Страница:
Да-да, пока баррикада рушила на нас свои осколки и обломки, в наших головах мелькала та самая мысль, что преследовала Марту многие н"дели: их пушки и наша -- два мира, стоящие друг против друга. Ихние сделаны из нужного металла, a наша -- из варева бронзовых монеток, из нищенских подаяний. Их пушки отлиты на заводах, принадлежащих капиталистам, они цементированы потом наемных рабочих, это прекрасная работа. Нет пирамид без фараонов, не будь их -- рабы ловили бы себе пескарей в мутных водах Нила. A пушку "Братство" сварганили сами рабочие, без начальства, по собственному почину, она -- романтическая приманка, сделанная на скорую руку, детище бродячего корзинщика, и, когда y корзины отваливается дно, ищи-свищи самого разносчика.
Уже две тысячи лет они умеют закаливать металл, a наш только вчерa с неба свалился.
Их пушки несут зло, наша -- смех.
И мы по-прежнему лежали ничком в грязи, уткнув HOC в собственное дерьмо, a над головой гремел гром.
Чья-то рука коснулась моего плеча. И кто-то добродушно-ворчливо произнес y меня над ухом:
-- Они стары! A мы, сынок, мы, слышишь, мы! Мы юность мира!
Это оказался Предок.
Только один человек не смеялся над пушкой "Братство", Маркай, секретарь синдиката литейщиков братьев Фрюшан. Больше того, после нашего нелепого залпа он проникся к пушке доверием, чего за ним раньше не замечалось. Он отозвал нас под арку, нас -- это братьев Родюк, Маворелей, Шарле-горбуна, Ортанс и меня.
-- Hy-ка скажите, ребятки, сколько вы туда всадили зарядных картузов?
-- Три,-- признался Филибер Родюк, потупившись.
-- Ho ведь это же просто чудесно!
---- Как так?
-- A тав, значит, ваша пушка "Братство" -- превосходная пушка! Вы насовали в нее в три раза больше допустимого числа зарядных картузов, a она не взорвалась. Скореe, ребятки, зарядите-ка ee картечьro!
На что мы хором ответили:
-- Легко сказать, картечъю! Да y нас картечи нет! И где ee раздобыть? B такое время, да еще в самый угол нас загнали...
Машиналъно я покскал взглядом Предка, но, оказывается, Гифес поелал его на улицу Пуэбла посмотреть, не обходят ли нас с тыла.
-- Hy, картечь можно самим изготовить.
-- Из чего?
-- Из всего. Из медных пуговиц, болтов, винтов, гвоздей, монет, медалей, из любого куска металла, что под руку попадется. Бегите, даю вам пять минут!
Так начался последний сбор. Если хозяев, которые могли бы дать нам что-нибудь подходящее, не оказывалось дома, мы сами брали без спросу... У нас не было времени ни просить, ни благодарить, ни шарить по закоулкам, ни даже повернуть дверную ручку. Мы вышибали двери ударом ноги, выворачивали содержимое шкафов и ящиков и бросались собирать то, что звякало об пол. Время от времени мы из какого-нибудь окошка глядели на жестокий уличный бой; это зрелище нас еще больше разъяряло, ящики комодов начинали летать по комнатам, двери срывались с петель.
Мы разбили на секторы поле нашей грабительской деятельности: Маворели взяли четные номерa домов, Родюки -- нечетные, еще одной группе поручили тупик, Орест с Шарле взяли на себя виллу, a мы с Ортанс -- все прочее.
От этих набегов, длившихся, правда, недолго, мои глаза сохранили лишь две-три картинки, никак не больше, но зато сохранили с каким-то дикарским неистовством галлюцинации. Позади или впереди Ортанс я как смерч врывался в жилые помещения, самые разнообразные, в лачуги и салоны, но не удержал в памяти даже расплыв
чатого представления о мебели, картинах, коврах или обоях -- только позвякивание металлических вещиц. Ортанс бросала их в подол юбки, придерживая ee за кончики, a я -- в свою мягкую шляпу, давно лишившуюся петушиного перa.
Мне не только лиц не удалось запомнить, даже ни одного силуэта. A ведь при нашем вторжении обомлевали трясущиеся от страхa за запертыми ставнями семьи, какие-то и без того перепуганные личности, забившиеся в постели. A ведь нас встречали мольбами, негодующими протестами, жалобами, угрозами... Ничего, ровно ничего я не помню, кроме позвякивания в тулье моей гарибальдийской шляпы.
Нет, помню: троих трусов. Только много времени спустя передо мной всплыла их гнусная ухмылка.
B полумраке наглухо закупоренной комнаты, где горела только одна свеча, которую схватила Ортанс в поисках нужного нам металла, вдруг выступила чья-то мерзкая физиономия с раздутым носом, и непонятное существо pухнуло перед нами на колени, хрустнув чем-то деревянным. Только сбегая с леетницы, я сообразил: оказывается, мы побывали в "Пляши Нога", тот, наверхy, значит, был Пунь.
A через несколько секунд мы очутились в темной гостиной. Вышибив ударом ноги ставню, я впустил в комнату дневной свет. И там тоже какая-то огромная туша молила нас о чем-то, a рядом горстка костей щелкала от страхa зубами. Клянусь, я только потом понал их мольбы:
-- Сжалься, доченька, сжалься, маленькая. A ты хоть ради Бижу, ради старой твоей лошадки...
Мы находились в квартире над мясной лавкой. Ho лишь на улице Ортанс, не отпуская подола, где лежало то, чему суждено было стать нашей картечью, вдруг спросила меня:
-- Это мой отец, что ли, был? И моя мать?
A ведь мы задержались в этой гостиной дольше, чем где-либо в другом месте, потому что, вышибив ставню, я кликнул Ортанс и мы постояли вдвоем в проеме болыного окна, и, свесившись, словно из ложи бенуарa, смотрели на развертывающийся внизу спектакль, который длился несколько минут -- дольше, чем все наши набеги, всего несколько минут, отбивших охоту присматривать
ся к этой чете презренных трусов. Взгляд, увидавпrай такое, сам проходил сквозь них...
Пока мы собирали наши крохи металла, артиллерия версальцев в буквальном смысле слова разнесла баррикаду. С обеих сторон зияли огромные бреши. Остались только две каменные стенки посредине, правда массивные, окружавшие, как две подушки, наше орудие, по-прежнему находившееся здесь и чудом уцелевшее.
Сейчас версальцы били картечью. Эта гадость сметала буквально все, убивала тех, кого пощадила прямая наводка. Спастись от нее -- все равно что пройти сухим под проливным дождем.
Tpусеттка отвела женщин и детей в укрытие под арку. A картечь била по мужчинам, как град по спелым колосьям. Все бойцы, a также и все Мстители были сражены картечью, за исключением Коша, который стоял с винтовкой в руке позади пушки, да Гифеса, лежавшего в крови и грязи, но еще подававшего признаки жизни. Погибли все литейщики, кроме двоих: Маркайя и старика Барбере, которому оторвало правую руку.
Из окон выползал матрасный волос, и среди этого сплошного волосяного месива виднелись развороченные снарядами тела, свисали над улицей оторванные руки, расколотые черепа.
Мы готовили последний заряд, он был как раз по размеру жерла.
Да, мы сумели ee зарядить, нашу пушку "Братство". Все в нее ввалили, выстрелим только раз, зато уж пальнет она, ведь сколько в нее всего вложено! Пуговицы всех размеров и фасонов, болты, винты, медальоны, ложки, вилки, часы, браслеты, ожерелья, гвозди, резцы Феррье, щипцы Шиньона, иголки Мари Родюк, коклюшки Селестины Толстухи, все шрифты -- гордость Гифеса: и эльзивир, и антиква, и курсив, и жирный, и строчные буквы, и прописные, и буквицы, и звездочки, a также марзаны и заставки, a также монеты в сто cy, экю, наполеондоры, луидоры, франки и cy, маленькие бронзовые cy, опять они...
Всем этим добром мы набили нашу пушку "Братство", до самой глотки набили.
Ортанс, Адель и Филибер притащили целые охапки холодного оружид: сабли, рапиры, кинжалы, кривыв
турецкие сабли, длинные шпаги, средневековые косы, стилеты, протозаны, полупики, косари, алебарды -- полная коллекция, и все подделка. Они взломали в слесарной мастерской железные шкафы, где Мариаль держал образчики своего рукомесла.
У нас не было времени выбирать, версальцы снова пошли на приступ.
Гифес еще дышал. Он лежал, прислонившись головой к колесному ободу, он что-то бормотал. Кош нагнулся над ним.
-- Наш командир приказал нам ждать, когда они подойдут на двадцать, a то и меньше шагов, и тогда только открыть огонь,-- пояснил нам столяр, разогнувшись.
-- И он совершенно прав,-- подтвердил Маркай.-- Раз пушку зарядили до отказа, будет страшная отдача. На тридцать шагов орудие сметет всю улицу до третьего этажа.
Итак, мы ждали, и каким же томительно-долгим показалось нам это ожидание. Мы сгрудились за кое-как залатанной баррикадой.
Нам хватило времени увидеть, как они идут, мы даже успели разглядеть за строем штыков их лица. B первом ряду шли юнцы и старики, шли блондины, шли седовласые, бледные и румяные, шли веенушчатые, рябые, шли флегматики и шли трусы.
Изредка мы опускали глаза к Гифесу, лежавшему y колеса. Типографщик-интернационалист уже не в силах 6ыл поднять веки. Ho, лежа навзничь на земле, он мог определить нужную нам дистанцию по тяжелому топоту солдатских сапог, становивнrемуея все громче, отчетливее.
Наконец он с трудом приподнял руку.
Шарле-горбун потянул за веревку.
Это был последний выстрел пушки "Братство". И он был страшен.
Прежде всего отдача. Орудие отскочило назад по меньшей мере на три метра. Хоботом лафета распороло живот Филиберу Родюку, a левое колесо раздробило поясницу его брату Раулю. Меня отбросило вбок и назад к стене, шагов на пять-шесть. A Шарле-горбуна, который был легче меня, отшвырнуло еще далыне.
Затем такой же адский грохот.
Казалось, никогда не кончит rреметь это знаменитое "бу-y-y-ум-зи", и оно неслось вдаль, ширилось, вбирая
в себя звон колоколов и треньканье колокольчиков, словно перли напролом какие-то фантастические стада; миллионами отголоеков пело золото, серебро, медь, олово, сталь, свинец, цинк, алюминий, железо, жесть, бронза -- каждый бельвильский металл вносил в общий гул свою долю крика.
И наконец, результат был чудовищен.
Уцелели лишь задние ряды версальских солдат. С воплями они разбежались по своим норам.
На сей раз мясниками были мы.
Изрешеченные осколками, искрошенные, версальцы попадали друг на друга. Посреди мостовой трупы лежали в два-три слоя. И каждая пара красных штанов, paссеянных вокруг баррнкады, прикрывала собой другие мертвые тела. Алощекий блондинчик, заляпанный кровью, стал жертвой Гифесова курсива. Седовласого усача с развороченной грудью сразило долото Феррье, его соседу, лежавшему в обнимку с усачом, принесла смерть коробка для рукоделия Мари Родюк. Сержанту в глаз впились ножницы Шиньона, a капралу в глотку -- коклюшка Селестины. Остальные погибли кто от медальона, кто он вилки, кто от пуговицы, кто от бронзового cy, если ве от золотой монеты.
Нет, то не было наше богатство, просто -- все сокровища Дозорного.
Послышались конский топот, ржание.
-- Быстрее разбирайте этот хлам! -- крикнула Киска Маворель, остановившая свои выбор на алебарде XIV века.
Под выглянувшим робким лучом в конце Гран-Рю заиграли блестками все эти кривые сабли, кирасы и каски. Многокрасочное получилось зрелище: темно-синие мундиры, колеты с красными петлицами, алые эполеты, белые пуговицы, медные каски с черными конскими хвоетами, да еще с кисточкой красного волоса, кожаные леи... Всадники были все как на подбор атлетического сложения, лошади великолепные, и всем им не терпелось -- и людям, и животным.
Против замолкнувшей пушки, троих раненых, четверых умирающих и детворы граф Мак-Магон, он же герцог Мажанта и маршал Франции, двинул кавалерийский полк.
Барден двумя руками поднял над головой свою наковальню.
Hy a другие мужчины -- те уже привыкли к штыку. Раненые поделили между собой ружья и пистолеты.
Вдруг мы как по команде сделали полный оборот -- позади нас послышалось бряцание: строй штыков надвигался на нас с улицы Пуэбла, другой -- с улицы Туртиль из проезда Ренар.
-- Разделимся на две группы, вот и все,-- заметила Адель Бастико, потрясая своей грозной алебардой.
Тут кто-то потянул меня за штанину. Это оказался Гифес. Я встал на колени, мне пришлось приложить yxo к самым губам умирающего, иначе я не расслышал бы его слов:
-- Флоран... беги... это приказ.
Просто немыслимо, с чего это все они со вчерашнего дня так стараются спасти мне жизнь!
-- Сказано же тебе, мотай отсюда,-- прошипела Адель Бастико.
A Ортанс Бальфис мило, но настойчиво:
-- Веги скореe, ведь это приказ.
-- Да чей приказ-то?
-- Ты сам отлично знаешь чей.
Кузнец без церемоний взял меня за шиворот, приподнял и швырнул под арку.
Нашими никому не известными переходами я помчался к тайнику Марты.
A тем временем оснащенная самым современным оружием и самая мощная армия, какой когда-либо располагала Франция, завязала рукопашный бой с горсткой мальчишек и девчонок, вооруженных средневековым холодным оружием.
К полудню все смолкло. Только позже я услышал несколько выстрелов, потом еще один -- одинокий, последний 1. Страшное молчание опустилось на Бельвиль.
Пока прямо на улицах шли расстрелы, на Монмартре в мансарде Эжен Потье, укрывшийся здесь после боев в XI округе, создает всем известный теперь " Интернационал". Послушайте его сейчас: ни одна мысль, ни один
1 Согласие некоторым рассказаи,-- пиiпег Андрэ Герен (в книге "1871, Коммуна*, иsдательство "Ашетт.>, 1966),-- бойца, стрелsвшего последним на улице Оберкан, авалн Альбер Лежон, "последний коr.шунар", Это почетное звание было присвоено ему в Советской Россия, где он и скончался в 1942 г.-Прим. авмоpa.
образ, ни одно слово не устарели. Нельзя сказать сильвее, больше и лучше в столь немногих словах. A под окошком мансарды шли расстрелы.
Вчерa после полудня я вдруг разленился, уж 6ольно истомили меня слишком затянувшиеся каникулы на этой соломе, под этой соломенной крышей. Задыхаюсь от жары. Кроме того, писал без передышки, в состоянии какой-то странной экзальтации. Вопреки моим опасениям меня именно физически доконало это возвращение к прошлому, воскресавшему под моим пером. Не говоря уже о том, что все это приближает меня к Марте. Как раз в эти минуты я угадываю ee близкое присутствие, уверен, что она осторожно бродит где-то совсем рядом. Жду ee каждое мгновение.
Так я и заснул, во власти усталости и оптимизма.
Тайник Марты был вполне надежным убежищем. К тому же изнего открываетсявиднатристороны:во-первых, на Дозорный тупик, во-вторых, на зал "Пляши Нога" с его низкими сводами и, наконец, на тот угол, где торчали развалины баррикады.
Сумка моя исчезла -- на том месте, где она лежала, я обнаружил записку: "Твои тетради отбылн в Рони".
Версальцы вторгались в Дозорный тупик дважды.
Сразу же после рукопашной, после того как сомкнулись их пехотинцы и артиллеристы, когда я только-только устроился здесь.... Штурм был зверским, молниеносным.
Струйками вытекала кровь из-под дверей типографии, столярной мастерской, кузницы, капала со ступенек виллы, лужицами стояла на пороге...
Два часа спустя прибыл карательный отряд, капитан, сержант и аптекарь Диссанвье, с трехцветной нарукавной перевязью -- вся эта банда явилась в качество военно-полевого суда и засела в сводчатом зале кабачка. Наконец под конвоем жандармов привели пленных.
Из моего укрытия мне была видна лишь часть происходившего и только некоторые палачи и жертвы, но я старался дополнить то, что ускользало от моих глаз, тем, что доносилось до моего слуха.
"Военный суд" прежде всего распорядился о кормежке для себя.
Обилъный завтрак был сервирован на прекрасной скатерти, подали даже серебряную посуду, кот6рую вынимали только раз, коrда принимали здесь Флуранса. Тереза постаралась и блеснула своими кулинарными талантами, a ee Пунь порхал вокруг стола, разливал вино, сопровождая поклоны множеством жалоб и вздохов. Тройка военных судей в конце концов отослала его, чтобы откушать без помех. Мне был виден только капитан, худенький сорокалетний низкорослый версалец в пенсне на остреньком носике. Он исправно подкладывал себе кушанья, жевал coсредоточенно и внимательно. Bo время трапезы во двор въехали две повозки: в фургоне для мебели навалом лежали мертвецы, на другой, двухколесной тележке, привезли песок и лопатамн засыпали лужи крови. Уходя, возчик, a за ним и ломовик буркнули младшему лейтенанту, командиру взвода: "До скорого!"
"Военный суд" справлял свое дело следующим образом.
Председательствовал капитан, по правую руку от него сидел аптекарь, a по левую -- наш бывший нищий Меде.
Бригадир вводил каждого "подозрительного" в сопровождении конвоя. Назвав фамилию и занятие, бригадир сообщал, были ли обнаружены на руках задержанного следы порохa, a на плече -- синяки от ружейного приклада.
Капитан сначала поворачивался к сидевшему справа, потом к сидевшему слева, потом задавал aрестованному один-два, редко три вопроса, и то очень коротких, после чего делал костлявой рукой жест отмашки и произносил: "Следующий!"
На все это уходило две-три минуты...
Приговоренного уводили на кучу мусоpa. Убийцы вскидывали ружья...
"Военный суд" прерывал свои труды, только когда приезжала очередная тележка за трупами. С той же "оказией" отбывал отряд карателей, его сменял другой, привезенный на тележке.
Тех "подозрительных", кому удавалось избежать смертной казнн, жандармы запирали в надежно охраняемой столярной мастерской. Впрочем, такое случалось один раз из десяти. И только одного шодозрительного* спокойно отпустили на все четыре стороны -- Бальфиса.
Меде упрекал его за поведение дочки. Ho даже быв
ший нищий Дозорного не знал всего 1 Диссанвье что-то долго говорил на yxo капитану.
Сам же мясник не произнес в свою защиту ни слова, это был уже не человек, a просто зареванная, вздыхающая и всхлипывающая туша.
Иногда перед судьями возникали неожиданные проблемы. Так, например, Пливар предстал перед судилищем с младенцем Митральезы на руках.
-- A кто ж о моей ребятне позаботится? -- насмешливо бросил он.
-- Хм... a сколько их y вас? -- спросил явно смущенный капитан.
-- Цельный выводок!
-- На то есть монастырские приюты,-- отрезал аптекарь.
Тереза Пунь приняла младенца из рук Пливара, уложила его на свою кровать, a тем временем нашего "труса" расстреляли.
Иные отказывались от вражеского милосердия. B числе их был Маркай, покрытый кровью и землей, его поддерживали два жандарма. К этому времени капитан, уже обнаруживавший признаки усталости, промямлил:
-- Это литейщик... Если перебьем всех рабочих...
-- Ничего, новых обучим,-- возразил аптекарь.
-- И новые посмирнее будут,-- уточнил Меде.
-- Ho все-таки, все-таки...-- упорствовал капитан.-- Бригадир, заприте его в столярной. Маркай спокойно объявил:
-- Я был секретарем синдиката.
-- B таком случае следующий!
Когда бригадир ввел аптекаршу, все трое судей вздрогнули, и все ио разным причинам.
Так велика была вереница подозрительных, сраженных пулями, что каратели постепенно утратили прежнее рвение.
Веронике удалось спастись каким-то чудом, ee даже не поцарапало. Меде краешком глаза наблюдал за Диссанвье. Судьи велели увести ee и после долгого совещания снова ввели в судилище.
-- Hy ладно,-- сказал аптекарь,-- я тебя прощу, если ты...
-- A я тебя никогда не прощу.
И она шагнула прочь. Жандармы засеменили за ней,
но красавица аптекарша уже встала лицом к дулам карателей.
Предок был предпоследним. Он единственный, стоя под дулами, поднял глаза не к небу, a ко мне. Он, должно быть, знал, что я там, наверхy. Он всегда все знал. Он был почти таким же всеведущим, как Марта.
Наш старик -- молодец все-таки -- умер с исполненной вары улыбкой.
Поймав его последний взгляд, я вспомнил, что он хотел "завещать" мне свои глаза, в которых еще жил образ великого Делеклюза, восходящего на баррикаду на бульваре Вольтерa.
Отряд тут же перезарядил ружья. Дула опустились к земле. Я подумал, что теперь они решили убить собаку или кошку. Ho, услышав их гогот, понял. Они расстреливали безногого мужа нашей Мокрицы...
Выбравшись из Бельвиля, выбравшись из Парижа, ускользнув от версальцев, ускользнув отпруссаков, добравшись к себе в Рони, я, по ребяческому своему недомыслию, счел себя спасенным. A был я дичью.
Настоящая охота только еще начиналась.
Для них я как был коммунарщиком проклятым, так коммунарщиком и остался. Мыклеймом на всю жизнь отмечены -- как скот.
Истекает июнь 1871 года. Я в опасности, и дела мои идут все хуже и хуже. С 22 мая по 13 июня восстановленная полиция получила 379 833 анонимных доноса.
Завтра уезжаю в Швейцарию.
Оказия: бродячий акробат, друг Предка -- из молодых карбонариев, сподвижник Бакунина,-- возвращается с ярмарки в Бельвиле. Да-да, с ярмарки, ибо в ту самую неделю, что последовала за неделей резни, жонглеры, огнеглотатели, акробаты и торговцы сластями раскинули свои бараки на больших дорогах, еще влажных после генеральной поливки.
Я буду участвовать в балаганном представлении, мой ярмарочный хозяин берет меня на роль пошощника клоуна.
Мой выход из стен Дозорного тупика, мое бегство из Бельвиля и исчезновение из Парижа прошли без осложнений. Просто повезло.
Я дождался зари, зная, что в нынешяих обстоятельствах одиночнын прохожий рискует быrь задержанным на любом перекресткз. B воскресные вечерa до утра понедельника Бельвиль оглашался песнями и воплями пьяной солдатни, проводившай время в драках. Я рэшил, что лучше всего воспользоваться часами похмелья, иаступавшими после этих оргий.
B тайничке Марты я нашел нарукавную повязку с красным крестом.
Пушка "Братство" все еще высилась, вся в пятнах крови, вся в следах неописуемой бойни y входа в тупик. Улицу очистили только от тех трупов, которые мешали двиксению.
Непроспавшиеся зеваки толпились y воззвания маршала Мак-Магона.
, политический деятель, левый республиканец. Осуждая контрреволюцнонную деятельность версальцев, в то же время критиковал действия Коммуны. После подавления Коммуны сослан в Новую Каледонию, откуда ему удалось бежать 20 марта 1874 г. вместе с пятью другими ссыльными.
Арну, Шарль-Огюсм-Эдмон-Армюр (1833--1895)--писательи журналист. Член Комиссий внешних сношений, продовольствия и просвещения. После подавления Коммуны заочно приговорен к ссылке с заключением в крепости. Эмигрировал в Швейцарию.
С т p. 92
...разбимые при Бомоне.-- B сражении при Бомоне 30 августа 1870 г. немецкие войска разгромили 5-й французский корпус Шалонской армии Мак-Магона. Это сражение представляло собой этап военной операции пруссаков против группировки Мак-Магона, завершившейся ee разгромом при Седане.
Тьер, Адольф (1797--1877) -- французский политический и государствевный деятель, буржуазный историк, rлава правительства в 1871 г., один из главных палачей Парижской Коммуны.
...правимельсмвенного совема национальной обороны.-- Имеется в виду делегация "правительства национальной обороны", направленная в Typ в середине сентября 1870 г. для организации сопротивления немецкому вторжеиию в провинциях и осуществления внешних свошениfi. С начала октября и до конца войны делегацию возглавлял Гамбетта, руководивший военным министерством и министерством внутренних дел. Деятельность делегации была направлена на формирование и вооружение новых крупных военных сил. С начала декабря 1870 г. делегация переехала в Бордо.
С т p. 94
Accu, Адольф-Альфонс (1841--1886) -- рабочий-механик, активный участник рабочего движения в последние годы Второй империи (в частности, участвовал в стачке 1870 г. в Крезо). Член ЦК Национальной гвардпи и Парижской Коммуны. После ee подавления приговорен к ссылке, где и умер.
Курбе, Дезире-Жан-Гюсмав (1819--1877) -- выдающийся художник-реалист, участник революции 1848 г. После революции 4 сентября 1870 г.-- председатель художественной комиссии по охране памятников искусства. Член Парижской Коммуны, возглавлял Федеральную комиссию художников. После подавления Коммуны aрестован и приговорен к тюремному заключению и штрафу в 323 тысячи франков на восстановление Вандомской колонны (Курбе приписывали инициативу ee разрушения, которая на самом деле принадлежала Ф. Пиа).
С т p. 97
Симон, Жюль (1814--1896) -- французский государственный деятель, умеренный буржуазный республиканец, министр народного обра
зования в правительстве национальной обороны* и в правительстве Тьерa, один из вдохновителей борьбы против Коммуны.
Ферpu, Жюль (1832--1893) -- французский адвокат и политический деятель, член правительства национальной обороны", мэр Парижа.
С т p. 102
...Вморого декабря.-- 2 декабря 1851 г. произошел государственный переворот, в резулыате которого к власти пришел Наполеон III.
С т p. 106
Федеральная палама рабочих общесмв -- объединение синдикатов и других рабочих обществ Парижа; создана по инициативе Интернациокала в 1869 г., охватывала более 50 профессиональных союзов и рабочих общоств.
Стр. 107
...на площади Кордери.-- Здесь помещались Федеральная палата рабочих обществ и Федеральный совет парижских секций Интернационала, a с 6 марта 1871 г. -- ЦК Национальной гвардии.
Стр. 110
...еспоминаем о недааних воссманиях в Польше.-- Имеется в виду национально-освободительное восстание польского народа против rнета pусского самодержавия * 1863--1864 гг.
Стр. 111
Клеман, Жан-Бамисм (1836--1903) -- рабочий, пdэт-песевник и публицист, бланкист. Освобожденный революциой 4 сентября 1870 г. из тюрьмы, вступил в Национальную гвардию. Участвовал в восстаниях 31 октября 1870 г. и 22 января 1871 г. Член Комиссии общественкых служб и Комиссии просвещения Парижской Коммуны. После подавления Коммуны эииrрировал в Лондон. Заочно приговорен к смертной казни.
Уже две тысячи лет они умеют закаливать металл, a наш только вчерa с неба свалился.
Их пушки несут зло, наша -- смех.
И мы по-прежнему лежали ничком в грязи, уткнув HOC в собственное дерьмо, a над головой гремел гром.
Чья-то рука коснулась моего плеча. И кто-то добродушно-ворчливо произнес y меня над ухом:
-- Они стары! A мы, сынок, мы, слышишь, мы! Мы юность мира!
Это оказался Предок.
Только один человек не смеялся над пушкой "Братство", Маркай, секретарь синдиката литейщиков братьев Фрюшан. Больше того, после нашего нелепого залпа он проникся к пушке доверием, чего за ним раньше не замечалось. Он отозвал нас под арку, нас -- это братьев Родюк, Маворелей, Шарле-горбуна, Ортанс и меня.
-- Hy-ка скажите, ребятки, сколько вы туда всадили зарядных картузов?
-- Три,-- признался Филибер Родюк, потупившись.
-- Ho ведь это же просто чудесно!
---- Как так?
-- A тав, значит, ваша пушка "Братство" -- превосходная пушка! Вы насовали в нее в три раза больше допустимого числа зарядных картузов, a она не взорвалась. Скореe, ребятки, зарядите-ка ee картечьro!
На что мы хором ответили:
-- Легко сказать, картечъю! Да y нас картечи нет! И где ee раздобыть? B такое время, да еще в самый угол нас загнали...
Машиналъно я покскал взглядом Предка, но, оказывается, Гифес поелал его на улицу Пуэбла посмотреть, не обходят ли нас с тыла.
-- Hy, картечь можно самим изготовить.
-- Из чего?
-- Из всего. Из медных пуговиц, болтов, винтов, гвоздей, монет, медалей, из любого куска металла, что под руку попадется. Бегите, даю вам пять минут!
Так начался последний сбор. Если хозяев, которые могли бы дать нам что-нибудь подходящее, не оказывалось дома, мы сами брали без спросу... У нас не было времени ни просить, ни благодарить, ни шарить по закоулкам, ни даже повернуть дверную ручку. Мы вышибали двери ударом ноги, выворачивали содержимое шкафов и ящиков и бросались собирать то, что звякало об пол. Время от времени мы из какого-нибудь окошка глядели на жестокий уличный бой; это зрелище нас еще больше разъяряло, ящики комодов начинали летать по комнатам, двери срывались с петель.
Мы разбили на секторы поле нашей грабительской деятельности: Маворели взяли четные номерa домов, Родюки -- нечетные, еще одной группе поручили тупик, Орест с Шарле взяли на себя виллу, a мы с Ортанс -- все прочее.
От этих набегов, длившихся, правда, недолго, мои глаза сохранили лишь две-три картинки, никак не больше, но зато сохранили с каким-то дикарским неистовством галлюцинации. Позади или впереди Ортанс я как смерч врывался в жилые помещения, самые разнообразные, в лачуги и салоны, но не удержал в памяти даже расплыв
чатого представления о мебели, картинах, коврах или обоях -- только позвякивание металлических вещиц. Ортанс бросала их в подол юбки, придерживая ee за кончики, a я -- в свою мягкую шляпу, давно лишившуюся петушиного перa.
Мне не только лиц не удалось запомнить, даже ни одного силуэта. A ведь при нашем вторжении обомлевали трясущиеся от страхa за запертыми ставнями семьи, какие-то и без того перепуганные личности, забившиеся в постели. A ведь нас встречали мольбами, негодующими протестами, жалобами, угрозами... Ничего, ровно ничего я не помню, кроме позвякивания в тулье моей гарибальдийской шляпы.
Нет, помню: троих трусов. Только много времени спустя передо мной всплыла их гнусная ухмылка.
B полумраке наглухо закупоренной комнаты, где горела только одна свеча, которую схватила Ортанс в поисках нужного нам металла, вдруг выступила чья-то мерзкая физиономия с раздутым носом, и непонятное существо pухнуло перед нами на колени, хрустнув чем-то деревянным. Только сбегая с леетницы, я сообразил: оказывается, мы побывали в "Пляши Нога", тот, наверхy, значит, был Пунь.
A через несколько секунд мы очутились в темной гостиной. Вышибив ударом ноги ставню, я впустил в комнату дневной свет. И там тоже какая-то огромная туша молила нас о чем-то, a рядом горстка костей щелкала от страхa зубами. Клянусь, я только потом понал их мольбы:
-- Сжалься, доченька, сжалься, маленькая. A ты хоть ради Бижу, ради старой твоей лошадки...
Мы находились в квартире над мясной лавкой. Ho лишь на улице Ортанс, не отпуская подола, где лежало то, чему суждено было стать нашей картечью, вдруг спросила меня:
-- Это мой отец, что ли, был? И моя мать?
A ведь мы задержались в этой гостиной дольше, чем где-либо в другом месте, потому что, вышибив ставню, я кликнул Ортанс и мы постояли вдвоем в проеме болыного окна, и, свесившись, словно из ложи бенуарa, смотрели на развертывающийся внизу спектакль, который длился несколько минут -- дольше, чем все наши набеги, всего несколько минут, отбивших охоту присматривать
ся к этой чете презренных трусов. Взгляд, увидавпrай такое, сам проходил сквозь них...
Пока мы собирали наши крохи металла, артиллерия версальцев в буквальном смысле слова разнесла баррикаду. С обеих сторон зияли огромные бреши. Остались только две каменные стенки посредине, правда массивные, окружавшие, как две подушки, наше орудие, по-прежнему находившееся здесь и чудом уцелевшее.
Сейчас версальцы били картечью. Эта гадость сметала буквально все, убивала тех, кого пощадила прямая наводка. Спастись от нее -- все равно что пройти сухим под проливным дождем.
Tpусеттка отвела женщин и детей в укрытие под арку. A картечь била по мужчинам, как град по спелым колосьям. Все бойцы, a также и все Мстители были сражены картечью, за исключением Коша, который стоял с винтовкой в руке позади пушки, да Гифеса, лежавшего в крови и грязи, но еще подававшего признаки жизни. Погибли все литейщики, кроме двоих: Маркайя и старика Барбере, которому оторвало правую руку.
Из окон выползал матрасный волос, и среди этого сплошного волосяного месива виднелись развороченные снарядами тела, свисали над улицей оторванные руки, расколотые черепа.
Мы готовили последний заряд, он был как раз по размеру жерла.
Да, мы сумели ee зарядить, нашу пушку "Братство". Все в нее ввалили, выстрелим только раз, зато уж пальнет она, ведь сколько в нее всего вложено! Пуговицы всех размеров и фасонов, болты, винты, медальоны, ложки, вилки, часы, браслеты, ожерелья, гвозди, резцы Феррье, щипцы Шиньона, иголки Мари Родюк, коклюшки Селестины Толстухи, все шрифты -- гордость Гифеса: и эльзивир, и антиква, и курсив, и жирный, и строчные буквы, и прописные, и буквицы, и звездочки, a также марзаны и заставки, a также монеты в сто cy, экю, наполеондоры, луидоры, франки и cy, маленькие бронзовые cy, опять они...
Всем этим добром мы набили нашу пушку "Братство", до самой глотки набили.
Ортанс, Адель и Филибер притащили целые охапки холодного оружид: сабли, рапиры, кинжалы, кривыв
турецкие сабли, длинные шпаги, средневековые косы, стилеты, протозаны, полупики, косари, алебарды -- полная коллекция, и все подделка. Они взломали в слесарной мастерской железные шкафы, где Мариаль держал образчики своего рукомесла.
У нас не было времени выбирать, версальцы снова пошли на приступ.
Гифес еще дышал. Он лежал, прислонившись головой к колесному ободу, он что-то бормотал. Кош нагнулся над ним.
-- Наш командир приказал нам ждать, когда они подойдут на двадцать, a то и меньше шагов, и тогда только открыть огонь,-- пояснил нам столяр, разогнувшись.
-- И он совершенно прав,-- подтвердил Маркай.-- Раз пушку зарядили до отказа, будет страшная отдача. На тридцать шагов орудие сметет всю улицу до третьего этажа.
Итак, мы ждали, и каким же томительно-долгим показалось нам это ожидание. Мы сгрудились за кое-как залатанной баррикадой.
Нам хватило времени увидеть, как они идут, мы даже успели разглядеть за строем штыков их лица. B первом ряду шли юнцы и старики, шли блондины, шли седовласые, бледные и румяные, шли веенушчатые, рябые, шли флегматики и шли трусы.
Изредка мы опускали глаза к Гифесу, лежавшему y колеса. Типографщик-интернационалист уже не в силах 6ыл поднять веки. Ho, лежа навзничь на земле, он мог определить нужную нам дистанцию по тяжелому топоту солдатских сапог, становивнrемуея все громче, отчетливее.
Наконец он с трудом приподнял руку.
Шарле-горбун потянул за веревку.
Это был последний выстрел пушки "Братство". И он был страшен.
Прежде всего отдача. Орудие отскочило назад по меньшей мере на три метра. Хоботом лафета распороло живот Филиберу Родюку, a левое колесо раздробило поясницу его брату Раулю. Меня отбросило вбок и назад к стене, шагов на пять-шесть. A Шарле-горбуна, который был легче меня, отшвырнуло еще далыне.
Затем такой же адский грохот.
Казалось, никогда не кончит rреметь это знаменитое "бу-y-y-ум-зи", и оно неслось вдаль, ширилось, вбирая
в себя звон колоколов и треньканье колокольчиков, словно перли напролом какие-то фантастические стада; миллионами отголоеков пело золото, серебро, медь, олово, сталь, свинец, цинк, алюминий, железо, жесть, бронза -- каждый бельвильский металл вносил в общий гул свою долю крика.
И наконец, результат был чудовищен.
Уцелели лишь задние ряды версальских солдат. С воплями они разбежались по своим норам.
На сей раз мясниками были мы.
Изрешеченные осколками, искрошенные, версальцы попадали друг на друга. Посреди мостовой трупы лежали в два-три слоя. И каждая пара красных штанов, paссеянных вокруг баррнкады, прикрывала собой другие мертвые тела. Алощекий блондинчик, заляпанный кровью, стал жертвой Гифесова курсива. Седовласого усача с развороченной грудью сразило долото Феррье, его соседу, лежавшему в обнимку с усачом, принесла смерть коробка для рукоделия Мари Родюк. Сержанту в глаз впились ножницы Шиньона, a капралу в глотку -- коклюшка Селестины. Остальные погибли кто от медальона, кто он вилки, кто от пуговицы, кто от бронзового cy, если ве от золотой монеты.
Нет, то не было наше богатство, просто -- все сокровища Дозорного.
Послышались конский топот, ржание.
-- Быстрее разбирайте этот хлам! -- крикнула Киска Маворель, остановившая свои выбор на алебарде XIV века.
Под выглянувшим робким лучом в конце Гран-Рю заиграли блестками все эти кривые сабли, кирасы и каски. Многокрасочное получилось зрелище: темно-синие мундиры, колеты с красными петлицами, алые эполеты, белые пуговицы, медные каски с черными конскими хвоетами, да еще с кисточкой красного волоса, кожаные леи... Всадники были все как на подбор атлетического сложения, лошади великолепные, и всем им не терпелось -- и людям, и животным.
Против замолкнувшей пушки, троих раненых, четверых умирающих и детворы граф Мак-Магон, он же герцог Мажанта и маршал Франции, двинул кавалерийский полк.
Барден двумя руками поднял над головой свою наковальню.
Hy a другие мужчины -- те уже привыкли к штыку. Раненые поделили между собой ружья и пистолеты.
Вдруг мы как по команде сделали полный оборот -- позади нас послышалось бряцание: строй штыков надвигался на нас с улицы Пуэбла, другой -- с улицы Туртиль из проезда Ренар.
-- Разделимся на две группы, вот и все,-- заметила Адель Бастико, потрясая своей грозной алебардой.
Тут кто-то потянул меня за штанину. Это оказался Гифес. Я встал на колени, мне пришлось приложить yxo к самым губам умирающего, иначе я не расслышал бы его слов:
-- Флоран... беги... это приказ.
Просто немыслимо, с чего это все они со вчерашнего дня так стараются спасти мне жизнь!
-- Сказано же тебе, мотай отсюда,-- прошипела Адель Бастико.
A Ортанс Бальфис мило, но настойчиво:
-- Веги скореe, ведь это приказ.
-- Да чей приказ-то?
-- Ты сам отлично знаешь чей.
Кузнец без церемоний взял меня за шиворот, приподнял и швырнул под арку.
Нашими никому не известными переходами я помчался к тайнику Марты.
A тем временем оснащенная самым современным оружием и самая мощная армия, какой когда-либо располагала Франция, завязала рукопашный бой с горсткой мальчишек и девчонок, вооруженных средневековым холодным оружием.
К полудню все смолкло. Только позже я услышал несколько выстрелов, потом еще один -- одинокий, последний 1. Страшное молчание опустилось на Бельвиль.
Пока прямо на улицах шли расстрелы, на Монмартре в мансарде Эжен Потье, укрывшийся здесь после боев в XI округе, создает всем известный теперь " Интернационал". Послушайте его сейчас: ни одна мысль, ни один
1 Согласие некоторым рассказаи,-- пиiпег Андрэ Герен (в книге "1871, Коммуна*, иsдательство "Ашетт.>, 1966),-- бойца, стрелsвшего последним на улице Оберкан, авалн Альбер Лежон, "последний коr.шунар", Это почетное звание было присвоено ему в Советской Россия, где он и скончался в 1942 г.-Прим. авмоpa.
образ, ни одно слово не устарели. Нельзя сказать сильвее, больше и лучше в столь немногих словах. A под окошком мансарды шли расстрелы.
Вчерa после полудня я вдруг разленился, уж 6ольно истомили меня слишком затянувшиеся каникулы на этой соломе, под этой соломенной крышей. Задыхаюсь от жары. Кроме того, писал без передышки, в состоянии какой-то странной экзальтации. Вопреки моим опасениям меня именно физически доконало это возвращение к прошлому, воскресавшему под моим пером. Не говоря уже о том, что все это приближает меня к Марте. Как раз в эти минуты я угадываю ee близкое присутствие, уверен, что она осторожно бродит где-то совсем рядом. Жду ee каждое мгновение.
Так я и заснул, во власти усталости и оптимизма.
Тайник Марты был вполне надежным убежищем. К тому же изнего открываетсявиднатристороны:во-первых, на Дозорный тупик, во-вторых, на зал "Пляши Нога" с его низкими сводами и, наконец, на тот угол, где торчали развалины баррикады.
Сумка моя исчезла -- на том месте, где она лежала, я обнаружил записку: "Твои тетради отбылн в Рони".
Версальцы вторгались в Дозорный тупик дважды.
Сразу же после рукопашной, после того как сомкнулись их пехотинцы и артиллеристы, когда я только-только устроился здесь.... Штурм был зверским, молниеносным.
Струйками вытекала кровь из-под дверей типографии, столярной мастерской, кузницы, капала со ступенек виллы, лужицами стояла на пороге...
Два часа спустя прибыл карательный отряд, капитан, сержант и аптекарь Диссанвье, с трехцветной нарукавной перевязью -- вся эта банда явилась в качество военно-полевого суда и засела в сводчатом зале кабачка. Наконец под конвоем жандармов привели пленных.
Из моего укрытия мне была видна лишь часть происходившего и только некоторые палачи и жертвы, но я старался дополнить то, что ускользало от моих глаз, тем, что доносилось до моего слуха.
"Военный суд" прежде всего распорядился о кормежке для себя.
Обилъный завтрак был сервирован на прекрасной скатерти, подали даже серебряную посуду, кот6рую вынимали только раз, коrда принимали здесь Флуранса. Тереза постаралась и блеснула своими кулинарными талантами, a ee Пунь порхал вокруг стола, разливал вино, сопровождая поклоны множеством жалоб и вздохов. Тройка военных судей в конце концов отослала его, чтобы откушать без помех. Мне был виден только капитан, худенький сорокалетний низкорослый версалец в пенсне на остреньком носике. Он исправно подкладывал себе кушанья, жевал coсредоточенно и внимательно. Bo время трапезы во двор въехали две повозки: в фургоне для мебели навалом лежали мертвецы, на другой, двухколесной тележке, привезли песок и лопатамн засыпали лужи крови. Уходя, возчик, a за ним и ломовик буркнули младшему лейтенанту, командиру взвода: "До скорого!"
"Военный суд" справлял свое дело следующим образом.
Председательствовал капитан, по правую руку от него сидел аптекарь, a по левую -- наш бывший нищий Меде.
Бригадир вводил каждого "подозрительного" в сопровождении конвоя. Назвав фамилию и занятие, бригадир сообщал, были ли обнаружены на руках задержанного следы порохa, a на плече -- синяки от ружейного приклада.
Капитан сначала поворачивался к сидевшему справа, потом к сидевшему слева, потом задавал aрестованному один-два, редко три вопроса, и то очень коротких, после чего делал костлявой рукой жест отмашки и произносил: "Следующий!"
На все это уходило две-три минуты...
Приговоренного уводили на кучу мусоpa. Убийцы вскидывали ружья...
"Военный суд" прерывал свои труды, только когда приезжала очередная тележка за трупами. С той же "оказией" отбывал отряд карателей, его сменял другой, привезенный на тележке.
Тех "подозрительных", кому удавалось избежать смертной казнн, жандармы запирали в надежно охраняемой столярной мастерской. Впрочем, такое случалось один раз из десяти. И только одного шодозрительного* спокойно отпустили на все четыре стороны -- Бальфиса.
Меде упрекал его за поведение дочки. Ho даже быв
ший нищий Дозорного не знал всего 1 Диссанвье что-то долго говорил на yxo капитану.
Сам же мясник не произнес в свою защиту ни слова, это был уже не человек, a просто зареванная, вздыхающая и всхлипывающая туша.
Иногда перед судьями возникали неожиданные проблемы. Так, например, Пливар предстал перед судилищем с младенцем Митральезы на руках.
-- A кто ж о моей ребятне позаботится? -- насмешливо бросил он.
-- Хм... a сколько их y вас? -- спросил явно смущенный капитан.
-- Цельный выводок!
-- На то есть монастырские приюты,-- отрезал аптекарь.
Тереза Пунь приняла младенца из рук Пливара, уложила его на свою кровать, a тем временем нашего "труса" расстреляли.
Иные отказывались от вражеского милосердия. B числе их был Маркай, покрытый кровью и землей, его поддерживали два жандарма. К этому времени капитан, уже обнаруживавший признаки усталости, промямлил:
-- Это литейщик... Если перебьем всех рабочих...
-- Ничего, новых обучим,-- возразил аптекарь.
-- И новые посмирнее будут,-- уточнил Меде.
-- Ho все-таки, все-таки...-- упорствовал капитан.-- Бригадир, заприте его в столярной. Маркай спокойно объявил:
-- Я был секретарем синдиката.
-- B таком случае следующий!
Когда бригадир ввел аптекаршу, все трое судей вздрогнули, и все ио разным причинам.
Так велика была вереница подозрительных, сраженных пулями, что каратели постепенно утратили прежнее рвение.
Веронике удалось спастись каким-то чудом, ee даже не поцарапало. Меде краешком глаза наблюдал за Диссанвье. Судьи велели увести ee и после долгого совещания снова ввели в судилище.
-- Hy ладно,-- сказал аптекарь,-- я тебя прощу, если ты...
-- A я тебя никогда не прощу.
И она шагнула прочь. Жандармы засеменили за ней,
но красавица аптекарша уже встала лицом к дулам карателей.
Предок был предпоследним. Он единственный, стоя под дулами, поднял глаза не к небу, a ко мне. Он, должно быть, знал, что я там, наверхy. Он всегда все знал. Он был почти таким же всеведущим, как Марта.
Наш старик -- молодец все-таки -- умер с исполненной вары улыбкой.
Поймав его последний взгляд, я вспомнил, что он хотел "завещать" мне свои глаза, в которых еще жил образ великого Делеклюза, восходящего на баррикаду на бульваре Вольтерa.
Отряд тут же перезарядил ружья. Дула опустились к земле. Я подумал, что теперь они решили убить собаку или кошку. Ho, услышав их гогот, понял. Они расстреливали безногого мужа нашей Мокрицы...
Выбравшись из Бельвиля, выбравшись из Парижа, ускользнув от версальцев, ускользнув отпруссаков, добравшись к себе в Рони, я, по ребяческому своему недомыслию, счел себя спасенным. A был я дичью.
Настоящая охота только еще начиналась.
Для них я как был коммунарщиком проклятым, так коммунарщиком и остался. Мыклеймом на всю жизнь отмечены -- как скот.
Истекает июнь 1871 года. Я в опасности, и дела мои идут все хуже и хуже. С 22 мая по 13 июня восстановленная полиция получила 379 833 анонимных доноса.
Завтра уезжаю в Швейцарию.
Оказия: бродячий акробат, друг Предка -- из молодых карбонариев, сподвижник Бакунина,-- возвращается с ярмарки в Бельвиле. Да-да, с ярмарки, ибо в ту самую неделю, что последовала за неделей резни, жонглеры, огнеглотатели, акробаты и торговцы сластями раскинули свои бараки на больших дорогах, еще влажных после генеральной поливки.
Я буду участвовать в балаганном представлении, мой ярмарочный хозяин берет меня на роль пошощника клоуна.
Мой выход из стен Дозорного тупика, мое бегство из Бельвиля и исчезновение из Парижа прошли без осложнений. Просто повезло.
Я дождался зари, зная, что в нынешяих обстоятельствах одиночнын прохожий рискует быrь задержанным на любом перекресткз. B воскресные вечерa до утра понедельника Бельвиль оглашался песнями и воплями пьяной солдатни, проводившай время в драках. Я рэшил, что лучше всего воспользоваться часами похмелья, иаступавшими после этих оргий.
B тайничке Марты я нашел нарукавную повязку с красным крестом.
Пушка "Братство" все еще высилась, вся в пятнах крови, вся в следах неописуемой бойни y входа в тупик. Улицу очистили только от тех трупов, которые мешали двиксению.
Непроспавшиеся зеваки толпились y воззвания маршала Мак-Магона.
, политический деятель, левый республиканец. Осуждая контрреволюцнонную деятельность версальцев, в то же время критиковал действия Коммуны. После подавления Коммуны сослан в Новую Каледонию, откуда ему удалось бежать 20 марта 1874 г. вместе с пятью другими ссыльными.
Арну, Шарль-Огюсм-Эдмон-Армюр (1833--1895)--писательи журналист. Член Комиссий внешних сношений, продовольствия и просвещения. После подавления Коммуны заочно приговорен к ссылке с заключением в крепости. Эмигрировал в Швейцарию.
С т p. 92
...разбимые при Бомоне.-- B сражении при Бомоне 30 августа 1870 г. немецкие войска разгромили 5-й французский корпус Шалонской армии Мак-Магона. Это сражение представляло собой этап военной операции пруссаков против группировки Мак-Магона, завершившейся ee разгромом при Седане.
Тьер, Адольф (1797--1877) -- французский политический и государствевный деятель, буржуазный историк, rлава правительства в 1871 г., один из главных палачей Парижской Коммуны.
...правимельсмвенного совема национальной обороны.-- Имеется в виду делегация "правительства национальной обороны", направленная в Typ в середине сентября 1870 г. для организации сопротивления немецкому вторжеиию в провинциях и осуществления внешних свошениfi. С начала октября и до конца войны делегацию возглавлял Гамбетта, руководивший военным министерством и министерством внутренних дел. Деятельность делегации была направлена на формирование и вооружение новых крупных военных сил. С начала декабря 1870 г. делегация переехала в Бордо.
С т p. 94
Accu, Адольф-Альфонс (1841--1886) -- рабочий-механик, активный участник рабочего движения в последние годы Второй империи (в частности, участвовал в стачке 1870 г. в Крезо). Член ЦК Национальной гвардпи и Парижской Коммуны. После ee подавления приговорен к ссылке, где и умер.
Курбе, Дезире-Жан-Гюсмав (1819--1877) -- выдающийся художник-реалист, участник революции 1848 г. После революции 4 сентября 1870 г.-- председатель художественной комиссии по охране памятников искусства. Член Парижской Коммуны, возглавлял Федеральную комиссию художников. После подавления Коммуны aрестован и приговорен к тюремному заключению и штрафу в 323 тысячи франков на восстановление Вандомской колонны (Курбе приписывали инициативу ee разрушения, которая на самом деле принадлежала Ф. Пиа).
С т p. 97
Симон, Жюль (1814--1896) -- французский государственный деятель, умеренный буржуазный республиканец, министр народного обра
зования в правительстве национальной обороны* и в правительстве Тьерa, один из вдохновителей борьбы против Коммуны.
Ферpu, Жюль (1832--1893) -- французский адвокат и политический деятель, член правительства национальной обороны", мэр Парижа.
С т p. 102
...Вморого декабря.-- 2 декабря 1851 г. произошел государственный переворот, в резулыате которого к власти пришел Наполеон III.
С т p. 106
Федеральная палама рабочих общесмв -- объединение синдикатов и других рабочих обществ Парижа; создана по инициативе Интернациокала в 1869 г., охватывала более 50 профессиональных союзов и рабочих общоств.
Стр. 107
...на площади Кордери.-- Здесь помещались Федеральная палата рабочих обществ и Федеральный совет парижских секций Интернационала, a с 6 марта 1871 г. -- ЦК Национальной гвардии.
Стр. 110
...еспоминаем о недааних воссманиях в Польше.-- Имеется в виду национально-освободительное восстание польского народа против rнета pусского самодержавия * 1863--1864 гг.
Стр. 111
Клеман, Жан-Бамисм (1836--1903) -- рабочий, пdэт-песевник и публицист, бланкист. Освобожденный революциой 4 сентября 1870 г. из тюрьмы, вступил в Национальную гвардию. Участвовал в восстаниях 31 октября 1870 г. и 22 января 1871 г. Член Комиссии общественкых служб и Комиссии просвещения Парижской Коммуны. После подавления Коммуны эииrрировал в Лондон. Заочно приговорен к смертной казни.