Шаброль Жан-Пьер. Пушка "Братство"

   Марта ничего не желает слушать, велит распрячь лошадей, повернуть пушку. И вот наше орудие наведено на Ратушу.
   -- A... a... она не взорвется? -- спрашивает Марта y Гифеса, обеими руками, точно куклу, прижимая к груди первый снаряд.
   -- Не думаю,-- неуверенно отвечает типографщик.
   -- Hy и ладно! A что будет, если окажется, что бомба слишком мала?
   -- Может не долететь до Ратуши, и все тут. Федераты и зевакн только улыбаются, наблюдая за детворой, готовящей свое орудие к первому выстрелу.
   -- B конце концов, такая же пушка, как другие, a нам бог знает чего о ней наговорили,-- бормочет кое-кто. ° Ночь наполнена радостью, каждый ощущает сладостный трепет веры, которую дает сила; улица Тампль ворчит и потягивается гибко и мягко, как могучий тигр, когда он, весь подобравшись, не отводит глаз от добычи. Пушка "Братство" только часть, ясерло длинного, очень длинного орудия, которое тянется до самоro Бельвиля, до Бютт-Шомона, и ee бронзовый ствол -- улица, a душа ee -- народ.
   -- B самую середину цельтесь! -- вопит Марта.-- Туда, между воротами, где часы!
   Пружинный Чуб, забив заряд, откладывает в сторону прибойник. Марта вставляет снаряд, он скользит сам по себе, увлекаемый собственным весом, a в стволе что-то свистит.
   -- A ну, ребятишки, не валяйте дурака! -- кричит Ранвье.
   Люди, стоящие на баррикаде, вскрикивают: красное знамя взвивается над штаб-квартирой власти.
   -- Опоздали...-- бормочет Марта и прижимается лбом к стволу пушки.
   x x x
   -- Завтра будет ведро,-- заявил Желторотый, изучая с балкона Ратуши iмрижское небо.
   -- Ты это из-за знамени говоришь?
   -- Да нет. Я-то без заковык говорю.
   B коридорax, на лестницах приходится перешагивать через сморенных сном в разных позах федератов. Te, кто вдесь не в первый раз, в один голос твердят:
   -- Напоминает тридцать первое октября...
   -- H-да, но это тебе не тридцать первое!
   "Вожаки" сходились со всех четырех сторон Парижа, "великие люди" квартала, которые даже не знают друг друга, они наспех знакомятся, потом рассказывают, "как это все произошло" в их "краю". Например, некий гражданин по фамилии Аллеман* проснулся от кошмара: он увидел во сне, что Тьер режет патриотов.
   -- Вскакиваю с постели, открываю окно... на набережных полно солдат. Пантеон занят! Наспех одеваюсь, хватаю ружье, скатываюсь с четвертого этажа!.. Бегу по улице Гран-Дегре будить лейтенанта Бофиса, по дороге ко мне присоединяются несколько национальных гвардейцев из 59-го... Оттуда мчусь к Журду* на улицу Сен-Виктор. Он спит... Граждане, все на Сен-Maрсель!
   Пикеты гвардейцев с горечью обсуждали расстрел двух генералов. Кош не одобрял эту расправу.
   -- Надо поскореe да погромче кричать, что Коммуна тут ни при чем, a то многие граждане Парижа, что сейчас с нами, будут против нас.
   -- Генералы сами первые убийцы,-- отрезал Шиньон.-- Тома и Леконт были из самых худших, пусть катятся ко всем чертям!
   -- Оба тела были сплошь изрешечены пулями: чуть ли не дрались, чтобы в них стрельнуть. Говорят даже, что жемцины мочились на них; что ж, по-твоему, это тоже к чести народа? -- гнул свое прудонист.
   -- Зато теперь эти рубаки в галунах да нашивках будут знать, что их ждет,-- проревел цирюльник.
   Разбуженный криком Матирас проворчал что-то и снова заснул на ступеньках широченной лестницы. Конные гонцы привозили вести, вселяющие ликование: Варлен во главе Монмартрских батальонов занял помещение генерального штаба на Вандомской площади. Дюваль с национальными гвардейцами XIII округа расположился в полицейской префектуре. Тьер со своими министрами дал тягу. Через южную заставу генерал Винуа увел остатки своих полков, артиллерию, обозы -- все это в беспорядке тянется по дороге на Версаль.
   Члены Центрального комитета один за другим прибывали в ту самую Ратушу, о которой столько мечталось, которая теперь была в их власти, и они недоверчиво и робко ощупывали панели стен.
   Набат стих. Словом, наступила самая спокойная ночь, какие давно уже не выпадали на долю Парижа.
   Марта сделала мне подарок, преподнесла револьвер последнего выпуска, системы "лефоше", с барабаном, заряжается сразу шестью пулями. Лучших не бывает.
   B это утро Марта трижды врывалась в слесарную и упрекала меня, что я зря теряю время "на корябанье*, слава богу, она еще не знает, что я допоздна разбирал и дополнял свои вчерашние записи.
   Весь день сияло солнце, настоящее республиканское. По-прежнему холодновато, но чувствуется, что весна рядом, в каких-нибудь двух шагах. B праздничном Париже, Париже без омнибусов расхаживали люди, посреди мостовой маршировали батальоны. Повсюду пели Maрсельезу, "Песнь отправления", и в эту самую минуту, .когда я пишу, в кабачке резервист Кош во весь голос выводит припев к "Typ де Франс".
   Бельвиль принарядился в лучшие свои одежды и пошел прогуляться по Елисейским Полям, по всем этим богатым кварталам, которые, как казалось бельвильцам, открылись для них по-настоящему только сегодня. Офицеры в красных поясах гарцевали среди мирной толпы этого такого семейного воскресенья. Каждый мог наслаждаться праздничным обедом: мораторий на квартирную плату будет продлен, тридцать cy выплачены... Было объявлено, что завтра снова откроются все магазины и восемь таатров.
   Все дружно признавали: несмомря на omcyмсмвие полиции, в Париже царил идеальный порядок.
   Этим воскресным утром Париж проснулся как в горячке. Расклейка новых прокламаций собирала повсюду веселые толпы. Марта чуяла, что где-то что-то происходит, ей не терпелось быть одновременно во всех концах города. A вот мне -- нет. И без того происходило слишком много всего, все шло слишком быстро. Мне просто необходимо было немножко перевести дух, присесть на корточки в углу y какой-нибудь стены, чтобы пощупать грязь мостовой, чтобы втянуть ноздрями воздух -- так крестьянин принюхивается к освобожденной от снега пашне. Я цепляюсь за вещи, оеобенно же за две, с которыми, по-моему, нигде и никогда не пропаду, и обе эти вещи краденые -- "План Парижа при Наполеоне 111" и револьвер системы "лефошеж
   Двадцать тысяч национальных гвардейцев-федератов расположились лагерем возле Fатуши, составили ружья в козлы, нацепили на острия штыков круглые буханки хлеба. Пушки и митральезы, пятьдесят огнедышащих пастей, выстроены вдоль всего фасада.
   Зоэ сшила себе широченные шаровары. Лармитон приделал лямки к бочонку, пожертвованному Пунем. Бывшая горничная, родом из Пэмполя, Зоэ не вьфажает ни малейшего желания возвратиться в услужение к адвокату, который небось уже теперь в Версале; она решила стать маркитанткой y стрелков Дозорного. Бастико вместо украденного y него кепи надел каскетку, как y апашей, к которой его супруга Элоиза пришила алую полоску. Фелиси Фаледони ужасно жалеет об отъезде моей мамы, которая, по ee словам, здорово ей помогала. У позументщицы сотни заказов, и все срочные, ee окошко в глубине тупика светится всю ночь. Дело в том, что наши стрелки стали "федератами"! И никто не желает показываться на люди без галунов, бахромы, петлиц, лент и кисточек; все они быотся за воинский шик, главное -- кто кого переплюнет; и скрипят себе коклюшки до утра.
   Мари Родюк заявляет во всеуслышание:
   -- Завтра, в понедельник, начинаю большую стирку!
   -- Я тоже,-- восклицает Селестина Толстуха.
   -- Значит, переменим дни? -- добавляет Бландина Пливар.
   -- Теперь мы небось люди свободные, разве не так! -- подхватывает Клеманс Фалль.
   Наши кумушки не перестают поздравлять друг друга со свободой.
   Koe-кто из солдат осел в предместье, кое-кто вернулся сюда. Их узнавали издали по светлым шинелям. Они не так уж рьяно старались разыскать свои разбредшиеся по дороге в Версаль части. B Вельвиле они прижились, a Революция их уже не пугает. Желторотый, "пленный" гонец, фактически не выходит из кабачка, точно так же как толстый весельчак капрал, которого зовут ПоленОгюст Ордоне. Оба они без церемоний садятся с нами за стол в "Пляши Нога". Bo время осады это как-то само собой вошло в привычку.
   -- Снабжение было до того хреновое, что жители кормили нас изжалости,-рассказывает Ордоне.-- Делились с вами последним куском хлеба...
   Даже простая похлебка и та приобрела теперь совсем иной вкус. Словно бы наступила весна трапез. Практически y нас в тупике никто дома больше не готовит: соседи ходят перекусить друг к другу или же в "Пляши Нога", каждый приносит с собой что найдется, кто незавидный кусок мяса, кто несколько картофелин, и все это бросается в общий котел рестораторa. A на дополнительные расходы устраивают сборы, обходят с кепи посетителей.
   Самое главное -- быть вместе.
   -- За ваше здоровье, братцы мои, проклятый сброд! Выпьем, голытьба! Чокнемся! Господин Тьер в штаны себе напустил в своем Версале. Hac он зовет "презренная толпа*. Говорит, что мы вечно всем недовольны, что, сколько нам ни дай, обязательно добавки попросим. И он, недоносок, прав! Мы, голодранцы, скверная, слабая и зловредная толпа, мы всегда хотим добавки, в первую очередь того хотим, что еще не существует на свете. A знаете, чего мы хотим, господин Тьер? Да так, пустячка -- лестница нам нужна. Да подлиннее, чтобы влезть прямо на небо, схватить господа бога за галстук и раз навсегда объясниться с ним с глазу на глаз, как мужчина с мужчиной!
   Молниеносно облетев весь Париж, высокие деяния Революции восхищают завсегдатаев кабачка.
   -- Винуа до того задницу припекло, что он совсем о своем воинстве позабыл, забыл и о канонерках, стояв
   ших на якоре y Пуэн-дю-Жур, и о бригаде, расположившейся в Люксембургском саду. Hy вот гражданин Аллеман и решил шяи заняться! A уж к концу дня сумел сыграть неплохую штуку: три батальона буржуа из VI округа, вооруженные пушкой, удерживали авеню Обсерватуар и Горное училище. Bo главе 59-го наш Аллеман идет и предлагает свои услугй правительству. Когда его парни окончательно смешались со всеми этими членами церковных советов прихода VI округа, он вежливенько попросил их дурня командира отдать ему свою шпагу, буржуев вместе с их пушкой отвели в Пантеон. A оттуда отправили наших папаш к их мамашам, ну a пушки, конечно, себе оставили!
   -- Hy a как с бриrадой в Люксембургском саду?
   -- И тут без Аллемана не обошлось! Когда взяли Горное училище, то захватили одни ворота и узнали пароль! Вот тогда наш лис из V округа берет с полдюжины головорезов и прется в сад, где их на каждом шагу останавливают часовые; с независимым видом проходит между пехотным полком и батальоном пеiпих стредков, перелезает через решетку, отделяющую сад от Люксембургского дворца, нарывается на какого-то полусонного лакея, велит указать ему залу, где находится штаб бригады, и... вперед! A там пять штабных офицеров переставляют флажки на карте Парижа. Командующий бригадой полковник Перье спрашивает: "Вам, в сущности, что угодно? Каковы ваши намерения?" -- "Увести вас с собой в мэрию V округа*. Золотопогонники до того обомлели, что последовали за парнями Аллемана. Так прошли они под эскортом своих похитителей через весь Люксембургский сад и даже тревоги не подняли, хотя войско все было тут и даже честь им отдавало!
   -- Должно быть, в мэрии им знатный прием оказали!
   Все теперь идет гладко да мирно. Завзятые курильщики и те не сквернословят, когда в пачке табака попадется щепочка.
   -- Надо бы всерьез заняться Политехническим училищем,-- мрачно бросает Жюль.
   Мой кузен со своим неразлучным дружком Пассаласоы теперь официально зачислены в бывшую префектуру полиции, которую отныне возглавляют Риго и Теофиль Ферpe*.
   Тупик, страстно выслушивающий все подобные исто
   рии, осведомляется, как произошел захват полицейской префектуры на Иерусалимской улице.
   -- Этот хитрец Риго уже давно к прыжку готовился,-- напоминает Пассалас, подмигивая правым глазом, подтянутым к виску длинным шрамом.
   Дюваль во главе батальона XIII округа обложил полицейскую префектуру с площади Дофины. Высланный вперед патруль, продвигаясь, буквально жался к стенам. B конце этой неболыной площади -- портик с железной дверью. Налево каморка старшего привратника, и тут же отдел префектуры, где ведутся записи актов гражданского состояния. Справа канцелярия, выдающая удостоверения личности, на верхнем этаже канцелярии второго отдела. Стучат в дверь прикладом. Ихний привратник вылезает с каскеткой в руке. "Никого нет. Все разъехались. Будьте как дома". Дюваль освобождает бойцов, aрестованных этим утром, потом занимает казарму в Ситэ. A там оказалось великое множество оружия.
   -- Чисто сработано,-- бормочет Пливар и даже сглатывает слюну.
   -- A что ты про Политехническое училище говорил?
   -- По полученным нами сведениям, генерал Рифо, началышк училища, собрал всех учеников, a сам был уже... в штатском!
   -- Откуда же Риго обо всем узнал?
   -- Сорока на хвосте принесла! Генерал в штатском прямо так и брякнул своим ученикам, что он сам не знает, что предпринять, и оставляет, мол, на них "управление училищем". Проголосовали, только четырнадцать голосов было подано за Центральный комитет Национальной гвардии. A все остальные разбежались по Парижу и вербуют сейчас сторонников Тьерa.
   -- Следите за ними хорошенько, граждане! -- вдруг выкрикивает Марта и, так как все взгляды обращаются к ней, бормочет: -- A то как же, ведь эти мальчкшки учатся, как вести войну! Мечтают только об убийствах да нашивках! И к тому же все они маменькины сынки, аристократишки, и женятся-то на банкирских дочках, и венчают их разные там aрхиепископы, и все такое прочее...
   Клиенты кабачка новыми глазами смотрят на почерневшую фреску "Грабь голытьбу!", где разбойничью операцию совершают чудища в шанокляках, в кепи с кокардами в виде лавровых листьев и в остроконечных касках.
   -- A вдруг пруссаки тоже решат вмешаться и наводить порядок? -бормочет себе под HOC Кош.
   -- Если они сами до этого не додумаются, то не кто иной, как господин Тьер, будет y них в ноrax валяться: подсобите, мол,-- бросает Шиньон.
   Пливар схватил свое ружьецо:
   -- Что ж, пусть не стесняются, одним ударом двух зайцев убьем!
   -- За двумя зайцами погонишься...-- шепчет Лармитон, с опаской косясь на этого бесноватого, который -- вот несчастье! -- только что получил новенькое ружье, "шаспо" последнего образца.
   -- Вы небось думаете, что вам по-прежнему будут платить по тридцать cy в день? -- кричит из кухни жена Нищебрата: она помогает Терезе и Леону мыть посуду.
   -- Если бы хоть Кель снова принял на работу медников,-- ворчит Бастико.
   -- Заткнись! -- кричит Матирас.-- У нас есть дела поважнее, чем целый божий день стучать no жестянкам! Мы свои тридцать кругляшек получим, да еще с процентами! Эти трусливые недоноски не успели вывезти Французский банк. A там золота полно, хоть задавись! Так что всем славным парням Социальной республики сполна заплатят, надолго хватит, шампаньей еще будем упиваться.
   Слушатели заранее облизываются, поглаживают себе брюшко...
   -- Эй, потише, граждане1 -- вмешивается Гифес, озабоченно морща лоб.-Значит, вы хотите, чтобы нас обвинили в воровстве, в грабеже? Наши враги только этого и ждут.
   Слова его встречают одобрительным ворчанием -- удивительный поворот на целых сто восемьдесят градусов. Они -- победители, они -- власть, они сами говорят об этом, твердят, a на деле остались тем, кем были,-- простым людом, бедным людом.
   Деньги --слово непомерно большее. Оно пугает их. Только издали, в чужих руках видели они крупные купюры и до сих пор об этом помнят. Все находящиеся в банке деньги -- достояние Франции. Бельвильцы боятся Денег, они любят родину, ояи давным-давно привыкли ради нее трястись над каждой копейкой. Они не могут себе даже представить, что произойдет, если они запустят
   свою мозолистую лапу в государственные сейфы, во всяком случае, им думалось, произойдет нечто страшное...
   -- И это говорит революционер!
   Вся зала погрузилась в раздумье о деньгах, и было в этих думах что-то от смутной тоски с ee горькой нежностью. Голос Предка подействовал, как удар хлыста. Люди гордо распрямляют спины, затронуто их самолюбие.
   -- Гифес совершенно прав,-- говорит Кош.-- Революционеры обязаны подавать пример честности!
   -- Бедняки -- народ благородный!
   -- Это уже не благородство, a юродство,-- отрезает старик.
   -- Послушайте-ка, дядюшка Бенуа,-- начинает типографщик.-- Здесь все вас уважают за ваше прошлое, за ваши страдания, ваш опыт, и, если кто-нибудь посмеет нроявить непочтительность к вам, я первый...-- Дядя Бенуа покачивает головой и даже тихонько урчит.-- Ho,-- продолжает Гифес,-- сейчас возникла совсем новая ситуация. To, что было хорошо в давние времена...
   Интернационалист смущенно замолкает. Присутствующие понимают, почему он вдруг осекся, никто из них не потерпел бы, чтобы Предку хотя бы намекнули на то, что он безнадежно устарел; ему, старому карбонарию, участнику "заговорa Пятнадцати" и "дела Пороховых складов", борцу 48 года, знавшему казематы МонСен-Мишеля, Белль-Иля и Корсики, бежавшему из Кайены,-- ведь все рано или поздно становится известно...
   -- Это не воровство и не может быть воровством,-- заявляет Предок.
   -- Почему же?
   -- Потому что эти деньги ваши. У вас их отобрали. Не вы воры, a другие! Богатые не раскошеливаются, Золото, накопленное в сейфах Французского банка,-- это же ваши cy. Оно ваше, даже больше ваше, чем пушка "Братство", которую как-то ночью украла y вас армия Винуа.
   -- Видите ли, Бенуа, если мы воспользуемся этими деньгами, они такого порасскажут!
   -- Они все равно будут говорить это, бедный мой Гифес. Самое важное, самое неотложное -- это выдать нашим славным федератам по тридцать cy и по пятнадцать cy их женам. Без них Революция погибнет.
   -- Шампаньи нам подавай! -- вопит Матирас.
   -- Э, нет! -- кричит Предок, потом совсем тихо обращается к типографщику: -- Видел? Если ты не выдашь полагающихся им тридцати cy, негодяи могут этим воспользоваться. Они сколотят шайку и пойдут грабить склады и дома.
   -- Да что там! -- заявляет батальонный горнист и снова опускается на скамью.-- Если казна наша, так давайте же, черт побери, используем ee получше.
   -- Нет, Матирас! Именно потому, что золото наше! Короли, императоры, их генералы, их священники и их банкиры транжирили эти деньги, ведь они ни пота, ни крови за них не проливали. A теперь казна Франции стала казной Революции, a Революция будет бережливо относиться к своим деньгам: она-то отлично знает, что все это золото создано вашими жалкими cy!
   Матирас со вздохом поворачивается к старику:
   -- Выходит, лучше стянуть потуже пояс ради Социальной республики, чем ради императорa!
   -- A какого мнения на этот счет они, в Ратуше? -- спрашивает Феррье.
   -- Кто это "они"?
   -- Hy... они.
   Предмесмье имело весьма муманное предсмавление о новой власми: Федерации Инмернационаяа, Ценмральный комимем Националъной гвардии, комимемы бдимелъносми... Kmo же командовал? Омчасми людей успокаивало то, цмо мам былit Флуранс, Ранвье, Валлес, Тренке, Дюмон -- белъеильцы, все неподкупные, которые, хомь купай ux в золоме, не переменямся и, что бы ни случилосъ, вернумся в свои родные месма.
   -- Кто же "они"? Большинства из них мы и не знаем! -- орет весь кабачок.-- Откудова они взялись, эти революционеры? Ветром их принесло, что ли?
   Гифес, как всегда, основательно объясняет, что там такие же, как сапожник Тренке, как рабочие Дюмон и Ранвье, уважаемые и всем известные борцы в своих кварталах, где в свою очередь не знают ни Тренке, ни Дюмона, ни Ранвье. Это новые люди -- достойные люди, они надежда и будущее Революции.
   -- Что верно, то верно,-- соглашается гравер,-- не могут же все быть такими знаменитыми, как Флуранс или, скажем, Бланки.
   -- Будем надеяться, что они знают, что делают, a там знаменитые, не заменитые...-- ворчит Пунь.
   -- B том-то и дело, что не знают,-- шепчет Предок себе в бороду.
   -- Ведут ли и они такие дискуссии, как мы? Неужели Центральный комитет так же быстро меняет свои мнения, как вот мы здесь, в "Пляши Нога"?
   -- Еще быстрее, чем мы, сынок. Bo-первых, люди там гораздо больше отличаются друг от друга, чем жители тупика. Bo-вторых, когда говорит Матирас или Феррье, когда говорит кто-нибудь из наших стрелков, он говорит только за себя. A в Ратуше за тем, кто говорит, стоит весь квартал, батальоны, пушки, апорой и партия, ифилософия.
   Все это Предок объяснил мне на yxo, и голос y него был грустный.
   -- Что ж тогда делать?
   -- Не знаю.
   -- A если так, то чья же это вина?
   -- Власти.
   -- Ho ведь власть-то теперь наша!
   -- Власть -- она всегда власть и есть!
   Замемки без дамы, сделанные в следующие дни на разрозненных лисмках.
   Часть баррикады разобрали, чтобы было где проезжать повозкам. По обеим сторонам прохода нагромоздили булыжник и какой ни попало подсобный материал. Теперь в случае тревоги можно сразу же перегородить Гран-Рю.
   Пушка "Братство" в боевой готовности, и при ней зарядный ящик. Охраняют ee наши стрелки. Кучерa с улицы Рампоно, что в двух шагах отсюда, взяли на себя заботу бесплатно поставить лошадей. Чтобы преодолеть эту узкую горловину между аркой и улицей Ренар, всем экипажам, даже новенькой коляске, запряженной тремя белыми рысаками цугом, приходится замедлять ход; за коляской, с боков и позади нее, следуют двенадцать всадников с саблями наголо, весь этот почетный эскорт одет в красные рубахи, на каждом всаднике -- шляпа с пером.
   -- Эй, Флоран, садись!
   Это Флуранс. Вот он и стал генералом.
   -- И ты, Марта, тоже! Я прямо из мэрии, собираюсь кое-что предпринять... может получиться даже забавно.
   Мы торжественно движемся к сердцу Парижа... Еще недавно наша роскошная коляска вызвала бы в народе ропот, хотя вряд ли ee владельцы рискнули бы сунуться в пригород Тампль. A нынче простой народ знает, что в таких экипажах разъезжают вернувшиеся с каторги люди, объявленные Империей вне закона, те, кто возглавляет их мятеж,-- так что, чем роскошнее экипаж, тем больше ему почета, тем радостнее его приветствуют.
   Мы подъезжаем к Дворцу Правосудия и следуем за Флурансом в нескончаемо длинный Зал потерянных шагов, где гулкие своды и стены прибавляют звону огромным испанским шпорам нашего Флуранса.
   -- Гражданин судебный пристав! Прошу вас вернуть мне мое оружие! Оно мне как раз нужно.
   -- Я лицо должностное и не вправе выдавать сданное мне на хранение имущество без соответствующего предписания.
   -- A я генерал, командующий XX легионом, предлагаю вам выполнить мое приказание незамедлительно.
   Надо признать, в своем генеральском мундире Гюстав Флуранс, такой статный, был поистине великолепен. Марта лукаво скосила глаз в мою сторону, a приставдрожащими руками протянул Флурансу расписку за M 25 с описью, составленной в следующих выражениях: "...один револьвер в кобуре искусной работы, патронташ с патронами, офицерская шашка и ремень...*
   -- Читайте, читайте!
   Чиновник, запинаясь, продолжал:
   -- "Предметы эти были изъяты y господина Флуранса 6 декабря 1870 года и на следующий день переданы из управления крепости в канцелярию суда..."
   -- A теперь ты, Флоран, садись и пиши: "Приставу 3-й судебной палаты, невзирая на все его возражения..."-- Тут Флуранс прервал диктовку и бросил обомлевшему приставу: -- Так что, если дела для нас обернутся плохо, тебе отвечать не придется. "Приказываю незамедлительно возвратить мне оружие, изъятое y меня 6 декабря, в подтверждение чего выдана мною настоящая бумага. Генерал, командующий XX легионом*.
   Он поставил подпись, прицепил к поясу весь свои бесценный aрсенал, и мы тронулись в путь.
   Из Ратуши Флуранс и Ранвье направились прямо в Бельвиль. Добрались они до нас вконец измученные, обратно же yехали веселые. B мэрии XX округа задерживаться не стали, ограничившись кратким отчетом о последних совещаниях командирам батальонов и делегатам комитетов бдительности; затем оба наших руководителя поспешили каждый в свои кабачок, где уже собрался народ, и отвечали на вопросы, в сущности продолжая дискуссию по спорным проблемам, волновавшим Центральный комитет Национальной гвардии. Временами их сопровождал Жюль Валлес. Предместье прежде всего с тревогой расспрашивало о Гарибальди. Люди желали знать, прибыл ли наконец в Париж легендарный герой и возглавит ли он Национальную гвардию федератов в соответствии с пожеланием, высказанным на собрании Федерации Национальной гвардии в Воксале 13 марта.
   Феррье: -- Гарибальди -- молодчина! Показал себя как солдат, a главное -- показал себя как революционер! Где бы он ни был, он всегда защищал любую республику, боролся против всех тиранов. Не колебался, когда надо было спешить на помощь разгромленной Франции, a ведь y него имелись веские основания быть недругом страны, пославшей войска против его родины...
   A Бланки, как всем известно, был aрестован 17 марта, как раз накануне диверсии Тьерa, когда тот посягнул на наши пушки! Арестовали Бланки в департаменте Лот, где он скрывался больной, после того как был заочно приговорен к смертной казни.
   Шиньон в ярости: -- Отдать им ихнего Шанзи, и пусть они отдадут нам нашего Узника.
   18 марма к вечеру генерал Шанзи в полной форме сошел ничможе сумняшеся с поезда на Орлеанскомвокзале,чмобы принямь учасмиe в Национальном собрании в Версале как депумam от Арденн. Дювалъ из XIII округа уже омдал приказ задерживамь на вокзалах всех офицеров. Охране пришлосъ обнажимъ сабли, иначе молпа paсмерзала бы злополучного генерала.
   Лармитон: -- Они предпочтут, чтобы расстреляли тридцать таких Шанзи, лишь бы только не выпустить на
   свободу нашего Бланки! Наш Узник стоит сотни батальонов, тысячи пушек!
   Матирас: -- Между Парижем и Версалем идет борьба не на жизнь, a на смерть! Какие уж тут переговоры! Спросите буржуазных мэров сами.
   Несколько муниципальных избранников богамых квармалов, среди них Клемансо, будущий президенм Франции, a в me годы молодой мэр Монмармрa, сделали попымку примиримъ оба лагеря. Они заявили Национальному собранию: x x x