Страница:
Температурa в помещении, резко упавшая во время споров, стала подниматься go положенной, и не только потому, что загудела печь, осветив добрую половину литейной. Сейчас y каждого литейщика было сколько угодно помощников и подручных. Всеобщее ликование росло так же быстро, как распространялось по этому храму железа и кирпича тепло печи. Смех, шутки, обрывки песенок, беспричинные крики слышались то в одном, то в другом углу.
Все надзиратели и старшие мастерa, за исключением одного лишь Тонкереля, чинно удалились вслед за хозяином. Зато остались почти все рабочие. Дело само пошло на лад, наиболее опытные литейщики, славящиеся как мастерa своего дела, давали указания. Всеми операциями руководил Тонкерель. Этот невысокий плешивый человечек с пышнейшей бородой веером, видимо, пользовался авторитетом y всех, начиная с хозяина, и уважение он заслужил не начальственной хваткой, не преданностью хозяевам, a в силу профессиональных своих качеств. Просто все литейное дело держалось на нем
-- Опоку-то сделать недолго,-- озабоченно пояснил он,-- только от этого металла y нас не прибавится. Я все углы облазил, все равно не наберем столько бронзы, чтобы пушку отлить.
-- A сколько не хватает?
-- Да примерно с полтонны.
-- Найдем,-- пообещала Марта.
Пока формовщик rотовил опоку из тончайшего песка с добавлением жирной глины и, доводя смесь до нужной консистенции, помешивал ee деревянной лопатой треугольной формы, я приставал к Марте:
-- Интересно, где это ты раскопаешь пятьсот кило бронзы?
Она только огрызнулась в ответ, видно, я помешал ee раздумьям.
Тонкерель нервничал, но Гифес его успокоил: раз Марта обещала достать металл, можно спокойно продолжать готовить опоку. Литейщики поглядывали на нашу смугляночку и отпускали шуточки.
-- Вы хотите ee "Братство" назвать? -- обратился к Марте не то в насмешку, не то всерьез Фигаре, рабочий, который выбивал в опоке буквы.
-- A как же! -- ответила Марта.-- И раз уж такой разговор пошел, не изобразите ли вы нам еще один пустячок, ерундовину какую-нибудь, чтобы наша пушка не такая голая была?
Просьба Марты зажгла все сердца. Она права, эмблема -- вот что нужно, чтобы заменить на бронзовом лафете орла Баденге. B конце концов восторжествовало предложение Шиньона и примирило спорящих -- изобразить фригийский колпак.
-- Попробую сделать получше,-- пообещал Фигаре.
-- A где же бронза, доченька? -- гнул свое мастер Тонкерель.
-- Иди, Флоран, запрягай Бижу.
Наш славный старикан Бижу бодрствовал. Мне почудилось даже, что он нас ждал. И когда я запряг его в леденистой тьме тупика, он радостно фыркнул. Марта обрушилась на меня за то, что я работал молчком. Ей хотелось, чтобы все добрые люди повскакали с постелей, чтобы узнали они, что наконец нынче ночью отливают нашу пушку "Братство". Госпожа Чеснокова, Tpусеттка и вдова бедняги Вормье высунулись из окон и, выслушав наш рассказ, присоединились к нам, a мы с помощью Зоэ укладывали в повозку мешочки с бронзовыми монетками.
По обе стороны арки в кухонных окнах, словно в засаде за бойницами, угадывались силуэты аптекаря Диссанвье и мясника Бальфиса. Марта велела мне зажечь оба фонаря, заявив, что в такую ночь экономить свечи просто глупо, да еще водрузила на повозке красное знамя. Выехав из тупика, мы затянули "Песнь отправления", a повозка при каждом повороте колес так дребезжала и
грохотала, что, несмотря на лютый холод, вдоль всей улицы Ребваль распахивались окна.
Добравшись до главных ворот литейной братьев Фрюшан, то есть до угла улицы Ренар, мы замолчали. Колокола бельвильской церкви Иоанна Крестителя заливались, празднуя рождение божественного дитяти. Все церкви и соборы отвечали ему звучнывra голосами меди над 6елесой, скованной холодом громадой загнанного, как зверь в клетку, города, a вокруг него молчали французские и прусские пушки, так как было заключено перемирие. Басовито гудели большие колокола Соборa Парижской богоматери, и мерные удары бронзы хором врезали в обледенелое бесцветное небо свою душераздирающую литанию.
Впрочем, Марта не разделяла моего волнения. Любыв колокола она рассматривала лншь как потенциальные пушки -- вот бы сорвать их с колоколен и переплавить в печи!
Наш медяковый кортеж торжественно въехал через широко открытые ворота прямо в литейную под радостные восклицания детворы, собравшейся здесь и блаженствовавшей в тепле. Новость быстро распространилась по Куртилю, и ораторы из клуба Фавье, некоторые даже с чадами и домочадцами, сбежались посмотреть. Литейщики разослали мелюзгу во все стороны, чтобы те предупредили их семьи -- ночь, мол, рабочие проведут здесь. Кончилось тем, что супружницы с ребятишками постарше пришли посидеть в литейную. Тогда рабочие накидали древесный уголь и в другие три печи, чтобы было теплее. A женщины поспешно сбегали домой и притащили горшки с жиденькой похлебкой. Вернувшись, они уселись y гигантских печей вместе со своим варевом и ребятами.
-- Уголь должен быть из самого сухого дерева,-- пояснял Барбере, отвечающий за состояние печей.-- Когда уголь как следует разгорится, в него помещают тигель с металлом, и тигель обмазывают слоем глины, a, чтобы жар достиг нужной силы, огонь раздувают с помощью мехов и само углубление, где находится тигель, закрывают керамической плитой. По мере того как металл плавится, тигель снова загружают новыми металлическими брусками.
Жюлю и Пассаласу поручили следить за передвижениями таможенников, брошенных на помощь полиции.
Если чертов муниципалитет зашевелится, они нас тут же известят.
Тонкерель расхаживает между полиспастом и печью, a за ним топает десяток любопытных, в том числе Кошстоляр, Матирас-медник, Феррье-гравер, и надо сказать, что слушают они его с увлечением.
-- Искусство литья было известно с древности, -- разглагольствует мастер,-- но, по-видимому, тогда еще не умели плавить большие куски металла. И действительно, взять хотя бы такие гигантские статуи, как Колосс Родосский или статуя Нерона,-- они не отлиты, a сделаны из медных пластинок. B "Словаре искусств и ремесел" говорится, что статуи Марка Аврелия в Риме, Козимо Медичи во Флоренции и Генриха IV y нас в Париже были отлиты не сразу, a в несколько приемов. Только к середине прошлого столетия это искусство достигло совершенетва.
Слушатели не отставали от Тонкереля, ходили за ним как пришитые по всей мастерской и только временами испускали довольное ворчание -- бедняки радовались, что их так добросовестно чему-то обучают.
Среди другой группки Предок расспрашивал Маркайя, секретаря синдиката, о забастовке литейщиков в феврале 67 года *. По наущению литейщика Барбедьена хозяева закрыли мастерские, надеясь этой мерой принудить рабочих выйти из *Общества кредита*.
-- Tor д a мы послали в Лондон, в Интернационал, трех литейщиков, с просьбой к кредитным рабочим обществам Англии оказать нам помощь. Наши посланцы привезли оттуда несколько тысяч франков... Неважно даже, велика ли сумма или нет, важно, что она произвела свое действие -- хозяева капитулировали.
Предок повернулся к самым молодым слушателям, тряхнув своей колючей, вольно растущей бородищей:
-- Вот он, ребятки, каков Интернационал!
-- С тех самых пор,-- буркнул Фалль,-- и пошел слух, будто Интернационал -- баснословно богатая и могущественная организация.
Пливар и Нищебрат привезли на тачке полбочонка красного вина, они выклянчили его y Терезы, жены владельца "Пляши Нога".
-- Вот уж и впрямь,-- крикнули они вам,-- и впрямь нынче ночью свершилосъ чудо!
Жена Нищебрата Сидони не побоялась принести сюда своего младенчика, который, что называется, дышит на ладан. Уселась y печи J^ 3 и держит его голенького на весу, повернет то животиком, то ciмнкой, правда, не подносит слишком близко к раскаленноиу древесному углю, старается хорошенько еогреть своего бедного крошечного жалкого дитеныша, и так и этак поворачивает его, словно на вертеле.
-- Вот проберет его жар до костей, он, глядишь, и поправится y меня,-твердит она Клеманс Фалль, которая подталкивает к той же печи своих четырех отпрысков, надрываrощихся от кашля.
Явился десяток, если не больше, национальных гвардейцев из 1-й роты, с улицы Пиа, и из 2-й роты, с улицы Рампоно, пришли по собственному почину, вооруженные и с полной военной выкладкой. Сложив ружья в козлы y ворот, они ждали, не понадобится ли их подмога.
Теплый воздух пропитался уже забытыми запахами винных паров, круживших голову, крепким духом угля и обрабатываемого металла, который режут, плавят, отливают, a он странно поблескивает. Люди хмелели также от гула разговоров, задушевных бесед, звяканья клещей, скрежета блоков, перестука деревянных кувалд по тонкому песку затвердевавшей опоки.
Только сейчас я заметил, что описываю, так сказать, задним числом в полнейшем беспорядке то, что тогда происходило, что там было перечувствовано, потому что, когда мы торжественно въехали в литейную, нагруженные лептой Бельвиля, опоку уже набивали землей. Hy и пусть, мне просто хотелось насладиться прелестью, сиянием этой ночи, удержать хотя бы частицу того, что делало ee такой прекрасной.
A мужчины -- мужчины толклись около печей, потом около бочонка с красным вином, и все вели себя терпеливо, уважительно, даже главные наши заводилы -- Нищебрат с Пливаром; все дружно сошлись на том, что вынуть затычку из бочки следует только тогда, когда начнут отливать нашу пушку. Надышавшись ашiетитнейшим запахом угля, разомлев в этом сказочном тепле, мужчины, не нашедшие применения своим силам, не зная, как послужить общему делу, сбегаля домой и принесли кто последний ломоть хлеба, кто чудом сохранив
шийся пяток картофелин, которые берегли в тайнике про черный день. Ho cerодня было просто немыслимо съесть их в одиночку, как эгоисту какому-то, прячась за наглухо закрытыми ставнями. И наконец, было принято решение заколоть последнего теленка, принадлежавшего господину Бальфису, мяснику, зажарить его в печи ЗS6 4 и угостить граждан литейщиков...
Мы въехали, стоя в повозке под красным знаменем, и сразу же воцарилась тишина. Женщины поднялись, покачивая на руках своих младенцев. A мужчины степенно подходили поближе. Тонкерель осведомился, действительно ли мы привезли недостающую бронзу, a Марта, трепеща всем телом, так она тянулась, чтобы стать выше, так хотелось ей хоть на минуту сравняться с нашей пушкой, Марта, стоявшая на передке повозки, как фигурка на носу корабля, чуть позади вашего Бижу, y которого от тешia и удовольствия даже кожа псдрагивала, Марта, не отвечая, указала рукой назад на двадцать наших мешочков, лежавших в два ряда, и в каждом мешочке было по двадцать пять килограммов маленьких бронзовых монеток.
Словко бы некое божество снизошло в этот храм металла и огня, некий дух, вдохновивший тупик, литейщиков, соседей, весь простой люд, собравшийся здесь: вот здорово! Очень даже здорово! Монетки пойдут в огонь, в таким образом душа Бельвиля переселится в душу его пушки "Братство".
Лавируя между канавами, тиглями, тележками, станками, наша повозка подъехала к печи Jv6 1. Там Бастико -- вновь обретенный Бастико! -подставляет спину, и ему взваливают на хребет первый мешочек весом двадцать пять килограммов. Стоя y литейного желоба, Барден подхватывает мешок за ушки и одниах движением вскидывает себе на спину. Фалль и Тонкерель, стоящие y печи, берут мешок, подносят его к тиглю, вокруг которого теснится целая орда. Литейщик с мастером осторожно опрокидывают мешок, и оттуда токенькой непрерывной струйкой течет бронза.
B минуты передышки, когда один мешок уже опорожнен, a другой еще не поднесли, когда стихает звяканье монеток, воцаряется такая тишина, что слышно довольное сопение младенчика Сидони, который, разомлев в тепле, спит себе и улыбается во сне.
Мы как зачарованные любовались этим бурлением, будто перед нами была колба алхимика. Коричневые, золотястые или черные монетiси на миг вновь приобретали утраченный блеск металла. Они набираются жизни, чтобы тут же исчезнуть. Монеты корчились, сворачивались, скрежетали и стонали, размягчались, спекались вместе, текли и взбухали, и их непрерывно помешивал литейщик Бавозе, старший рабочий при печи JMs 1. Ho для нас в эту струю, где сливалось двадцать бронзовых потоков, текли не просто монеты, умирающие в огне, a нечто несравненно большее: целые миры 6ед и радостей, улыбок и колебаний, порывов, усилий, столько минут и столько часов, столько лестниц, по которым карабкаешься на чердак или сбегаешь в подвал, столько лиц и столько личных драм, прошедших перед нами с той первой недели октября, когда мы начали сбор денег.
Когда Фалль с Тонкерелем вытряхнули в завораживающее кипение металла последний мешок, когда последние пять сантимов, застрявшие в складках холстины, исчезли в пламени, где им предстояло со славой перейти в иное качество, Марта воскликнула:
-- A теперь поди попробуй сказать, что это не наша собственная пушка!
Как и всегда в знаменательные минуты своей жизни, Марта испытывала потребность смотреть на происходящее сверхy. Поэтому мне пришлось последовать за ней сначала по обыкновенной лестнице, потом по узеньким металлическим мосткам, которые ведут к стеклянной крыше. Там мы устроились в каком-то уголке на выступе, образованном потолочными балками. Сидели мы, тесно прижавшись друг к другу. И тут Марта бросила на меня высокомерный взгляд, в котором явно читалось: "A теперь можешь любоваться моим народом!*
Перед нами, с этой колокольни, громоздился собор, храм жизни, где молитвой служит труд, где единственньш богом, подлинным богом, является народ.
B абсиде гигантские зубчатые колеса и хитросплетения приводных ремней, идущих к токарным и сверлильньш станкам, терялись в темноте. Чудодейственный механизм созидающего труда рабочих едва угадывался в тревожном полумраке, в каком издревле свершаются высшие замыслы. B боковых приделах часовенками были печи, и их пламя причудливо меняло тона, как церковные витражи,
пропуская слабое свечение зимнего солнца. Ho поперечным нефом, и хорами, и алтарем была сама печь M 1, разбрызгивающая вокруг себя бесценные лучи своей гигантской дароносицы. Над ней щетинился opеол пляшущих огней, a вместе с ними плясали по стенам неестественно вытянутые тени верующих.
Нет, вовсе не надменная базилика была под нами, забитая элегантной паствой, собравшейся на полунощную мессу. Скореe уж, скромная сельская церквушка в дни голода и бедствий Столетней войны, коrда при приближении наемных банд все жители искали тут убежища и запирались здесь на многие дни, иной раз и на многие недели, и единственным их защитником был Всевышний. B те времена под романскими сводами, разумеется, молились, но также и ели, пили, кормили грудью младенцев, умирали и рожали в доме божьем, превратившемся в дом народа. Тогда ребятишки так же резвились, с криками носясь по нефу; так же мужчины держали совет; так же, сбившись кружком, держа младенцев на руках, жались к теплым кирпичам женщины, как сейчас жительницы Дозорного, и тогда все так же парни потягивали винцо и закалывали тельца... Церковь уже не была храмом богачей и владык, a храмом бедняков, подлинным домом Распятого, и звучал в ней детский писк, вздохи, пьяные клятвы, все так же шумно перемалывали пищу челюсти, и все так же шумно проходил в глотку каждый кусок, a вместо ладанного духа плыли в ней испарения самой природы, нездоровое дыхание, запахи пота и влажного тряпья, удушливый смрад нечищенного стойла, aромат смиренных мук.
-- Надоел ты мне, поповская башка,-- прервала мои разглагольствования Марта.-- Давай спустимся, сейчас начнется отливка.
Труйе и Бараке, двое литейщиков в кожаных фартуках, оба коренастые, один белокурый, другой брюнет, похожие друг на друга, как две капли, только одна капля медовая, другая чернильная, взялись за железные пруты с расплющенными концами, как лопаты y пекарей. Над печью Тонкерель готовится дать команду начать разливку.
Опоку -- длшшый ящик в железных обручах -- поставили на попа в довольно глубокую яму и так, что верхушка этого стянутого латами гроба приходилась на уровне земли в пяти-шести метрах от печи. Слегка наклонный
металлический лоток соединял окно печи с горловиной опоки.
Наконец мастер' Тонкерель подает знак. На ^оротком плече рычага скрежещет цепь. Люди, плотно стоящив по обе стороны лотка, отскакивают назад. Тоненькая струйка огня со сказочной быстротой увеличивается до размеров солнца, и оно, все еще кипящее, гаснет. Тогда вырывается ручеек почти белого цвета, яркий до ослепления и невыносимо жаркий. Струя расплавленного металла взбухает. Она выгибает, как кошка, спину меж двух металлических стенок лотка, и они стонут и трещат под ee огненной тяжестыо. Жидкая бронза устремляется к опоке, ee направляют на ходу и усмиряют лопатами с длинными ручками, которыми орудуют Труйе и Бараке.
Одурманенные видом этого медлительного жирного потока, люди шепчут про себя: "Это наши бронзовые cy, это они!" -- но никто уже не может их признать. Матирас опустил свои рожок, даже не извлекши из него ни звука, Предок забыл о своей потухшей трубке, и пепел сыплется на грудь его рубашки, Сидони спрятала личико своего младенца себе под мышку, чтобы защитить от огня, Шиньон щурит близорукие глаза, Феррьв стоит с открытым ртом. Приподнявшись на цыпочки и застыв в этой неудобной позе, Марта впервые в жизни бледна как полотно, Марта, посеребренная отсветами расплавленной бронзы. A потом все, кто пробрался в первые ряды, одинаковым движением расстегивают верхние пуговицы своих одежонок; в вырезе расстегнутой Мартиной рубашки я вижу ee маленькие стоячие грудки, серебристые соски этой не то Минервы, не то девчушки. Губы Торопыги непрерывно шевелятся, a Пружинный Чуб бормочет вслух:
-- Наши cy, наши маленькие cy! Ho от них уже ничего, совсем ничего не осталось, кроме этого жирного, пышущего жаром белого ручья... Тонкерель ворчливо бросает:
-- Hy, вот и все!
Становится холодно.
Слишком быстро протек мимо нас яркий ручей. Все сгинуло, даже белесый нимб, даже его обжигающее дыхание. Все поглотила стоявшая в яме опока. Труйе и Бараке ставят в уголок лопаты и развязывают завязки кожаных фартуков. Толпа машинально отступает. Теперь зрители выстроились вокруг ямы. Они не отрывают глаз
от окованного железом гроба, засыпанноro сверхy негашеной известью.
-- De profundis1,-- шепчет Нищебрат. Фалль буркает:
-- Хоть бы там внутри все как следует получилось! Марта вопит:
-- Чего же они ждут, почему не открывают?
-- Ждем, когда пройдет двадцать четыре часа,-- отвечает Тонкерель, пожимая своими сутулыми плечами.
К мастеру приступают с расспросами, словно ему не верят; a он ожесточенно отбивается, будто и впрямь виноват: надо ждать минимум двадцать четыре часа, прежде чем можно будет снять опоку и извлечь пушку. И запомните, это еще только самое начало. Надо будет потом зачистить ee и отшлифовать. Хороший токарный станок, работающий от паровой машины, справился бы с этим делом за двенадцать часов, но y братьев Фрюшан сплошное старье, значит, нужно накинуть еще несколько часиков. Потом нужна расточка, что тоже займет часов четырнадцать, если, конечно, за работу возьмется мастер своего дела; к счастью, среди нас находится гражданин Удбин, лучший сверлилыцик во всем городе Париже. После пойдет полировка ствола орудия. Потом останется только внутренняя нарезка. Вот тогда пушка будет готова и ee можно ставить на лафет...
-- Кстати, лафет y вас имеется? Хватит еще грошей его купить?
Марта застегнула пуговку рубашки.... С самыми благими намерениями -- по крайней мере я так считал -- я накинул ей на плечи драгоценное ee пальтишко, но она поблагодарила меня бешеным взглядом; чувствовалось, что она охотно поубивала бы всех литейщиков на свете.
A тем временем Фалль, специалист по полировке, в тревоге наседает на Сенофра, специалиста по сплавам:
-- Думаешь, выдержит монета как металл?
-- A кто ee знает? Такое ни разу еще не пробовали. По норме для пушек требуется сплав, куда входит девяносто четыре процента меди, пять процентов олова и один процент цинка... A кто знает, что намешал в эти самые cy наш дражайший Баденге. Уж не говоря о золо
1 Начало псалма "Из глубины взываю" (лам.).
тых и серебряных монетах, они и с мелочью небось такого намошенничали...
Марта тянет за рукав то Фалля, то Тонкереля:
-- Как? Что? Пушка плохая получится?
С грустной улыбкой литейщики говорят, что вроде бы нет, но только все возможно и даже довольно часто случается.
Марта топочет ногами.
-- Так что же можно сделать? Hy, чтобы хорошо получилось?
-- Молиться.
-- Почему бы и не помолиться,т-- бросает Нищебрат,-- только мы свою молитву споем. И он затягивает:
Bo французском городе милом
Живет железный люд,
Жар души его как горнило,
Где гело из бронзы льют.
Не в дворцах вам дано родиться,
Соломой нам было ложе...
И все присутствующие, и люди Дозорного, и люди литейной, подхватывают, как вызов, припев:
Вот еще сброд ярится, Сброд -- это мы, ну что' зкеl
У Нищебрата звонкий уверенный голос, высокие ноты взлетают под здешние стеклянно-металлические небеса, на которых холодно поблескивают свежие пласты снега, и он продолжает во всю глотку, с жаром:
Maрсельезу гремели знатно
B девяносто третьем году,
И идет наша rоль перекатная
Брать Бастилию, да не одну.
Камнем трусы хотят оградиться,
И кричат подлецы, кривя рожи...
И все присутствующие подхватывают, как один пламенный голос, как верующие отвечают "аминь":
Вот еще сброд ярится, C6род -- это мы, ну что ясеl
Красное винцо -- целый бочонок -- исчезло в глотках, погасив сжигающий их огонь и безудержно рвущиеся крики. Опьянение было совсем особое. Шло откуда-то
из нутра. Литейщики, с радостыо, добровольно взявшиеся за эту работу как за личное свое дело, испытывали сейчас, после столь редкостного чувства удовлетворения, вполне объяснимое беспокойство. Уже воскресенье, и что-то скажут братья Фрюшан, когда в понедельник утром все, как обычно, сойдутся на работу? Хозяева вполне способны без промедления разбить опоку, чтобы забрать себе металл -- металла-то y них не хватает даже для официальных заказов.
-- Иной раз просто не поймешь, что их разбирает, вдруг начнут во все дела мешаться да нас "организовывать", -- жалуется Легоржю.-- И всякий раз -- ну чистая беда!
-- Без них,-- подтвердил Маркай,-- если бы мы сами, по-своему взялись, в полторa раза больше пушек отлили бы, и качеством они были бы куда лучше!
-- Тогда почему же,-- негромко спросил Предок,-- вы хотите возвратить братьям Фрюшан вашу литейную?
Рабочие кинули удивленный взгляд на старика -- тот, улыбаясь, прочищал свою трубку-носогрейку,-- потом потупились. Наступило долгое молчание.
-- С ихней точки зрения, подчеркиваю -- с ихней,-- начал Сенофр,-- с точки зрения Фрюшанов, эта пушка им принадлежит, коль скоро вы за нее не уплатили.
-- Как это не уплатили? -- взвизгнула Марта.-- A пять тысяч франков бросили в вашу хреновую печьl..
-- Тише, тише,-- пытался успокоить вв специалист по сплавам,--вы ведь только металл дали. A это составляет лишь небольшую часть стоимости пушки. Вы заплатили бы пять тысяч франков за бронзу, работу, разные там расходы и... и... еще прибыль Фрюшанам должна очиститься. Завтра или послезавтра, когда пушка будет готова и вы пожелаете ee забрать, хозяева сумеют вам помешать. С их точки зрения, это воровство.
-- B таком случае почему бы не забрать вместе с пушкой и литейную? -по-прежнему не повышая голоса, но настойчиво произнес Предок.
-- Мне вот сдается, что Фрюшаны уступили нам поле боя чересчур легко...-- заявил Гифес.
По словам рабочих, хозяин, в сущности, ничем особенно не рискует. Практически в литейной ничего не украдешь, ничего не испортишь. К тому же литейная Фрюшанов работает на национальную оборону, братья
знают, что их рабочие настроены достаточно патриотически, чтобы предпринять что-то могущее повредить производству, хозяин также считал, что рабочие достаточно устали и, конечно, проведут рождественские праздники в кругу семьи. И наконец, лочти уверив себя, что все образуется, особенно если удастся избежать стычки с этим Бельвилем, котороro он втайне побаивается, Фрюшан-старший отправился к себе домой, но, вероятно, заглянул по дороге в полицейский участок вашего бездействующего муниципалитета-призрака.
-- Ведь и впрямь эти доблестные таможенники не явились, видно, решили с нами не связываться!
-- И никогда не придут, никогда не свяжутся, если литейная будет работать как рабочая кооперация, и без Фрюшанов,-- тихо добавил Предок.
Тонкерель даже подскочил:
-- A ну, полегче на поворотах, дед! Это уж совсем другое дело, это уже не патриотическая война, a революция!
-- Называй как тебе угодно! -- завопила Марта, растолкав беседовавших.-- Только знай, мы нашу пушку не дадим разбитьl Ax, краденое, видите ли! A пять тысяч монет -- это разве не Бельвиль своим потом и кровью заработал, по грошику собиралl Что в пушку вложено -- все наше доброl Нечего нам раздутые счета предъявлять!
"Чудачка эта девочка"... "Я ee сразу приметил",-- улыбаясь, переговаривались рабочие.
-- A знаете, она совершенно права,-- миролюбиво заключил Предок, потом бросил взгляд на Гифеса, как бы давая ему слово.
-- Верно, права,-- подтвердил наш типографщик.-- Как вы себя ведете в отношении хозяина, граждане литейщики,-- это ваше дело, a вот пушка "Братство" -- ваше. Вот поэтому-то я в качестве командира 5-й стрелковой роты Бельвиля решил следующее: мои люди будут опоку сторожить. Повидаюсь с другими офицерами стрелковых рот, они нам помочь в таком деле не откажутся. Это вовсе не против вас направлено. Вы... вы... словом, замечательный вы народ! Рождественские праздники y вас прахом пошли... Хотелось бы очень, будь это в наших силах, вас за это отблагодарить. Hy что ж, черт побери, парни, которые явились сюда с примкнутыми штыками, будут в вашем полном распоряжении, братья литейщики,
Все надзиратели и старшие мастерa, за исключением одного лишь Тонкереля, чинно удалились вслед за хозяином. Зато остались почти все рабочие. Дело само пошло на лад, наиболее опытные литейщики, славящиеся как мастерa своего дела, давали указания. Всеми операциями руководил Тонкерель. Этот невысокий плешивый человечек с пышнейшей бородой веером, видимо, пользовался авторитетом y всех, начиная с хозяина, и уважение он заслужил не начальственной хваткой, не преданностью хозяевам, a в силу профессиональных своих качеств. Просто все литейное дело держалось на нем
-- Опоку-то сделать недолго,-- озабоченно пояснил он,-- только от этого металла y нас не прибавится. Я все углы облазил, все равно не наберем столько бронзы, чтобы пушку отлить.
-- A сколько не хватает?
-- Да примерно с полтонны.
-- Найдем,-- пообещала Марта.
Пока формовщик rотовил опоку из тончайшего песка с добавлением жирной глины и, доводя смесь до нужной консистенции, помешивал ee деревянной лопатой треугольной формы, я приставал к Марте:
-- Интересно, где это ты раскопаешь пятьсот кило бронзы?
Она только огрызнулась в ответ, видно, я помешал ee раздумьям.
Тонкерель нервничал, но Гифес его успокоил: раз Марта обещала достать металл, можно спокойно продолжать готовить опоку. Литейщики поглядывали на нашу смугляночку и отпускали шуточки.
-- Вы хотите ee "Братство" назвать? -- обратился к Марте не то в насмешку, не то всерьез Фигаре, рабочий, который выбивал в опоке буквы.
-- A как же! -- ответила Марта.-- И раз уж такой разговор пошел, не изобразите ли вы нам еще один пустячок, ерундовину какую-нибудь, чтобы наша пушка не такая голая была?
Просьба Марты зажгла все сердца. Она права, эмблема -- вот что нужно, чтобы заменить на бронзовом лафете орла Баденге. B конце концов восторжествовало предложение Шиньона и примирило спорящих -- изобразить фригийский колпак.
-- Попробую сделать получше,-- пообещал Фигаре.
-- A где же бронза, доченька? -- гнул свое мастер Тонкерель.
-- Иди, Флоран, запрягай Бижу.
Наш славный старикан Бижу бодрствовал. Мне почудилось даже, что он нас ждал. И когда я запряг его в леденистой тьме тупика, он радостно фыркнул. Марта обрушилась на меня за то, что я работал молчком. Ей хотелось, чтобы все добрые люди повскакали с постелей, чтобы узнали они, что наконец нынче ночью отливают нашу пушку "Братство". Госпожа Чеснокова, Tpусеттка и вдова бедняги Вормье высунулись из окон и, выслушав наш рассказ, присоединились к нам, a мы с помощью Зоэ укладывали в повозку мешочки с бронзовыми монетками.
По обе стороны арки в кухонных окнах, словно в засаде за бойницами, угадывались силуэты аптекаря Диссанвье и мясника Бальфиса. Марта велела мне зажечь оба фонаря, заявив, что в такую ночь экономить свечи просто глупо, да еще водрузила на повозке красное знамя. Выехав из тупика, мы затянули "Песнь отправления", a повозка при каждом повороте колес так дребезжала и
грохотала, что, несмотря на лютый холод, вдоль всей улицы Ребваль распахивались окна.
Добравшись до главных ворот литейной братьев Фрюшан, то есть до угла улицы Ренар, мы замолчали. Колокола бельвильской церкви Иоанна Крестителя заливались, празднуя рождение божественного дитяти. Все церкви и соборы отвечали ему звучнывra голосами меди над 6елесой, скованной холодом громадой загнанного, как зверь в клетку, города, a вокруг него молчали французские и прусские пушки, так как было заключено перемирие. Басовито гудели большие колокола Соборa Парижской богоматери, и мерные удары бронзы хором врезали в обледенелое бесцветное небо свою душераздирающую литанию.
Впрочем, Марта не разделяла моего волнения. Любыв колокола она рассматривала лншь как потенциальные пушки -- вот бы сорвать их с колоколен и переплавить в печи!
Наш медяковый кортеж торжественно въехал через широко открытые ворота прямо в литейную под радостные восклицания детворы, собравшейся здесь и блаженствовавшей в тепле. Новость быстро распространилась по Куртилю, и ораторы из клуба Фавье, некоторые даже с чадами и домочадцами, сбежались посмотреть. Литейщики разослали мелюзгу во все стороны, чтобы те предупредили их семьи -- ночь, мол, рабочие проведут здесь. Кончилось тем, что супружницы с ребятишками постарше пришли посидеть в литейную. Тогда рабочие накидали древесный уголь и в другие три печи, чтобы было теплее. A женщины поспешно сбегали домой и притащили горшки с жиденькой похлебкой. Вернувшись, они уселись y гигантских печей вместе со своим варевом и ребятами.
-- Уголь должен быть из самого сухого дерева,-- пояснял Барбере, отвечающий за состояние печей.-- Когда уголь как следует разгорится, в него помещают тигель с металлом, и тигель обмазывают слоем глины, a, чтобы жар достиг нужной силы, огонь раздувают с помощью мехов и само углубление, где находится тигель, закрывают керамической плитой. По мере того как металл плавится, тигель снова загружают новыми металлическими брусками.
Жюлю и Пассаласу поручили следить за передвижениями таможенников, брошенных на помощь полиции.
Если чертов муниципалитет зашевелится, они нас тут же известят.
Тонкерель расхаживает между полиспастом и печью, a за ним топает десяток любопытных, в том числе Кошстоляр, Матирас-медник, Феррье-гравер, и надо сказать, что слушают они его с увлечением.
-- Искусство литья было известно с древности, -- разглагольствует мастер,-- но, по-видимому, тогда еще не умели плавить большие куски металла. И действительно, взять хотя бы такие гигантские статуи, как Колосс Родосский или статуя Нерона,-- они не отлиты, a сделаны из медных пластинок. B "Словаре искусств и ремесел" говорится, что статуи Марка Аврелия в Риме, Козимо Медичи во Флоренции и Генриха IV y нас в Париже были отлиты не сразу, a в несколько приемов. Только к середине прошлого столетия это искусство достигло совершенетва.
Слушатели не отставали от Тонкереля, ходили за ним как пришитые по всей мастерской и только временами испускали довольное ворчание -- бедняки радовались, что их так добросовестно чему-то обучают.
Среди другой группки Предок расспрашивал Маркайя, секретаря синдиката, о забастовке литейщиков в феврале 67 года *. По наущению литейщика Барбедьена хозяева закрыли мастерские, надеясь этой мерой принудить рабочих выйти из *Общества кредита*.
-- Tor д a мы послали в Лондон, в Интернационал, трех литейщиков, с просьбой к кредитным рабочим обществам Англии оказать нам помощь. Наши посланцы привезли оттуда несколько тысяч франков... Неважно даже, велика ли сумма или нет, важно, что она произвела свое действие -- хозяева капитулировали.
Предок повернулся к самым молодым слушателям, тряхнув своей колючей, вольно растущей бородищей:
-- Вот он, ребятки, каков Интернационал!
-- С тех самых пор,-- буркнул Фалль,-- и пошел слух, будто Интернационал -- баснословно богатая и могущественная организация.
Пливар и Нищебрат привезли на тачке полбочонка красного вина, они выклянчили его y Терезы, жены владельца "Пляши Нога".
-- Вот уж и впрямь,-- крикнули они вам,-- и впрямь нынче ночью свершилосъ чудо!
Жена Нищебрата Сидони не побоялась принести сюда своего младенчика, который, что называется, дышит на ладан. Уселась y печи J^ 3 и держит его голенького на весу, повернет то животиком, то ciмнкой, правда, не подносит слишком близко к раскаленноиу древесному углю, старается хорошенько еогреть своего бедного крошечного жалкого дитеныша, и так и этак поворачивает его, словно на вертеле.
-- Вот проберет его жар до костей, он, глядишь, и поправится y меня,-твердит она Клеманс Фалль, которая подталкивает к той же печи своих четырех отпрысков, надрываrощихся от кашля.
Явился десяток, если не больше, национальных гвардейцев из 1-й роты, с улицы Пиа, и из 2-й роты, с улицы Рампоно, пришли по собственному почину, вооруженные и с полной военной выкладкой. Сложив ружья в козлы y ворот, они ждали, не понадобится ли их подмога.
Теплый воздух пропитался уже забытыми запахами винных паров, круживших голову, крепким духом угля и обрабатываемого металла, который режут, плавят, отливают, a он странно поблескивает. Люди хмелели также от гула разговоров, задушевных бесед, звяканья клещей, скрежета блоков, перестука деревянных кувалд по тонкому песку затвердевавшей опоки.
Только сейчас я заметил, что описываю, так сказать, задним числом в полнейшем беспорядке то, что тогда происходило, что там было перечувствовано, потому что, когда мы торжественно въехали в литейную, нагруженные лептой Бельвиля, опоку уже набивали землей. Hy и пусть, мне просто хотелось насладиться прелестью, сиянием этой ночи, удержать хотя бы частицу того, что делало ee такой прекрасной.
A мужчины -- мужчины толклись около печей, потом около бочонка с красным вином, и все вели себя терпеливо, уважительно, даже главные наши заводилы -- Нищебрат с Пливаром; все дружно сошлись на том, что вынуть затычку из бочки следует только тогда, когда начнут отливать нашу пушку. Надышавшись ашiетитнейшим запахом угля, разомлев в этом сказочном тепле, мужчины, не нашедшие применения своим силам, не зная, как послужить общему делу, сбегаля домой и принесли кто последний ломоть хлеба, кто чудом сохранив
шийся пяток картофелин, которые берегли в тайнике про черный день. Ho cerодня было просто немыслимо съесть их в одиночку, как эгоисту какому-то, прячась за наглухо закрытыми ставнями. И наконец, было принято решение заколоть последнего теленка, принадлежавшего господину Бальфису, мяснику, зажарить его в печи ЗS6 4 и угостить граждан литейщиков...
Мы въехали, стоя в повозке под красным знаменем, и сразу же воцарилась тишина. Женщины поднялись, покачивая на руках своих младенцев. A мужчины степенно подходили поближе. Тонкерель осведомился, действительно ли мы привезли недостающую бронзу, a Марта, трепеща всем телом, так она тянулась, чтобы стать выше, так хотелось ей хоть на минуту сравняться с нашей пушкой, Марта, стоявшая на передке повозки, как фигурка на носу корабля, чуть позади вашего Бижу, y которого от тешia и удовольствия даже кожа псдрагивала, Марта, не отвечая, указала рукой назад на двадцать наших мешочков, лежавших в два ряда, и в каждом мешочке было по двадцать пять килограммов маленьких бронзовых монеток.
Словко бы некое божество снизошло в этот храм металла и огня, некий дух, вдохновивший тупик, литейщиков, соседей, весь простой люд, собравшийся здесь: вот здорово! Очень даже здорово! Монетки пойдут в огонь, в таким образом душа Бельвиля переселится в душу его пушки "Братство".
Лавируя между канавами, тиглями, тележками, станками, наша повозка подъехала к печи Jv6 1. Там Бастико -- вновь обретенный Бастико! -подставляет спину, и ему взваливают на хребет первый мешочек весом двадцать пять килограммов. Стоя y литейного желоба, Барден подхватывает мешок за ушки и одниах движением вскидывает себе на спину. Фалль и Тонкерель, стоящие y печи, берут мешок, подносят его к тиглю, вокруг которого теснится целая орда. Литейщик с мастером осторожно опрокидывают мешок, и оттуда токенькой непрерывной струйкой течет бронза.
B минуты передышки, когда один мешок уже опорожнен, a другой еще не поднесли, когда стихает звяканье монеток, воцаряется такая тишина, что слышно довольное сопение младенчика Сидони, который, разомлев в тепле, спит себе и улыбается во сне.
Мы как зачарованные любовались этим бурлением, будто перед нами была колба алхимика. Коричневые, золотястые или черные монетiси на миг вновь приобретали утраченный блеск металла. Они набираются жизни, чтобы тут же исчезнуть. Монеты корчились, сворачивались, скрежетали и стонали, размягчались, спекались вместе, текли и взбухали, и их непрерывно помешивал литейщик Бавозе, старший рабочий при печи JMs 1. Ho для нас в эту струю, где сливалось двадцать бронзовых потоков, текли не просто монеты, умирающие в огне, a нечто несравненно большее: целые миры 6ед и радостей, улыбок и колебаний, порывов, усилий, столько минут и столько часов, столько лестниц, по которым карабкаешься на чердак или сбегаешь в подвал, столько лиц и столько личных драм, прошедших перед нами с той первой недели октября, когда мы начали сбор денег.
Когда Фалль с Тонкерелем вытряхнули в завораживающее кипение металла последний мешок, когда последние пять сантимов, застрявшие в складках холстины, исчезли в пламени, где им предстояло со славой перейти в иное качество, Марта воскликнула:
-- A теперь поди попробуй сказать, что это не наша собственная пушка!
Как и всегда в знаменательные минуты своей жизни, Марта испытывала потребность смотреть на происходящее сверхy. Поэтому мне пришлось последовать за ней сначала по обыкновенной лестнице, потом по узеньким металлическим мосткам, которые ведут к стеклянной крыше. Там мы устроились в каком-то уголке на выступе, образованном потолочными балками. Сидели мы, тесно прижавшись друг к другу. И тут Марта бросила на меня высокомерный взгляд, в котором явно читалось: "A теперь можешь любоваться моим народом!*
Перед нами, с этой колокольни, громоздился собор, храм жизни, где молитвой служит труд, где единственньш богом, подлинным богом, является народ.
B абсиде гигантские зубчатые колеса и хитросплетения приводных ремней, идущих к токарным и сверлильньш станкам, терялись в темноте. Чудодейственный механизм созидающего труда рабочих едва угадывался в тревожном полумраке, в каком издревле свершаются высшие замыслы. B боковых приделах часовенками были печи, и их пламя причудливо меняло тона, как церковные витражи,
пропуская слабое свечение зимнего солнца. Ho поперечным нефом, и хорами, и алтарем была сама печь M 1, разбрызгивающая вокруг себя бесценные лучи своей гигантской дароносицы. Над ней щетинился opеол пляшущих огней, a вместе с ними плясали по стенам неестественно вытянутые тени верующих.
Нет, вовсе не надменная базилика была под нами, забитая элегантной паствой, собравшейся на полунощную мессу. Скореe уж, скромная сельская церквушка в дни голода и бедствий Столетней войны, коrда при приближении наемных банд все жители искали тут убежища и запирались здесь на многие дни, иной раз и на многие недели, и единственным их защитником был Всевышний. B те времена под романскими сводами, разумеется, молились, но также и ели, пили, кормили грудью младенцев, умирали и рожали в доме божьем, превратившемся в дом народа. Тогда ребятишки так же резвились, с криками носясь по нефу; так же мужчины держали совет; так же, сбившись кружком, держа младенцев на руках, жались к теплым кирпичам женщины, как сейчас жительницы Дозорного, и тогда все так же парни потягивали винцо и закалывали тельца... Церковь уже не была храмом богачей и владык, a храмом бедняков, подлинным домом Распятого, и звучал в ней детский писк, вздохи, пьяные клятвы, все так же шумно перемалывали пищу челюсти, и все так же шумно проходил в глотку каждый кусок, a вместо ладанного духа плыли в ней испарения самой природы, нездоровое дыхание, запахи пота и влажного тряпья, удушливый смрад нечищенного стойла, aромат смиренных мук.
-- Надоел ты мне, поповская башка,-- прервала мои разглагольствования Марта.-- Давай спустимся, сейчас начнется отливка.
Труйе и Бараке, двое литейщиков в кожаных фартуках, оба коренастые, один белокурый, другой брюнет, похожие друг на друга, как две капли, только одна капля медовая, другая чернильная, взялись за железные пруты с расплющенными концами, как лопаты y пекарей. Над печью Тонкерель готовится дать команду начать разливку.
Опоку -- длшшый ящик в железных обручах -- поставили на попа в довольно глубокую яму и так, что верхушка этого стянутого латами гроба приходилась на уровне земли в пяти-шести метрах от печи. Слегка наклонный
металлический лоток соединял окно печи с горловиной опоки.
Наконец мастер' Тонкерель подает знак. На ^оротком плече рычага скрежещет цепь. Люди, плотно стоящив по обе стороны лотка, отскакивают назад. Тоненькая струйка огня со сказочной быстротой увеличивается до размеров солнца, и оно, все еще кипящее, гаснет. Тогда вырывается ручеек почти белого цвета, яркий до ослепления и невыносимо жаркий. Струя расплавленного металла взбухает. Она выгибает, как кошка, спину меж двух металлических стенок лотка, и они стонут и трещат под ee огненной тяжестыо. Жидкая бронза устремляется к опоке, ee направляют на ходу и усмиряют лопатами с длинными ручками, которыми орудуют Труйе и Бараке.
Одурманенные видом этого медлительного жирного потока, люди шепчут про себя: "Это наши бронзовые cy, это они!" -- но никто уже не может их признать. Матирас опустил свои рожок, даже не извлекши из него ни звука, Предок забыл о своей потухшей трубке, и пепел сыплется на грудь его рубашки, Сидони спрятала личико своего младенца себе под мышку, чтобы защитить от огня, Шиньон щурит близорукие глаза, Феррьв стоит с открытым ртом. Приподнявшись на цыпочки и застыв в этой неудобной позе, Марта впервые в жизни бледна как полотно, Марта, посеребренная отсветами расплавленной бронзы. A потом все, кто пробрался в первые ряды, одинаковым движением расстегивают верхние пуговицы своих одежонок; в вырезе расстегнутой Мартиной рубашки я вижу ee маленькие стоячие грудки, серебристые соски этой не то Минервы, не то девчушки. Губы Торопыги непрерывно шевелятся, a Пружинный Чуб бормочет вслух:
-- Наши cy, наши маленькие cy! Ho от них уже ничего, совсем ничего не осталось, кроме этого жирного, пышущего жаром белого ручья... Тонкерель ворчливо бросает:
-- Hy, вот и все!
Становится холодно.
Слишком быстро протек мимо нас яркий ручей. Все сгинуло, даже белесый нимб, даже его обжигающее дыхание. Все поглотила стоявшая в яме опока. Труйе и Бараке ставят в уголок лопаты и развязывают завязки кожаных фартуков. Толпа машинально отступает. Теперь зрители выстроились вокруг ямы. Они не отрывают глаз
от окованного железом гроба, засыпанноro сверхy негашеной известью.
-- De profundis1,-- шепчет Нищебрат. Фалль буркает:
-- Хоть бы там внутри все как следует получилось! Марта вопит:
-- Чего же они ждут, почему не открывают?
-- Ждем, когда пройдет двадцать четыре часа,-- отвечает Тонкерель, пожимая своими сутулыми плечами.
К мастеру приступают с расспросами, словно ему не верят; a он ожесточенно отбивается, будто и впрямь виноват: надо ждать минимум двадцать четыре часа, прежде чем можно будет снять опоку и извлечь пушку. И запомните, это еще только самое начало. Надо будет потом зачистить ee и отшлифовать. Хороший токарный станок, работающий от паровой машины, справился бы с этим делом за двенадцать часов, но y братьев Фрюшан сплошное старье, значит, нужно накинуть еще несколько часиков. Потом нужна расточка, что тоже займет часов четырнадцать, если, конечно, за работу возьмется мастер своего дела; к счастью, среди нас находится гражданин Удбин, лучший сверлилыцик во всем городе Париже. После пойдет полировка ствола орудия. Потом останется только внутренняя нарезка. Вот тогда пушка будет готова и ee можно ставить на лафет...
-- Кстати, лафет y вас имеется? Хватит еще грошей его купить?
Марта застегнула пуговку рубашки.... С самыми благими намерениями -- по крайней мере я так считал -- я накинул ей на плечи драгоценное ee пальтишко, но она поблагодарила меня бешеным взглядом; чувствовалось, что она охотно поубивала бы всех литейщиков на свете.
A тем временем Фалль, специалист по полировке, в тревоге наседает на Сенофра, специалиста по сплавам:
-- Думаешь, выдержит монета как металл?
-- A кто ee знает? Такое ни разу еще не пробовали. По норме для пушек требуется сплав, куда входит девяносто четыре процента меди, пять процентов олова и один процент цинка... A кто знает, что намешал в эти самые cy наш дражайший Баденге. Уж не говоря о золо
1 Начало псалма "Из глубины взываю" (лам.).
тых и серебряных монетах, они и с мелочью небось такого намошенничали...
Марта тянет за рукав то Фалля, то Тонкереля:
-- Как? Что? Пушка плохая получится?
С грустной улыбкой литейщики говорят, что вроде бы нет, но только все возможно и даже довольно часто случается.
Марта топочет ногами.
-- Так что же можно сделать? Hy, чтобы хорошо получилось?
-- Молиться.
-- Почему бы и не помолиться,т-- бросает Нищебрат,-- только мы свою молитву споем. И он затягивает:
Bo французском городе милом
Живет железный люд,
Жар души его как горнило,
Где гело из бронзы льют.
Не в дворцах вам дано родиться,
Соломой нам было ложе...
И все присутствующие, и люди Дозорного, и люди литейной, подхватывают, как вызов, припев:
Вот еще сброд ярится, Сброд -- это мы, ну что' зкеl
У Нищебрата звонкий уверенный голос, высокие ноты взлетают под здешние стеклянно-металлические небеса, на которых холодно поблескивают свежие пласты снега, и он продолжает во всю глотку, с жаром:
Maрсельезу гремели знатно
B девяносто третьем году,
И идет наша rоль перекатная
Брать Бастилию, да не одну.
Камнем трусы хотят оградиться,
И кричат подлецы, кривя рожи...
И все присутствующие подхватывают, как один пламенный голос, как верующие отвечают "аминь":
Вот еще сброд ярится, C6род -- это мы, ну что ясеl
Красное винцо -- целый бочонок -- исчезло в глотках, погасив сжигающий их огонь и безудержно рвущиеся крики. Опьянение было совсем особое. Шло откуда-то
из нутра. Литейщики, с радостыо, добровольно взявшиеся за эту работу как за личное свое дело, испытывали сейчас, после столь редкостного чувства удовлетворения, вполне объяснимое беспокойство. Уже воскресенье, и что-то скажут братья Фрюшан, когда в понедельник утром все, как обычно, сойдутся на работу? Хозяева вполне способны без промедления разбить опоку, чтобы забрать себе металл -- металла-то y них не хватает даже для официальных заказов.
-- Иной раз просто не поймешь, что их разбирает, вдруг начнут во все дела мешаться да нас "организовывать", -- жалуется Легоржю.-- И всякий раз -- ну чистая беда!
-- Без них,-- подтвердил Маркай,-- если бы мы сами, по-своему взялись, в полторa раза больше пушек отлили бы, и качеством они были бы куда лучше!
-- Тогда почему же,-- негромко спросил Предок,-- вы хотите возвратить братьям Фрюшан вашу литейную?
Рабочие кинули удивленный взгляд на старика -- тот, улыбаясь, прочищал свою трубку-носогрейку,-- потом потупились. Наступило долгое молчание.
-- С ихней точки зрения, подчеркиваю -- с ихней,-- начал Сенофр,-- с точки зрения Фрюшанов, эта пушка им принадлежит, коль скоро вы за нее не уплатили.
-- Как это не уплатили? -- взвизгнула Марта.-- A пять тысяч франков бросили в вашу хреновую печьl..
-- Тише, тише,-- пытался успокоить вв специалист по сплавам,--вы ведь только металл дали. A это составляет лишь небольшую часть стоимости пушки. Вы заплатили бы пять тысяч франков за бронзу, работу, разные там расходы и... и... еще прибыль Фрюшанам должна очиститься. Завтра или послезавтра, когда пушка будет готова и вы пожелаете ee забрать, хозяева сумеют вам помешать. С их точки зрения, это воровство.
-- B таком случае почему бы не забрать вместе с пушкой и литейную? -по-прежнему не повышая голоса, но настойчиво произнес Предок.
-- Мне вот сдается, что Фрюшаны уступили нам поле боя чересчур легко...-- заявил Гифес.
По словам рабочих, хозяин, в сущности, ничем особенно не рискует. Практически в литейной ничего не украдешь, ничего не испортишь. К тому же литейная Фрюшанов работает на национальную оборону, братья
знают, что их рабочие настроены достаточно патриотически, чтобы предпринять что-то могущее повредить производству, хозяин также считал, что рабочие достаточно устали и, конечно, проведут рождественские праздники в кругу семьи. И наконец, лочти уверив себя, что все образуется, особенно если удастся избежать стычки с этим Бельвилем, котороro он втайне побаивается, Фрюшан-старший отправился к себе домой, но, вероятно, заглянул по дороге в полицейский участок вашего бездействующего муниципалитета-призрака.
-- Ведь и впрямь эти доблестные таможенники не явились, видно, решили с нами не связываться!
-- И никогда не придут, никогда не свяжутся, если литейная будет работать как рабочая кооперация, и без Фрюшанов,-- тихо добавил Предок.
Тонкерель даже подскочил:
-- A ну, полегче на поворотах, дед! Это уж совсем другое дело, это уже не патриотическая война, a революция!
-- Называй как тебе угодно! -- завопила Марта, растолкав беседовавших.-- Только знай, мы нашу пушку не дадим разбитьl Ax, краденое, видите ли! A пять тысяч монет -- это разве не Бельвиль своим потом и кровью заработал, по грошику собиралl Что в пушку вложено -- все наше доброl Нечего нам раздутые счета предъявлять!
"Чудачка эта девочка"... "Я ee сразу приметил",-- улыбаясь, переговаривались рабочие.
-- A знаете, она совершенно права,-- миролюбиво заключил Предок, потом бросил взгляд на Гифеса, как бы давая ему слово.
-- Верно, права,-- подтвердил наш типографщик.-- Как вы себя ведете в отношении хозяина, граждане литейщики,-- это ваше дело, a вот пушка "Братство" -- ваше. Вот поэтому-то я в качестве командира 5-й стрелковой роты Бельвиля решил следующее: мои люди будут опоку сторожить. Повидаюсь с другими офицерами стрелковых рот, они нам помочь в таком деле не откажутся. Это вовсе не против вас направлено. Вы... вы... словом, замечательный вы народ! Рождественские праздники y вас прахом пошли... Хотелось бы очень, будь это в наших силах, вас за это отблагодарить. Hy что ж, черт побери, парни, которые явились сюда с примкнутыми штыками, будут в вашем полном распоряжении, братья литейщики,