Больная, которая до этих слов мной не интересовалась, с любопытством на меня взглянула, ойкнула и сомкнула ноги. А я пулей выскочил из операционной и едва дотянул до желанного (хотя и очень грязного, заваленного бумажками и кусками ваты) туалета. Стоит ли говорить, какой я испытал кайф?!
Когда я вернулся, облегченный и обессиленный, в палате продолжалась беседа.
Старик Пахомыч спрашивал:
– Виталий, а ты правда тот самый писатель Душков? Я читал твои книги, они мне помогали забыть покойную женушку.
Улыбающийся Виталий кивнул:
– Да, правда, на прошлой неделе вышел мой сто сорок восьмой роман «Прыжок пираньи в унитаз», в Германии уже купили первый тираж, так что лето проведу на Гавайях, тамошняя вода мне очень нравится. Арбатов, а если я тебя приглашу на Гавайи, ты не откажется?
Я удивился:
– Но я же не женщина и у меня совсем нет денег.
– Ерунда, моего гонорара хватит и на двоих. А там бы ты своим «Ильей Муромцем» покорил весь пляж – мы бы отправились на нудистский пляж, – а я бы наблюдал, записывал, и появился бы новый роман под названием «Гавайские похождения Бессмертного».
Юра спросил:
– Виталий, а почему ты, небедный вроде бы человек, и лежишь в палате для нищих петербуржцев? Ведь ты мог бы лежать в «люксе» и не нюхать наши выхлопы?
Пахомыч предположил:
– Да он, скорее всего, собирается писать роман о больнице для бедных, вот и набирается материала. Верно я говорю?
Виталий пожал плечами:
– Это только одна причина, а вторая в том, что я до пятидесяти лет тоже был нищим петербуржцем и привык к этой шкуре, здесь я на свое месте и поправлюсь поэтому быстрей, а в люксе среди роскоши и усиленного внимания загнусь с непривычки.
Незаметно, под разговоры я уснул.
А утром пришел наш лечащий врач Левон Джиноевич, который в день моего поступления, как мне рассказывали, немного перебрал за праздничным столом и спал под этим же столом в обнимку с единственной в больнице медсестрой Галей. Сейчас, войдя, он споткнулся о порог и рухнул прямо на кровать Юрия, который еще не успел как следует проснуться. Увидев лечащего врача в своей постели, Юра закричал:
– Не голубой я, не голубой! Левон Джиноевич, я обычный и совсем не интересный, а голубые у вас в шестой палате, идите туда!
Лечащий врач молча поднялся и начал свой осмотр, в конце которого выяснилось, что кто-то из пьяных санитаров два дня назад (последний раз лечащий врач заходил сюда как раз два дня назад) положили на две свободные кровати два трупа, и этого никто не заметил. И теперь стало понятно, почему здесь стоял такой отвратительный запах, которого мы, обитатели палаты, не чувствовали. Трупы через полчаса убрали, а медсестра Галя принесла и бросила мне на кровать единственную сохранившуюся в больнице с прежних времен пижаму (обычно больных здесь принимали со своей одеждой): светло-коричневая куртка была тесна, а черные штаны велики.
Я оделся, а Виталий заметил:
– Арбатов, теперь ты похож на беспризорника, кстати, примерно так же выглядел Шура Балаганов, когда впервые встретился с Бендером, у того только волосы были посветлее.
– И лицо поумнее, – вставил Юра и захихикал. – Игорь, теперь ты можешь идти клеиться к Наталье Ивановне, вчера вечером, когда ты уже дрых, она зашла, постояла у твоей кровати, покраснела и, схватившись за голову, выскочила.
Виталий уточнил:
– Ну, положим, за голову она не хваталась, это Юра преувеличивает, а вот то, что она приходила, стояла рядом с твоей кроватью и краснела, – это действительно было, заколдовал ты бабу-ягодку своим «Ильей Муромцем», заколдовал. Я бы на твоем месте взял бы и отдался ее желанию, она ведь красивая женщина сорока пяти лет. И вроде бы не замужем.
– Сорока четырех, – поправил Пахомыч, – и развелась два года назад.
Виталий изобразил удивление:
– Пахомыч, лапушка, а ты, оказывается, еще и женщинами интересуешься, но зачем это восьмидесятилетнему девственнику?
Пахомыч улыбнулся, показав единственный зуб, почесал лысую голову и сказал:
– Вообще-то мне семьдесят один год, и женщины меня волнуют также сильно, как и в молодые годы.
– Это чистая правда, – подтвердил Юра, – Пахомыч каждый вечер онанирует, как молодой мальчик.
Возмущенный Пахомыч, скрипя суставами, поднялся с кровати, дошаркал до Юры и прокричал тоненьким фальцетом:
– Юрка! Молокосос сраный! Не лезь в мою личную жизнь своим свиным рылом! Негде от вас спрятаться, черти окаянные! – И поковылял из палаты, хлопнув дверью так сильно, что проснулись несколько спящих в дальнем углу больных, насчет которых я уже начал было беспокоиться.
Виталий поднял большой палец руки к потолку:
– Мужики, а ведь в Пахомыче еще жив мужчина, и даже его жена Татьяна за пятьдесят лет супружеского воздержания не смогла его уничтожить. Судя по всему, старик влюблен в нашу Наталью Ивановну или я не писатель.
Тут дверь в палату распахнулась, и вкатилась, повизгивая, каталка. На ней лежал кое-как укрытый больной в бессознательном состоянии, а санитар тоже ехал, навалившись на край каталки животом. Сзади шагала грузная чернявая медсестра Галя. Каталка подъехала к освободившейся кровати, веселый санитар соскочил с нее, а подошедшая сестра прокричала в самое ухо лежащему:
– Слева кровать, перекатывайся!
Санитар нагнулся и заорал в другое ухо:
– Слева кровать, а справа аппетитная медсестра, прими правильное решение!
Сестра отвесила напарнику затрещину и, перевалив больного на кровать и швырнув на подушку его спортивные штаны, снова закричала ему в ухо:
– До утра не вставать, не курить, не есть-не пить!
Веселый санитар заорал в другое ухо:
– В двенадцать ночи – завтрак, не пропусти! – и отскочил, чтобы не получить подзатыльник от сестры, которая поставила невменяемому мужику капельницу и удалилась, а санитар выехал вслед за ней на пустой каталке.
– Видно, после операции, – предположил Виталий.
Привезенный беспрерывно трясся и ворочался.
– Не крутись! – строго, тоном сестры Гали прикрикнул на него Юра, а я заметил что пузырьки в бутылке с жидкостью уже не бегут.
Громко топая, пришла медсестра, за которой сбегал Юра.
– Я тебе как руку положила?! – заорала она на прооперированного. – А ты как держишь? Уже вену дует! – она вогнала иглу в новое место. – Значит, буду колоть бесконечно, раз плохо держишь!
Суровая Галя ушла, мужик вроде бы перестал крутиться, но зато теперь кашлял и дышал, как будто перед смертью. А я подумал: как мне повезло, что позавчера был День медицинского работника и мне ставила капельницу не Галя, а добрая Наталья Ивановна.
Как сказала однажды моя мама, больницы придуманы для того, чтобы меньше было желающих болеть.
Второй день закончился немного быстрее первого, потому, наверное, что я уже почувствовал себя почти здоровым, а время здорового человека летит гораздо быстрее времени больного. Обе Александры, словно сговорившись, не пришли меня навестить. В десять вечера я лег в кровать под разговоры Виталия и Юры и проснулся уже утром, когда в палату вошел наш лечащий врач Левон Джиноевич. Он опять споткнулся о порог, опять упал в кровать Юрия, но тот сегодня не испугался, потому что успел проснуться. Левон Джиноевич встал и объявил, что с сегодняшнего дня мы или покупаем лекарства за свой счет или лечимся без лекарств, потому что больница истратила все отпущенные ей фонды. Это никого не удивило, потому что и до этого нам не выдавали никаких лекарств, объясняя тем, что их еще не подвезли. Тем, кто пожелал лечиться за свой счет, Левон Джиноевич прописывал два лекарства – «Будьздоровит» и «Вечный кайф-плюс».
– У больницы договор с производителем на испытание этих таблеток, – заявил всезнающий Душков. – А заодно делятся прибылью от продажи, сейчас все больницы и поликлиники так поступают.
Третий день не отличался разнообразием от второго, с той разницей, что в коридоре весь день стоял грохот. Это санитары катались наперегонки на каталках и врезались в кровати лежащих там больных (которым не хватило места в палатах). Прооперированный, которого вчера привезли, уже вставал, ходил курить и выглядел довольно веселым.
А после ужина улыбающийся Юра принес мне письмо в заклеенном конверте. Он бросил конверт мне на грудь и сообщил:
– Арбатов, Наталья просила передать это тебе лично в руки.
Пахомыч дрожащим голоском спросил:
– А может, это письмецо предназначено мне?
Юра возразил:
– Извини, Пахомыч, но мне было четко сказано, чтобы я передал письмо лично Игорю Арбатову.
Юра прошел на свою кровать, а я разорвал конверт, вытащил листок и прочитал: «Милый Игорь, я не могу не написать тебе это, потому что мне необходимо выговориться. В моей немаленькой жизни было очень мало любви и особенно секса, потому что муж был холодным мужчиной, сознательно или бессознательно он обходил этот вопрос стороной. Если уж быть честной, то секс у нас был только два раза в жизни, когда мы делали наших сыновей, но они уже выросли и живут своей жизнью, а с мужем мы развелись два года назад. Скажу прямо: когда я увидела твой великолепный член, я вдруг почувствовала себя женщиной, которой очень-очень хочется, чтобы этот красавец в нее вошел, это же не член, а маленький бог, которому хочется молиться. Я понимаю, что мы почти незнакомы, но мне уже сорок четыре года, жизнь стремительно уходит, а я еще ни разу не делала глупостей, ни разу не улетала в космос с мужского члена, а я отлично знаю, что чувственные женщины, а я именно такая, улетают в космос. Так вот, Игорек, я решила наплевать на все условности и приличия в мире и ровно в двадцать два ноль-ноль я буду ждать тебя в моей операционной, ты туда забегал вместо туалета. Поскольку я очень стесняюсь, света не будет. Диван стоит в углу. Приди и возьми меня, милый, я прошу у тебя всего одну ночь, потому что не хочу мешать твоей счастливой семейной жизни».
Пока я читал письмо, во мне нарастало возбуждение, ведь я уже больше двух месяцев не был близок с женщиной. А Наталья очень привлекательная особа, и я смог бы ласкать ее целую ночь! Но во мне снова ожила обида, и подумалось, что она, может быть, не мне первому пишет такое письмо. Все женщины такие, мужчина для них – конь, которого, как говорила моя мама, в любой момент можно сменить.
– Ставлю тысячу баксов против одного рубля, что рыбка Наталья заглотила твою наживку, – заявил Виталий.
Я перебросил ему письмо, он прочитал и кивнул:
– Что и требовалось доказать, Арбатов, ты еще сам точно не знаешь своих возможностей, от такого предложения нормальный мужчина не откажется, а ты, вроде бы, нормальный.
Пахомыч у окна сел, обхватил свою лысую голову и запричитал жалобным голоском:
– О, господи, и почему такое счастье не мне, чистому безгрешному мужчине, а этому развратнику, у которого и так две жены. А ведь Наташенька самая лучшая и самая невинная девочка на свете.
Пахомыч со стоном поднялся и, не надев тапочек, удалился из палаты.
А Юра присвистнул:
– Ну ни хрена себе поворот, наш старичок и вправду влюбился в докторшу, как он бы на себя рук не наложил, пойду прослежу.
Юра выскочил из палаты, а я пробормотал:
– Знаешь, Виталий, она не в моем вкусе, и поэтому я не пойду.
Сосед минуты три внимательно меня рассматривал, точно невиданный экспонат, а потом вдруг воскликнул:
– Мне пришла гениальная идея, в мою голову они иногда залетают! Пусть вместо тебя к Наталье Ивановне пойдет Пахомыч и станет наконец мужиком, а то так и умрет девственником. Пусть старик порадуется, пусть два человека получат то, чего им обоим не хватало всю жизнь, ведь жизнь без секса и не жизнь вовсе, мой герой Бессмертный это подтвердит. Если, конечно, Арбатов, ты не против...
Я пожал плечами:
– Да вообще-то я не против хороших идей, только ведь докторша может заметить подмену и отрежет Пахомычу яйца, ведь она неплохой вроде бы хирург.
Душков уверенно заявил:
– Насколько я разбираюсь в ситуации, то не заметит, потому что член у Пахомыча тоже весьма солидный, и в темноте неопытная женщина не сможет определить, кто ею овладевает... если только Пахомыч не начнет пердеть, но горохового супа у нас сегодня не было, значит, все должно закончиться удачно, если, конечно, Пахомыч не откажется от своего счастья. Но он ведь не дурак, раз читает мои книги. – И Виталий самодовольно заулыбался.
А вечером красный от переживаний Пахомыч, вымывшийся предварительно в душе и прослушавший наши коллективные наставления о правильном поведении в бою, ушел к Наталье в двадцать два ноль-ноль.
Пришел он только под утро – нет, не пришел, не приковылял, как обычно – нет, он впорхнул в палату, сияющий, радостный и гордый, прыгнул в свою кровать и пропел: «Рай – это когда женщина кладет ноги на твои плечи, а ты входишь и забываешь...» – и в этот миг он уснул, не успев досказать, о чем же забываешь в эти сладостные мгновения.
А я сидел на своей кровати, смотрел на улыбающееся во сне, помолодевшее лет на двадцать лицо Пахомыча, и мне становилось все более стыдно: я, молодой и сильный, разочаровался в женщинах и в жизни, а этот старик, которому немного осталось жить, сияет от радости. Если в этой худшей в городе больнице неизлечимо больной дед, который едва переставлял ноги, вдруг забыл про все свои немощи и едва не танцует от счастья, и все это только лишь благодаря женщине – значит, я трижды не прав, обвиняя женщин. Они такие, какие есть: когда они с нами, они делают нас счастливыми, и мы несчастны, когда они оставляют нас. Но даже если они недолго любили нас – это остается с нами на всю жизнь. К тому же я уверен, что и моя мама, и Полина любят меня до сих пор. А я люблю их. Ах, Полина, красивее и желаннее у меня не было женщины, и две недели с тобой стали для меня самыми счастливыми в моей жизни. И разве могут сравниться богатство и власть с настоящей любовью, такой, какая была у меня с Полиной? Впрочем, почему была, она, несомненно, сохранилась, не зря же Полина оставила мне свою квартиру, а это означает, что я должен добыть денег и разыскать ее в любом уголке земного шара, для чего понадобятся очень даже немалые средства. Но ведь я теперь владелец Полининой квартиры, под которой находится банк Клюквина, и мама не зря написала мне в письме, что самостоятельный человек сам должен ограбить свой банк. Вот она, идея! Теперь я знаю, что делать. Но для начала мне надо научиться открывать сейфы...
А в обед в палату зашла загадочно улыбающаяся Наталья Ивановна с букетом роз. Она взглянула на меня так внимательно, что я подумал, будто она не догадалась о ночной подмене и сейчас вручит цветы мне, но она шагнула к кровати спящего Пахомыча, положила на его тумбочку цветы, поцеловала в его в щеку и выскочила из палаты, как молоденькая, впервые полюбившая девушка.
Как сказала бы моя мама, если женщина способна совершать глупости и рискованные поступки, значит, она еще весьма молода.
Через две недели я выписался из больницы, въехал в Полинину квартиру, из которой Полина, кроме своей одежды, ничего не взяла, и начал готовиться к повторному ограблению. Я нашел в маминых бумагах телефон ее ученика – молодого «медвежатника» Ильи, и он за два месяца обучил меня навыкам, которые сам не так давно постиг. Он все расспрашивал меня о моей «сестре», но я ничего не мог сообщить ему о ее местонахождении. Илья очень почтительно отзывался о своей наставнице и напрочь отказался взять с меня деньги за уроки.
В средине декабря я наконец решился на акцию.
Ровно в час ночи я натянул на себя пятнистый костюм и черную маску, которые остались в квартире после мамы, положил в большую кожаную сумку необходимые инструменты, открыл в ванной люк, укрепил веревочную лестницу и неслышно спустился по ней в туалет внизу. Там, как и в первый раз, было темно и тихо, я нащупал дверь туалета, открыл ее и вышел в абсолютно темный коридор. Выставив вперед руки, я добрался до стены и, касаясь ее пальцами, пошел в сторону большого зала без окон. В прошлый раз мы с мамой слышали голоса охранников и женщин, с которыми они развлекались; сейчас я ничего не слышал, охранники либо спали, либо сидели тихо, а это означало, что мне придется работать бесшумно и медленно. Но это ничего, ведь у меня в запасе целая ночь; у нас с мамой был всего один час, за который она успела вскрыть всего один сейф, а у меня в запасе целая ночь, и я вскрою все сейфы, какие смогу, потому что мне нужно больше денег, чем моей маме, ведь я буду искать Полину по всему миру, а для этого необходима гигантская сумма.
Наконец я вошел в зал, вытащил из кармана фонарик, включил его – и оцепенел. В луче света я увидел ровные ряды стеллажей с книгами...
Часа два я искал среди этих полок хотя бы один сейф, но не нашел. И тогда я схватился за живот и захохотал так, что с некоторых полок попадали книги. Хорошо, что об этом не узнает мама. Она бы сказала: вот лишнее подтверждение того, что глупый мужчина без руководства женщины – это бульдозер без водителя, или компьютер без начинки, или автомат без патронов.
Немного успокоившись, я вернулся в туалет и обнаружил валяющуюся на полу веревочную лестницу. Судя по всему, я плохо закрепил ее на ножках ванны. Я направил луч света к потолку и зарычал от бешенства, потому что люк в потолке оказался закрытым. Отступать было некуда. Минуты три я громко матерился. Потом вспомнил, что я незаконно проник в помещение библиотеки, утром на меня наткнутся ее сотрудники, и, скорее всего, вызовут милицию. Начнутся разборки, как я тут оказался и зачем, не собирался ли я украсть какие-нибудь ценные книги... Не исключено, что обнаружат люк и свяжут этот факт с недавним ограблением банка, а тогда на меня могут «повесить» все, что тогда было из банка вынесено... Я в отчаянии схватился за голову. Затем кинулся к входной двери и принялся ее дергать изо всех сил, но она была чересчур прочной, сохранившейся, очевидно, еще с банковских времен. Окна, похоже, отсутствовали. В общем, я оказался в ловушке...
Я снял с головы маску, засунул ее в сумку, потом нашел у одной из стен небольшую скамеечку, лег на нее, подложив под голову томик Достоевского «Идиот», и стал ждать своей участи.
Прошло не менее пяти или шести часов, когда наконец послышались позвякивания и щелчки ключа в замке. Замигал и зажегся свет, осветив огромное пространство помещения с длинными рядами книжных полок. С замирающим сердцем я встал сбоку от двери, рассчитывая, что мне удастся, используя фактор внезапности, оттолкнуть пришедших людей и вырваться на волю.
Дверь распахнулась, я напружинился, готовый к решительному прыжку, и вдруг услышал радостный крик:
– Ты куда пропал, жопа?!! Я ищу тебя по всему Питеру! Я сбился с ног! Попробуй запомни твою дурацкую двойную фамилию! Но я тебя нашел – и это здорово!
Страшно изумленный, я узнал Дениса Давыдова, черненького, похожего на Пушкина еврейского негра.
– Игорь, пляши! – продолжал орать он. – Я раздобыл деньги на наш фильм! Не зря говорят: не имей сто рублей, а имей богатого родственника... Мой богатенький родственник из Израиля, когда я рассказал ему о твоем «слоне», взялся финансировать наш проект! И сценарий уже почти готов. А готов ли твой гигант, твой богатырь, твой «божественный молоток» к исполнению главной роли? Хотя, я думаю, он у тебя всегда в полной боевой. Ведь так?! Скажи «да», порадуй скорее Дениску. А ты почему в такой странной одежде? Кажется, ты был в такой же форме, когда нас захватили эти палкинцы. Вот нам тогда досталось! Удивительно, что нас отпустили живыми...
Денис тараторил без остановки. Слегка успокоившись, он перешел на разные технические детали, связанные с фильмом, и попутно разъяснил мне, что его библиотека два месяца назад переехала сюда на новое место. Он так рад был нашей чудесной встрече, что даже не поинтересовался, как я попал в запертое помещение библиотеки.
Какое-то время я переваривал неожиданную для меня информацию, после чего с деловым видом сказал:
– Только название фильма будет не «Хождение божественного молотка», а другое.
Денис заулыбался и спросил:
– И какое же?
Я подумал минуту и ответил:
– «Ограбление по-русски, или Удар „божественного молотка“». И сценарий я беру на себя.
– Йесс! – выкрикнул Денис и даже подпрыгнул от восторга. – Тогда вперед! – и он, не мешкая, потащил меня к выходу.
– А как же библиотека? – спросил я озадаченно.
– Библиотеку я закрываю. Нас ждут более великие дела!
«Мама безусловно была права, когда говорила, что каждый должен сам взять свой банк, – размышлял я, летя в самолете со своим импресарио Денисом из Канн, с презентации моего первого фильма, – но я никак не думал, что мой банк всегда был при мне».
У Дениса на коленях стоял дипломат, почти такой же с виду, как тот, что однажды всучил мне Генка Громов. В нем был наш гонорар, эти деньги, без сомнения, помогут мне найти Полину.
И я с почтением и благодарностью погладил главного героя фильма, только что признанную звезду кинематографа. В ответ он горделиво выпрямился, показывая свою готовность к дальнейшим подвигам.
2003–2004
(с) 2007, Институт соитологии
Когда я вернулся, облегченный и обессиленный, в палате продолжалась беседа.
Старик Пахомыч спрашивал:
– Виталий, а ты правда тот самый писатель Душков? Я читал твои книги, они мне помогали забыть покойную женушку.
Улыбающийся Виталий кивнул:
– Да, правда, на прошлой неделе вышел мой сто сорок восьмой роман «Прыжок пираньи в унитаз», в Германии уже купили первый тираж, так что лето проведу на Гавайях, тамошняя вода мне очень нравится. Арбатов, а если я тебя приглашу на Гавайи, ты не откажется?
Я удивился:
– Но я же не женщина и у меня совсем нет денег.
– Ерунда, моего гонорара хватит и на двоих. А там бы ты своим «Ильей Муромцем» покорил весь пляж – мы бы отправились на нудистский пляж, – а я бы наблюдал, записывал, и появился бы новый роман под названием «Гавайские похождения Бессмертного».
Юра спросил:
– Виталий, а почему ты, небедный вроде бы человек, и лежишь в палате для нищих петербуржцев? Ведь ты мог бы лежать в «люксе» и не нюхать наши выхлопы?
Пахомыч предположил:
– Да он, скорее всего, собирается писать роман о больнице для бедных, вот и набирается материала. Верно я говорю?
Виталий пожал плечами:
– Это только одна причина, а вторая в том, что я до пятидесяти лет тоже был нищим петербуржцем и привык к этой шкуре, здесь я на свое месте и поправлюсь поэтому быстрей, а в люксе среди роскоши и усиленного внимания загнусь с непривычки.
Незаметно, под разговоры я уснул.
А утром пришел наш лечащий врач Левон Джиноевич, который в день моего поступления, как мне рассказывали, немного перебрал за праздничным столом и спал под этим же столом в обнимку с единственной в больнице медсестрой Галей. Сейчас, войдя, он споткнулся о порог и рухнул прямо на кровать Юрия, который еще не успел как следует проснуться. Увидев лечащего врача в своей постели, Юра закричал:
– Не голубой я, не голубой! Левон Джиноевич, я обычный и совсем не интересный, а голубые у вас в шестой палате, идите туда!
Лечащий врач молча поднялся и начал свой осмотр, в конце которого выяснилось, что кто-то из пьяных санитаров два дня назад (последний раз лечащий врач заходил сюда как раз два дня назад) положили на две свободные кровати два трупа, и этого никто не заметил. И теперь стало понятно, почему здесь стоял такой отвратительный запах, которого мы, обитатели палаты, не чувствовали. Трупы через полчаса убрали, а медсестра Галя принесла и бросила мне на кровать единственную сохранившуюся в больнице с прежних времен пижаму (обычно больных здесь принимали со своей одеждой): светло-коричневая куртка была тесна, а черные штаны велики.
Я оделся, а Виталий заметил:
– Арбатов, теперь ты похож на беспризорника, кстати, примерно так же выглядел Шура Балаганов, когда впервые встретился с Бендером, у того только волосы были посветлее.
– И лицо поумнее, – вставил Юра и захихикал. – Игорь, теперь ты можешь идти клеиться к Наталье Ивановне, вчера вечером, когда ты уже дрых, она зашла, постояла у твоей кровати, покраснела и, схватившись за голову, выскочила.
Виталий уточнил:
– Ну, положим, за голову она не хваталась, это Юра преувеличивает, а вот то, что она приходила, стояла рядом с твоей кроватью и краснела, – это действительно было, заколдовал ты бабу-ягодку своим «Ильей Муромцем», заколдовал. Я бы на твоем месте взял бы и отдался ее желанию, она ведь красивая женщина сорока пяти лет. И вроде бы не замужем.
– Сорока четырех, – поправил Пахомыч, – и развелась два года назад.
Виталий изобразил удивление:
– Пахомыч, лапушка, а ты, оказывается, еще и женщинами интересуешься, но зачем это восьмидесятилетнему девственнику?
Пахомыч улыбнулся, показав единственный зуб, почесал лысую голову и сказал:
– Вообще-то мне семьдесят один год, и женщины меня волнуют также сильно, как и в молодые годы.
– Это чистая правда, – подтвердил Юра, – Пахомыч каждый вечер онанирует, как молодой мальчик.
Возмущенный Пахомыч, скрипя суставами, поднялся с кровати, дошаркал до Юры и прокричал тоненьким фальцетом:
– Юрка! Молокосос сраный! Не лезь в мою личную жизнь своим свиным рылом! Негде от вас спрятаться, черти окаянные! – И поковылял из палаты, хлопнув дверью так сильно, что проснулись несколько спящих в дальнем углу больных, насчет которых я уже начал было беспокоиться.
Виталий поднял большой палец руки к потолку:
– Мужики, а ведь в Пахомыче еще жив мужчина, и даже его жена Татьяна за пятьдесят лет супружеского воздержания не смогла его уничтожить. Судя по всему, старик влюблен в нашу Наталью Ивановну или я не писатель.
Тут дверь в палату распахнулась, и вкатилась, повизгивая, каталка. На ней лежал кое-как укрытый больной в бессознательном состоянии, а санитар тоже ехал, навалившись на край каталки животом. Сзади шагала грузная чернявая медсестра Галя. Каталка подъехала к освободившейся кровати, веселый санитар соскочил с нее, а подошедшая сестра прокричала в самое ухо лежащему:
– Слева кровать, перекатывайся!
Санитар нагнулся и заорал в другое ухо:
– Слева кровать, а справа аппетитная медсестра, прими правильное решение!
Сестра отвесила напарнику затрещину и, перевалив больного на кровать и швырнув на подушку его спортивные штаны, снова закричала ему в ухо:
– До утра не вставать, не курить, не есть-не пить!
Веселый санитар заорал в другое ухо:
– В двенадцать ночи – завтрак, не пропусти! – и отскочил, чтобы не получить подзатыльник от сестры, которая поставила невменяемому мужику капельницу и удалилась, а санитар выехал вслед за ней на пустой каталке.
– Видно, после операции, – предположил Виталий.
Привезенный беспрерывно трясся и ворочался.
– Не крутись! – строго, тоном сестры Гали прикрикнул на него Юра, а я заметил что пузырьки в бутылке с жидкостью уже не бегут.
Громко топая, пришла медсестра, за которой сбегал Юра.
– Я тебе как руку положила?! – заорала она на прооперированного. – А ты как держишь? Уже вену дует! – она вогнала иглу в новое место. – Значит, буду колоть бесконечно, раз плохо держишь!
Суровая Галя ушла, мужик вроде бы перестал крутиться, но зато теперь кашлял и дышал, как будто перед смертью. А я подумал: как мне повезло, что позавчера был День медицинского работника и мне ставила капельницу не Галя, а добрая Наталья Ивановна.
Как сказала однажды моя мама, больницы придуманы для того, чтобы меньше было желающих болеть.
Второй день закончился немного быстрее первого, потому, наверное, что я уже почувствовал себя почти здоровым, а время здорового человека летит гораздо быстрее времени больного. Обе Александры, словно сговорившись, не пришли меня навестить. В десять вечера я лег в кровать под разговоры Виталия и Юры и проснулся уже утром, когда в палату вошел наш лечащий врач Левон Джиноевич. Он опять споткнулся о порог, опять упал в кровать Юрия, но тот сегодня не испугался, потому что успел проснуться. Левон Джиноевич встал и объявил, что с сегодняшнего дня мы или покупаем лекарства за свой счет или лечимся без лекарств, потому что больница истратила все отпущенные ей фонды. Это никого не удивило, потому что и до этого нам не выдавали никаких лекарств, объясняя тем, что их еще не подвезли. Тем, кто пожелал лечиться за свой счет, Левон Джиноевич прописывал два лекарства – «Будьздоровит» и «Вечный кайф-плюс».
– У больницы договор с производителем на испытание этих таблеток, – заявил всезнающий Душков. – А заодно делятся прибылью от продажи, сейчас все больницы и поликлиники так поступают.
Третий день не отличался разнообразием от второго, с той разницей, что в коридоре весь день стоял грохот. Это санитары катались наперегонки на каталках и врезались в кровати лежащих там больных (которым не хватило места в палатах). Прооперированный, которого вчера привезли, уже вставал, ходил курить и выглядел довольно веселым.
А после ужина улыбающийся Юра принес мне письмо в заклеенном конверте. Он бросил конверт мне на грудь и сообщил:
– Арбатов, Наталья просила передать это тебе лично в руки.
Пахомыч дрожащим голоском спросил:
– А может, это письмецо предназначено мне?
Юра возразил:
– Извини, Пахомыч, но мне было четко сказано, чтобы я передал письмо лично Игорю Арбатову.
Юра прошел на свою кровать, а я разорвал конверт, вытащил листок и прочитал: «Милый Игорь, я не могу не написать тебе это, потому что мне необходимо выговориться. В моей немаленькой жизни было очень мало любви и особенно секса, потому что муж был холодным мужчиной, сознательно или бессознательно он обходил этот вопрос стороной. Если уж быть честной, то секс у нас был только два раза в жизни, когда мы делали наших сыновей, но они уже выросли и живут своей жизнью, а с мужем мы развелись два года назад. Скажу прямо: когда я увидела твой великолепный член, я вдруг почувствовала себя женщиной, которой очень-очень хочется, чтобы этот красавец в нее вошел, это же не член, а маленький бог, которому хочется молиться. Я понимаю, что мы почти незнакомы, но мне уже сорок четыре года, жизнь стремительно уходит, а я еще ни разу не делала глупостей, ни разу не улетала в космос с мужского члена, а я отлично знаю, что чувственные женщины, а я именно такая, улетают в космос. Так вот, Игорек, я решила наплевать на все условности и приличия в мире и ровно в двадцать два ноль-ноль я буду ждать тебя в моей операционной, ты туда забегал вместо туалета. Поскольку я очень стесняюсь, света не будет. Диван стоит в углу. Приди и возьми меня, милый, я прошу у тебя всего одну ночь, потому что не хочу мешать твоей счастливой семейной жизни».
Пока я читал письмо, во мне нарастало возбуждение, ведь я уже больше двух месяцев не был близок с женщиной. А Наталья очень привлекательная особа, и я смог бы ласкать ее целую ночь! Но во мне снова ожила обида, и подумалось, что она, может быть, не мне первому пишет такое письмо. Все женщины такие, мужчина для них – конь, которого, как говорила моя мама, в любой момент можно сменить.
– Ставлю тысячу баксов против одного рубля, что рыбка Наталья заглотила твою наживку, – заявил Виталий.
Я перебросил ему письмо, он прочитал и кивнул:
– Что и требовалось доказать, Арбатов, ты еще сам точно не знаешь своих возможностей, от такого предложения нормальный мужчина не откажется, а ты, вроде бы, нормальный.
Пахомыч у окна сел, обхватил свою лысую голову и запричитал жалобным голоском:
– О, господи, и почему такое счастье не мне, чистому безгрешному мужчине, а этому развратнику, у которого и так две жены. А ведь Наташенька самая лучшая и самая невинная девочка на свете.
Пахомыч со стоном поднялся и, не надев тапочек, удалился из палаты.
А Юра присвистнул:
– Ну ни хрена себе поворот, наш старичок и вправду влюбился в докторшу, как он бы на себя рук не наложил, пойду прослежу.
Юра выскочил из палаты, а я пробормотал:
– Знаешь, Виталий, она не в моем вкусе, и поэтому я не пойду.
Сосед минуты три внимательно меня рассматривал, точно невиданный экспонат, а потом вдруг воскликнул:
– Мне пришла гениальная идея, в мою голову они иногда залетают! Пусть вместо тебя к Наталье Ивановне пойдет Пахомыч и станет наконец мужиком, а то так и умрет девственником. Пусть старик порадуется, пусть два человека получат то, чего им обоим не хватало всю жизнь, ведь жизнь без секса и не жизнь вовсе, мой герой Бессмертный это подтвердит. Если, конечно, Арбатов, ты не против...
Я пожал плечами:
– Да вообще-то я не против хороших идей, только ведь докторша может заметить подмену и отрежет Пахомычу яйца, ведь она неплохой вроде бы хирург.
Душков уверенно заявил:
– Насколько я разбираюсь в ситуации, то не заметит, потому что член у Пахомыча тоже весьма солидный, и в темноте неопытная женщина не сможет определить, кто ею овладевает... если только Пахомыч не начнет пердеть, но горохового супа у нас сегодня не было, значит, все должно закончиться удачно, если, конечно, Пахомыч не откажется от своего счастья. Но он ведь не дурак, раз читает мои книги. – И Виталий самодовольно заулыбался.
А вечером красный от переживаний Пахомыч, вымывшийся предварительно в душе и прослушавший наши коллективные наставления о правильном поведении в бою, ушел к Наталье в двадцать два ноль-ноль.
Пришел он только под утро – нет, не пришел, не приковылял, как обычно – нет, он впорхнул в палату, сияющий, радостный и гордый, прыгнул в свою кровать и пропел: «Рай – это когда женщина кладет ноги на твои плечи, а ты входишь и забываешь...» – и в этот миг он уснул, не успев досказать, о чем же забываешь в эти сладостные мгновения.
А я сидел на своей кровати, смотрел на улыбающееся во сне, помолодевшее лет на двадцать лицо Пахомыча, и мне становилось все более стыдно: я, молодой и сильный, разочаровался в женщинах и в жизни, а этот старик, которому немного осталось жить, сияет от радости. Если в этой худшей в городе больнице неизлечимо больной дед, который едва переставлял ноги, вдруг забыл про все свои немощи и едва не танцует от счастья, и все это только лишь благодаря женщине – значит, я трижды не прав, обвиняя женщин. Они такие, какие есть: когда они с нами, они делают нас счастливыми, и мы несчастны, когда они оставляют нас. Но даже если они недолго любили нас – это остается с нами на всю жизнь. К тому же я уверен, что и моя мама, и Полина любят меня до сих пор. А я люблю их. Ах, Полина, красивее и желаннее у меня не было женщины, и две недели с тобой стали для меня самыми счастливыми в моей жизни. И разве могут сравниться богатство и власть с настоящей любовью, такой, какая была у меня с Полиной? Впрочем, почему была, она, несомненно, сохранилась, не зря же Полина оставила мне свою квартиру, а это означает, что я должен добыть денег и разыскать ее в любом уголке земного шара, для чего понадобятся очень даже немалые средства. Но ведь я теперь владелец Полининой квартиры, под которой находится банк Клюквина, и мама не зря написала мне в письме, что самостоятельный человек сам должен ограбить свой банк. Вот она, идея! Теперь я знаю, что делать. Но для начала мне надо научиться открывать сейфы...
А в обед в палату зашла загадочно улыбающаяся Наталья Ивановна с букетом роз. Она взглянула на меня так внимательно, что я подумал, будто она не догадалась о ночной подмене и сейчас вручит цветы мне, но она шагнула к кровати спящего Пахомыча, положила на его тумбочку цветы, поцеловала в его в щеку и выскочила из палаты, как молоденькая, впервые полюбившая девушка.
Как сказала бы моя мама, если женщина способна совершать глупости и рискованные поступки, значит, она еще весьма молода.
Через две недели я выписался из больницы, въехал в Полинину квартиру, из которой Полина, кроме своей одежды, ничего не взяла, и начал готовиться к повторному ограблению. Я нашел в маминых бумагах телефон ее ученика – молодого «медвежатника» Ильи, и он за два месяца обучил меня навыкам, которые сам не так давно постиг. Он все расспрашивал меня о моей «сестре», но я ничего не мог сообщить ему о ее местонахождении. Илья очень почтительно отзывался о своей наставнице и напрочь отказался взять с меня деньги за уроки.
В средине декабря я наконец решился на акцию.
Ровно в час ночи я натянул на себя пятнистый костюм и черную маску, которые остались в квартире после мамы, положил в большую кожаную сумку необходимые инструменты, открыл в ванной люк, укрепил веревочную лестницу и неслышно спустился по ней в туалет внизу. Там, как и в первый раз, было темно и тихо, я нащупал дверь туалета, открыл ее и вышел в абсолютно темный коридор. Выставив вперед руки, я добрался до стены и, касаясь ее пальцами, пошел в сторону большого зала без окон. В прошлый раз мы с мамой слышали голоса охранников и женщин, с которыми они развлекались; сейчас я ничего не слышал, охранники либо спали, либо сидели тихо, а это означало, что мне придется работать бесшумно и медленно. Но это ничего, ведь у меня в запасе целая ночь; у нас с мамой был всего один час, за который она успела вскрыть всего один сейф, а у меня в запасе целая ночь, и я вскрою все сейфы, какие смогу, потому что мне нужно больше денег, чем моей маме, ведь я буду искать Полину по всему миру, а для этого необходима гигантская сумма.
Наконец я вошел в зал, вытащил из кармана фонарик, включил его – и оцепенел. В луче света я увидел ровные ряды стеллажей с книгами...
Часа два я искал среди этих полок хотя бы один сейф, но не нашел. И тогда я схватился за живот и захохотал так, что с некоторых полок попадали книги. Хорошо, что об этом не узнает мама. Она бы сказала: вот лишнее подтверждение того, что глупый мужчина без руководства женщины – это бульдозер без водителя, или компьютер без начинки, или автомат без патронов.
Немного успокоившись, я вернулся в туалет и обнаружил валяющуюся на полу веревочную лестницу. Судя по всему, я плохо закрепил ее на ножках ванны. Я направил луч света к потолку и зарычал от бешенства, потому что люк в потолке оказался закрытым. Отступать было некуда. Минуты три я громко матерился. Потом вспомнил, что я незаконно проник в помещение библиотеки, утром на меня наткнутся ее сотрудники, и, скорее всего, вызовут милицию. Начнутся разборки, как я тут оказался и зачем, не собирался ли я украсть какие-нибудь ценные книги... Не исключено, что обнаружат люк и свяжут этот факт с недавним ограблением банка, а тогда на меня могут «повесить» все, что тогда было из банка вынесено... Я в отчаянии схватился за голову. Затем кинулся к входной двери и принялся ее дергать изо всех сил, но она была чересчур прочной, сохранившейся, очевидно, еще с банковских времен. Окна, похоже, отсутствовали. В общем, я оказался в ловушке...
Я снял с головы маску, засунул ее в сумку, потом нашел у одной из стен небольшую скамеечку, лег на нее, подложив под голову томик Достоевского «Идиот», и стал ждать своей участи.
Прошло не менее пяти или шести часов, когда наконец послышались позвякивания и щелчки ключа в замке. Замигал и зажегся свет, осветив огромное пространство помещения с длинными рядами книжных полок. С замирающим сердцем я встал сбоку от двери, рассчитывая, что мне удастся, используя фактор внезапности, оттолкнуть пришедших людей и вырваться на волю.
Дверь распахнулась, я напружинился, готовый к решительному прыжку, и вдруг услышал радостный крик:
– Ты куда пропал, жопа?!! Я ищу тебя по всему Питеру! Я сбился с ног! Попробуй запомни твою дурацкую двойную фамилию! Но я тебя нашел – и это здорово!
Страшно изумленный, я узнал Дениса Давыдова, черненького, похожего на Пушкина еврейского негра.
– Игорь, пляши! – продолжал орать он. – Я раздобыл деньги на наш фильм! Не зря говорят: не имей сто рублей, а имей богатого родственника... Мой богатенький родственник из Израиля, когда я рассказал ему о твоем «слоне», взялся финансировать наш проект! И сценарий уже почти готов. А готов ли твой гигант, твой богатырь, твой «божественный молоток» к исполнению главной роли? Хотя, я думаю, он у тебя всегда в полной боевой. Ведь так?! Скажи «да», порадуй скорее Дениску. А ты почему в такой странной одежде? Кажется, ты был в такой же форме, когда нас захватили эти палкинцы. Вот нам тогда досталось! Удивительно, что нас отпустили живыми...
Денис тараторил без остановки. Слегка успокоившись, он перешел на разные технические детали, связанные с фильмом, и попутно разъяснил мне, что его библиотека два месяца назад переехала сюда на новое место. Он так рад был нашей чудесной встрече, что даже не поинтересовался, как я попал в запертое помещение библиотеки.
Какое-то время я переваривал неожиданную для меня информацию, после чего с деловым видом сказал:
– Только название фильма будет не «Хождение божественного молотка», а другое.
Денис заулыбался и спросил:
– И какое же?
Я подумал минуту и ответил:
– «Ограбление по-русски, или Удар „божественного молотка“». И сценарий я беру на себя.
– Йесс! – выкрикнул Денис и даже подпрыгнул от восторга. – Тогда вперед! – и он, не мешкая, потащил меня к выходу.
– А как же библиотека? – спросил я озадаченно.
– Библиотеку я закрываю. Нас ждут более великие дела!
«Мама безусловно была права, когда говорила, что каждый должен сам взять свой банк, – размышлял я, летя в самолете со своим импресарио Денисом из Канн, с презентации моего первого фильма, – но я никак не думал, что мой банк всегда был при мне».
У Дениса на коленях стоял дипломат, почти такой же с виду, как тот, что однажды всучил мне Генка Громов. В нем был наш гонорар, эти деньги, без сомнения, помогут мне найти Полину.
И я с почтением и благодарностью погладил главного героя фильма, только что признанную звезду кинематографа. В ответ он горделиво выпрямился, показывая свою готовность к дальнейшим подвигам.
2003–2004
(с) 2007, Институт соитологии