Семенов Юлиан Семенович. Горение (полностью)

   Просмотрев последние выпуски газет, столбовой дворянин Турчанинов еще раз горестно подумал о несчастной России, которую ждут горькие времена; стоять в стороне - преступно по отношению к моему доброму, доверчивому, терпеливому, талантливому народу; единственная возможность принести ему пользу, хоть как-то реализовав себя, - возобновить контакт с поляком Дзержинским. Иного пути нет. Поляк - надежда России? Хм-хм!
   Письмо, отправленное по одному из тех адресов, что Юзеф назвал ему, когда прощались в Варшаве, видимо, не дошло, хотя было совершенно безобидным по содержанию. Второе также осталось безответным.
   Лишь третье письмо попало адресату; Юзеф ответил, что он тронут весточкой от милого "Анджея", осведомлялся, как тот устроился, не нужна ли помощь с "учебниками", советовал посещать лекции парижской профессуры, связанные с "абстрактными науками", и сообщал, что "Мацей" ныне довольно часто занимается "математикой" в "технологичке", прилежен точным наукам, "вы его помните, он провожал вас на железную дорогу".
   Это "Рыдз", понял Турчанинов. Высокий парень с очень румяным лицом, именно он отвез меня на вокзал, чтобы передать тем, которые затем переправили через границу в Татрах. Нашел его легко, в библиотеке "технологички", потянулся было с объятием, но Рыдз тактично уклонился; руку тем не менее пожал крепко, дружески.
   - Юзеф сказал, чтобы я наладил с вами связь, вот я и пришел, - сказал Турчанинов.
   - Замечательно, Анджей, - ответил поляк, собирая в потрепанную матерчатую сумку свои книги. - Пошли выпьем кофе. Угощаю я, мама перевела денег...
   - А я получил недельный заработок... Берегите деньги мамы, отдадите товарищам. Или вернете старушке.
   Рыдз усмехнулся:
   - У старушки, которой всего сорок пять лет, мильон, Анджей. Она у меня банкирша... Так что с ней все в порядке. Кстати, Юзеф просил вас взять еще один псевдоним - на всякий случай. Он предложил "Ядзя". Не возражаете?
   - Конечно, нет. "Ядзя" так "Ядзя".
   - Юзеф будет использовать этот псевдоним лишь в самых крайних случаях, когда дело особенно секретное и отлагательств не терпит.
   Они вышли на бульвар, присели за столик уличного кафе; Рыдз поинтересовался:
   - Не голодны? А то можно спросить ветчины.
   - Ветчины? - Турчанинов улыбнулся. - От ветчины не откажусь, это стало для меня деликатесом.
   - Скажите, Анджей, вам не приходилось встречаться с Меньшиковым или Бакаем?
   - Разве они здесь поселились?
   - Да.
   - Я слыхал, что Бакай свободно ездит в Россию...
   - У нас нет такой информации. Нам доподлинно известно, что они сейчас сотрудничают с Владимиром Львовичем Бурцевым... Кстати, когда вы служили в охране, не приходилось знакомиться с его наблюдательным формуляром?
   - Что-то видел... Он ведь сам до девятьсот пятого года работал в терроре?
   - Вроде бы так... Во всяком случае, он это утверждает...
   - Да, да, он был в терроре... Потом, после манифеста семнадцатого октября, отошел от партии, в ЦК эсеров по этому поводу достаточно много говорили...
   - В негативном плане?
   - Как сказать... Пытались понять побудительные мотивы... Он ведь скандалист, этот Бурцев... Знаете, уж если есть истовые правдолюбцы, так только в России, вроде боярыни Морозовой, - хоть на смерть, но обязательно с двумя перстами над головой...
   - А кого в охранке знали из эсеровских лидеров?
   - Всех... Думаю, всех наиболее заметных...
   - По памяти можете перечислить?
   - Попробую... Чернов, Гоц, Авксентьев, Зензинов, Савинков, Дора Бриллиант...
   - А еще?
   - Стеблов, Аргунов, Мякотин...
   - А еще?
   - Больше не помню...
   - Попробуйте вспомнить...
   - Нет, положительно в ум другие имена никак не идут...
   - А Евгений Филиппович Азеф? - пробросил Рыдз, отхлебывая кофе из тяжелой чашки. - Эта фамилия проходила в документах?
   - Азеф? Которого Бакай и Бурцев обвиняли в провокации?
   - Не знаю... Видимо...
   - Нет, Азеф в материалах не проходил. Я достаточно много работал по эсерам, переработал много бумаг о ЦК, но эта фамилия в документах охраны не мелькала...
   Рыдз мягко улыбнулся:
   - Анджей, пожалуйста, не употребляйте в разговоре со мной слово "охрана". В этом застенке изнасиловали мою сестру... И она сошла с ума. А когда ее вылечили, повесилась... Будучи беременной... Для меня нет понятия "охрана". Только "охранка". И никак иначе. Ладно?
   - Конечно, конечно, - ответил Турчанинов, ощутив тягостное неудобство.
   - Не сердитесь, если я был резок, хорошо?
   - Да разве это можно назвать резкостью? - Турчанинов пожал плечами. - Вы сказали вполне по-европейски. Я исповедую именно такую манеру разговора: с самого начала определить все своими именами, тогда легко иметь дело с собеседником, ничего недосказанного.
   - Спасибо, Анджей... Теперь мне бы хотелось передать вам еще одну просьбу Юзефа... Не сочли бы вы возможным посетить Бурцева?
   - Это нужно для вашей партии? Или для Юзефа лично?
   Рыдз закурил.
   - Неразделимые понятия.
   - Конечно, готов... Хотя, в отличие от Меньшикова и Бакая, я оказывал такую помощь Юзефу... вашей партии, которая - по законам империи - подлежит суду... Скорее всего, военному... Я ведь преступил присягу, так что охран... охранка, включив меня в розыскные листы, вполне может потребовать моей выдачи и у французской полиции, если узнает о моих контактах с Бурцевым.
   - Я встречусь с Бурцевым и объясню ему вашу ситуацию... Думаю, он отнесется к вашему особому положению с пониманием...
   - Да, такой визит был бы весьма уместен.
   - Хотя, - Рыдз снова улыбнулся своей мягкой, женственной улыбкой, - я тоже в розыскных листах, ушел из-под виселицы...
   - Тогда не надо! Ни в коем случае, - воспротивился Турчанинов. - Я все устрою сам, спишусь с ним, договорюсь о встрече на нейтральной почве, вам рисковать нельзя.
   - Спасибо, Анджей, это так трогательно... Тем не менее сейчас я отвечаю за вашу безопасность, а не наоборот... Давайте увидимся здесь же завтра, в девять. Вас это время устроит?
   - В десять. Я сдаю свой пост в девять... Я теперь служу ночным портье, смена кончается не ранее девяти пятнадцати... Пока все передашь сменщикам, то да се...
   - Денег на жизнь хватает?
   - Вполне, благодарю.
   - А на ветчину? - Рыдз снова улыбнулся. - Юзеф уполномочил меня передать вам некоторую сумму...
   Лицо Турчанинова замерло.
   - Видите ли, я какой-никакой, но русский дворянин... Я не умею принимать вспомоществование от кого бы то ни было. Так что просил бы вас более к сему предмету не возвращаться. Завтра в десять, здесь же, честь имею.
   - Минуту, - остановил его Рыдз. - Вы напрасно сердитесь, Анджей. В нашем обществе взаимная выручка не считается обидной... Мы живем несколько иными, скажем так, нравственными категориями... Они основаны на абсолютном доверии друг к другу... Вам, возможно, понадобятся деньги для работы... Для нашей работы. Вот в чем дело. И это не есть какая-то подачка... Или, тем более, оплата услуги... Рациональная оценка сложившейся ситуации, всего лишь... Ваше бывшее звание в охранке ротмистр?
   - Точно так.
   - Никаких документов, удостоверяющих вашу личность, не сохранилось?
   - Все сохранилось, как же иначе... Иначе на острове Сен Луи [отдел городской полиции Парижа] не дадут продления вида на жительство.
   - Но вы здесь обосновались не под своим именем?
   - Конечно. У меня вполне надежный паспорт, - Турчанинов усмехнулся, выкраден из охран... охранки...
   - До завтра, ладно?
   Турчанинов не удержался, шутливо передразнил Рыдза:
   - "Вадно". Поляка сразу можно определить по вполне французскому звучанию: вместо "л" - мягкое "в"...
   Рыдз рассмеялся:
   - Падво, мыдво, пшестирадво... [падло, мыдло, пшестирадло (польск.) падаль, мыло, стирка; Рыдз произнес этот шутливый набор фраз с французским акцентом] До встречи, Анджей. 2
   ...Квартира Владимира Львовича Бурцева, которую он снимал на Ваграме, являла собою Румянцевскую библиотеку в миниатюре: стены трех комнат, широкого коридора, даже кухни были заставлены самодельными стеллажами, набитыми книгами, журналами, большими папками с газетными вырезками, бюллетенями заседаний Государственной думы, выпусками правительственных вестников; запах кофе был постоянным; Бурцев варил его по-студенчески, на спиртовке; пил из крохотной чашки, всего на два глотка; длинные зубы от постоянного курения и крепчайшего кофея были желты; подшучивал над собою: "Вроде старого коня, не заметил, как жизнь просквозила".
   Рыдза признал сразу же, но, однако, настоящим именем называть не стал, осведомился, как следует обращаться; выслушав ответ - "Мацей", удовлетворенно кивнул и, пригласив устраиваться в кабинете, где свободного пространства почти не было, оттого что кипы новых, не проработанных еще газет валялись на полу, между скрипучими, разностильными стульями, отправился готовить кофе.
   Вернувшись со своей крохотной чашечкой и стаканом для Рыдза, осведомился:
   - Чем могу служить?
   - Владимир Львович, мы получили данные, которые бы хотелось перепроверить... Один наш товарищ видел, как глава боевки социалистов-революционеров садился в экипаж некоего полицейского чина, носящего цивильную форму.
   - Это вы про Азефа?
   - Да.
   - Ну и что?
   Рыдз опешил:
   - То есть как?
   - А - так, - хохотнул Бурцев. - Для меня совершенно ясно, что Азеф провокатор. И я про это - как вам, по-видимому, известно - неоднократно заявлял. Но ведь ЦК постоянно берет его под защиту.
   - Чем вы это можете объяснить?
   Бурцев разбросал руки, словно драчливый петух крылья:
   - А вы?
   - Партия переживает кризис, - ответил Рыдз убежденно. - Мы об этом писали.
   - Я, как бывший эсер, слушаю это с болью, но, увы, Ленин тут прав, вздохнул Бурцев, - именно кризис.
   - Мне тоже это больно слышать, Владимир Львович... Я имею множество друзей эсеров, честнейшие люди, огромного личного мужества и чести...
   - Да уж, этого не занимать.
   - Однако, Владимир Львович, товарищ, получивший информацию об Азефе, крайне щепетилен в вопросе обвинения кого бы то ни было, да тем более в провокации. Этот товарищ просит вас встретиться с человеком, который бежал из охранки после того, как оказал нам реальную помощь... вполне серьезную. Он в розыскных листах, ему грозит военно-полевой суд. Если французы выдадут его Петербургу, надо ждать еще одного обвинительного приговора... Мы можем надеяться, что использование вами этого человека не нанесет ему ущерба?
   - Хотите, чтобы я встретился с анонимом?
   - Да.
   - Как правило, я работаю с теми, кто принимает на себя ответственность, товарищ Рыдз.
   - Этот человек, возможно, еще пригодится нам для борьбы... Мы стараемся оберечь его от провала...
   - Проверяли его? Надежен? Рыдз ответил вопросом:
   - А вы Меньшикова с Бакаем проверяли? Надежны?
   - Да.
   - Двойной игры с их стороны быть не может?
   - Нет. Ведь именно они помогли мне разоблачить провокатора Зинаиду Жуженко...
   - Адъютанта "Казбека"?
   - Да.
   - "Казбек" - это Сладкопевцев?
   - Он же в борьбе... Я не вправе открывать псевдонимы тех, кто продолжает бой с самодержавием.
   - Простите.
   Бурцев начал ловко лавировать между кипами газет, по-петушиному забросив руки за голову, чудом сидевшую на тоненькой шее; остановился перед Рыдзом, нагнулся к нему, спросил:
   - Ну хорошо, допустим, я встретился с вашим человеком анонимно... Он дал мне новую информацию, которая понудит ЦК социалистов-революционеров хоть как-то откликнуться на новые улики. Но ведь тогда Чернов с Савинковым неминуемо потребуют встречи с моим... с вашим свидетелем... Как быть?
   - Давайте начнем, а? За это время я снесусь с моими товарищами.
   - Что ж, попробуем.
   - У меня, кстати, есть словесный портрет того полицейского чина, который встречался с Азефом... Это была не случайная встреча, он его на извозчике ждал, в экипаже...
   - Послушаем, - откликнулся Бурцев. - Давайте-ка портрет.
   - Глаза стальные, с прищуром, веки припухлые, усы, чуть правленные вниз, нос прямой, лоб высокий; выражение лица сосредоточенное, особых примет нет, крепкого телосложения, довольно широкоплеч, рост высокий, по здешним меркам под метр восемьдесят пять, с аршинами я путаюсь...
   - Хм... После девятьсот пятого года новые начальники департамента и охраны не очень-то позволяют печатать свои фотографические портреты...
   Рыдз нахмурился, покусал нижнюю губу и попросил извиняюще:
   - Владимир Львович, пожалуйста, не произносите при мне слово "охрана"... Вы же знаете, видимо, что с моею сестрой сделали палачи.
   - Да, да, миленький, простите великодушно, я привык говорить для здешней прессы, не гневайтесь...
   - Спасибо.
   - Хм, - повторил Бурцев, - на Виссарионова не похож, на Комиссарова тоже...
   - Кто из чинов полиции был на процессе депутатов Первой думы?
   - Информация не поступала, но кто-то был, вокруг здания кишели филеры, ждали кого-то...
   - Не Герасимова?
   - У меня есть только одна его фотография... Давняя, когда он в начале девяностых годов служил адъютантом при Самарском жандармском управлении... Усы у него были стрельчатые, бородка клинышком, волос кучерявый, шатен, весьма привлекателен...
   Поднявшись, Рыдз сказал:
   - Человек, который к вам придет, живет под чужим именем. Его зовут "Федор Мокеевич". Это псевдоним. Когда соблаговолите его принять?
   - Давайте завтра, часов в девять, я птица ранняя.
   - Ему далеко добираться, живет в пригороде. Если разрешите, он будет в одиннадцать тридцать.
   О "пригороде" сказал неспроста; Владимир Львович человек увлекающийся, Монмартр в Париже один, а пригородов много, страховка не помешает. 3
   - Владимир Львович? - осведомился Турчанинов, разглядывая Бурцева.
   - Именно так. С кем имею честь?
   - Я Федор Мокеевич.
   - Кто?!
   - Вчера вам говорили обо мне. Вы назначили встречу на одиннадцать тридцать.
   Бурцев посторонился, пропуская гостя в квартиру:
   - Да, да, верно. Прошу.
   ...Вчера вечером Турчанинов спустился квартирою ниже, там жили две проститутки, Мадлен и Мари (перекрытия потолка слабенькие, все слышно, гостей у девушек не было), попросил утюг с угольями; Мадлен вызвалась погладить ему пиджак и брюки: "Я же работала прачкой, все сделаю вмиг". Турчанинов поблагодарил, ответив, что стеснен в средствах; лучше уж сам. "С соседей не берем, - расхохоталась Мари, - даже за любовь не берем с соседей". Поэтому к Бурцеву пришел выутюженный, в свежей сорочке и галстуке; военная косточка, привычка - вторая натура.
   - Нуте-с, Федор Мокеевич, с чем пожаловали?
   Турчанинов усмехнулся:
   - С головою, Владимир Львович. В коей есть информация, которая может помочь вашей борьбе с провокацией.
   - Ага... Ну что ж... Вы с Бакаем и Меньшиковым знакомы?
   - Шапочно. Они были в Петербурге, а я служил в Привисленском крае.
   - Вы в розыскных списках девятьсот седьмого года?
   - Да.
   - Так что ж вы и ваши польские друзья от меня конспирируете, милостивый государь?! Вы Андрей Егорович Турчанинов, адъютант при бывшем начальнике варшавской охраны полковнике Глазове, а затем какое-то время при Попове, до того как он был казнен. Из привисленских только один вы и значитесь в списках...
   Турчанинов вздохнул:
   - Ну и слава богу... Сразу легче стало с вами говорить.
   - К ликвидации Попова имеете отношение?
   - Да.
   - Чем вам это грозит?
   - Если докажут - расстрелом.
   - Тогда вернемся к "Федору Мокеевичу", дело нешуточное... Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к тем материалам, которые мне передали Бакай и Меньшиков?
   - Положительно. Вы базировались на их показаниях, когда разоблачили Жуженко?
   - На их тоже.
   - А показания об Азефе они вам давали?
   - Да.
   - У нас в варшавской охран... ке... об Азефе вообще ничего не было известно.
   - Это и понятно... Агент такого уровня действует под руководством непосредственно главного шефа... Но в России никогда тайн не было, на язык горазды...
   - Потому что никогда не было свободной печати. Бурцев удивился:
   - Не вижу связи...
   - Прямая связь, - возразил Турчанинов. - Поскольку все везде закрыто, люди стремятся утвердить себя причастностью к секретам, - проявление обычного человеческого самолюбия, форма самовыявления...
   - Занятно, - откликнулся Бурцев, оглядев Турчанинова еще раз; глаза его потеплели, прежней настороженности в них не было. - Вы оригинально мыслите. Скажите-ка, а вы с Герасимовым встречались?
   - Дважды.
   - Где?
   - В северной столице. Был командирован за дополнительными материалами по государственной преступнице Розалии Люксембург, когда она была схвачена в Варшаве.
   - Опишите-ка мне его, пожалуйста.
   - Извольте... Высокого роста, шатен с легкой проседью, усы подбривает, чтобы повторяли форму рта, губы чувственные, полные, нос прямой, особых примет на лице нет. Во время выездов на конспиративные встречи и самоличного наблюдения за интересующими его персонами имитировал хромоту...
   - Сходится, - Бурцев даже в ладони хлопнул (пальцы длинные, как у пианиста). - Некий охраняемый полицией чин хромал на процессе против депутатов Первой думы.
   - Меня уполномочили попросить вас, Владимир Львович, - если почтете возможным - передать раннюю фотографическую карточку Герасимова, поры его службы в Самаре...
   - Передать не передам, а вот сходить в мастерскую портретов месье Жаклюзо можем. Если хорошо оплатите, он сделает копию в два дня, работает виртуозно... 4
   "Дорогой Юзеф!
   После того, как Ядзя ["Ядзя" - Турчанинов] начала работу с Влодеком ["Влодек" - Бурцев], выявилось множество интереснейших подробностей.
   Начну с того, что Нэлли ["Нэлли" - 3. Жуженко, член партии соц.-революционеров, провокатор охранки], оказывается, передавала дедушке Герасиму ["Дедушка Герасим" - А. В. Герасимов] про все шалости [выступления на заседаниях ЦК эсеров, работа по выработке резолюций] толстяка ["толстяк" Азеф], особенно когда они собирались на чай ["собирались на чай" - съезд эсеров].
   Впрочем, Влодек говорит, что Нэлли ябедничала ["ябедничала" - писала донесения] не столько дедушке Герасиму, сколько дяде Климу ["Дядя Клим" генерал Климович, начальник московской охранки], а тот уже передавал старику.
   Таким образом, плуты выдавали зоркому родительскому оку, каким по праву являются дедушка Герасим и дядя Клим, все, что происходило, когда детвора ["детвора" - члены ЦК и делегаты эсеровских съездов] встречалась, чтобы придумать новые проказы.
   Толстяк про Нэллечку ничего не говорил, жалел бедненькую, вот ведь какая доброта и благородство! Только он не знал, утверждает Влодек, что она сама шептала обо всех проделках Климу,
   Фотографию дедушки Герасима я тебе отправил с Халинкой, передаст в собственные руки; постарел ли он, как ты находишь? [Жуженко знала от Климовича, что Азеф является агентом охранки, в то время как Герасимов не открывал ему принадлежность Жуженко к охранке]
   Как поступать дальше с нашими шалунами? Ты у меня славный и мудрый педагог, подскажи.
   Твой Големба" ["Големба" - Рыдз, Мацей, Розиньский]. 5
   "Дорогой Мацей!
   Спасибо за письмо. Очень рад, что твоя учеба идет так хорошо.
   Наша беда в том, что мы мало и недальновидно думаем о будущем, когда нам понадобятся высокоталантливые исследователи. Не называй меня фантазером. Я в это верю. А все то, во что по-настоящему веришь, - сбывается, если в подоплеке веры лежит не смрадное суеверие, но знание, базируемое на науке.
   Теперь по поводу наших шалунов.
   Поскольку Халинка еще не приехала (видимо, остановилась в Берлине у сестры ["сестра в Берлине" - Роза Люксембург]), я лишен возможности полюбоваться на любимого дедушку ["любимый дедушка" - Герасимов].
   Жаль, конечно, потому что я не смогу ответить на твой вопрос, насколько он постарел и осталось ли в его чертах сходство с портретами поры молодости.
   В твоем письме для меня немало интересного. Но я ставлю один главный вопрос: если проказница Нэлли знала о том, что толстяк наушничает милому дедушке, то отчего Влодек, рассказав про другие ее шалости, об этой до сих пор таит, даже после того, как девушка удалилась из монастырской школы? ["монастырская школа" - охранка]
   До тех пор, пока она открыто не подтвердит Влодеку недостойное ябедничество ["недостойное ябедничество" - провокация Азефа] толстяка, мы не можем журить его; самое досадное - зазря обидеть человека. Хотя чем больше я думаю о том, что мне довелось видеть своими глазами в Пальмире ["Пальмира" Петербург], тем тверже убеждаюсь, что мое предположение, увы, правильно. Признаюсь, мне это очень горько. Можно любить человека или не любить, симпатизировать ему или выражать антипатию, но обвинять в проступке такого рода, о каком идет речь, дело чрезвычайно серьезное.
   Ты знаешь, что меня связывает давняя дружба с Наташей ["Наташа" - Марк Натансон, член ЦК эсеров], а она всегда истово защищала и защищает толстяка, считая, что его все не любят за вздорный нрав, но мальчишка он - на самом деле - чистый и высоко честный.
   У Ламброзо я вычитал, - кажется, в "Гениальности и помешательстве", - что в Норвегии в середине прошлого века вспыхнула эпидемия пророчеств. Ее назвали "Магдкранкайт", "болезнь служанок", потому что шаманили в основном именно служанки, страдавшие истерикой... Особенно ярко это проявлялось в тех местах, где люди были подготовлены к такого рода заболеваниям истеризмом религиозных проповедей, - районы малой культуры, низкой образованности... Может быть, Нэлли относится к такого рода девушкам? Я с нею не знаком, хотя мой старый друг говорил, что она - само совершенство, и все, сказанное о ней Влодеком, сплошная выдумка, недостойная настоящего мужчины...
   Надо быть крайне осторожным в обвинениях; лучше простить виноватого, чем наказать невиновного...
   Ты просишь совета...
   Хорошо было бы свести воедино мнения всех ребятишек ["ребятишки" - в данном случае Меньшиков, Бакай, Турчанинов], знавших толстяка, а уж потом пригласить его на дружескую беседу за круглый стол с чаем ["дружеская беседа за круглым столом с чаем" - партийный суд ЦК соц.-революционеров].
   Хотя есть и другой путь. Если Влодек так уж уверен в своей правоте, - я ведь знаю его, человек он честный, но очень неорганизованный, поддающийся настроениям других, резко меняющий свои мнения, - пусть предложит Витэку и Боре ["Витэк" и "Боря" - члены ЦК соц.-рев. В. М. Чернов и Б. В. Савинков], чтобы те поначалу пригласили его самого на кофе ["кофе" - третейский суд]. Коли он убежден в своей правоте, пусть идет на это. Такого рода застолье не может не вызвать отклика, глядишь, еще кто чего расскажет.
   Сердечно приветствую тебя,
   Юзеф". 6
   "Дорогой Юзеф!
   Имел беседу с Влодеком. Твое предложение ему понравилось. Он написал Витэку, что готов пожаловать на кофе.
   Ядзя и ребятишки встречались у Влодека, свели все свои соображения воедино, Влодек очень этому рад.
   Получил ли портрет нашего дедули?
   Твой Мацей". 7
   "Дорогой Мацей!
   Портрет, который мне передали, свидетельствует о том, как мало изменился наш дедушка Герасим. Передай Влодеку, что я могу это свидетельствовать за чашкой чая, если смогу вернуться.
   Юзеф". 8
   ...Рано утром в дверь бурцевской квартиры резко постучали, - сразу понял, что пришел русский; звонков не признает, рукой слышней.
   - Кто там? - спросил Владимир Львович.
   - Это я, - услышал он знакомый голос; открыл дверь; на пороге стояла Рита Саблина, член Боевой организации эсеров.
   - Милости прошу, заходите, солнышко. Рад вас видеть! Не ответив, Рита прошла в его кабинет, брезгливо огляделась; была здесь первый раз.
   - Хотите кофе?
   - Я не стану пить у вас кофе, - ответила маленькая девушка с огромными немигающими глазами; принимала участие в двух а к т а х; Савинков спас ей жизнь, - Азеф настаивал, чтобы она была метальщицей снаряда в карету министра, загодя отдавая ее на заклание.
   ("Иван, - сказал Савинков, - это бесчестно, - сидеть в кафе и ждать известий, что она погибла, выполнив наше д е л о. Она девушка, молода совсем, так нельзя". - "Сантименты, - как обычно, грубо, отрезал Азеф, - женщина, мужчина, ребенок, все это словеса, а мы заняты работой".
   Савинков сказал тогда, что он сам будет метать снаряд; глаза его по-кошачьи сузились, потемнели; Азеф знал своего помощника; отступил, ворчливо пошутив: "Павел Иванович (конспиративная кличка Савинкова), гляди, я последний раз прощаю тебе нарушение железной дисциплины. В следующий раз посмеешь перечить, отправлю к Чернову в Париж - рефераты читать".)
   - Ну, уж смените гнев на милость, Рита, - мягко попросил Бурцев, понимая, что улыбается, вполне вероятно, последний раз в жизни: девушка напряжена, натянута словно струна, руку из кармана юбки не вынимает - видимо, сжимает холодными пальчиками револьвер, чтобы покончить с ним - "наймитом охранки, гнусным клеветником на партию". - Если же вы полагаете возможным убить меня до того, как выслушаете, - что ж, стреляйте. Я ведь в террор пришел, когда вы третий класс гимназии посещали, смерти в глаза смотрел поболее, чем вы, не боюсь ее.
   - Сначала вы меня выслушаете, господин Бурцев. А потом уж я разрешу сказать вам несколько слов.
   - Вы сядьте хотя бы, - снова попросил Бурцев. - Что ж мы стоя разговариваем?!
   - Мне отвратительно в вашем доме все, даже стулья, на которых сидят жандармы...
   - Бывшие, товарищ Саблина, бывшие. И если бы они тут не сидели, то ваша подруга Зиночка Жуженко продолжала бы писать осведомительные письма генералу Климовичу, ее любовнику и шефу московской охранки, про то, что происходит у вас в ЦК. Или вы ставите под сомнение ее провокаторство тоже? Раз эсер, то, значит, безгрешен? Ни ошибок, ни предательства совершить не может? Богоизбранные?