Я замечаю:
   – Вообще-то вино под капусту нормальные люди не пьют.
   – Сегодня ненормальный вечер, и мы будем поступать ненормально.
   Квартира у младшей Александры тоже на первом этаже, но дом у нее «корабль» и на первом этаже по чьему-то дурацкому проекту сделаны балконы. Шура берет небольшую белую салатницу и идет к балкону, открывает дверь, громко вскрикивает, словно увидела привидение, и бежит мимо меня с воплями:
   – Игорек, там... Игорек, там!.. Игорек, там!..
   Ее большие глаза стали в два раза больше. Я срываюсь с места, хватаю со стола длинный столовый нож и бегу к балкону, открываю дверь и вижу лежащего там мужчину в спортивном костюме (хотя на улице мороз) и в черной маске. Мужчина лежит на спине, его глаза закрыты, а рядом стоит пластиковый черный дипломат с белой буквой «Р» на боку. Твою мать!.. Да это же тот самый дипломат, что вручил мне Громов часа четыре назад на Невском! Потом его отобрали люди из черного автомобиля, и вот теперь судьба подбросила его на балкон моей любовницы...
   Я беру мужчину за левую руку и пытаюсь нащупать пульс. Его нет. Мужчина мертв. На его теле не видно ран, но сердце его не бьется и он не дышит, значит, он мертв. Я встаю и осторожно выглядываю из-за бетонного ограждения. С ближайшего балкона торчит белобрысая голова и плечи соседа Александры Сидорова. Мы с ним давно знакомы. Он знаменит тем, что нередко, выпивший, засыпает под порогом собственной квартиры, хотя живет один и не пускать его некому (жена давно от него сбежала). Однажды мы с Шурой, выходя из дому, споткнулись о его тело. Шура ахнула и перепрыгнула через него, а я чуть не упал. Мы шли в магазин и размышляли, хорошая это примета или плохая – споткнуться утром о спящего соседа. Через несколько минут я нашел на дороге бумажник с двумя сотнями долларов, и мы пришли к выводу, что примета – хорошая. А еще примерно через час, после попытки обменять в пункте доллары на рубли мы очутились в милиции, потому что доллары оказались фальшивыми. Так что примета – плохая (хреновая).
   Сейчас Сидоров говорит:
   – Привет, братан, видел бойню? Восемь трупов на снегу, остальные остались в машинах, и ни одного живого... Чего черти творят, приятно глазу, жаль, я не видел все с начала – сидел, мудак, и смотрел по телеку американский боевик, а тут, блин, рядом – наш, получше американского. Ты за кого болел?
   – За себя и за Шуру.
   – А я за тех гавриков, которые в черных комбезах, они похожи на нашу морскую пехоту, я ведь служил в морской пехоте... Игорь, одолжи стольничек, а то, блин, башка болит, вчера перебрал, блин, надо опохмелиться, а денег нет, дай стольничек, блин, помоги старому человеку, бравшему штурмом Берлин.
   Я улыбаюсь, потому что Сидоров на два года младше меня и в армии не служил, хотя он неплохой мужик, в прошлом году он работал у моей мамы на даче и перепилил уйму дров.
   В это время у места недавнего боя появляется «скорая», в нее загружают все трупы, и она уезжает. Менты из огнетушителей гасят огонь и тоже уезжают. С неба начинает падать снег.
   С минуту поколебавшись, я спрашиваю у Сидорова:
   – Слава, а ты не хотел бы вместо ста рублей получить двести?
   Лицо соседа оживляется:
   – А чего, блин, надо сделать?
   Я беру незаметно дипломат, проталкиваю его через приоткрытую дверь в комнату, и снова обращаюсь к соседу:
   – Есть дело: с нашего балкона нужно убрать труп.
   Сидоров перегибается через бетонную перегородку, разделяющую наши балконы, видит труп и радостно восклицает:
   – О, блин, да это же девятый гаврик! А почему ты его не сбросил ментярам? Они бы его увезли, блин.
   – Когда я его заметил и осмыслил все, они уже уехали, а сейчас сбрасывать не хочется: менты будут приставать с расспросами, а я этого не люблю, и мне бы не хотелось, чтобы он лежал под нашим балконом.
   Сидоров хлопает себя ладонью по лбу:
   – Я придумал, блин! Мой сосед по балкону Галкин вечно в разъездах, артист хренов, и в квартире у него сейчас никого, и вообще у него хата основная в Москве, а эта, блин, так, для встреч с любовницами, давай подбросим труп ему. Он большой говнюк, никогда, сволочь, в долг не дает, хотя денег полно, каждый раз на новой тачке приезжает. Давай засунем труп к нему.
   – Давай, – соглашаюсь я, хотя Галкина почти не знаю и мне он ничего плохого не сделал.
   Я с трудом поднимаю труп мужчины, переваливаю его на балкон Сидорова и отпускаю только тогда, когда Сидоров кричит:
   – Отпускай, я его взял!
   Сидоров довольно ленивый мужичок, поэтому он просит:
   – Теперь перелезай ко мне, блин, а то мне одному не управиться.
   Я перелезаю на балкон Сидорова, потом на балкон Галкина и, наконец, принимаю труп уже там. Затем лезу обратно на свой балкон, а Сидоров торжествует:
   – Я так рад, блин! Галкин – жопа – приедет, а у него на балконе жмурик! Блин, Игорь, а ты не забудь мне отдать триста рублей.
   – Но мы же говорили о двух сотнях.
   Сосед улыбается:
   – Мои планы изменились, блин, я решил сегодня пить более дорогую водку, дешевая мне надоела, пора подумать о здоровье.
   Я приношу триста рублей, отдаю их Сидорову и спрашиваю:
   – Слава, а когда Галкин вернется?
   – Не знаю, – поеживается от холода Сидоров. – Уехал он вчера, значит, дня три-четыре не будет.
   Я возвращаюсь в комнату, беру дипломат и иду в кухню. Александра сидит там за столом, обхватив голову руками, и ноет:
   – Мамочка моя, только не это, я так боюсь трупов, что сейчас умру от страха. Игореша, может быть, вызвать милицию? Правильно, давай вызовем милицию, и они заберут этого человека, он жив или нет?
   – Скорее нет, чем да.
   – Я сразу же это поняла, один разочек взглянула и поняла, что это мертвец... Боже мой, вечер так шикарно начался и так страшно-неприятно заканчивается, мне сегодня будет не уснуть, ты должен остаться у меня. А что у тебя в руке?
   – Он стоял рядом с трупом. Этот дипломат мне вручил сегодня мой бывший одноклассник Генка Громов, потом его у меня забрали, и вот теперь он опять вернулся, это фантастика... Второй раз за сегодня этот кейс оказывается у меня. Видимо, перестрелка была из-за него. Похоже, в нем что-то очень ценное.
   – И что мы будем теперь делать?
   – Для начала выпьем. Нам все время мешают это сделать.
   Мы возвращаемся в комнату, садимся на диван, я беру бокал и чувствую, что меня сильно трясет, словно алкоголика во время похмелья, судя по всему, я здорово переволновался. Я говорю:
   – Сашенька, меня трясет, словно внутри работает вибратор.
   Моя любимая прижимается ко мне:
   – Игорек, а во мне работает, наверное, сразу десять вибраторов, и я боюсь пролить вино.
   Александра трясущейся рукой поднимает свой бокал, и мы, не чокаясь, выпиваем до дна, я наливаю по второй, и Александра спрашивает:
   – А что мы будем делать с трупом? Если приедут стражи порядка, то они заберут и чемоданчик, нам надо посмотреть, что в нем.
   – Посмотрим. А от трупа я избавился, сосед Сидоров за триста рублей помог перебросить его на балкон к Галкину, это твой сосед через балкон, а сам Галкин сейчас, кажется, на гастролях, приедет только через несколько дней, у нас есть время, чтобы разобраться с дипломатом. Стражей порядка мы вызывать не будем.
   Шура пробует улыбнуться:
   – Игоречек, ты все гениально рассчитал. Знаешь, вино подействовало, меня уже не колотит. – Она приподнимает дипломат и говорит: – Ого, какой тяжелый, килограммов десять будет.
   – Если и не десять, то уж не меньше восьми, – уточняю я, – и если там деньги, то он забит ими до отказа. Наркотики отпадают, он был бы легче, вполне возможно, что там золото или платина.
   Александра улыбается шире:
   – О, золото! Игоречек, судьба подкинула нам клад, но лучше бы там были доллары, сотенные бумажки, при таком весе там должно быть не меньше миллиона. О, Игоречек! если мы станем миллионерами, то завтра не пойдем на работу, целый месяц будем бездельничать, а потом поедем в Венецию кататься на гондолах. И возьмем с собой наших девочек. Можно даже устроить их поучиться в иностранной школе, сейчас это принято у богатых.
   Я снова наливаю вина и вслух размышляю:
   – Вообще-то золото было бы тяжелее... А вдруг там бомба?
   Александра поспешно ставит дипломат на пол, перестает улыбаться, садится рядом и говорит:
   – Давай-ка лучше его выкинем от греха подальше, жили мы без денег неплохо и дальше проживем не хуже. Игорек, давай его выкинем, хотя из-за бомбы бандиты не стали бы друг друга убивать, бомбу они бы взорвали, а друг друга убивают только за большие деньги, ставлю сотню против рубля, что там не бомба. Игорек, давай скорее откроем дипломат и посмотрим, что подкинула нам судьба.
   – Давай, – соглашаюсь я, – но ты на всякий случай выйди на улицу, вдруг там все же бомба.
   Женщина обижается:
   – Нет уж, сам выходи на улицу. Если там бомба, то мы вместе покинем этот мир, я хочу быть рядом с тобой и в радости, и в горе. А девочек наших воспитает моя или твоя мама, потому что твоя жена с пятью детьми не справится.
   – Хорошо, – говорю я, кладу кейс плашмя на табурет и пытаюсь его открыть, но он не хочет открываться без ключа, которого у меня нет.
   Я нахожу в шкафчике для инструментов молоток, долото и пытаюсь взломать дипломат. Но он выполнен из такого материала, который не поддается ударам молотка и долота. Простучав изо всех сил минут пять, я кладу инструмент на пол, сажусь там же и говорю:
   – Бомбы там точно нет, она бы уже сработала.
   Александра соглашается:
   – И то хорошо. Мы еще поживем, а мне очень нравится жить.
   – Мне тоже, ведь сорок лет – это треть пути.
   Шура улыбается:
   – Да ты нахал. «Треть пути»! У многих это больше половины.
   – Но я же не многие, я не стремлюсь скорее пробежать свою дистанцию... К тому же у меня много родственников, проживших больше девяноста, а один прадед – сто два.
   – А ты себе намерил сто двадцать?
   – Но человек и живет столько, на сколько он себя настраивает.
   – Игоречек, но я столько не проживу.
   – Ничего, я буду приходить к тебе на могилку, пить водку и читать стихи Бродского.
   – Фу, не люблю Бродского, лучше Блока.
   – Хорошо, тогда буду читать Патрика Зюскинда, тебе же понравился его «Парфюмер».
   Александра улыбается:
   – Игорек, ты просто садист: на моей могиле будешь читать «Парфюмера»! Это я на твоей могиле буду пить шампанское и читать прозу Пастернака.
   – Но я не люблю прозу Пастернака, я встану из могилы и надеру тебе попку. Кстати, у тебя очень завлекательная попка, и я ее просто обожаю, а когда ты стоишь на коленях ко мне задом, а к лесу передом – во мне просыпается демон страсти. Не пойти ли нам в кроватку?
   – Игорек, но мы же еще не открыли этот заколдованный сундучок.
   – Действительно, не открыли, его очень хорошо сделали, попробую распилить пилкой по металлу.
   Я иду в прихожую, нахожу пилку по металлу, возвращаюсь в комнату и начинаю пилить. За пять минут непрерывного пиления на дипломате остается маленькая зазубринка, металл бы распилился быстрее, чем этот хренов пластик.
   Александра издевается:
   – Пилите Шура, пилите, они золотые.
   Я бросаю пилку и говорю:
   – Теперь пилить будешь ты.
   – Я? – удивляется Александра. – Но я же никогда не пилила руками, только языком – своего бывшего мужа.
   – Я тоже пилю второй раз в жизни, первый раз пилил когда-то на маминой даче дрова. Помню, натер на ладонях кровавые мозоли, они заживали целый месяц.
   – Игорек, но я не хочу кровавых мозолей на мои красивые ручки.
   – Сашенька, а в Венецию ты хочешь?
   – Хочу.
   – Тогда начинай пилить, мы будем менять друг друга каждые две минуты, и дело пойдет.
   – Хорошо, я попробую, – соглашается женщина, берет в руки пилку, устанавливает ее в проделанный мной пропил и начинает туда-сюда шоркать.
   Меня это здорово забавляет, я тоже ей советую:
   – Пилите Шура, пилите, они золотые.
   Александра улыбается и в течение двух минут пилит неподатливый дипломат, потом в течение десяти минут пилю я, потом пять минут она и снова десять минут я. И в таком ритме проходит два часа. Козероги очень упорные, поэтому мы с Александрой пилим и пилим, подшучивая друг над другом, не обращая внимания на красные пятна на ладонях, потому что перед нами есть цель, которую необходимо достичь. А если козерог видит цель, которую нужно и можно достичь, он будет рогами копать землю. Вот только достижима ли наша цель?...
   Александра сдается первой:
   – Игорек, давай чуточку отдохнем, ведь совсем необязательно распилить этот дипломат сегодня. За два часа мы пропилили полсантиметра – и то хорошо.
   На самом деле за два часа мы прошли всего два-три миллиметра и при этом страшно устали.
   Я разливаю остатки вина и говорю:
   – Давай выпьем и отдохнем, дипломат от нас никуда не денется, пусть мы будем пилить целый месяц, но в итоге клад будет наш, в итоге мы поедем на Бермуды.
   – На какие Бермуды? – спрашивает женщина.
   – Ты же хотела поехать отдыхать в Бермудский треугольник, дак вот: через месяц мы туда полетим на своем самолете – распилим ящик, возьмем оттуда бабки и полетим.
   – Но я не хочу в Бермудский треугольник, там люди пропадают, давай поедем на Канары – купаться в океане и трахаться с неграми.
   От такого предложения я трезвею:
   – Но я не хочу трахаться с неграми.
   – А ты и не будешь трахаться с неграми, ты будешь сидеть в доме, который мы купим на берегу океана, и готовить обеды к моему приходу. А когда я, уставшая и счастливая, буду возвращаться к тебе, ты тоже будешь счастливым. А наших девочек мы устроим в самую престижную школу.
   Домой ехать уже поздно, поэтому я звоню жене и говорю, что переночую у мамы. Я говорю об этом спокойно, потому что знаю: мама в случае, если старшая Александра ей позвонит, обязательно меня прикроет, скажет, что я устал и уже сплю. А еще начнет поучать, как лучше воспитывать мальчиков. Александра этого не любит, поэтому вряд ли вообще позвонит.
 
   На следующий день, в воскресенье, я встаю пораньше и иду к маме. Маму я навещаю примерно каждые три дня, так уж у нас с ней заведено. Но сейчас у меня есть особая причина торопиться к ней: мне срочно нужен ее совет. Я попал в историю, в какую мне еще никогда в жизни не приходилось попадать.
   Мама живет на последнем этаже пятиэтажного кирпичного дома. Я без передышки долетаю до пятого этажа, так как внутри у меня все кипит.
   Мама открывает мне дверь. Она уже пробежала свои три километра, приняла контрастный душ и выглядит классно. Мама – красивая стройная подтянутая женщина, постоянно находящаяся в отличной спортивной форме, не пьющая и не курящая. По гороскопу она Лев (точнее, Львица), то есть очень властная женщина.
   Она оглядывает меня внимательно и спрашивает:
   – Головастик, что у тебя стряслось? Обычно ты не появляешься так рано, и у тебя тревога в глазах, ты что-то натворил?
   Я разуваюсь, прохожу в кухню, сажусь за стол и подробно рассказываю ей о событиях вчерашнего дня.
   Выслушав меня, мама говорит твердым голосом:
   – Вот что. Первым делом ты должен избавиться от этого Сидорова.
   Я минуту молчу, потом осмеливаюсь возразить:
   – Мам, но я никого в жизни еще не убивал.
   – Не будь таким глупым, как твой отец Константин. Я имею в виду: не навсегда избавиться, а на время, пока милиция будет им интересоваться как владельцем балкона, по соседству с которым обнаружен труп.
   – Мам, и как же мне временно от него избавиться? Не поселю же я его у Александры?...
   – Какой же ты, головастик, не сообразительный. А моя дача на что? В прошлом году этот Сидоров неплохо перепилил там все мои дрова. Надо бы и в этом году ему заняться тем же. Сейчас я найду ключи, не теряй времени и увози сегодня же этого алкаша из города. Да, и дипломат захвати. Там в мастерской твоего отца Константина имеется станок с циркулярной пилой, наждаком и труборезом (он трубы для забора обрезал) – на нем и попробуешь вскрыть свой дипломат, только смотри аккуратно. Когда вскроешь – вези сюда, и я подумаю, что нам со всем этим делать. Все, сын, не задерживайся, время, в отличие от тебя, не сидит и чай не распивает.
   Я никакой чай не распиваю, и вообще – не успел даже позавтракать, но я вскакиваю и опять бегу к любовнице.
 
   На улице уже совсем светло и даже проглядывает низкое солнце, хотя при этом дует холодный пронизывающий ветер. Я быстрым шагом иду по улице Учительской в направлении к улице Демьяна Бедного. Недалеко от школы, в которой я проучился когда-то десять лет, я догоняю бредущую неторопливо старушку, одетую в легкую спортивную куртку и брюки. Она поворачивает ко мне свое морщинистое, похожее на большой грецкий орех лицо и, сощурив подслеповатые глаза, произносит:
   – Здравствуйте, господин Арбатов, за двадцать пять лет, в которые я вас, слава Богу, не видела, вы, я вижу, превратились из маленького гадкого утенка в большого гадкого гуся.
   Я иду медленнее, всматриваюсь в старушку и узнаю в ней свою бывшую учительницу физкультуры Тамару Петровну (когда я прощался со школой, ей уже было далеко за шестьдесят). Я улыбаюсь и отвечаю на ее приветствие:
   – Здравствуйте, Тамара Петровна, а вы, наверное, уже давно на заслуженной пенсии и не работаете.
   Тамара Петровна фыркает:
   – Вот кукиш тебе, Арбатов, из школы меня вынесут только вперед ногами, потому что я преподаю уже шестьдесят семь лет. Я, между прочим, не забыла твое стихотворение, которое ты посвятил мне, там были такие строки: «под толстенькую попочку я подставлю кнопочку», – но ты, Арбатов, наврал, потому что у меня всегда была спортивная попка, крепкая и упругая, как и сейчас. А ты книгу стихов случайно не выпустил?
   Я слегка краснею, поскольку то мое школьное произведение приличным не назовешь, и бормочу:
   – Нет, книг я не выпускал.
   Тамара Петровна строго оглядывает меня:
   – Ну и дурак, Арбатов, на таких прикольных стихотворениях можно неплохо заработать. Сразу видно, что ты не еврей, они своих шансов не упустят. Но евреев я не люблю, потому что они Бога распяли.
   Я удивляюсь этим словам, потому что Тамара Петровна сама была еврейкой, и говорю:
   – Тамара Петровна, а ведь двадцать пять лет назад вы сами были еврейкой.
   Тамара Петровна гордо вскидывает голову и провозглашает:
   – Я и сейчас еврейка, и горжусь этим, потому что Христос был евреем, а у вас, у татар, и богов-то не было.
   Я опять удивляюсь:
   – Тамара Петровна, но я же не татарин, я русский.
   Старая учительница возмущается:
   – Да какой ты к черту русский?! Русь более ста лет была под властью татар, и они перетрахали всех русских женщин и мужчин за это время. Мужчины, конечно же, не рожали, а женщины рожали, и очень успешно, население за тот период увеличилось в несколько раз, и вначале это были полукровки, а потом почти чистые татары с маленькой примесью других национальностей. Я поняла это десять лет назад – тебя в школе уже не было – и начала эту мою теорию доносить до убогого разума моих учеников: они у меня бегут стометровку или прыгают через скакалку, а я им в это время читаю мою теорию, и если, Арбатов, ты умный человек, то придешь завтра на мой урок физкультуры, и я прочитаю тебе мою теорию, там немного, всего сорок пять печатных страниц четвертого формата.
   Учительница берет меня за руку своей сухой, сильной, спортивной рукой, останавливается, заставив остановиться и меня, и строго спрашивает:
   – Так ты придешь, Арбатов, или нет?
   Не желая обижать старого человека, я соглашаюсь:
   – Хорошо, Тамара Петровна, я приду завтра к вам на урок.
   Лицо старой учительницы смягчается, она отпускает мою руку и грозит мне пальцем:
   – Только чур без шалостей, а то я помню, как вы с дружком твоим придурочным Громовым турник солидолом намазали.
   – Машинным маслом, – поправляю я, и хотя с турником все это устроил Генка, а я вообще был довольно тихим учеником, но я не возражаю, чтобы не сердить заслуженную учительницу.
   – Не важно! – восклицает она и продолжает: – А я тогда еще не такая сильная и ловкая была, как теперь – прыгнула с разбега, чтобы вам, остолопам, показать упражнение, схватилась за перекладину и полетела дальше. Хорошо, маты вокруг были настелены... А как поживает этот проказник Громов?
   Я снимаю шапку:
   – А Громов, Тамара Петровна, погиб... вчера...
   – Громов?! – выкрикивает учительница. – Ха-ха-ха! – хохочет она дребезжащим смехом. – «Громов погиб»! Да ты, Арбатов, юморист! Хочешь, чтобы я поверила в такую чушь. Такие прохиндеи, как Громов, в огне не горят и в воде не тонут, они из любой ситуации выкрутятся, уж я-то знаю. Скажи мне лучше, Арбатов, а дети у тебя есть?
   – Есть, пятеро, – отвечаю я.
   – Неужели все твои? Что-то не верится.
   – Вроде бы мои, – пожимаю я плечами.
   – Значит, тебе, Арбатов, крупно повезло – у тебя активные сперматозоиды, а вот у нашего молодого директора школы они дохлые.
   Я удивляюсь:
   – Тамара Петровна, а почему вас это беспокоит, директор – он что, ваш сын?
   – Какой сын, Арбатов! У меня сроду детей не было... я была еще для этого молода... но сейчас пришло время обзавестись хотя бы одним, я уже в зрелом для этого возрасте. Но вот беда: не могу зачать, думаю, все дело в некачественных сперматозоидах моего друга-директора.
   – А сколько ему лет? – интересуюсь я.
   – Тридцать пять всего, а как осеменитель он уже никуда не годный. Мужики нынче – тьфу!.. Придется мне, Арбатов, попросить тебя об одной услуге интимного свойства.
   – Простите, Тамара Петровна, я очень спешу, срочное дело, – оправдываюсь я, – но я могу порекомендовать вам одно верное средство, им поделилась со мной перед смертью моя прабабушка. Надо прийти в Эрмитаж, найти там «Джоконду» Леонардо да Винчи и полчаса смотреть ей в глаза – после этого все женщины обязательно зачинают.
   – Арбатов, ты мне тюльку не вешай, не такая я дура, чтобы поверить в твои сказки. Ты еще в школе всех своими выдумками доставал. Я не забыла, как первого апреля ты повесил перед дверью школы плакат, якобы вместо уроков проводится массовый забег всех классов в Сосновском парке, и потом учителя полдня собирали учеников по всему лесу.
   Хотя то объявление придумал и повесил Громов, но я не спорю.
   Как говорит моя мама, если хочешь сохранить здоровье, никогда не противоречь женщине.
 
   В этот день командировать на мамину дачу алкаша Сидорова мне не удается: на звонки в дверь он не отвечает, а когда я, забравшись на его балкон, заглядываю внутрь квартиры – вижу соседа, лежащего частично на кровати, частично на полу. И множество пустых бутылок вокруг.
 
   В понедельник утром младшая Александра еще спит, а я вскакиваю по привычке в полшестого, чтобы бежать на работу. Ведь еще не известно, что у нас в дипломате, поэтому работу бросать пока не стоит. Да и Сидорова все равно с утра не оживить, я это знаю. Я быстро одеваюсь и на всякий случай прихватываю с собой дипломат: а вдруг мне удастся вскрыть его на заводе (распилить на токарном станке, например) и тогда не надо будет тащить его за город, на мамину дачу. Я выхожу на площадку и вижу привычную картину: рядом с соседней дверью спит Сидоров. Похоже, что он уже истратил триста рублей, которые я ему дал, поэтому есть надежда, что к вечеру будет транспортабелен. Я толкаю Сидорова ботинком в ногу, он слегка приоткрывает глаза и смотрит, не узнавая. Я говорю:
   – Гражданин, через час приходите в семнадцатое отделение милиции, у нас сегодня бесплатная раздача пива, всем по две бутылки в одни руки.
   Сидоров с трудом пытается встать:
   – Начальник, блин, а можно подойти сейчас? А то вдруг все разберут и мне, участнику войны, не хватит.
   – Нет, сейчас еще рано, коров еще не подоили, приходите через час.
   Сидоров садится обратно на бетонный пол и закрывает глаза. А я выхожу из парадного подъезда, пропитанного запахами человечье-кошачьей мочи, вдыхаю морозный чистый воздух и улыбаюсь, потому что впереди целый день, обещающий маленькие и большие приключения.
   Погода точно такая же, как и вчера: идет небольшой снег, дует несильный ветер, мороз чуть больше десяти градусов. Сейчас бы взять лыжи да поехать в Кавголово! Обожаю бегать на лыжах по Кавголовским горам, по хорошей лыжне, а лыжня в Кавголово, как правило, очень хорошая, потому что там проходят различные соревнования, разумеется, не пловцов и не шахматистов. А машины, которые позавчера вечером горели, исчезли, их куда-то уже утащили, место былого сражения присыпано снегом, и впечатление такое, будто ничего здесь не происходило. «А может, и не было ничего, и все мне только приснилось?» – спрашиваю я себя, но, ощущая приятную тяжесть кейса в правой руке, понимаю, что все было в действительности, и судьба подбросила мне подарок. И мне, и моим женщинам. Вот только какой?
   Надеюсь, нам с Александрами все-таки повезет, и в этом не будет ничего противоестественного: некоторые счастливчики выигрывают миллионы в дурацких играх на телевидении, и никто этому не удивляется, все радуются за победителя, завидуют ему, и телепрограмма на этом неплохо зарабатывает. А нам с Александрами судьба подкинула вот этот тяжеленький дипломатик. И уж наверняка там не продукты питания. Из-за его содержимого уже погибло десять человек на моих глазах. А это значит, что там домик на Канарах (как минимум). В принципе, меня порадует любая сумма денег. И отдавать их кому-либо я не собираюсь.
   Я дохожу до метро «Проспект Просвещения» и сажусь в маршрутку. На работу я обычно езжу на маршрутном такси. Дорога занимает двадцать пять минут, и за это время можно двадцать пять раз прочитать стихотворение Владимира Маяковского «О советском паспорте». Однажды я прочитал его двадцать четыре раза, а когда начал читать в двадцать пятый, то четырнадцать пассажиров и водитель, не доезжая до кольца, выскочили из машины. Да, разлюбил наш народ высокую поэзию...