будет зависеть будущее мира. Если я не доживу до этого дня, мое дело закончит Ганс...>
   <КАЖДОМУ - СВОЕ>
   _____________________________________________________________________
   - Поскольку я уже закончил давать показания инспектору Гельтоффу и после этого освобожден из-под ареста, я хочу рассказать на этой пресс-конференции всю правду, - негромко говорил Ленц. - Только я попрошу фоторепортеров поменьше щелкать вспышками - за то время, что я провел в камере, мои глаза несколько отвыкли от света... Господа, дамы... видите, я даже стал путать очередность в обращении - что значит посидеть в тюрьме... Никому не советую попадать в тюрьму, даже если в подоплеке твоего поведения лежит глупый дух интеллигентской корпоративности. Дамы и господа, я должен заявить, что никто из сотрудников моей газеты не вел съемок господина Кочева. Вы газетчики, и вы должны понять меня: сенсация наша профессия. Я хотел бы задать вопрос, как бы вы поступили на моем мести, если бы к вам пришел человек и предложил вам пленку, на которой снят господин Кочев? Тот самый, который выбрал свободу! Как бы вы поступили на моем месте, хотел бы я знать?! Я приобрел эту пленку и поехал на ТВ, потому что я очень не люблю, когда нашу с вами нацию обвиняют в похищениях, принуждениях и прочей чепухе. Но в каждой нации, увы, есть разные люди. За действия этого человека, недостойные действия, - пока что я могу их квалифицировать лишь таким образом, - меня арестовали как фальсификатора.
   - Вы можете назвать человека, который передал вам пленку? - перебил Ленца американский журналист из ЮПИ. - Его имя?
   - Это помощник режиссера Люса.
   - Какого Люса? Это автор картины <Наци в белых рубашках>? .
   - Да.
   - Где находится в настоящее время Люс?
   - Не знаю. Я надеялся... Я долго ждал, что он придет сам, узнав о моем аресте... Он не пришел... За показ этого материала по телевидению ответственность несу я. Никто из моей газеты не имел отношения к съемкам.
   - Кто записал беседу с Кочевым? Ту, которую вы опубликовали?
   - Я получил ее от помощника Люса. Я по профессии газетчик, а не инспектор уголовной полиции, я не заметил фальшивки...
   - Вы хотите сказать, - заметил Кроне из <Телеграфа>, - что мы работаем в полиции?
   В зале засмеялись. Улыбнулся и Ленц.
   - Нет, - ответил он, - я не хочу сказать, что вы работаете на полицию, просто, видимо, вы журналисты более высокого класса, чем я.