Сенкевич Генрик. Пан Володыевский (Трилогия - 3)

   Покидая новый замок, поляки подложили мощные мины под фасад и оба бастиона. Мины жутким грохотом взорвались около полудня, не причинив, однако, туркам большого урона, ибо, памятуя вчерашнюю науку, они пока не осмеливались занимать покинутые противником рубежи. Но оба бастиона, фасад и главная часть нового замка превратились в гигантскую груду руин. Эти руины затрудняли, правда, подступы к старому замку, но служили отличной заслоной для турецких стрелков и, что того хуже, для рудокопов, которые, вовсе не обескураженные видом мощной твердыни, вскоре принялись за новый подкоп. Наблюдали за этой работой опытные инженеры из итальянцев и венгров, состоящие на службе у султана, и работа подвигалась весьма быстро. Осажденные ни из пушек, ни из мушкетов не могли поражать неприятеля, которого они не видели. Володыёвский задумал вылазку, но предпринять ее пока не было возможности - очень уж утомились солдаты. У драгун от ружейных прикладов вздулись синие желваки на правом плече величиною с хлебную буханку, так что иные едва могли шевельнуть рукою. Меж тем стало очевидно, что если подкоп будут вести непрерывно, то главные ворота замка неминуемо взлетят на воздух. Предвидя это, Володыёвский велел насыпать за теми воротами высокий вал.
   - Ерунда! - говорил он, не теряя присутствия духа. - Ворота взорвут, мы из-за вала станем защищаться; вал взлетит на воздух, мы еще насыплем и так далее, покуда хотя бы пядь земли под ногами будет.
   Потерявший уже всякую надежду генерал Подольский спросил:
   - А если и пяди не станет?
   - То и нас не станет! - отвечал маленький рыцарь.
   А покамест велел метать ручные гранаты в неприятеля, нанося большой урон. Самым умелым в этом деле оказался поручик Дембинский, который бессчета турков изничтожил, но одна граната разорвалась раньше времени, и он лишился руки. Таким же образом погиб и капитан Шмит. Многие полегли от орудийного огня, многие от ручного оружия, из которого стреляли янычары, укрытые средь руин нового замка.
   Все это время пушки замка больше молчали, что весьма смущало членов совета в городе. Не стреляют, знать, и сам Володыёвский сомневался в возможности защиты - таково было общее мнение. Из военных никто не смел первым вслух сказать, что остается, мол, только добиться наиболее выгодных условий сдачи, но князь епископ, лишенный рыцарских амбиций, не обинуясь, высказал эту мысль. Сперва, однако, послали Васильковского в замок к генералу за известиями. Генерал ответил: <По моему разумению, замок едва ли и до вечера продержится, но здесь думают иначе>.
   Прочтя этот ответ, даже военные решили:
   - Мы делали, что могли, себя не щадили, но на нет и суда нет, надобно об условиях договориться.
   Слова эти проникли в город и вызвали волнение. Толпа собралась перед ратушей. И молчала тревожно, будто вовсе не желала никаких переговоров. Несколько богатых армянских купцов радовались в душе, что со снятием осады можно будет возобновить торговлю; но другие армяне, с давних пор проживавшие в Речи Посполитой и очень к ней привязанные, а также ляхи и русины были сторонниками обороны.
   - Коли уж о сдаче речь, так лучше бы сразу, - роптали люди, - тогда много чего можно было добиться, а нынче условия будут тяжелые, уж лучше полечь под руинами.
   Гул недовольства все нарастал, пока не сменился вдруг восторженными кликами и виватами.
   Что же случилось? А то, что на базарной площади появился Володыёвский в сопровождении Гумецкого; генерал нарочно послал их, чтобы они сами рассказали, что происходит в замке. Воодушевление овладело толпою. Иные кричали так, словно турки уже вломились в город, у других слезы наворачивались на глаза при виде любимого рыцаря со следами тяжелых трудов на лице. Лицо его почернело от порохового дыма и осунулось, глаза были красные, запавшие, но глядел он весело. Когда оба они с Гумецким продрались наконец сквозь толпу и прошли в совет, где радостно их приветствовали, князь епископ сразу начал:
   - Братья мои возлюбленные! Nec Hercules contra plures. Пан генерал уже писал нам, что сдача неизбежна.
   На что Гумецкий, человек живого ума, к тому же родовитый магнат с независимым нравом, отчеканил:
   - Пан генерал потерял голову, а у него всего и добродетели - головой рисковать. Что до обороны, передаю слово пану Володыёвскому, он лучше меня сумеет о том доложить.
   Все глаза обратились к маленькому рыцарю, а он встопорщил желтые свои усики и сказал:
   - Боже избави! Кто тут о сдаче поминает? Иль не поклялись мы всевышнему, что поляжем все до единого?
   - Мы поклялись все сделать, что в силах наших, и все делали! возразил князь епископ.
   - Каждый волен сам за себя быть в ответе! Мы с Кетлингом поклялись до самой смерти замка не отдавать - и не отдадим. Я свое кавалерское слово привык держать, даже если простому смертному что пообещал, а уж тем более богу всемогущему!
   - Ну, а что в замке слыхать? Это верно, будто мина под воротами? Долго ли продержитесь? - раздались голоса.
   - Мина под воротами, может, есть, а может, будет, однако и вал порядочный перед теми воротами уже вырос, и пушки я велел на него втащить. Братья мои дорогие, бога побойтесь! Подумайте только, ведь сдаться - это значит костелы басурманам на поругание отдать, а они их в мечети обратят и службу свою поганую вершить там станут! Как же можно с легким сердцем о сдаче говорить? Как совесть позволит вам открыть неприятелю врата к сердцу отчизны? Я в самом замке сижу и то мин не страшусь, а вы их тут в городе, на отдалении, боитесь? Помилуй бог! Не дадимся, пока живы! Пускай осада эта сохранится в памяти потомков, как збаражская сохранилась!
   - Замок турки в руины обратят! - раздался чей-то голос.
   - И пускай обратят! На руинах тоже биться можно!
   Маленький рыцарь стал терять терпение:
   - И я буду биться на тех руинах, помоги мне бог! Словом, замка я не отдам, вот так! Ясно?
   - И город погубишь? - спросил князь епископ.
   - Коли он турецким должен стать, по мне уж лучше погубить его! Я поклялся! И больше слов терять не намерен, к пушкам пойду, уж они-то Речь Посполитую защищают, но не предают!
   С этими словами он вышел, а за ним Гумецкий, хлопнув на прощанье дверью; оба спешили - им и в самом деле лучше было средь руин, трупов и ядер, нежели средь людей маловерных. Их догнал Маковецкий.
   - Михал, - молвил он, - скажи мне правду, ты для поднятия духа все это говорил иль в самом деле сумеешь в замке продержаться?
   Маленький рыцарь всплеснул руками:
   - Бог мне свидетель! Только бы город не отдали, а я хоть год выстоять берусь!
   - А отчего не стреляете? Людей это пугает, вот о сдаче и заговорили.
   - Оттого не стреляем, что киданьем ручных гранат забавляемся, они тоже изрядно досаждают копателям.
   - Слушай-ка, Михал, есть ли у вас в замке возможность от Русских ворот назад бить? В случае если бы турки (не дай боже!) насыпь преодолели, они и ворот достигнут. Я внимательно за всем слежу, но с одними горожанами, без солдат мне не справиться.
   А маленький рыцарь ему в ответ:
   - Не горюй, милый брат! Я уже пятнадцать орудий с той стороны наладил. За замок будьте спокойны. Мы не только сами оборониться сумеем, но, в случае надобности, и вам к воротам подкрепление подбросим.
   Очень обрадовался, услышав это, Маковецкий и хотел было идти, но маленький рыцарь удержал его.
   - Послушай, - сказал он, - ты чаще там, на ихних советах бываешь, они что, просто хотят испытать нас или и вправду вознамерились султану Каменец отдать?
   Маковецкий опустил голову.
   - Михал, - проговорил он, - скажи мне теперь откровенно, разве не так все должно кончиться? Ну неделю, две еще продержимся, ну месяц, два месяца, конец-то все едино неминуем.
   Хмуро глянул на него Володыёвский и, воздев руки, воскликнул:
   - И ты, Брут? Коли так, позор свой сами вкушать будете, а я к такой пище не приучен!
   И расстались оба с горечью в душе.
   Мина под главными воротами старого замка взорвалась вскоре после прибытия Володыёвского. Кирпичи, камни взмыли в воздух, подняв столб пыли и дыма. Страх на миг проник в сердца канониров. Турки тотчас же устремились в пролом, как устремляется стадо овец, подгоняемое пастухом и подпасками через отворенные двери в овчарню. Но Кетлинг с вала дунул в эту кучу картечью из шести загодя подготовленных орудий, дунул раз, другой, третий и вымел турков с подворья. Володыёвский, Гумецкий, Мыслишевский подоспели с пехотой и драгунами, которые облепили вал столь густо, как мухи в знойный летний день облепляют павшего вола или лошадь. И началось состязание мушкетов и янычарских ружей. Пули падали на вал, подобно дождевым каплям либо хлебным зернам под цепом дюжего молодца. Турки кишели в развалинах нового замка; в каждой ямке, за каждым обломком и камнем, в каждой расщелине меж руин сидели они по двое, по трое, по пяти, а то и десяти и знай стреляли без передышки. От Хотина к ним подтягивались все новые и новые подкрепления. Шли полки за полками и, залегши меж развалин, тотчас открывали огонь. Новый замок был как бы сплошь вымощен чалмами. То и дело чалмы во множестве срывались с места и с дикими воплями неслись к пролому, но тут слово брал Кетлинг: орудийные басы глушили тарахтенье самопалов, и стаи картечи со свистом и грозным жужжаньем месили это скопище, косили людей и затыкали пролом грудами дергающегося человечьего мяса. Четырежды подымались в атаку янычары, и четырежды Кетлинг отбрасывал и рассеивал их, как буря рассеивает тучу листьев. Сам он посреди огня и дыма, летящих комьев земли и осколков гранат стоял подобно ангелу войны. Глаза его устремлены были в пролом, а на ясном челе не было и следа озабоченности. Он то выхватывал у пушкаря фитиль и сам подносил его к запалу, то, заслонив глаза рукой, следил, каковы последствия взрыва и, с улыбкой оборотясь к стоявшим поблизости офицерам, говорил:
   - Не пройдут!
   Никогда доселе ярость атаки не разбивалась так о неистовство защиты. Офицеры и солдаты состязались друг с другом. Внимание этих людей, казалось, обращено было на что угодно, кроме смерти. А она косила их беспощадно. Погиб Гумецкий и комендант киянов Мокшицкий. Вот схватился со стоном за грудь белокурый Калушовский, давний друг Володыёвского, солдат добрый, как ягненок, и грозный, как лев. Володыёвский поддержал его, падающего, а тот сказал:
   - Дай руку, дай руку поскорее!
   А потом прибавил:
   - Слава богу! - и лицо у него стало белое, как борода и усы.
   Было это перед четвертой атакой. Ватага янычар проникла в пролом и из-за густо падающих снарядов не могла выбраться обратно. На них набросился во главе пехотинцев Володыёвский и в мгновенье ока перебил их прикладами.
   Уплывал час за часом, огонь не ослабевал. Но по городу разнеслась уже весть о героической обороне и разожгла в людях пылкое желание биться до последнего. Горожане-поляки, молодые в особенности, принялись скликать друг друга.
   - Пошли в замок на подмогу! - распалясь, кричали они. - Пошли! Не дадим братьям погибнуть! Айда, хлопцы!
   Голоса эти слышались на базарной площади, у ворот, и вскорости несколько сот человек, кое-как вооруженных, но с отвагою в сердце, двинулись к мосту. Турки тотчас открыли по ним ураганный огонь, так что мост покрылся трупами, но те, кто добрался до замка, тут же на валу с жаром принялись биться с турками.
   Отбили наконец и четвертую атаку с такими ужасающими для турков потерями, что казалось, должна наступить передышка. Не тут-то было! Грохот янычарских ружей не прекращался до самого вечера. Лишь к вечернему намазу пушки умолкли и турки покинули руины нового замка. Оставшиеся в живых офицеры сошли с вала. Маленький рыцарь, не теряя ни секунды времени, велел заложить пролом чем ни попадя - деревянными колодами, фашинами, обломками, землей. Пехота, драгуны, рядовые и офицеры наперехват трудились, невзирая на чины. Ожидали, что с минуты на минуту снова загремят турецкие пушки, но день этот в конечном счете был днем большой победы осажденных над осаждающими, так что лица у всех просветлели, а души полнились надеждой и жаждой дальнейших побед.
   Кетлинг с Володыёвским, когда работы в проломе были закончены, взявшись под руку, обошли площадь и стены, высовывались меж зубцов, чтобы взглянуть на подворье нового замка, и радовались обильной жатве.
   - Трупов горы! - произнес, указуя на руины, маленький рыцарь. - А у пролома штабеля такие, что хоть лестницу приставляй! Кетлинг, это пушек твоих работа!
   - Наиглавнейшее, что мы пролом заложили, - сказал Кетлинг, - туркам теперь снова доступ закрыт, так что придется им за новый подкоп приниматься. Неиссякаема мощь их, однако же такая осада через месяц-два, глядишь, и надоесть может.
   - А тем временем пан гетман подоспеет. Впрочем, будь что будет, а мы клятвою связаны, - сказал маленький рыцарь.
   Они взглянули в глаза друг другу, и Володыёвский, понизив голос, спросил:
   - А ты сделал, что я велел тебе?
   Все готово, - шепнул в ответ Кетлинг, - но сдается мне, не дойдет до этого, мы ведь и вправду в силах долго здесь продержаться и такие дни, как нынешний, еще не раз повторить.
   - Дай бог и завтра такой!
   - Аминь! - ответил Кетлинг, возводя глаза к небу.
   Разговор их был прерван грохотом орудий. Гранаты снова посыпались на замок. Некоторые, однако, вспыхнув в воздухе, тотчас же гасли, как летние зарницы.
   Кетлинг глянул опытным глазом.
   - Вон в том шанце, из которого сейчас стреляют, - сказал он, - фитили у гранат чересчур серою пропитаны.
   - И другие шанцы задымились! - заметил Володыёвский.
   В самом деле, подобно собакам в тихой ночи - одна залает, другие тотчас подхватывают, и вот уже вся деревня зашлась лаем, - одна пушка в турецком шанце пробудила соседние, и осажденный город оплел венец громов. На этот раз, впрочем, больше обстреливали город, нежели замок. Зато с трех сторон донеслись звуки подкопа. Судя по всему - хотя из-за мощного фундамента труды копателей почти сводились на нет, - турки решили во что бы то ни стало взорвать скалистое гнездо.
   По приказу Кетлинга и Володыёвского осажденные сызнова принялись метать ручные гранаты в том направлении, откуда слышался стук кирок. Однако в ночи невозможно было определить, наносит ли такого рода способ защиты какой-либо урон осаждающим. При этом все обратили взоры свои и внимание на город, куда устремились многочисленные стаи пламенных птиц. Одни снаряды разрывались в воздухе, другие, описав в небе огненную дугу, падали на кровли домов. Вдруг кровавое зарево в нескольких местах разорвало темноту. Горел костел святой Екатерины, церковь святого Георгия в русском квартале, а скоро запылал и армянский собор; подожгли его еще днем, а теперь, от гранат, огонь разгорелся вовсю. Пожар усиливался с каждой минутой и освещал все окрест. Крики из города доходили до старого замка. Весь город, казалось, был охвачен пламенем.
   - Плохо, - сказал Кетлинг, - горожане духом падут.
   - Пусть бы хоть все сгорело, - ответил маленький рыцарь, - только бы скала не сокрушилась, на которой можно держать оборону.
   А крики становились все громче. На армянском рынке от собора занялись склады ценных товаров. Горели богатства неисчислимые - утварь и украшения из золота и серебра, ковры, кожи, дорогие ткани. Чуть погодя языки пламени переметнулись на дома.
   Володыёвский встревожился не на шутку.
   - Кетлинг, - сказал он, - следи за метаньем гранат и мешай, сколь возможно, подкопу, а я поскачу в город, очень у меня за сестер доминиканок сердце болит. Слава богу замок в покое оставили, можно и отлучиться...
   В замке и в самом деле в тот момент особой работы не было; маленький рыцарь вскочил на коня и ускакал. Воротился он часа через два в сопровождении пана Мушальского, который оправился уже после раны, полученной от Хамди, и теперь прибыл в замок в надежде, что сумеет луком своим нанести басурманам серьезные потери во время приступов и тем прославиться.
   - Приветствую вас, - сказал Кетлинг, - а я уж тревожился. Ну, что доминиканки?
   - Все хорошо, - ответил маленький рыцарь. - Ни одна граната не разорвалась там, место затишное, безопасное.
   - Слава богу! А Кшися что, не тревожится ли?
   - Спокойна, будто у себя дома. Они с Баськой в одной келье, и Заглоба с ними. Там и Нововейский, к нему сознание вернулось. Просился со мною в замок, да где там - на ногах едва держится. Поезжай-ка теперь ты туда, а я тебя здесь заменю.
   Кетлинг обнял Володыёвского, уж очень рвалось его сердце к Кшисе, и немедля велел подать себе коня. А тем временем стал расспрашивать маленького рыцаря, что еще в городе слыхать?
   - Горожане мужественно борются с огнем, - ответил тот. - Но богатые армянские купцы, завидев, что склады их загорелись, послали депутацию к князю епископу с настоятельной просьбой сдать город. Узнавши о том, я, хотя и зарекался на советы ихние ходить, все же туда отправился. А там одного молодца пощечиной наградил - он более других настаивал на сдаче, и князь епископ остался мною доволен. Плохо, брат! Люди там труса празднуют и все меньше ценят готовность нашу к обороне. Ругают нас, не хвалят, напрасно, мол, город риску подвергаем. Слышал я еще - на Маковецкого напали за то, что он переговорам воспротивился. Сам епископ так ему сказал: <Ни от веры, ни от короля мы не отрекаемся, но к чему привести может дальнейшее сопротивление? Погляди, - говорит, - видишь храмы, отданные на поругание, видишь девушек обесчещенных, деток невинных, в неволю влекомых? А с перемирием, - говорит, - мы еще сможем их вызволить, а для себя обусловить беспрепятственный выход отсюда>. Так говорил ксендз епископ, а пан генерал согласно кивал головою и все твердил: <Головой ручаюсь, что правда это!>
   - Будь на все божья воля! - ответил Кетлинг.
   Володыёвский руки заломил.
   - И кабы правдой то было! - вскричал он. - Но бог свидетель, мы способны еще защищаться!
   Привели коня. Кетлинг поспешно вскочил в седло.
   - Осторожней будь на мосту, - напутствовал его Володыёвский. - Там гранаты густо падают!
   - Через час буду обратно, - сказал Кетлинг.
   И ускакал.
   Володыёвский вместе с Мушальским стали обходить стены.
   Ручные гранаты бросали в трех направлениях - туда, откуда доносились звуки кирки. На левом фланге руководил этим Люсьня.
   - Как дела? - спросил Володыёвский.
   - Плохо, пан комендант! - ответил вахмистр. - Мерзавцы эти уже в самой скале торчат, разве что при входе кого из них наша скорлупка заденет ненароком. Смысла нету...
   В других местах дело обстояло и того хуже, да еще небо нахмурилось, полил дождь, а от него отсыревали фитили в гранатах. Тьма тоже очень мешала.
   Володыёвский отвел Мушальского в сторонку и сказал вдруг:
   - Послушай-ка! А не попытаться ли нам кротов этих в норах придушить?
   - Мнится мне, это смерть верная, их ведь полки янычар стерегут! Хотя что ж! Попытка не пытка!
   - Янычары караулят их, это верно, однако мрак нынче кромешный, они панике поддадутся. Раскинь, сударь, умом, в городе отчего о сдаче помышляют? <Мины под вами, - говорят, - не выстоите>. Вот мы бы им рот и заткнули, кабы нынешней же ночью послали бы весть: <Нету уж мин!> Для такого-то дела иль не стоит головою рискнуть?
   Мушальский подумал с минуту и воскликнул:
   - Стоит, ей-богу, стоит!
   - В одном месте только начали копать, - сказал Володыёвский, - этих не тронем, но вон с той и с той стороны они глубоко уже врылись. Возьмешь, сударь, пятьдесят драгун и я столько же, и попытаемся их придушить. Ну что, есть ли охота?
   - Есть! Как не быть! Заткну-ка я за пояс гвоздичков покрепче, пушки загвоздить, на случай ежели бы на пути попались.
   - Вряд ли попадутся, хотя несколько орудий тут близко, так что чем черт не шутит. Кетлинга только давай обождем, он лучше всех знать будет, как нам помочь в случае беды.
   Кетлинг воротился, как обещал, ни минутой позже, а полчаса спустя два отряда драгун, по пятьдесят душ каждый, приблизились к пролому, бесшумно скользнули в него и растворились во тьме. Кетлинг велел еще какое-то время вести гранатный обстрел, но вскоре отменил его и стал ждать. Сердце у него тревожно колотилось, он прекрасно понимал всю дерзость подобного предприятия. Прошло четверть часа, полчаса, час; казалось, пора уж было им дойти и начать действовать, меж тем, приложивши ухо к земле, он отчетливо слышал спокойный стук кирок.
   Вдруг у подножья замка, с левой его стороны, раздался пистолетный выстрел; в сыром воздухе, заглушенный стрельбою из шанцев, он прозвучал не очень громко и, быть может, не был бы услышан гарнизоном, кабы не страшная суматоха, какая поднялась вслед затем. <Дошли! - подумал Кетлинг. - Да вернутся ли?> Доносились крики людей, барабанный бой, посвист рожков и, наконец, ружейная пальба - торопливая и беспорядочная. Стреляли со всех сторон и кучно; очевидно, множество отрядов поспешило на выручку копателям, но, как и предвидел Володыёвский, паника и замешательство охватили янычар; из опасения угодить в своих они громко перекликались, палили вслепую, а то и вверх. Шум и стрельба все усиливались. Как кровожадные куницы глухой ночью врываются в уснувший курятник и тишину вдруг нарушает невообразимый переполох, шум и кудахтанье, так и здесь, близ замка, внезапно начался переполох. Из шанцев, озаряя тьму, метнулись на стены гранаты. Кетлинг, наведя десятки орудий в сторону сторожевого охранения турков, ответил картечью. Запылали турецкие апроши, запылали стены. В городе забили тревогу, вообразив, будто турки вломились в крепость. В турецких шанцах решили, напротив, что это мощная вылазка осажденных, что атакуют сразу все их работы, и потому провозгласили всеобщую тревогу. Беспросветная ночь благоприятствовала дерзкому замыслу Володыёвского и Мушальского. Орудийные и гранатные выстрелы только на миг разрывали тьму, которая затем еще более сгущалась. Внезапно разверзлись хляби небесные и обрушился ливень. Гром заглушал пальбу и, перекатываясь, громыхая, гудя, будил грозное эхо в скалах. Кетлинг спрыгнул с гребня вала, подбежал во главе нескольких десятков людей к пролому и там стал ждать.
   Но ждать пришлось недолго. В скором времени темные фигуры замельтешили меж бревен, которыми завалено было отверстие в стене.
   - Кто идет? - крикнул Кетлинг.
   - Володыёвский, - звучал ответ.
   И рыцари упали друг другу в объятья.
   - Ну что? Как? - спрашивали офицеры, во множестве подбежавшие к пролому.
   - Слава богу! Землекопы перебиты все поголовно, орудия поломаны и раскиданы, вся работа их впустую!
   - Богу благодарение!
   - А пан Мушальский со своими уже здесь?
   - Нет еще.
   - Может быть, выскочить им на подмогу? Паны ясновельможные, кто желает?
   Но в эту самую минуту в проломе замелькали фигуры. Это возвращались люди Мушальского, торопливо и в значительно меньшем числе - много их полегло от пуль. Были они радостные и тоже довольные. Кое-кто из солдат прихватил с собою кирки, буравы, кайлы для дробления скалы в доказательство того, что они проникли в самый подкоп.
   - А где пан Мушальский? - спросил Володыёвский.
   - В самом деле, где же пан Мушальский? - повторило несколько голосов.
   Люди из отряда прославленного лучника стали переглядываться; и тут один тяжело раненный драгун проговорил слабым голосом:
   - Пан Мушальский погиб. Я видел, как упал он, я тоже упал подле него, но поднялся, а он остался лежать...
   Рыцари немало опечалились, узнав о смерти лучника, ведь был пан Мушальский одним из первых кавалеров войска Речи Посполитой. Драгуны пытались выспросить еще, как это случилось, но он, истекая кровью, отвечать более не мог и наконец как сноп повалился на землю.
   А рыцари принялись сокрушаться по поводу смерти Мушальского.
   - Память о нем останется в войске, - сказал Квасиброцкий, - кто осаду эту переживет, тот прославит его имя.
   - Не родится более лучник, ему равный! - сказал кто-то.
   - Не было сильнее мужа в Хрептеве, - подхватил маленький рыцарь. - Он талер в доску пальцем вжимал. Единственно Подбипятка, литвин, силой его превосходил, но того под Збаражем убили, а из живых разве что Нововейский ему не уступил бы.
   - Большая, большая потеря, - говорили вокруг. - Такие рыцари только в прежние времена рождались.
   Почтив память лучника, все отправились на вал. Володыёвский тотчас отослал гонца к генералу и князю епископу с известием о вылазке, в результате которой подкоп уничтожен, а землекопы убиты.
   С чрезвычайным изумлением восприняли эту весть в городе, но - кто бы мог подумать! - и со скрытым неудовольствием. И генерал, и князь епископ полагали, что такого рода минутные триумфы город не спасут, напротив, только раздразнят свирепого льва. По их мнению, польза от них могла произойти только в случае сдачи города; и два главных предводителя решили переговоры продолжить.