Сенин Валерий. Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка»

   Я выхожу из маленькой комнатки в освещенный коридор и сталкиваюсь нос к носу со здоровенным блондином лет тридцати также в пятнистой форме. Оружия при нем не видно. Он говорит:
   – Здравствуйте, Арбатов, а вы педант, сейчас ровно двадцать два ноль-ноль, и дипломат с вами. Очень хорошо, давайте его мне.
   Он протягивает руку в моем направлении, и в этот момент моя везучая правая рука привычно замахивается, дипломат описывает полуокружность и... каким-то образом гигант оказывается слева от меня. В тот же миг его могучая ножища в огромном черном ботинке бьет меня в солнечное сплетение с такой силой, что я теряю сознание.
 
   Прихожу я в себя привязанным к стулу в какой-то темной комнатке, мой рот надежно заклеен скотчем. Я сижу в пяти метрах от открытой в соседнюю комнату двери. Там под яркой лампой стоит широкая кровать, на которой лежит уже знакомый мне, но сейчас обнаженный блондин, а на нем, спиной ко мне, двигается вверх-вниз пухленькая фигуристая женщина. Я заворожено смотрю на ее шикарную попку и узнаю наконец младшую Александру.
   «Боже мой! Этот урод насилует мою женщину!» – мысленно кричу я, пытаюсь разорвать веревки и скотч, но это мне не удается. Привязали меня надежно. Минуты две я безуспешно дергаюсь, и вдруг до меня доходит, что Александру вовсе не насилуют, она трахается добровольно. Я слышу ее голос:
   – Макс, а Игорь точно не пришел к десяти?
   – Да, я позвонил ему ровно в десять, и он сообщил, что проспал и подойдет к одиннадцати часам.
   Не переставая двигаться, Александра говорит:
   – Ну, это в его стиле, он, наверное, выпил сто граммов водки и вырубился, но до одиннадцати еще сорок минут... Макс, как приятно, я сейчас кончу...
   Александра садится до упора вниз и начинает быстро двигаться в горизонтальном направлении справа налево и обратно. Я не вижу ее глаз, но в такие моменты они всегда закрываются. А сейчас она должна поднять руки вверх и заверещать придавленной кошкой. Через десять секунд Александра поднимает руки вверх и верещит, как несильно придавленная кошка, то есть не очень громко. Потом она прижимается своими крупными грудями к мускулистой груди блондина, целует того в губы и говорит:
   – Ах, Максик, я уже кончила, а ты как всегда неутомим.
   Блондин начинает массировать своими мощными ладонями ее попку и говорит:
   – А я еще не кончил, но у нас, Сашура, еще есть время.
   Он кладет Александру спиной на кровать, садится между ее ног и резко дергает ее на себя. Мой жеребец встает на дыбы, я не могу не возбуждаться, когда рядом со мной трахаются два красивых человека. Блондин Макс, бесспорно, тоже красив. Александра, судя по всему, не знает о моем присутствии, а вот ее блондинистый трахатель знает прекрасно, он оборачивается в моем направлении, улыбается и поднимает вверх большой палец правой руки, а потом подается вперед и начинает загонять свой член в маленькую пещерку моей женщины почти до мошонки. Александра снова возбуждается, закрывает глаза, задирает вверх свои красивые ножки, и мне очень хочется присоединиться к этим двум. Ревность собственника, в первое мгновение меня ослепившая, слабеет, и я с удовольствием любуюсь красивым зрелищем. А этот тупой Макс даже и не подозревает, что любимой женщине я могу разрешить все.
   Впрочем, Александра тоже об этом не знает. Но и сам я, оказывается, недостаточно знаю себя: через минуту могучий приступ ревности снова ослепляет меня, тело мое изгибается и корчится в судорогах. Я дышу, как загнанная лошадь, и мысленно ору так громко, что не будь на моем рте скотча, меня бы услышали на Дворцовой площади: «Шлюха! И это ты, преданная мне женщина?! Мать троих детей! Шлюха!!!»
   Так же мысленно я затыкаюсь, потому что у меня возникает ощущение, будто меня посадили на кол, как героя фильма «Пан Володыевский». Твою мать. Так можно и помереть. Никогда бы не подумал, что ревность так мучительна. Тем более, что измена происходит на моих глазах.
   А как говорит моя мама, если ты становишься свидетелем измены и не вмешиваешься, то ты делаешься участником группового секса.
   Конечно, без этих сраных веревок на моем теле я бы им показал... Но этот изощренный садист Макс привязал меня к стулу. Он намерен меня помучить и у него это получается. Я чувствую себя использованным и выброшенным на помойку рваным презервативом.
   Сейчас я понимаю господина Отелло. Такое надругательство невозможно вынести бездействуя. Он и не мог не убить. А я бы убивать не стал, я бы просто плюнул, встал и ушел подальше от этого гадкого места, где шлюха Александра, моя бывшая любовница – не буду больше с ней жить – спаривается с кобелем Максом. Я ненавижу их обоих! Пошли они все в жопу, животные, похожие на людей.
   А я сам? Я-то живу еще и с женой Александрой, которая о младшей Александре даже не знает. Последняя мысль меня немного трезвит и убавляет мой гнев. Получается, что я такое же животное, как и они. Да уж... Это открытие меня неожиданно успокаивает. Судороги прекращаются, дыхание восстанавливается. Я открываю глаза и вижу, как красивый блондин трахает мою Александру. Она обхватила его поясницу ногами и ритмично двигается навстречу его мощным толчкам. Я бы сейчас на месте Макса включил музыку. Под музыку удовольствие от секса увеличивается.
   Блондин вдруг неожиданно спрашивает:
   – Сашура, а почему ты от меня ушла к этому старому уроду?
   Я не соглашаюсь, потому что не считаю себя старым, но мои возражения никто не слышит.
   Александра отвечает:
   – Макс, дорогой, но я же тебя не любила, мы были всего лишь сексуальными партнерами, а Игорь не урод, он очень красивый мужчина, самый лучший мужчина в моей жизни, моя вторая половинка, великолепный козерожек, я трахаюсь сейчас с тобой и мечтаю о нем.
   Я мысленно аплодирую Александре и мысленно показываю Максу средний палец моей правой руки. Он привязал меня к стулу с завязанным ртом и трахает мою женщину перед моими глазами, но, по сути, я трахаю его, потому что Александра только что высказала, что я ее люблю гораздо лучше и наши с ней тела и темпераменты тоже совпадают намного гармоничнее. Мое настроение улучшается до такой степени, что я даже пытаюсь улыбаться и отмечаю про себя, что самец Макс действует довольно однообразно. Уже минут семь он долбит нежнейшую пещерку моей Александры, не меняя ни темпа, ни траектории движений. Знай себе долбит и долбит, как будто забивает кувалдой металлический прут в бетонный пол. А Александра и я не любим однообразия, мы творческие люди и ко всему стараемся подходить с выдумкой.
   Александра опять кончает и соскальзывает с мокрого блестящего члена. Ха-ха! Да разве это член?! Стручок кривой, а не член! Теперь мне понятно, почему Александра от него ушла.
   Александра соскальзывает с этого жалкого стручка, так как после оргазма она не выносит инородных предметов внутри себя. Но Максу на это наплевать, он снова с силой входит и снова начинает долбить. Глаза Александры уже открыты, она лежит на спине, безвольно раскинув ноги, не двигаясь, и смотрит в потолок. Теперь я тем более понимаю, почему они расстались. Этому могучему самцу абсолютно наплевать на женщину, он думает только о своих удовольствиях и своем теле. Проходит полчаса долбежки, и Макс наконец-то начинает кончать, он басовито стонет, рычит, царапает плечи Александры, потом в финале произносит: «Ой, мамочка моя» – и отваливает в сторону. Ложится на спину и лежит минут пять с идиотической улыбкой на лице (неужели и я после секса улыбаюсь так же?). А лицо Александры равнодушно. Она зевает и говорит:
   – Максим, уже одиннадцать часов, нам пора одеваться, сейчас придет Игорек.
   Макс перестает идиотически улыбаться, открывает глаза и сообщает:
   – А твой Игорь вон в той темной комнате целый час сидит и смотрит спектакль. – Макс выкрикивает в моем направлении: – Эй, Арбатов, как тебе понравился спектакль?! Ты посмотрел его от начала до конца, твоя подруга очень здорово подмахивает.
   Побледневшая Александра вскакивает с кровати, вбегает в темную комнату, включает свет и, увидев меня, восклицает:
   – О господи, Игоречек, и кто же тебя привязал к стулу? Макс, зачем ты это сделал?
   Макс, одеваясь, отвечает:
   – Я думаю, детка, после того, что здесь случилось, тебе придется поискать другого мужика, и этим мужиком могу стать я. Дипломат, кстати, у меня, а это означает, что я стал чрезвычайно богатым человеком. Сашка, я брошу свою проклятую службу, мы уедем с тобой за границу, купим яхту и никогда уже не будем работать. Это же кайф – не работать, никому не подчиняться! Мы будем жить, как короли, нет, даже лучше королей, потому что король – человек подневольный, а мы будем вольными птицами.
   Александра, сматывая с меня веревку, говорит:
   – Игоречек, Макс был моим вторым мужем, я тебе о нем не рассказывала, мы с ним прожили два года и разошлись.
   Снова вмешивается Макс:
   – Сашура, мы купим особняк за миллион долларов на берегу теплого океана и забудем этот вонючий болотный город, построенный в жопе сумасшедшим царем, а мы уедем из этой жопы. Я ненавижу Россию, потому что она и есть огромная жопа, здесь никогда не будет нормальной веселой жизни, потому что русские – это сумасшедшие, а жить среди сумасшедших – противно и скучно.
   Плачущая Александра наконец-то развязывает мои руки, которых я почти не чувствую, и начинает их растирать, приговаривая:
   – Родненький мой козерожек, твои ручки затекли, сейчас, милый, я тебе помогу.
   Она начинает активно растирать мои руки, а Макс, застегнув последнюю пуговицу на своем комбинезоне, говорит:
   – Сашка, судьба поставила тебя сегодня перед выбором: либо рядом со мной, молодым, красивым и сказочно богатым, вступить в райскую жизнь и оторваться на полную катушку, либо с этим старым уродом остаться в жопе и до конца жизни плавать в дерьме. Что выбираешь, детка?
   Мои руки наконец-то оживают. Я отстраняю плачущую Александру и начинаю сдирать скотч с лица. О, это тоже весьма болезненная процедура. Я сдираю скотч и говорю:
   – Александра, ты была права, дипломат надо было выкинуть сразу же, но люди – дураки и сами этого не понимают. Знаешь, а я у тебя стал алкашом: выпил почти целый литр водки за полчаса и прибежал сюда. Представляешь, целый литр водки на меня не подействовал! А ты, мой козерожек дорогой, очень красивая девочка, и трахаешься ты красиво, я со стороны увидел это впервые.
   Я хлопаю женщину по ее голенькой толстенькой попке. Она улыбается сквозь слезы, садится ко мне на колени, обнимает за шею, утыкается мне в щеку и плачет. А я тоже плачу, потому что в груди скопилось так много различных волнений, что от них необходимо избавиться. Я плачу, улыбаюсь, глажу двумя руками ее гладкое тело и приговариваю:
   – Козерожек мой родненький, козерожек мой родненький.
   Моя мама часто повторяет вслед за французами: если женщина перед тобой в чем-то виновата, попроси у нее прощения.
   – Сашенька, прости меня, – говорю я, – это я тебя подставил.
   – Это ты меня прости, я испорченная женщина, – всхлипывает Шура.
   – Нет, ты моя любимая женщина.
   Макс в это время вытаскивает из-под кровати дипломат, открывает его своим ключом и говорит:
   – Хватит сопли размазывать. Смотрите сюда, дурачье, такого вы больше не увидите.
   Александра продолжает всхлипывать и не обращает на его слова никакого внимания. А я с любопытством смотрю на горку сияющих даже сквозь полиэтилен прозрачных камешков и думаю: «Люди действительно сумасшедшие, если убивают друг друга из-за побрякушек». А потом какая-то сила заставляет меня снять Александру с моих коленей. Я встаю со стула, слегка разминаю ноги, прихватываю у стены биллиардный кий и неслышно иду в сторону Макса, стоящего ко мне спиной. Он в это время разрывает несколько упаковок и запускает свои лапищи в груду алмазов, потом начинает пересыпать их из ладони в ладонь и что-то довольно бормочет себе под нос. Сашенька за моей спиной не издает ни звука. А я, сжимая увесистый кий двумя руками, приближаюсь к Максу на расстояние удара, замахиваюсь и... получаю сильнейший удар ботинком в солнечное сплетение. Задыхаясь, я падаю на пол и хватаюсь за живот. А Макс закрывает дипломат, берет его за ручку и спрашивает Александру:
   – Ну как, ты выбрала, с кем пойдешь?
   Александра подбегает ко мне, приседает рядом и кричит злым голосом:
   – Ты сволочь, Макс, не смей бить моего мужчину и вообще, пошел ты...!
   Я впервые слышу, как Александра матерится и смеюсь, не обращая внимания на боль в животе, хотя мой смех больше напоминает кашель. Александра смотрит на меня и тоже слабо улыбается.
   Макс, уже в дверях, пренебрежительно говорит:
   – Ну и дура, живи в дерьме, а я заведу себе гарем из молоденьких девушек, твое стареющее тело меня никогда особенно не возбуждало.
   Макс уходит, хлопнув дверью так сильно, что вся комната содрогается. А Саша обиженно спрашивает:
   – Игоречек, неужели у меня стареющее тело?
   Я хлопаю ее по голой попке и говорю:
   – У тебя шикарное тело, оно сводит меня с ума, а Макс просто хотел тебя обидеть. Давай одевайся и поедем домой, а то уже половина двенадцатого, и если мы опоздаем на последний троллейбус, нам придется идти пешком и нюхать Муринский ручей.
   Александра быстро одевается, и через пять минут мы выходим из проходной института, охранник не обращает на нас внимания. На улице сыплет мелкая снежная крупа, значит, потеплело, еще месяц – и конец зимы.
   В ста метрах от выхода мы видим Макса с кейсом в руке. Он подходит к большой черной машине, открывает дверцу, оборачивается и, увидев нас, машет рукой, затем садится на водительское сидение и тотчас же исчезает в огненном облаке. Звук от взрыва такой громкий, что звенит в ушах. Судя по всему, в автомобиль была кем-то заложена бомба. Машина Макса ярко горит, но из нее никто не выскакивает.
   И тут рядом с нами на асфальт с грохотом падает дымящееся крыло от автомобиля, и сразу вслед за ним – дипломат... целый и невредимый, лишь слегка закоптелый. От него исходит горчичный запах, наверное, запах взрывчатого вещества. Но я сквозь эту горечь ощущаю другой запах – запах морских пляжей, далеких экзотических стран, неведомых мне блюд, шикарных гостиниц, ресторанов и игорных залов. Наверное, это очень заразительный запах. Макс за ним погнался – и выскочил из жизни. Как бы нам не последовать за ним...
   – Давай лучше оставим дипломат здесь, – предлагаю я.
   Но Саша со мной не согласна:
   – Он сам прилетел к нам под ноги, значит, это вправду подарок судьбы, теперь я в этом не сомневаюсь. Это награда нам за все, что мы пережили, хватай его скорее и бежим, пока сюда не приехала милиция.
 
   На следующее утро я просыпаюсь оттого, что моим губам становится щекотно.
   – Сашенька, не надо, – говорю я, – ты же знаешь: я не люблю щекотки, перестань.
   Но Шура продолжает водить кончиками волос по моему лицу, шаловливая девчонка, сейчас я тебя тоже пощекочу!
   Я открываю глаза и вижу перед собой мохнатую усатую морду Жукова, он обнюхивает меня и щекочет усами. Я сбрасываю кота на пол и вспоминаю, что вчера поздно ночью я прибежал домой к старшей Александре с дипломатом, потому что в эти дни должен приехать Галкин (сегодня уже четверг) и алмазы в квартире у Шуры лучше не держать. А дома я никак не мог уснуть после всего, что случилось, и выпил валерьянки, и она неплохо подействовала: на часах одиннадцать, Александры рядом нет, она на работе, в квартире тишина – дети в школе. Я прокручиваю в памяти вчерашний день, и мне снова хочется выпить валерьянки или чего-нибудь более успокоительного.
   Что сейчас происходит там, у Шуры, у моего козерожка? Скорее всего, Галкин уже обнаружил труп на своем балконе (представляю, сколько было криков, если первой на мертвяка наткнулась его любовница, для встреч с которой он держит эту квартиру!)... Наверное, там уже работают сыщики, менты берут показания с соседей и с Сидорова, а тот рассказывает про то, как мы с ним забросили труп к Галкину, и про дипломат с алмазами. Потом допрашивают Шуру (сколько ей пришлось пережить за последние дни, и все из-за меня, придурка)... Менты из нее вытянут все, что она знает, они это умеют. Если все это так, то через час-полтора они позвонят в мою дверь, а если я не открою – дверь выломают.
   Лежать и ждать этого я не могу. Я вскакиваю и одеваюсь. Вчера я так и не позвонил маме, и она, может, всю ночь не спала. Но сейчас я ей звонить не буду, потому что не смогу объяснить, почему Сидоров в городе, а не в Пери на даче пилит дрова, и что случилось с самой дачей.
   Какой же я все же олух: разболтал этому алкашу про дипломат и про его содержимое, если бы не мой болтливый язык, сейчас все было бы хорошо: дипломат у нас, Сидоров в Пери и дача цела...
   Но, как говорит моя мама, болтливый мужчина хуже испорченного унитаза, потому что неисправим.
   Это как раз про меня.
   Я прячу дипломат под ванной и отправляюсь к младшей Александре.
   Из трамвая я выхожу на одну остановку раньше и до дома Александры иду пешком, причем все медленнее и медленнее. К подъезду я подхожу совсем немощным стариком, но ментовских машин у подъезда не видно. Наверное, они уже поехали ко мне – арестовывать... Я берусь за ручку двери, но дверь распахивается сама, и из подъезда прямо на меня вываливается Сидоров.
   – Здорово, брат! – кричит он, не давая мне опомниться, обдавая меня спиртовыми парами. – А ты где пропадаешь, блин, не заходишь, забыл друга?!
   – Слава, а твой сосед по балкону Галкин приехал?
   – Галкин, твой друг, приехал вчера вечером, артист вшивый!
   – Слава, ты чего так радуешься? – спрашиваю я хмуро.
   – Ладно тебе, шучу! – миролюбиво хлопает сосед меня по плечу. – Он не твой, он теперь мой друг, хороший оказался мужик, блин, лучше тебя...
   – Слава, а труп на своем балконе он уже нашел?
   – А как же! – радостно восклицает Сидоров, покачиваясь. – Еще как нашел! Если бы не я, не знаю, что бы он и делал. «Я, – говорю ему, – человек-кремень, под пытками молчать буду, хоть режь меня, хоть иглы в жопу загоняй, а про жмурика на твоем балконе никому не выдам». А он мне: «Слава, а откуда ты знаешь? Слава, а не хочешь заработать тысячу рублей? Помоги мне этот труп, не знаю откуда он взялся, блин, к твоему соседу следующему на балкон перебросить, не люблю я, – говорит, – с милицией объясняться, гастроли, понимаешь, времени, блин, нет». Игорь, от тысячи рублей и ты бы не смог отказаться.
   – Значит, труп теперь снова у нас с Шурой?! – истерически хохочу я.
   – Да нет, блин, не повезло: стали его к тебе на балкон переваливать да и обронили, блин, Галкин слабак оказался, не удержал. А обратно тащить тяжело вдвоем, хорошо, темно было – погрузили мы этого замороженного Галкину в машину и отвезли в парк, блин, с тебя бутылка.
   Я уже готов поставить и не одну бутылку, но не могу понять, зачем труп отвезли в парк.
   – Слава, а почему в парк? – спрашиваю я.
   – А куда его еще девать, блин? Посадили его там на скамейку, чин-чинарем – хорошо, он заморозился с подогнутыми ногами, – вставили в руку в бутылку пива открытую, а в другую – сигарету, сидит такой фраер, мороз ему пофиг. А сегодня с утречка начало меня колбасить, я и вспомнил, что у жмурика целая бутылка, блин. Деньги-то, что Галкин дал, мы вчера с моим батей и его дружками пробухали. Прибегаю туда, в Сосновку... твою мать! – пусто в бутылке, кто-то вперед меня успел. А этот сидит, ворон считает – не мог для друга пивка приберечь... Не знаю, что бы я и делал, если бы Галкин не налил. Два часа я ему свои стихи читал, а он, знаешь, Брежнева с Путиным так, блин, пародировал – натуральнее, чем у настоящих получилось, слово даю. И с собой вот бутылку дал, – Сидоров достает из кармана и трясет перед моим носом початой бутылкой водки. – Полюбил он меня, блин, черта хромоногого, а за что – сам не пойму. Пойдем, Игорь, выпьем за дружбу мужскую!
   Мне почему-то не хочется сегодня пить за мужскую дружбу, поэтому я прохожу мимо продолжающего болтать Сидорова, поднимаюсь на площадку, открываю своим ключом дверь (Саша, конечно, на работе), звоню по телефону маме и говорю ей, что у нас теперь все в порядке, кроме кое-каких проблем на даче, о которых я расскажу потом.
 
   А в субботу жена Александра опять тащит меня в Эрмитаж. Я несу дипломат, так как решили дома его не оставлять. Александра сказала, что ей спокойнее, когда ее будущее при ней. Мы запланировали так: завтра я еду в Пери и там вскрываю упорный чемоданчик труборезом на станке, потом мама придумывает, как сбыть алмазы, и после этого все мы отправляемся в заграничное путешествие. Ждать осталось немного, и эти последние деньки надо быть особенно осторожными и не допустить ошибки.
   Мы выходим из метро на канале Грибоедова, но не успеваем дойти до Дома книги, как нас догоняет элегантно одетый молодой человек, на вид ему лет шестнадцать, но держится он солиднее нас. Он просит:
   – Пожалуйста, назовите любое число, первое, какое придет вам в голову.
   – Девятнадцать, – говорю я. – Вчера мне как раз стукнуло девятнадцать лет.
   Молодой человек не замечает моей шутки, открывает какой-то талмуд в черной пластиковой обложке, водит по странице пальцем и наконец восклицает:
   – Невероятно! Вам чрезвычайно повезло: наше туристическое агентство «Нортохол-тур» в рекламных целях проводит живую лотерею, и число девятнадцать – это самый крупный выигрыш в этом году – путевка на Канарские острова на два лица! И вы – эти счастливчики, и вас как раз двое!
   Молодой человек выглядит необыкновенно счастливым, таких счастливых людей я еще не встречал, его лицо сияет, он не переставая улыбается, так он за нас рад. Бывают же такие удивительные люди! Сидоров бы назвал его альтруистом.
   Счастливый элегантный юноша протягивает нам большой конверт, на котором написано: «Фантастическая удача!!!» – и продолжает говорить:
   – Примите мои поздравления, друзья, ведь такое случается не часто! Наша фирма «Нортохол-тур» берет на себя все расходы, вам лишь остается внести по пятьсот рублей за оформление бумаг, но разве это деньги по сравнению с выигрышем, и вам ни о чем больше не нужно беспокоиться, билеты и визы будут готовы к вечеру, в вылет через два дня. Не забудьте взять с собой ласты, если они у вас есть, и купальные костюмы, если вы любите море, хотя все это вам при желании выдадут на месте совершенно бесплатно, скажите ваши размеры, я запишу. Вскрывайте скорее конверт!
   Я уже заинтригован и собираюсь вскрыть конверт, но жена отбирает его у меня и возвращает юному альтруисту со словами:
   – Извините, но мы и так уже отправляемся через два дня в турпоездку.
   Да, Александра права: нечего нам со своими миллионами размениваться на какие-то халявные лотереи.
   Как говорит моя мама, не гонись за двумя зайцами: пока будешь за ними бегать, у тебя сопрут оставленный без присмотра рюкзак.
   Я объясняю огорченному представителю агентства «Нортохол-тур»:
   – Понимаете, на прошлой неделе к нам подошел точно такой же очаровательный юноша из туристического агентства «Рога-копыта-тур» и также попросил назвать число. Мы назвали семьдесят пять, потому что моей жене как раз исполнилось семьдесят пять лет, – и выиграли путевку на Бермудские острова. Билеты и визы уже на руках.
   Молодой человек меняется в лице и кричит:
   – Этого не может быть! Не могли вам дать билеты! Это агентство – известные обманщики, они вас обязательно кинут!
   Мы идем дальше и через десять шагов слышим за спиной вновь счастливый молодой голос:
   – Тридцать пять – это самое счастливое число! Вам чрезвычайно повезло!..
 
   Недалеко от Зимнего к нам подходит нетрезвый мужчина в меховой куртке нараспашку и с медвежонком на поводке. Мужчина громко икает и говорит:
   – Господа, давайте червонец и можете сфотографировать, как медвежонок Путин пьет из банки сгущенку.
   Жена отвечает:
   – У нас нет фотоаппарата, дядя Миша, мы уже двадцать раз вам об этом говорили за последний месяц.
   Дядя Миша опять громко икает:
   – Да вы можете сказать и двести раз, все равно не запомню, ведь вы же все – картонные человечки с довольными лицами. Хорошо, давайте стольник – и медвежонок выпьет бутылку водки прямо из горла.
   Дядя Миша достает из сумки бутылку водки, открывает ее и повторяет:
   – Давайте стольничек, буржуи.
   Я готов отдать ему стольник, но у меня в кармане пятисотка одной бумажкой. У Александры, я знаю, есть деньги на билеты в музей, но она их не даст.
   – У нас нет стольника, дядя Миша, – оправдываюсь я, – и мы уже два раза видели, как Путин пьет водку.
   Дядя Миша громко икает и бубнит:
   – Ну и хрен с вами, нищаги голозадые, я и сам могу выпить.
   Он прикладывается к бутылке, а мы идем дальше.
   Александра посмеивается:
   – Знал бы он, что у нас в дипломате, наверное, предложил бы купить медведя. Но он же не знает, что мы богатенькие, почему он сердится?