Страница:
Когда родители приехали проведать его, Джон поразился устало-равнодушно
му взгляду матери. Он смотрел на цветущего красивого отца и думал, как
постарела и обрюзгла мама, как бесконечно далека от всего, что было ей мило
и дорого. При поцелуе запах спиртного снова настиг его.
-- Мама, -- не удержался Джон, -- ты же обещала.
-- Поздно, сынок. Да и все равно. Прости.
-- Почему, мама?! Почему?!! -- в ужасе вскрикивал он.
Глаза матери глянули на него вдруг с такой холодной отчужденностью, что
рот у него захлопнулся сам собой.
И снова тяжелые мысли не дали ему уснуть: "Что же с мамой? Где она? Что
вообще происходит? С чего началось?".
Откуда ему было знать, что мамина подруга Фэй, горькая вдова,
становивша яся и горькой пьяницей, однажды сболтнула:
-- Мальчик от твоих забот убежал в эту жуткую музыку. Нормальный
человек такого просто не смог бы выдержать. А ему надо хоть так утвердиться.
Бешеные деньги. И хотя все это для вас, вы оказались у него в зависимости.
Для мальчика на стал черед жертвовать собой. И, уж будь спокойна, он
расстарается.
Мать затаилась. Так значит, всем ясно, что ее непомерная любовь
причинила сыну только зло. Она попыталась глушить себя таблетками, но мысли
превращались от этого в чудовищ. И однажды проницательная Фэй сказала:
-- Не пей ты эту гадость химическую. Давай лучше по рюмочке.
-- Вишневой? Да нет. Не хочу. Голова болит. Давление.
-- У всех давление. Да и не о вишневой речь -- о виски.
-- Господь с тобой, Фэй!
-- Со мной, со мной. А будет и с тобой. Перестанешь кукситься. Твои на
тебя будут только радоваться. Махнем, подруга?
-- Э-э-э... Была не была. Махнем...
Через час они, перебивая друг друга, вспоминали молодость, заливисто
смеясь.
Первым, кого она увидела по возвращении домой, был муж:
-- Где ты была? Я уж начал волноваться. Что с тобой? Тебе плохо? Она
дурашливо улыбнулась и вдруг опрометью бросилась к дверям туалета... Муж
потом слегка посмеялся -- не тягайся с Фэй. И, как та и предсказывала,
порадовался возрождению жены к жизни. Последние месяцы она была угнетена, но
молчала, не делилась своей заботой. Может, подруга способна помочь? Откуда
ему было знать, что именно подруга усугубила заботы жены.
Через несколько дней он увидел, что жена наливает себе стаканчик перед
обедом.
-- Мать, ты что это? Берешь за правило пить?
Она кивнула. В этом жесте не было и намека на попытку отшутиться. И муж
умолк, надеясь, что все обойдется.
Однако с тех пор жена частенько бывала в подпитии, если дома не было
Джо на. Единственное, чего она хотела, -- уважения своего мальчика. И
обманывала его.
24
25 Теперь знал и он. Мать видела, как согнулся он от такой новости. Но
объяс нять не хотела, да и не могла.
Он же при всей своей чуткости и любви к матери не мог понять истинную
при чину ее страданий. Пока он решил все свое свободное время проводить с
ней.
Но свободного времени было мало. А мама была все такой же подавленной.
Она избегала всяких разговоров с сыном наедине.
Джон был на дежурстве, когда позвонил отец:
-- Сынок, маме плохо. Я только что проводил врача. Он стоял
помертвевший у аппарата. Боже мой, Боже! Он погубил мать. Из-за него она
стала пить. Из-за него стала одинока. Врачи поставили диагноз -- гепатит --
и требовали немедленной отправки до мой. Джон расспрашивал врачей дотошно.
Наконец, один сказал:
-- 0'кей, я расскажу тебе, в чем дело.
Все заходило в Джоне ходуном, и врач заметил это:
-- Может, все-таки не надо?
-- О нет, сэр. Говорите. Я готов.
-- Ты, очевидно, догадываешься. Это не гепатит. Твоя мама... она...
Врач замялся и посмотрел на Джона. Обливаясь холодным потом, он выдер жал
этот взгляд.
-- Одним словом -- цирроз. Знаешь, что это? Джон отрицательно мотнул
головой.
-- Но догадываешься? Она ведь пила. И много. А ей категорически нельзя.
У нее хроническое обменное заболевание.
-- Почему?
-- От тяжкой работы, дружок. А вот почему она пила, ты знаешь?
Молчание.
-- Так знаешь или нет?
-- Думаю -- да. Из-за меня. Из-за того, что я стал знаменит. Стал не
только ее. Всеобщий какой-то.
Врач мрачно посмотрел и кивнул.
-- Да... Но не вини себя слишком. Так вот... Цирроз. Обычно в таких
случаях начинается кровотечение. А у нее -- нет.
-- Наверное, это хорошо? -- робко спросил Джон.
-- Пока я не хочу тебя пугать. Отправляй ее к вашему лечащему врачу. К
самолету маму несли на носилках. Она не плакала. Не смотрела на сына. У нее
ни на что не было сил.
Потянулись дни ожидания. И он дождался. Голос отца без всяких
вступлений сказал:
-- Приезжай быстрее, маме хуже.
Прямо из аэропорта Джон помчался в госпиталь. Их врач встретил его
страш ными словами:
-- Я не жду чуда. Ее положение крайне серьезно. Джон заткнул уши, мотая
головой:
-- Не верю. С ней ничего не может случиться. Ей только сорок шесть! О,
Гос поди, нет!!!
-- Подожди. Быть может все. Только твое присутствие способно сотворить
чу до. Но надежды почти никакой.
В палату Джон вошел, улыбаясь из последних сил. Глубоко запавшие глаза
оторвались от своего видения и медленно переместились в сторону вошедшего.
Вне запно отечное лицо матери вздрогнуло. Она узнала. Заплакала.
-- Мамочка! Ну что ты?! Я приехал. Ты была больна. Теперь
поправляешься. Поправишься.
Она часто-часто закивала.
25
26 -- И тогда ты и папа поедете со мной к месту моей службы, а потом
все вмес те поедем вокруг Европы.
Пока Джон говорил, лепетал, успокаивал, с лицом матери происходила види
мая перемена. Отек спадал, не оставляя морщин, кожа разглаживалась. Появился
ру мянец. Взгляд стал осмысленным. Она была просто красива сейчас.
Сын смотрел на нее и думал:
-- Чудо! Чудо! С ней ничего не может произойти. Она поправится.
Непременно. Когда она уснула, тихо дыша, Джон решил съездить домой. Но, едва
он встал с кресла, мама открыла глаза:
-- Сынок, не уезжай. Побудь со мной. Потом отдохнешь... -- Запнулась,
пере вела дыхание.
Три дня и три ночи мать с сыном говорили без остановки. Вспоминали
детство Джона, ее с отцом молодость. Смешные и грустные семейные истории. Не
гово рили только о музыке и о его будущем. Оба боялись.
К концу третьего дня мать вдруг, глядя на сына совсем прозрачными,
неболь ными, глазами, сказала:
-- Теперь поезжай домой. Тебе надо отдохнуть. Три ночи без сна. Она
поцеловала его:
-- Прощай, мой мальчик! До завтра. -- Задержала голову сына в ладонях,
всма триваясь долгим взглядом, погладила, как в детстве, по голове. -- Иди.
Позови папу.
Он вошел в дом. И вдруг спокойствие последних часов улетучилось. Он при
нял ванну. Постелил себе в кабинете. Перенес телефон поближе. Но перенапряже
ние не давало уснуть.
После взятой у бабушки таблетки снотворного Джон впал в странное состоя
ние. Это не было сном. Ум его бодрствовал, тело же было словно опутано
ватой. А внутри росла и ширилась боль.
Он почти не удивился, когда зазвонил телефон. В нем что-то кричало
"Нет!", и это страшное "нет" вырвало его из ваты.
Тусклый голос отца произнес:
-- Сын, мама только что умерла.
Комната сделала вираж перед глазами. Надо было что-то сказать отцу.
Усили ем воли задержав кружение, он уперся взглядом в часы. Четыре утра.
-- Я еду, папа.
Дороги туда Джон не помнил. Его провели в палату. Мама лежала тихая и
улыбающаяся. Дицо ее было юным.
Он упал рядом с кроватью. Страшный хрип рвался из его груди... А дальше
-- провал. Почти на сутки.
Он сидел дома в затемненной комнате. Глаза опухли от слез. Вдруг дверь
ти хо открылась, и он с трудом понял -- Рэд. Откуда? Ведь он тоже в армии.
Голос Рэда: "Я узнал о смерти твоей мамы, а несколько часов назад умер
мой отец", -- дошел до Джона. Он встал и пошел навстречу другу. Они обнялись
и, не стесняясь, заплакали.
День маминых похорон. Вдоль всей дороги от дома до кладбища в молчании
стояли фэны. Он видел эту живую ограду, но сам еле двигался и ничего не
воспри нимал. Последние дни Джон провел на лекарствах и снотворном. Голова
гудела и потрескивала от таблеток, но зато он видел сны, в которых мама
жила. И в эти по следние мгновения сны проходили перед глазами, не давая
осознать случившееся. Отец и дядя держали Джона под руки.
-- Мальчик мой, пора прощаться с мамой.
-- Нет! -- рванулся Джон. -- Нет!! Нет!!
Забился в истерике около гроба. И вдруг затих. Бессмысленным взором по
смотрел на гроб и, наконец, заплакал.
26
27 Он едва прикоснулся губами к ее, уже ставшему мраморным, лбу и
внезапно
понял -- ее никогда не будет.
Вечером, теряя сознание от усталости и боли, Джон закрыл глаза и тут же
уви дел маму. Она сидела на лужайке за их старым домом и перебирала цветы.
Закончив, попросила: "Спой, сынок". И вдруг возникла мелодия маминого
любимого госпела:
"Что это за холмы, белые, как снег, моя любовь?
Это холмы Рая, где нам никогда не бывать.
Что это за холмы, черные, как уголь, моя любовь?
Это холмы Ада, где нам суждено быть.
О, мой Господь, когда придет мой черед
Преодолеть все холмы и предстать перед твоим судом,
Дай мне силу. Ведь твоя любовь и милосердие
К твоим детям так велики.
И Господь явил свою великую милость
И спас нас, грешных, от Ада,
Потому что мы знали любовь,
А любовь есть Бог".
Во сне он не слышал голоса исполнявшего, но кто-то внутри сказал: "Это
твоя мама. Она теперь будет песней".
Отец разбудил его уже ночью. На губах сына застыла детская улыбка, да и
гу бы были по-детски пухлыми.
-- Сынок, ложись в постель. Я раздену тебя.
Голова сына легла на отцовское плечо, и он прошептал:
-- Папочка, ты не думай, мы поедем вместе, как хотела мама. Мы ведь с
тобой теперь сироты.
Наутро, одетый в уже ставший привычным траурный костюм, Джон появился в
доме Рэда. Нельзя было после собственной потери не отдать последний долг
отцу своего лучшего друга.
Он снова шел по той же дороге на свою Голгофу. Сегодня на маминой моги
ле устанавливали памятник. После грустной церемонии Джон зашел к маме.
Надпись "Она была солнцем нашего дома" воскресила ужас последних дней.
"Больше не могу, -- подумал он. -- Скорее назад, в армию, к ребятам".
Ребята приняли Джона тепло, но обостренное чутье подсказало ему, что
сей час его нагружают больше остальных. И, видя такое бережное отношение к
себе со стороны чужих людей, он приказал себе з а б ы т ь, но знал, что не
забудет никогда. Джон даже нашел в себе силы петь ребятам, хотя они,
естественно, не просили из уважения к его горю. Он не мог петь только тот,
приснившийся, госпел.
Обязанности его были однообразны, но ответственны: Джон водил джип и
всегда помнил, что жизнь другого человека тесно связана с его работой.
Однажды на учениях джип шел впереди танковой колонны, и вдруг -- разрыв двух
баллонов. Ко мандир, сидевший рядом, не успел бы остановить танки даже по
радио. Мгновенно Джон вспомнил -- у командира двое детей. Из последних сил
вывернул руль, и они полетели в кювет. Обошлось даже без травм. Этот случай
исцелил Джона окончатель но. Люди связаны друг с другом. И, когда человек
искусственно рвет цепь, природа должна восполнить недостающее звено. Замена
бывает уродлива -- звенья то слиш ком коротки, то слишком растянуты, а то и
вовсе деформированы до неузнаваемос ти. Да, его одиночество неизбывно, но
ведь существует долг перед родными и даже не родными.
Жизнь возвращалась на круги своя. Джон снова стал замечать, что им
интере суются девушки, у него появились новые друзья -- Джо и Чарли.
Как-то Джо пришел со своей подружкой и с подружкой подружки. Она пред
ставилась: Прис. Маленькая шатенка с вздернутым носиком и большими голубыми
28 глазами. Совсем ребенок. Джон так и воспринял ее. Он относился к
ней, как к млад шей сестренке, и даже предложил ее отцу оплатить ее
дальнейшее образование. Но ее отец, человек военный, отказался от помощи
какого-то артиста. И Джон даже не обиделся.
Настал день, когда солдат-певец службу закончил. Пожалуй, это был
первый солдат, ради которого собиралась пресс-конференция.
Он шел через холл, когда знакомый -- из той, прежней светлой жизни --
голос окликнул его.
Марион, которой не меньше, чем Полковнику, Джон был обязан своей судь
бой певца, в офицерской форме стояла перед ним. От радостной растерянности
Джон покраснел. Протянул к ней руки. Опустил. Смутился еще больше. Спросил:
-- Марион, что я должен делать -- брать под козырек или целовать вас?
-- По уставу, сэр, -- ответила та, бросаясь ему на шею.
На них начали обращать внимание. Какой-то большой военный чин, решив,
что Марион просто поклонница, выразил неудовольствие по поводу ее поведения.
Джону пришлось объяснить, что они давние друзья.
Давние? Почти семь лет! И почти два года нет мамы.
Мысль, что мама не ждет его, мгновенно отразилась на его лице. И лицо
это, так редко теперь освещенное радостным удивлением, погасло совсем.
Марион сразу все поняла:
-- Не надо, дружок. Ты ведь возвращаешься домой; И, конечно, к маме. И
она ждет тебя. Завтра ты будешь дома...
-- Босс! Эй! Ты уснул? Приехали.
-- Куда, Лам?
-- Домой.
-- Но ведь ты хотел отвезти меня в новый центр к Сэму.
-- Да, а ты вдруг сказал "домой"!
Этого Джон не помнил. Вздохнул -- домой так домой... Поездка не
принесла облегчения. Но Лам не виноват.
-- Спасибо, дружище! Всего.
-- 0'кей, босс. На завтра есть планы?
-- Никаких...
Джон прошел к себе. Присел к столу. От непонятной тревоги бешено колоти
лось сердце. Что-то он не сделал сегодня.
Дождь за окном забарабанил сильнее. И под его дробь всплыли слова мами
ного госпела. Джон содрогнулся всем телом, вскочил, схватил из стенного
шкафа ста рую кожаную куртку, шлем и перчатки и в три прыжка, словно герой
вестерна, лег ко и бесшумно слетел по лестнице. Вывел из гаража "Хонду".
Мотор взревел. Он прыгнул в седло и под шедшим стеной дождем понесся в
сторону Форест-хилла.
Дорога была пуста. О риске Джон просто не думал. Он словно боялся
опоздать.
Мотоцикл он бросил у входа. Едва сдерживаясь, чтобы не бежать, он шел
вверх -- туда, где ждала его мама.
Забыв о дожде, Джон опустился на колени перед ее могилой и замер. И тут
же тревога отпустила.
-- Мама. Мамочка. Здравствуй. Я вернулся, мама. Вот теперь он был дома.
Когда он поднялся, то почувствовал -- в мире что-то изменилось. А это
просто кончился дождь.
Джон смотрел в зеркало, упорно стараясь ни о чем не думать. Почти и не
думал. Потом взгляд его стал осмысленным, и он увидел, наконец, свое
отражение.
Черный кожаный костюм причудливо переливался, волосы блестели, а влаж
ные глаза казались темными-темными, словно на них надели контактные линзы
дру гого цвета. Собственная внешность не понравилась Джону.
Придвинув лицо ближе, он поймал в зеркале свой цвет глаз и успокоился.
Стекло пошло радужными переливами от дыхания. Он пальцем написал два слова:
Лиз и Прис. Имена дочери и жены. А над ними -- бодьшую, насколько хватило,
букву Г -- первую букву маминого имени.
И тут же в Джоне всплыл мамин любимый госпел. Совсем скоро он будет
петь его со сцены.
Сегодня он снова после восьми лет кинокаторги выходил к людям.
После армии Джон не находил себе места, а все ждали от него песен.
Как-то раз заявился Полковник и с порога выложил новость:
-- Вождь тебе кланяется.
-- Спасибо. Ему тоже привет, -- слегка удивившись, ответил Джон.
-- Ты что, милок?! Ему что, твой привет нужен, что ли? -- возмутился
Полков ник простодушию питомца.
-- ?!!
-- Да -- ты! Ты!!! Пожалуй, малыш, ты был прав, когда говорил, что
станешь Ко ролем, когда Вождь признает тебя, -- и прикусил язык.
Джон посмотрел на своего патрона недоуменно: слишком ясно помнил --
того в купе при разговоре не было. Значит, ребята сболтнули, У Полковника
даже среди ре бят были свои люди. Только -- кто? Джо и Чарли отпадают сразу.
Новички. Дам? Нет. Слишком привязан. Без тени зависти. Рэд? "Друг, почти
брат". Невероятно. Невероятно?
Джон и не думал, что после армии Рэд вернется к нему. Но вездесущий и
все могущий Полковник разыскал Рэда, привел. И тот снова стал близким,
родным. Правда, теперь старый друг позволял себе вспомнить, как
покровительствовал Джо ну в юности. Особенно говорлив и хвастлив становился
после спиртного.
Это было ново и Неприятно. Джон решился поговорить с другом и получил
жесткий отпор:
-- Не волнуйся обо мне. Это от армии. Отвыкну. Думай о себе. У тебя
самого дурная наследственность...
Еще не успев дослушать, Джон врезал Рэду такую оплеуху, что тот отлетел
к стене и рухнул на тахту. Внутри все зашлось от бешенства и омерзения. Джон
ото шел к столу у окна. Взял тонкую датскую сигару. Закурил. Курево не
принесло об легчения. Дым лишь резко обжег горло. Швырнув сигару в
пепельницу, он уперся взглядом в окно и слушал, как "почти брат" барахтается
на тахте. Наконец, сзади раз далось топтание, и Джон увидел в стекле, что
Рэд нерешительно протягивает руку -- тронуть его за плечо.
Передернувшись от гадливости, Джон стремительно обернулся. Рэд, спрятав
глаза, забыв опустить руку, сказал:
-- Прости, босс. Я не хотел. Не думал. Все зеленый змий чертов.
-- Дадно. Катись... Наутро Полковник сказал:
-- Что там произошло с Рэдом? Парень просто не знает, куда деваться от
горя и раскаяния. Прости уж во имя былого.
Джон не посмел отказать. Взглянул исподлобья. Кивнул.
И вот сейчас вспомнил. Понял, кто информирует менеджера.
Полковник терпеливо ждал, когда питомец оторвется от воспоминаний.
Пусть вспоминает. Брыкаться-то не в его интересах. Он в стойле Полковника --
ведь все на чинается заново. А что он без Полковника? Голос, мордашка
(Полковник твердо был в этом уверен). А у него, Полковника, талант!
Вождь приглашал Короля в свое шоу. Приглашал настойчиво и подобостраст
но. Дела Вождя последние два года были просто плохи. Женщины, тоже составляв
шие основу его аудитории, постарели. Они уже не закатывали глаза, плавающие
в слезах, и не прижимали судорожно к груди руки. А молодым девушкам, дочерям
его поклонниц, совсем не нравилась неподвижная томность Вождя, его щуплое
тело и однообразные стерильные любовные баллады. Требовалось "переливание".
Вождь кряхтел, но не сопротивлялся. Ему во что бы то ни стало требовалось
убедить свою публику, что он мастер почище Короля-самозванца.
Но и у Полковника была очень серьезная причина, заставившая его пойти
на сделку с Вождем: не было больше Короля. Он стал "экс-Королем". И его надо
было возрождать. В таком виде продать своего мальчика публике не мог даже
Полковник. Поэтому он решил продавать его людям, которые могли дать славу,--
режиссерам больших шоу, кинопродюсерам, журналистам.
Вождь сделал шоу с размахом, очень импонировавшим Полковнику. Экс-Ко
роль и Вождь исполняли хиты друг друга порознь и дуэтом. И проницательный
Пол ковник сразу увидел, что его мальчуган обрел себя, несмотря на дурацкий
фрак, ко торый его заставили надеть в угоду хозяину.
Около двадцати лет прошло с дебюта Вождя и лишь четыре года -- с ошелом
ляющего взлета Короля. Сейчас они пели вместе. Нельзя было объединить только
публику. Большинство было поклонниками Вождя.
Джон вспомнил, как Полковник переживал по этому поводу, не смея,
однако, использовать свои балаганные трюки. Полковник вынес-из этого шоу
твердое убеж дение -- Короля надо сделать вневременным. Он должен
принадлежать всем возрас там. Сам Король посмеивался над ситуацией, но вот
критика...
Ведущая газета страны на следующий после выступления день уже откликну
лась: "Если в армии он получил чин сержанта, то как певец не перестал быть
неук люжим новобранцем".
Вождь не преминул выразить Джону соболезнования:
-- Плюнь. Они потом поймут, -- говорил он, глядя внимательно (добавил
ли бо ли?) в его глаза.
Добавил. Однако Джон уже научился скрытности. Понял давно -- мало кто
лю бит его самого. Славу. Деньги. И только потом его. Даже в семью вошло зло
его де нег. Мама сгорела из-за его взлета. А теперь еще отец встретил
женщину, на которой собирался жениться. Звали ее Лили, и у нее было трое
сыновей.
Что он мог поделать? Отец ожил. Но Джон-то был твердо уверен, что
бедная вдова решила устроить будущее своих крошек. И знал, что сделает для
отца все. Но на свадебной церемонии отказался присутствовать наотрез. Он не
мог оскорбить ма мину память.
В день свадьбы отца Джон сидел дома в окружении ребят и пытался отвлечь
ся от невеселых мыслей. Ребята знали, что нужно их другу-боссу. Особенно
Чарли. Смешной Чарли. Преданный Чарли.
Джону вспомнился сумасшедший день демобилизации: надо было отвертеться
от очередной пресс-конференции, созванной по поводу выхода солдата-Короля на
гражданку, проститься с новыми приятелями, наконец, собраться. Суета. А тут
еще нет Чарли;
На вокзале Джон начал беспокоиться уже всерьез, как вдруг увидел, что
Чар ли с несчастным лицом стоит около фонарного столба.
-- Ты с ума сошел?! -- заорал он, подбегая к другу. -- Где твои вещи?
-- Но... но ведь ты не звал меня с собой. Я думал, может, я больше тебе
не ну жен. Я просто пришел проводить. Я не хотел прощаться. Не хотел
напоминать о се бе. У тебя и так слишком много хлопот...
"Господи, -- подумал Джон тогда, не пытаясь даже перебить этот поток и
ос толбенев от такой ненавязчивости, -- ведь есть же деликатность в людях.
-- И тут же другое. -- Но ведь я сам изменился. Мне не пришло в голову
позвать его. Это разуме лось само собой: Чарли едет".
Джон почувствовал, что краснеет мучительно, как в юности, и длинные его
ресницы становятся тяжелыми и влажными. Приобняв Чарли и похлопав его по спи
не, сказал:
-- Черт с ними, с вещами! Купим там, что захочешь. Едем?.. Глаза Чарли
засветились, как у мальчишки, удостоившегося чести поговорить со своим
кумиром. И, гордый, он зашагал рядом к поезду.
И вот Чарли подозвал Рэда. Пошептался о чем-то. Рэд сел к роялю. Чарли
по смотрел прозрачным взглядом на своего кумира и запел тот, заветный, мамин
госпел. Как он угадал! Босс ожил. Краски вернулись на лицо, бывшее в тот
день восковым. Джон встал. Подошел к поющим. Выждал такт. И мягкий сильный
баритон разорвал гнетущее настроение ребят и этого тяжелого дня:
"О, мой Господь, когда придет мой черед
Преодолеть все холмы и предстать перед твоим судом,
Дай мне силу. Ведь твоя любовь и милосердие
К твоим детям так велики".
Через несколько дней отец и мачеха нанесли первый визит в дом его
матери. Мачеха прямо с порога начала ворковать:
-- Мальчик мой... -- Джон непроизвольно дернулся от ее обращения и уже
ни когда больше не слышал подобной фамильярности. А она, перестроившись на
не сколько элегический лад, продолжила:
-- Я все понимаю... Мы не будем обременять тебя. Мы решили жить своим
до мом. Правда, это дороговато, но твой отец, зная твое золотое сердце,
убедил меня, что ты поможешь. Меня зови просто -- Лили.
-- Да, мэм, -- сказал Джон, совершенно ошеломленный ее полным
нежеланием скрыть свои намерения. Украдкой посмотрел на отца. Тот стоял,
браво выпятив грудь, -- гордился кормильцем-сыном.
Как молод, хоть и сед, его отец. Теперь у него новая семья с сыновьями,
го раздо больше подходившими ему по возрасту.
Пересилив себя, Джон подошел к отцу и, насколько мог спокойно, сказал:
-- Не беспокойся, папа, все будет в порядке. И спохватившись:
-- Поздравляю вас, мэм, и тебя, папочка.
Подошел к своему бюро и достал оттуда свадебные под арки: ей --
кольцо,--усы панное хризопразами, отцу -- роскошный портсигар.
Вечером приехал с поздравлениями Полковник. Был мил и весел. Среди обще
го разговора питомец поймал на себе знакомый, почти ничего не выражающий
взгляд.
-- Что случилось, Полковник?
-- Видишь ли, я рассчитывал на "Музыкальное обозрение", но... --
потянул паузу, затягивая подпругу на душе своего питомца, -- это трио
кантристов. Вот она, твоя армия...
Тогда Джон над этими словами не задумался, но интуитивно отложил их в
па мяти. Их время пришло восемь лет спустя. Не самое подходящее время... А
впрочем, почему нет?
Он увидел себя в зеркале -- недобрая улыбка была на лице. Что ж,
"бедный старый" Полковник тогда дал понять, что он не смел идти в армию
против полковни чьей воли. Сегодня Полковник хотел, чтобы питомец осознал
свою вину и раскаял ся. А вот этого от него не дождутся. Раскаяния... Еще
чего!
Джон снова посмотрел на себя в зеркало. Хмыкнул. Водитель грузовика пе
ред зеркалом. Забавно. Пресса часто величала его "поющим гонщиком" после
кино поделок.
Зеркало да изображение на экране приучили его смотреть на себя словно
со стороны. Ох, не до размышлений сейчас. Скоро сюда, в его гардеробную,
соберут ся ребята, представители фирмы и телевидения, Полковник.
Вот человек. Никаких хобби. Только дела.
Как-то в хорошую минуту Джон спросил:
-- Вы ведь богатый человек, Полковник. Почему бы вам не обзавестись
каким- нибудь хобби? Теннис? Яхта?
Полковник долго, словно мимо, смотрел на говорившего, а потом отрезал:
-- Мое единственное хобби -- ты.
И Джон всегда помнил об этом. Сердился. Злился. Куражился, пытаясь обре
сти себя. Потом всплывали слова менеджера, и он сникал. Так было и в тот
вечер...
-- Вот она, твоя армия... Все мои труды насмарку.
-- Но, Полковник, я вовсе не боюсь начинать. Дело не во мне, а в
пейоле*, ко торая убила рок-н-ролл. Вы же сами частенько говорили об этом.
-- Говорил, черт меня побери! А что я мог сказать после твоего
предательст ва? Подумаешь -- пейола. Ну, платили фирмы левака диск-жокеям за
лишнюю про крутку. Ну, делали ребята свой маленький бизнес. Конечно, надо
было думать, ког да телевидение вляпалось со своей дурацкой викториной. А то
-- дали какому-то олу ху царя небесного выиграть, подсовывали ответы, он же
их и заложил. И потянулась ниточка. Но тебя это ни с какой стороны не
му взгляду матери. Он смотрел на цветущего красивого отца и думал, как
постарела и обрюзгла мама, как бесконечно далека от всего, что было ей мило
и дорого. При поцелуе запах спиртного снова настиг его.
-- Мама, -- не удержался Джон, -- ты же обещала.
-- Поздно, сынок. Да и все равно. Прости.
-- Почему, мама?! Почему?!! -- в ужасе вскрикивал он.
Глаза матери глянули на него вдруг с такой холодной отчужденностью, что
рот у него захлопнулся сам собой.
И снова тяжелые мысли не дали ему уснуть: "Что же с мамой? Где она? Что
вообще происходит? С чего началось?".
Откуда ему было знать, что мамина подруга Фэй, горькая вдова,
становивша яся и горькой пьяницей, однажды сболтнула:
-- Мальчик от твоих забот убежал в эту жуткую музыку. Нормальный
человек такого просто не смог бы выдержать. А ему надо хоть так утвердиться.
Бешеные деньги. И хотя все это для вас, вы оказались у него в зависимости.
Для мальчика на стал черед жертвовать собой. И, уж будь спокойна, он
расстарается.
Мать затаилась. Так значит, всем ясно, что ее непомерная любовь
причинила сыну только зло. Она попыталась глушить себя таблетками, но мысли
превращались от этого в чудовищ. И однажды проницательная Фэй сказала:
-- Не пей ты эту гадость химическую. Давай лучше по рюмочке.
-- Вишневой? Да нет. Не хочу. Голова болит. Давление.
-- У всех давление. Да и не о вишневой речь -- о виски.
-- Господь с тобой, Фэй!
-- Со мной, со мной. А будет и с тобой. Перестанешь кукситься. Твои на
тебя будут только радоваться. Махнем, подруга?
-- Э-э-э... Была не была. Махнем...
Через час они, перебивая друг друга, вспоминали молодость, заливисто
смеясь.
Первым, кого она увидела по возвращении домой, был муж:
-- Где ты была? Я уж начал волноваться. Что с тобой? Тебе плохо? Она
дурашливо улыбнулась и вдруг опрометью бросилась к дверям туалета... Муж
потом слегка посмеялся -- не тягайся с Фэй. И, как та и предсказывала,
порадовался возрождению жены к жизни. Последние месяцы она была угнетена, но
молчала, не делилась своей заботой. Может, подруга способна помочь? Откуда
ему было знать, что именно подруга усугубила заботы жены.
Через несколько дней он увидел, что жена наливает себе стаканчик перед
обедом.
-- Мать, ты что это? Берешь за правило пить?
Она кивнула. В этом жесте не было и намека на попытку отшутиться. И муж
умолк, надеясь, что все обойдется.
Однако с тех пор жена частенько бывала в подпитии, если дома не было
Джо на. Единственное, чего она хотела, -- уважения своего мальчика. И
обманывала его.
24
25 Теперь знал и он. Мать видела, как согнулся он от такой новости. Но
объяс нять не хотела, да и не могла.
Он же при всей своей чуткости и любви к матери не мог понять истинную
при чину ее страданий. Пока он решил все свое свободное время проводить с
ней.
Но свободного времени было мало. А мама была все такой же подавленной.
Она избегала всяких разговоров с сыном наедине.
Джон был на дежурстве, когда позвонил отец:
-- Сынок, маме плохо. Я только что проводил врача. Он стоял
помертвевший у аппарата. Боже мой, Боже! Он погубил мать. Из-за него она
стала пить. Из-за него стала одинока. Врачи поставили диагноз -- гепатит --
и требовали немедленной отправки до мой. Джон расспрашивал врачей дотошно.
Наконец, один сказал:
-- 0'кей, я расскажу тебе, в чем дело.
Все заходило в Джоне ходуном, и врач заметил это:
-- Может, все-таки не надо?
-- О нет, сэр. Говорите. Я готов.
-- Ты, очевидно, догадываешься. Это не гепатит. Твоя мама... она...
Врач замялся и посмотрел на Джона. Обливаясь холодным потом, он выдер жал
этот взгляд.
-- Одним словом -- цирроз. Знаешь, что это? Джон отрицательно мотнул
головой.
-- Но догадываешься? Она ведь пила. И много. А ей категорически нельзя.
У нее хроническое обменное заболевание.
-- Почему?
-- От тяжкой работы, дружок. А вот почему она пила, ты знаешь?
Молчание.
-- Так знаешь или нет?
-- Думаю -- да. Из-за меня. Из-за того, что я стал знаменит. Стал не
только ее. Всеобщий какой-то.
Врач мрачно посмотрел и кивнул.
-- Да... Но не вини себя слишком. Так вот... Цирроз. Обычно в таких
случаях начинается кровотечение. А у нее -- нет.
-- Наверное, это хорошо? -- робко спросил Джон.
-- Пока я не хочу тебя пугать. Отправляй ее к вашему лечащему врачу. К
самолету маму несли на носилках. Она не плакала. Не смотрела на сына. У нее
ни на что не было сил.
Потянулись дни ожидания. И он дождался. Голос отца без всяких
вступлений сказал:
-- Приезжай быстрее, маме хуже.
Прямо из аэропорта Джон помчался в госпиталь. Их врач встретил его
страш ными словами:
-- Я не жду чуда. Ее положение крайне серьезно. Джон заткнул уши, мотая
головой:
-- Не верю. С ней ничего не может случиться. Ей только сорок шесть! О,
Гос поди, нет!!!
-- Подожди. Быть может все. Только твое присутствие способно сотворить
чу до. Но надежды почти никакой.
В палату Джон вошел, улыбаясь из последних сил. Глубоко запавшие глаза
оторвались от своего видения и медленно переместились в сторону вошедшего.
Вне запно отечное лицо матери вздрогнуло. Она узнала. Заплакала.
-- Мамочка! Ну что ты?! Я приехал. Ты была больна. Теперь
поправляешься. Поправишься.
Она часто-часто закивала.
25
26 -- И тогда ты и папа поедете со мной к месту моей службы, а потом
все вмес те поедем вокруг Европы.
Пока Джон говорил, лепетал, успокаивал, с лицом матери происходила види
мая перемена. Отек спадал, не оставляя морщин, кожа разглаживалась. Появился
ру мянец. Взгляд стал осмысленным. Она была просто красива сейчас.
Сын смотрел на нее и думал:
-- Чудо! Чудо! С ней ничего не может произойти. Она поправится.
Непременно. Когда она уснула, тихо дыша, Джон решил съездить домой. Но, едва
он встал с кресла, мама открыла глаза:
-- Сынок, не уезжай. Побудь со мной. Потом отдохнешь... -- Запнулась,
пере вела дыхание.
Три дня и три ночи мать с сыном говорили без остановки. Вспоминали
детство Джона, ее с отцом молодость. Смешные и грустные семейные истории. Не
гово рили только о музыке и о его будущем. Оба боялись.
К концу третьего дня мать вдруг, глядя на сына совсем прозрачными,
неболь ными, глазами, сказала:
-- Теперь поезжай домой. Тебе надо отдохнуть. Три ночи без сна. Она
поцеловала его:
-- Прощай, мой мальчик! До завтра. -- Задержала голову сына в ладонях,
всма триваясь долгим взглядом, погладила, как в детстве, по голове. -- Иди.
Позови папу.
Он вошел в дом. И вдруг спокойствие последних часов улетучилось. Он при
нял ванну. Постелил себе в кабинете. Перенес телефон поближе. Но перенапряже
ние не давало уснуть.
После взятой у бабушки таблетки снотворного Джон впал в странное состоя
ние. Это не было сном. Ум его бодрствовал, тело же было словно опутано
ватой. А внутри росла и ширилась боль.
Он почти не удивился, когда зазвонил телефон. В нем что-то кричало
"Нет!", и это страшное "нет" вырвало его из ваты.
Тусклый голос отца произнес:
-- Сын, мама только что умерла.
Комната сделала вираж перед глазами. Надо было что-то сказать отцу.
Усили ем воли задержав кружение, он уперся взглядом в часы. Четыре утра.
-- Я еду, папа.
Дороги туда Джон не помнил. Его провели в палату. Мама лежала тихая и
улыбающаяся. Дицо ее было юным.
Он упал рядом с кроватью. Страшный хрип рвался из его груди... А дальше
-- провал. Почти на сутки.
Он сидел дома в затемненной комнате. Глаза опухли от слез. Вдруг дверь
ти хо открылась, и он с трудом понял -- Рэд. Откуда? Ведь он тоже в армии.
Голос Рэда: "Я узнал о смерти твоей мамы, а несколько часов назад умер
мой отец", -- дошел до Джона. Он встал и пошел навстречу другу. Они обнялись
и, не стесняясь, заплакали.
День маминых похорон. Вдоль всей дороги от дома до кладбища в молчании
стояли фэны. Он видел эту живую ограду, но сам еле двигался и ничего не
воспри нимал. Последние дни Джон провел на лекарствах и снотворном. Голова
гудела и потрескивала от таблеток, но зато он видел сны, в которых мама
жила. И в эти по следние мгновения сны проходили перед глазами, не давая
осознать случившееся. Отец и дядя держали Джона под руки.
-- Мальчик мой, пора прощаться с мамой.
-- Нет! -- рванулся Джон. -- Нет!! Нет!!
Забился в истерике около гроба. И вдруг затих. Бессмысленным взором по
смотрел на гроб и, наконец, заплакал.
26
27 Он едва прикоснулся губами к ее, уже ставшему мраморным, лбу и
внезапно
понял -- ее никогда не будет.
Вечером, теряя сознание от усталости и боли, Джон закрыл глаза и тут же
уви дел маму. Она сидела на лужайке за их старым домом и перебирала цветы.
Закончив, попросила: "Спой, сынок". И вдруг возникла мелодия маминого
любимого госпела:
"Что это за холмы, белые, как снег, моя любовь?
Это холмы Рая, где нам никогда не бывать.
Что это за холмы, черные, как уголь, моя любовь?
Это холмы Ада, где нам суждено быть.
О, мой Господь, когда придет мой черед
Преодолеть все холмы и предстать перед твоим судом,
Дай мне силу. Ведь твоя любовь и милосердие
К твоим детям так велики.
И Господь явил свою великую милость
И спас нас, грешных, от Ада,
Потому что мы знали любовь,
А любовь есть Бог".
Во сне он не слышал голоса исполнявшего, но кто-то внутри сказал: "Это
твоя мама. Она теперь будет песней".
Отец разбудил его уже ночью. На губах сына застыла детская улыбка, да и
гу бы были по-детски пухлыми.
-- Сынок, ложись в постель. Я раздену тебя.
Голова сына легла на отцовское плечо, и он прошептал:
-- Папочка, ты не думай, мы поедем вместе, как хотела мама. Мы ведь с
тобой теперь сироты.
Наутро, одетый в уже ставший привычным траурный костюм, Джон появился в
доме Рэда. Нельзя было после собственной потери не отдать последний долг
отцу своего лучшего друга.
Он снова шел по той же дороге на свою Голгофу. Сегодня на маминой моги
ле устанавливали памятник. После грустной церемонии Джон зашел к маме.
Надпись "Она была солнцем нашего дома" воскресила ужас последних дней.
"Больше не могу, -- подумал он. -- Скорее назад, в армию, к ребятам".
Ребята приняли Джона тепло, но обостренное чутье подсказало ему, что
сей час его нагружают больше остальных. И, видя такое бережное отношение к
себе со стороны чужих людей, он приказал себе з а б ы т ь, но знал, что не
забудет никогда. Джон даже нашел в себе силы петь ребятам, хотя они,
естественно, не просили из уважения к его горю. Он не мог петь только тот,
приснившийся, госпел.
Обязанности его были однообразны, но ответственны: Джон водил джип и
всегда помнил, что жизнь другого человека тесно связана с его работой.
Однажды на учениях джип шел впереди танковой колонны, и вдруг -- разрыв двух
баллонов. Ко мандир, сидевший рядом, не успел бы остановить танки даже по
радио. Мгновенно Джон вспомнил -- у командира двое детей. Из последних сил
вывернул руль, и они полетели в кювет. Обошлось даже без травм. Этот случай
исцелил Джона окончатель но. Люди связаны друг с другом. И, когда человек
искусственно рвет цепь, природа должна восполнить недостающее звено. Замена
бывает уродлива -- звенья то слиш ком коротки, то слишком растянуты, а то и
вовсе деформированы до неузнаваемос ти. Да, его одиночество неизбывно, но
ведь существует долг перед родными и даже не родными.
Жизнь возвращалась на круги своя. Джон снова стал замечать, что им
интере суются девушки, у него появились новые друзья -- Джо и Чарли.
Как-то Джо пришел со своей подружкой и с подружкой подружки. Она пред
ставилась: Прис. Маленькая шатенка с вздернутым носиком и большими голубыми
28 глазами. Совсем ребенок. Джон так и воспринял ее. Он относился к
ней, как к млад шей сестренке, и даже предложил ее отцу оплатить ее
дальнейшее образование. Но ее отец, человек военный, отказался от помощи
какого-то артиста. И Джон даже не обиделся.
Настал день, когда солдат-певец службу закончил. Пожалуй, это был
первый солдат, ради которого собиралась пресс-конференция.
Он шел через холл, когда знакомый -- из той, прежней светлой жизни --
голос окликнул его.
Марион, которой не меньше, чем Полковнику, Джон был обязан своей судь
бой певца, в офицерской форме стояла перед ним. От радостной растерянности
Джон покраснел. Протянул к ней руки. Опустил. Смутился еще больше. Спросил:
-- Марион, что я должен делать -- брать под козырек или целовать вас?
-- По уставу, сэр, -- ответила та, бросаясь ему на шею.
На них начали обращать внимание. Какой-то большой военный чин, решив,
что Марион просто поклонница, выразил неудовольствие по поводу ее поведения.
Джону пришлось объяснить, что они давние друзья.
Давние? Почти семь лет! И почти два года нет мамы.
Мысль, что мама не ждет его, мгновенно отразилась на его лице. И лицо
это, так редко теперь освещенное радостным удивлением, погасло совсем.
Марион сразу все поняла:
-- Не надо, дружок. Ты ведь возвращаешься домой; И, конечно, к маме. И
она ждет тебя. Завтра ты будешь дома...
-- Босс! Эй! Ты уснул? Приехали.
-- Куда, Лам?
-- Домой.
-- Но ведь ты хотел отвезти меня в новый центр к Сэму.
-- Да, а ты вдруг сказал "домой"!
Этого Джон не помнил. Вздохнул -- домой так домой... Поездка не
принесла облегчения. Но Лам не виноват.
-- Спасибо, дружище! Всего.
-- 0'кей, босс. На завтра есть планы?
-- Никаких...
Джон прошел к себе. Присел к столу. От непонятной тревоги бешено колоти
лось сердце. Что-то он не сделал сегодня.
Дождь за окном забарабанил сильнее. И под его дробь всплыли слова мами
ного госпела. Джон содрогнулся всем телом, вскочил, схватил из стенного
шкафа ста рую кожаную куртку, шлем и перчатки и в три прыжка, словно герой
вестерна, лег ко и бесшумно слетел по лестнице. Вывел из гаража "Хонду".
Мотор взревел. Он прыгнул в седло и под шедшим стеной дождем понесся в
сторону Форест-хилла.
Дорога была пуста. О риске Джон просто не думал. Он словно боялся
опоздать.
Мотоцикл он бросил у входа. Едва сдерживаясь, чтобы не бежать, он шел
вверх -- туда, где ждала его мама.
Забыв о дожде, Джон опустился на колени перед ее могилой и замер. И тут
же тревога отпустила.
-- Мама. Мамочка. Здравствуй. Я вернулся, мама. Вот теперь он был дома.
Когда он поднялся, то почувствовал -- в мире что-то изменилось. А это
просто кончился дождь.
Джон смотрел в зеркало, упорно стараясь ни о чем не думать. Почти и не
думал. Потом взгляд его стал осмысленным, и он увидел, наконец, свое
отражение.
Черный кожаный костюм причудливо переливался, волосы блестели, а влаж
ные глаза казались темными-темными, словно на них надели контактные линзы
дру гого цвета. Собственная внешность не понравилась Джону.
Придвинув лицо ближе, он поймал в зеркале свой цвет глаз и успокоился.
Стекло пошло радужными переливами от дыхания. Он пальцем написал два слова:
Лиз и Прис. Имена дочери и жены. А над ними -- бодьшую, насколько хватило,
букву Г -- первую букву маминого имени.
И тут же в Джоне всплыл мамин любимый госпел. Совсем скоро он будет
петь его со сцены.
Сегодня он снова после восьми лет кинокаторги выходил к людям.
После армии Джон не находил себе места, а все ждали от него песен.
Как-то раз заявился Полковник и с порога выложил новость:
-- Вождь тебе кланяется.
-- Спасибо. Ему тоже привет, -- слегка удивившись, ответил Джон.
-- Ты что, милок?! Ему что, твой привет нужен, что ли? -- возмутился
Полков ник простодушию питомца.
-- ?!!
-- Да -- ты! Ты!!! Пожалуй, малыш, ты был прав, когда говорил, что
станешь Ко ролем, когда Вождь признает тебя, -- и прикусил язык.
Джон посмотрел на своего патрона недоуменно: слишком ясно помнил --
того в купе при разговоре не было. Значит, ребята сболтнули, У Полковника
даже среди ре бят были свои люди. Только -- кто? Джо и Чарли отпадают сразу.
Новички. Дам? Нет. Слишком привязан. Без тени зависти. Рэд? "Друг, почти
брат". Невероятно. Невероятно?
Джон и не думал, что после армии Рэд вернется к нему. Но вездесущий и
все могущий Полковник разыскал Рэда, привел. И тот снова стал близким,
родным. Правда, теперь старый друг позволял себе вспомнить, как
покровительствовал Джо ну в юности. Особенно говорлив и хвастлив становился
после спиртного.
Это было ново и Неприятно. Джон решился поговорить с другом и получил
жесткий отпор:
-- Не волнуйся обо мне. Это от армии. Отвыкну. Думай о себе. У тебя
самого дурная наследственность...
Еще не успев дослушать, Джон врезал Рэду такую оплеуху, что тот отлетел
к стене и рухнул на тахту. Внутри все зашлось от бешенства и омерзения. Джон
ото шел к столу у окна. Взял тонкую датскую сигару. Закурил. Курево не
принесло об легчения. Дым лишь резко обжег горло. Швырнув сигару в
пепельницу, он уперся взглядом в окно и слушал, как "почти брат" барахтается
на тахте. Наконец, сзади раз далось топтание, и Джон увидел в стекле, что
Рэд нерешительно протягивает руку -- тронуть его за плечо.
Передернувшись от гадливости, Джон стремительно обернулся. Рэд, спрятав
глаза, забыв опустить руку, сказал:
-- Прости, босс. Я не хотел. Не думал. Все зеленый змий чертов.
-- Дадно. Катись... Наутро Полковник сказал:
-- Что там произошло с Рэдом? Парень просто не знает, куда деваться от
горя и раскаяния. Прости уж во имя былого.
Джон не посмел отказать. Взглянул исподлобья. Кивнул.
И вот сейчас вспомнил. Понял, кто информирует менеджера.
Полковник терпеливо ждал, когда питомец оторвется от воспоминаний.
Пусть вспоминает. Брыкаться-то не в его интересах. Он в стойле Полковника --
ведь все на чинается заново. А что он без Полковника? Голос, мордашка
(Полковник твердо был в этом уверен). А у него, Полковника, талант!
Вождь приглашал Короля в свое шоу. Приглашал настойчиво и подобостраст
но. Дела Вождя последние два года были просто плохи. Женщины, тоже составляв
шие основу его аудитории, постарели. Они уже не закатывали глаза, плавающие
в слезах, и не прижимали судорожно к груди руки. А молодым девушкам, дочерям
его поклонниц, совсем не нравилась неподвижная томность Вождя, его щуплое
тело и однообразные стерильные любовные баллады. Требовалось "переливание".
Вождь кряхтел, но не сопротивлялся. Ему во что бы то ни стало требовалось
убедить свою публику, что он мастер почище Короля-самозванца.
Но и у Полковника была очень серьезная причина, заставившая его пойти
на сделку с Вождем: не было больше Короля. Он стал "экс-Королем". И его надо
было возрождать. В таком виде продать своего мальчика публике не мог даже
Полковник. Поэтому он решил продавать его людям, которые могли дать славу,--
режиссерам больших шоу, кинопродюсерам, журналистам.
Вождь сделал шоу с размахом, очень импонировавшим Полковнику. Экс-Ко
роль и Вождь исполняли хиты друг друга порознь и дуэтом. И проницательный
Пол ковник сразу увидел, что его мальчуган обрел себя, несмотря на дурацкий
фрак, ко торый его заставили надеть в угоду хозяину.
Около двадцати лет прошло с дебюта Вождя и лишь четыре года -- с ошелом
ляющего взлета Короля. Сейчас они пели вместе. Нельзя было объединить только
публику. Большинство было поклонниками Вождя.
Джон вспомнил, как Полковник переживал по этому поводу, не смея,
однако, использовать свои балаганные трюки. Полковник вынес-из этого шоу
твердое убеж дение -- Короля надо сделать вневременным. Он должен
принадлежать всем возрас там. Сам Король посмеивался над ситуацией, но вот
критика...
Ведущая газета страны на следующий после выступления день уже откликну
лась: "Если в армии он получил чин сержанта, то как певец не перестал быть
неук люжим новобранцем".
Вождь не преминул выразить Джону соболезнования:
-- Плюнь. Они потом поймут, -- говорил он, глядя внимательно (добавил
ли бо ли?) в его глаза.
Добавил. Однако Джон уже научился скрытности. Понял давно -- мало кто
лю бит его самого. Славу. Деньги. И только потом его. Даже в семью вошло зло
его де нег. Мама сгорела из-за его взлета. А теперь еще отец встретил
женщину, на которой собирался жениться. Звали ее Лили, и у нее было трое
сыновей.
Что он мог поделать? Отец ожил. Но Джон-то был твердо уверен, что
бедная вдова решила устроить будущее своих крошек. И знал, что сделает для
отца все. Но на свадебной церемонии отказался присутствовать наотрез. Он не
мог оскорбить ма мину память.
В день свадьбы отца Джон сидел дома в окружении ребят и пытался отвлечь
ся от невеселых мыслей. Ребята знали, что нужно их другу-боссу. Особенно
Чарли. Смешной Чарли. Преданный Чарли.
Джону вспомнился сумасшедший день демобилизации: надо было отвертеться
от очередной пресс-конференции, созванной по поводу выхода солдата-Короля на
гражданку, проститься с новыми приятелями, наконец, собраться. Суета. А тут
еще нет Чарли;
На вокзале Джон начал беспокоиться уже всерьез, как вдруг увидел, что
Чар ли с несчастным лицом стоит около фонарного столба.
-- Ты с ума сошел?! -- заорал он, подбегая к другу. -- Где твои вещи?
-- Но... но ведь ты не звал меня с собой. Я думал, может, я больше тебе
не ну жен. Я просто пришел проводить. Я не хотел прощаться. Не хотел
напоминать о се бе. У тебя и так слишком много хлопот...
"Господи, -- подумал Джон тогда, не пытаясь даже перебить этот поток и
ос толбенев от такой ненавязчивости, -- ведь есть же деликатность в людях.
-- И тут же другое. -- Но ведь я сам изменился. Мне не пришло в голову
позвать его. Это разуме лось само собой: Чарли едет".
Джон почувствовал, что краснеет мучительно, как в юности, и длинные его
ресницы становятся тяжелыми и влажными. Приобняв Чарли и похлопав его по спи
не, сказал:
-- Черт с ними, с вещами! Купим там, что захочешь. Едем?.. Глаза Чарли
засветились, как у мальчишки, удостоившегося чести поговорить со своим
кумиром. И, гордый, он зашагал рядом к поезду.
И вот Чарли подозвал Рэда. Пошептался о чем-то. Рэд сел к роялю. Чарли
по смотрел прозрачным взглядом на своего кумира и запел тот, заветный, мамин
госпел. Как он угадал! Босс ожил. Краски вернулись на лицо, бывшее в тот
день восковым. Джон встал. Подошел к поющим. Выждал такт. И мягкий сильный
баритон разорвал гнетущее настроение ребят и этого тяжелого дня:
"О, мой Господь, когда придет мой черед
Преодолеть все холмы и предстать перед твоим судом,
Дай мне силу. Ведь твоя любовь и милосердие
К твоим детям так велики".
Через несколько дней отец и мачеха нанесли первый визит в дом его
матери. Мачеха прямо с порога начала ворковать:
-- Мальчик мой... -- Джон непроизвольно дернулся от ее обращения и уже
ни когда больше не слышал подобной фамильярности. А она, перестроившись на
не сколько элегический лад, продолжила:
-- Я все понимаю... Мы не будем обременять тебя. Мы решили жить своим
до мом. Правда, это дороговато, но твой отец, зная твое золотое сердце,
убедил меня, что ты поможешь. Меня зови просто -- Лили.
-- Да, мэм, -- сказал Джон, совершенно ошеломленный ее полным
нежеланием скрыть свои намерения. Украдкой посмотрел на отца. Тот стоял,
браво выпятив грудь, -- гордился кормильцем-сыном.
Как молод, хоть и сед, его отец. Теперь у него новая семья с сыновьями,
го раздо больше подходившими ему по возрасту.
Пересилив себя, Джон подошел к отцу и, насколько мог спокойно, сказал:
-- Не беспокойся, папа, все будет в порядке. И спохватившись:
-- Поздравляю вас, мэм, и тебя, папочка.
Подошел к своему бюро и достал оттуда свадебные под арки: ей --
кольцо,--усы панное хризопразами, отцу -- роскошный портсигар.
Вечером приехал с поздравлениями Полковник. Был мил и весел. Среди обще
го разговора питомец поймал на себе знакомый, почти ничего не выражающий
взгляд.
-- Что случилось, Полковник?
-- Видишь ли, я рассчитывал на "Музыкальное обозрение", но... --
потянул паузу, затягивая подпругу на душе своего питомца, -- это трио
кантристов. Вот она, твоя армия...
Тогда Джон над этими словами не задумался, но интуитивно отложил их в
па мяти. Их время пришло восемь лет спустя. Не самое подходящее время... А
впрочем, почему нет?
Он увидел себя в зеркале -- недобрая улыбка была на лице. Что ж,
"бедный старый" Полковник тогда дал понять, что он не смел идти в армию
против полковни чьей воли. Сегодня Полковник хотел, чтобы питомец осознал
свою вину и раскаял ся. А вот этого от него не дождутся. Раскаяния... Еще
чего!
Джон снова посмотрел на себя в зеркало. Хмыкнул. Водитель грузовика пе
ред зеркалом. Забавно. Пресса часто величала его "поющим гонщиком" после
кино поделок.
Зеркало да изображение на экране приучили его смотреть на себя словно
со стороны. Ох, не до размышлений сейчас. Скоро сюда, в его гардеробную,
соберут ся ребята, представители фирмы и телевидения, Полковник.
Вот человек. Никаких хобби. Только дела.
Как-то в хорошую минуту Джон спросил:
-- Вы ведь богатый человек, Полковник. Почему бы вам не обзавестись
каким- нибудь хобби? Теннис? Яхта?
Полковник долго, словно мимо, смотрел на говорившего, а потом отрезал:
-- Мое единственное хобби -- ты.
И Джон всегда помнил об этом. Сердился. Злился. Куражился, пытаясь обре
сти себя. Потом всплывали слова менеджера, и он сникал. Так было и в тот
вечер...
-- Вот она, твоя армия... Все мои труды насмарку.
-- Но, Полковник, я вовсе не боюсь начинать. Дело не во мне, а в
пейоле*, ко торая убила рок-н-ролл. Вы же сами частенько говорили об этом.
-- Говорил, черт меня побери! А что я мог сказать после твоего
предательст ва? Подумаешь -- пейола. Ну, платили фирмы левака диск-жокеям за
лишнюю про крутку. Ну, делали ребята свой маленький бизнес. Конечно, надо
было думать, ког да телевидение вляпалось со своей дурацкой викториной. А то
-- дали какому-то олу ху царя небесного выиграть, подсовывали ответы, он же
их и заложил. И потянулась ниточка. Но тебя это ни с какой стороны не