Страница:
Несколько месяцев ушло на то, чтобы найти нужные травы и прочее. В один прекрасный (проклятый!) день она ушла в дубовую рощу и сделала все, как было написано в книге. А когда, завершая колдовство, капнула себе в ранку под сердцем каплю сока росянки, почувствовала, как закружилась под ней земля, и кружилась долго и быстро, так что не могла она встать или хотя бы открыть глаза. Наконец кружение замедлилось и прекратилось. Она поднялась с земли и с удивлением обнаружила, что ранка совсем затянулась, но там, где проник внутрь сок росянки, что-то кружится и кружится в неостановимом движении, будто возник у нее в груди маленький водоворот, воронка, засасывающая пустоту. Разбитая, пошла она домой и все время думала, что заклятие оказалось обманом. Летеста не чувствовала себя моложе. Но зато, войдя в город и встречая людей на улицах, ощутила, что в воронку под ее сердцем попадает что-то — будто мелкий-мелкий песок сыпется.
После этого Летеста прожила дома два, и три дня, ожидая, когда остановится это кружение. Но ничего не менялось, и сыпался, сыпался в воронку мелкий песок, особенно если дочь и муж были рядом. А почувствовала она себя действительно лучше — сил прибавилось, разгладились под глазами паутинки морщин. Значит, подействовало? Но как? А кружение под сердцем все не останавливалось. Тут уж она испугалась и, набравшись решимости, все рассказала Дробичу. Что тут было! Он готов был убить ее, но сказал, что завтра все выяснит — может, заклятие можно снять. А назавтра пришел мрачнее тучи и, усадив ее в дальнем углу, стал читать Черную книгу — то, что она не успела перевести.
Вот тут-то она и поняла, в какой кошмар угодила. Люди, околдованные этим заклятием, назывались Пожирателями Жизней, их или убивали, или изгоняли прочь, подальше от других. Колдуны пользовались им, чтобы отомстить злейшим врагам. Но самое страшное Дробич прочитал в конце. Всего одно слово: «Неснимаемо». Правда, было там с новой строки и еще три слова: «Секрет хранят норики». Однако больше Дробич узнать ничего не смог.
Сказал он ей — уходи. Сама уходи, от людей подальше, иначе тебя убьют. Тот песок, что чувствуешь ты — это время чужих жизней. Тебе этого не простят.
Дробич забрал дочку, и навсегда уехал из хорошенького домика, из города, из Всхолмья. А она пожила немного — и стала ловить на себе косые взгляды соседей. Тогда, не дожидаясь худшего, она бросила домик и отыскала брошенную хижину в Гнилой балке. Там нашел ее старый поклонник, неудачливый соперник Дробича по имени Корич. Она ему честно все рассказала, он сказал — ну и пусть. Мол, его любовь сильнее любых заклятий. Теперь совсем уже дряхлый стал, старый… А ведь моложе ее. Он ей еду носил, иногда ночевать оставался. Но теперь все реже приходит — видно, пожить еще хочет.
А она — знает, что давно ей надо убить себя, прекратить эту муку. Но все никак не решится, хотя надежды нет никакой. Так и осталась — молодой, красивой, но для всех живущих хуже чумы. Хотя, Корич еще остался…
— А как же… — начала Цыганочка, но замолчала — все было очевидно и страшно.
— А никак, — ответила Летеста. — Послушала — и ступай. Ступай, а то чувствую — сыпется песочек. Твоя жизнь в меня перетекает. А зачем она мне? Мучиться подольше? Ступай, только… Ты уж меня прости — поцелую я тебя разочек, а потом иди.
Она встала, подошла вплотную к Цыганочке (та с места сдвинуться не могла) и крепко поцеловала в губы. Потом отшатнулась и сказала через силу:
— Иди теперь. Спасибо, что навестила…
У Цыганочки от ее поцелуя потемнело в глазах, а когда вернулось зрение, то она увидела вдруг, что в окошко хижины уже бьет солнце. И удивилась вяло — как же так, она же недолго здесь пробыла. Ах да, перетекло ее время… И вспомнила, что обоз отправляется утром. Тут раздался бешеный стук в двери, и послышался голос Радича:
— Эй! Выходи! Уходить надо! — войти он не решался.
Цыганочка помедлила еще чуточку, сказала матери:
— Я буду помнить про тебя, и жалеть, — повернулась и вышла наружу. Здесь в нее вцепился Радич, потащил по тропинке, убиваясь: «Как я мог уснуть!» Она послушно торопилась, но думала о другом, и даже когда выяснилось, что обоз уже ушел, осталась равнодушной. Радич велел ей ждать здесь, перед дворцом, и ушел. Цыганочка и ждала, ничуть не переживая, хотя молодой цыган отсутствовал долго. Потом он вернулся на лохматом цыганском коньке, усадил ее в седло впереди себя и принялся нахлестывать бедную животину.
Они проезжали маленькие селения, и всюду несчастный Радич спрашивал, далеко ли обоз. В одном из селений им сказали, что они, если поторопятся, могут нагнать его у Переметного поля, и цыган принялся с новой силой нахлестывать коня. Но ничто не вечно: едва выехав из лесу на Переметное поле, конь под ними завалился на бок и захрипел. Поднявшись на ноги, Цыганочка некоторое время наблюдала, как Радич хлопочет вокруг конька, пытаясь поднять его, и спокойно пошла дальше, через поле, отметив про себя, что он закричал вдруг далеко позади: «Куда ты? Не ходи!» — но подумала только, что она это уже слышала.
Цыганочка миновала могилу фельдмаршала с обломками пушки и вступила на дорогу через болото. Она была уверена, что догонит обоз — когда конек завалился, ей показалось, что она увидела мелькнувшую между деревьев на другой стороне поля телегу. Но она шла и шла, а обоза все не было. Потом появилось на дороге странное существо с арбузно-круглой головой, в чем-то пятнистом, и направлялось оно прямо к ней навстречу. Цыганочка не боялась, пока не увидела его глаза — черные, с прорезанным вертикально белым зрачком. Тогда она запоздало поняла, что перед нею Ботало, и закричала отчаянным криком, но глаза уже сверлили ее, лишая воли, а губы зашевелились, произнося что-то не очень понятное и путаное, но как будто умное, и ей интересно стало. Она замолчала, стала вслушиваться. Говорило Ботало гнусаво и без выражения, время от времени в нем как будто что-то прокручивалось со странным неживым шорохом, обрывая речь на полуслове:
— Куда ты хшш…хшш существо торопишься. Всю жизнь — торопишься. Но если жизнь есть движе хшш…хшш ние, то всякое движение стремится к некоему пределу. А истинный хшш…хшш предел всякому движению есть покой хшш…хшш. Зачем же так много двигаться, чтобы хшш…хшш достичь недвижимости. Надо просто оста хшш…хшш новиться. Я могу дать тебе покой сразу хшш…хшш сейчас. Покой созерцание безропотность хшш…хшш вот истинные ценности. Ничего не надо решать хшш…хшш ни о чем не надо тревожиться. За тебя все решат о тебе позаботятся. Только смотри созер хшш…хшш цай постигай. Пойдем со мной хшш…хшш я устрою твою жизнь по-новому. Не верь разговорам несведущих. Хшш…хшш у меня хорошо…
Цыганочке было приятно верить Боталу. Ему хотелось верить. Она сделала шаг, другой — и пошла за ним, как привязанная, прямо в болото, по которому Ботало шло словно посуху.
Когда на крик подбежали люди с обоза, который действительно был недалеко, они только успели увидеть, как сомкнулась над ее головою болотная ржавая ряска. Приварок рвался спасать ее, лез в болотную жижу, но его удержали. И правильно: незачем пропадать обоим, а Цыганочку уже не вернешь.
Сметлив и Верен, возвратившись в город, снова остановились на постоялом дворе у Грымзы Молотка. Не те они вернулись, что уходили: позадумчивей стали, помолчаливее. Даже Сметлив, которого на обратном пути грело ожидание встречи с Цыганочкой, а о Верене и говорить ничего.
Обнаружилось, что денег у них опять нет, и Верен засел за сети, а Сметлив целых два дня ходил кругами вокруг дома Цыганочки, надеясь на случайную встречу. Но она так и не состоялась. А на третий день его окликнул Учитель. Увидев отца Цыганочки, Сметлив сначала обрадовался, но тут же сердце его сжалось от недоброго предчувствия: Учитель выглядел постаревшим, во взгляде была боль. «Что-то с Цыганочкой», — подумал Сметлив, но нашел в себе силы вежливо поздороваться:
— Долгих лет!
Учитель не ответил на приветствие и не стал ждать вопроса. Он сказал:
— Нет больше Цыганочки… — и подбородок его задрожал.
— Как — нет? — Сметлив уже ожидал плохого, но не настолько.
— А так… — И рассказал ему Учитель, как нашел недавно на столе у себя записку, что Цыганочка с соляным обозом едет в Семихолм, и с обозом же вернется. Но обоз вернулся три дня назад, а она — нет…
— Так может… — начал Сметлив, но Учитель его перебил:
— Обозники слышали ее крик. Но когда вернулись — увидели, только, как утащило Цыганочку Ботало.
— Ботало? — Сметлив задыхался. — Что же она — отстала?
Учитель пожал плечами: вроде бы так.
— А зачем она вообще поехала?
— Мать ее там, в Семихолме…
Темень стояла в глазах у Сметлива, не знал он теперь, куда идти и что делать. Хорошо, Учитель сказал:
— Пойдем ко мне, посидим…
Они долго пили старое вино, и потихоньку вернулась к Сметливу способность соображать. Стал он вспоминать, что рассказывал про Ботало Смел, выпытывать недостающее у Учителя. Тот отвечал безразлично, не видя в вопросах Сметлива пользы, но рассказал однако, что люди, попавшие в лапы к Боталу, не совсем мертвы — если Ботало лопнет, они вернутся к жизни, хотя это, так сказать, теория. А на деле ни разу никто одолеть Ботало не смог. Само же оно помрет нескоро — живет Ботало и по четыреста, и по пятьсот лет, а нынешнее совсем еще новенькое, меньше века. Возникает эта тварь сама по себе, из болотных газов, мертвых корней и грязи, а потом при удобном случае выходит на свет.
— А вот насчет одолеть… Что для этого нужно?
Э-э… Пустое дело. Ботало считает, что оно всегда во всем право и терпеть не может, если ему возражают. И даже не возражают, а хотя бы просто отвечают. Оно ужасно тогда раздражается и может лопнуть, но как это — никто никогда не видел. Потому что от взгляда Ботала человек цепенеет. Были умники, говорили: глаза, мол, надо закрыть — и все в порядке. Да только их и видели: Ботало и болтовней своей затаскивает.
— Но зачем это все Боталу нужно?
Смут его знает. Говорят, искренне Ботало верит, что призвано дать людям счастье. А счастье понимает по-своему. И поскольку люди не понимают Ботало, оно затаскивает их в свое счастье болотное силком. Э-эх, да что говорить об этом. Все равно толку нет. Цыганочку не вернешь, одно остается — бобылем век доживать…
До ночи просидели они, а потом Сметлив пошел на постоялый двор — пьяноватый, но на удивление трезвый в каком-то уголке головы. Там он снова и снова вспоминал все, что говорил Учитель про Ботало. Какая-то догадка посетила Сметлива во время его рассказа, или не догадка, а только тень догадки — но что-то такое мелькнуло, что показалось исключительно важным, важнее даже, чем постигшее их обоих горе. Что бы такое могло быть?
Когда он вернулся, Верен уже спал. Сметлив не стал его будить, а лег потихоньку и стал думать. Сам не заметил, как уснул, а на следующее утро проснулся с той же мыслью, и крутил ее так и эдак весь день, чем бы ни занимался — обедал или пил брагу, гулял по ярмарке или ставил сеть в Живой Паводи (поскольку возобновил свой договор с Грымзой Молотком). Но в тот день ни до чего не додумался.
Как и на следующий.
Как и на третий.
Тогда он отчаялся и стал просто горевать, безуспешно заливая горе ячменной брагой. А наутро через день или два, гуляя по ярмарке и равнодушно взирая на товары, вдруг подумал, что на ней чего-то не хватает. Попытался вспомнить — чего, и не вспомнил. Хотел отбросить бездельную заковыку, про которую и думать-то стыдно, когда горе такое, но она никак не отлипала. Тогда Сметлив стал вспоминать как все было: вот здесь, у этого прилавка стояла Цыганочка, когда он увидел ее с яблоком в руке. Там, дальше, рядком сидели могулы. А вот тут был… был… ах, да. Мужик с попугаем. Сметлив над ними до слез смеялся. Мужик с попугаем?!
И все в единый момент встало в его голове на места. Тень догадки окрепла и превратилась в счастливую мысль, в удивительный шанс, позволявший еще надеяться. Поняв это, Сметлив кинулся к первой попавшейся тетке, скучавшей над кучкой молодых огурцов:
— Слушай, тетенька, а где тот мужик — ну, помнишь? — с попугаем тут все торчал.
Торговка оказалась словоохотливой:
— Это какой же с попугаем? Желток, што ль? Дома сидит, небось, где ж ему быть. А на што он тебе?
— Попугая хочу купить, — нетерпеливо ответил Сметлив. — Где он живет, скажи!
Но тетка не отпустила его прежде, чем поведала, заходясь от смеха, что попугая этого продал дураку Желтку моряк-эльмаран за сумасшедшие деньги — сказал, слышь, будто он будущее предсказывает. Пока Желток понял, что его обманули, корабля того уже — ищи-свищи! А Желток поклялся, что вернет свои деньги назад. Вот и торчал на ярмарке чуть не месяц, думал — еще дурак найдется. Только недавно ходить перестал. А живет он…
Выяснив все что нужно, Сметлив отправился на Потрошку — район городской бедноты. Там он довольно долго плутал среди узких кривых улиц, завалившихся плетней и просторных, как озера, луж, пока нашел наконец требуемый дом. Хозяин встретил его хмуро:
— Ну, я Желток. Чего надо?
— Попугая хочу купить.
Желток сжал мосластые кулаки:
— Издеваешься, хвост собачий?
— Нет, я серьезно.
— Хм… — Желток поскреб в затылке. — А цену знаешь?
— Знаю. Она меня устраивает. Попугай-то — жив?
— Жив, жив… Что ему станет? Прям сейчас заберешь?
— Сейчас у меня денег с собой нет.
— Ну вот, как будут — так и приходи, — и злой Желток с треском захлопнул дверь у Сметлива перед носом.
Опять все уперлось в деньги. Но случай был такой, что стоило плюнуть на все. Пятьдесят монет он занял у Учителя — ничего ему не объясняя. Еще семьдесят одолжил у Грымзы Молотка. Последние тридцать отнял у Верена, успевшего продать пару сетей. Верен возмущался, что нечем будет платить за комнату, но Сметлив не слушал. А когда он явился со своей покупкой, Верен вообще вышел из себя. Он спросил сухо и коротко:
— Ты что, сдурел?
— Сдур-рел? — подхватил попугай с довольным видом.
Сметлив молча сел за стол с попугаем на плече, взял кусочек сахара на ладонь и подставил ему. Тот принялся долбить сахар клювом, удовлетворенно мурлыкая:
— Сахар-рок, сахар-рок…
— На кой Смут он тебе пригодился? — не унимался Верен.
— Пр-ригодился! — торжествующе заорал попугай.
— Пригодился, — рассеянно подтвердил Сметлив. Он думал о том, что завтра надо выходить, а Верена брать не стоит — одному не опаснее, чем вдвоем. Смел ведь говорил, что двоих Ботало тоже забалтывает. Да и незачем Верену рисковать…
— Объясни наконец, что ты придумал? — Верен уже почувствовал, что все это неспроста.
— Пр-ридумал, пр-ридумал, — деловито заметил попугай, приканчивая сахар.
— Да нет, ничего, — так же рассеянно ответил Сметлив. И вспомнил вдруг: — Чуть не забыл. Смел записку мне отдал — ну, ту, для Черного норика, — полез в карман. — Ты забери ее, если…
— Что — «если»? — Верен уже не на шутку встревожился. — Долго ты мне будешь голову морочить?
— Нет, недолго, — спокойно ответил Сметлив.
Хозяин постоялого двора в Прогалине, одинокий занюханный мужичок, долго уговаривал Сметлива продать ему попугая. «Хоть с ним поговорить…» — жаловался он, и отвел гостю лучшую комнату, и угощал старательно. Да, по правде, других постояльцев и не было. Но Сметлив был непреклонен.
Утром, когда он собрался уходить, хозяин всполошился, сообразив наконец, куда тот собирается:
— Да ты что, рехнулся? Там же Ботало!
— Вот и хорошо, что Ботало, — Сметлив рассчитался за все и добавил хозяину в утешение: — Если вернусь — просто так отдам тебе попугая, будешь его в серебряной клетке держать.
Хозяин, глядя на него, как на покойника, мелко потряс головой и утер пальцем уголок глаза.
Миновав поселок, Сметлив пошел по дороге через болота — по мосткам, по гатям, и жалобно глазели на него кусты-глазастики.
— Ничего, — сказал он им, — скоро или я с вами буду, или вы со мной.
Сметлив шел, пристально глядя по сторонам и стараясь представить, как появится Ботало. Тут ему повезло: уловив боковым зрением движение впереди-слева, он остановился, всмотрелся. Ботало всплыло из жижи верхом на пузыре болотного газа, который тут же и лопнул, но оно, соскользнув с пузыря, уже шагало к дороге, и ни частичка грязи к нему не липла. Попугай сидел смирно, Сметлив решил не двигаться, и пока Ботало шло к нему навстречу, хорошо его разглядел: и пятнистый балахон со стоячим воротничком, и тряпочку с хитрым узлом на шее, и плетеные из коры башмаки. Морда у Ботала была плоская, бородавчатая, с толстыми щеками и безгубым ртом. На круглой голове — прилизанные светлые волосики. Оно шло, ничуть не удивляясь, что жертва не кричит и пытается бежать. А как подошло — вцепилось в Сметлива белыми зрачками, и почувствовал он, что цепенеет, и последняя мысль была — что вот и все, теперь одна надежда — на попугая. Он смутно ощущал еще, как тот топчется на плече, разглядывая Ботало.
А оно завело свою песню:
— Куда ты хшш…хшш существо торопишься. Всю жизнь…
— Тор-ропишься, — деловито вставил попугай.
— …торопишься. Но если жизнь есть движе хшш…хшш ние, то всякое движение стремится…
— Стр-ремится, — удовлетворенно подтвердил попугай и старательно воспроизвел: — Движе хшш…хшш ние.
Тут Ботало бросило на него недовольный взгляд, но не стало отвлекаться:
— …к некоему пределу. А истинный хшш…хшш предел всякому движе…
— Пр-редел! Истинный пр-редел! — входя во вкус, заорал попугай, так что Ботало вздрогнуло и заторопилось:
— …нию есть покой хшш…хшш.
— Хшш…хшш, — передразнил его попугай.
Ботало уже рассердилось, плоская морда пошла красными пятнами, бородавки потемнели. Оно уставилось на попугая, стараясь лишить это странное существо воли, но попугай, скромно наклонив голову, стал искаться у себя на груди. Ботало вновь обратилось к главному предмету:
— Зачем же так много двигаться чтобы хшш…хшш достичь недвижимости, — говоря, оно поневоле косилось на попугая, ожидая, что тот снова встрянет, и Сметлив почувствовал, что пелена начала понемногу сползать. — Надо просто оста хшш…хшш новиться.
— Пр-росто! Пр-росто! Пр-росто! — попугай неожиданно будто взорвался, и так же вдруг сошел на нет: — Хшш… хшш…
Этого Ботало не перенесло. Оно вперилось в противника пылающими белыми зрачками и повторило:
— Надо просто оста хшш…хшш новиться.
— Пр-росто, — согласился попугай, польщенный вниманием.
— Я могу дать тебе покой сразу хшш…хшш сейчас.
— Ср-разу… — попугай, похоже, размышлял, нужен ли ему покой сразу и сейчас.
Сметлив окончательно пришел в себя, огляделся и осторожно, не делая резких движений, пересадил попугая с плеча на ветку худосочной болотной осины — Ботало даже не заметило. Теперь ему нужно было во что бы то ни стало доконать неожиданного противника. Сметлив тихонько отошел подальше, наблюдая этот невероятный поединок со стороны. На Ботало уже страшно было глядеть: оно раздулось, морда вся пылала пятнами, бородавки стали вишневыми.
— Покой созерцание безропотность хшш…хшш вот истинные…
— Созер-рцание! Безр-ропотность! Ср-разу! — почувствовав себя в центре внимания, попугай теперь старался вовсю.
— Хшш…хшш вот истинные ценности. Ничего не надо решать… — Ботало стало повторяться. А попугай, в восторге от столь приятного собеседника, опрокинулся и повис, раскачиваясь, вниз головой, старательно поддерживая в то же время разговор:
— Р-решать безр-ропотность! Ср-разу!
— Хшш…хшш ни о чем не надо тревожиться.
— Тр-ревожиться созер-рцание! Пр-росто! — теперь попугай раскачивался на одной лапе, Сметлив задыхался от хохота, а Ботало раздулось до угрожающих размеров и гнусавый его голос теперь доносился как из бочки:
— За тебя все решат о тебе позаботятся.
— Р-решат! — судя по тону, попугай всю жизнь мечтал, чтобы за него все решали.
— Только смотри созер хшш…хшш цай постигай.
— Смотр-ри! — попугай вернулся в исходное положение и, отвернувшись от Ботала, поглядел на Сметлива: — Сахар-рок, — бормотнул он, требуя награды за отличную работу. Но Ботало вновь завладело его вниманием, хотя уже стало трудно понимать, что оно говорит:
— Хшш…хшш цай постигай. Я устрою хшш…хшш твою жизнь…
— Устр-рою. — Попугаю не нравилось, что ему не дают сахарок.
— Не верь хшш…хшш несведущим… — Ботало еле-еле добиралось до конца своей коронной речи.
— Не вер-рь! Не вер-рь! Не вер-рь! — попугай, видимо, решил, что на сахарок еще малость не доработал и принялся стараться пуще прежнего. Но этого, по всему, уже и не требовалось. Последние слова раздувшееся вдвое Ботало едва выговорило, с трудом ворочая языком:
— Хшш…хшш у меня хор-р-рош-шо…
— Хор-рошо! — радостно подхватил попугай, и в этот момент Ботало лопнуло. Звук был такой, как будто в болото с большой высоты сбросили плашмя мельничный жернов. При этом Ботало разлетелось на тысячу кусков, как если бы было внутри пустым. Да, наверное, так оно и было. Попугай же, оскорбленный такой невоспитанностью, завертел головой и впервые заорал по-своему, по-попугайски, выражая возмущение. Сметлив глядел, не веря глазам. Он подошел поближе — куски Ботала слегка дымились и еще подергивались. Сметлива передернуло от отвращения. Стараясь не наступать на них, он снял продолжавшего орать попугая с ветки, поцеловал в клюв и усадил к себе на плечо. Достал из кармана кусочек сахара — попугай немедленно успокоился и замурлыкал: «Сахар-рок, сахар-рок…»
Сметлив огляделся. Кусты-глазастики пропали вместе с колдовством проклятого Ботала, а из болота, кто ругаясь, кто плача, выбирались люди, все в грязи и тине. Кого здесь только не было! Мужчины и женщины, молодые и старые, совсем дети — Ботало не брезговало никем. Сметлив кому-то помогал, кого-то поддерживал, и всем говорил: «Идите в Прогалину, там в постоялом дворе есть баня. Идите в Прогалину…» Он выискивал Цыганочку, вглядывался в лица, перемазанные грязью, но не находил. Тогда он пошел через болото в сторону Переметного поля, навстречу ему брели и брели люди, которых он спас, и всем он повторял то же самое: «Идите в Прогалину, там в постоялом дворе баня…»
Идти пришлось довольно долго, пока навстречу показалась знакомая фигура. Всего остального в Цыганочке было не узнать — платье покрыто коркой полузасохшей грязи, лицо вымазано, волосы — ее чудесные волосы! — слиплись и висели серыми сосульками. Он обнял ее — она заплакала, уткнувшись в грудь. А потом подняла блестящие черные глаза и сказала:
— Я знала, что ты придешь, — и показала ему кольцо с черным лавовым стеклом, выпачканное грязью.
Что творилось в тот день на постоялом дворе в Прогалине! Это был не праздник — это было воскрешение из мертвых! Поселок вздохнул, выпрямился, люди ходили туда и сюда безо всякой цели, просто потому, что ничего теперь не боялись. Вовсю топилась баня, все прибывающие направлялись сначала туда, а потом, отмывшись и приведя в порядок одежду — прямо за столы, где рекой лилась ячменная брага. Хозяин, занюханный мужичок, гляделся теперь орлом, он оказался боек и щедр: у кого нечем было платить, угощал за свой счет, не веря еще вполне счастью. Ботало лопнуло! Лопнуло! Такого еще никогда не случалось, и хозяин снова и снова рассказывал, как пришел к нему человек с попугаем, что говорил он и как пожалел его хозяин, провожая в опасный путь.
А где же сам человек с попугаем? Кто-то вспомнил что видел его идущим в сторону Переметного поля. Но хозяин уверил всех: он вернется сюда непременно. Он обещал. Такой не обманет. И действительно, вскоре после обеда человек с попугаем вошел в постоялый двор с девушкой, видно, тоже выбравшейся из болота. Все кинулись к нему, девушку окружили женщины и тут же утащили в баню, а Сметлива мужики усадили за самый почетный стол в середине бражной. Каждый хотел выпить с ним на дружбу, и когда Цыганочка вернулась, он уже был слегка навеселе.
И пошел пир, как пожар и потоп. Хозяин, сам изрядно накачавшийся, не успевал открывать бочки с брагой, поминутно вскакивая и прося не занимать его место рядом со Сметливом. В дальнем углу бражной пели, у стойки плясали, кто-то, забравшись на стол с бокалом браги в руке, пытался перекричать гам словами о героизме и подвигах. Потом все, будто сговорившись, схватили Сметлива и на руках понесли его через все селение при свете факелов, а он смеялся и отбивался, но его не отпустили раньше, чем протащили в оба конца Прогалины и торжественно внесли снова в бражную. Здесь от него потребовали сказать речь. Он забрался на скамью и сказал:
— Нет больше Ботала. Лопнуло! Только я здесь не главный. Вон кто главный, — он показал на попугая, который бродил по стойке, выбирая, какой кусочек сахара поклевать: хозяин угостил его щедро. — Я купил его за сто пятьдесят монет, но вам отдаю даром — эта птица теперь не имеет цены. Пусть она живет в этом постоялом дворе, и если опять заведется Ботало — у вас будет на него управа. Говорят, попугаи живут очень долго. Так выпейте за его здоровье и пожелайте ему долгих лет!
— Алай! — подхватили бражники. — Алай попугаю!
Потом слово взял хозяин. Он сказал:
— Бесценный дар принес наш спаситель в Прогалину. Клянусь Водом, я закажу для этой чудесной птицы серебряную клетку и буду кормить только лучшим сахаром. Но я не согласен, чтобы герой ушел без награды. Ни один из нас не способен заплатить за птицу ее настоящую цену — попробуем вместе! — Он схватил со стойки поднос, полез в карман и высыпал горсть монет, а потом пошел с подносом по кругу. Все бросали кто сколько мог, и когда хозяин вернулся к столу, за которым сидел Сметлив, на подносе была уже целая горка. — Это, — сказал хозяин с глубоким поклоном, — прими как долг благодарности от нашего поселка, избавленного тобою от страха, и от тех, кого ты спас.
После этого Летеста прожила дома два, и три дня, ожидая, когда остановится это кружение. Но ничего не менялось, и сыпался, сыпался в воронку мелкий песок, особенно если дочь и муж были рядом. А почувствовала она себя действительно лучше — сил прибавилось, разгладились под глазами паутинки морщин. Значит, подействовало? Но как? А кружение под сердцем все не останавливалось. Тут уж она испугалась и, набравшись решимости, все рассказала Дробичу. Что тут было! Он готов был убить ее, но сказал, что завтра все выяснит — может, заклятие можно снять. А назавтра пришел мрачнее тучи и, усадив ее в дальнем углу, стал читать Черную книгу — то, что она не успела перевести.
Вот тут-то она и поняла, в какой кошмар угодила. Люди, околдованные этим заклятием, назывались Пожирателями Жизней, их или убивали, или изгоняли прочь, подальше от других. Колдуны пользовались им, чтобы отомстить злейшим врагам. Но самое страшное Дробич прочитал в конце. Всего одно слово: «Неснимаемо». Правда, было там с новой строки и еще три слова: «Секрет хранят норики». Однако больше Дробич узнать ничего не смог.
Сказал он ей — уходи. Сама уходи, от людей подальше, иначе тебя убьют. Тот песок, что чувствуешь ты — это время чужих жизней. Тебе этого не простят.
Дробич забрал дочку, и навсегда уехал из хорошенького домика, из города, из Всхолмья. А она пожила немного — и стала ловить на себе косые взгляды соседей. Тогда, не дожидаясь худшего, она бросила домик и отыскала брошенную хижину в Гнилой балке. Там нашел ее старый поклонник, неудачливый соперник Дробича по имени Корич. Она ему честно все рассказала, он сказал — ну и пусть. Мол, его любовь сильнее любых заклятий. Теперь совсем уже дряхлый стал, старый… А ведь моложе ее. Он ей еду носил, иногда ночевать оставался. Но теперь все реже приходит — видно, пожить еще хочет.
А она — знает, что давно ей надо убить себя, прекратить эту муку. Но все никак не решится, хотя надежды нет никакой. Так и осталась — молодой, красивой, но для всех живущих хуже чумы. Хотя, Корич еще остался…
— А как же… — начала Цыганочка, но замолчала — все было очевидно и страшно.
— А никак, — ответила Летеста. — Послушала — и ступай. Ступай, а то чувствую — сыпется песочек. Твоя жизнь в меня перетекает. А зачем она мне? Мучиться подольше? Ступай, только… Ты уж меня прости — поцелую я тебя разочек, а потом иди.
Она встала, подошла вплотную к Цыганочке (та с места сдвинуться не могла) и крепко поцеловала в губы. Потом отшатнулась и сказала через силу:
— Иди теперь. Спасибо, что навестила…
У Цыганочки от ее поцелуя потемнело в глазах, а когда вернулось зрение, то она увидела вдруг, что в окошко хижины уже бьет солнце. И удивилась вяло — как же так, она же недолго здесь пробыла. Ах да, перетекло ее время… И вспомнила, что обоз отправляется утром. Тут раздался бешеный стук в двери, и послышался голос Радича:
— Эй! Выходи! Уходить надо! — войти он не решался.
Цыганочка помедлила еще чуточку, сказала матери:
— Я буду помнить про тебя, и жалеть, — повернулась и вышла наружу. Здесь в нее вцепился Радич, потащил по тропинке, убиваясь: «Как я мог уснуть!» Она послушно торопилась, но думала о другом, и даже когда выяснилось, что обоз уже ушел, осталась равнодушной. Радич велел ей ждать здесь, перед дворцом, и ушел. Цыганочка и ждала, ничуть не переживая, хотя молодой цыган отсутствовал долго. Потом он вернулся на лохматом цыганском коньке, усадил ее в седло впереди себя и принялся нахлестывать бедную животину.
Они проезжали маленькие селения, и всюду несчастный Радич спрашивал, далеко ли обоз. В одном из селений им сказали, что они, если поторопятся, могут нагнать его у Переметного поля, и цыган принялся с новой силой нахлестывать коня. Но ничто не вечно: едва выехав из лесу на Переметное поле, конь под ними завалился на бок и захрипел. Поднявшись на ноги, Цыганочка некоторое время наблюдала, как Радич хлопочет вокруг конька, пытаясь поднять его, и спокойно пошла дальше, через поле, отметив про себя, что он закричал вдруг далеко позади: «Куда ты? Не ходи!» — но подумала только, что она это уже слышала.
Цыганочка миновала могилу фельдмаршала с обломками пушки и вступила на дорогу через болото. Она была уверена, что догонит обоз — когда конек завалился, ей показалось, что она увидела мелькнувшую между деревьев на другой стороне поля телегу. Но она шла и шла, а обоза все не было. Потом появилось на дороге странное существо с арбузно-круглой головой, в чем-то пятнистом, и направлялось оно прямо к ней навстречу. Цыганочка не боялась, пока не увидела его глаза — черные, с прорезанным вертикально белым зрачком. Тогда она запоздало поняла, что перед нею Ботало, и закричала отчаянным криком, но глаза уже сверлили ее, лишая воли, а губы зашевелились, произнося что-то не очень понятное и путаное, но как будто умное, и ей интересно стало. Она замолчала, стала вслушиваться. Говорило Ботало гнусаво и без выражения, время от времени в нем как будто что-то прокручивалось со странным неживым шорохом, обрывая речь на полуслове:
— Куда ты хшш…хшш существо торопишься. Всю жизнь — торопишься. Но если жизнь есть движе хшш…хшш ние, то всякое движение стремится к некоему пределу. А истинный хшш…хшш предел всякому движению есть покой хшш…хшш. Зачем же так много двигаться, чтобы хшш…хшш достичь недвижимости. Надо просто оста хшш…хшш новиться. Я могу дать тебе покой сразу хшш…хшш сейчас. Покой созерцание безропотность хшш…хшш вот истинные ценности. Ничего не надо решать хшш…хшш ни о чем не надо тревожиться. За тебя все решат о тебе позаботятся. Только смотри созер хшш…хшш цай постигай. Пойдем со мной хшш…хшш я устрою твою жизнь по-новому. Не верь разговорам несведущих. Хшш…хшш у меня хорошо…
Цыганочке было приятно верить Боталу. Ему хотелось верить. Она сделала шаг, другой — и пошла за ним, как привязанная, прямо в болото, по которому Ботало шло словно посуху.
Когда на крик подбежали люди с обоза, который действительно был недалеко, они только успели увидеть, как сомкнулась над ее головою болотная ржавая ряска. Приварок рвался спасать ее, лез в болотную жижу, но его удержали. И правильно: незачем пропадать обоим, а Цыганочку уже не вернешь.
Сметлив и Верен, возвратившись в город, снова остановились на постоялом дворе у Грымзы Молотка. Не те они вернулись, что уходили: позадумчивей стали, помолчаливее. Даже Сметлив, которого на обратном пути грело ожидание встречи с Цыганочкой, а о Верене и говорить ничего.
Обнаружилось, что денег у них опять нет, и Верен засел за сети, а Сметлив целых два дня ходил кругами вокруг дома Цыганочки, надеясь на случайную встречу. Но она так и не состоялась. А на третий день его окликнул Учитель. Увидев отца Цыганочки, Сметлив сначала обрадовался, но тут же сердце его сжалось от недоброго предчувствия: Учитель выглядел постаревшим, во взгляде была боль. «Что-то с Цыганочкой», — подумал Сметлив, но нашел в себе силы вежливо поздороваться:
— Долгих лет!
Учитель не ответил на приветствие и не стал ждать вопроса. Он сказал:
— Нет больше Цыганочки… — и подбородок его задрожал.
— Как — нет? — Сметлив уже ожидал плохого, но не настолько.
— А так… — И рассказал ему Учитель, как нашел недавно на столе у себя записку, что Цыганочка с соляным обозом едет в Семихолм, и с обозом же вернется. Но обоз вернулся три дня назад, а она — нет…
— Так может… — начал Сметлив, но Учитель его перебил:
— Обозники слышали ее крик. Но когда вернулись — увидели, только, как утащило Цыганочку Ботало.
— Ботало? — Сметлив задыхался. — Что же она — отстала?
Учитель пожал плечами: вроде бы так.
— А зачем она вообще поехала?
— Мать ее там, в Семихолме…
Темень стояла в глазах у Сметлива, не знал он теперь, куда идти и что делать. Хорошо, Учитель сказал:
— Пойдем ко мне, посидим…
Они долго пили старое вино, и потихоньку вернулась к Сметливу способность соображать. Стал он вспоминать, что рассказывал про Ботало Смел, выпытывать недостающее у Учителя. Тот отвечал безразлично, не видя в вопросах Сметлива пользы, но рассказал однако, что люди, попавшие в лапы к Боталу, не совсем мертвы — если Ботало лопнет, они вернутся к жизни, хотя это, так сказать, теория. А на деле ни разу никто одолеть Ботало не смог. Само же оно помрет нескоро — живет Ботало и по четыреста, и по пятьсот лет, а нынешнее совсем еще новенькое, меньше века. Возникает эта тварь сама по себе, из болотных газов, мертвых корней и грязи, а потом при удобном случае выходит на свет.
— А вот насчет одолеть… Что для этого нужно?
Э-э… Пустое дело. Ботало считает, что оно всегда во всем право и терпеть не может, если ему возражают. И даже не возражают, а хотя бы просто отвечают. Оно ужасно тогда раздражается и может лопнуть, но как это — никто никогда не видел. Потому что от взгляда Ботала человек цепенеет. Были умники, говорили: глаза, мол, надо закрыть — и все в порядке. Да только их и видели: Ботало и болтовней своей затаскивает.
— Но зачем это все Боталу нужно?
Смут его знает. Говорят, искренне Ботало верит, что призвано дать людям счастье. А счастье понимает по-своему. И поскольку люди не понимают Ботало, оно затаскивает их в свое счастье болотное силком. Э-эх, да что говорить об этом. Все равно толку нет. Цыганочку не вернешь, одно остается — бобылем век доживать…
До ночи просидели они, а потом Сметлив пошел на постоялый двор — пьяноватый, но на удивление трезвый в каком-то уголке головы. Там он снова и снова вспоминал все, что говорил Учитель про Ботало. Какая-то догадка посетила Сметлива во время его рассказа, или не догадка, а только тень догадки — но что-то такое мелькнуло, что показалось исключительно важным, важнее даже, чем постигшее их обоих горе. Что бы такое могло быть?
Когда он вернулся, Верен уже спал. Сметлив не стал его будить, а лег потихоньку и стал думать. Сам не заметил, как уснул, а на следующее утро проснулся с той же мыслью, и крутил ее так и эдак весь день, чем бы ни занимался — обедал или пил брагу, гулял по ярмарке или ставил сеть в Живой Паводи (поскольку возобновил свой договор с Грымзой Молотком). Но в тот день ни до чего не додумался.
Как и на следующий.
Как и на третий.
Тогда он отчаялся и стал просто горевать, безуспешно заливая горе ячменной брагой. А наутро через день или два, гуляя по ярмарке и равнодушно взирая на товары, вдруг подумал, что на ней чего-то не хватает. Попытался вспомнить — чего, и не вспомнил. Хотел отбросить бездельную заковыку, про которую и думать-то стыдно, когда горе такое, но она никак не отлипала. Тогда Сметлив стал вспоминать как все было: вот здесь, у этого прилавка стояла Цыганочка, когда он увидел ее с яблоком в руке. Там, дальше, рядком сидели могулы. А вот тут был… был… ах, да. Мужик с попугаем. Сметлив над ними до слез смеялся. Мужик с попугаем?!
И все в единый момент встало в его голове на места. Тень догадки окрепла и превратилась в счастливую мысль, в удивительный шанс, позволявший еще надеяться. Поняв это, Сметлив кинулся к первой попавшейся тетке, скучавшей над кучкой молодых огурцов:
— Слушай, тетенька, а где тот мужик — ну, помнишь? — с попугаем тут все торчал.
Торговка оказалась словоохотливой:
— Это какой же с попугаем? Желток, што ль? Дома сидит, небось, где ж ему быть. А на што он тебе?
— Попугая хочу купить, — нетерпеливо ответил Сметлив. — Где он живет, скажи!
Но тетка не отпустила его прежде, чем поведала, заходясь от смеха, что попугая этого продал дураку Желтку моряк-эльмаран за сумасшедшие деньги — сказал, слышь, будто он будущее предсказывает. Пока Желток понял, что его обманули, корабля того уже — ищи-свищи! А Желток поклялся, что вернет свои деньги назад. Вот и торчал на ярмарке чуть не месяц, думал — еще дурак найдется. Только недавно ходить перестал. А живет он…
Выяснив все что нужно, Сметлив отправился на Потрошку — район городской бедноты. Там он довольно долго плутал среди узких кривых улиц, завалившихся плетней и просторных, как озера, луж, пока нашел наконец требуемый дом. Хозяин встретил его хмуро:
— Ну, я Желток. Чего надо?
— Попугая хочу купить.
Желток сжал мосластые кулаки:
— Издеваешься, хвост собачий?
— Нет, я серьезно.
— Хм… — Желток поскреб в затылке. — А цену знаешь?
— Знаю. Она меня устраивает. Попугай-то — жив?
— Жив, жив… Что ему станет? Прям сейчас заберешь?
— Сейчас у меня денег с собой нет.
— Ну вот, как будут — так и приходи, — и злой Желток с треском захлопнул дверь у Сметлива перед носом.
Опять все уперлось в деньги. Но случай был такой, что стоило плюнуть на все. Пятьдесят монет он занял у Учителя — ничего ему не объясняя. Еще семьдесят одолжил у Грымзы Молотка. Последние тридцать отнял у Верена, успевшего продать пару сетей. Верен возмущался, что нечем будет платить за комнату, но Сметлив не слушал. А когда он явился со своей покупкой, Верен вообще вышел из себя. Он спросил сухо и коротко:
— Ты что, сдурел?
— Сдур-рел? — подхватил попугай с довольным видом.
Сметлив молча сел за стол с попугаем на плече, взял кусочек сахара на ладонь и подставил ему. Тот принялся долбить сахар клювом, удовлетворенно мурлыкая:
— Сахар-рок, сахар-рок…
— На кой Смут он тебе пригодился? — не унимался Верен.
— Пр-ригодился! — торжествующе заорал попугай.
— Пригодился, — рассеянно подтвердил Сметлив. Он думал о том, что завтра надо выходить, а Верена брать не стоит — одному не опаснее, чем вдвоем. Смел ведь говорил, что двоих Ботало тоже забалтывает. Да и незачем Верену рисковать…
— Объясни наконец, что ты придумал? — Верен уже почувствовал, что все это неспроста.
— Пр-ридумал, пр-ридумал, — деловито заметил попугай, приканчивая сахар.
— Да нет, ничего, — так же рассеянно ответил Сметлив. И вспомнил вдруг: — Чуть не забыл. Смел записку мне отдал — ну, ту, для Черного норика, — полез в карман. — Ты забери ее, если…
— Что — «если»? — Верен уже не на шутку встревожился. — Долго ты мне будешь голову морочить?
— Нет, недолго, — спокойно ответил Сметлив.
Хозяин постоялого двора в Прогалине, одинокий занюханный мужичок, долго уговаривал Сметлива продать ему попугая. «Хоть с ним поговорить…» — жаловался он, и отвел гостю лучшую комнату, и угощал старательно. Да, по правде, других постояльцев и не было. Но Сметлив был непреклонен.
Утром, когда он собрался уходить, хозяин всполошился, сообразив наконец, куда тот собирается:
— Да ты что, рехнулся? Там же Ботало!
— Вот и хорошо, что Ботало, — Сметлив рассчитался за все и добавил хозяину в утешение: — Если вернусь — просто так отдам тебе попугая, будешь его в серебряной клетке держать.
Хозяин, глядя на него, как на покойника, мелко потряс головой и утер пальцем уголок глаза.
Миновав поселок, Сметлив пошел по дороге через болота — по мосткам, по гатям, и жалобно глазели на него кусты-глазастики.
— Ничего, — сказал он им, — скоро или я с вами буду, или вы со мной.
Сметлив шел, пристально глядя по сторонам и стараясь представить, как появится Ботало. Тут ему повезло: уловив боковым зрением движение впереди-слева, он остановился, всмотрелся. Ботало всплыло из жижи верхом на пузыре болотного газа, который тут же и лопнул, но оно, соскользнув с пузыря, уже шагало к дороге, и ни частичка грязи к нему не липла. Попугай сидел смирно, Сметлив решил не двигаться, и пока Ботало шло к нему навстречу, хорошо его разглядел: и пятнистый балахон со стоячим воротничком, и тряпочку с хитрым узлом на шее, и плетеные из коры башмаки. Морда у Ботала была плоская, бородавчатая, с толстыми щеками и безгубым ртом. На круглой голове — прилизанные светлые волосики. Оно шло, ничуть не удивляясь, что жертва не кричит и пытается бежать. А как подошло — вцепилось в Сметлива белыми зрачками, и почувствовал он, что цепенеет, и последняя мысль была — что вот и все, теперь одна надежда — на попугая. Он смутно ощущал еще, как тот топчется на плече, разглядывая Ботало.
А оно завело свою песню:
— Куда ты хшш…хшш существо торопишься. Всю жизнь…
— Тор-ропишься, — деловито вставил попугай.
— …торопишься. Но если жизнь есть движе хшш…хшш ние, то всякое движение стремится…
— Стр-ремится, — удовлетворенно подтвердил попугай и старательно воспроизвел: — Движе хшш…хшш ние.
Тут Ботало бросило на него недовольный взгляд, но не стало отвлекаться:
— …к некоему пределу. А истинный хшш…хшш предел всякому движе…
— Пр-редел! Истинный пр-редел! — входя во вкус, заорал попугай, так что Ботало вздрогнуло и заторопилось:
— …нию есть покой хшш…хшш.
— Хшш…хшш, — передразнил его попугай.
Ботало уже рассердилось, плоская морда пошла красными пятнами, бородавки потемнели. Оно уставилось на попугая, стараясь лишить это странное существо воли, но попугай, скромно наклонив голову, стал искаться у себя на груди. Ботало вновь обратилось к главному предмету:
— Зачем же так много двигаться чтобы хшш…хшш достичь недвижимости, — говоря, оно поневоле косилось на попугая, ожидая, что тот снова встрянет, и Сметлив почувствовал, что пелена начала понемногу сползать. — Надо просто оста хшш…хшш новиться.
— Пр-росто! Пр-росто! Пр-росто! — попугай неожиданно будто взорвался, и так же вдруг сошел на нет: — Хшш… хшш…
Этого Ботало не перенесло. Оно вперилось в противника пылающими белыми зрачками и повторило:
— Надо просто оста хшш…хшш новиться.
— Пр-росто, — согласился попугай, польщенный вниманием.
— Я могу дать тебе покой сразу хшш…хшш сейчас.
— Ср-разу… — попугай, похоже, размышлял, нужен ли ему покой сразу и сейчас.
Сметлив окончательно пришел в себя, огляделся и осторожно, не делая резких движений, пересадил попугая с плеча на ветку худосочной болотной осины — Ботало даже не заметило. Теперь ему нужно было во что бы то ни стало доконать неожиданного противника. Сметлив тихонько отошел подальше, наблюдая этот невероятный поединок со стороны. На Ботало уже страшно было глядеть: оно раздулось, морда вся пылала пятнами, бородавки стали вишневыми.
— Покой созерцание безропотность хшш…хшш вот истинные…
— Созер-рцание! Безр-ропотность! Ср-разу! — почувствовав себя в центре внимания, попугай теперь старался вовсю.
— Хшш…хшш вот истинные ценности. Ничего не надо решать… — Ботало стало повторяться. А попугай, в восторге от столь приятного собеседника, опрокинулся и повис, раскачиваясь, вниз головой, старательно поддерживая в то же время разговор:
— Р-решать безр-ропотность! Ср-разу!
— Хшш…хшш ни о чем не надо тревожиться.
— Тр-ревожиться созер-рцание! Пр-росто! — теперь попугай раскачивался на одной лапе, Сметлив задыхался от хохота, а Ботало раздулось до угрожающих размеров и гнусавый его голос теперь доносился как из бочки:
— За тебя все решат о тебе позаботятся.
— Р-решат! — судя по тону, попугай всю жизнь мечтал, чтобы за него все решали.
— Только смотри созер хшш…хшш цай постигай.
— Смотр-ри! — попугай вернулся в исходное положение и, отвернувшись от Ботала, поглядел на Сметлива: — Сахар-рок, — бормотнул он, требуя награды за отличную работу. Но Ботало вновь завладело его вниманием, хотя уже стало трудно понимать, что оно говорит:
— Хшш…хшш цай постигай. Я устрою хшш…хшш твою жизнь…
— Устр-рою. — Попугаю не нравилось, что ему не дают сахарок.
— Не верь хшш…хшш несведущим… — Ботало еле-еле добиралось до конца своей коронной речи.
— Не вер-рь! Не вер-рь! Не вер-рь! — попугай, видимо, решил, что на сахарок еще малость не доработал и принялся стараться пуще прежнего. Но этого, по всему, уже и не требовалось. Последние слова раздувшееся вдвое Ботало едва выговорило, с трудом ворочая языком:
— Хшш…хшш у меня хор-р-рош-шо…
— Хор-рошо! — радостно подхватил попугай, и в этот момент Ботало лопнуло. Звук был такой, как будто в болото с большой высоты сбросили плашмя мельничный жернов. При этом Ботало разлетелось на тысячу кусков, как если бы было внутри пустым. Да, наверное, так оно и было. Попугай же, оскорбленный такой невоспитанностью, завертел головой и впервые заорал по-своему, по-попугайски, выражая возмущение. Сметлив глядел, не веря глазам. Он подошел поближе — куски Ботала слегка дымились и еще подергивались. Сметлива передернуло от отвращения. Стараясь не наступать на них, он снял продолжавшего орать попугая с ветки, поцеловал в клюв и усадил к себе на плечо. Достал из кармана кусочек сахара — попугай немедленно успокоился и замурлыкал: «Сахар-рок, сахар-рок…»
Сметлив огляделся. Кусты-глазастики пропали вместе с колдовством проклятого Ботала, а из болота, кто ругаясь, кто плача, выбирались люди, все в грязи и тине. Кого здесь только не было! Мужчины и женщины, молодые и старые, совсем дети — Ботало не брезговало никем. Сметлив кому-то помогал, кого-то поддерживал, и всем говорил: «Идите в Прогалину, там в постоялом дворе есть баня. Идите в Прогалину…» Он выискивал Цыганочку, вглядывался в лица, перемазанные грязью, но не находил. Тогда он пошел через болото в сторону Переметного поля, навстречу ему брели и брели люди, которых он спас, и всем он повторял то же самое: «Идите в Прогалину, там в постоялом дворе баня…»
Идти пришлось довольно долго, пока навстречу показалась знакомая фигура. Всего остального в Цыганочке было не узнать — платье покрыто коркой полузасохшей грязи, лицо вымазано, волосы — ее чудесные волосы! — слиплись и висели серыми сосульками. Он обнял ее — она заплакала, уткнувшись в грудь. А потом подняла блестящие черные глаза и сказала:
— Я знала, что ты придешь, — и показала ему кольцо с черным лавовым стеклом, выпачканное грязью.
Что творилось в тот день на постоялом дворе в Прогалине! Это был не праздник — это было воскрешение из мертвых! Поселок вздохнул, выпрямился, люди ходили туда и сюда безо всякой цели, просто потому, что ничего теперь не боялись. Вовсю топилась баня, все прибывающие направлялись сначала туда, а потом, отмывшись и приведя в порядок одежду — прямо за столы, где рекой лилась ячменная брага. Хозяин, занюханный мужичок, гляделся теперь орлом, он оказался боек и щедр: у кого нечем было платить, угощал за свой счет, не веря еще вполне счастью. Ботало лопнуло! Лопнуло! Такого еще никогда не случалось, и хозяин снова и снова рассказывал, как пришел к нему человек с попугаем, что говорил он и как пожалел его хозяин, провожая в опасный путь.
А где же сам человек с попугаем? Кто-то вспомнил что видел его идущим в сторону Переметного поля. Но хозяин уверил всех: он вернется сюда непременно. Он обещал. Такой не обманет. И действительно, вскоре после обеда человек с попугаем вошел в постоялый двор с девушкой, видно, тоже выбравшейся из болота. Все кинулись к нему, девушку окружили женщины и тут же утащили в баню, а Сметлива мужики усадили за самый почетный стол в середине бражной. Каждый хотел выпить с ним на дружбу, и когда Цыганочка вернулась, он уже был слегка навеселе.
И пошел пир, как пожар и потоп. Хозяин, сам изрядно накачавшийся, не успевал открывать бочки с брагой, поминутно вскакивая и прося не занимать его место рядом со Сметливом. В дальнем углу бражной пели, у стойки плясали, кто-то, забравшись на стол с бокалом браги в руке, пытался перекричать гам словами о героизме и подвигах. Потом все, будто сговорившись, схватили Сметлива и на руках понесли его через все селение при свете факелов, а он смеялся и отбивался, но его не отпустили раньше, чем протащили в оба конца Прогалины и торжественно внесли снова в бражную. Здесь от него потребовали сказать речь. Он забрался на скамью и сказал:
— Нет больше Ботала. Лопнуло! Только я здесь не главный. Вон кто главный, — он показал на попугая, который бродил по стойке, выбирая, какой кусочек сахара поклевать: хозяин угостил его щедро. — Я купил его за сто пятьдесят монет, но вам отдаю даром — эта птица теперь не имеет цены. Пусть она живет в этом постоялом дворе, и если опять заведется Ботало — у вас будет на него управа. Говорят, попугаи живут очень долго. Так выпейте за его здоровье и пожелайте ему долгих лет!
— Алай! — подхватили бражники. — Алай попугаю!
Потом слово взял хозяин. Он сказал:
— Бесценный дар принес наш спаситель в Прогалину. Клянусь Водом, я закажу для этой чудесной птицы серебряную клетку и буду кормить только лучшим сахаром. Но я не согласен, чтобы герой ушел без награды. Ни один из нас не способен заплатить за птицу ее настоящую цену — попробуем вместе! — Он схватил со стойки поднос, полез в карман и высыпал горсть монет, а потом пошел с подносом по кругу. Все бросали кто сколько мог, и когда хозяин вернулся к столу, за которым сидел Сметлив, на подносе была уже целая горка. — Это, — сказал хозяин с глубоким поклоном, — прими как долг благодарности от нашего поселка, избавленного тобою от страха, и от тех, кого ты спас.