Семенов Юлиан Семенович. Бомба для пpедседателя

   <Я похудел килограмма на три, - подумал Люс, упав на низкую мягкую кровать, - прихожу в норму. Кто это говорил мне, что если ты жирен сверх нормы, то это вроде как целый день носить в руке штангу. Выходит, я каждый день таскаю штангу в десять килограммов>.
   Он посмотрел на часы, лежавшие на тумбочке: Хоа будет ждать в десять тридцать.
   <У меня еще тридцать минут, - подумал Люс. - Можно успеть поработать...>
   Люс поднялся с кровати, достал из портфеля диктофон в включил звук.
   <Д ж е й н. Нет, что вы, Фердинанд... Он был влюблен в нее.
   Л ю с. По-моему, это естественное состояние для мужчины - желать ту женщину, в которую влюблен.
   Д ж е й н. Но он хотел жениться на ней... Вы ведь очень щепетильны в вопросах брака. Знакомство, дружба, потом помолвка, свадьба, а уже потом...
   Л ю с. Кто это вам наплел? Мы не мастодонты.
   Д ж е й н. А я думала, вы э т о смогли сохранить в Германии.
   Л ю с. Я же не думаю, что вы э т о сохранили у себя в Британии...
   Д ж е й н. У вас больше от традиций, чем у нас. Уж если англичане новаторы, так они во всем новаторы.
   Л ю с. Почему вы говорите об англичанах <они>. Можно подумать, что вы полинезийка.
   Д ж е й н. Я плохая англичанка, Фердинанд. Я просто никакая не англичанка. А может быть, я настоящая англичанка, потому что меня все время тянет на Восток.
   Л ю с. А она очень красива?
   Д ж е й н. Кто? Исии? Очень.
   Л ю с. Ноги у нее кривые?
   Д ж е й н. Что вы!.. У нее замечательная фигурка. Иначе кто бы ее пригласил в ночную программу? Такие <мюзикл> здесь очень дороги.
   Л ю с. Я три дня проторчал в баре министерства информации, пока не докопался до фамилии продюсера, который привозил их сюда. Вы неверно сказали его имя.
   Д ж е й н. Почему? Синагава-сан.
   Л ю с. Нет. Не Синагава, а Шинагава. Это, оказывается, большая разница. Мне еще надо узнать, где Дорнброк арендовал для нее дом...
   Д ж е й н. Вам не скажут. Там, где всеобщий бедлам, особенно тщательно следят за индивидуальной нравственностью.
   Л ю с. Я звонил к этому самому Шинагаве... В Токио...
   Д ж е й н. Ну и что?
   Л ю с. Он улетел на гастроли со своими девицами в Тайбэй. Я заказал себе билет на послезавтра.
   Д ж е й н. Летите <МСА>. У них самое комфортабельное обслуживание и не было ни одного несчастного случая... Мне будет скучно без вас, Фердинанд... У вас сценарий как детективное расследование... Я никогда не думала, что банальную историю о миллиардере и бедной японочке из варьете можно повернуть таким образом, как это хотите сделать вы... К сожалению, я не видела ни одной вашей картины...
   Л ю с. Слушайте, Джейн, я не могу понять: вы говорили, что он привозил к ней кого-то из ваших врачей. Но ведь они были знакомы только двадцать дней... Не могла же она за это время...
   Д ж е й н. Он любил ее, Фердинанд... Знаете, даже если у нее была беременность от другого, он бы все равно привез ей врачей...
   Л ю с. А сам жил в другом отеле? И к ней приезжал только днем? И ограничивался тем, что танцевал с ней по вечерам в <Паласе>, а днем валялся в вашем <свиммингклабе>? Так, что ли?
   Д ж е й н. Надо придумывать для себя какой-то идеал... мечту... Без этого нельзя.
   Л ю с. Про это я слыхал. Только не думал, что женщины тоже придумывают себе... всяческие химеры...
   Д ж е й н. Придумывают, когда плохо. Вы знаете, кому хорошо сейчас, Фердинанд? Я не знаю. Всем плохо. В той или иной степени, но плохо...
   Л ю с. Как фамилия доктора, которого он привозил?
   Д ж е й н. Я этим не интересуюсь. Мы интересуемся только своими. Если бы она была англичанкой, я бы сказала вам, кто ее смотрел, что у нее обнаружили и как прошла операция, если она была здесь сделана.
   Л ю с. Вы бы мне очень помогли, Джейн, если бы смогли найти того врача.
   Д ж е й н. Постараюсь.
   Л ю с. Хорошо бы это сделать сегодня или завтра в первой половине дня.
   Д ж е й н. Сегодня вряд ли. У нас сегодня какой-то банкет в клубе. Значит, никого не будет дома. Знаете, что делает англичанин, попав на необитаемый остров? Он сначала строит тот клуб, куда он не будет ходить... Скорее всего, я позвоню вам завтра до одиннадцати. Хорошо?
   Л ю с. Знаете, за что я люблю англичан, Джейн? У вас в языке нет разницы между <вы> и <ты>. Просто <уои>. Каждый волен понимать это обращение так, как ему хочется. Вы вообще-то демократичная нация - такая, как о себе пишете?
   Д ж е й н. Конечно. Демократичная. Дальше некуда. Когда мне было десять лет и я вместе с однокашником возвращалась из школы, отец спросил меня: <Надеюсь, он джентльмен?> А в пятнадцать лет мама спрашивала про каждую мою подругу: <Ты убеждена, что она настоящая леди?> Очень демократично.
   Л ю с. Не люблю людей, которые ругают свою нацию.
   Д ж е й н. Я не человек. Я женщина. И мне очень понравилось, как Дорнброк говорил о вас, о немцах...
   Л ю с. Ругал?
   Д ж е й н. Не всех.
   Л ю с. Кого?
   Д ж е й н. Себя прежде всего. Но он говорил, что в нем сосредоточен немецкий дух со всеми комплексами: если уж доброта - то до конца, а жестокость - то без колебаний и самотерзаний. Он очень верно сказал, что каждый человек обладает бесконечными потенциями - как в зле, так и в добре.
   Л ю с. Где это он сказал?
   Д ж е й н. Когда напился в нашем клубе... Наверное, врачи сказали ему то, чего он не хотел знать. Ее часто тошнило, бедняжку...
   Л ю с. А как же выступления?
   Д ж е й н. Она делала свой номер, а потом сразу же уходила к себе в уборную>.
   В диктофоне звук оборвался, и Люс вздрогнул, настороженно поднявшись на локте.
   <Психопат. Просто кончилась пленка в кассете. Чего мне сейчас-то пугаться? Ведь один. И свободен. Уверял себя, что дорожу жизнью только из-за детей. Значит, врал себе? Вообще, люди врут себе чаще, чем другим. Чужие могут схватить за руку, а сам все себе простишь>.
   Люс посмотрел на часы: было 10.20.
   <Пора спускаться вниз... Пока оденусь... Он велел мне одеться как оборванцу. Расхотелось мне что-то идти в этот мужской бардак... Не хочется, и все тут. Господи, подумаешь, Хоа обидится... Ничего страшного. Я, конечно, благодарен ему за то, что он здесь для меня сделал... Если бы я ходил и спрашивал у каждого встречного азиата: <Что вы знаете про визит Дорнброка?> - меня бы давно засекли. У старика Дорнброка здесь наверняка есть свои люди. А так я собираю материалы к новому фильму о трагедии Востока. Пусть не поверят. Я сам просил Хоа показать мне здешние злачные места, которые типичны для постколониального общества... Но он ведь мне навязывал этот морской притон... А снять бы там, конечно, было здорово...>
   Люс достал из чемодана свои мятые, закапанные краской джинсы, которые когда-то были настоящими белыми <Ли>, надел рубашку хаки, но, подумав, снял ее. <Решат, что я какой-нибудь военный янки из Вьетнама. Отлупят еще. Лучше надену синюю. Жарко, правда, но это будет в самый раз>.
   Одевался он сейчас, как. и думал, лениво, чуть заторможенно.
   <А <Сестра Керри> сегодня смотрится как слащавое мещанство, рассуждал Люс, натягивая мокасины, - черт меня угораздил зайти в кино. Надо беречь первые впечатления. Любил этот фильм, любил Драйзера - так нет, черт меня потащил в кино! Там же никакой информации - одни сантименты. Впрочем, мне предстоит в Жизни сыграть роль Оливье, когда будет процесс с Норой. Хотя тот был метрдотель и ему важны были его привычные условия: дом, манишка и положение в обществе. А мне хоть в конуре, только б работать>.
   Было 10.28. На улицах только-только зажигались огни.
   <Хоа точен. Наверное, сейчас он подходит к стоянке такси. Чудак, почему бы не прийти сюда? - подумал Люс. - Хотя он объяснял: раньше англичане запрещали цветным входить в отели. Демократы, ничего не скажешь. А теперь цветным можно всюду ходить, но разве сразу выдавишь из человека то, что закладывалось столетиями? Черт, ну почему мне так не хочется идти в этот морской бардак? А чего мне хочется? Сесть в самолет, и вернуться в Берлин, и сказать Бергу, что я уже почти все нашел? А он спросит: <все> или <почти все>? Он страшно рассказывал, как погибли его жена, сестра, дети... <Моя сестра была ангел... Ее звали Кэтрин. В Греции мне говорили, что это имя бывает у женщин двух противоборствующих характеров: либо это святые и страдалицы, либо своенравные грешницы>. Интересно, зачем он это рассказывал? Она всегда улыбалась, даже когда он беспробудно пил, работая нотариусом. <Она тайком продавала что-то, и дети были сыты, и всегда встречала меня с улыбкой, потому что она понимала, из-за чего я пью. Она понимала лучше всех врачей, что алкоголизм - это социальное заболевание. Или болезнь талантов. Когда спивается безвольная шваль - и лечить-то не стоит, туда ей дорога...> Люс спрятал блокнот в карман синей рубашки и взял ключ с тяжелой бронзовой бляхой, на которой был выбит номер его комнаты - 19.
   В это время раздался телефонный звонок.
   - Алло! - сказал Люс, проклиная себя за то, что снял трубку.
   - Хэлло, Фердинанд, это Джейн. Вы должны мне гинею: я нашла доктора!
   - Я всегда путаюсь в ваших деньгах. Гинея - это больше фунта или меньше?
   - Ладно, дадите пенс. Я знаю, что немцы самая скупердяйская нация в мире. Вы можете сейчас приехать в клуб?
   - У меня встреча.
   - Когда?
   Было 10.32.
   - Меня уже ждут.
   - Что-нибудь важное?
   - Не то чтобы очень. Но я просил мне помочь одного человека...
   - Этот человек мужчина или женщина?
   - Ах, вот как?
   - Конечно. Вы не догадывались?
   - Если бы! Вы как сосулька...
   - Длинная?
   - Холодная.
   - Ладно, приезжайте с вашим приятелем, я попробую вас разубедить. Я не холодная. Совсем наоборот. И доктор Раймонд здесь. Я накачала его элем, теперь он расскажет нам все, что угодно.
   - Господин Хоа, добрый вечер, простите, что я задержался...
   - О, мистер Люс, мы приучены к ожиданию... Как вы себя чувствуете? Кажется, неплохо, а? Вы отлично переносите жару. Многие европейцы здесь совершенно изнемогают и все время отлеживаются в номерах. Вот тот автомобиль наш. Я заарендовал это такси.
   - Я плачу, естественно. Только мы несколько изменим маршрут, господин Хоа. Нас ждут в клубе... У меня там одна встреча. Вы выпьете пару стаканчиков виски, а я поболтаю с нужным мне человеком...
   - В каком клубе, мистер Люс?
   - В <Олд Айлэнд>.
   - Это невозможно, мистер Люс. Мне запрещен вход в этот клуб.
   - Что?! Вы мой гость. Я приглашаю вас, господин Хоа...
   - Большое спасибо, мистер Люс, но, пожалуйста, не приглашайте меня в <Олд Айлэнд>. Я в данном случае дорожу не столько своей, сколько вашей репутацией. От вас отвернутся знакомые... Это клуб для белых аристократов... Если бы это был <Нью Ланкэстр филдс>, я бы еще согласился, туда имеют доступ несколько наших, им выдали гостевые билеты, но <Олд Айлэнд>... Нет, мистер Люс... Лучше я подожду вас где-нибудь в городе. И если у вас еще не пропало желание посмотреть этот морской вертеп, я отведу вас туда, - Хоа улыбнулся, - в этот клуб вас не пустят без моей рекомендации...
   - Нет. Так не пойдет. Я пригласил вас в клуб, а вы меня обидите, господин Хоа, если откажетесь.
   - Поймите, мистер Люс...
   - Все. Дискуссия закрыта, - сказал Люс и назвал шоферу адрес <Олд Айлэнда>.
   Когда Люс и Хоа вошли в <Олд Айлэнд>, портье, высокий китаец с плоским лицом, преградил дорогу Хоа и негромко сказал ему что-то. Хоа в нерешительности остановился.
   - Этот джентльмен (<Привет, Джейн! Хорошо, что она рассказала про своего папу>) - мой гость. Нас ждет миссис Джейн.
   Портье помедлил минуту.
   - Позвольте, сначала я найду миссис Джейн, сэр, - сказал портье. - В наш клуб вход цветным категорически запрещен. Я очень сожалею, сэр...
   - Хорошо, мы подождем, - согласился Люс и почувствовал, что свирепеет.
   Хоа сказал шепотом:
   - Если бы на вашем месте был англичанин, он бы ударил портье за такой ответ. Портье понял, что вы не англичанин. Позвольте мне уйти, мистер Люс.
   - Как вам не стыдно, мистер Хоа? Здесь ваша страна, в конце концов. Научитесь уважать свою нацию. А по морде я бью только врагов. Чем виноват этот несчастный?
   - Ну что вы... Он несчастный? Он очень уважаемый человек, этот мистер Ю Ли. Он так богат... Я бы мечтал, чтобы мой сын смог стать таким человеком, как мистер Ю Ли.
   - Он лакей...
   - Да, но он лакей в белом клубе.
   Джейн выбежала из небольшого белого дома в глубине сада. Какое-то мгновение она вглядывалась в кромешную темноту тропической ночи, а потом, заметив, видимо, белые джинсы, бросилась через громадный, подстриженный, как футбольное поле, газон к Люсу. Следом за ней, чуть покачиваясь, шел маленький кривоногий человек в мятом белом костюме. Джейн обернулась и крикнула:
   - Док, скорей!
   - Сначала научитесь напиваться, а потом будете торопить, - буркнул доктор Раймонд. - Распустили женщин, боже мой, как распустили женщин...
   Джейн, радостная, подбежала к Люсу, но, увидев рядом Хоа, остановилась, будто натолкнувшись на невидимую преграду.
   - Хэлло, Джейн, - сказал Люс, - это мой друг, мистер Хоа.
   Джейн, помедлив самую малость (но эту <малость> успел заметить Люс), протянула Хоа руку:
   - Хэлло, мистер Хоа, рада вас видеть. Это доктор Раймонд.
   Доктор близоруко посмотрел на Люса, потом перевел взгляд на Хоа и, не протянув ему руки, спросил:
   - Это он вас пригласил?
   - Да, сэр, - поклонившись, ответил Хоа с замершей улыбкой. - Я предупреждал мистера Люса, что могут быть неприятности.
   - Пошли, - сказал доктор, - я люблю злить наших подонков. И перестаньте заученно улыбаться, я скажу всем, что вы личный представитель генералиссимуса. Посмотрите, как они будут жать вам руку.
   - Не надо этих игр, доктор, - попросил Люс. - Он не представитель генералиссимуса, а просто славный китаец...
   - Не надо, так не надо, - согласился доктор. - Чем дальше провинция, тем больше мещанской чопорности, маскируемой под истинный аристократизм. Полгода я приучал их к тому, что блюю на газон. Ничего, приучил...
   Люс остановился и, достав сигареты, закурил.
   - Поскольку, как я понял, возможны всякие неожиданности в клубе, доктор, - сказал он, - у меня будет просьба... Если Джейн любезно займет мистера Хоа разговором, я задам вам пару вопросов...
   - Ол райт, - согласилась Джейн и, взяв Хоа под руку, пошла с ним по газону к пруду, где в плетеных разноцветных стульях сидели несколько человек и о чем-то громко разговаривали; иногда они начинали очень громко смеяться, и Люс успел подумать: <Зря она туда повела его. Они же пьяные>.
   - Доктор, Ганс Дорнброк был моим хорошим другом. Он погиб...
   - Читал. Меня это несколько удивило. Он плакал, как маленький, когда я ему сказал, что его девочка обречена, что у нее рак крови... Смешно, не будь лейкемии у этой девочки... Я еще поражаюсь, как она столько лет протянула... Она родилась в Хиросиме после взрыва, и ее родители отдали богу душу из-за рака крови.
   - А беременность?
   - Какая беременность? Вы что, с ума сошли? Она не могла беременеть, что вы, Люс...
   <Уолтер-Брайтон, - вспомнил Люс, - облако над городом>.
   Люс увидел, как поднялись люди около пруда и как там воцарилось молчание, когда туда подошли Джейн и Хоа. Он слушал только прерывающийся от волнения голос Джейн.
   Люс сказал:
   - Док, ну-ка пошли туда...
   - Считайте, что вы получили еще один сюжет для будущих работ: колонизаторы унижают вашего китайского Друга...
   Люс подбежал вовремя. Высокий парень в белом смокинге и серых брюках надвигался на Хоа, который был бледен, это было заметно даже сквозь его темный загар.
   - Ах ты, желтый! Ты друг Люса? - говорил высокий. - А где этот твой Люс? Ты посмел прийти сюда со своим другом? Тебя зовут мистер Хоа? Да, Джейн? Его зовут мистер Хоа?
   - Прекратите, Ричмонд, это ужасно. Что вы делаете?
   - Простите, Джейн, но я не делаю ничего, что противоречит уставу нашего клуба.
   Люс остановился перед Ричмондом и сказал:
   - Вы меня искали? Я - Люс.
   - Кто вы - мистер Люс?
   - А вы кто - Ричмонд? Или как вас там? Вы позволили себе быть непочтительным с моим другом, которого я пригласил в ваш клуб.
   Люс почувствовал, как его начало трясти.
   Ричмонд растерянно посмотрел на окружавших его людей и сказал:
   - Этот джентльмен дурно воспитан... Как вы разговариваете в клубе?
   - Нет, это я хотел спросить, как вы разговариваете в вашем клубе? Я буду очень рад, если однажды ваше длинное тело вытащат из здешнего вонючего канала... Мне казалось, что это так жестоко - убивать белых миссионеров... Честное слово, я бы и не подумал помочь вам, если бы вот такая же орава китайцев, как ваши друзья, преследовала вас, как это делаете вы сейчас с мистером Хоа...
   - Он личный посланник генералиссимуса, - рассмеялся доктор. Бросьте, ребята! Надо помириться. И пошли выпьем...
   - Он просто-напросто мой друг. У него свой маленький частный бизнес, и он не от Чан Кай-ши. Пошли, Хоа, из этого хлева. Пошли.
   Он повернулся и быстро пошел к выходу. Джейн бежала рядом с ним и повторяла все время:
   - Фердинанд, милый, простите их, они пьяны...
   - Трезвые они бы просто отвернулись от него, - он кивнул на Хоа, по-прежнему стремительно вышагивая, - или бы даже милостиво протянули два пальца.
   - Позвольте мне уйти вместе с вами, Фердинанд...
   - Я ухожу отсюда вместе с моим другом...
   - Мистер Хоа, простите этих людей, я прошу вас... Они пьяны.
   - О, что вы, миссис Джейн, - по-прежнему улыбаясь своей обязательной улыбкой, ответил Хоа. Он был все так же бледен, и в темноте это было заметней, чем возле фонарей, которые горели вокруг пруда.
   Люс вышел из клуба первым, следом за ним - Джейн и Хоа. Когда он подходил к машине, он услыхал сзади тяжелые шаги быстро бегущего человека и крик Джейн:
   - Люс!
   Он обернулся. На него бежал Ричмонд, выставив вперед кулаки.
   Джейн бросилась к Люсу, закрыла его собой и стала отталкивать к машине.
   - Хоа! - крикнула она беспомощно. - Суньте его в машину! Ричмонд, милый, не надо! Завтра вам будет стыдно! Фердинанд, - она умоляюще обернулась, - сядьте в такси, он изувечит вас!
   Люс дал посадить себя в машину, но, когда они отъехали, он начал ругаться:
   - Поверните обратно! Я говорю вам - поверните обратно! Вы не дали мне ударить его! Поверните обратно, шофер!
   Джейн открыла окно, и в машине, где глухо урчал кондиционер, сразу же стало жарко. Она высунула лицо навстречу ветру и тихо сказала:
   - Фердинанд, таких, как вы, ричмонды всегда будут бить... Поэтому вы мне и нравитесь...
   <ВЫ ЖЕ ОТЕЦ, ГОСПОДИН ДОРНБРОК!..>
   _____________________________________________________________________
   1
   В восемь утра Берг позвонил в секретариат Дорнброка.
   - Доброе утро, говорит прокурор Берг. У меня есть необходимость встретиться с господином Дорнброком.
   - Доброе утро, господин прокурор, председатель нездоров, однако я доложу его помощнику о вашем звонке.
   - С кем я говорю?
   - Это секретарь помощника господина председателя.
   В трубке что-то щелкнуло, и настала полная тишина.
   Берг еще раз проглядел те вопросы, которые он собирался задать Дорнброку.
   - Дорнброк слушает...
   - Доброе утро, это прокурор Берг.
   - Здравствуйте. Вы хотите, чтобы я приехал к вам? Или в порядке одолжения вы сможете приехать ко мне? Я болен...
   - Если врачи не будут возражать, я бы приехал к вам немедленно.
   - Врачи, конечно, будут возражать, но я жду вас.
   Дорнброк, укутанный пледом, лежал на тахте как мумия. На черно-красном пледе его большие руки казались особенно белыми.
   - Я понимаю ваше горе, господин Дорнброк, поэтому задам лишь самые необходимые вопросы.
   - Благодарю вас.
   - Скажите, ваш сын был здоров? Совершенно здоров?
   - Вы имеете в виду его душевное состояние? Он был здоров до того, как отправился в поездку по Дальнему Востоку. Он вернулся оттуда иным... Совершенно иным. Я не узнал Ганса, когда он вернулся оттуда.
   - Чем вы это можете объяснить?
   - Не знаю.
   - У вас есть враги, которые могут мстить?
   - Враги есть у каждого человека. Могут ли они мстить мне, убивая сына? Или воздействуя на него какими-то иными способами, доводя до самоубийства? Я не могу ответить на этот вопрос.
   - Когда вы видели сына последний раз?
   - Вечером, накануне трагедии.
   - Где?
   - Дома.
   - У вас не было никакой беседы с сыном?
   - Была.
   - О чем?
   - О наших делах.
   - Он был спокоен?
   - Нет. Он был взволнован.
   - У вас, отца, нет объяснений этой взволнованности?
   Дорнброк отрицательно покачал головой.
   - Вы верите в то, что ваш сын мог покончить с собой?
   Дорнброк смотрел на Берга и не говорил ни слова. Они смотрели друг на друга, и лица их были непроницаемы.
   Берг, впрочем, заметил, как дрогнули губы Дорнброка, это было только одно мгновение, но и Дорнброку было достаточно одного лишь мгновения, чтобы увидеть, как прокурор заметил эти его дрогнувшие губы.
   <Ну и что? - глядя на Берга, думал Дорнброк. - Ну и что, прокурор? Ты идешь по горячему следу, но моего мальчика больше нет. Нет больше моего Ганса, а если я сейчас назову тебе имя, тогда не будет и моего дела, и тогда уже вовсе ничего не останется в этом мире...>
   - Вы можете сказать мне, что вменялось в обязанности вашему сыну во время его последней поездки?
   - То же, что и всегда: решение дел, связанных с производством и финансированием нашего предприятия.
   - Вы можете ознакомить меня с деловыми бумагами, со всеми документами, связанными с его поездкой?
   После долгого молчания Дорнброк отметил:
   - Я должен согласовать это с наблюдательным советом.
   - Когда мне следует ждать этого согласования?
   - Как только врачи позволят мне встать.
   - По телефону согласовать нельзя?
   - У нас так не принято.
   - Но если этого потребуют определенные обстоятельства, можно рассчитывать на ваше содействие?
   - Если обстоятельства расследования окажутся столь серьезными, я пойду на то, чтобы вынести этот вопрос на правление без моего личного участия;
   - В какое время вы виделись с вашим сыном в тот трагический день?
   - Это было вечером.
   - Конкретно.
   - Не помню.
   - В шесть?
   - Позже.
   - В восемь?
   - Не помню.
   - Как долго продолжалась ваша беседа?
   - Не более часа.
   - И потом ваш сын уехал?
   - Я этого не видел.
   - Больше вы с ним не встречались?
   Дорнброк отрицательно покачал головой и ничего не ответил.
   - Значит, вы с ним больше не встречались? - повторил Берг настойчиво, и Дорнброк понял, что в портфеле у прокурора записывающее устройство. - Я понял вас правильно?
   <Я вижу, - думал Берг. - Я все вижу. Ты хочешь что-то мне сказать, старик... Скажи, все равно ведь тебе не жить спокойно... Всегда перед тобой будет стоять лицо сына... Ты ведь знаешь, кто погубил его. Ну скажи!>
   Дорнброк выдержал его взгляд, но почувствовал, как стало резать в глазах. Он притронулся пальцем к сухим векам и ощутил резкую боль.
   - Вы не упустили никаких деталей, которые позволили бы мне найти убийцу вашего сына? - тихо спросил Берг. - Я найду его, господин Дорнброк. Только с вашей помощью я бы сделал это значительно быстрее... Вы же отец, господин Дорнброк...
   Дорнброк закрыл глаза, давая понять, что он очень устал.
   - Итак, вы считаете возможным самоубийство вашего сына? - тихо спросил Берг. - Вы, отец, считаете это возможным?
   И Дорнброк, не открывая глаз, ответил:
   - Да.
   ...Берг знал теперь почти все о последнем дне Ганса Дорнброка. Он опросил сорок семь свидетелей и сейчас имел точную схему того рокового дня. Оставался лишь один пробел. Берг знал, что, вернувшись из Токио, прямо с аэродрома Ганс поехал на теннисный корт. Он сыграл два хороших гейма один на один с тренером Людвигом, потом провел шесть геймов в паре с Вилли Доксом, журналистом из Лондона, а после этого, приняв горячий душ, отправился в свое бюро.
   Берг знал теперь, что секретарь передал Гансу список звонивших во время отъезда. Набралось три странички плотного машинописного текста. Ганс пробежал фамилии, споткнулся на одной - <Павел Кочев. Болгария>, поинтересовался:
   - Кто это?
   - Ученый из Болгарии. Стажируется в Москве. Хотел встретиться с вами.
   - Это его телефон?
   - Да. Но я думаю, что он уже уехал. Звонок был неделю тому назад.
   - Что ему нужно?
   - Он не сказал об этом. Он лишь поинтересовался, не можете ли вы с ним встретиться.
   - Благодарю вас. Попросите ко мне доктора Бауэра.
   Но Берг не знал, о чем беседовал Ганс с Бауэром, и это был тот главный пробел, который сводил на нет все доказательства прокурора...
   ...Когда Бауэр вошел к Гансу, по обыкновению подтянутый, улыбающийся, Дорнброк представил себе, как сейчас изменится Бауэр, когда он скажет ему о провале переговоров с Лимом. Ганс знал, что всю предварительную работу проводил Бауэр, и понимал, какой это будет для него удар, - отец простит Ганса, но он никогда не простит провала Бауэру.
   - Я должен вас огорчить, - сказал Ганс, - наши азиатские планы подлежат переосмыслению.
   - Да? - удивился Бауэр. - А мне казалось, что там все отлажено достаточно точно.
   - Мне тоже так казалось поначалу. Однако неразумное упорство китайской стороны...
   Бауэр перебил его:
   - Это ерунда, дорогой Ганс! Пусть вас это не тревожит.
   - Меня это перестало тревожить лишь после того, как я отказал им в паритетности...