Сенкевич Генрик. Огнем и мечом. Часть 2

   — В кошельке пана Лонгина и на это найдется, а не хватит, у Редзяна отберем Бурляева деньги, — а теперь вперед!
   И помчались вперед, нахлестывая лошадей, — у тех даже пена выступила на боках и, точно снежные хлопья, падала на зеленую степную траву. Проехали Дерлу и Лядаву. В Бареке Володы„вский купил новых бахматов, но старых не бросил — скакуны, подаренные Бурляем, были хороших кровей, так что их решили неоседланными вести за собою. Вихрем летели, насколько возможно сокращая привалы и ночлеги. Но чувствовали себя превосходно, даже у Елены, хоть она и была утомлена дорогой, с каждым днем сил прибывало. В яре княжна вела жизнь замкнутую, редко когда покидая свою раззолоченную светлицу, чтоб поменьше встречаться с бесстыжей Горпыной, не слышать ее шуточек да уговоров — теперь же от свежего степного воздуха княжна быстро поправлялась здоровьем. Розы расцветали на ее щеках, от солнца лицо потемнело, но зато в глазах появился блеск, и порой, когда ветер взъерошивал ее пышные кудри, так и хотелось сказать: что за цыганка такая, красавица ворожея, а то и королевна цыганская по раздольной степи едет — впереди цветы, позади рыцари…
   Володы„вский трудно привыкал к необычайной ее красоте, но путешествие их сближало, и помалу он одолел свою робость. Тут и дар речи к нему вернулся, и веселое настроенье; частенько теперь, едучи с нею рядом, он рассказывал о Лубнах, но более всего о своей со Скшетуским дружбе, поскольку заметил, что такие рассказы княжна всегда рада слушать; порой даже он поддразнивать ее принимался:
   — А знаешь, я ведь Богунов приятель и к нему тебя везу, любезная панна.
   А княжна, будто в большом испуге, складывала ручки и тоненьким голоском просила:
   — Не делай этого, грозный рыцарь, лучше заруби сразу.
   — Нет, нет! Прямо к нему! — сурово ответствовал рыцарь.
   — Заруби! — повторяла княжна, зажмуривая свои прелестные очи, и шею подставляла.
   А у маленького рыцаря мурашки начинали бегать по телу. «Ох, красавица, как вино в голову ударяешь! — думал он. — Да уж ладно, чужого пить не станем», — и благороднейший пан Михал, встряхнувшись, пришпоривал лошадь. Но стоило ему, как пловцу, погрузиться в высокие травы, мурашки тот же час как рукой снимало и все внимание обращалось на дорогу: не затаилась ли где опасность, не сбились ли ненароком с пути, не пахнет ли какой передрягой? И, привстав в стременах, маленький рыцарь выставлял пшеничные усики над волнующимся морем травы и озирал окрестность, принюхивался и прислушивался, как татарин, рыскающий по бурьяну в Диком Поле.
   Заглоба тоже пребывал в отличнейшем расположении духа.
   — Теперь нам куда легче, чем на Кагамлыке было, — говорил он. — Там мы, точно псы, высунув язык, на своих двоих драли. Помню, глотка у меня так пересохла, что языком доски можно было тесать, а теперь, слава богу, и ночью отдохнуть случается, и горло промочить есть чем.
   — А помнишь, сударь, как ты меня на руках через воду переносил? — спрашивала Елена.
   — Даст бог, и твой час придет кого-нибудь на руках носить: Скшетуский об этом позаботится!
   — Ху-ху! — смеялся Редзян.
   — Ах, оставь, прошу, сударь, — шептала княжна, вспыхивая и потупляя очи.
   Так они беседовали меж собой, коротая время в дороге. За Бареком и Елтушковом на каждом шагу встречаться стали свежие следы, оставленные жестокой войною. Там до сих пор бесчинствовали вооруженные шайки, там же недавно жег и убивал Ланцкоронский, лишь недели две назад вернувшийся в Збараж. От местных жителей наши путники узнали, что Хмельницкий с ханом, собрав все силы, двинулись на ляхов, а верней, на региментариев, чьи войска бунтуются, желая служить только под булавой князя Иеремии. Все дружно пророчили, что теперь кому-то неизбежна погибель: когда батько Хмельницкий повстречается с Яремой, либо ляхам конец, либо казакам. Меж тем весь край был как огнем охвачен. Все и вся хватались за оружие и устремлялись на север, на соединение с Хмельницким. С низовьев Днестра валил Бурляй со своею ратью, а по пути в его войско, покидая крепости и пастбища, снимаясь с зимних квартир, вливались все новые и новые отряды, так как повсюду получен был приказ к выступлению. Шли сотни, хоругви, полки, а рядом текла бурным потоком чернь, вооруженная цепами, вилами, пиками, ножами. Конюхи и чабаны побросали свои коши, хуторяне — хутора, пасечники — пасеки; из приднестровских зарослей вышли дикие рыбаки, а из дремучих лесов — ловцы зверя. Веси, местечки, города пустели. В трех воеводствах по селам остались лишь старухи да малые дети — даже молодицы потянулись вслед за казаками на ляхов. Одновременно с востока надвигалась главная могучая сила, ведомая самим Хмельницким, точно страшная буря сметая на своем пути замки и усадьбы, убивая тех, кто остался жив после прошлых погромов.
   Миновав Бар, пробудивший в княжне печальные воспоминанья, наши путники вступили на старый тракт, ведущий через Латычов и Проскуров в Тарнополь и далее, ко Львову. Здесь им все чаще попадались то тянувшиеся ровными вереницами обозы, то отряды казацкой конницы и пехоты, то мужицкие ватаги, то окутанные тучами пыли несметные стада волов, предназначенных на прокормленье казацких и татарских полчищ. На дороге стало небезопасно, сплошь да рядом друзей наших спрашивали: кто такие, откуда взялись и куда путь держат. Казацким сотникам Заглоба показывал Бурляев пернач и говорил:
   — Мы Бурляя посланцы, молодицу Богуну везем.
   При виде пернача грозного полковника казаки обыкновенно расступались: каждый понимал, что раз Богун жив, где ему еще быть, как не вблизи коронных войск под Збаражем либо под Староконстантиновом. Куда трудней приходилось с чернью, со своевольными ватагами диких, вечно пьяных пастухов, имевших весьма смутное представление о знаках, выдаваемых полковниками для свободного проезда. Заглобу, Володы„вского и Редзяна, если бы не Елена, полудикий этот люд принимал бы за своих, и притом начальников, как не однажды уже бывало, но княжна привлекала внимание каждого, хотя бы потому, что к прекрасному полу принадлежала, да и необычайная ее красота бросалась в глаза — оттого и возникали опасности, преодолевать которые удавалось лишь с большим трудом.
   Порой Заглоба показывал пернач, а иногда Володы„вский — зубы, и не один покойник остался у них за спиною. Несколько раз только благодаря быстроногим Бурляевым скакунам спасались они от беды. Путешествие, начавшееся столь благополучно, с каждым днем становилось все труднее. Елена, хотя натура и одарила ее стойкостью душевной, от бессонных ночей и непрестанных волнений занедужила и вправду стала походить на силой влекомую во вражеский стан полонянку. Заглоба с Володы„вским, как могли, старались ее развлечь: старый шляхтич в поте лица своего измышлял все новые и новые затеи, а маленький рыцарь немедля приводил их в исполненье.
   — Только бы нам муравейник этот, что впереди, проскочить и в Збараж добраться, покуда Хмельницкий с татарами не заняли всю окрестность, — говорил пан Михал.
   Он прослышал в дороге, что региментарии собрались в Збараже и в его стенах намерены обороняться, — потому они туда и спешили, справедливо рассудив, что и князь Иеремия со своей дивизией к региментариям должен присоединиться, тем паче что часть его сил, и немалая, имела locum^[50] в Збараже. Меж тем начались околицы Проскурова. Тракт заметно стал посвободней: в каких-нибудь десяти милях отсюда стояли коронные хоругви, и казацкие ватаги близко подходить не смели, предпочитая в безопасном отдалении дожидаться, пока с одной стороны подойдет Бурляй, а с другой Хмельницкий.
   — Десять миль всего! Только десять миль! — повторял, потирая руки, Заглоба. — Лишь бы добраться до первой хоругви, а там без препятствий до Збаража доедем.
   Володы„вский, однако, решил запастись в Проскурове свежими лошадями, поскольку купленных в Бареке они уже совсем загнали, а Бурляевых скакунов хотели приберечь на крайний случай. Предосторожность такая была отнюдь не лишней: разнесся слух, будто Хмельницкий уже под Староконстантиновом, а хан со всеми ордами валит от Пилявцев.
   — Мы с княжной здесь останемся, лучше нам в городе на рыночной площади не показываться, — сказал маленький рыцарь Заглобе, когда в версте от Проскурова им попался на глаза заброшенный домик, — а ты поспрашивай горожан, не продаст ли кто лошадей, а может, сменять захочет. Темнеет уже, но нам так и так всю ночь ехать.
   — Я скоро вернусь, — пообещал Заглоба и поскакал в сторону города.
   Володы„вский же велел Редзяну ослабить у седел подпруги, чтобы дать отдохнуть бахматам, а сам отвел княжну в горницу и предложил для подкрепления сил выпить вина и вздремнуть немного.
   — Хотелось бы до рассвета эти десять миль проделать, — сказал он ей,
   — тогда и отдохнем спокойно.
   Но не успел он принести провизию и мехи с вином, как во дворе зацокали копыта.
   Маленький рыцарь выглянул в окошко.
   — Пан Заглоба вернулся — видно, не достал лошадей, — сказал он.
   Едва он договорил, дверь из сеней распахнулась и на пороге появился Заглоба — бледный до синевы, запыхавшийся, взмокший.
   — На конь! — закричал он.
   Володы„вский был достаточно искушенный воин, дабы в подобных случаях не терять времени на расспросы. Он не захотел даже на секунду задержаться, чтобы спасти мех с вином (о котором, впрочем, позаботился Заглоба), мигом подхватил княжну, вывел ее во двор и посадил в седло, а затем, проверив торопливо, подтянуты ли подпруги, приказал:
   — Вперед, братцы!
   Застучали копыта, и вскоре люди и лошади, точно вереница призраков, скрылись во тьме.
   Долго скакали, не переводя духа; лишь когда от Проскурова их отделяло не менее мили и мрак перед восходом луны сгустился настолько, что можно было не опасаться погони, Володы„вский, догнавши Заглобу, спросил:
   — Что случилось?
   — Погоди, пан Михал, погоди! У меня чуть ноги не отнялись… Уф! Дай отдышаться!
   — Что же все-таки приключилось?
   — Сатана собственной персоной, клянусь, сатана либо змий, у которого одну голову снесешь, другая тотчас вырастает.
   — Да говори же ты толком!
   — Я Богуна видел на рынке.
   — А ты в своем уме, сударь?
   — На рыночной площади видел собственными глазами, а при нем еще человек пять или шесть — у меня ноги едва не отнялись, не до счету было… Факелы над ним держали… Ох, чую, бес какой-то нам помехи не устает придумывать; нет, не верю я боле в счастливый исход нашего предприятья. Что его, дьявола, смерть не берет, что ли? Не говори ничего Елене… О господи! Ты его зарубил, Редзян выдал… Ан нет! Живехонек, на свободе и поперек пути норовит стать. Уф! Всемогущий боже! Слово даю, пан Михал, лучше spectrum на погосте увидеть, нежели этого злодея. И везет же мне, черт подери, всегда и везде именно я его встречаю! Везенье называется — врагу такого не пожелаешь! Неужто, кроме меня, нет на свете людей? Пусть бы другим встречался! Нет, одному мне только!
   — А он тебя видел?
   — Кабы видел, тебе бы меня не видать, пан Михал. Этого еще не хватало!
   — Хорошо бы знать, — сказал Володы„вский, — за нами он гонится или к Горпыне на Валадынку едет, надеясь нас перехватить по дороге?
   — Сдается мне, что на Валадынку.
   — Так оно, верно, и есть. Стало быть, мы едем в одну сторону, а он в другую, и теперь уже не миля, две нас разделяют, а через час и все пять наберутся. Покамест он в дороге про нас узнает да повернет обратно, мы не то что в Збараже — в Жолкви будем.
   — Думаешь, пан Михал? Ну, слава богу! Точно бальзам пролил на душу… Но скажи на милость, как могло оказаться, что этот черт на свободе, если Редзян его коменданту влодавскому выдал?
   — Убежал, да и только.
   — Головы рубить таким комендантам! Редзян! Эй, Редзян!
   — Чего изволите, сударь? — спросил слуга, придержав лошадь.
   — Ты кому Богуна выдал?
   — Пану Реговскому.
   — А кто он такой, этот пан Реговский?
   — Важная птица, поручик панцирных войск из королевской хоругви.
   — Ах ты, черт! — воскликнул, хлопнув в ладоши, Володы„вский. — Теперь я все понял! Ваша милость запамятовал — нам пан Лонгинус рассказывал, как неприятельствуют между собой Скшетуский с Реговским. Реговский этот пана Лаща, стражника, родич и за его позор odium^[51] затаил на пана Яна.
   — Понятно! — вскричал Заглоба. — Назло отпустил Богуна, значит. Но это дело подсудное, тут плахой пахнет. Я первый поспешу с доносом!
   — Приведи господь с ним встретиться, — пробормотал Володы„вский, — тогда и в трибунале нужды не будет.
   Редзян не понял, о чем идет речь, и, ответив Заглобе на вопрос, снова поскакал вперед к Елене.
   Всадники теперь ехали неторопливо. Взошел месяц, туман, поднявшийся вечером с земли, опал — ночь сделалась ясной. Володы„вский погрузился в свои мысли. Заглобе понадобилось еще немалое время, чтобы прийти в себя от пережитого потрясенья. Наконец он заговорил:
   — Ох, несдобровать теперь и Редзяну, попадись он Богуну в руки!
   — А ты скажи ему новость, пусть натерпится страху, а я с княжной поеду, — предложил маленький рыцарь.
   — И то дело! Эй, Редзян!
   — Чего? — спросил парень и придержал лошадь.
   Заглоба догнал его и несколько времени в молчании ехал рядом, пока Володы„вский с княжной не удалились на почтительное расстоянье, а затем только сказал:
   — Знаешь, что случилось?
   — Нет, не знаю.
   — Реговский Богуна отпустил на свободу. Я его в Проскурове видел.
   — В Проскурове? Сейчас? — спросил Редзян.
   — Сейчас. Ну, как? Не слетел с кульбаки?
   Свет месяца падал прямо на толстощекое лицо слуги, на котором Заглоба не только не заметил испуга, а напротив, к величайшему своему удивлению, увидел жестокую, просто звериную ненависть; такое точно выражение было у парня, когда он убивал Горпыну.
   — Эге! Да ты, никак, Богуна не боишься? — спросил старый шляхтич.
   — Что ж, сударь мой, — отвечал Редзян, — ежели его пан Реговский отпустил, надлежит мне самому искать случай отомстить за свой позор и обиду. Я ведь поклялся, что даром ему этого не спущу, и, кабы не барышню везти, сей же час пустился бы вдогонку: за мной не пропадет, не сомневайтесь!
   «Тьфу, — подумал Заглоба, — не хотел бы я этого щенка обидеть».
   И, подстегнув лошадь, догнал Володы„вского и княжну. Спустя час путники переправились через Медведовку и углубились в лес, двумя черными стенами тянувшийся от самого берега вдоль дороги.
   — Эти места я хорошо знаю, — сказал Заглоба. — Бор вскоре кончится, за ним с четверть мили открытого поля, по которому тракт из Черного Острова проходит, а там еще побольше этого лес — до самого Матчина. Даст бог, в Матчине застанем польские хоругви.
   — Пора бы уже прийти избавлению! — пробормотал Володы„вский.
   Некоторое время всадники ехали в молчании по залитому ярким лунным светом шляху.
   — Два волка дорогу перебежали! — вдруг сказала Елена.
   — Вижу, — ответил Володы„вский. — А вон и третий.
   Серая тень и вправду промелькнула впереди в сотне шагов от лошадей.
   — Ой, четвертый! — вскрикнула княжна.
   — Нет, это косуля; гляди, сударыня: еще одна и еще вот!
   — Что за черт! — воскликнул Заглоба. — Косули гонятся за волками! Поистине свет вверх тормашками перевернулся.
   — Поедем-ка побыстрее, — сказал Володы„вский, и в голосе его послышалась тревога. — Редзян! А ну, давай с барышней вперед!
   Редзян с княжной умчались, а Заглоба, склонившись на скаку к уху Володы„вского, спросил:
   — Что там еще, пан Михал?
   — Плохо дело, — ответил маленький рыцарь. — Видал: зверь проснулся, из логова бежит среди ночи.
   — Ой! С чего бы это?
   — А с того, что его всполошили.
   — Кто?
   — Войско — казаки либо татары — идет от нас по правую руку.
   — А может, это наши хоругви?
   — Нет, зверь с востока бежит, от Пилявцев, верно, татары широкою прут лавой.
   — Господи помилуй! Бежим скорее!
   — Ничего иного и не остается делать. Эх, не было б с нами княжны, подкрались бы мы к чамбулу да прихватили парочку басурман, но с нею… Худо придется, ежели они нас заметят.
   — Побойся бога, пан Михал! Давай, что ли, в лес свернем за волками?
   — Нет, не стоит: не догонят сразу — поскачут наперехват, всю окрестность наводнят перед нами — как потом выбираться будем?
   — Разрази их громы небесные! Этого только недоставало! А не ошибаешься ли ты, пан Михал? Волки обычно позади коша тянутся, а не впереди мчатся.
   — Те, что в стороне, собираются со всей околицы и за кошем плетутся, а кто впереди, поджавши хвост удирают. Погляди направо: видишь, зарево меж деревьев!
   — Господи Иисусе, царь иудейский!
   — Тише, сударь!.. Будет когда конец этому лесу?
   — Вот-вот кончится.
   — А дальше поле?
   — Поле. О господи!
   — Тихо!.. А за полем другой лес?
   — До самого Матчина.
   — Хорошо! Лишь бы на поле этом не настигли! Доберемся благополучно до второго леса — считай, мы дома. А теперь давай к нашим! Счастье, что княжна с Редзяном на Бурляевых лошадях.
   Друзья пришпорили коней и нагнали едущих впереди Редзяна с Еленой.
   — Это что за зарево справа? — спросила княжна.
   — Не стану скрывать, любезная панна! — отвечал маленький рыцарь. — Татары это, верней всего, вот что.
   — Иисусе, Мария!
   — Не бойся, княжна! Головой клянусь, мы от них уйдем, а в Матчине наши хоругви.
   — Быстрей, ради бога, быстрее! — воскликнул Редзян.
   И без лишних слов все четверо понеслись как ночные мороки дальше. Деревья стали редеть, лес кончался, и зарево несколько побледнело. Вдруг Елена обернулась к маленькому рыцарю.
   — Любезные судари! Поклянитесь, что не отдадите меня живой! — сказала она.
   — Не отдадим! — ответил Володы„вский. — Клянусь жизнью!
   Не успел он договорить, перед ними показалась поляна, ровная как степь, с противоположного конца, примерно в четверти мили от путников, окаймленная черной полосой леса. Плешина эта, открытая на все стороны, серебрилась от лунного света: каждый бугорок на ней был виден как днем.
   — Вот самое гиблое место! — шепнул Заглобе Володы„вский. — Если они в Черном Острове, обязательно на прогалину эту выйдут.
   Заглоба ничего не ответил, только крепче упер пятки в бока лошади.
   Они были уже посреди поляны, лес на противоположной стороне приближался, рисовался все отчетливее, как вдруг маленький рыцарь протянул руку к востоку.
   — Гляди, — сказал он Заглобе, — видишь?
   — Кусты вижу вдалеке, заросли…
   — Кусты-то шевелятся. Погоняй коней, теперь уж они нас непременно заметят!
   Ветер засвистал в ушах беглецов — спасительный лес с каждой секундою был ближе.
   Вдруг с правого краю поляны, откуда надвигалась темная лавина, докатился сперва рокот, подобный гулу морских волн, а затем воздух всколыхнул многоголосый вопль.
   — Увидели! — взревел Заглоба. — Псы! Нечестивцы! Дьяволы! Лиходеи! Волки!
   Лес был так уже близко, что беглецы, казалось, ощущали свежее и холодное его дыханье.
   Но и туча татар принимала все более явственные очертанья; темная ее масса вдруг начала ветвиться — словно гигантское чудище выпустило длинные свои щупальца и тянуло их к беглецам с невероятной быстротою. Чуткое ухо Володы„вского уже различало отдельные выкрики: «Алла! Алла!»
   — У меня конь споткнулся! — крикнул Заглоба.
   — Ничего! — ответил Володы„вский.
   Но в голове у него один за другим молнией мелькали вопросы; что будет, если не выдержат лошади? Что будет, если которая-нибудь падет? Резвые татарские бахматы обладали железной выносливостью, но они шли от самого Проскурова и не успели отдохнуть после бешеной скачки между городом и первым лесом. Можно было, правда, пересесть на запасных, но и те устали. «Что будет?» — подумал Володы„вский, и сердце его забилось в тревоге — быть может, впервые в жизни: не за себя он боялся, а за Елену, которую за время долгого путешествия полюбил, как сестру родную. Ему хорошо было известно, что татары, пустившись в погоню, скоро не отстанут.
   — И пусть гонятся, ее им не видать! — сказал он себе и стиснул зубы.
   — У меня конь споткнулся! — во второй раз крикнул Заглоба.
   — Ничего! — повторил Володы„вский.
   Между тем они достигли леса. Тьма поглотила их. Но и отдельные татарские всадники были уже в нескольких сотнях шагов за спиною.
   Однако теперь маленький рыцарь знал, что делать.
   — Редзян! — крикнул он. — Сворачивай с барышней с большака на первую же тропку.
   — Слушаюсь, ваша милость! — ответил Редзян.
   Маленький рыцарь оборотился к Заглобе:
   — Готовь пистолеты!
   И схватился рукой за узду лошади своего товарища, заставляя ее замедлить бег.
   — Что ты делаешь? — вскричал шляхтич.
   — Ничего! Придержи лошадь.
   Редзян с Еленой меж тем быстро отдалялись. Наконец они подскакали к месту, где большак круто сворачивал к Збаражу, а вперед отходила узкая лесная тропа, наполовину скрытая ветвями. Редзян направил туда коней, и минуту спустя они с Еленой скрылись во мраке между деревьев.
   Володы„вский тотчас остановил свою лошадь и лошадь Заглобы.
   — Боже милосердный! Что ты делаешь? — взревел шляхтич.
   — Нужно задержать погоню. Иначе княжну не спасти.
   — Мы погибнем!
   — И пусть. Становись на обочину! Сюда! Сюда скорее!
   Друзья притаились во тьме под деревьями. Татарские бахматы меж тем приближались — весь лес гудел от бешеного топота копыт, как в бурю.
   — Вот и конец пришел! — сказал Заглоба и поднес к губам мех с вином.
   Не скоро от него оторвавшись, он тряхнул головой и воскликнул:
   — Во имя отца, и сына, и святого духа! Я готов умереть!
   — Погоди, погоди! — сказал Володы„вский. — Трое вперед вырвались — это мне и нужно.
   И верно: на освещенной луною дороге показались три всадника: видно, под ними были самые резвые бахматы, на Украине прозываемые волкогонами, — от них не могли уйти даже волки. Далее, поотстав шагов на двести — триста, мчалось еще десятка полтора всадников, а там и вся плотно сбитая стая ордынцев.
   Едва трое первых поравнялись с засадой, прогремели два выстрела, затем Володы„вский, как рысь, выпрыгнул на середину дороги и, прежде чем Заглоба успел опомниться и сообразить, что происходит, третий татарин упал, словно молнией пораженный. Все свершилось в мгновение ока.
   — На конь! — крикнул маленький рыцарь.
   Ему не пришлось повторять дважды: секунду спустя друзья мчались по шляху, как два волка, преследуемые остервенелой собачьей сворой. Тем временем подоспевшие басурманы обступили своих павших соплеменников и, убедившись, что загнанные волки способны загрызть насмерть, слегка попридержали коней, поджидая отставших.
   — Видал, сударь! Я знал, что они остановятся! — сказал Володы„вский.
   Но выиграли наши друзья всего несколько сот шагов: погоня прервалась ненадолго, только теперь татары держались кучно и поодиночке вперед не вырывались.
   Лошади беглецов изнурены были долгою скачкой, и постепенно бег их замедлялся. Особенно устал конь под Заглобой — нелегко было нести на себе такую тушу — и опять стал спотыкаться; у старого шляхтича остатки волос поднялись дыбом при мысли, что будет, если падет лошадь.
   — Пан Михал, дорогой, не бросай меня! — в отчаянии восклицал он.
   — Не тревожься! — отвечал маленький рыцарь.
   — Чтоб этого коня волки…
   Он не договорил: первая стрела зажужжала над самым его ухом, а за ней, словно жуки и пчелы, зазвенели, засвистали, запели другие. Одна пролетела так близко, что едва не задела оперением уха Заглобы.
   Володы„вский обернулся и дважды выстрелил в преследователей из пистолета.
   Вдруг лошадь Заглобы споткнулась, да так, что чуть не зарылась храпом в землю.
   — Господи помилуй, у меня конь падает! — не своим голосом завопил Заглоба.
   — Спешивайся и в лес! — взревел Володы„вский.
   С этими словами он осадил и свою лошадь, спрыгнул наземь, и минуту спустя тьма поглотила обоих.
   Но маневр этот не укрылся от раскосых татарских глаз, и полсотни басурман, тоже соскочив с коней, пустились за беглецами вдогонку.
   Ветки сорвали шапку с Заглобы, хлестали его по лицу, за жупан цеплялись, но шляхтич мчался очертя голову, словно скинул с плеч лет тридцать. Несколько раз он падал, но, поднявшись, припускал еще быстрее, сопя, как кузнечный мех, пока не скатился в глубокую яму от вырванного с корнем дерева и не почувствовал, что отсюда ему уже не выбраться: силы оставили его совершенно.
   — Ты где? — тихо спросил Володы„вский.
   — Здесь, в яме! Каюк мне! Спасайся, пан Михал.
   Но пан Михал, ни минуты не колеблясь, спрыгнул следом за ним в яму и заткнул ему рот ладонью.
   — Тихо! Может, еще проскочат! А нет, будем защищаться.
   Между тем татары приблизились. Одни из них, полагая, что беглецы впереди, и впрямь проскочили мимо, другие же замедлили шаг, осматриваясь вокруг себя и ощупывая деревья.
   Рыцари затаили дыханье.
   «Хоть бы который-нибудь сюда свалился, — в отчаянье подумал Заглоба,
   — я б ему показал!..»
   Вдруг во все стороны посыпались искры: татары принялись высекать огонь…
   Вспышки озаряли дикие скуластые лица с выпяченными губами, дующими на труты. Несколько времени татары — зловещие лесные призраки — бродили вокруг да около в полусотне шагов от ямы и подступали все ближе.