До кухни мы не дошли. Полина открыла дверь в ванную и сказала:
   – Игорек, сначала вымой руки, полотенца все чистые, потом приходи в комнату, стол накрыт там.
   Ванная комната была среднего размера, примерно треть ее занимала ванна, в углу торчала раковина, над которой висел белый пластиковый шкафчик, а с противоположной стороны – унитаз, пол и стены покрывала светло-розовая кафельная плитка, ванна тоже была розовой. Я представил Полину в этой ванне, и у меня опять встал. Затем я вспомнил, что где-то здесь устроен потайной лаз, ведущий вниз – туда, где находится банк Клюквина. Быстренько вымыв руки, я присел и внимательно осмотрел весь пол, но люка не обнаружил. Ладно, потом Полина сама покажет, где он тут.
   Я вышел из ванной и услышал негромкую музыку Бетховена. Похоже, Полина включила магнитофон или проигрыватель. Первая комната, в которую я попал, показалась довольно большой. Посредине стоял круглый стол, накрытый розовой скатертью. Закусок и выпивок было так много, что я удивился и спросил Полину, которая сидела за столом и наливала из большой фарфоровой супницы в тарелку суп:
   – Полина, а вы еще гостей не ждете, случайно?
   Женщина улыбнулась, отчего на ее щечках появились чудесные ямочки:
   – Нет, Игорек, мы будем пировать вдвоем, садись напротив меня, я люблю смотреть мужчинам в глаза во время общения. Давай вначале немного выпьем водки, а то я чувствую себя немножечко неловко, хотя мы с тобой и взрослые люди, но сейчас я сильно стесняюсь и чувствую себя неопытной девчонкой.
   Полина покраснела и стала еще красивее. О, господи, ты впервые столкнул меня с женщиной, которая стесняется и краснеет. Как правило, стеснялся, краснел и подчинялся я. А сейчас стеснялась Полина, которой шестьдеся... нет, этого просто не может быть, ей не больше сорока пяти, а если взглянуть на ее руки и шею, то не больше тридцати пяти. Как же она жила, что сумела сохраниться так здорово?
   Я разлил в маленькие хрустальные рюмочки водку и сказал:
   – Полина, а вы очень шикарно выглядите, давайте немного выпьем, а то я тоже немного стесняюсь.
   И я покраснел, как молодой неопытный мальчик, потом мы чокнулись, взглянули друг другу в глаза, отчего мое сердце забилось в два раза быстрее, улыбнулись и выпили. Вкуса водки я не почувствовал, вероятно, от волнения, потом начал есть суп, а Полина заметила:
   – Странно, я не почувствовала вкуса водки, со мной это бывает, когда я сильно волнуюсь, но ведь мы с тобой знакомы уже сорок лет, я носила тебя на руках, не раз меняла пеленки и целовала тебя в попку, до трех лет ты всем это разрешал, Игорек. Но теперь ты стал зрелым мужчиной, и я тебя стесняюсь и сильно волнуюсь. Давай выпьем еще.
   Я разлил по рюмкам водку, она уже, видно, начала незаметно действовать, потому что мы перестали краснеть. Мы чокнулись, снова взглянули друг другу в глаза, улыбнулись и выпили. Водка приятно обожгла язык и гортань, а мой «боровичок» опять напрягся. Я отвел глаза от Полины и начал с аппетитом уплетать суп. Она тоже съела несколько ложек и сказала:
   – Мой последний муж считал, что я не умею готовить, и поэтому питался в ресторанах.
   Я оторвался от супа, который показался мне необыкновенно вкусным, и предположил:
   – У вашего последнего супруга был испорченный вкус. А мне очень нравится ваш грибной суп.
   Полина улыбнулась:
   – Игорек, но это не грибной суп, это солянка с польскими колбасками.
   Я пожал плечами:
   – Да какая разница, солянка или грибной суп, главное, чтобы было вкусно.
   Музыка Бетховена прервалась. Полина встала из-за стола:
   – Сейчас я переверну пластинку. Игорек, тебе музыка не мешает? Мой последний муж не переваривал Бетховена.
   Я взмахнул правой рукой и сообщил:
   – Мне очень нравится Бетховен, тем более в негромком исполнении.
   Полина подошла к проигрывателю, который стоял на тумбочке рядом с широкой кроватью, укрытой толстым темно-красным пледом, перевернула пластинку и взглянула на меня. Я в это мгновение жадно рассматривал ее красивую желанную фигуру. О, какая женщина мне досталась! Спиртное продолжило свое действие, поэтому взгляда я не отвел. Снова зазвучала музыка, улыбающаяся Полина прошла на свое место, погрозила мне пальчиком и молвила:
   – Игорек, у тебя сейчас был такой свирепый взгляд людоеда, что я даже испугалась, давай лучше я угощу тебя мясом индейки, я тушила ее вместе с мясом утки и курицы, с брусникой и красным вином.
   – Хорошо, – согласился я, – для начала я согласен на мясо индейки.
   Полина положила на широкую фарфоровую тарелку большой кусок мяса, передала тарелку мне и сказала:
   – А мясо мы будем есть под красное вино, вон в той темной высокой бутылке натуральное красное французское, налей в фужеры до половины, вино очень пьяное, так что нам хватит и по половине.
   Я разлил вино по фужерам, понюхал свой и удивился, потому что не уловил запаха вина: из фужера пахло свежими розами и мятой. Полина спросила:
   – Ну, и как тебе запах, нравится или нет?
   Я кивнул:
   – Да, это мой любимый запах, кстати, я нес тебе розы, но твоя соседка решила, что букет ей. Если честно, я вначале подумал, что она – это ты, и хотел уже убежать, потому что сильно ее испугался.
   Полина рассмеялась и спросила:
   – Ну, а сейчас ты сбежать не хочешь?
   Я замотал головой:
   – Нет, сейчас меня отсюда можно вытолкать только при помощи бульдозера.
   Полина удовлетворенно заулыбалась:
   – Не бойся, Игорек, я заинтересована в тебе гораздо больше, чем ты во мне. Наверное, я это должна скрывать от тебя, но я человек искренний, два года без мужчины для такой женщины, как я, прошли очень тяжело, тем более что в моем возрасте каждый год может оказаться последним.
   Я удивился и спросил:
   – Полина, но ведь для такой красивой женщины, как вы, очень легко найти себе друга, почему же вы этого не сделали?
   Полина взглянула мне в глаза и призналась:
   – Игорек, но я хотела, чтобы этим мужчиной был ты, а твоя мама была против, вот мы два года с ней и торговались, пока в ее голове не созрел этот дурацкий план с ограблением.
   – Почему дурацкий? – спросил я.
   – Да потому что вас же могут поймать на месте преступления и убить или посадить.
   Я спросил:
   – А вы разве не будете участвовать в этом спектакле?
   Полина замотала головой:
   – Нет, боже упаси, я не люблю рисковать жизнью ради денег, я только открою вам люк, а потом закрою его и все.
   – Полина, но если наша операция провалится, вас тоже привлекут как соучастницу.
   Полина снова пристально взглянула мне в глаза и сказала:
   – Я знаю об этом, но ради двух недель с тобой я решила рискнуть, потому что кто не рискует, тот не достигает вершин.
   От пристального взгляда женщины мое сердце опять ускорилось, а член возбудился. Не отводя взгляда, я спросил:
   – Но разве две недели со мной это вершина?
   Женщина кивнула:
   – Для меня – да, а теперь пора выпить вина, мне оно очень нравится, а мой бывший муж считал его мочой козлиной, потому что сам пил только коньяк.
   Мы чокнулись фужерами, не переставая смотреть друг другу в глаза, и выпили вино до дна. Таких вкусных вин я еще не пил, светлое радужное облако проникло в мой желудок и начало заполнять все мое тело. Когда оно добралось до головы, я почувствовал себя помолодевшим и крылатым.
   Полина спросила:
   – Ну что, чувствуешь крылья за спиной?
   – Да, – ответил я, – мне кажется, я смогу сейчас взлететь.
   Полина поднялась (о, как же она красива и желанна!), подошла ко мне почти вплотную, взяла за руку, отчего моя голова закружилась еще сильнее, и приказала:
   – Закрой глаза, милый, и встань, пожалуйста.
   Я послушно встал со стула, закрыл глаза и почувствовал, как женщина прижимается ко мне своим восхитительным упругим телом (о, какое молодое и упругое у нее тело!), потом она поцеловала меня сладко и долго, так сладко меня еще никто не целовал, затем слегка куснула меня за мочку уха и сказала:
   – Игорек, любимый, я больше не могу терпеть, возьми меня на кровати, на ней я не спала еще ни с одним мужчиной.
   За несколько секунд я сорвал с нее беленькую кофточку и красную юбку, под ними больше ничего не оказалось, швырнул все это на пол, почти мгновенно сорвал все с себя, тоже швырнул на пол, подхватил великолепное тело Полины на руки (она оказалась не тяжелее деталей, с которыми я работаю в качестве токаря), отнес на кровать, несколько секунд на нее с восхищением смотрел, потому что с такими женщинами я никогда не занимался сексом, а потом не смог себя сдержать и вошел в нее до упора. Ее влажная пещерка впустила моего боровика, плотно обжала его, и началась наша чудесная и стремительная гонка. Мы оба спешили, словно подростки, но тормозить не хотели. Через минуту я кончил, и Полина кончила почти сразу же вслед за мной, но останавливаться и отдыхать мы не собирались, потому что у Полины два года не было мужчины, а у меня никогда не было такой женщины.
   Примерно через полчаса я кончил повторно, и великолепная женщина сделала то же самое. Мы продолжили дальше в той же позе: она снизу, обхватив мою талию ногами, а я сверху, опираясь на колени и кисти рук. Я смотрел сверху, как мой горбатый толстый боровик входит в ее шикарную пещерку, и не мог насмотреться. О, это было самое красивое зрелище, какое я когда-либо видел! Да, да, прожив сорок лет, я не видел ничего более красивого. А Полина любила меня с закрытыми глазами. Только сейчас я понял, что мы не трахались, как с моей бывшей «одношкольницей», мы не занимались сексом, как с обоими моими Александрами, – мы любили друг друга под музыку Бетховена и не могли насытиться.
   В себя мы пришли около двенадцати часов ночи. Музыка не играла, Полина была уже сверху. Она поцеловала меня в щеку и прошептала:
   – Ну вот, наконец-то мы с тобой и встретились, мой самый красивый мужчина.
   Я удивился:
   – Но меня все, в том числе и мама, считают уродом.
   Полина снова поцеловала меня и сказала:
   – Для меня ты всегда был самым красивым мужчиной, – потом улыбнулась и уснула у меня на груди.
   Я подумал, что все предыдущие ее мужики были редкостными чудищами, если она назвала меня красавцем среди них. И еще я подумал: как хорошо, что я не испугался и решился прийти сюда.
   Как сказала однажды моя мама, под лежачего мужчину женщина не затечет.
 
   А во сне мы с моей мамой грабили банк. Мы шли по огромному помещению вдоль длинного, без начала и конца, стола, на котором через каждый метр стоял сейф. Мама играючи открывала его консервным ножом и шла к следующему, а я с огромной корзиной в руках подскакивал к уже вскрытому и выгребал из него... протухшие селедочные головы. Я загружал их в корзину и спешил к следующему вскрытому мамой сейфу. Малое количество голов меня смущало, и я спросил:
   – Мам, а почему голов так мало? Нам не хватит даже расплатиться с ментами, которые охраняют выход.
   Мама уверенно вскрыла следующий сейф и сказала:
   – Зато сейфам нет конца, а это означает, что хватит всем – и ментам, и бандитам, и твоим пятерым детям, и Полине, которая уважает селедочные головы не меньше остальных.
   Я уточнил:
   – Мам, но я-то совсем не уважаю селедочные головы и рисковать ради них своей собственной головой не хочу.
   Мама вскрыла очередной сейф и рявкнула:
   – Молчать, головастик, твои вкусы никого не интересуют, ты маленький винтик, который обязан выполнять свою функцию – так установлено богом. Понял?
   Мама была большой и страшно сильной, как в моем пятилетнем возрасте, когда она частенько порола меня широким солдатским ремнем, чтобы усмирить во мне дьявола неповиновения. Я испуганно сказал:
   – Понял, – выгреб из очередного сейфа несколько десятков тухлых селедочных голов и направился к следующему железному ящику.
   Так продолжалось довольно долго: привычно и легко мама вскрывала очередной сейф консервным ножом и шла к следующему, я брел вслед за ней, выгребал очередную порцию тухлых селедочных голов в свою корзину и уже ни о чем не думал, потому что мама всегда обо всем знала лучше меня. Время остановилось...
   Мама открыла наконец последний сейф, я выгреб оттуда три вонючих селедочных головы и увидел, что моя огромная корзина наполнена доверху. Мама вытерла белым платочком вспотевшее лицо и сказала:
   – Ну вот, головастик, курочка по зернышку любое поле выклюет, теперь мы богаты, а это означает – свободны, можем поехать в Париж, а можем и на Багамы. Ты куда желаешь?
   Я улыбнулся и уверенно ответил:
   – А я хочу остаться у Полины, у меня никогда не было такой красивой женщины.
   Мама фыркнула, взмахнула рукой, в которой был зажат консервный нож, и насмешливо сообщила:
   – Полина – это миф на две недели; она исчезнет, а деньги останутся, и ты сможешь выбирать среди молодых самок.
   Мы дошли до запертых дверей, мама громко стукнула, они отворились, и мы оказались в маленьком прокуренном помещении. Две огромные крысы в полицейских формах сидели за столом, курили и пили водку из огромных стаканов. Увидев нас, старшая по званию произнесла басом:
   – Платите дань, господа грабители.
   Я подошел к столу, поставил рядом со старшим корзину, тот понюхал головы, выбрал несколько самых крупных, махнул лапой и сказал:
   – Можете идти дальше. Митрич, открой им двери.
   Младший по званию открыл нам двери, и мы очутились в следующем маленьком прокуренном помещении, там хозяйничали две огромные собаки в полицейских формах, они курили и тоже пили водку, но уже из нормальных стаканов. Я подошел к старшему, открыл корзину, он тоже понюхал протухшие головы селедок, выбрал самые крупные и прорычал:
   – Все в порядке, Дальтон, пропускай их дальше.
   Младший по званию Дальтон открыл двери в следующее помещение, и мы с мамой прошли в него и увидели за столом здоровенного питона в полицейской форме, он увлеченно читал томик Шекспира «Гамлет». Оторвавшись от чтения и увидев нас, он улыбнулся, показав беззубую пасть, и прошипел:
   – Привет, Мария, я не видел тебя тысячу лет. Кто этот красавец рядом с тобой?
   Мама вдруг сделалась вдвое меньше, подтолкнула меня к питону и сообщила почти шепотом:
   – Господин Спирин, это же ваш сынок Игорек, он носит мою фамилию Арбатов, но по крови – это ваш сын, у вас с ним абсолютно одинаковые лица.
   Питон Спирин улыбчиво на меня посмотрел и сказал:
   – Да уж, моя сперма оказалась сильнее Константиновой, покажи, сынок, что у вас осталось в кошелке?
   На ватных ногах я подошел к столу, с ужасом глядя на родного отца, поставил корзину рядом с книгой Шекспира и, как маленький, спрятался за маму, которая объяснила:
   – Господин Спирин, мы взяли все, что было в сейфах, можете не сомневаться.
   Питон расплылся в улыбке:
   – Я тебе верю, Мария Арбатова, потому что все время ты любила Константина, а родила от меня, можешь взять три самых маленьких головки, их вам хватит и на Париж с достойной жизнью, и на Багамы с их проститутками. Кстати, Игорь, а ты любишь Шекспира?
   – Люблю, – ответил я и проснулся, потому что Полина начала щекотать меня под мышками, а я очень этого не любил.
   Моя женщина оказалась уже чисто вымытой под душем и одетой в темно-вишневый халат до пят. Никакой косметики на лице не было, и больше сорока лет ей дал бы только какой-нибудь женоненавистник-мужчина либо другая женщина. Рядом с кроватью стоял столик на колесиках, на котором красовались две большие чашки с кофе и яичница, поджаренная с помидорами, ветчиной и луком. Я удивился и спросил:
   – Полина, а откуда вы знаете мои вкусы?
   Женщина погрозила мне пальцем и сказала:
   – Давай перейдем на «ты», мы же всю ночь занимались с тобой любовью, а о твоих вкусах мне легко догадаться, ведь Мария моя очень давняя подруга. Кстати, о курении можешь забыть, потому что я не курю и не терплю курильщиков. Глотни немного кофе, и желание курить исчезнет.
   Курить мне действительно хотелось очень сильно, потому что я курильщик с десятилетним стажем, а последнюю сигарету выкурил вчера в баре, когда пил для храбрости коньяк. Голова болела, сердце тоже, тело тряслось, словно с большого перепоя, но вчера мы почти не пили алкоголя – меня «колбасило» от недостатка никотина. Я жалобным голосом проговорил:
   – Полина, если я не выкурю хотя бы одну сигаретку, то наверняка умру.
   Полина улыбнулась и еще раз посоветовала:
   – Дурачок, глотни немного кофе, и все пройдет, я знаю, о чем говорю.
   Я неуверенно взял красивую темно-синюю чашку с дымящимся кофе, от которого кроме запаха кофе веяло еще и ароматами роз, мяты и еще каких-то неведомых мне травок, сделал небольшой глоток и вдруг почувствовал почти мгновенное небольшое облегчение. Я сделал второй глоток, потом третий и допил чашку до дна. Болезненное состояние исчезло, и мне расхотелось курить. Я с улыбкой взглянул на Полину, которая успела отойти к окну, и спросил:
   – Полина, а что это за чудный напиток ты мне подсунула и не в нем ли кроется секрет твоей молодости? Если его продавать, то можно неплохо заработать.
   Полина обернулась, и ее лицо сделалось грустным, она сказала:
   – Ты такой же материалист, как и твой папаша Спирин, я этого не уважаю, потому что жизнь полна стихов и музыки. Я могу сказать тебе, что в этом напитке нет никакого секрета, его тяжело и дорого приготовить, поэтому его массовое изготовление нерентабельно, но могу также сказать, что в нем есть секрет, как во всем на свете. Ты лучше ешь свой завтрак и пойдем гулять, я уже тысячу лет не была в Павловском парке.
   Почти не удивившись известию об отце, я взялся за яичницу с ветчиной, луком и помидорами, которая оказалась необыкновенно вкусной (дома по утрам я обычно пил только несладкий чай с тонкими кусками булки – старшая Александра боялась потолстеть и частенько сидела на диете), и сказал:
   – А мне сегодня приснился мой отец Спирин в образе огромного питона в полицейской форме, он читал «Гамлета» и сделал мне комплимент относительно моей внешности, вернее, комплимент сказала мама, она тоже была во сне, так вот, мама сказала, что у меня и у Спирина абсолютно похожие лица.
   Полина, стоявшая у окна, не согласилась:
   – Дмитрий не был похож на питона, внешность у него, конечно, с точки зрения многих, была довольно специфическая, но это был мужчина в моем вкусе: сильный и красивый, как божественный кузнец Гефест.
   Я заулыбался и сказал:
   – Вот чудеса, я только в сорок лет узнал, что моего отца зовут не Константин, а Дмитрий. Константин Арбатов, судя по фотографиям, был красивым мужчиной, и мама моя тоже красивая женщина, поэтому меня всегда удивляло, что я на них совершенно не похож, а мама все время меня убеждала, что мой папа – Константин Арбатов. Не пойму, зачем она это делала?
   Полина пожала плечами:
   – Она очень любила Константина и ненавидела Спирина, потому что всегда боялась его несокрушимой воли. Я же не выносила Константина, потому что он был безвольным слизняком, что он и доказал своим сумасшедшим поступком – спился за два года и умер прямо в постели твоей матери от передозировки алкоголя, сердце не выдержало такого издевательства и остановилось. Представляешь, «скорая» прибыла через три минуты после вызова, и его не смогли откачать, а мужику было всего-то чуть за тридцать. А твой отец Дмитрий совершенно не такой, его ерундой с пути выбранного не собьешь, даже если это не совсем истинный путь, да и внешне он красивее Костика в десять раз, как Гефест во много раз красивее этого женственного Аполлона. Теперь понял, почему ты, а не кто-нибудь другой в моей постели?
   Я с аппетитом доел завтрак и ответил:
   – Теперь понял, моя богиня. Меня моя внешность не пугает, потому что я привык к ней с рождения, меня пугает и восхищает твоя, потому что с такими красотками я еще не спал, обычно девяносто девять и девять десятых процентов красивых женщин смеялись надо мной, и я к этому привык и не обращал внимания, а тут вдруг судьба подарила мне тебя, и я не знаю, что делать.
   Я встал с кровати, подошел сзади к Полине, положил руки ей на плечи, поцеловал в абсолютно черные, без малейшей седины, волосы, и повторил:
   – Я вытащил выигрышный билет и не знаю, что с ним делать. А от твоих волос пахнет розами и мятой, как вчера. Каким шампунем ты пользуешься?
   Полина резко развернулась, прижалась ко мне, крепко обняла мою мускулистую спину и проговорила:
   – Розы и мята – это мой запах, и моему последнему супругу он страшно не нравился, он покупал мне шампуни с другими запахами и обливал ими с головы до ног.
   Я бережно обнял эту бесподобную женщину и сказал:
   – Он несомненно был дураком, у тебя божественный запах, меня он пьянит, как песнь соловья в весеннем лесу.
   Женщина не согласилась:
   – Но песнь соловья и запах моего тела – это же совершенно разные вещи.
   Я пожал плечами:
   – Я лишь попробовал выразить свои ощущения.
   Полина поцеловала меня в губы и сообщила то, что я уже и так давно почувствовал:
   – Игоречек, а твой «божественный молоток» уже встал.
   Странно, одна из моих Александр называла его боровиком, вторая – пузатым кашалотом, одноклассница Бубнякова – пнем безобразным, а тут – «божественный молоток». Это название мне понравилось больше всего. Я довольно заулыбался, легко поднял Полину на руки и отнес ее к постели, шепнув:
   – А в Павловск мы поедем чуточку позднее.
   Полина возбужденно засмеялась и согласилась со мной:
   – Да, Игоречек, Павловск немного подождет.
   Мы любили друг друга до вечера, забыв обо всем на свете, кроме еды, конечно – каждые два-три часа мы выскакивали на кухню и съедали за четверых, точнее, я съедал за троих, а Полина только за себя, она мало ела, поэтому я всякий раз спрашивал ее:
   – Полина, милая, а я не пугаю тебя своим зверским аппетитом?
   Полина мотала головой из стороны в сторону и успокаивала меня:
   – Не переживай, Игоречек, сильные мужчины и должны много кушать.
   Я удивился:
   – Странно, а все мои женщины считали меня слабым.
   Улыбающаяся Полина подложила в мою тарелку еды и заключила:
   – Милый, значит, это были не твои женщины.
   Уже далеко за полночь мы уснули в объятиях друг друга, улыбающиеся и удовлетворенные. Спасибо тебе, господи, за царский подарок.
 
   Рано утром Полина разбудила меня:
   – Вставай, Игоречек, ведь сегодня уже понедельник и тебе пора ехать на работу, завтрак на столе в кухне.
   Твою мать! О работе, об этой сраной работе я абсолютно забыл. Время в объятиях Полины остановилось, и два дня промелькнули, как две секунды. Банк мы еще не ограбили, значит, надо ехать на завод и точить металл.
   Я принял душ, почистил зубы, натянул на себя парадный костюм, в котором приехал в гости к Полине, и вошел в кухню. На столе стояло несколько видов салатов, дымящийся плов из баранины в огромной тарелке и большая чашка знаменитого Полининого кофе, рецепт которого она мне так и не открыла. На Полине был надет светлый коротенький халатик, почти полностью оголяющий ее стройные ноги, я поцеловал ее в румяную щеку и буркнул:
   – На завтрак я съел бы тебя, царица.
   Она улыбнулась, довольно сильно оттолкнула меня и сказала:
   – Меня ты съешь на ужин, милый, а сейчас быстрее жуй, ты почти опаздываешь.
   Я взглянул на часы, согласился с Полиной, сел за стол, умял все ею приготовленное, вызвав улыбку на ее божественном лице, и поехал на завод. По дороге я вдруг понял, как мне следует поступить: я возьму внеплановый отпуск по семейным обстоятельствам, ведь у меня пятеро детей и начальник мне не откажет, впрочем, если он помнит последний вечер, то не откажет наверняка. Твою мать! За эти два дня с Полиной я совсем забыл о последней сцене на заводе. Не знаю теперь, как со Славиком и Кацем встречаться. Во всем виноват спирт. Все, спирта больше не пью.
   Как говорит моя мама, если мужчина безвольный и слабый, значит, им плохо управляет его женщина.
   А мной управляют целых три женщины – Львица, Козерог и Рыба (чуть было не сказал Лебедь, Рак и Щука)...
 
   Большинство людей в автобусе дремало, потому что час еще был ранний и люди не успели до конца проснуться. Только один маленький мужичок неопределенного возраста, стоявший рядом со мной, пел довольно громко старую военную песню «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“». От мужичка сильно пахло водочно-пивным перегаром, на первом же повороте он упал на меня и сказал:
   – Извини, братишка, сегодня в море выходить опасно, потому что штормит сильно, не менее семи баллов, хотя вчера было не меньше девяти и ничего, все выжили, так что будем выходить в любой шторм. Так командарму можешь и доложить, кавторанг носатый, у вас, у кавторангов всегда такие огромные носы и маленькие глазки.
   Я пообещал доложить командарму, что в Багдаде все спокойно, и вышел из автобуса, потому что он тормознул рядом с моим заводом.
   Через десять минут я пожал руку начальника цеха Каца и сообщил, что мне необходим отпуск вне графика из-за семейных обстоятельств. Кац не стал возражать, потому что многие болевшие из бригады в конце лета вышли на работу и в эту самую минуту вместе с бригадиром Власовым уже привычно заряжались перед сменой техническим спиртом. Я написал заявление, начальник цеха его прочитал, сказал, что отпускные мне сейчас не начислят, и вдруг спросил:
   – Игорь, а ты знаешь, что Славик Ершов повесился у себя дома на крюке для лампы? А перед этим он позвонил мне и сообщил, что жизнь без тебя и твоей взаимной любви ему не нужна, а поскольку ты любишь меня (и он это видел в пятницу собственными глазами), то он уходит из жизни по собственной воле, что он и сделал, дурррак.