– Держи, ракетоносец, ты неплохой самец, и я это знаю наверняка, можешь этим гордиться. Если появится желание увидеть меня, позвони в Большой дом и позови к телефону розовую Риту.
   Я кивнул:
   – Хорошо, – и вышел в открытую второй блондинкой дверь на волю.
   Спустившись по мраморной лестнице на первый этаж, я прошел через вертушку на проходной (охранника опять не было) и оказался на улице.
 
   Начинался новый день, солнце уже взошло над домами, а люди бежали по своим делам по Литейному проспекту.
   Итак, свершилось! Мамин план оказался гениальным: мы взяли ночью в банке Клюквина почти три миллиона баксов, теперь я не буду больше работать на заводе, куплю себе дом во Франции и буду ходить с детьми по музеям и выставкам Парижа... Тьфу, нет, что это я начал плести, я же люблю Полину, а она за границу не хочет, значит, туда мы отправим маму и обеих Александр с детьми, а я останусь здесь вместе с Полиной. О, мы купим красивый дом под Петербургом и проведем там медовый месяц, ах, Полина, сладкая женщина, насколько же ты круче этой розовой Риты из Большого дома. Мы проведем в своем доме остаток нашей жизни, потому что я очень хочу прожить этот остаток рядом с богиней любви.
   Я дошел до остановки автобуса, занял очередь, и через десять минут уже сидел на тринадцатом месте. Я не суеверный человек, поэтому сел на свое место с улыбкой и подумал, что мне сегодня должно повезти не меньше, чем ночью, а ночью мне действительно повезло: бандиты Клюквина приняли меня за своего и не убили, и из Большого дома после встречи с родственниками я тоже вышел живым и невредимым, не выиграв и не проиграв, а это уже неплохо.
   Как говорит моя мама, если ты сел играть с судьбой в азартные игры, будь внимателен: перед тобой опытный шулер.
   Вспомнив о бабуле, называвшей себя Надеждой Константиновной Крупской и уверенной в том, что Владимир Ленин подарил ей когда-то красный халатик, я рассмеялся. Дремлющий сосед слева открыл глаза, опасливо на меня покосился и спросил:
   – Что, в автобусе кончился бензин?
   Я его успокоил:
   – Нет, дорогой, с автобусом все нормально, просто я сегодня разговаривал с самой Надеждой Константиновной Крупской, бывшей женой Ленина, и она оказалась моей родной бабушкой. Я дожил до сорока лет и не знал, что моя бабуля жива. Представляете, как мне было радостно с ней общаться?
   Мужчина испуганно на меня посмотрел и кивнул:
   – Представляю.
   Потом он перелез через меня и удалился в заднюю часть автобуса, где еще были свободные места.
   Недалеко от станции метро «Академическая» в автобус вошли три здоровенных и высоченных мужика в кожаных куртках, застегнутых до подбородков, и в кожаных кепках. Один из них вдруг вытащил из-под куртки пистолет, выстрелил вверх и заорал:
   – Слушай команду! Всем старикам, женщинам и детям срочно покинуть автобус. Остаются только здоровые мужчины от двадцати лет до пятидесяти.
   Он повторно выстрелил вверх, и из автобуса быстренько выскочили женщины, старики и дети. Я тоже попытался выйти вместе с ними, поскольку в душе считал себя ребенком, но один из налетчиков ткнул меня пистолетом в живот, заставив сесть на свободное место, и приказал:
   – А ты, спецназовец, сядь на жопу. И сними с головы свой хренов колпак.
   Оказывается, в комнате блондинок я чисто машинально натянул на себя всю свою одежду, в том числе и шлем-маску. Удивительно, что на улице никто от меня не шарахался, наверное, думали, что так и надо.
   Я возразил:
   – Да я вообще-то не спецназовец, я обычный токарь с завода «Серп и молот», и за свою жизнь не трогал пальцем даже животных.
   Громила больно ткнул меня пистолетом в нос и приказал:
   – Молчи лучше, урод, а то в твоей уродской башке будет на одну дырочку больше, ясно?
   Я кивнул и замолчал, а «кожаный пиджак» с пистолетом заставил водителя пересесть в салон. Потом один из троицы сел за руль, а второй двинулся вдоль ряда кресел и стал заклеивать скотчем глаза всем оставшимся пассажирам. Через минуту и я потерял способность видеть. Автобус тронулся с места, и мы куда-то поехали.
   Вначале, кажется, мы повернули налево, потом вроде бы направо, потом снова налево, и я пришел к заключению, что мы движемся в противоположную от моего дома сторону. Судя по всему, нас взяли в заложники. Твою мать! Я же только час назад сумел выскользнуть живым и невредимым из самого Большого дома, а до этого мне удалось вырваться из бандитских лап, и вот теперь я опять попадаю в переделку. Судьба явно проверяет меня на прочность, но для каких целей? Впрочем, о своих целях она мне не расскажет.
   Ехали мы не меньше часа, в течение которого чьи-то руки четыре раза проверили надежность моей наклейки на глазах: захватчики, очевидно, очень не хотели, чтобы мы видели, куда нас везут, – но я, как и остальные мужчины, сидел спокойно. Против пистолета нет средства, кроме другого пистолета (или автомата), а у меня их не было, как и у девяносто девяти процентов обычных россиян.
   Автобус вдруг притормозил, повернул направо, остановился и забибикал. И сразу же где-то рядом залаяли собаки, лязгнул металл о металл, мы снова тронулись с места, немного проехали, снова остановились, после чего двигатель заглушили, и мужской голос приказал:
   – Граждане мужики, можете снять страховочные наклейки с глаз.
   Я торопливо оторвал полоску скотча с глаз, поморщился от боли, открыл глаза и увидел, что автобус стоит рядом с недостроенным зданием в два этажа, за которым торчало трехэтажное достроенное. Участок, размером примерно триста на триста метров был опоясан высоченным (не меньше шести метров) забором, по верху которого змеилась густая спираль колючей проволоки, а в углах торчали смотровые вышки с прожекторами, кое-где росли маленькие голубые ели, самая высокая была меньше метра.
   Один из захватчиков в салоне снова выстрелил в потолок и сообщил:
   – Граждане мужики, вам чрезвычайно повезло – вы будете достраивать дом самому депутату Палкину, а он за хорошую работу платит хорошие деньги. Тем, кто не умеет строить, придется научиться, потому что отсюда вы уйдете только после окончания всех работ. Тех, кто будет сопротивляться, мы пристрелим на месте, потому что мы серьезные люди, бунтовщиков и раздолбаев мы предупреждаем только один раз, во второй раз мы стреляем на поражение. Спецодежду и инструмент вам выдаст ваш прораб Пересветов. Жить будете в хороших условиях в трехместных номерах. У нас отличная кормежка три раза в сутки без ограничений в количестве, баня, бассейн, кинозал в вечернее время, раз в неделю к вам будут приезжать женщины для удовлетворения ваших самцовских инстинктов, но повторяю: отсюда вы сможете выйти только после окончания строительства. Чем лучше и быстрее вы построите, тем раньше отсюда уйдете. Повторяю для тупых: при попытке вырваться отсюда раньше срока охрана открывает огонь на поражение без предупредительного выстрела.
   Несколько мужчин начали объяснять, что они никогда не работали на стройке и толку от них не будет никакого. Распорядитель гаркнул:
   – Повторяю для идиотов: тех, кто не умеет строить, прораб научит или поставит в подсобники. И учиться вам придется очень быстро. Болтунам и бунтарям у нас не выжить, поэтому советую подчиниться силе и...
   Один из мужчин на заднем сидении визгливо закричал:
   – Я – уважаемый директор школы номер сорок восемь!.. И я найду на вас управу, потому что меня знают даже в Министерстве просвещения за три книги по педагогике! Сейчас я вас прищучу, – мужчина достал из кармана мобильник и принялся набирать номер.
   Один из захватчиков стремительно к нему подбежал и наотмашь ударил рукоятью пистолета в висок. Бледный директор школы упал к его ногам, а старший бандит прокричал:
   – Твою мать! Надо было обыскать всех этих пидоров с самого начала. Приходько, быстро обыщи, и если хоть у одного останется в карманах что-либо запрещенное типа мобильника или оружия, я тебе яйца оторву под корень, и ты знаешь, что это не шутка.
   Тот, который знал, что это не шутка, начал старательно нас обыскивать, а второй взвалил безжизненное тело директора на плечо и вынес его из автобуса.
   Главный подытожил:
   – Ну вот, одним бунтарем меньше, Крюкин отправил его на свидание с господином Ушинским. А сейчас всем выйти из автобуса и построиться.
   Мы вышли из автобуса и увидели улыбающегося маленького мужичка в фуфайке, застегнутой на все пуговицы, синих джинсах и кирзовых сапогах; он курил папиросу и улыбался нам так радостно, словно увидел старых друзей или родственников. Мужичок докурил папироску, выплюнул окурок нам под ноги и, не переставая улыбаться, сказал:
   – Здравствуйте, мои дорогие бойцы, я ваш прораб, Петр Пересветов, прошу любить и жаловать, с сегодняшнего дня и следующие за ним два месяца мы будем работать вместе. Вас двадцать человек, и я думаю, что за два месяца мы справимся, это достижимо, если даже среди вас не окажется строителей. Поднимите руки, кто умеет строить.
   Двенадцать человек подняли руки, а восемь, среди которых был и я, нет. Пересветов заулыбался еще радостнее и воскликнул:
   – Вот и прелестненько, бойцы! У нас есть восемь подсобников для двенадцати специалистов. А сейчас мы зайдем в прорабскую, и вы напишите договоры с моей строительной фирмой. У нас все официально и надежно, мы никого никогда не обманывали, потому что мы серьезная фирма, а с теми, кто не захочет писать договора, поговорит по-дружески наш начальник охраны товарищ Небаба.
   Предводитель группы бандитов ухмыльнулся и пообещал:
   – Тех, кто откажется подписывать договор, я отправлю вслед за директором школы на встречу с господином Ушинским.
   Желающих идти на встречу с Ушинским не оказалось, все двадцать человек молча и послушно зашли в прорабскую и подписали договоры с фирмой «Быстрострой», потом улыбающийся Пересветов выдал нам рабочие костюмы и сказал:
   – Бойцы, поздравляю вас с зачислением в нашу ударную бригаду, вам действительно повезло, потому что на обычных стройках строители получают в среднем по десять тысяч рублей в месяц, а у нас зарплата в три раза больше, потому что депутат Палкин – самый щедрый из депутатов Петербурга, и, оценив это по достоинству, в следующую избирательную компанию вы проголосуете за него. Ур-ра!
   Пересветов закричал «ура», а мы, двадцать человек, стояли молча с рабочей одеждой в руках и еще не до конца верили в реальность происходящего (конечно же, я говорю о своих впечатлениях, а что ощущали остальные заложники, я только предполагаю). Потом нас отвели в столовую на первом этаже трехэтажного здания и накормили до отвала макаронами с мясом. Пересветов ел вместе с нами и хвастался:
   – Здесь кормят на убой, любой может съесть две, три или четыре порции, а если есть желание, то и по пять, вот мне, к примеру, хватает и одной, но вам предстоит более активная работа, чем мне, поэтому ешьте больше – проживете дольше.
   Девятнадцать человек из бригады ели очень неохотно, и их можно было понять: наверняка они ночью спали, а утром перед работой завтракали, а вот я всю ночь провел в движении при сильнейшем нервном напряжении, и поэтому во мне проснулся зверский аппетит, я ел и не мог насытиться, словно голодал до этого не меньше недели. Остальные девятнадцать человек, не доевшие свои первые порции, удивленно смотрели, как я без особого труда расправляюсь с пятой. После пятой порции я перевел дух, а улыбающийся Пересветов сказал:
   – Ну вот и прелестненько, у нас появился стахановец. Как тебя зовут, герой?
   – Игорь Арбатов, – ответил я, потом поправился: – А может быть, Спирин, я сам уже точно не знаю...
   Улыбающийся прораб закурил беломорину и признался:
   – Мне по фиг, какая у тебя фамилия, будешь Арбатов-Спирин, главное, чтобы ты работал исправно и не ломался, ведь сломанные игрушки выбрасывают. А сейчас я отведу вас по вашим комнатам, вы переоденетесь, и мы пойдем работать.
   С первого этажа, где находилась столовая, нас провели на второй и распределили по семи комнатам: в шесть – по три человека, и в одну – два. Мне повезло, потому что я попал в последнюю. Хоть я и оптимист, но не люблю жить в общежитии, и если бы я мог выбирать, то выбрал бы одну комнату на меня одного, но мои желания здесь никого не волновали.
   В небольшой чистой комнате стояло две кровати, укрытые зелеными покрывалами, два стула, две тумбочки и два небольших шкафа для одежды. Веселый прораб, который вошел в комнату вслед за мной и моим новым соседом, сказал:
   – Через пятнадцать минут я жду вас в переодетом виде на улице, перед этим домом. И не вздумайте куролесить, здесь все контролируют очень серьезные люди: один неверный шаг – и вы можете погибнуть, как этот героический директор школы, его тело наверняка подбросят на шоссе под быстро идущий грузовик.
   Жизнерадостный прораб вышел из комнаты, а мой сосед, высокий молодой мужчина лет двадцати восьми с черным лицом, протянул мне черную руку и сказал:
   – Давай, Игорь, познакомимся, меня зовут Денис Давыдов.
   Я пожал его руку и посоветовал:
   – Денис, сходи вымой руки и лицо, ты где-то успел перепачкаться в черной краске.
   Новый знакомый недовольно поморщился, выдернул свою руку из моей и проворчал:
   – Твой юмор такой же уродский, как и лицо.
   Я смутился:
   – Извини, я впервые знакомлюсь с русским негром. Или ты не русский?
   Негр подошел к одной из кроватей, сел на нее и заявил:
   – Да вообще-то как бы русский, и нигде, кроме Петербурга, не был, мой папа бросил свое семя в советскую девушку Катю и, узнав, что она забеременела мной, сбежал в свою сраную Анголу. Теперь раз в год он присылает мне открытку на Новый год, а встречаться со мной не хочет.
   – Мой папа поступил очень похоже, – проговорил я. – Сорок лет я о нем ничего не слышал, вчера мы встретились впервые, и я теперь не знаю, хочу ли повторной встречи. Как ты думаешь, Денис, нас действительно продержат здесь два месяца? Мои близкие сойдут с ума.
   Денис, уже начавший переодеваться, ответил:
   – Боюсь, что нас здесь продержат намного дольше, с депутатами шутки плохи, ведь у них власть. За свои двадцать восемь лет я встречался с ними три раза и всегда оставался в проигрыше, будет хорошо, если мы вообще выйдем отсюда живыми.
   – А ты, Денис, не оптимист, – заметил я.
   Негр кивнул:
   – Ты угадал, я – реалист, и прекрасно понимаю, что мы как свидетели этому депутату Палкину не нужны, значит, он постарается нас отсюда не выпустить.
   – Но ведь мы только что написали договоры о добровольном сотрудничестве с его строительной фирмой, – вспомнил я. – С его легкой руки мы все здесь – добровольцы-шабашники, приехавшие за длинным рублем. Меня, кстати, когда принимали в пионеры, тоже не спрашивали, хочу я этого или нет, привезли вместе с толпой моих одноклассников в райком комсомола и радостно сообщили, что нам выпала великая честь нести знамя коммунизма в своих юных руках. И точно так же потом принимали в комсомол – привезли толпу пятнадцатилетних олухов в райком компартии и сообщили, что нам выпала честь нести великое знамя коммунизма, и никого не заботило, хотим мы этого или нет. Нас самих, кстати, это тоже не заботило, потому что в те времена так было принято.
   Негр сморщил свое молодое симпатичное (с чертами Александра Пушкина) лицо и сообщил:
   – А меня в пионеры и в комсомольцы не приняли бы, если бы это и происходило в мое время. И скорее всего, не из-за цвета кожи, а из-за того, что я еврей. В Советском союзе, как я знаю, не любили евреев.
   – А ты еще и еврей?! – изумился я.
   Денис кивнул:
   – Да, наполовину. Моя мама – чистокровная еврейка, и в паспорте у меня записано, что я еврей.
   Я рассмеялся:
   – Братишка, негров-евреев я еще не встречал.
   Денис, закончивший переодеваться, подмигнул мне:
   – А вот и не правда, а вот и ошибаешься! С Александром-то Пушкиным ты наверняка знаком, я еще не встречал людей, которые бы о нем не слышали, а он был еврейским негром или негритянским евреем, самым знаменитым и выдающимся.
   Я изобразил удивление:
   – И чего же выдающегося он сделал?
   Денис с минуту внимательно на меня смотрел, потом покрутил пальцем у виска и спросил в свою очередь:
   – Издеваешься, да?
   Я взглянул в его большие темные пушкинские глаза и изрек:
   – Нет, не издеваюсь, я действительно не знаю, что же выдающегося сделал этот Александр Пушкин, его роман «Война и мир» я не дочитал даже до половины, потому что там никто никого не трахает, а это жизненная неправда, в жизни люди все время трахаются.
   Негр возмущенно фыркнул, взмахнул руками, словно дирижер перед оркестром и звенящим голосом сказал:
   – Таких дебилов я еще не встречал, ты, наверное, родился где-нибудь у негра в жопе, где никто ничего не знает. Идиот, «Войну и мир» написал Лев Толстой, а Пушкин написал...
   – «Идиота», – договорил я за него, – но «Идиота» я не дочитал даже до половины, потому что там тоже никто не трахается, а это жизненная неправда, я не люблю книг, где никто никого не трахает.
   Темное лицо Дениса еще сильнее потемнело от досады.
   – Если ты не любишь Достоевского, значит, ты не настоящий петербуржец.
   Я снова удивился:
   – Денис, а при чем здесь Достоевский, ведь мы говорили о Пушкине? Кстати, я вспомнил его действительно правдивую книгу «Сто лет одиночества», и когда племянник впендюрил своей родной тетке, а ее муж в это время находился в соседней комнате и ничего не слышал, потому что пил вино и смотрел телевизор, вот именно этот эпизод показался мне самым правдивым в прозе Пушкина, а потом в финале у этой страстной парочки родился мертвый ребенок с хвостом и рогами.
   Еврейский негр Денис Давыдов не захотел дальше слушать, он выскочил из комнаты, хлопнув дверью, а я, наконец, захохотал, ведь мне уже давно не удавалось поприкалываться над интеллигентными людьми, потому что они встречаются на моем пути чрезвычайно редко. Похоже, мне повезло с соседом.
   Я закончил переодеваться и тоже вышел из комнаты и спустился на улицу.
   Девятнадцать серьезных переодетых мужчин и оптимист прораб уже стояли перед входом. Увидев меня, прораб сказал:
   – Подсобник Арбатов-Спирин опоздал на пять минут. На первый раз я ему это прощаю, но в следующий раз накажу штрафом. Учтите, бойцы, за опоздания, за халтуру на работе, за разгильдяйство я буду бить вас долларом по карману, иначе мы никогда объекта не закончим. А если мы не впишемся в два месяца, то депутат Палкин накажет деньгами и меня, а это не входит в мои планы. А сейчас быстренько идем в прорабскую, берем инструмент и начинаем ударно трудиться.
   Мы сходили в прорабскую, взяли инструменты, и работа закипела. Четыре человека месили перед домом цементный раствор, четыре – таскали наверх этот раствор и кирпичи, а двенадцать специалистов делали стены. Я вначале месил раствор, но потом один раз ошибся в пропорции песок-вода-цемент, за что приветливый Пересветов оштрафовал меня на сто баксов. Он записал это в свою записную книжку, и после этого я начал таскать наверх кирпичи. А в конце дня выяснилось, что прораб умудрился оштрафовать все двадцать человек – кого на сто, а кого и на двести баксов. Если так пойдет и дальше, то в конце срока мы будем должны депутату Палкину, а не он нам.
   Зато кормили нас действительно хорошо: в обед на столах стояли большие белые эмалированные тазы с бананами, яблоками и виноградом, и при желании можно было наесться одними фруктами, но они были лишь прелюдией к обеду – хорошо сваренным щам с мясом на первое и целой курицей с рисом на второе. Да, да, на каждого работника пришлась целая, жареная с морковью курица. А ужин состоял из четырех блюд, с которыми даже я не справился. Сильнейшая усталость отбила аппетит у всех двадцати бойцов бригады. Да, в течение дня мы пахали, как заведенные, без перекуров и болтовни, и выполнили три нормы. Улыбающийся прораб похвалил всех в конце дня:
   – Браво, бойцы-молодцы, такого энтузиазма в первый день работы я от вас не ожидал. И это все потому, что вы правильно оценили ситуацию: против лома нет приема, окромя другого лома, а у вас его нет.
   Один из мужчин нашей бригады спросил:
   – А нашим родственникам мы можем как-то сообщить о том, что мы живы-здоровы? Ведь если мы не появимся до ночи, они начнут звонить в милицию.
   Прораб его успокоил:
   – Этим вопросом занимается начальник охраны Небаба, можете не беспокоиться, он обязательно найдет нужные слова для ваших родственников, и никуда звонить они не будут.
   Потом мы встали из-за стола и ушли наверх в свои комнаты – двадцать уставших молчаливых мужчин, взятых в заложники депутатом Палкиным для строительства его дома. Он вполне мог бы сделать это без насилия: за тройную оплату нашлось бы много желающих у него поработать, и все они были бы специалистами в строительстве, в отличие от нас, но поступки депутатов не поддаются логике.
   Я лег на кровать, закинув на спинку уставшие ноги, а хмурый Денис сел на стул и мрачно произнес:
   – Никогда еще так сильно не уставал, так пахать могут только негры в Африке, а я образованный петербуржец с двумя высшими образованиями, у меня даже гвозди забивает жена, потому что она практик, а я теоретик. Ах, мое бедненькое тельце, как же сильно ты сегодня набегалось. Так хреново я чувствовал себя только однажды, когда бежал кросс на десять километров, ах, боже мой, за что бедненькому Дениске такое унижение, жена бы сейчас сделала мне массаж. Игорь, пожалей бедного еврея, сделай ему массаж, иначе я не смогу уснуть и умру этой же ночью.
   Денис так жалобно это сказал, что я не мог ему отказать, тем более что был менее уставшим, чем он, работа токарем на заводе сделала меня физически сильным и выносливым. Я встал с кровати и сказал:
   – Раздевайся, сосед, и ложись на живот, попытаюсь помочь твоему горю.
   Денис поспешно разделся до трусов в черно-белую клетку, лег на кровать спиной вверх и сообщил:
   – А моя дорогая Сара сейчас бы посмеялась надо мной, она любит надо мной насмехаться.
   Я сел рядом, начал массировать его темную спину и поинтересовался:
   – Сара – это твоя жена?
   – Нет, – ответил Денис. – Сара – это любимая собака, а жену зовут Лена, она наполовину китаянка, наполовину еврейка. Ее папа тоже в свое время учился в Петербурге, бросил свое семя в одну коренную петербурженку и уехал к себе в Китай... ах, как хорошо ты массируешь... кстати, еврейская кровь в моей жене, так же как и во мне, оказалась главной, и мы ощущаем себя евреями... А ты, урод, Пушкина не читал, с такими я еще не встречался, говорят, даже Гитлер и Муссолини очень уважали Пушкина. Помоги нам, боже, выдержать здесь целых два месяца. Сейчас ты закончишь, и массаж уже тебе сделаю я, у меня тоже неплохо получается, Сара его очень даже уважает, а вот Ленке не нравится...
   Денис произнес эту фразу и захрапел. Намучился, бедолага, на непривычной работе. Я перебрался на свою кровать и через минуту тоже крепко уснул.
   А утром в шесть часов в комнате громко заговорило радио, которое было вделано в стену и которое нельзя было выключить. Почти сразу в комнату вошли два здоровяка из охраны, и один из них прорычал:
   – Подъем, урроды, сейчас у вас время утренней зарядки, сам Небаба будет с вами заниматься бегом. Срочно надели спортивные костюмы, поссали в туалете и выскочили на улицу. Небаба ждать не любит.
   После такой прелюдии мы с Денисом быстренько вскочили со своих кроватей, натянули принесенные кем-то ночью спортивные костюмы, сбегали в туалет по малой нужде и выскочили на улицу, где нас ожидал высоченный и здоровенный начальник охраны, тоже облаченный в спортивный костюм. Он построил нас по росту в одну шеренгу, и мы побежали за ним по большому кругу вдоль забора. Небаба припустил довольно быстро, крикнув нам:
   – Не отставать, козлы! Кто отстанет, того я оштрафую на сто баксов.
   После этого предупреждения наша бригада приободрилась и увеличила скорость. Накрутив не менее пяти километров, начальник охраны остановился и заставил нас приседать, потом отжиматься от земли, потом прыгать через поставленное на бок корыто, потом нас отвели в душ, потом в столовую, где нас встретил улыбающийся, курящий папироску прораб Пересветов со словами:
   – Доброе утро, любимые бойцы, сегодня нам предстоит сделать не меньше, чем вчера, предлагаю всем настроиться на такой график жизни, и победа будет за нами. Кушайте на здоровье то, что послал депутат Палкин.
   А депутат Палкин послал очень даже немало, он кормил нас так же хорошо, как потчевала меня моя Полина. Ах, Полина, любовь моя, как же сильно я по тебе соскучился, ведь мы не виделись уже целых двое суток, а это для любящего человека кажется вечностью.
   Весь второй рабочий день мы с Денисом и Михаилом, еще одним мужчиной из нашей бригады, таскали кирпичи с первого этажа на второй, где клали кладку двенадцать специалистов, от которых не отходил прораб; как и в первый день, мы трудились без перекуров, в хорошем темпе. Михаил, который до этого служил начальником компьютерного отдела в каком-то институте, плакался, что так он пахал только в армии двадцать лет назад. Денис сочувствовал ему и радовался, что его миновала такая участь:
   – А вот меня в армию не взяли исключительно из-за цвета моей кожи, ведь в армию берут только дураков и белых негров, а евреи всегда это понимали и уходили в музыку, в писательство, в художники, и поэтому девяносто процентов гениальных художников-писателей-композиторов – это евреи: Микеланджело – еврей, Леонардо – еврей, Рафаэль – тоже еврей, Андрей Рублев – еврей, Пушкин и Лермонтов – тоже евреи.