Страница:
— Всё должно быть честно, — заявила Галя Косая. Она хоть побаивалась Солю, но за себя постоять умела. Кроме того, одна из врачих приходилась Гале дальней родственницей.
— Всё и будет честно, — пообещала Роза. — Эй, Гусыня, сколько можно хавать в одну харю? Оставь шариков, лопнешь!
Аркадия Шульц примчалась снизу галопом, вбежала в спальню, всё ещё тяжело дыша, и заметалась в поисках посылки. Сольвейг и Бабичева позади неё захлопнули дверь и встали рядом, скрестив руки на груди. До Жабихи начало доходить, что никакой посылки нет. Потом до неё дошло, что все от неё чего-то ждут.
— Где деньги, Жаба? — с места в карьер взяла Роза.
— Ка… кха-кха…
— Лучше сама отдай, — грозно посоветовала Ольга. — У нас все купюры меченые, не отвертишься!
— Я не… кха-кха… я не брала, — Жабиха словно стала меньше ростом. А ещё она никак не могла прекратить кашлять, словно подавилась косточкой. Она крутилась в кольце насторожённых взглядов, не находя себе места.
— Это… давайте все встанем тут и по очереди покажем свои вещи, — предложила Надя Гидай.
— Да хватит уже перхать тут! — не выдержала Соля. — Всё будет честно. Муха, ты первая!
Мухина кровать стояла с краю. Муха послушно сняла одеяло, простыни, старательно потрясла перед всеми, затем перевернула матрас.
— Теперь тумбочку и шкафчик, — пискнула Гуня.
— Выкладывай сюда! — Галя Косая расстелила на полу летнее одеяльце для пляжа.
В тумбочке, среди книжек, тряпок и косметики, нашлось несколько монеток.
— Ваша очередь, близняхи! — подтолкнула Роза белобрысых сестричек. У Розы вспотели ладони. Так всегда случалось в предвкушении серьёзных разборок.
Жабиху сознательно обошли.
— Карманы в шмотках тоже выворачиваем, — предложила Галя.
На одеяле выросла куча верхней одежды с вывернутыми карманами. Пока нашли одну сотенную купюру, но с другой серией. Нетронутыми оставались лишь вещи Аркадии Шульц.
— Я не брала, ну что же вы, кхе… я честно, я кхе… не брала… — как заведённая, повторяла она, нелепо заламывая руки.
В дверь спальни постучали, затем попытались надавить со стороны коридора. Вздрогнули все, а истеричная Гунька даже лязгнула зубами и прикусила язык.
— Гусыня, погляди! — шёпотом приказала Соля. — Если что, скажи — уборку делаем.
— Ну что вы, что вы… — скрипела Жабиха. Бабичева высунула наружу голову, а затем протиснулась в щель целиком.
— Меня ваши дамские тайны не волнуют, — послышался из коридора раздражённый голос дежурной сестры. — Гунеевой передайте — врач вызывает.
— Эй, Гунька, тебя на процедурку, — повернулась Бабичева.
Несколько мгновений дверь оставалась открытой, снаружи равнодушно постукивала карандашом медсестра.
Жабихе представилась последняя возможность сбежать, но она ею не воспользовалось. Аркадию Шульц точно парализовало. Именно так её всегда обездвиживала неприязнь окружающих, но неприязнь — ещё не самое страшное. Когда её переводили в школу, известную как «парковый интернат», Аркадия заранее готовилась к новым лишениям. Она ожидала встретить привычное презрение, щипки и обидные прозвища, хотя втайне надеялась, что в старшем классе станет полегче. Зачем задевать ту, которая не конкурент во всех смыслах? Уродина, двоечница, да ещё болячки всякие.
Однако в парке Победы с ней с первых же дней стали происходить уж совсем несусветные вещи. В январе, после праздников, когда многих забирали домой, было ещё ничего, но уже в феврале все словно сорвались с цепи. Аркадию дважды поколотили, правда, несильно, обычные разборки в столовой. Затем на неё подняла руку воспитательница одного из младших классов. Аркадии пришлось улепётывать от летящих предметов по коридору, но в чём была её вина, она так и не поняла. Она всего лишь ненадолго зашла в игровую комнату и ничего там не трогала.
Чтобы меньше торчать на виду, Шульц облюбовывала себе уголки в укромных местах — в нижнем круглом вестибюле, за высокой мраморной вазой, за портьерой, у окна второго этажа, за старыми стеллажами в библиотеке. Там она читала или писала дневник. Дневник могли отобрать соседки по спальне, его следовало прятать. В результате Аркадия невольно стала свидетельницей десятка жестоких стычек с применением острых шариковых ручек, скакалок, шпилек и каблуков.
В марте стало ещё хуже. Аркадия даже хотела пожаловаться директору, но резонно опасалась накликать на себя беду. Воспитательницы и учителя пили в своём туалете вино, закусывали чипсами, попкорном и ругались матом. Потом они курили и расходились по классам. Сестра-хозяйка недели три назад пришла пьяная и уснула прямо в спальне третьего класса, и никто не посмел её разбудить. Четыре девочки из пятого сбежали, их вернули, но они сбежали снова. Одна девочка из седьмого порезала себе вены, её увезли в больницу. В самом начале апреля исчезли ещё три девочки из разных классов, но никто не забил тревогу. Взрослым как будто стало всё равно. За прошлую неделю в классе трижды отменяли уроки, не приходили учительницы. Девчонки шептались, что Инесса, добрая и любимая воспитательница из младших классов, повесилась в субботу, поэтому две младшие группы вообще остались без присмотра. После того как Аркадия, пробираясь ночью к туалету, засекла директора, снимающего колготки с ночной дежурной сестры, она окончательно уверилась, что в интернате все посходили с ума. Отсюда следовало бежать, но бежать ей было некуда.
И сейчас ей некуда было бежать…
— Ну, давай, Жабиха, твоя очередь!
— Давайте сами посмотрим?
— Не трогайте её барахло.
— Ага, заразиться хочешь, и вонять, как она?
В простынях, в тумбочке, в шкафу, обнаружились три сложенные десятки и горстка мелочи. Косая и Муха не поленились и проверили лично. Спальня теперь выглядела как подпольная квартира после жандармского обыска. Восьмиклассницы озадаченно поглядывали на свою предводительницу.
— Она снаружи где-то спрятала.
— Верняк, снаружи! В библиотеке, в дымоход могла сунуть…
— Она вечно в игровой у мелких крутится…
— Я ничего не брала, — Аркадия изо всех сил старалась не кашлять, но почему-то, когда она психовала, то кашляла ещё сильнее.
— Раздевайся, — приказала Сольвейг. Одиннадцать человек затихли.
— Обана! — криво усмехнулась Надя Гидай.
Роза в десятый раз обтёрла потные ладони. Толстая Бабичева облизнулась. У неё внутри вдруг что-то ёкнуло и сладко заструилось вниз. Так случалось с ней уже несколько раз, когда в бане девчонки начинали брызгаться, в шутку драться и проверять, у кого больше выросла грудь.
— Ты… ты что? — Аркадия прикладывала бешеные усилия, чтобы не заплакать. — Ты… кхе… ты дура, что ли?
— За «дуру» ответишь, — пухлые губы Соли скривились. — Эй, народ как скажете, надо проверить до конца?
— Надо! Верняк! Точно, в трусы засунула! — Вокруг Жабихи сжималось кольцо. Она озиралась, как загнанный зверёк, мёртвой хваткой вцепившись в брючный ремень.
— А ну снимай сама, иначе поможем!
— Не буду, отстаньте! — вдруг взвизгнула она и даже не закашлялась.
Девчонки засмеялись.
— Что, бабоньки, поможем ей раздеться? — потянулась на постели Роза.
— Отстаньте от меня, вы — садистки!
Они бросились разом, без команды. Соля даже удивилась, как это так. Гидай и Муха обычно тормознутые, а сейчас их не пришлось подгонять. Впрочем, секунду спустя она уже забыла о своём неформальном лидерстве, в животе скрутило, стало весело и легко. Соля ринулась в схватку.
Жабиха сопротивлялась отчаянно, но не кричала. Наверное, она стеснялась кричать, как стеснялась всего, что делала. С неё содрали джинсы вместе с трусами, и только потом верхнюю часть одежды. На пляжном одеяле образовалась куча мала, Жабиху придавили, она поймала ртом чью-то руку и укусила. Укусила не как обычно, а вцепилась бульдожьей хваткой. Уже во рту у неё сделалось кисло, уже благим матом орала толстая Бабичева, сунувшаяся полапать воровке грудь, а Аркадия всё не разжимала зубов.
— Да заткните же ей пасть! — зарычала Роза, распихивая подруг, прижимавших Жабиху к полу. Непонятно было, кому именно предполагалось заткнуть пасть, но Галя Косая поняла по-своему и, распрямившись, ударила Жабиху ногой в бок.
Та, задыхаясь, выпустила прокушенное плечо Ольги.
— Гусыня, врежь ей! — подпрыгивала Муха. Бабичева врезала, потом ещё раз. У Жабихи из носа хлынула кровь. Она застонала, ухитрилась вырвать левую ногу и угодила громадине Кристоферсон в глаз.
— Ты чего не держишь?
— Так скользкая она!
— Ну, тварь, конец тебе! — посулила Роза и со своей стороны принялась дубасить гнусной воровке по голым рёбрам.
— Тут денег нет, — доложили белобрысые близняшки, проверившие одежду подозреваемой.
— В дырке у неё поглядите, — посоветовала Соля. Она наклонилась к Аркадии, намотала на руку её волосы, прислонилась лбом вплотную. В золотых зрачках Аркадия увидела бездну и ужаснулась. — Я сказала — ноги ей держите!
— Вот сволочь!
Солю уже не слышали. Они слышали что-то своё, поднявшееся вдруг из прорвавшейся тёплой шипучей бездны. Муха колотила ногами и руками, не разбирая, не замечая, что вывихнула палец. Тощая Надя Гидай кусалась и визжала, с её губ летели кровавые капли, Гусыня обрушилась сверху, подпрыгивала на сплющённой спине Жабихи. Та хрипела и выла. Галя Косая, навалясь всем телом на голую ногу Аркадии, не переставая, лупила ей в бок, стараясь попасть в живот.
Жабиха собрала силы, сумела встать на четвереньки. Это была ошибка, её тут же перевернули на спину.
— Ага. Держи её, сбежать хочет!
— Ааа-аа.
Тишина наступила внезапно. Встрёпанные, задыхающиеся, в сбитой одежде, они отхлынули от бело-синего, распростёртого, перекошенного, мало похожего на человека.
— Я тебе покажу, сучка бешеная, как у своих крысить! — Роза вытерла ладони о платье Жабихи, а Соля снова приподняла голову воровки за волосы, чтобы добавить пару слов от себя, но добавка уже не требовалась Жабиха не дышала.
— Сдохла, сучка, — Соля обернулась и озорно подмигнула девочкам. Те тяжело напряжённо выдыхали, но, встретив весёлый взгляд подруги, дружно рассмеялись.
— Муха, вали за Гуней, тащите тот большой серый палас из коридора, надо её отсюда унести на фиг. Гусыня, Галка, валяйте на кухню, принесите ножи. Знаете, как дверь туда открыть? Возьмите все большие ножи, нам нужно защищаться… — Соля задумалась. Она никак не могла вспомнить, что хотела сказать дальше.
— Мы теперь просто так никому не дадимся, верняк?
— Верняк… верняк…
— Точно, мы лучше сдохнем!
— Не дадим себя разлучить, девчонки!
— Мы им покажем! А пошли, изобьём сестру! Она такая сволочь!
— Точно, пошли! Вот обосрётся-то! Только, чур, все вместе!
— Вместе… — В оливковых глазах Соли начали вращение хороводы безумных звёзд. — Мы пойдём вниз и будем утром ждать их всех с ножами, все вместе. Директора и всех остальных, верняк?
— Верняк, — засмеялись Галка и Роза. Восьмой класс славился своей дружбой.
11
Он ездил без очков. Слегка иная траектория полёта — и глаза нашпиговало бы стеклом.
Гризли вытащил ключ зажигания и пошарил под сиденьем, нащупывая сапёрную лопатку. Нелепые поползновения — лопатка и топорик ничем ему не могли помочь. Кидались наверняка мальчишки, и наверняка давно убежали…
Тем не менее, он крайне осторожно выставил наружу ногу, сжимая своё оружие под полой куртки. «Фиат» замер на асфальтированном пятачке во дворе Маринкиного дома, между зарослями жасмина и детской игровой площадкой. Слева отдыхала белая «ауди», места справа пустовали. прямо перед капотом поблёскивал свежей побелкой кирпичный забор, отделявший загончик для мусорного бака. Из голых кустов на искалеченный автомобиль настороженно пялились носатая старуха и чем-то похожая на неё такса.
— Приехали, — сказал им Гризли.
Так и не дозвонившись бывшей жене, он решил, что лучше приехать и объединить умы.
Её Яков, скорее всего, до вечера на службе, но это ему только на руку. Если Марина не начнёт психовать, вместе они придумают, как вытащить Лолу.
Правда, со связью происходили неприятные чудеса. Гризли четырежды набирал номер полицейского капитана, и четырежды слушал гудки. Бузина не отвечал ни утром, ни вечером. На пятой попытке трубка разразилась визгливой бранью. Гризли не мог вклинить слово посреди словесного поноса, минуты две отупело слушал матерщину и обрывки песен в исполнении сиплого баритона. Голос певца подозрительно напоминал воркование капитана Бузины, но Гризли подобное толкование разом отмёл. Объяснение напрашивалось одно — доблестный следователь потерял мобильный телефон.
Слишком много странностей одновременно.
Дочери он звонить пока не отваживался. Теперь следовало набраться храбрости перед разговором с бывшей женой. По сути, Марине не в чем было его обвинять, учитывая, что она сама выпустила утром дочь из дому. Однако на дисплее телефона светилось восемь вызовов от неё и два текстовых сообщения, не предвещавших ничего хорошего.
Гризли вздохнул и в который раз набрал повтор. Как ни странно, Марина трубку тоже не брала.
Юный метатель камней не показывался, но где-то наверху хлопнула рама. Гризли задрал голову. На площадке шестого, последнего этажа возле открытого окна стоял мальчик или мужчина, силуэт явно мужской. Стекло отбрасывало блики, подробнее Гризли не мог рассмотреть.
— Эй, ты! — Гризли шагнул к подъезду. — А ну стой! Это ты кинул?
Человек наверху рассмеялся и исчез, отпрянув назад. Он мог скрыться в одной из квартир, мог спуститься и выйти с другой стороны, мог уйти через чердак. Гризли подёргал ручку на железной двери подъезда и отступил. Как назло, никого навстречу.
До него только теперь начало доходить, что произошло. На капоте, изрядно оцарапав краску, покоился здоровенный кусок бетона с торчащей из него арматурой. Совершенно очевидно, что подобную тяжесть не могли запросто метнуть из ближайшей подворотни, а только сверху. В стекло не целили, просто швырнули из окна или с крыши. Гризли вспомнились передачи про прошлогодние парижские беспорядки. Но во Франции поджигатели орудовали ночами и не бросались в случайных людей. Кроме того, Марина жила в старом аристократическом районе, где отродясь не водились эмигранты и краснокожие. Здесь на лавочках и в беседках в тёплое время года могли вальяжно заседать местные пропойцы, вот, пожалуй, и весь асоциальный элемент. Под столетними липами даже пьяницы отличались вежливостью. Встречая знакомых и незнакомых, они по-гусарски прикасались кончиками пальцев к пыльным широкополым шляпам, а, покупая дешёвое пойло, деликатно уступали очередь своим потрёпанным дамам.
Но сегодня во дворе не бродили даже кошки. Возле детской горки валялась колёсами вверх роскошная детская коляска, вокруг рассыпались соски, бутылочки и цветастые одеяльца. На скамейке кто-то забыл газету и очки. Сразу в нескольких квартирах истошно орала музыка; подобной какофонии в этом уютном дворике Гризли ещё не слышал. Он задрал голову, спрашивая себя, почему до сих пор никто не выкрикивает ругательства и не зовёт полицию. Затем его взгляд снова упал на обломок бетонной лестницы, продавившей капот. Гризли попытался поднять его одной рукой. Обломок тянул килограммов на восемь.
Итак, ему чудовищно повезло не только сохранить зрение, но и вообще остаться в живых. Продолжая наблюдать за обоими подъездами и подворотней, ведущей во второй двор, Гризли дотянулся до телефона.
Страховой агент не отвечал.
Гризли перевернул корешок полиса и набрал состоящий из многих нулей многоканальный номер страховой компании. Их молчание выходило за рамки приличия, не говоря уж о профессиональной этике. Наконец в трубке пискнуло, отозвался рокочущий от недавнего смеха тенорок. Даже здороваясь с клиентом, менеджер периодически похохатывал и извинялся. Пока веселящийся клерк записывал адрес происшествия и номер полиса, Гризли успел подумать, что за последние сутки ему встречается удивительно много счастливых людей.
Скалился рабочий на автозаправке. Продавщица телефонных карт прямо-таки угорала со смеху; до того развеселилась, что забыла взять с него деньги. Сунула карточку и ушла смеяться в подсобку, оттуда Гризли её так и не дождался. Ржали дети с рюкзачками, затеявшие футбольный матч посреди дороги. Когда Гризли надоело ждать и сигналить, он попытался их объехать, и получил несколько пинков по багажнику и колёсам…
— Вы сразу увидите машину, — начал втолковывать Гризли. — Если меня не будет, я поблизости. Перезвоните мне по…
Но тут случились одновременно два невозможных по отдельности события, однако вместе они почему-то показались учителю физики частью единого целого. Менеджер страховой фирмы, не дослушав, дико заржал, затем, давясь от смеха, послал Гризли «с его долбаной тачкой» и отключился. На Маринкином парадном пискнул кодовый замок, оттуда величественно выплыл высокий сухопарый мужчина с французским бульдогом на поводке. Из одежды на владельце бульдога присутствовали ошейник с шипами, резиновые наколенники и огромные подводные очки. В другой раз, где-нибудь в сауне, Гризли с интересом поразглядывал бы затейливые татуировки, но сейчас он только разинул рот. Насвистывая, глядя в облака, собачник скрылся в кустиках, а Гризли бочком рванул к подъезду, пока дверь не успела захлопнуться.
Он уже не жалел, что взял с собой лопатку и топорик.
В подъезде ничего необычного не произошло, пока Гризли не вызвал лифт. В лифте он обнаружил первый труп. Маленькая женщина в шубке скорчилась на полу. Складывалось впечатление, что её долго били чем-то увесистым по голове. Гризли даже не понял вначале, что он видит, и где кончается мех воротника, и начинаются волосы, так всё было заляпано и раскурочено. Россыпь алых брызг покрывала заднюю стенку кабины и даже квадратный плафон на потолке.
Вдыхая ртом, обалдевший физик отступил в глубину парадной, в закуток к почтовым ящикам, и снова вызвал полицию. Он уже не искал капитана Бузину, а набирал дежурную часть. Пока устанавливалась связь, Гризли прижимал трубку ухом, а сам прикручивал к стальной рукоятке лопаты тяжёлое лезвие топорика. Лопату он сунул в чехол и запихал кое-как в карман куртки.
С топором ему стало чуточку спокойнее.
Полицейский оператор отозвалась быстро; её металлические, лишённые всякого намёка на юмор интонации показались Гризли ангельским пением. Она посоветовала очевидцу никуда не уходить, никого не подпускать к трупу и держать поблизости телефон.
— Убийца, скорее всего голый! — затараторил Гризли в трубку, опасаясь, что его прервут, как в прошлый раз. — Совсем голый человек, гуляет с собакой…
Дежурная выразилась в том духе, что на сегодня это сущая ерунда, и выключилась. Гризли вспомнил, зачем сюда пришёл, тем более что торчать в холодном сумраке векового дома, ожидая голого маньяка, ему совсем не улыбалось. Поскольку лифт заняли на неопределённое время, он побрёл пешком. На площадке второго этажа две из трёх дверей были приоткрыты. Посередине лестничной клетки валялась латка с готовой жареной уткой. Возле утки кругами ходили три озабоченные кошки. На площадке третьего этажа Гризли услышал, как внизу хлопнула дверь. Донеслись голоса, а затем сдавленный женский вопль.
— Ваша очередь, — устало произнёс Гризли.
Дверь в квартиру экс-супруги покачивалась от сквозняка. У Гризли тут же мелькнула мысль, что обнажённый маньяк в ошейнике успел побывать внутри с ножом или чем-то похуже. Например, с бензопилой. Некоторое время он колебался, прислушиваясь к сполохам голубоватого сумрака. Где-то там, в глубине спальни, работал телевизор. Отбросив неловкость, Гризли нажал на кнопки звонков двух соседних квартир. Пусть думают, что хотят, наплевать, но ему не хотелось входить к Марине одному.
В левой пустой квартире звонок отбивал яростную мелодию, в соседней явно кто-то топтался за дверью.
— Я в сорок пятую, — Гризли спрятал за спину топорик, вытянулся перед «глазком». — У Марины дверь почему-то открыта… Вы не выйдете на минутку, вместе зайдём, посмотрим?
Тишина. Если не считать отчаянных переборов гитары в доме напротив. Внизу в парадной снова хлопнула дверь, где-то в запертом помещении тоскливо завыла собака, где-то мужской сиплый баритон затянул песню.
Гризли перешагнул порог.
Вначале он намеревался запереть за собой, но в последний момент отдёрнул руку. Если с Маринкой что-то случилось, нельзя оставлять отпечатки! Он прошёл четыре шага по знакомому коридору, угадывая, куда поставить ногу, чтобы не скрипнул роскошный дубовый паркет, уложенный здесь, по слухам, ещё до Первой мировой. Озираясь, как вор, Гризли толкнул дверь в комнату дочери.
Никого. Вырезки с панк-группами, разобранная постель, вся в чипсах и кукурузе, на полу журналы, клетчатая юбка, постеры с Бредом Питом.
Гризли потянулся к двери, ведущей в спальню взрослых, но тут в невидимом телевизоре защебетала ведущая вечерних новостей. Звук усилился многократно, будто кто-то случайно нажал на кнопку громкости и не отпускал.
«…в дискуссии принимает участие профессор… директор фабрики, производящей соевые продукты известной марки «Солнышко»… и специальный приглашённый гость, видный учёный из института… доктор Малкович…»
Леонид не мог оторвать взгляда от пола. Паркет в коридоре промок насквозь и был усыпан осколками толстого голубоватого стекла. Среди осколков вяло подрагивали скользкие блестящие создания, каждое размером с кулачок ребёнка.
Улитки Якова. Он уже был готов отпрыгнуть назад, к входной двери, но вовремя сообразил. Обожаемые, несравненные гигантские улитки, которыми так самозабвенно увлекается новый муж Марины. Кто-то разбил аквариум, выплеснув на пол почти сто литров воды вместе с тиной, песочком, водорослями и молчаливыми противными обитателями. Улитки таскали свои домики среди осколков, удивлённо шевелили рожками, наверное, звали хозяина.
Рокси. Чёрт побери, снова назвали фамилию Рокси.
Гризли вторично посетило неуловимо горькое, тревожное ощущение единства всех происходящих вокруг него событий. Он только что чуть не погиб, добираясь к матери своего загулявшего ребёнка, а в телевизоре вот-вот встретит свою сбежавшую нынешнюю жену.
Но ему так и не удалось понаблюдать за передачей с участием Рокси, потому что телевизор переключился на другой канал. А мгновением позже перед Гризли открылся такой пейзаж, что он забыл про Рокси, про камень на капоте и даже про обнаглевшую Лолу. За распахнутой дверью в ванную комнату он увидел Марину. Ванные в этом горделивом графском особняке размерами превосходили столовую в скромном обиталище Гризли. В купальнях имелись даже узкие стрельчатые окна, чугунные ванны на гнутых ножках и пузатые недействующие печки, украшенные изразцами.
Марина сидела на стиральной машине напротив зеркала и тщательно намыливала подбородок. В левой руке бывшая супруга держала покрытый пеной помазок, в правой — мужской бритвенный станок. К приходу Гризли Марина уже успела побрить левую половину лица, дважды порезалась, а теперь примеривалась бритвой к ложбинке между грудей. Она скинула с плеч бретельки ночной сорочки, а босой пяткой наступала на валявшийся тут же телевизионный пульт. Потеки пены зигзагами покрывали зеркало, раковину и груду упавших с вешалки халатов. В ванной как будто потоптался носорог. Полки с рядами косметических средств повисли на одном гвозде, разбитые пузырьки образовали на полу сложный разноцветный бульон из лаков, духов и кремов.
— А-аа, вот ты где? — вяло расхохоталась экс-супруга, пуская мыльные пузыри. Она кинула на Гризли мутный взгляд и тут же потеряла к нему интерес — Что ж они, сволочи, всё растут.
— Марина… — Гризли сделал шаг вперёд и окончательно забыл, зачем пришел. В замечательной фигурной ванне, стилизованной под старину, в которой они когда-то неплохо помещались с Маринкой вдвоём, сейчас плавал мёртвый Яков.
Карниз со шторой обвалился. Видимо, Яков пытался выбраться из своей горячей могилы, и схватился за клеёнку рукой. Вода продолжала поступать, окрашивалась розовым, перехлёстывала через край и сворачивалась суетливым водоворотом над сливом в полу. На поверхности, среди хлопьев пара, торчало только белое колено и запрокинутое перекошенное лицо. На макушке Якова кожа была содрана ударом до кости, розовая вода неторопливо капала с мокрых волос. А в запрокинутом горле как будто ухмылялся второй рот. Здесь же, на краю ванны, подле набора губок, лежал кухонный электронож, которым Марининому мужу распилили горло.
— Я прибила его шлюшку, — Марина подмигнула, качнув головой в сторону зарезанного супруга, и заговорщицки понизила голос, словно он мог услышать. Затем она в очередной раз наступила ногой на пульт, и портативный «Сони», укреплённый над ванной, разразился оперным пением — Я их выследила. Я давно за ней следила. Эта шлюшка, которая живёт этажом выше. Она таскалась за ним.
— Всё и будет честно, — пообещала Роза. — Эй, Гусыня, сколько можно хавать в одну харю? Оставь шариков, лопнешь!
Аркадия Шульц примчалась снизу галопом, вбежала в спальню, всё ещё тяжело дыша, и заметалась в поисках посылки. Сольвейг и Бабичева позади неё захлопнули дверь и встали рядом, скрестив руки на груди. До Жабихи начало доходить, что никакой посылки нет. Потом до неё дошло, что все от неё чего-то ждут.
— Где деньги, Жаба? — с места в карьер взяла Роза.
— Ка… кха-кха…
— Лучше сама отдай, — грозно посоветовала Ольга. — У нас все купюры меченые, не отвертишься!
— Я не… кха-кха… я не брала, — Жабиха словно стала меньше ростом. А ещё она никак не могла прекратить кашлять, словно подавилась косточкой. Она крутилась в кольце насторожённых взглядов, не находя себе места.
— Это… давайте все встанем тут и по очереди покажем свои вещи, — предложила Надя Гидай.
— Да хватит уже перхать тут! — не выдержала Соля. — Всё будет честно. Муха, ты первая!
Мухина кровать стояла с краю. Муха послушно сняла одеяло, простыни, старательно потрясла перед всеми, затем перевернула матрас.
— Теперь тумбочку и шкафчик, — пискнула Гуня.
— Выкладывай сюда! — Галя Косая расстелила на полу летнее одеяльце для пляжа.
В тумбочке, среди книжек, тряпок и косметики, нашлось несколько монеток.
— Ваша очередь, близняхи! — подтолкнула Роза белобрысых сестричек. У Розы вспотели ладони. Так всегда случалось в предвкушении серьёзных разборок.
Жабиху сознательно обошли.
— Карманы в шмотках тоже выворачиваем, — предложила Галя.
На одеяле выросла куча верхней одежды с вывернутыми карманами. Пока нашли одну сотенную купюру, но с другой серией. Нетронутыми оставались лишь вещи Аркадии Шульц.
— Я не брала, ну что же вы, кхе… я честно, я кхе… не брала… — как заведённая, повторяла она, нелепо заламывая руки.
В дверь спальни постучали, затем попытались надавить со стороны коридора. Вздрогнули все, а истеричная Гунька даже лязгнула зубами и прикусила язык.
— Гусыня, погляди! — шёпотом приказала Соля. — Если что, скажи — уборку делаем.
— Ну что вы, что вы… — скрипела Жабиха. Бабичева высунула наружу голову, а затем протиснулась в щель целиком.
— Меня ваши дамские тайны не волнуют, — послышался из коридора раздражённый голос дежурной сестры. — Гунеевой передайте — врач вызывает.
— Эй, Гунька, тебя на процедурку, — повернулась Бабичева.
Несколько мгновений дверь оставалась открытой, снаружи равнодушно постукивала карандашом медсестра.
Жабихе представилась последняя возможность сбежать, но она ею не воспользовалось. Аркадию Шульц точно парализовало. Именно так её всегда обездвиживала неприязнь окружающих, но неприязнь — ещё не самое страшное. Когда её переводили в школу, известную как «парковый интернат», Аркадия заранее готовилась к новым лишениям. Она ожидала встретить привычное презрение, щипки и обидные прозвища, хотя втайне надеялась, что в старшем классе станет полегче. Зачем задевать ту, которая не конкурент во всех смыслах? Уродина, двоечница, да ещё болячки всякие.
Однако в парке Победы с ней с первых же дней стали происходить уж совсем несусветные вещи. В январе, после праздников, когда многих забирали домой, было ещё ничего, но уже в феврале все словно сорвались с цепи. Аркадию дважды поколотили, правда, несильно, обычные разборки в столовой. Затем на неё подняла руку воспитательница одного из младших классов. Аркадии пришлось улепётывать от летящих предметов по коридору, но в чём была её вина, она так и не поняла. Она всего лишь ненадолго зашла в игровую комнату и ничего там не трогала.
Чтобы меньше торчать на виду, Шульц облюбовывала себе уголки в укромных местах — в нижнем круглом вестибюле, за высокой мраморной вазой, за портьерой, у окна второго этажа, за старыми стеллажами в библиотеке. Там она читала или писала дневник. Дневник могли отобрать соседки по спальне, его следовало прятать. В результате Аркадия невольно стала свидетельницей десятка жестоких стычек с применением острых шариковых ручек, скакалок, шпилек и каблуков.
В марте стало ещё хуже. Аркадия даже хотела пожаловаться директору, но резонно опасалась накликать на себя беду. Воспитательницы и учителя пили в своём туалете вино, закусывали чипсами, попкорном и ругались матом. Потом они курили и расходились по классам. Сестра-хозяйка недели три назад пришла пьяная и уснула прямо в спальне третьего класса, и никто не посмел её разбудить. Четыре девочки из пятого сбежали, их вернули, но они сбежали снова. Одна девочка из седьмого порезала себе вены, её увезли в больницу. В самом начале апреля исчезли ещё три девочки из разных классов, но никто не забил тревогу. Взрослым как будто стало всё равно. За прошлую неделю в классе трижды отменяли уроки, не приходили учительницы. Девчонки шептались, что Инесса, добрая и любимая воспитательница из младших классов, повесилась в субботу, поэтому две младшие группы вообще остались без присмотра. После того как Аркадия, пробираясь ночью к туалету, засекла директора, снимающего колготки с ночной дежурной сестры, она окончательно уверилась, что в интернате все посходили с ума. Отсюда следовало бежать, но бежать ей было некуда.
И сейчас ей некуда было бежать…
— Ну, давай, Жабиха, твоя очередь!
— Давайте сами посмотрим?
— Не трогайте её барахло.
— Ага, заразиться хочешь, и вонять, как она?
В простынях, в тумбочке, в шкафу, обнаружились три сложенные десятки и горстка мелочи. Косая и Муха не поленились и проверили лично. Спальня теперь выглядела как подпольная квартира после жандармского обыска. Восьмиклассницы озадаченно поглядывали на свою предводительницу.
— Она снаружи где-то спрятала.
— Верняк, снаружи! В библиотеке, в дымоход могла сунуть…
— Она вечно в игровой у мелких крутится…
— Я ничего не брала, — Аркадия изо всех сил старалась не кашлять, но почему-то, когда она психовала, то кашляла ещё сильнее.
— Раздевайся, — приказала Сольвейг. Одиннадцать человек затихли.
— Обана! — криво усмехнулась Надя Гидай.
Роза в десятый раз обтёрла потные ладони. Толстая Бабичева облизнулась. У неё внутри вдруг что-то ёкнуло и сладко заструилось вниз. Так случалось с ней уже несколько раз, когда в бане девчонки начинали брызгаться, в шутку драться и проверять, у кого больше выросла грудь.
— Ты… ты что? — Аркадия прикладывала бешеные усилия, чтобы не заплакать. — Ты… кхе… ты дура, что ли?
— За «дуру» ответишь, — пухлые губы Соли скривились. — Эй, народ как скажете, надо проверить до конца?
— Надо! Верняк! Точно, в трусы засунула! — Вокруг Жабихи сжималось кольцо. Она озиралась, как загнанный зверёк, мёртвой хваткой вцепившись в брючный ремень.
— А ну снимай сама, иначе поможем!
— Не буду, отстаньте! — вдруг взвизгнула она и даже не закашлялась.
Девчонки засмеялись.
— Что, бабоньки, поможем ей раздеться? — потянулась на постели Роза.
— Отстаньте от меня, вы — садистки!
Они бросились разом, без команды. Соля даже удивилась, как это так. Гидай и Муха обычно тормознутые, а сейчас их не пришлось подгонять. Впрочем, секунду спустя она уже забыла о своём неформальном лидерстве, в животе скрутило, стало весело и легко. Соля ринулась в схватку.
Жабиха сопротивлялась отчаянно, но не кричала. Наверное, она стеснялась кричать, как стеснялась всего, что делала. С неё содрали джинсы вместе с трусами, и только потом верхнюю часть одежды. На пляжном одеяле образовалась куча мала, Жабиху придавили, она поймала ртом чью-то руку и укусила. Укусила не как обычно, а вцепилась бульдожьей хваткой. Уже во рту у неё сделалось кисло, уже благим матом орала толстая Бабичева, сунувшаяся полапать воровке грудь, а Аркадия всё не разжимала зубов.
— Да заткните же ей пасть! — зарычала Роза, распихивая подруг, прижимавших Жабиху к полу. Непонятно было, кому именно предполагалось заткнуть пасть, но Галя Косая поняла по-своему и, распрямившись, ударила Жабиху ногой в бок.
Та, задыхаясь, выпустила прокушенное плечо Ольги.
— Гусыня, врежь ей! — подпрыгивала Муха. Бабичева врезала, потом ещё раз. У Жабихи из носа хлынула кровь. Она застонала, ухитрилась вырвать левую ногу и угодила громадине Кристоферсон в глаз.
— Ты чего не держишь?
— Так скользкая она!
— Ну, тварь, конец тебе! — посулила Роза и со своей стороны принялась дубасить гнусной воровке по голым рёбрам.
— Тут денег нет, — доложили белобрысые близняшки, проверившие одежду подозреваемой.
— В дырке у неё поглядите, — посоветовала Соля. Она наклонилась к Аркадии, намотала на руку её волосы, прислонилась лбом вплотную. В золотых зрачках Аркадия увидела бездну и ужаснулась. — Я сказала — ноги ей держите!
— Вот сволочь!
Солю уже не слышали. Они слышали что-то своё, поднявшееся вдруг из прорвавшейся тёплой шипучей бездны. Муха колотила ногами и руками, не разбирая, не замечая, что вывихнула палец. Тощая Надя Гидай кусалась и визжала, с её губ летели кровавые капли, Гусыня обрушилась сверху, подпрыгивала на сплющённой спине Жабихи. Та хрипела и выла. Галя Косая, навалясь всем телом на голую ногу Аркадии, не переставая, лупила ей в бок, стараясь попасть в живот.
Жабиха собрала силы, сумела встать на четвереньки. Это была ошибка, её тут же перевернули на спину.
— Ага. Держи её, сбежать хочет!
— Ааа-аа.
Тишина наступила внезапно. Встрёпанные, задыхающиеся, в сбитой одежде, они отхлынули от бело-синего, распростёртого, перекошенного, мало похожего на человека.
— Я тебе покажу, сучка бешеная, как у своих крысить! — Роза вытерла ладони о платье Жабихи, а Соля снова приподняла голову воровки за волосы, чтобы добавить пару слов от себя, но добавка уже не требовалась Жабиха не дышала.
— Сдохла, сучка, — Соля обернулась и озорно подмигнула девочкам. Те тяжело напряжённо выдыхали, но, встретив весёлый взгляд подруги, дружно рассмеялись.
— Муха, вали за Гуней, тащите тот большой серый палас из коридора, надо её отсюда унести на фиг. Гусыня, Галка, валяйте на кухню, принесите ножи. Знаете, как дверь туда открыть? Возьмите все большие ножи, нам нужно защищаться… — Соля задумалась. Она никак не могла вспомнить, что хотела сказать дальше.
— Мы теперь просто так никому не дадимся, верняк?
— Верняк… верняк…
— Точно, мы лучше сдохнем!
— Не дадим себя разлучить, девчонки!
— Мы им покажем! А пошли, изобьём сестру! Она такая сволочь!
— Точно, пошли! Вот обосрётся-то! Только, чур, все вместе!
— Вместе… — В оливковых глазах Соли начали вращение хороводы безумных звёзд. — Мы пойдём вниз и будем утром ждать их всех с ножами, все вместе. Директора и всех остальных, верняк?
— Верняк, — засмеялись Галка и Роза. Восьмой класс славился своей дружбой.
11
ХОРЁК
Увесистый булыжник разбил лобовое стекло. Триплекс выдержал, превратив мир в паутину переливчатых осколков. Пару мгновений Гризли сидел, зажмурившись, слушая неровное трепыхание сердца. Мотор позвякивал, остывая.
По лицу любимой промелькнула тень,
Вспыхнул взгляд, обычно очень кроткий,
И последнее, что помню в этот день —
Чёрный диск чугунной сковородки…
Автор неизвестен
Он ездил без очков. Слегка иная траектория полёта — и глаза нашпиговало бы стеклом.
Гризли вытащил ключ зажигания и пошарил под сиденьем, нащупывая сапёрную лопатку. Нелепые поползновения — лопатка и топорик ничем ему не могли помочь. Кидались наверняка мальчишки, и наверняка давно убежали…
Тем не менее, он крайне осторожно выставил наружу ногу, сжимая своё оружие под полой куртки. «Фиат» замер на асфальтированном пятачке во дворе Маринкиного дома, между зарослями жасмина и детской игровой площадкой. Слева отдыхала белая «ауди», места справа пустовали. прямо перед капотом поблёскивал свежей побелкой кирпичный забор, отделявший загончик для мусорного бака. Из голых кустов на искалеченный автомобиль настороженно пялились носатая старуха и чем-то похожая на неё такса.
— Приехали, — сказал им Гризли.
Так и не дозвонившись бывшей жене, он решил, что лучше приехать и объединить умы.
Её Яков, скорее всего, до вечера на службе, но это ему только на руку. Если Марина не начнёт психовать, вместе они придумают, как вытащить Лолу.
Правда, со связью происходили неприятные чудеса. Гризли четырежды набирал номер полицейского капитана, и четырежды слушал гудки. Бузина не отвечал ни утром, ни вечером. На пятой попытке трубка разразилась визгливой бранью. Гризли не мог вклинить слово посреди словесного поноса, минуты две отупело слушал матерщину и обрывки песен в исполнении сиплого баритона. Голос певца подозрительно напоминал воркование капитана Бузины, но Гризли подобное толкование разом отмёл. Объяснение напрашивалось одно — доблестный следователь потерял мобильный телефон.
Слишком много странностей одновременно.
Дочери он звонить пока не отваживался. Теперь следовало набраться храбрости перед разговором с бывшей женой. По сути, Марине не в чем было его обвинять, учитывая, что она сама выпустила утром дочь из дому. Однако на дисплее телефона светилось восемь вызовов от неё и два текстовых сообщения, не предвещавших ничего хорошего.
Гризли вздохнул и в который раз набрал повтор. Как ни странно, Марина трубку тоже не брала.
Юный метатель камней не показывался, но где-то наверху хлопнула рама. Гризли задрал голову. На площадке шестого, последнего этажа возле открытого окна стоял мальчик или мужчина, силуэт явно мужской. Стекло отбрасывало блики, подробнее Гризли не мог рассмотреть.
— Эй, ты! — Гризли шагнул к подъезду. — А ну стой! Это ты кинул?
Человек наверху рассмеялся и исчез, отпрянув назад. Он мог скрыться в одной из квартир, мог спуститься и выйти с другой стороны, мог уйти через чердак. Гризли подёргал ручку на железной двери подъезда и отступил. Как назло, никого навстречу.
До него только теперь начало доходить, что произошло. На капоте, изрядно оцарапав краску, покоился здоровенный кусок бетона с торчащей из него арматурой. Совершенно очевидно, что подобную тяжесть не могли запросто метнуть из ближайшей подворотни, а только сверху. В стекло не целили, просто швырнули из окна или с крыши. Гризли вспомнились передачи про прошлогодние парижские беспорядки. Но во Франции поджигатели орудовали ночами и не бросались в случайных людей. Кроме того, Марина жила в старом аристократическом районе, где отродясь не водились эмигранты и краснокожие. Здесь на лавочках и в беседках в тёплое время года могли вальяжно заседать местные пропойцы, вот, пожалуй, и весь асоциальный элемент. Под столетними липами даже пьяницы отличались вежливостью. Встречая знакомых и незнакомых, они по-гусарски прикасались кончиками пальцев к пыльным широкополым шляпам, а, покупая дешёвое пойло, деликатно уступали очередь своим потрёпанным дамам.
Но сегодня во дворе не бродили даже кошки. Возле детской горки валялась колёсами вверх роскошная детская коляска, вокруг рассыпались соски, бутылочки и цветастые одеяльца. На скамейке кто-то забыл газету и очки. Сразу в нескольких квартирах истошно орала музыка; подобной какофонии в этом уютном дворике Гризли ещё не слышал. Он задрал голову, спрашивая себя, почему до сих пор никто не выкрикивает ругательства и не зовёт полицию. Затем его взгляд снова упал на обломок бетонной лестницы, продавившей капот. Гризли попытался поднять его одной рукой. Обломок тянул килограммов на восемь.
Итак, ему чудовищно повезло не только сохранить зрение, но и вообще остаться в живых. Продолжая наблюдать за обоими подъездами и подворотней, ведущей во второй двор, Гризли дотянулся до телефона.
Страховой агент не отвечал.
Гризли перевернул корешок полиса и набрал состоящий из многих нулей многоканальный номер страховой компании. Их молчание выходило за рамки приличия, не говоря уж о профессиональной этике. Наконец в трубке пискнуло, отозвался рокочущий от недавнего смеха тенорок. Даже здороваясь с клиентом, менеджер периодически похохатывал и извинялся. Пока веселящийся клерк записывал адрес происшествия и номер полиса, Гризли успел подумать, что за последние сутки ему встречается удивительно много счастливых людей.
Скалился рабочий на автозаправке. Продавщица телефонных карт прямо-таки угорала со смеху; до того развеселилась, что забыла взять с него деньги. Сунула карточку и ушла смеяться в подсобку, оттуда Гризли её так и не дождался. Ржали дети с рюкзачками, затеявшие футбольный матч посреди дороги. Когда Гризли надоело ждать и сигналить, он попытался их объехать, и получил несколько пинков по багажнику и колёсам…
— Вы сразу увидите машину, — начал втолковывать Гризли. — Если меня не будет, я поблизости. Перезвоните мне по…
Но тут случились одновременно два невозможных по отдельности события, однако вместе они почему-то показались учителю физики частью единого целого. Менеджер страховой фирмы, не дослушав, дико заржал, затем, давясь от смеха, послал Гризли «с его долбаной тачкой» и отключился. На Маринкином парадном пискнул кодовый замок, оттуда величественно выплыл высокий сухопарый мужчина с французским бульдогом на поводке. Из одежды на владельце бульдога присутствовали ошейник с шипами, резиновые наколенники и огромные подводные очки. В другой раз, где-нибудь в сауне, Гризли с интересом поразглядывал бы затейливые татуировки, но сейчас он только разинул рот. Насвистывая, глядя в облака, собачник скрылся в кустиках, а Гризли бочком рванул к подъезду, пока дверь не успела захлопнуться.
Он уже не жалел, что взял с собой лопатку и топорик.
В подъезде ничего необычного не произошло, пока Гризли не вызвал лифт. В лифте он обнаружил первый труп. Маленькая женщина в шубке скорчилась на полу. Складывалось впечатление, что её долго били чем-то увесистым по голове. Гризли даже не понял вначале, что он видит, и где кончается мех воротника, и начинаются волосы, так всё было заляпано и раскурочено. Россыпь алых брызг покрывала заднюю стенку кабины и даже квадратный плафон на потолке.
Вдыхая ртом, обалдевший физик отступил в глубину парадной, в закуток к почтовым ящикам, и снова вызвал полицию. Он уже не искал капитана Бузину, а набирал дежурную часть. Пока устанавливалась связь, Гризли прижимал трубку ухом, а сам прикручивал к стальной рукоятке лопаты тяжёлое лезвие топорика. Лопату он сунул в чехол и запихал кое-как в карман куртки.
С топором ему стало чуточку спокойнее.
Полицейский оператор отозвалась быстро; её металлические, лишённые всякого намёка на юмор интонации показались Гризли ангельским пением. Она посоветовала очевидцу никуда не уходить, никого не подпускать к трупу и держать поблизости телефон.
— Убийца, скорее всего голый! — затараторил Гризли в трубку, опасаясь, что его прервут, как в прошлый раз. — Совсем голый человек, гуляет с собакой…
Дежурная выразилась в том духе, что на сегодня это сущая ерунда, и выключилась. Гризли вспомнил, зачем сюда пришёл, тем более что торчать в холодном сумраке векового дома, ожидая голого маньяка, ему совсем не улыбалось. Поскольку лифт заняли на неопределённое время, он побрёл пешком. На площадке второго этажа две из трёх дверей были приоткрыты. Посередине лестничной клетки валялась латка с готовой жареной уткой. Возле утки кругами ходили три озабоченные кошки. На площадке третьего этажа Гризли услышал, как внизу хлопнула дверь. Донеслись голоса, а затем сдавленный женский вопль.
— Ваша очередь, — устало произнёс Гризли.
Дверь в квартиру экс-супруги покачивалась от сквозняка. У Гризли тут же мелькнула мысль, что обнажённый маньяк в ошейнике успел побывать внутри с ножом или чем-то похуже. Например, с бензопилой. Некоторое время он колебался, прислушиваясь к сполохам голубоватого сумрака. Где-то там, в глубине спальни, работал телевизор. Отбросив неловкость, Гризли нажал на кнопки звонков двух соседних квартир. Пусть думают, что хотят, наплевать, но ему не хотелось входить к Марине одному.
В левой пустой квартире звонок отбивал яростную мелодию, в соседней явно кто-то топтался за дверью.
— Я в сорок пятую, — Гризли спрятал за спину топорик, вытянулся перед «глазком». — У Марины дверь почему-то открыта… Вы не выйдете на минутку, вместе зайдём, посмотрим?
Тишина. Если не считать отчаянных переборов гитары в доме напротив. Внизу в парадной снова хлопнула дверь, где-то в запертом помещении тоскливо завыла собака, где-то мужской сиплый баритон затянул песню.
Гризли перешагнул порог.
Вначале он намеревался запереть за собой, но в последний момент отдёрнул руку. Если с Маринкой что-то случилось, нельзя оставлять отпечатки! Он прошёл четыре шага по знакомому коридору, угадывая, куда поставить ногу, чтобы не скрипнул роскошный дубовый паркет, уложенный здесь, по слухам, ещё до Первой мировой. Озираясь, как вор, Гризли толкнул дверь в комнату дочери.
Никого. Вырезки с панк-группами, разобранная постель, вся в чипсах и кукурузе, на полу журналы, клетчатая юбка, постеры с Бредом Питом.
Гризли потянулся к двери, ведущей в спальню взрослых, но тут в невидимом телевизоре защебетала ведущая вечерних новостей. Звук усилился многократно, будто кто-то случайно нажал на кнопку громкости и не отпускал.
«…в дискуссии принимает участие профессор… директор фабрики, производящей соевые продукты известной марки «Солнышко»… и специальный приглашённый гость, видный учёный из института… доктор Малкович…»
Леонид не мог оторвать взгляда от пола. Паркет в коридоре промок насквозь и был усыпан осколками толстого голубоватого стекла. Среди осколков вяло подрагивали скользкие блестящие создания, каждое размером с кулачок ребёнка.
Улитки Якова. Он уже был готов отпрыгнуть назад, к входной двери, но вовремя сообразил. Обожаемые, несравненные гигантские улитки, которыми так самозабвенно увлекается новый муж Марины. Кто-то разбил аквариум, выплеснув на пол почти сто литров воды вместе с тиной, песочком, водорослями и молчаливыми противными обитателями. Улитки таскали свои домики среди осколков, удивлённо шевелили рожками, наверное, звали хозяина.
Рокси. Чёрт побери, снова назвали фамилию Рокси.
Гризли вторично посетило неуловимо горькое, тревожное ощущение единства всех происходящих вокруг него событий. Он только что чуть не погиб, добираясь к матери своего загулявшего ребёнка, а в телевизоре вот-вот встретит свою сбежавшую нынешнюю жену.
Но ему так и не удалось понаблюдать за передачей с участием Рокси, потому что телевизор переключился на другой канал. А мгновением позже перед Гризли открылся такой пейзаж, что он забыл про Рокси, про камень на капоте и даже про обнаглевшую Лолу. За распахнутой дверью в ванную комнату он увидел Марину. Ванные в этом горделивом графском особняке размерами превосходили столовую в скромном обиталище Гризли. В купальнях имелись даже узкие стрельчатые окна, чугунные ванны на гнутых ножках и пузатые недействующие печки, украшенные изразцами.
Марина сидела на стиральной машине напротив зеркала и тщательно намыливала подбородок. В левой руке бывшая супруга держала покрытый пеной помазок, в правой — мужской бритвенный станок. К приходу Гризли Марина уже успела побрить левую половину лица, дважды порезалась, а теперь примеривалась бритвой к ложбинке между грудей. Она скинула с плеч бретельки ночной сорочки, а босой пяткой наступала на валявшийся тут же телевизионный пульт. Потеки пены зигзагами покрывали зеркало, раковину и груду упавших с вешалки халатов. В ванной как будто потоптался носорог. Полки с рядами косметических средств повисли на одном гвозде, разбитые пузырьки образовали на полу сложный разноцветный бульон из лаков, духов и кремов.
— А-аа, вот ты где? — вяло расхохоталась экс-супруга, пуская мыльные пузыри. Она кинула на Гризли мутный взгляд и тут же потеряла к нему интерес — Что ж они, сволочи, всё растут.
— Марина… — Гризли сделал шаг вперёд и окончательно забыл, зачем пришел. В замечательной фигурной ванне, стилизованной под старину, в которой они когда-то неплохо помещались с Маринкой вдвоём, сейчас плавал мёртвый Яков.
Карниз со шторой обвалился. Видимо, Яков пытался выбраться из своей горячей могилы, и схватился за клеёнку рукой. Вода продолжала поступать, окрашивалась розовым, перехлёстывала через край и сворачивалась суетливым водоворотом над сливом в полу. На поверхности, среди хлопьев пара, торчало только белое колено и запрокинутое перекошенное лицо. На макушке Якова кожа была содрана ударом до кости, розовая вода неторопливо капала с мокрых волос. А в запрокинутом горле как будто ухмылялся второй рот. Здесь же, на краю ванны, подле набора губок, лежал кухонный электронож, которым Марининому мужу распилили горло.
— Я прибила его шлюшку, — Марина подмигнула, качнув головой в сторону зарезанного супруга, и заговорщицки понизила голос, словно он мог услышать. Затем она в очередной раз наступила ногой на пульт, и портативный «Сони», укреплённый над ванной, разразился оперным пением — Я их выследила. Я давно за ней следила. Эта шлюшка, которая живёт этажом выше. Она таскалась за ним.