В Самару Леху и лейтенанта Мудрецкого повез Евздрихин. Только на этот раз комбата уже не было. Как оказалось, им надлежало прибыть не в чистое поле, а приехать ко Дворцу спорта, в комплекс сооружений которого входил и тир.
   Вместо автомата Калашникова, как выяснилось, им придется стрелять из мелкокалиберных винтовок по мишеням, где будет вестись подсчет очков, и надо, что называется, лупить в яблочко. Иначе не выиграешь и подведешь Стойлохрякова. А он, добрая душа, разрешил после помотаться по городу и позаботился о том, чтобы были выплачены все солдатские.
   Они вошли в здоровый манеж и сразу же увидели капитана, сидящего за столом. Заметив вошедших, офицер стал махать им рукой. Он единственный, кто каким-либо образом обозначал проведение стрельб на округ. Рука его вращалась в воздухе до тех пор, пока они не подошли к столику.
   – До-до-добрый день, – поздоровался капитан, раскрывая лежащую перед ним папку. – А-ат-откуда?
   Лейтенант Мудрецкий назвал номер части. Капитан кивал головою и записывал данные.
   – Ка-ка-ка-кто стреляет? – Записав и это, он указал рукою в сторону открытой двери. – Па-па-про-роходите.
   Евздрихин, спускаясь вниз по лестнице, не мог сдержать эмоций:
   – Вот за что я люблю нашу армию. Вы, молодые, поняли, почему мы непобедимы? Потому что мы сами для себя непредсказуемы. Посадить на входе заику для того, чтобы он встречал приезжающих, это только у нас могут.
   Они оказались под землей, в большом подвале, в котором располагался тир. Здесь уже было много народу, и, похоже, офицеров оказалось куда больше, чем солдат.
   Простаков, следуя за лейтенантом и прапорщиком, улыбался словам последнего. Действительно, ведь Евздрихин прав: один косоглазый стреляет, всех побеждает, заика на входе сидит, и все вроде бы как ничего, все вроде бы как нормально.
   Он уже сам себя настраивал на то, что и здесь победит генеральский любимчик, который попадет во все и вся. Только, по мнению Простакова, подлог здесь совершить намного труднее, потому как теперь никаких мишеней поднимать и закрывать не надо будет, все будут в бумажечку стрелять с циферками: чем ближе к центру, тем больше очков – вот и вся математика. И у каждого будет всего десять выстрелов, два тура по пять, на каждый выстрел новая бумажечка. Не поскупились на макулатурку-то.
   Топая по небольшой трибунке, состоящей из пяти рядов, и выискивая себе местечко, где пространства было побольше, Мудрецкий заметил того самого парнишку, который выиграл стрельбы.
   – Взглянь, – указал он Простакову. – Вон наш знакомый победитель.
   Леха только покачал головой. Коля Кривовзглядов тем временем тоже поглядел в сторону вновь прибывших. Он отдал честь лейтенанту, поздоровался с прапорщиком, а потом пожал руку Лехе.
   – Привет, – сегодня он был куда разговорчивее, чем раньше. – Тоже приехал, молодец.
   Леха смотрел сверху вниз на паренька, не веря в то, что он в ответ сейчас смотрит именно на него.
   – Я тоже сегодня стрелять буду, – радостно доложил Коля.
   – Ага, – басанул Простаков.
   Офицер с прапорщиком сели в одном месте, а солдаты залезли по трибуне чуть повыше и разместились там, разглядывая место будущих соревнований.
   – Думаешь тут всех сделать? – улыбался Кривовзглядов.
   Простаков повернул к нему свое широкое, как блин, лицо и улыбнулся, ничего не ответив. И от пристального взгляда Коля отвел глаза в сторону.
   – У меня тут батек будет, – сообщил он. – Болеть за меня.
   Алексей с пониманием кивнул:
   – За меня б тоже болел, если б был рядом. А то ведь столько тысяч верст отсюда.
   – Ты откуда?
   – Из Красноярского края.
   – А-а, – протянул Коля. – А я местный. Да ты батька моего видел, он был на стрельбище.
   – Это че, генерал-лейтенант, что ли? – догадался Простаков, понимая, что просто так косоглазые в стрельбах не побеждают.
   – Да. Он самый. Скоро приехать должен. В принципе я и без него хорошо отстреляю.
   Леха в очередной раз взглянул в глаза своему соседу. А тот тем временем пытался разглядеть, что же там такое вешают на дальнем конце тира служащие.
   – И тут мишени какие-то чудные, – бормотал он.
   Леха тем временем не отрывал взгляда от его лица. Глаза, которые всего секунду назад бегали, казалось, сами по себе, теперь работали синхронно и просто поражали своей сосредоточенностью. Это действительно были глаза стрелка. И тут Леха стал корить себя за то, что относился с недоверием к этому Коле. Ну мало ли какая у человека фигня случается.
   – Слушай, – не вытерпел Алексей. – Твои глаза...
   Кривовзглядов сморгнул, и зрачки снова рассыпались в разные стороны.
   – Это с детства. Врачи так ничего сделать и не смогли. Но за счет упражнений я добился того, что на несколько секунд могу четко сфокусировать свое зрение. А ты думал, что папашка мне там, на стрельбищах, все подстроил? Ничего подобного. Надеешься выиграть? – справился Косовзглядов у Простакова, разминая указательный палец на правой руке.
   – А то, – улыбнулся Леха. – Ты думаешь, я оружие первый раз в армии увидел? Я с детства о-го-го сколько настрелял.
   – Да и я тоже на месте не сидел, – Кривовзглядов не стал разглядывать, как организаторы соревнований развешивают мишени.
   Леха, глядя на то, что делает товарищ, тоже стал разминать указательный палец.
   – А что, это помогает?
   – Да, – Кривовзглядов согнул указательный палец несколько раз, как бы нажимая на курок. – Улучшает чувствительность. Нужно чувствовать момент выстрела.
   – Это я и сам знаю. А сам-то думаешь всех сделать?
   Неожиданно Коля рассмеялся:
   – Ты что? Это надо быть придурком, чтобы на это надеяться. Это же соревнования на округ. Тут, знаешь, тягаться будет очень тяжело.
   В этот момент всех, кто должен был участвовать в стрельбах, пригласили получить номера. Лехе достался двадцать седьмой, а Кривовзглядову – двадцать восьмой. Он вперед пропустил гиганта. Потом объяснил, что не любит нечетные числа.
   Лехе было как-то все равно.
   – Вы, все городские, – придурки, – просто сказал он. – То числа у вас, то гороскопы.
   Коля посмотрел куда-то в сторону, а на самом деле – на Леху:
   – А что, у вас в деревне приметам вообще не верят?
   – Верят, но все равно, все городские – придурки.
   – Хочешь меня разозлить? – Колины глаза начали шарить по орбитам с удвоенной скоростью.
   Леха пожал могучими плечами, и Коле показалось, будто стены тира тоже заходили ходуном вверх-вниз.
   – Да нет, что ты.
   – Увидимся на позиции, – гордо бросил генеральский сынок и пошел на то самое место, где они до этого сидели.
   Тем временем Евздрихин с лейтенантом на то время, пока они получали номера, куда-то исчезли. Мудрецкий предупредил, что сейчас придет, и с каким-то загадочным видом они оба удалились. Номера получали, ну, минут пятнадцать. Все-таки очередь была, а потом всех записывали, кто откуда. Надо было помнить номер части. Когда Простаков назвал, кто он и откуда, записывающий участников офицер почему-то рассмеялся и заулыбался:
   – Привет, привет всем, кто вылез из Черной дыры. Как там у вас? Пули по прямой траектории летают? Или не как во всей армии? Зигзагами?
   На столь тупой вопрос Простаков не нашелся что ответить.
   – Да ничего, так себе. Летают. Жиг-жиг.
   – Во-во, жиг-жиг, – согласился офицер, – ставь тут закорючку.
   Леха и поставил. Четыре класса образования как-никак. Как раз на закорючки его и хватало.
   Теперь, сидя рядом с Кривовзглядовым, они дожидались своей очереди. Было в тире всего пять позиций, так что они вошли только в шестую очередь. Встали рядом, но друг друга не видели, так как пластиковые щиты закрывали стрелков и не мешали прицеливаться.
   Стреляли из положения стоя, что для Лехи оказалось неожиданностью. Он вначале не видел лежаков, но думал, что их вот-вот вынесут. А вот фиг-то.
   Первая шеренга подошла и начала отрабатывать стоя. Тогда-то и пришлось мысленно перестраиваться.
   «Да фигня все, – потом решил он для себя, – какая разница. Сейчас выпущу свои пульки, и хорош на этом». Он был уверен, что организаторы соревнований не будут надолго затягивать.
   Леха не отличался языкастостью, в отличие от того же Фрола, который сейчас разгребает коровье дерьмо где-то на окраине Чернодырья. Но он не удержался и спросил соседа ради шутки:
   – Ну, ты чего, Коля, глаза в кучу собрал?
   – Да пошел ты, – послышалось сразу с двух сторон.
   Из чего он сделал вывод, что попал между двумя Колями. Можно и желание загадать:
   – Тогда пусть я выиграю.
   Раздалась команда «Огонь!». И потекли отведенные на выполнение упражнения две минуты. Достаточно, учитывая, что, выстрелив один раз, нужно перезаряжать ружье.
   Окружающий мир для Лехи перестал существовать. Он работал уверенно и спокойно, не думая ни о чем, и выстрелы остальных сливались с тихим гулом в ушах, а свой собственный он вообще не слышал – настолько сосредотачивался, стараясь качественно выполнить упражнение.
   Наконец они отстреляли. Он разрядил оружие, показал инспектору, что пули в затворе нет, и отошел с огневой позиции вместе с остальными пятью участниками соревнований.
   Свой результат Алексей узнал сразу же. Сорок два из пятидесяти возможных. Он, скорее всего, выходит в финал. Кривовзглядов набрал сорок одно, после сидел и ругался, вспоминая о том, что не любит нечетные числа.
   Они спокойно дождались окончания стрельбы еще одной партии. После чего объявили тридцатиминутный перерыв для того, чтобы люди могли собраться к финальным стрельбам.
   В финал вышли десять человек с весьма плотными результатами, и Простаков удивился, потому что впереди него еще оказалось двое стрелков, выбивших сорок три и даже сорок четыре. Кривовзглядов качал головой и иногда повторял слова на буквы «б» и «х». Бормотал он следующее:
   – Все будет хорошо, все будет хорошо.
   Пока шли стрельбы, прапорщик и Мудрецкий сели рядом друг с другом и, вот сволочи, стали попивать из банок через соломинку кока-колу. Леха пил эту коричневую пузырящуюся жидкость всего два раза в жизни. И оба эти раза пришлись на то время, пока он ехал в поезде служить. До этого, если выбирался в поселок, он покупал себе только пиво, а кока-колу, проще говоря, газировку, он за напиток не считал. Ну уж, поскольку пацаны пили, и он попробовал. Фигня. Но сейчас не отказался бы.
   Когда Леха уходил стрелять и обернулся, посмотрел на сопровождающих, они одобрительно закивали ему головами, отчего Леха преисполнился решимости. Сейчас же, после того как отстреляли, он поглядывал на Евздрихина и Мудрецкого, завидуя им еще больше: по их состоянию можно догадаться, что в банках далеко не кока-кола. Движения их стали более бессвязными, глаза опустели, и теперь они сидели на самом верхнем ряду маленькой трибуны и о чем-то вяло между собой переговаривались, уже повыкидывав соломинки и прикладываясь к банкам кока-колы напрямую. Потом они достали еще по парочке этих самых банок красно-белого цвета, и Леха морально подготовился провожать их после финала на крайняк до машины.
   «О чем думает Евздрихин? Ведь ему за рулем сидеть».
   Леха начал нервничать. Как они вообще в часть поедут? Тут пригласили на финал первую партию. Леха с Кривовзглядовым были во второй, так как находились выше в турнирной таблице и имели преимущества перед первой пятеркой. Они будут знать результаты соперников.
   Отстреляли неплохо, но никто не поднялся выше сорока. У Простакова загорелись глаза.
   Леха встал на позицию.
   – Ну, ты как, Колян, в этот раз глаза в кучу соберешь?
   И снова раздалось с двух сторон:
   – Да пошел ты.
   Снова он с двумя Колями. После этой шуточки неожиданно у Простакова потемнело в глазах. В первый раз такое. Он понял, что волнуется, и попытался собраться. Черное яблочко мишени куда-то уплывало. Он опустил винтовку. В то время как остальные сделали уже по паре выстрелов, он все стоял и не начинал стрельбу. Подождав, пока в голове прояснится наконец, он спокойно поднял оружие и начал методично выстреливать положенное. Сделав пять выстрелов, опустил винтовку и стал дожидаться, пока остальные закончат упражнение.
   После того как упражнение закончилось, он устало поплелся к пластиковым креслам первого ряда трибуны и рухнул на ближайшее, обливаясь потом. Рядом с ним отходил Кривовзглядов, вытирая платком лоб.
   – Ну че? Взмок немножко?
   Его беспорядочно бегающие глаза разглядывали утомленного Простакова. Леха молча кивнул головой и посмотрел наверх. Евздрихин с Мудрецким уже сидели в обнимку, и им было наплевать на то, что они находятся в каком-то тире. Сейчас Лехе показалось, что они начнут раскачиваться из стороны в сторону и затянут: «Эх, дубинушка».
   Результаты соревнований почему-то не объявили сразу, а организатор, выйдя на середину так, чтобы его было видно, поднял мегафон и объявил на весь тир, что сейчас состоятся показательные выступления.
   Все участники и офицеры, которые были невольными зрителями происходящего и могли, что называется, поболеть за своих, увидели, как сбоку на инвалидной коляске выкатили сидящего в кресле молодого человека с автоматом Калашникова в руках. Слово «сидящего» здесь вряд ли было уместно, потому как он постоянно дергался и не мог надолго, больше секунды, выдерживать свое тело в одном положении. Его колени ходили ходуном. Стопы, которые были привязаны к коляске ремнями, танцевали независимо от остального тела. Руки, в которых был автомат, не могли спокойно лежать на подлокотниках. Они держали оружие и размахивали им из стороны в сторону.
   Невольно по рядам побежал шорох и ропот.
   Молодой человек, чьи длинные русые волосы спадали до плеч и были мокрыми то ли от воды, то ли от пота, вертел автоматом Калашникова из стороны в сторону, улыбался. При этом густая белая пена стекала по уголкам его рта, и время от времени он делал попытки подняться. Но крепкие ремни, фиксирующие тело в сидячем положении, не давали ему это сделать.
   Ведущий соревнований дождался того момента, пока солдат привезет коляску с, как бы это помягче сказать, слегка неуравновешенным стрелком к огневой позиции, поднял вверх полностью заряженный рожок с патронами и объявил, что они боевые. После этого отдал рожок психу, а на иного человека этот юноша не тянул.
   Увидев, как проворно тот вставил рожок и передернул затвор, несколько человек просто шуганулись. Но тут случилось нечто. Конвульсивные движения прекратились, стрелок сосредоточился, направил оружие в сектор для стрельбы и на заблаговременно натянутом белом листе с расстояния в пятьдесят метров одной непрерывной очередью под аплодисменты выбил восьмерку.
   Его палец еще конвульсивно долго нажимал на курок, но патроны закончились. Тряся головой и разбрызгивая пену, он отдал оружие инструктору, при этом его ноги дернулись. И организатор соревнований вставил второй рожок в автомат.
   Снова зазвучала непрерывная очередь. И теперь точно такая же восьмерка, только горизонтальная, была выбита на том же месте.
   После выполнения упражнения офицеры зааплодировали.
   Кто-то крикнул:
   – Достаточно! Уже не у всех штаны сухие!
   Его поддержали дружным смехом и облегчением после того, как у стрелка наконец окончательно отобрали оружие и вывезли его, дергающегося на кресле, обратно.
   Объявили результат соревнований. Когда Простаков услышал, что он занял третье место с тем же результатом в сорок два очка, он как-то сник, а тем временем Кривовзглядов, наоборот, собрался.
   – На втором месте, – объявил ведущий, – Николай Кривовзглядов.
   – Е-мое, – схватился за голову Коля, – это не слабо. В прошлом году я был здесь только третьим.
   – Да? А кто же на первом месте? – Простаков закусил нижнюю губу.
   – Первое место занял Николай Запереблатнентский.
   Несколько офицеров, сидящих где-то с краю, захлопали, и даже один свистнул. Сам Запереблатненский Коля, выступавший дважды соседом Простакова по другую сторону от Кривовзглядова, победно вскинул руки вверх.
   – Ну, тогда все понятно. Он и в прошлом году выигрывал. – Коля вслед за Простаковым закусил губу.
   – Ну и че такого? Тогда он и на самом деле лучший, – не понял Простаков.
   – Да в том, что у него папа – генерал-полковник. Вот так вот. Знаешь, как в том анекдоте, что никогда сын полковника не будет генералом, потому что у генерала свой сынок. То же самое и здесь. На самом деле этот Коля толком и стрелять-то не умеет. Все мишени деланые.
   – Ни фига себе! – обиделся Алексей, узнав такое. – А я думаю, что кому-кому, а тебе нельзя первое место давать.
   И тут Алексей во второй раз увидел, как у Коли глаза собираются в кучу, но на этот раз они смотрели не в даль, а на Простакова.
   – Слушай, не надо...
   – Хорошо, не буду, – согласился здоровяк.
   Он поднялся на верхний пятый ряд, где сидели офицеры. Те поздравили его, предложили сесть с ними рядом. За третье место ничего, кроме грамоты, не полагалось.
   – Третье место – это здорово! – согласился Евздрихин. – Ну че, мужики, пошли?
   – Пошли.
   Мужики пошли в парк, где Леха стал третьим, и ему тоже дали глотнуть кока-колы. А на грамоту, перевернутую обратной стороной, положили открытую баночку килек, помидорчики, купленные на базаре в июне за бешеные деньги, и один огурчик. Леха ни от чего не отказывался. Он пил вместе с офицерами, празднуя третье место, взятое по стрельбе, и это – за округ.

Глава 5
РЕЗИНА – ПЛЕЙБОЙ

   Его не остановят бури,
   Его пленили телеса.
   Из него вышло столько дури,
   Что враз померкли чудеса.

   Стойлохряков сидел в штабе на своем рабочем месте и чах за столом в одиночестве. То, над чем он чах, он успел убрать на стоящую пониже стола тумбочку, после чего собрал брови в кучу и посмотрел на вошедших к нему Простакова, Евздрихина и Мудрецкого.
   Комбат с интересом взял протянутую ему грамоту.
   – О, всех там перестрелял? – бормотал полковник, читая документ, утверждающий, что Простаков занял третье место. – А че не первое? – возмутился Стойлохряков. Потом рассмеялся. – Шучу, шучу. Первое было занято, наверное, еще до начала. Второе – тоже.
   Он повертел грамоту в руках и увидел на обратной стороне коричневые пятна и разводы.
   – А это че такое? – спросил он у Мудрецкого, тыкая пальцем в следы недавнего заседания в парке под деревьями.
   – Да не знаю, – начал оправдываться Мудрецкий, разводя руками. – Заляпали обо что-то.
   – Ну чего же вы? Такой документ. Простаков, спать, – скомандовал комбат, – а вы, двое, садитесь.
   Евздрихин сел напротив Мудрецкого. Комбат держал грамоту в руках до тех пор, пока солдат не вышел из кабинета. Затем точно так же, как и они сами совсем недавно, перевернул ее красочной стороной вниз и на уже заляпанное пространство поставил начатую бутылку водки и нехитрую закусь.
   – Ну че, надо отметить, что наш долбаный батальон – третий в округе. А, мужики?
   Мужики не возражали. Тем более что они уже были разогреты.
   Как Евздрихин довез их обратно, никто не интересовался, а он ни перед кем и не хвастался. Доехал спокойно, хоть и пьяный был.
   Такое продолжение дня для Мудрецкого оказалось полной неожиданностью. Зато он обрадовался, что теперь можно расслабиться и очень быстро сделаться действительно пьяным, и не стал сдерживать эмоции, которые так и перли из него после мягких возлияний в городе Самаре.
   Комбат поставил стаканы, налил каждому по сто и предложил выпить за победу. А третье место, по большому счету, и была настоящая победа.
   Сам же виновник этого праздника вошел в казарму на первом этаже и прошел в кубрик, отгороженный химвзводу, где не обнаружил вообще никого, чему обрадовался и завалился дрыхнуть. Время было послеобеденное, и народ, видимо, угнали на работы.
   А его на сегодня комбат своим словом освободил от физических нагрузок, которые, как известно, начинаются в армии в основном во второй половине дня, после проведения учебных занятий. А иногда и в первой, но это, если очень надо и если больше заняться нечем. Обычно и то и другое случается весьма часто.
   Мудрецкий сидел напротив своего командира и упирался грудью в стол. Руки его безжизненно болтались вдоль туловища, а сам он пытался отвечать на вялые вопросы комбата.
   – Чем на гражданке занимался, Мудрецкий?
   Тот стал гундеть себе под нос, утирая подбородок о плечо, так как по нему постоянно текли слюни непонятно с каких делов. Наверное, из-за того, что перед ним комбат поставил открытую банку сардин в масле.
   Пить уже не хотелось, а точнее – не моглось, потому как и вторая бутылка уже грозила окончиться. Мудрецкий прогукал об университете и биологическом факультете, и тут вошел майор Холодец. Как назло, он был трезв. Назло для Юры.
   Теперь их было двое, комбат и майор. И отказаться от еще одного налитого стакана он не смог.
   Холодец поздравил Мудрецкого с тем, что у него во взводе такие остроглазые соколы, и резко осушил свой стакан.
   Когда лейтенант просто рухнул со стула, Стойлохряков поднялся, поглядел на лежащее бездыханное тело, колыхнул здоровым животом и снова опустился на свое место.
   – Ну вот, – улыбался он, – такие дела. Молодежь. Наливай еще.
   Холодец только успел войти в раж и стукнул стаканом по столу. В результате чего он вскоре наполнился.
   Но комбат себе не налил. Он хлопнул руками по полированной крышке, поднялся, подошел к окну. И твердо сообщил, что ему хватит, все-таки как-никак еще рабочий день.
   Было уже семь часов вечера, но комбата никто не беспокоил благодаря расторопности Холодца, сообщившего дежурному по части, сидящему на первом этаже, что у Петра Валерьевича заседание, и очень важное, и рано не закончится.
   Похлопав себя по щекам и встряхнув головой, Стойлохряков повернулся и предложил Холодцу, сидящему с набитым ртом, перетащить лейтенанта Мудрецкого в уголок на диванчик, дабы тот спокойно почивал. Все равно дойти до своего общежития он не сможет, класть его в коридоре у штаба как-то нездорово. Пусть подремлет в командирском кабинете. Раз не выдержал обычных армейских посиделок.
   Дверь открылась, и, переминаясь с ноги на ногу, войти в кабинет попросился уроженец Астраханской области, старший лейтенант Савелий Белобородов.
   У него действительно имелась в наличии белая борода, а также пепельные брови. Он мог играть Деда Мороза без грима, над чем любил иногда подшучивать Стойлохряков. По этой причине он и разрешил офицеру ношение бороды, только с условием, что тот будет содержать ее в надлежащем порядке и не распускать лопатой, как у старого деда.
   Белобородову сделали знак войти, а за его спиной маячила женщина лет тридцати пяти, зав. местным клубом. Стойлохряков знал ее. Она была женой одного из офицеров, которые служили в его батальоне, но вот чьей именно – сейчас он уже припомнить не мог. Даже, кажется, его Вера с ней несколько раз пила чай. Да-да, определенно она заходила домой к ним.
   Он разгонял алкогольный туман в голове, но безуспешно. Поскольку Синицына Лена была офицерской женой, она не удивилась запаху и тому, что какой-то лейтенант рухнул на диван и дрыхнет на нем без чувств.
   – Петр Валерьевич, – обратилась она.
   Холодец побыстрее прожевал и попытался сделать озабоченное лицо, с которым он обычно встречал всех, кто к нему обращается, что случалось крайне редко, потому как все знали о бесполезности просьб к начальнику штаба. Он, по-русски говоря, был невосприимчив к чему бы то ни было, кроме собственных надобностей. А комбата – того можно было просить, что она и делала.
   – Петр Валерьевич, – начала Синицына.
   – Садитесь, – предложил Стойлохряков и указал ей на свободный стул.
   – Спасибо.
   Комбат кивком головы отпустил дежурного.
   – Что случилось?
   – Пока ничего не случилось. Вот дискотека хорошая из Самары приехала. У нас через час начало. А, понимаете, боюсь, не справимся своими силами с порядком. Народу придет много. Тем более что два автобуса приехали от соседей с Черноболотья. Кто знал, что они приедут? А тамошние, знаете, они какие? Клуба у них нет, так они к нам ездят. А под такую дискотеку хорошо собрались. Но я же не могу их не пускать. А автобусы уже приехали, и все болотные (а так, «болотными», называли между собою жители поселка своих соседей, у которых, соответственно, ходили в «дырявых») уже там, уже в зале. Не буду же я их выгонять? Дискотека в восемь, а они уже сидят, и парней намного больше, чем девчонок. Несколько бритых. Не люблю я бритых.
   – Бритые и бритые, – не согласился Стойлохряков, – солдаты, вон они, все бритые.
   – Но то солдаты.
   – Да-да, понимаю. В общем, вам охрана нужна.
   – Вы все так быстро схватываете, Петр Валерьевич, – залебезила Синицына.
   – Пытаемся. Мы хоть и дубы... Да, майор?
   – Так точно, товарищ подполковник, – резво ответил Холодец, – дубы. Но мы дубы не простые, а армейские, что значит – высшего качества.
   – Хороший у меня заместитель, правда?
* * *
   Ввалившись в казарму, люди устало падали на койки, для того чтобы хоть как-то отойти перед ужином. Простаков не слышал ни матерных слов, ни охов, ни вздохов. Химики пришли с тяжелых работ. Их после обеда бросили на помощь разгребающим кучи Резинкину, Сизову и Валетову. В результате весь взвод не очень хорошо пах.
   Дед Боря, одурев от злости и усталости, увидев неподвижно лежащее здоровое тело, взбеленился и со всего размаху пнул ногой двухъярусную койку, которая со скрипом поехала по полу.