Семенов Юлиан Семенович. Паpоль не нужен

   - В этом деле надо тщательно разобраться, - ответил Меркулов своей обычной хитроватой отговорочкой и прищурился на секретаря. - С чего это вы, миленький? Откуда этакие веяния?
   - Ваше превосходительство, позвольте считать наш разговор несостоявшимся.
   - Э, перестаньте, умница моя. Не хитрите, давайте доводы, а то я, старик, несмышлен в высоких сферах. В них вы разбираетесь, молодые, а мы только присматриваем, чтоб общее все верно было, общее...
   Фривейский улыбнулся:
   - Логика - упрямая вещь, Спиридон Дионисьевич. Она как цепь: ухватив одно кольцо, обязательно потащишь второе. Давайте откровенно: кому выгодно угрохать красных? Нам? Отнюдь нет. Нам выгодно вывести их на открытый судебный процесс с адвокатами, экспертами и прессой. Мы бы взяли реванш у Запада: наша демократия ничуть ихней не хуже. И тогда, на процессе, мы сможем показать органическую связанность красного подполья с Читой. Умный судья и злой прокурор докажут, что это есть чистой воды шпионаж. Налицо компрометация большевизма у нас здесь - хотя бы года на два. Это уже срок. А если же мы отправляем их без суда, и на границе, на нашей границе, их рубят лихие молодцы Семенова - не знаю, не знаю... Думаю, общественность отнесется к этому как к дурно пахнущему экстремистскому жесту. Нам придется тогда молчать, а те станут вопить. Да и союзники наверняка будут нос воротить - они весьма щепетильны, деликатно относятся к вопросу, каким образом лишить жизни политического противника.
   - Это все?
   - В общих чертах.
   - Если бы я не знал вас, миленький, как верного сотрудника, я бы решил, что вы просто поете с чужого голоса, - уставясь в стол, скрипуче и монотонно заговорил Меркулов. - Но я знаю вас. Следовательно, я отношу всю эту наивную тираду за счет вашей молодости. Запомните раз и навсегда и, если вам суждена карьера политика, никогда не изменяйте правилу, которое я вам открою: идейный противник перестает быть реальной, ежесекундной вам угрозой лишь с того момента, как он становится трупом. Запомните: ничто так легко не забывается толпой, как политическое убийство. Наоборот, оно, пусть даже самое разнузданное, с помощью прессы, прокуратуры и исторической науки может стать вашим триумфом. Вы заработаете на нем политический и моральный капитал, ибо вы сможете приписать молчащему противнику все! Все, за что в ином случае вам пришлось бы отвечать самому. И наконец, что за грязные слухи? Кто вам сказал, что семеновцы должны замучить красных комиссаров на границе? Откуда эти сведения? Кто сказал?
   Фривейский сидел опустив голову и хрустел потными пальцами.
   - Это носится в воздухе, - ответил он, - я слышал от нескольких человек.
   - Хорошо, я перепроверю у Гиацинтова, откуда и через кого могли просочиться столь отвратительные клеветнические слухи.
   - Не надо перепроверять, - так же тихо ответил Фривейский.
   Он поразился сейчас, как точно Исаев предвидел все течение разговора. Исаев говорил точно так, как будто он сам уже обсуждал с премьером этот вопрос и выслушал все, что сейчас Спиридон Дионисьевич повторяет скрипучим голосом.
   - Почему? - удивился премьер.
   - Не надо, - повторил Фривейский, - я просто не хотел вас огорчать: по городу ходит листовочка, напечатанная в подполье, про этот план с высылкой через семеновское Гродеково.
   Фривейский положил на стол листовку и подтолкнул ее премьеру мизинцем. Спиридон Дионисьевич взял листовку, посмотрел ее со всех сторон, покачал головой.
   - Скажите на милость, - сказал он, - глицерину в аптеках на детские компрессы не сыщешь, а тут, изволите ли видеть, для их печатных мерзостей где-то сыскивается и глицерин.
   Меркулов прочитал листовку, сложил ее пополам и в задумчивости вернул Фривейскому. Приложил указательный палец к губам и, запрокинув голову, уставился в потолок. Так продолжалось не меньше минуты. Это означало, что премьер думает, советуясь с богом. К киоту в такие мгновения он не ходил, чтобы не перебивать течение мысли.
   - Вы умница, - сказал он после долгого молчания. - Миленький мой, вы умница. Спасибо вам, господь вам поможет во всем. Нуте-ка, соедините меня с Кириллом Николаевичем.
   Когда Фривейский вызвал номер контрразведки, премьер снял трубку и сказал:
   - Полковник, значит, где Блюхер-то сбрыкнулся? Не на нашей, а на китайской территории? Господи, господи, где ж на земле спокойные есть веси? Кирилл Николаевич, вы, когда станете очищать атмосферу в нашем государстве и ежели решите красных выдворить с нашей территории, вы их до границы пустите с конвоем, чтобы на границе их, спаси бог, семеновские головорезы не порубали со свойственной им экспансивностью. Пусть красные с богом едут к себе в Читу, пусть! Мы никого в подвалах не расстреливаем, подобно большевикам. Пускай они себе спокойно через Китай едут в ДВР. И поскорее их отправляйте, поскорее, - настойчиво повторил Спиридон Дионисьевич, и, судя по тому, как он сдержанно улыбнулся, Фривейский догадался, что Гиацинтов понял замысел старика куда как точно: казнь красных подпольщиков надо организовать на чужой территории, благо в Харбине белой эмиграции хоть пруд пруди. За небольшую плату - безработица там - они кого угодно кончат. Так что с Меркулова взятки гладки: он демократ, он не уничтожает своих политических противников. Он высылает их, он их не боится, пусть себе живут. А если их постреляли за границей - что ж, <спаси господи их души, тут нашего злого умысла нет, мы в дела иностранных государств не вмешиваемся>.
   Фривейский поджал губы: старик нашел выход, о котором Исаев ему ничего не говорил. Видимо, он тоже не предполагал, что такой выход возможен.
   И стало до того тоскливо секретарю правительства, особенно когда он вспомнил про назначенную на сегодня встречу с Исаевым, что слезы чуть не навернулись.
   <Коготок увяз - всей птичке пропасть>, - слышалась ему дурацкая и безысходная поговорка. Она приснилась ему через несколько дней после первого разговора с Исаевым. И еще ему приснился священник, который шел по горной дороге в китайском халате, а крест нес, как цирковой жонглер, на голове.
   <Глупость какая, - продолжал думать Фривейский, вернувшись в свой кабинет, отделанный мореным дубом, - и что меня дернуло пойти с этим типом набега? Какого черта я пошел с ним на бега? - корил он себя. - И вообще, почему я должен выполнять его просьбы? В конце концов мне - вера, а он писака и бумагомаратель. Завтра же я пойду к Гиацинтову и обо всем с ним поговорю. Завтра же, - вдруг отчетливо и ясно понял он. - Все гениальное просто! Почему я не сделал этого вчера или позавчера? А если вскоре из Европы прибудут врангелевцы? Там есть его люди из Монархического совета это уж наверняка. Неизвестно, кто кого одолеет, Меркулов Врангеля или наоборот...>
   Фривейский открыл нижний ящик письменного стола, достал флягу со спиртом и несколько раз жадно глотнул невесомой влаги. Обожгло, резануло, высветлило.
   <А, черт с ним в конце концов, - подумал он. - Надо только убедить себя, что я делаю это во имя великих идеалов монархизма. В конце концов Врангель и Монархический совет - такие же патриоты, как и Меркулов. И потом - подлость можно оправдать верой. Надо заставить себя поверить - и все. Лучше врать, веруя, чем терпеть молча. Так и будет. Смена ориентации - назовем все происшедшее. Это для себя благородно звучит, в это веруешь. Так? Так. И все>.
   КВЖД. ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ПУТЬ
   _____________________________________________________________________
   После часа работы, когда взмокли спины у всех шестерых, рельсы на участке в три метра были разворочены.
   - Давай сюда матрацы из салона и бидоны с керосином, - сказал Блюхер.
   - Сейчас зажжем?
   - Это кто предлагает?
   - Я.
   - Проводник?
   - Охранник, Василий Константинович.
   - Тебе воздух охранять, Петя.
   - Я Поликарп, товарищ министр.
   Блюхер хмыкнул и проворчал:
   - Тем хуже для тебя, Поликарп. Они ж сейчас только и ждут, чтоб мы засветились.
   - Кто?
   - Белые, - ответил Поликарпу шепотом из темноты второй охранник, залегший за пулеметом. - Ни зги не видать, вот они нас и шуруют - не понял, что ль?
   Люди залезли под вагон, замерли. Ветер скулил жалобно, бил студенистыми песчинками в лица. Тучи опустились еще ниже к земле, и тусклый сероватый овал в том месте, где была луна, сейчас вовсе исчез.
   Внезапно ветер стих. Блюхер прислушался: далеко-далеко на востоке по гулкой земле цокали копыта многих коней. Поликарп быстро защелкал затвором. Блюхер нашел его руку, сжал у запястья: мол, тихо! - и так держал несколько мгновений. Цоканье копыт все ближе, коней много, только голосов не слыхать. Морозная земля ломко гудит, кони идут прямо на вагон, а Блюхер шепчет:
   - Не стрелять!
   И руку не отпускает охранника Поликарпа: горяч, дуралей, сразу палить начнет.
   А кони-то рядом, дыхание их слышно. Вот-вот вырастут из ночи. И вдруг заливистое ржание резануло ночь, выросли кони из ночи, совсем рядом с вагоном выросли их морды, согретые белым игольчатым паром; антрацитово, с загадочной синевой, высветились громадные глаза. Табун стал. Кони появились, словно в сказке, чтобы так же внезапно исчезнуть, когда Поликарп ломким, испуганно-обиженным голосом выкрикнул:
   - Эвона, паровоз искрит!
   Кони - по-видимому, это были жеребцы, отбившиеся от большого табуна, - ринувшись в сторону, заглушили все звуки окрест, но чем дальше в ночь уносился табун, тем явственнее доносилась отфыркивание паровоза, поднимавшегося по пологому подъему в гору.
   - Зажигай матрацы! - крикнул Блюхер. - Сейчас мы им, сукиным сынам, устроим сцену ревности!
   Сотня семеновских казаков неслась по промерзлой степи. Сотник повел своих людей дальней, более верной дорогой - в обход по степи, которая сейчас, во время морозов, стала как поле ипподрома. Но низкие тучи легли на землю, звезды затянуло поначалу серой, а потом непроглядно-черной мглой, и поэтому сотня проблуждала по ночной степи лишний час. Всадники рассчитывали увидеть хоть махонькой огонек в вагоне Блюхера, но вокруг не видно ни зги.
   - Вроде бы здесь сворачивать, - сказал сотник и махнул нагайкой на восток. - По этому распадку мы выйдем на них, если князь не спутал.
   И он дал шенкеля своему коню. Тот захрипел, приподнялся в свечу и, захватив огромный кусок ночи передними ногами, махнул вперед - к востоку.
   Когда столб пламени выстрелил в небо, машинист сразу врубил тормоз. Высунувшись в смотровое окошко, он увидел развороченное железнодорожное полотно. Два японских солдата, посаженные к машинисту для охраны от хунхузов, щелкнули затворами.
   Как только состав остановился, из второго вагона выскочила группа японских военных с черными траурными повязками на рукавах и несколько человек с фотоаппаратами. Они стали щелкать магнием в ночи, снимая одинокий классный вагон красного командира.
   - А где же тела? - спросили японцы русского переводчика. - Где тело доблестного русского военачальника, жестоко погубленного хунхузами?
   - Здесь тело, - ответил Блюхер.
   Они вылезли из-под вагона, не выпуская оружия из рук, и стали против изумленных и растерянных японцев - плечо в плечо, тесно, <морской стенкой>.
   - Рано похоронили, - продолжал Василий Константинович, - живучие мы.
   - Господин министр, - забормотал японский офицер, медленно шагая навстречу Блюхеру с вытянутой лодочкой рукой, - мы счастливы вашему радостному избавлению. Виновники подобного коварства будут непременно разысканы нами и сурово наказаны.
   Из вагонов выскакивали пассажиры: японцы, русские дипломаты, американцы, члены английской миссии из Читы, три корреспондента Ассошиэйтед Пресс, возвращавшиеся из Москвы в Штаты. Сорвалась у Гиацинтова операция! Ничего теперь не выйдет.
   - Назад, мать твою за ногу и об угол! - прорычал сотник, разглядывая в бинокль все происходившее у полотна. - У-у-у-у, собаки! Выскочили. Назад! - повторил он и стеганул коня по плоскому взмокшему крупу.
   ФРОНТ ПОД ХАБАРОВСКОМ
   _____________________________________________________________________
   Залегли красные цепи. Постышев, спрятавшись за бугорком, лежал вместе с молодым парнем, который только три часа назад целил ему в лоб из маузера.
   Слышно было, как где-то далеко, за сопками, не видный еще никому, посапывает паровоз.
   - Бронепоезд это у них, - пояснил парень, - шарахают такими дурами, что ямина остается боле могилы.
   - Ничего, наш <Жорес> вступит, он им даст.
   - А где он? Хрен его сыщешь. Там моряки, они в тылу сидят и водку жрут с бабами.
   - Это ты с чего взял?
   - Люди говорят...
   Из-за поворота выполз бронепоезд белых. Никого не опасаясь, остановился и, развернув короткие стволы орудий, рявкнул сразу со всех платформ.
   Рвануло сплошной линией, рядом закричал раненый, люди еще глубже вжались в землю. Бронепоезд рявкнул второй раз.
   - Вот сволочи, - сказал Павел Петрович, - снарядов никак не жалеют.
   Из вагонов стали выскакивать белые. Развернувшись длинной цепью, матерясь и крича что-то, они ринулись на красных. Постышев понял, что сейчас, если не поднять своих, если не встряхнуть людей слепой яростью рукопашного боя, сомнут белые, перебьют и разгонят бойцов, с таким трудом собранных.
   Постышев поднялся, достал из-за пазухи свой маузер и тонко крикнул:
   - Вперед, товарищи! За власть труда!
   Не оглядываясь, побежал навстречу белым. Он бежал и был сейчас еще более нескладен. Длинные его ноги подвертывались, попадая в ямки и незаметные глазу трещины в мерзлой земле. Дыхание было сбивчивым, и лицо побелело. Он бежал молча, судорожно сцепив зубы. Он не оглядывался назад, он смотрел только вперед, на стремительно приближавшуюся к нему белую цепь.
   Когда он почувствовал, как кто-то толкнул его в спину, когда он ощутил молчание бегущих следом - только тогда он заорал что-то страшное и злое и, опустив маузер на уровень глаз, начал, палить по бегущим и стрелявшим цепям белых.
   Как только после короткого рукопашного боя белые, повернув, кинулись к бронепоезду, Постышев остановился, вытер ладонью пот, высморкался и крикнул:
   - А теперь в лес! Отходи! В лес! Там он нас не достанет!
   Он бежал к ближайшему леску и, смеясь, кричал что-то, и все бойцы тоже бежали, орали, размахивали руками, потому что они сейчас смогли победить, они сейчас сломили в себе самое унизительное, что есть в человеке, - страх.
   ПОЛТАВСКАЯ, 3. КОНТРРАЗВЕДКА
   _____________________________________________________________________
   Гиацинтов ходил по кабинету, как по камере: три шага вперед, три шага назад, руки за спиной, голова опущена на грудь, глаза закрыты. Пимезов не решался заглядывать к полковнику: тот в гневе - с утра пришла шифровка о провале операции с Блюхером.
   После пяти часов непрерывного метания по кабинету Гиацинтов уехал в штаб японских оккупационных войск. Генерал Тачибана принял его незамедлительно. На лице генерала не было обычной улыбки, а это с ним крайне редко случается.
   - Я скорблю, - сказал он Гиацинтову, медленно шедшему от двери к столу, - что ваши люди столь бездарны. В разговорах они у вас прозорливцы и мудрецы, а как до дела, так сразу начинаются <временные неувязки>. Обычная русская манера, сколько вас ни учи, право слово.
   - Генерал, я пришел к вам не выслушивать нотации, но получить разрешение на действие.
   - Вам столько раз давались разрешения на действия, что вы уже сейчас должны были бы сидеть хозяином на Лубянке, а не в Полтавском закоулке!
   - И тем не менее я прошу вас меня выслушать.
   - Э! - генерал устало махнул желтой сухой рукой. - Надоело, полковник, надоело.
   - И тем не менее, - настойчиво повторил Гиацинтов, - я прошу меня выслушать, потому что ни с кем из наших я говорить об этом не стану.
   - Ну, давайте же, наконец...
   Генерал опустился в кресло, Гиацинтову сесть не предложил и стал задумчиво смотреть в широкое окно на город.
   - Ваши официальные представители должны сказать госполитохрановским чекистам, чтобы они в Чите завтра утром сняли с дайренского поезда, из второго вагона, место номер двадцать четыре, уфимского мещанина Поназырина. В воротничке его френча должны быть зашиты письма к генералу Грижимальскому и удостоверение личности этого мещанина, выданное мною здесь на имя князя Мордвинова.
   Лицо генерала дрогнуло. Он медленно повернул голову к Гиацинтову, почесал мизинцем левый глаз и спросил:
   - Это он должен был провести операцию с Блюхером?
   - Именно.
   - Вы хотите рассчитаться с неудачливым агентом?
   - Отнюдь нет. Просто я хочу подтолкнуть время. Вы же помните, генерал, какие показания должен дать Мордвинов в случае провала.
   - Помню. Он должен скомпрометировать кадровых военных, к которым сейчас Блюхер станет обращаться особенно настойчиво. Что ж, любопытно. Озлобленный агент - ненужный агент. Ладно, мы продумаем все это. Поставьте в известность премьера! Это в какой-то мере утихомирит его гнев, когда он узнает о провале с Блюхером.
   - Видите ли, генерал, князь Мордвинов находится в родстве с женой Николая Дионисьевича Меркулова, так что здесь только мы с вами партнеры, потому как и операцию вместе задумали, и кандидата вместе утверждали.
   Генерал осторожно, с улыбкой глянул на Гиацинтова.
   <Мальчик мне угрожает, - подумал он, - бедный мальчик. Он думает испугать Меркуловыми. Ай-яй-яй! Чувств у них много, а вот с разумом и анализом дело обстоит значительно хуже. Тем не менее самое разумное сейчас - это испугаться. Этот испуг на будущее пригодится, мои преемники им воспользуются, когда будут работать с Гиацинтовым. Они ему напомнят, как он меня пугал и кем он меня пугал. Он будет думать, что победил, а они его потом носом в грязь>.
   - Да... Тогда, конечно, дело меняется, мой милый Гиацинтов. Как говорится, мы с вами одной веревочкой повиты. Бедный русский князь Мордвинов. Мне жаль его. Говорят, он одаренный музыкант. Тем лучше, значит, он экспансивен, а ЧК ценит экспансивные показания...
   - Про музыканта от кого информацию получили, ваше превосходительство? Он ведь эту свою страсть скрывал, я лишь раз, по дружбе, был им допущен на музыкальный вечер: он играл на своих виолончелях. Больше он никого не звал, и я это в его карточку не вносил. Откуда ж вы осведомлены?
   - Первая задача разведчика: знать тайные страсти окружающих, улыбнулся Тачибана. - Да, кстати, мои контрразведчики сочли возможным подсказать вам имя одного молодого спекулянта с биржи. Его зовут Чен. Он весьма занятен и очень не прост, как кажется с первого взгляда. Только прошу вас - не спугните его, этого вам моя контрразведка не простит.
   КВАРТИРА ФРИВЕЙСКОГО
   _____________________________________________________________________
   - Послушайте, Алекс, - сказал Исаев устало, - мы с вами уже битый час толчем воду в ступе. Не хотите иметь со мной больше дел - не надо, господи боже ты мой! Вы достаточно уже сделали как истинный патриот России и белого движения. То, что вы мне передали сейчас, поверьте, Высший монархический совет благодарно запомнит, и запомнит надолго. Вы оказали им громадную услугу, а теперь начинаете разыгрывать истерику.
   - Это не истерика! Я не могу спать! Я всего боюсь! Мне кажется, что за мной смотрят! - жарко зашептал Фривейский. - Мне кажется, что паркет колышется, понимаете вы?! Я борюсь с желанием пойти к Гиацинтову и упасть перед ним на колени!
   - Если вы думаете, что это вам поможет, идите и падайте. Ниц ли, на колени - один хрен. Только вы сразу же тогда станете государственным преступником...
   - И вы тоже! - приблизившись еще больше к Исаеву, торжествующе пропел Фривейский. - Вы тоже, стальной мужчина!
   - Я - нет. Почему я? Совсем нет. Можно подумать, что я уговаривал премьер-министра не увозить красных! Можно подумать, что это я забирал к себе домой для <работы> планы японских поставок для белой армии! Можно подумать, что я передал для сведения журналисту совершенно секретный план зимнего наступления! Идите и падайте на колени, Алекс, но меня в ваши дела не путайте. А если вы на грани помешательства - вызовите доктора.
   - Как, - медленно отодвигаясь от Исаева, спросил Фривейский. - Вы сказали - умственное расстройство? А что? Это выход, между прочим. Почему вы молчите?!
   - Потому что вы болтаете ерунду, мой друг. Подумайте, в какое вы меня ставите положение? Как мне докладывать Берлину?! Что мне докладывать Берлину?
   - Макс, - снова перейдя на шепот, сказал Фривейский, - но мне особенно страшно, потому что я подумал: а ведь вы не из Берлина!
   - А откуда же?
   - Зачем Берлину план зимней кампании? Кто этот план туда доставит? Что он им даст? Почему их люди не придут сюда открыто? Кому этот план более важен? Берлину или Москве, а?
   - Пожалуй, Москве, - ответил Исаев рассеянно, - то есть даже наверняка Москве. А к чему вы это? Уж не считаете ли вы меня агентом ЧК?
   - Вот именно, - обрадовался Фривейский, - иногда мне кажется, что вы особенно интересуетесь тем, что важнее всего Москве.
   - А как же иначе? Меня это интересует больше всего. Потому что движение наше направляется из Берлина прежде всего против Москвы, разве это не очевидно? Нам необходима широкая картина, Алекс, а то, что делаете вы, - это одна из сторон панно. Не переоценивайте себя, не пугайте себя, не надо. Кстати, не поговорить ли мне с Гиацинтовым?
   - О чем?
   - Ну, скажем, о его сотрудничестве с нами.
   - Это с кем же?
   - С вами и со мной.
   - Вы с ума сошли! Этот зверь нас немедленно уничтожит.
   - Да?
   - Конечно! Вы его не знаете, я зато его очень хорошо знаю!
   - Горяч?
   - Только на охоте. В жизни хитер, как дьявол.
   - Алекс, молю, не отказывайтесь - я принес вам немного денег, это фунты, они тоже хорошо ходят, повеселитесь или переведите на ваш счет и не записывайте в реестр долгов.
   - Если бы вы жили все время рядом со мной, я бы так не волновался. Когда вы подле - я спокоен.
   - Может статься, я к вам перееду. А что? У нас будет прелестный дом. Заведем девочек из Южной Америки, они все танцовщицы и душки. Нет?
   - Перестаньте, право.
   - Ну, до свиданья, Алекс, я буду послезавтра, мне хочется увезти вас куда-нибудь и развеселить.
   ВЛАДИВОСТОК
   _____________________________________________________________________
   Исаев спускался по Алеутскому - к вокзалу. Все заборы были заклеены приказом главнокомандующего Молчанова: <Братья! Тот, в ком горит любовь к Родине, придет в наши ряды, наша награда - деревянный крест. Мы смертники. Мы не хотим жить без России, умираем за нее и будем умирать, пока она не воскреснет...>
   Исаев поднял воротник пальто и пошел дальше. Он шел и думал: <Наша награда - деревянный крест, мы - смертники. С такими лозунгами надо призывать тараканов жрать - все разбегутся. А почему такая глупость? Потому что писал и умильно плакал, любуясь собой и своим мужеством. В бронепоезде с теплым сортиром быть мужественным легко. В окопах на сорокаградусном морозе - трудней>.
   Сашенька обещала прийти к трем часам. Смешной человечек. Исаев вспомнил, как однажды он сказал Дзержинскому: <Не могу влюбиться, Феликс Эдмундович, потому что моей профессии противна любовь к женщине. Она расслабляет. Для меня любовь не спорт, который помогает набирать силы, для меня это нечто громадное, силы отбирающее>.
   Возле вокзала все тумбы были заклеены огромными объявлениями, куда как большими, чем молчановский приказ:
   <Новый боевик Макса Линдера в театре на улице Петра Великого, 81, под названием <Она поклялась любить только военных!> Слабонервных и страдающих ожирением просим не ходить, потому что никто из них не выдержит гомерического хохота>.
   <Для всех народов все дороги ведут в Рим, а для охотников-промысловиков во Владивостоке только одна - к Василию Петрову на Семеновский базар, нумер сорок первый>.
   Больше всех бросалось в глаза объявление:
   <Лучшая водка - <Нега Лазариди> тройной очистки. Светланская, 18. Мерси за внимание!>
   Исаев вспомнил: Унгерн, перед тем как повести свои войска на красную Сибирь и ДВР, дал интервью представителям американской и эмигрантской русской прессы. Он сказал: <Чтобы русские смогли побороть свою психически врожденную неполноценность, я ввел в моих войсках безграничное пользование водкой, опием и гашишем>.
   Другое объявление гласило:
   <Страшен человек, накормленный досыта, утверждает Библия. Приглашаем всех в нашу диетическую столовую. Гарантируем выход из-за стола с чувством легкого голода. Обслуживание - лучшие девушки города>.
   <Понятно, - подумал Исаев. - Над Библией глумятся, заманивают в бордель, сволочи. Пузатым старичкам только про диетическую столовую с девочками свистни, они все сразу поймут, сукины дети>.
   Сашенька - ломкая, быстрая, тоненькая - шла к Исаеву, чуть не бежала. С мороза румяная, красивая, раскосоглазая, словно японочка, улыбчивая; лицо доброе, есть такие женские лица: только глянь - и сразу делается радостно, даже если перед тем тоска была...
   - Вы замерзли, бедненький Максим Максимович?
   - Самую малость.
   - Зачем же вы на ветру стояли? Это неразумно.
   - Разум - это дикий зверь, его место под лавкой.
   - Что станем делать? - улыбнулась Сашенька.
   - Вы просили показать вам город с черного хода? Вот я и стану вам его показывать
   - Прекрасно. Откуда начнем?
   - С пакгаузов. Посмотрим, что привезли пароходы, видите, сколько их у причалов? Помните, в <Онегине>:
   Глядишь - и площадь запестрела.
   Все оживилось; здесь и там
   Бегут за делом и без дела,
   Однако больше по делам.
   Дитя расчета и отваги,
   Идет купец взглянуть на флаги,
   Проведать, шлют ли небеса
   Ему знакомы паруса.
   Какие новые товары
   Вступили нынче в карантин?
   Пришли ли бочки жданных вин?