Серегин Михаил. Самая срочная служба

   Время от времени Балчу брал небольшие суммы денег и ходил по деревне, выкупая у бабулек лук, молодой чеснок и другую зелень. Кроме этого, кто-то из погребов даже однажды притащил ему картошки, и он так и допер ее до берега и спрятал, затем был вынужден переплывать на другой берег, брать еще людей, и после этого только они подвезли в лагерь картошку. Но коллектив в тридцать человек, что называется, вошел во вкус, все запасы стремительно таяли, и лейтенант по неопытности как-то не сообразил – нужно было бы делить мясо на меньшие порции.
   Народ, привыкший лопать каждый день, сметал все подчистую. Трений насчет пропавшей коровы с местными не было, хотя за следующие пятнадцать дней лейтенант и солдаты бывали в деревне не раз и к ним уже привыкли.

* * *

   Однажды вечером, когда до окончания их испытания оставалось десять дней, майор позвал лейтенанта Мудрецкого к рации – как раз у него шел очередной сеанс связи с большой землей:
   – Мудрецкий, лейтенант, скорее сюда, с тобою хочет поговорить наш комбат...
   В руке Холодца уже болтались снятые с его головы наушники и прикрепленный к ним микрофон.
   Надев гарнитуру на голову, Мудрецкий поприветствовал комбата. Тот ему в ответ ничего не сказал и сразу перешел к воспитанию личного состава:
   – Слушайте, лейтенант, вы чем там занимаетесь?
   Мудрецкий точно знал ответ:
   – Выживаем, товарищ командир батальона.
   – Это что за выживание такое – жрать коров у местных жителей? Я такого выживания не понимаю. Вы знаете, кто похитил корову из местного стада, или же мне на вас дело заводить? Вот здесь прямо передо мной сидит капитан милиции. Как мне с ним разговаривать, не подскажете?
   Мудрецкий побледнел:
   – Кто украл корову, я не знаю.
   – Значит, решено. Завожу дело на вас, лейтенант. Корову вы украли и съели. Вам и отвечать за это.
   Мудрецкий сорвал с головы наушники и отдал Холодцу. Холодец приложил скорее к уху динамик и стал внимательно выслушивать, что ему будет говорить комбат.
   Лейтенант не успел отойти и десяти метров от рации, как, вытянув указательный палец, Холодец, радостно гыгыкая, закричал ему вслед:
   – И еще, лейтенант, товарищ подполковник говорит, что ты обязательно своими ногами в Чечню поедешь. Такие в нашем отдельном батальоне уже давно не родются, мы всех туда отправили. Говорит товарищ Стойлохряков, что пусть ты там попробуешь у кого-нибудь корову украсть, он тогда на тебя приедет на кладбище посмотреть.
   – Очень хороший шутка, – передразнил с кавказским акцентом Мудрецкий.
   Холодец отбросил в сторону рацию и хотел было что-то крикнуть при подчиненных, но потом посмотрел, что к этим разборкам внимательно присматриваются солдаты, и решил не обострять ситуацию. И так всем понятно – лейтенант влип.
   Мудрецкий чувствовал, как его ноги тяжелеют и становятся ватными. Он не голодал последние дни, но сразу как-то ослаб и к костру почти подполз. Разлегшись на фуфайке, он стал смотреть сквозь огонь и поднимающийся вверх дым в бесконечность.
   – Товарищ лейтенант, вас в Чечню отправляют? – тут же подсел и сочувственно зашептал Балчу.
   – Вот вернемся, и придется ехать. Деваться некуда.
   – Вот если бы рублей сто, а лучше сто пятьдесят, – закатил глаза Балчу, – то тогда можно было бы развеять грусть-тоску.
   Лейтенант нахмурился и посмотрел на пронырливого солдата:
   – Это каким образом?
   – Ну, я бы в деревню сходил, там у Резинкина зазноба появилась.
   – Что? – подпрыгнул Мудрецкий. – Резинкин! – крикнул он на всю поляну. – Ко мне!
   Откуда-то со стороны, застегиваясь на ходу, подбежал Витек.
   – Какая там у тебя чувиха обозначилась, ты в своем уме?

* * *

   Простаков с Валетовым уже давно заметили, что Витек ночью шарится в деревню, а утром якобы берет удочку и якобы ловит рыбу, а сам отсыпается. И все при этом выходило шито-крыто. К тому же каждый раз Резина возвращался из деревеньки Сизое с какими-нибудь кусками – то хлеба с салом принесет, то сметаны. И всем было даже выгодно оставлять эту историю за рамками внимания командира взвода. Были и волки сыты, и овцы целы, и девка довольна, которую Резинкин расписывал как конопатую крупную деваху, приехавшую к своей бабуле как раз, вот не поверите, из Самары на каникулы после второго курса института зооветеринарного. Кстати, у нее Резинкин попытался выяснить вопрос, связанный с тем, можно ли свиней с помощью алкоголя дрессировать. Она ему на это ничего не смогла ответить. Зато он с гордостью заявил, что подобный опыт в их взводе у одного солдата имеется.
   Узнав об этом, Валетов расплылся в улыбке и попросил передать Свете, так звали конопатую деваху, большой пламенный привет, и после этого он даже высказал надежду, что сможет дать ей несколько консультаций по дрессировке домашних животных.
   – Ты вот бабу себе найдешь, – на это ответил Резинкин, – и будешь ей давать, в том числе и консультации.
   – Дурак! – воскликнул Фрол. – Это бабы мужикам дают, а не мужики бабам, понял? Она у тебя какой ширины-то?
   Он начал размахивать руками – такая, такая и вот как была Машка у Простакова в теремке.
   Леха, который в этот момент напряженно смотрел за поплавком, повернулся и посмотрел непонимающе на Фрола:
   – Откуда ты про Машку знаешь?
   – Да все мы все друг про друга все знаем. Ты че, не понял, что мы один и тот же сон видели? И вообще, было ли это сном? Вот опять же обмундирование выстирано и поглажено.
   Простаков снова молча повернулся к поплавку, думая о чем-то своем. Потом он забасил:
   – Значит, где-то в лесу на самом деле озеро с пивом и родник с водкой.

* * *

   Резинкин ничего не мог сказать в свое оправдание. Он все стоял перед лейтенантом навытяжку и смотрел мимо него.
   – Что, рядовой, – ухмылялся Мудрецкий, разозленный тем, что теперь ему в Чечню, – у тебя тут не армия, а курорт, дом отдыха. Где по ночам пропадаем?
   Резина признался, что ходил по ночам к подружке, которую приглядел в один из своих визитов в деревню за хлебом.
   – А эта подруга твоя, – голос его был тихим и вкрадчивым, в нем забрезжила надежда, – она бабулек там знает, которые могут хороший первачок гнать?
   Резинкин закивал головой, заговорщически оглядываясь по сторонам, как бы этот разговор кто-нибудь не подсек.
   – Так сколько тебе надо денег? – лейтенант вытащил из кармана то, что у них осталось, – оставалось еще прилично, можно было спокойно десять дней протянуть, учитывая, что им в обратную сторону такси ловить не надо, оно как бы за ними само прилетит.
   Он отдал пацанам сто пятьдесят рублей и поинтересовался: они пойдут вдвоем или еще кого-то дать?
   – Ну а кого давать-то? Вот Простакова да Валетова.
   Лейтенант, зная эту четверочку, спевшуюся за время, пока они тут в лесах шарились, разрешил им отправляться в деревню и пошукать насчет выпивки.
   «Какая на фиг теперь разница? – думал лейтенант, сидя у костра и вороша угли. – Ну подумаешь, выпьем тут немного, че, кого коснется? Глухой лес. Пусть вон за порядком да скотиной смотрит Холодец. Еще и комбат-придурок! Заслал черт знает куда, теперь требует, чтобы мы еще все здесь с голоду подохли».

* * *

   Несмотря на лай соседской собаки, Резинкин сиганул через высокий забор, подошел к большой избе и тихонько пальцем постучал в известное ему окошко. Оно тут же отворилось, и мужики, засевшие за забором, увидели в темноте голову с длинными, ниже плеч, распущенными волосами, которая из окошка свесилась к Резинкину. Молодые чмокнулись на зависть подглядывающим солдатам.
   Резина начал шептать, девчонка живо закивала головой, посмотрела в сторону забора, хотя она не видела, кто стоит за ним, но уже знала, что сегодня Витек пришел в деревню не один. А поскольку Света была девка деревенская, она прекрасно понимала молодых мужиков. Ведь они не больные, здоровые и поэтому выпить хочется. Также знала Света о тридцати глотках в лесу, и каждому надо, по нашим-то меркам, ну хоть пол-литра. Соответственно, нужно было бы две десятилитровые бутыли.
   Она посмотрела на те деньги, которые принес Витек, и прошептала ему, что здесь маловато, но она добавит от себя. Резинкин поклялся ей служить верой и правдой и обязательно отработать аванс.
   Тормоша задремавших собак и полусонных бабулек, Резина пошел вместе со Светой по единственной улице деревни. На зависть пацанам, а особенно Лехе Простакову.
   Вот это служба! Ходит посреди деревни с широкозадой, высокой бабой, молодой, налитой, и стучит в калитки, и сливает в одну десятилитровую бутыль весь самогон, который им выносят.
   – Ну и компот получится! – пробормотал Валетов. – Представляешь, ведь каждый по-разному гонит. И это все в одну кучу.
   – Получится усредненный градус, – научно высказался Балчу.
   Когда наконец Резинкин попрощался со Светой, которая тянула его на сеновал, он вырвался из ее объятий, и четверо потащили две десятилитровые бутыли к реке.
   Самое тяжелое было впереди – это переправа. Для того чтобы не рисковать и в целости доставить ценный груз на другой берег, солдаты переплыли реку, долго шарили по берегу до тех пор, пока не нашли пару бревен, и привязали к ним с помощью ремней и лямок вещмешков бутыли с самогоном. Медленно-медленно стали переправляться на другой берег, преодолевая сносившее их течение.
   Когда операция была завершена, Резина простился со своими товарищами и пожелал им приятно провести вечер, а сам снова бросился в воду, чтобы возвратиться в деревню, где была оставлена раздосадованная Света, которая старалась-то, бабулек тормошила ради того, чтобы сегодня на ночь Витя остался с ней.
   Отпустив с легкостью Резинкина, трое потащили бутыли к поляне, где никто не спал. Люди знали о предстоящем мероприятии – дай бог здоровья товарищу лейтенанту. Забухаем!
   Балчу, как самый маленький, ничего не нес, он шел то впереди, то сзади, то сбоку и подбадривал пыхтящего Валета и Леху до тех пор, пока они не вышли к стойбищу.
   Поставив около ног лейтенанта бутыли, солдаты громко и отрывисто дышали.
   – Тише, – цыкнул на них Мудрецкий. – Майор спит. Разбудите, тогда кобздец. А где Резина?
   У Балчу был уже готов ответ:
   – Товарищ лейтенант, рядовой Резинкин пошел отрабатывать за все это.
   Мудрецкий ухмыльнулся.
   – Ладно, давайте по чуток. – Потом он опустился рядом с бутылками на корточки и воскликнул: – Вы че, вы охренели! Куда столько набрали? – Он не ожидал, что на сто пятьдесят рублей можно припереть двадцать литров. – Это че такое, ну-ка, – он сам взял крышку с котелка Валетова и скомандовал Простакову: – Плесни.
   Ему налили два булька из толстого горла, примерно граммов сто, не меньше. Мудрецкий втянул приятный запах самогона:
   – Ну и коктейль поди в одну бутыль сливали?
   – Ага, – подтвердил Балчу, улыбаясь в темноте.
   – Ну ладно, дайте мне кусок говядины соленой. У нас осталось что-нибудь?
   – В аккурат вот на закусь и осталось. Сегодня, наверное, последнее добьем. Завтра все.
   – Ну не все... Река прокормит.
   Мудрецкий поглядел в темноту, не видя никого, но ощущая, что сидящие рядом с тлеющими кострами солдаты смотрят в его сторону, поскольку не видеть его, стоящего близко с большим костром и держащего в руках крышку от котелка, было невозможно.
   Он залпом выпил и закусил говядиной. Посмотрел на глядящих прослезившимися глазами, скомандовал:
   – Наливай!

* * *

   Утром майор Холодец проснулся от холода.
   Этим летом жарило вовсю. Солнышко выжигало траву на полянах. Дождя давно не было, а он ой как не помешал бы: сразу стало бы и в лесу свежее, может быть, и с рыбалкой бы дела наладились. Хотя дождь и рыбалка – вещи не всегда взаимосвязанные, но почему-то многим во взводе казалось, что если пройдет дождь, то и рыба станет клевать лучше.
   И вот он, дождик. Крупные капли падают в едва дымящиеся, уже не горящие костры, и вскоре прямо на глазах у Холодца из черной здоровой тучи, которая затянула все небо, пролился настоящий ливень.
   Но, как это ни странно, никто, кроме него, не вскакивал и не собирался прятаться под деревья: люди лежали вповалку около костров. На этот раз майор обратил внимание на не слишком-то естественные позы, в которых спали около костров солдаты. Некоторые лежали просто посреди поляны, раскинув руки, – им не нужно было огня для того, чтобы согреться с вечера и уснуть.
   Протирая глаза, майор под дождем перешагивал через тела и как-то незаметно для себя оказался на краю стоянки у леса. Обернувшись, он увидел ужасное зрелище и вздрогнул. Слева от него на деревьях были повешены Валетов и Балчу, они раскачивались под порывами ветра, а под ними, развалившись прямо на земле, спал Простаков.
   Майор кинулся к болтающимся в воздухе солдатам и, подбежав, увидел, что они висят на стволах здоровых сосен, но повешены они не за горло, а за шивороты кителей на небольшие торчащие сучки. Вздернули их так высоко, что снять их майор был не в состоянии. И первым делом он начал расталкивать валявшегося в беспамятстве Простакова.
   – Рядовой! Рядовой! – кричал он в ухо Лехе, склонившись над ним. – Снимите быстро, снимите солдат!
   Леха проснулся, подскочил и уставился пьяными глазами на Холодца.
   – А?! Что такое, товарищ начальник штаба?! – выкрикнул он на всю поляну, после чего несколько тел вздрогнули и пришли в движение.
   – Быстро снимите их! – кричал Холодец, показывая пальцем на болтающихся Валетова и Балчу.
   – А-а, это... – заулыбался Леха, – это... товарищ майор, мы вчера... в одну игру играли... – бормотал он еще не размятым языком. – Я был Карабас-Барабас... А эти вот... двое: один был Буратино, а другой – Пьеро. А Мальвины с Артемоном нету. Артемон сейчас Мальвину в деревне Сизое... того этого, – Простаков показал соответствующий жест.
   – Снимай! – орал Холодец.
   От этих воплей очнулся висящий на суку Валетов и жалобно попросил:
   – Да, Леша, ты сними, а то... руки затекли. Китель в подмышке тянет – пошевелиться невозможно. И ноги затекли... и голова...
   Балчу тоже проснулся, открыл глаза и вскрикнул, увидев под собой качающуюся землю.
   – Бля, ух! – возбужденно орал он. – А я думал, я лечу куда-то!
   Мудрецкий проснулся, увидел разборку, которая началась около двух сосен, и поспешил туда же.
   Когда он подходил, с сука снимали офигевшего Балчу.
   – Быстро построились! – рявкнул Холодец.
   Подошел Мудрецкий и положил руку майору на погон.
   – Извините, товарищ дорогой, начальник штаба наш родной, ой... стихи. Вы тут никто, я сам справлюсь со всем взводом. Становись! – заорал лейтенант, и люди, ощущая в теле большой сушняк, прикладывались к фляжке с водой и одновременно кое-как выстраивались в нечто похожее на воинское подразделение.

* * *

   Пасмурно. С неба льет настоящий ливень, все быстро промокли до нитки, и кое-кого уже начало знобить. Лейтенант глядел на распухших своих подопечных, и серьезные наполеоновские планы бродили у него в голове.
   – Товарищи солдаты! – выкрикнул он.
   Холодец попытался вмешаться со своими криками «Прекратите!», но Простаков вместе с дембелями подошел и посадил товарища майора на его рацию, пригрозив при этом прикрутить его ремнями к этому железному ящику, если он еще скажет хоть одно слово.
   Видя, что люди все пьяные, Холодец оставил свои бесполезные попытки вмешаться в происходящее. Но однажды не утерпел и вскочил со своей рации, и после этого он на самом деле был прикручен к ней ремнями.
   После этого лейтенант снова обратился к подчиненным.
   – Товарищи солдаты, – начал он, размахивая под дождем веточкой с листочками, как бы отгоняя комаров.
   – Насекомых нет, – подсказал Резинкин, стоя почти напротив лейтенанта.
   – Чего? – не понял Мудрецкий, расхлестывая летящие сверху капли.
   – Насекомых нет.
   – А, да. Привычка. – Мудрецкий отбросил веточку в сторону. – Итак, у нас жрачки не осталось. Наши вещмешки пустые, животы тоже. Вчерашний вечер можете считать моими проводами в Чечню. А сейчас я заявляю следующее: нашим командованием, – он посмотрел в сторону сидящего прикрученного к рации Холодца, – мы поставлены в плохое положение. Я бы сказал, в положение раком. Поэтому нам ничего не остается, как взять ситуацию в свои руки для того, чтобы больше никогда не испытывать мучительное чувство голода. Ставлю задачу: переправиться через реку в деревню Сизое, войти в каждый дом, забрать все съестное и вернуться на базу. В случае оказания сопротивления всех дееспособных людей нейтрализовывать привязыванием их к кроватям собственными простынями.
   – Это ж бандитизм! – взревел Холодец.
   Но никто его и слушать не думал. Против такого у Мудрецкого был готов весомый аргумент.
   – Впереди еще десять дней, а армия не может оставаться недееспособной из-за того, что она не получает достаточного количества жиров, белков и углеводов, в общем, жрачки. Как говорил Наполеон Бонапарт, народ, который не хочет кормить свою армию, скоро и сам жрать ничего не будет, потому что у него все чужие отберут.

* * *

   Во время переправы холодная вода, которая даже летом не прогревалась достаточно хорошо в быстрой Ершистой, несколько освежила головы.
   Взвод, чавкая сапогами по быстро размокшей дороге, подошел к крайнему дому. Людей на улице не было, все попрятались по избам, пережидая непогоду.
   – Коров попастись в поле отправили, – пробурчал знающий деревенскую жизнь Баба Варя, тем самым давая толчок к действиям лейтенанта.
   – Так, разбились на группы по три человека и заходим в каждый дом. Вежливо, – лейтенант уже понял, что его речь на поляне была слишком агрессивной, – вежливо просим покушать. Стучим во все калитки одновременно.
   Солдаты начали растягиваться по улице, из некоторых домов на крыльцо стали выбегать бабульки, которые еще не забыли лихую годину, а кроме них и люди помоложе, а также такие вот, как подружка Света, гостившая у бабки в летний период, отпускники, – все глазели на нагрянувших солдат.
   – А что случилось-то? – наконец выкрикнула одна бабка.
   Солдаты молча топали и занимали свои позиции около каждого дома.
   – Че, может, каких бандитов ловите?
   – Ты че, Матрена! – орала ей соседка с противоположной стороны. – У них оружия-то нет, смотри, все замызганные!
   И тут Простаков, не зная, что на него нашло в тот момент, выкрикнул:
   – Война!
   Это слово облетело всю улицу, народ был простой, и, в общем-то, иногда и пошутить можно, но сейчас это выглядело очень-очень мрачно.
   Мудрецкий махнул рукой, и солдаты начали стучать в калитки. Люди, спеша, открывали им и, тараща глаза, переспрашивали: «Что, неужели война? С кем война-то?»
   Мудрецкий глянул на часы. Ага, пятнадцать минут восьмого.
   – В восемь по телевизору и по радио будет сделано официальное сообщение. На нас напали Европа и Америка, а также и Китай.
   Пузатый мужик, вышедший в белой майке и в синем трико на высокое крыльцо в потертых тапочках, заорал в ответ:
   – Кто ж тогда на нас не напал?! Народ, дайте солдатам пожрать! – После чего скрылся в доме и сам вынес зашедшим к нему буханку хлеба и шматок сала.
   Люди начали снабжать попрошаек продуктами, приговаривая, что правители довели армию до попрошайничества.
   Только одна женщина, выбежав на дорогу, начала кричать, что нефиг им давать, потому как «эти сволочи» – при этом она материлась безбожно – украли у нее корову, а сейчас еще зашли в их деревню и забирают последнее.
   Видать, эту бабу не очень любили и с укором отвечали, чтобы она постыдилась, а другие предлагали под смех пожить с этими солдатами в лесу.
   Таким образом, вместо бесчинств и пьяных безобразий в деревне Сизое солдаты спокойно набили вещмешки провизией, чего теперь уж точно должно было хватить до конца их мытарств по местным лесам.
   Довольные солдаты вернулись обратно на поляну, где под дождем, привязанный к рации, сидел злой Холодец. Его отвязали и предоставили свободу действий. Он хотел было куда-то пойти, но, опомнившись, передумал, так как с деньгами у него, видать, было не очень, а добраться до первого милиционера он очень быстро-то не сможет. А здесь еще и мешки со жрачкой. Куда идти-то? В деревню, может, податься, оттуда как-нибудь до поселка, от поселка до города. И оставить этих без присмотра? Ну нет. Комбат ему не простит такое.
   Холодец решил для себя, что его место здесь. И еще он сделал вывод, что сам виноват. Но спускать такое Мудрецкому он не собирался и при первой же возможности решил отыграться. А с другой стороны, чего на этом лейтенанте отыгрываться, он все, считай, залетел, прокатится по ныне неспокойным местам. Там просто так он в деревеньку не войдет.
   Самое обидное для Холодца заключалось в том, что солдаты набрали жратвы и теперь явно вокруг него крутиться не будут. А ведь было приятно, когда они подходили и часто на обмен – то за молоко, то за свежепойманную рыбку – получали какие-нибудь консервы. Теперь ничего этого не будет. Они спокойно дотянут до конца и без проблем вернутся в казармы, а там уже все травой порастет и никто никогда не узнает, что бедного майора привязывали ремнями к железному ящику, а это уголовное дело. Только даст ли ему ход комбат, еще неизвестно, потому как – а он знал Стойлохрякова – солдаты с поставленной задачей справляются. И насчет этой коровы, да и Чечни тоже, может, это все и фуфло – так, чтоб постращать, сказал. И вряд ли там какой капитан милиции сидел рядом с ним... Хотя кто его знает?
   Думая-гадая над сложившейся ситуацией, Холодец наблюдал, как народ развязал вещмешки и начал завтракать.
   – Дроби, дроби еду! – орал Мудрецкий. – Дроби на десять дней. А то сейчас все сожрем, через два дня опять нечего кушать будет.
   Солдаты, понимая прекрасно, что теперь уже вряд ли их так же радушно встретят в деревне и помогут с едой, действительно начали дробить пайки.
   Тут Мудрецкий увидел на руках у Простакова и Балчу по связке гусей с неправильно повернутыми шеями, безжизненные тушки были у них в руках.
   – Откуда?! – закричал Мудрецкий. – Вы что?!
   – А че, бабка ничего не сказала... – забасил Простаков. – А она стояла на крылечке, улыбалась. Подумаешь, мы у нее немного птицы взяли.
   – Сколько «немного»? Ну-ка, кладите все сюда!
   Дождь не прекращался. Увесистые туши птиц были положены к ногам лейтенанта.
   – Десять, – одними губами выдохнул Мудрецкий. – Как же я не заметил? – Он отошел в сторону, не зная, что предпринять.
   – Может, вернуть тогда? – уже был на все согласен Простаков.
   – Да, и бошки им на место поставишь, и после этого оживишь! – рявкнул лейтенант. – Какой вернуть! Сожрать за два дня – вот и все, что могу вам сказать на это. Сало, хлеб, консервы не трогать. Соленья, там, варенье, которые вам надавали, – зло кричал Мудрецкий.
   Если корова – это единичный инцидент, несмотря на который их хорошо приняли в деревне, то теперь, после этой долбаной птицы... Он не выдержал, подошел к здоровому рядовому и, глядя снизу вверх, начал его отчитывать перед всеми:
   – Еще раз, еще одна такая фигня, ну, блин, ну, е-мое.

Глава 10
К НОГЕ

   Когда собачку вернуть хотят,
   «К ноге!» – собачке истошно кричат.

   Майор Холодец третий день сидел на своем здоровом железном ящике, называемом рацией, очень грустный. Батареи неожиданно быстро разрядились, и теперь он не мог связаться с комбатом, а запасной комплект аккумуляторов куда-то делся.
   Холодец, в общем-то, подозревал, что, когда он отдал один мешок со жратвой солдатам, в нем же оказались и аккумуляторные батареи. Потом, пытаясь расспрашивать, он слышал примерно одно и то же: никто и ничего ни о каких аккумуляторах не знал. А по-иному и быть не могло. Казарян инспектировал мешок и обнаружил эти самые запасные аккумуляторы, со злорадной ухмылкой на лице выбросил их под куст, который бы и сам теперь не нашел даже за очень большие деньги.
   Со жратвой в эти дни было неплохо – гусей ели, а еще Резинкин, вернувшись от своей Светы, принес аж два литра сметаны, видать, хорошо работал... Каждому досталось понемногу, и все были потихоньку счастливы, что, несмотря на который день под открытым небом, все-таки иногда перепадает им кусок чего-нибудь вкусненького.
   На реке дела с рыбалкой тоже шли неплохо. Каждый день была у них уха, и никто не кричал, что вот, мол, снова уху жрать – все были счастливы тем, что в наваристый бульон можно накрошить травки и с хлебом это все схрумкать, а на хлебушке на том еще и кусочек сала. Так и перебивались, тусуясь около реки и деревни.
   Лейтенант ходил довольный, уверенный в том, что до конца срока они продержатся и можно будет с независимым видом подойти к майору и сообщить ему, чтобы он вызывал вертушки. Холодец уже третий день не выходил на связь, а лейтенант и не замечал.
   Командир взвода уже не раз представлял себе, как он выстроит свой личный состав, подойдет, отдаст подполковнику честь и доложит ему о выполнении поставленной задачи. А дальше, фиг с ним, пусть куда хочет, туда и посылает.
   Неожиданно с реки вернулся Простаков с компанией. Они успели к полудню наловить килограммчика полтора на четверых и сейчас даже и не думали о той рыбе, которую несли в руках, – глаза у всех были выпучены, а сами они были очень взволнованы и прибежали с реки запыхавшиеся.
   Найдя лейтенанта, встали кучей и начали там что-то бубнить про то, что их ищут.