этимнельзя убить...
   Лео пролаял три раза, и я понял, что он со мной не совсем согласен, я погрозил ему пальцем и сказал:
   – Подумай, Лео... ведь и Лука Мудищев не убивал своей елдой ту женщину, он лишь отправил ее в нокаут, а уж потом она умерла от сердечной недостаточности, как и мой Палкин... А он, говнюк, еще и пытался меня изнасиловать.
   Пес гневно зарычал, показав клыки.
   – Знаешь, Лео, а тебе очень повезло!.. В Петербурге почти пять миллионов нищих... а ты увязался за настоящим миллионером... два месяца назад мы с мамой добыли почти три миллиона долларов... такие деньги ты и не нюхал. А я уже держал их в руках, правда, особой радости я тогда не испытал... но, может быть, это потому, что я сорок лет сам был нищим и привык к этому, и не чувствовал дискомфорта... потому что я оптимист, а оптимисты радуются жизни всегда... если, конечно, они здоровы... И если в твоей голове хватает мозгов, ты от меня не отстанешь.
   Пес и так не отставал, видимо, мозгов в его голове хватало.
   – Хотя если мамы дома нет, – продолжил я, – пир придется перенести на другое время...
   Пес резко тормознул и сел на хвост.
   – Не расстраивайся, – крикнул я обернувшись, – в таком случае мы побежим к моей Полине, и она уж не оставит нас голодными.
   Лео радостно залаял и быстро догнал меня.
   Когда мы пробегали мимо станции метро «Лесная», за нами увязались еще две собаки – грязная лохматая болонка и старый, с отвислыми щеками боксер, но Лео грозно рыкнул на них, и они отвалили.
   Дальше до самого маминого дома мы бежали молча, потому что понимали друг друга и без слов и потому что я уже начал уставать. Возле самого подъезда я остановился, минут пять глубоко дышал, а Лео сидел рядом и смотрел на меня, потом я погладил собаку по голове и сказал:
   – Лео, подожди меня на улице, я возьму у мамы чего-нибудь съестного (у нее в холодильнике всегда есть что-нибудь вкусненькое) и принесу тебе, а потом мы подумаем, где ты будешь жить. Александры тебя не примут, потому что относятся к собакам так же, как мама, а как относится к животным Полина, я не знаю, и это надо выяснить.
   Лео негромко тявкнул, давая понять, что он подождет столько, сколько нужно, но неплохо бы все-таки не затягивать это дело, а я закрыл перед его носом дверь и побежал наверх.
   Добежав до цели, я сходу нажал на мамин звонок и минуты две безрезультатно звонил, потом увидел бумажку, засунутую в щель между дверью и коробкой, вытащил ее, развернул и прочитал записку: «Сын, ключи у соседей». Я позвонил к соседям, и через минуту соседка Валентина Петровна вручила мне ключ со словами:
   – А Мария к морю уехала.
   Ничего не понимая, я вошел в мамину квартиру, закрыл за собой дверь, снял с себя грязную фуфайку, бросил ее на пол, прошел на кухню, взял с плиты чайник с холодной кипяченой водой и стал пить, не отрываясь (так же жадно пил один из героев фильма «Белое солнце пустыни» Саид, когда Сухов нашел его закопанным по горло в песок). Затем я вымыл руки и лицо, вытерся белоснежным кухонным полотенцем (мама бы, увидев это, тут же бы и заругалась, потому что, с ее точки зрения, умываться нужно в ванной комнате, а не на кухне), потом подошел к холодильнику и увидел почтовый конверт, на котором было написано: «Моему сыну». Улыбаясь, я вскрыл его, достал сложенный вдвое лист, развернул и прочитал письмо, написанное маминым почерком:
   «Здравствуй, головастик. Когда ты будешь читать это послание, мы с Полинкой уже будем купаться в Тихом океане, потому что мы с ней заслужили это нашей нерушимой любовью – любовью, которую мы пронесли сквозь годы. Да, сын, да, мы любим друг друга уже сорок три года, и наша любовь всегда оказывалась выше маленьких и больших приключений с мужиками – приматами, стоящими на более низкой ступени развития. Вы нас никогда не поймете, а мы вас поймем всегда, потому что очень легко понять сексуально озабоченных орангутангов, и если у мужчин отнять их постоянную секс-озабоченность, то смысл их жизни исчезает, и они превращаются в ноль, не прими это как оскорбление.
   Мою квартиру я оставляю за собой, потому что лет через пять-семь обязательно загляну в Петербург на недельку-другую, а вот Полина свою квартиру оставляет тебе, потому что среди ее самцов ты оказался самым лучшим. Все документы, заверенные нотариусом, лежат в секретере, а мужа у Полинки никакого нет и не было, эту легенду мы придумали для тебя. А всю комбинацию с ограблением банка придумала Полинка, у нее гениальные мозги, я была всего лишь исполнителем. Полинка, солнышко, оставила для тебя в буфете кофе со специальными добавками, которое поможет тебе сохранить оптимизм, обязательно завари и выпей его сразу как прочтешь письмо. Полина хотела оставить для тебя и немного денежек, но я воспротивилась, потому что у тебя, сын, две прекрасные женщины, которые тебя по-своему любят, и пятеро детей, которых ты обязан кормить, а для этого необходима абсолютная самостоятельность, которую я тебе и дарую. Сорок лет – это уже солидный возраст, и ты должен понять, что твои дела никто за тебя не сделает, и если бы я не любила тебя истинной материнской любовью, то наверняка бы оставила денег (ты ведь знаешь, я никогда для тебя не скупилась), но я этого не сделала, потому что люблю. Запомни, головастик, самостоятельный человек должен сам ограбить свой банк, как говорил поэт Евгений Баратынский».
   Как моя мама сама говорит, понять женщину – это объять необъятное.
   Я перечитал письмо тридцать три раза, прежде чем до меня дошло его содержание. Господи, да меня, кажется, опять кинули!.. В горле вдруг образовался сухой неприятный колючий ком, а сердце бешено заколотилось, потом остановилось, несколько секунд не работало и снова бешено забилось, из глаз потекли слезы, и я громко-громко заплакал (точно так же я плакал в далеком детстве, когда меня кто-нибудь сильно обижал). Через несколько минут я немного успокоился, но не стал возиться с кофе, а открыл холодильник, достал оттуда слегка початую бутылку коньяка, отвинтил пробку и выпил половину точно противное лекарство, затем вытер слезы с лица, допил до дна, бросил бутылку на пол, достал вторую, нераспечатанную, открыл ее, сел на табурет и снова стал пить едкую, пахнущую клопами жидкость. Я пил быстрыми глотками, словно в бутылке был не коньяк, а какая-то дрянь. Допив до дна, я бросил пустую бутылку на пол, забрался ногами на табурет, открыл окно, встал на подоконник и решительно шагнул вниз...
 
   Не могу сказать, что было дальше. Очнулся я внутри белого облака. Своего тела я не ощущал, рядом находился белый ангел с женским лицом.
   Я протер глаза: ангел с белыми крыльями преобразился в симпатичную женщину в белом халате. Она сидела на краю кровати, на которой под белой простыней лежал я, держала меня за левую руку и, похоже, считала мой пульс. Рядом стояла капельница, и какое-то лекарство затекало мне в вену. Судя по всему, это был не потусторонний мир.
   Увидев, что я открыл глаза, женщина смущенно улыбнулась и сказала:
   – Доброе утро, каскадер. Считайте, что вы родились в рубашке.
   Я удивился и спросил:
   – А почему каскадер?
   Доктор объяснила:
   – Вчера, Игорь Арбатов, вы выпрыгнули с пятого этажа и попали прямо на кучу песка, который привезли строители. Но вас бы, наверное, не скоро обнаружили, если бы не пес, который поднял вой под окнами дома. Можете считать его своим спасителем. Вообще-то, с алкоголем, Арбатов, шутки плохи, в следующую пьянку такой кучи может и не оказаться. Ответьте, Игорь Арбатов, зачем вы выпрыгнули из окна?
   Я стал вспоминать:
   – Видите ли, вчера я очень сильно обиделся на мою маму и любимую женщину, выпил немного коньяка и... все получилось само собой.
   Врач перестала считать мой пульс, оставила в покое мою руку и погрозила мне пальцем:
   – Арбатов, но ведь вы уже большой мальчик сорока лет, а большие мальчики вначале думают, а потом делают. Ладно, не буду читать вам мораль, вы у нас полежите две-три недели, потому что у вас сотрясение мозга и ушибы, а потом я бы посоветовала вам обдумать хорошенько случившееся и сделать выводы.
   Симпатичная врач ушла из палаты, а я закрыл глаза и стал обдумать случившееся: «Господи, и почему же я такой дурак? Чуть не покончил с собой, а ведь мне всего сорок лет, и это даже не половина, это ближе к одной трети, если учесть, что у меня много родственников-долгожителей...» Но потом я вспомнил, что любимые женщины меня предали, и подумал: может быть, зря я остался жив. Если все женщины такие и им нельзя верить, то зачем жить?
   Больше обдумывать было нечего, я приподнялся на локте, огляделся и увидел, что в маленькой палате кроме меня лежат еще восемь человек, и кровати стоят в два ряда.
   Сосед справа, представившийся Виталием, повернулся ко мне и сказал:
   – Тебе, друг, страшно повезло. Ты попал, как и все мы, в самую старую и самую грязную больницу Петербурга, значит, ты быстро поправишься, чтобы скорее ее покинуть. Если только не помрешь.
   Сосед слева, накаченный парень с марлевой повязкой на носу, назвавшийся Юрой, добавил:
   – Старик, скажи спасибо, что тебя не бросили сразу в морг, потому что от трупа тебя было трудно отличить. К тому же вчера, когда тебя привезли, весь медперсонал больницы отмечал День медицинского работника, и если бы не врач Наталья Ивановна, которая всю ночь просидела возле тебя, ты если не вчера, то сегодня наверняка перекочевал бы в палату для жмуриков. Но Наталья как увидела твоего Буцефала между ног, так и не отходила от тебя до самого утра. – И он захохотал.
   Я приподнял простыню, увидел себя обнаженным и спросил:
   – А что, в больнице нет пижам?
   – И простыней, между прочим, тоже, – разъяснил первый сосед Виталий, – здесь все со своими простынями, а с тобой Юра поделился, а то у нас мог развиться комплекс неполноценности из-за твоего «жеребчика». А вообще, здесь нет даже лекарств. Но это объяснимо: главврач больницы господин Джовадзе заключил договор с директором ближайшего кладбища господином Мамашвили, там два квадратных метра равняются по цене однокомнатной квартире, поэтому лечить нас невыгодно. Медсестер здесь тоже нет, на всю больницу одна медсестра, никто сюда не хочет идти работать из-за маленькой зарплаты и ужасных условий, вот Наталье Ивановне и приходится вкалывать и за медсестру, и за всех врачей, потому что остальные до сих пор не пришли в себя после вчерашнего. Впрочем, хирурги здесь и в другие дни пьют спирт, чтобы руки во время операций не дрожали.
   «Точно как токари на нашем заводе», – подумал я.
   Часа через два в палату вошла та самая симпатичная женщина в белом халате, которую я увидел в образе ангела, когда очнулся. Это и была Наталья Ивановна, она села на мою кровать, посчитала мой пульс и сказала:
   – Ну вот, ваше сердечко уже работает почти нормально, но вам, Арбатов, пить алкоголь не рекомендуется, потому что вы реагируйте на него неадекватно, больше ста граммов за раз не пейте.
   Виталий возразил за меня:
   – Но русские мужики пьют литрами и по-другому не умеют, потому что их отцы и деды пили ведрами.
   Врач строго на него посмотрела:
   – Душков, это выдумки советских идеологов, они сами наживались на водке и спаивали страну, потому что деньги для них были важнее здоровья нации. На самом деле русские мужики при царе пили очень мало, так как много работали и были зажиточными людьми, и вы как писатель должны это знать.
   – Я пишу романы о современной жизни, о нас с вами, – сказал Душков, улыбаясь.
   Врач потянулась, чтобы поправить капельницу, и из разреза в ее халате выглянула стройная восхитительная ножка, при виде которой мой пульс снова нарушился. Женщина перехватила мой взгляд, покраснела, поправила халат, поднялась с моей кровати и сказала:
   – Душков, когда жидкость в бутылке дойдет вот до этой полоски, позовете меня, медсестры Гали сегодня нет, мне за всех сегодня приходится отдуваться.
   Наталья Ивановна вышла из палаты, а Юра воскликнул:
   – Заметили? Наталья Ивановна покраснела, как девушка восемнадцати лет, кто-то из нас ей явно нравится. Я со сломанным носом – вряд ли.
   Виталий усмехнулся:
   – До появления Арбатова она не краснела, значит, он-то ее и заинтересовал, вернее, не он, а его могучий «Илья Муромец», ведь женщины вначале влюбляются в наши члены, а уже потом в наши поступки. Надо мне позаимствовать у Игоря его выдающийся инструмент для моего героя Бессмертного.
   – Как это – позаимствовать? – не понял я.
   – Не в прямом смысле, конечно, – усмехнулся писатель. – Кастрировать тебя я не собираюсь.
   Юра поинтересовался:
   – Игорь, а жена у тебя есть?
   – Есть, – ответил я.
   – Ну, значит, ты изменишь ей с симпатичной докторшей, потому что ты ее должник, она из-за тебя всю ночь не спала, а долг платежом красен
   – Но я не хочу никому изменять, – возразил я.
   Юра удивился:
   – Ты что, больной что ли? С таким прибором можно половину Питера перепробовать.
   Виталий подтвердил:
   – Нормальный мужчина должен иногда изменять своей половине, чтобы взбодрить себя новыми ощущениями, иначе можно охладеть к своей жене и семья разрушится. Вот мой герой Бессмертный после каждой новой любовницы возвращается к своей подруге Елене и любит ее в тысячу раз сильнее, и она это ценит и не мешает ему.
   Лысый и немощный с виду старик, лежащей у самой двери, проскрипел:
   – Ты не прав, Душков, я вот моей Татьяне никогда не изменял и горжусь этим, а наш брак продержался почти пятьдесят лет, пока она, голубушка, не умерла, царство ей небесное.
   Виталий заметил:
   – Пахомыч, но ведь ты нам всем рассказывал, что ты девственник и ни разу в жизни в женщину не входил.
   Старичок гордо подтвердил:
   – Да, я девственник и горжусь этим, и моя жена тоже была девственницей, и сейчас она в раю, а вы все, похотливые животные, будете в аду кипеть в котлах со смолой, а я буду иногда спускаться к вам из рая и подбрасывать в огонь дров, чтобы вы не скучали, исчадия ада, тьфу!
   Старичок плюнул на пол, поднялся, кряхтя, с постели и поковылял прочь из палаты.
   – Если Пахомыч будет подбрасывать дрова в огонь, значит он черт! – заключил Юрий, и они с Виталием громко заржали.
   Душков, перестав смеяться, посочувствовал:
   – Вообще-то жалко старика, пятьдесят лет прожил с женой и ни разу не вошел в ее необитаемую пещерку, вся жизнь насмарку. А жить ему осталось, врачи говорят, не больше месяца...
   Тут он увидел, что лекарство в моей бутылочке подходит к нужной отметке, и поспешил за доктором.
   Через минуту появилась симпатичная Наталья Ивановна, вытащила иглу из моей вены, свернула капельницу и, взглянув в мои глаза, опять покраснела и молча покинула палату. А я подумал, что в другой раз был бы очень доволен тем, что мной, не самым красивым мужчиной, заинтересовалась такая видная женщина, но после того как меня предали две мои самые близкие женщины, мне надо перестать быть таким доверчивым.
   Потом я задремал и очнулся уже вечером – оттого, что сильно захотел по малой нужде. Я открыл глаза и обалдел: рядом сидела старшая Александра и выкладывала из сумки в тумбочку бананы и яблоки. Увидев, что я проснулся, она сказала:
   – Ну, Игорь ты нас и перепугал: сначала где-то пропадал два месяца (нам звонили, что ты в срочной командировке, но на заводе ничего об этом не знают), а вчера звонит соседка твоей мамы и говорит, что тебя увезла «скорая». Доктор сказала, что ничего страшного нет, и через пару недель тебя выпишут, а что случилось на самом деле?
   Я улыбнулся:
   – Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся – гипс, закрытый перелом.
   Глаза Александры испуганно распахнулись:
   – Какой перелом? Ты что меня пугаешь?
   Я погладил ее худощавое колено:
   – Александра, не переживай так сильно, это же фраза из фильма «Бриллиантовая рука», помнишь?
   Александра успокоилась:
   – Ну слава богу, если ты шутишь, значит, жить будешь... А почему в палате так много людей, здесь же, как в конюшне, нечем дышать?
   Виталий ответил за меня:
   – Главврач заинтересован в большой смертности, у него договор с директором ближайшего кладбища, там сейчас место для могилы стоит, как однокомнатная квартира, это очень выгодный бизнес.
   Глаза Александры снова стали увеличиваться, но ее поспешил успокоить Юра:
   – Вы не слушайте этого болтуна, он вечно напридумывает кучу всяких небылиц и ищет потом наивных слушателей, потому что он писатель, а они любят наврать!
   Виталий не согласился:
   – Вообще-то, молодой человек, я не вру, а фантазирую, а это абсолютно разные вещи.
   Александра нахмурилась, встала с кровати, поцеловала меня в щеку и, сообщив, что мальчики здоровы, а она придет ко мне завтра и принесет постельное белье, вышла из палаты.
   А Юра заметил:
   – Рядом с тобой, Арбатов, она почти красавица.
   Я собрался все-таки пойти пописать, но в эту минуту в палату влетала младшая Александра с сумкой в руках. Увидев меня, она погрозила мне пальцем, заулыбалась, стремительно подошла к кровати, села на край, поцеловала меня в щеку и сказала:
   – Игоречек, солнышко, ты переполошил нас до потери пульса, позвонила твоя жена... Ой, ты знаешь, твоя мама нас познакомила, у тебя такая милая жена, мы теперь иногда общаемся... И вот вчера твоя жена позвонила и сказала, что ты попал в больницу. Игоречек, что случилось?
   Я повторил свою версию:
   – Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся – гипс, закрытый перелом.
   Глаза Шурочки лукаво заблестели, она положила руку на мой прикрытый простынею детородной орган и прошептала:
   – Надеюсь, не в этом месте.
   Юра захихикал (он находился ближе всех и услышал эту реплику).
   Шура раскрыла тумбочку и стала перекладывать в нее из сумки яблоки и бананы. Потом она села, тесно прижавшись ко мне своей толстенькой попкой, сморщила носик и сказала:
   – Фи, как противно у вас тут пахнет, бедненькие мужчинки, вы бы хотя бы форточку открыли.
   Виталий фыркнул:
   – А в этих окнах форточек нет, столяры были пьяные и забыли про форточки, а если мы раскроем окно, то нас продует, потому что за окном октябрь. Впрочем, главврач на это и рассчитывает: у него договор с администрацией ближайшего кладбища, там два квадратных метра для могилы равняются по цене однокомнатной квартире, и чем больше трупов, тем больше прибыли.
   Шура заулыбалась:
   – Игоречек, но тебя это не должно пугать, потому что тебя мы в таком случае кремируем, а твой пепел я использую на даче твоей мамы, в прошлом году там очень плохо росли помидоры. Ну, все, я побежала, а то девочки сидят там одни, приду завтра и принесу простыни. А вы бы хоть дверь не закрывали, а то не доживете до выписки в такой атмосфере.
   Александра чмокнула меня в щеку и выскочила из палаты, эффектно виляя своей попкой.
   Юра спросил:
   – Если первая женщина была жена, то кто же эта красотка?
   – Тоже жена, – ответил я, – вернее, первая – это официальная жена, а вторая – любовница, но, по сути, она тоже мне жена, потому что у нас три дочери. А от первой Александры два сына, так что я не девственник, как ваш Пахомыч, но мне на это наплевать и я бы согласился стать девственником.
   Виталий расхохотался:
   – Ну, голубчик, это уже непоправимо. Вот у Пахомыча еще есть выбор, и он мог бы расстаться со своей девственностью.
   Я пожал плечами и собрался идти в туалет, но тут дверь в палату снова приотворилась, и на пороге нарисовался (вот уже никак не ожидал!..) Слава Ершов. В одной руке он держал букет гвоздик, а в другой полиэтиленовый пакет с бананами и яблоками. Странное дело: я обрадовался ему больше, чем своим женщинам. Может быть, мне следовало родиться «голубым» и любить мужчин, а не этих непостоянных женщин? Но, как говорит Душков, это непоправимо.
   Славик молча сел на край моей кровати, положил пакет и цветы на тумбочку и вытащил из кармана рабочей куртки закупоренную бумажной пробкой бутылку:
   – А это тебе от нашей бригады.
   Я предложил выпить всем находящимся в палате. Юра с Виталием охотно согласились и подсели ближе со своими кружками. Пахомыч (он уже вернулся на свое место) отказался, потому что он, по его словам, за всю жизнь не принял ни капли алкоголя и не хочет уподобляться свинье на старости лет. А несколько человек в дальнем углу палаты вообще никак не отреагировали на мое предложение.
   Пахомыч снова громко плюнул и вышел, а Славик разлил на четверых сразу всю бутылку, мы чокнулись, сказали друг другу: «Пусть земля нам будет пухом», – выпили, и тотчас все с вопросительными лицами повернулись к Славику. У Славы лицо вытянулось и тоже стало вопросительным. Он сунул нос в стакан, понюхал и выругался:
   – Знаю я, чьи это проделки, твою мать! Завтра я Ильичу задам: вместо спирта налил, гад, воды.
   – Это забавно, – усмехнулся Душков, – я обязательно использую это в каком-нибудь своем новом романе.
   – А я подвешу Ильича за яйца, – скромно пообещал Славик. – Кстати, чем у вас тут так воняет?! Хуже, чем у нас в цеху, где мы никогда не проветриваем.
   Виталий охотно рассказал ему о договоре главврача с администрацией кладбища.
   Когда Славик ушел, Душков поинтересовался:
   – Игорь, а это кто был? Он смотрел на тебя еще более ласково, чем твои жены.
   Я не стал ничего объяснять, потому что мне не терпелось скорее рвануть в туалет, я уже спустил ноги с кровати, но тут дверь в палату с треском распахнулась и вошла полная немолодая уборщица со шваброй и ведром воды.
   – Не вставать, пока не помою! – гаркнула она, после чего поводила носом, оценила аромат нашей палаты и заорала визгливым голосом:
   – Кто насрал в палате?! Завтра же нажалуюсь главврачу, и вас всех отсюда выкинут! До туалета что ли не дойти, уроды гнойные!
   Женщина минут пять мыла пол и все это время громко ругалась, а потом, уже уходя, проворчала:
   – Говна на полу я не нашла, и слава богу, значит, кто-то из вас насрал прямо в кровать, а это уже не входит в мою компетенцию, с постелями утром разберется сестра Галя.
   Уборщица вышла, а мужчина у стены, до сих пор молча читавший журнал «Не скучай!», проговорил:
   – Неужели здесь так хреново пахнет, я, к примеру, ничего не чувствую.
   Виталий объяснил:
   – Мы все здесь успели притерпеться к запаху, поэтому и не ощущаем его, хотя, возможно, у нас и вправду не очень свежий воздух, но это естественно, потому что больные люди всегда плохо пахнут.
   В палату в эту минуту вошел Пахомыч, который где-то проветривался, и Юра спросил:
   – Пахомыч, тебя не было полчаса, значит, ты успел от нашего запаха отвыкнуть, чем здесь пахнет?
   Старик доковылял до своей кровати, долго прицеливался, наконец сел на нее, почесал свою лысую голову и ответил:
   – Женщиной, конечно, только у них такой божественный запах. Моя Татьяна, царство ей небесное, когда была жива, тоже так пахла, не запах, а веселие для моего мужского носа.
   Виталий восхитился:
   – Вот что значит девственник – сразу учуял запах женщины! Действительно тут были две очаровательные дамы.
   Пахомыч добавил:
   – Правда, кроме запаха женщины, тут много других ароматов... не таких приятных.
   Юра не вытерпел:
   – Пахомыч, а мне эти ароматы напоминает о твоем ночном «пулеметном огне».
   Пахомыч засмеялся, показав единственный зуб, и сообщил:
   – Дак вчера же в обед давали гороховый суп, а у меня после гороха немного крутит живот, моя Татьяна, царство ей небесное, всегда после гороха сбегала к своей сестре и жила пару дней у нее, а потом возвращалась.
   Тут я вспомнил, что меня давно подпирает желание помочиться (я не делал этого со вчерашнего дня!). Вскочив с кровати и намотав на бедра простыню, я вылетел в коридор и засеменил босыми ступнями по холодному изодранному линолеуму в нужную сторону, лавируя между кроватями лежащих в коридоре больных. Юра мне перед тем подробно объяснил, что в начале нужно свернуть направо, потом налево, потом еще раз налево, подняться на второй этаж, потому что наш туалет на ремонте, и, открыв дверь с табличкой «Посторонним не входить», преодолеть подсобное помещение, в котором стоят каталки, и попасть наконец к желанному унитазу, единственному на все хирургическое отделение.
   Я бежал и чувствовал, что еще несколько секунд – и моча фонтаном вырвется из меня на свободу, твою мать! Я свернул направо, перепрыгнул через стоящего на четвереньках и блюющего черноволосого мужчину в белом халате (вероятно, это был доктор, немного перебравший вчера за праздничным столом), потом я свернул налево, оббежал двух целующихся девушек, снова свернул налево, пробежал по стоявшей на полу доске с шахматными фигурками, сидевшие на корточках игроки что-то закричали мне вслед, но выяснять, что им надо, уже не было возможности. Я взлетел на второй этаж, нашел нужную дверь с нужной табличкой – о, скорее, скорее! – заскочил в подсобное помещение, где стояли каталки, и, подбегая уже к нужной мне двери (О, боже, только бы дотерпеть!), приподнял простыню, освободив раздувшийся член, влетел в туалет с единственным желанием выплеснуть из себя это море жидкости и... наткнулся на докторшу Наталью Ивановну, которая смазывала чем-то ляжку молодой женщины, лежащей на операционном столе. Доктор взглянула на мой торчащий член, покраснела и строго сказала:
   – Арбатов, туалет в другом коридоре, поначалу все путаются и забегают сюда, но через пару дней вы привыкнете, идите отсюда и не смущайте больную.