Страница:
– Питер! – позвала она, и тонкий голос ее заглох в ночном воздухе. Трижды она звала, и трижды никто не отзывался.
– О, бессердечный мальчишка! – воскликнула она и на этот раз получила ответ. Он донесся из дома: грохот и сдавленный крик. Пипер сшиб декоративную вазу. Бэби кинулась к дому, взбежала по ступенькам – и снова позвала. Напрасно. Стоя среди парадного зала, Бэби поглядела на портрет своего ненавистного мужа, и ее переутомленное воображение искривило ему жирные губы высокомерной усмешкой. Он опять выиграл. Он всегда будет в выигрыше, а ей навсегда суждено остаться потехой его праздности.
– Нет! – выкрикнула она в ответ на избитые словеса, которые буйно роились у нее в голове, и на несказанное презрение портрета. Не затем она зашла так далеко, чтобы малодушие литературного гения отняло у нее право на свободу, на романтику и значительность. Она совершит что-нибудь, какой-нибудь символический поступок в знак своей новообретенной независимости. Из праха прошлого родится она заново, как некий феникс из… пламени? Пепла? Символика подталкивала ее. Нужен поступок, после которого нет возврата. Нужно сжечь свои корабли. И Бэби, взбодряемая многосотенным хором героинь романов, бросилась назад, к бензохранилищу, открыла канистру – и бензиновый след потянулся за нею в дом. Она облила крыльцо, плеснула через порог, на мозаичные изображения производства бумаги, на ступеньки гостиной, обдала бензином ковер и вылила остаток в кабинете. Потом, с безоглядной решимостью, которая так пристала ей в новой роли, щелкнула настольной зажигалкой. Язык пламени облизал комнату, огонь пробежал через гостиную, заметался по залу и вырвался наружу. Тогда, и только тогда, Бэби распахнула дверь на террасу.
Между тем Пипер, оправившись от столкновения с вазой, был занят делом. Он слышал зов Бэби и спешил выручать свой чемодан. Пробежав по тропке к причалу, он перебрался на борт катера. Громадный дом высился над ним со смутной, знакомой по книгам угрозой. Его шпили и башенки в духе Раскина и Морриса, крытые дранкой в стиле Пибоди и Стернса, утопали в черном, нависшем небе. Только сквозь окна гостиной пробивался тусклый свет, и так же тускло освещена была внутренность рубки. Пипер никак не мог отыскать свой чемодан среди канистр и багажа Бэби. Куда он, к черту, мог деться? Наконец чемодан обнаружился под норковым манто, и Пипер как раз вытаскивал его, когда вдруг со стороны дома послышался гул и огненный треск. Пипер уронил манто, выбрался из рубки и остолбенел.
Усадьба Хатчмейера пылала. Языки пламени рвались из кабинета хозяина; другие плясали за решетчатыми окнами гостиной. С оглушительным звоном лопались объятые жаром стекла; почти в тот же миг из-за дома взметнулся огненный гриб, и раздался страшный взрыв. Пипер глазел, разинув рот, пораженный грандиозностью происходящего. Тем временем от черной сердцевины дома отделилась легкая фигурка и метнулась через террасу. Да, это Бэби. Эта чертова баба, должно быть… но он не стал выстраивать мысли цепочкой к очевидному заключению, тем более что из-за дома появилась другая цепочка, огненная, и понеслась к берегу вслед за Бэби – по бензиновому следу, оставленному Пипером. Он смотрел, как огоньки, приплясывая, мчатся вниз, и с неожиданным присутствием духа, собственным, а не почерпнутым из «Нравственного романа», выкарабкался на пристань и попробовал отшвартовать катер.
– Надо отплыть, прежде чем огонь… – прокричал он Бэби, оказавшейся рядом с ним. Та глянула через плечо на огневую вереницу.
– О, боже мой! – вскрикнула она. Пляшущие огоньки приближались. Она спрыгнула на катер и кинулась в рубку.
– Поздно! – крикнул Пипер. Огоньки подобрались к самому причалу. Сейчас они перебросятся на груженный бензином катер и… Пипер оставил канат и побежал прочь. В рубке Бэби судорожно схватила манто, бросила его и наконец наткнулась на саквояж. Она обернулась к выходу: огоньки уже доплясали до края пристани и перескакивали на катер. Надежды не было. Бэби глянула на щиток, включила полный вперед и, когда катер рванулся с места, прыгнула в воду, прижимая саквояж к груди. Катер удалялся, набирая скорость. Мелькали огоньки на его борту; потом они исчезли, а катер скрылся в темноте залива; рев огня заглушил рычанье мотора. Бэби подплыла к берегу и выкарабкалась на камни. Пипер отошел от пристани и, стоя на лугу, в ужасе следил за пожаром. Пламя достигло верхнего этажа; окна сверкнули багровым блеском, звонко посыпались стекла, и огненные полотнища захлестнули дранку. Через минуту полыхал весь фасад. Бэби горделиво стояла подле Пипера.
– Прощай, прошлое, – вымолвила она. Пипер обернулся к ней. Волосы облепили ее голову, краска слезла с лица, Одни глаза были живые, и при свете пожара Пипер увидел, что они блещут безумной радостью.
– Умишком повредилась, – сказал он с необычайной прямотой. Пальцы Бэби сжали его локоть.
– Я сделала все это ради тебя, – заявила она. – Тебе ведь понятно? Мы должны были стряхнуть бремя прошлого, отсечь путь назад актом свободной воли и совершить экзистенциальный выбор.
– Экзистенциальный выбор? – вскричал Пипер. Пламя охватило декоративные голубятни, воздух раскалился. – Поджог своего дома ты называешь экзистенциальным выбором? Это никакой не выбор, а настоящее преступление.
Бэби светло улыбнулась ему.
– Прочти Жана Жене, милый, – посоветовала она и потащила его под руку в рощу за лугом. Издали донесся вой сирен. Пипер прибавил шагу. Они как раз добрались до леса, когда ночь снова прорвало грохотом. Где-то в заливе взорвался катер. Грохнуло еще раз. И за огненным клубом второго взрыва Пипер как будто различил мачту яхты.
– О боже мой, – простонал он.
– О мой дорогой, – проворковала Бэби в ответ и обратила к нему счастливое лицо.
– О, бессердечный мальчишка! – воскликнула она и на этот раз получила ответ. Он донесся из дома: грохот и сдавленный крик. Пипер сшиб декоративную вазу. Бэби кинулась к дому, взбежала по ступенькам – и снова позвала. Напрасно. Стоя среди парадного зала, Бэби поглядела на портрет своего ненавистного мужа, и ее переутомленное воображение искривило ему жирные губы высокомерной усмешкой. Он опять выиграл. Он всегда будет в выигрыше, а ей навсегда суждено остаться потехой его праздности.
– Нет! – выкрикнула она в ответ на избитые словеса, которые буйно роились у нее в голове, и на несказанное презрение портрета. Не затем она зашла так далеко, чтобы малодушие литературного гения отняло у нее право на свободу, на романтику и значительность. Она совершит что-нибудь, какой-нибудь символический поступок в знак своей новообретенной независимости. Из праха прошлого родится она заново, как некий феникс из… пламени? Пепла? Символика подталкивала ее. Нужен поступок, после которого нет возврата. Нужно сжечь свои корабли. И Бэби, взбодряемая многосотенным хором героинь романов, бросилась назад, к бензохранилищу, открыла канистру – и бензиновый след потянулся за нею в дом. Она облила крыльцо, плеснула через порог, на мозаичные изображения производства бумаги, на ступеньки гостиной, обдала бензином ковер и вылила остаток в кабинете. Потом, с безоглядной решимостью, которая так пристала ей в новой роли, щелкнула настольной зажигалкой. Язык пламени облизал комнату, огонь пробежал через гостиную, заметался по залу и вырвался наружу. Тогда, и только тогда, Бэби распахнула дверь на террасу.
Между тем Пипер, оправившись от столкновения с вазой, был занят делом. Он слышал зов Бэби и спешил выручать свой чемодан. Пробежав по тропке к причалу, он перебрался на борт катера. Громадный дом высился над ним со смутной, знакомой по книгам угрозой. Его шпили и башенки в духе Раскина и Морриса, крытые дранкой в стиле Пибоди и Стернса, утопали в черном, нависшем небе. Только сквозь окна гостиной пробивался тусклый свет, и так же тускло освещена была внутренность рубки. Пипер никак не мог отыскать свой чемодан среди канистр и багажа Бэби. Куда он, к черту, мог деться? Наконец чемодан обнаружился под норковым манто, и Пипер как раз вытаскивал его, когда вдруг со стороны дома послышался гул и огненный треск. Пипер уронил манто, выбрался из рубки и остолбенел.
Усадьба Хатчмейера пылала. Языки пламени рвались из кабинета хозяина; другие плясали за решетчатыми окнами гостиной. С оглушительным звоном лопались объятые жаром стекла; почти в тот же миг из-за дома взметнулся огненный гриб, и раздался страшный взрыв. Пипер глазел, разинув рот, пораженный грандиозностью происходящего. Тем временем от черной сердцевины дома отделилась легкая фигурка и метнулась через террасу. Да, это Бэби. Эта чертова баба, должно быть… но он не стал выстраивать мысли цепочкой к очевидному заключению, тем более что из-за дома появилась другая цепочка, огненная, и понеслась к берегу вслед за Бэби – по бензиновому следу, оставленному Пипером. Он смотрел, как огоньки, приплясывая, мчатся вниз, и с неожиданным присутствием духа, собственным, а не почерпнутым из «Нравственного романа», выкарабкался на пристань и попробовал отшвартовать катер.
– Надо отплыть, прежде чем огонь… – прокричал он Бэби, оказавшейся рядом с ним. Та глянула через плечо на огневую вереницу.
– О, боже мой! – вскрикнула она. Пляшущие огоньки приближались. Она спрыгнула на катер и кинулась в рубку.
– Поздно! – крикнул Пипер. Огоньки подобрались к самому причалу. Сейчас они перебросятся на груженный бензином катер и… Пипер оставил канат и побежал прочь. В рубке Бэби судорожно схватила манто, бросила его и наконец наткнулась на саквояж. Она обернулась к выходу: огоньки уже доплясали до края пристани и перескакивали на катер. Надежды не было. Бэби глянула на щиток, включила полный вперед и, когда катер рванулся с места, прыгнула в воду, прижимая саквояж к груди. Катер удалялся, набирая скорость. Мелькали огоньки на его борту; потом они исчезли, а катер скрылся в темноте залива; рев огня заглушил рычанье мотора. Бэби подплыла к берегу и выкарабкалась на камни. Пипер отошел от пристани и, стоя на лугу, в ужасе следил за пожаром. Пламя достигло верхнего этажа; окна сверкнули багровым блеском, звонко посыпались стекла, и огненные полотнища захлестнули дранку. Через минуту полыхал весь фасад. Бэби горделиво стояла подле Пипера.
– Прощай, прошлое, – вымолвила она. Пипер обернулся к ней. Волосы облепили ее голову, краска слезла с лица, Одни глаза были живые, и при свете пожара Пипер увидел, что они блещут безумной радостью.
– Умишком повредилась, – сказал он с необычайной прямотой. Пальцы Бэби сжали его локоть.
– Я сделала все это ради тебя, – заявила она. – Тебе ведь понятно? Мы должны были стряхнуть бремя прошлого, отсечь путь назад актом свободной воли и совершить экзистенциальный выбор.
– Экзистенциальный выбор? – вскричал Пипер. Пламя охватило декоративные голубятни, воздух раскалился. – Поджог своего дома ты называешь экзистенциальным выбором? Это никакой не выбор, а настоящее преступление.
Бэби светло улыбнулась ему.
– Прочти Жана Жене, милый, – посоветовала она и потащила его под руку в рощу за лугом. Издали донесся вой сирен. Пипер прибавил шагу. Они как раз добрались до леса, когда ночь снова прорвало грохотом. Где-то в заливе взорвался катер. Грохнуло еще раз. И за огненным клубом второго взрыва Пипер как будто различил мачту яхты.
– О боже мой, – простонал он.
– О мой дорогой, – проворковала Бэби в ответ и обратила к нему счастливое лицо.
Глава 13
Хатчмейер был в гнусном настроении. Его оскорбил автор он опозорился с яхтой, паруса пропали, а теперь еще Соня Футл никак не хотела признать его мужчиной и отнестись серьезно к его домогательствам.
– Да ладно тебе, Хатч, лапочка, – говорила она, – давай отложим, сейчас не время. Ну да, ты мужчина, а я женщина, слышала и не сомневаюсь. Честное слово, не сомневаюсь. Поверь мне, пожалуйста. Оденься и…
– Во что одеваться, все мокрое, – сказал Хатчмейер. – Нитки сухой нет. Хочешь, чтоб я схватил воспаление легких и умер?
Соня покачала головой:
– Вот сейчас вернемся домой, переоденешься – и сразу тебе станет тепло и сухо.
– Домой, это, конечно, раз-два – и вернулись, на парусе, перевешенном через борт. Мы же ходим кругами, и все. Перестань упрямиться, милая…
Но Соня упрямилась. Она вышла на палубу и окинула глазами горизонт. Хатчмейер, малиново-голый и дрожащий, торчал в двери каюты; он все-таки еще раз попробовал добиться своего.
– Ну, ты женщина, – сказал он, – женщина на все сто. Я тебя по-настоящему уважаю. В смысле, что я…
– Ты женат, – сказала Соня напрямик, – вот тебе и смысл. А у меня жених.
– У тебя кто? – потерялся Хатчмейер.
– Слышал, слышал. Жених. Зовут Питер Пипер.
– Этот полуду… – Но Хатчмейер не закончил: берег вдруг стало хорошо видно. При свете горящего дома.
– Смотри-ка, – сказала Соня, – вон кто-то здорово дом обогревает.
Хатчмейер схватил бинокль и уставился в него.
– Что значит «кто-то»? – тут же заорал он. – Это не кто-то! Это мой дом!
– Это был твой дом, – поправила Соня и вдруг сообразила, что происходит. – О, господи боже мой!
– Вот именно! – рявкнул Хатчмейер и бросился к стартеру. Мотор зарычал, и яхта двинулась. Хатчмейер вертел штурвал, пытаясь держать на пожар. Но с левого борта свисал парус, и «Ромэн дю Руа» забирала влево. Пыхтящий голый Хатчмейер напрасно силился спрямить курс.
– Надо парус долой! – крикнул он, и в этот миг на фоне пожара возник полыхавший огнем черный катер: он мчался прямо на них. – Сейчас нас этот ублюдок протаранит! – завопил Хатчмейер, но катер доказал его неправоту, взорвавшись. Сначала вспыхнули канистры в рубке, и по воздуху полетели горящие обломки; потом взорвались баки с горючим, и взлетел остов. Взрыв озарил длинную черную массу, подброшенную в воздух; она с грохотом обрушилась на бак яхты. «Ромэн дю Руа» вскинула корму, осела и стала погружаться. Соня, вцепившаяся в леер, оглянулась вокруг. Корпус катера тонул и шипел. Хатчмейер куда-то исчез, и секундой позже Соня была в воде, а яхта перевернулась и боком пошла ко дну. Соня отплыла подальше. Ярдов на пятьдесят море было освещено пылающим бензином, и в этих жутких отблесках Соня увидела Хатчмейера, колыхавшегося позади. Он держался за деревянный обломок.
– Ты как, в порядке? – позвала Соня.
Хатчмейер заскулил. Он явно был не в порядке. Соня подплыла к нему и остановилась, держась на воде без малейшего усилия.
– Помогите, помогите! – вскрикивал Хатчмейер.
– Спокойно, – сказала Соня, – без паники. Ты плавать-то умеешь?
Хатчмейер вылупил на нее глаза.
– Плавать? Что значит «плавать»? Конечно, умею. Сейчас я что, по-твоему, делаю?
– Стало быть, все в порядке, – сказала Соня. – Только и надо доплыть до берега.
Но Хатчмейер в ужасе забултыхался.
– До берега? Не доплыву. Утону. В жизни не доплыву. Я…
Соня бросила его и поплыла к месту крушения. Может, там найдется спасательный пояс. Пояса не было, зато пустых канистр сколько угодно. Она прихватила одну из них и вернулась к Хатчмейеру.
– Держись за нее, – велела она. Хатчмейер выпустил свои обломок и вцепился в канистру. Соня сплавала и пригнала еще две. И подвернулся кусок каната. Она связала канистры, опоясала Хатчмейера и сделала надежный узел.
– Теперь не утонешь, – сказала она. – Торчи давай здесь, и все будет просто замечательно.
Спасенный Хатчмейер бешено поглядел на нее.
– Замечательно? – дурным голосом крикнул он. – Что замечательно? Дом мой сожгли, какой-то полоумный кретин чуть не угробил меня горящим катером, моя прекрасная яхта потонула – и все это, по-твоему, замечательно?
Но Соня уже не слышала его: она ровными гребками плыла к берегу – на боку, чтоб не утомиться. Ее волновал Пипер. Он ведь остался дома, а от дома осталось… Она поглядела через плечо на красно-желтую громаду, рассыпающую искры и вдруг изрыгнувшую гигантский язык пламени. Наверное, рухнула крыша. Соня поплыла саженками. Надо скорее выяснить, что случилось. Может быть, бедный милый Пипер опять угодил в беду. Она готовилась к худшему, по-матерински уверяя себя, что он не так уж и виноват, если что-нибудь натворил, но потом сообразила, что натворил не обязательно Пипер. Встречу в Нью-Йорке им устроил Макморди: Пипер тут ни при чем. Уж если кого винить, то…
Соня перестала винить себя самое, задумавшись о катере, который вылетел на них из темноты и тут же взорвался. Хатчмейер считает, что это его хотели угробить. Странно, конечно, однако странно не более чем подожженный дом. Одно к одному – и получается организованная, обдуманная акция. Значит, обошлось без Пипера: организовывать, обдумывать – это не по его части. На него все просто обрушивается. С этой утешительной мыслью Соня коснулась ногами дна и выбралась на берег. Минуту-другую она полежала, чтоб собраться с силами, и тем временем ей пришло на ум ужасное предположение. Если Хатчмейер прав и кто-то на него покушался, то едва ли не вернее всего, что они нашли в доме Пипера и Бэби и… Соня с усилием поднялась и пошла на огонь через рощицу. Надо скорее выяснить, в чем дело. А вдруг это все же был несчастный случай, и Пипер, потрясенный зрелищем нечаянно подожженного дома, выболтал кому-нибудь, что он – не автор «Девства»? Тогда, конечно, они погорели вместе с домом. Вместе с домом?! И она спросила, есть ли жертвы, у первого попавшегося пожарного, который поливал из шланга горящий куст.
– Если и есть, то от них одни уголья остались, – сказал тот. – Какой-то чокнутый малый открыл жуткую пальбу, когда мы приехали, но тут крыша грохнулась, и он больше не стрелял.
– Пальбу? – спросила Соня. – Какую пальбу?
– Пулеметную, – объяснил пожарный, – из подвала. Только я же говорю: его накрыло, и он больше не стреляет.
Соня поглядела на уголья. Жар обдавал ей лицо. Пулеметная стрельба из подвала? Чепуха какая-то. Вообще все чепуха – если не согласиться с Хатчмейером, что его хотели убить.
– И вы уверены, что никто не спасся? – спросила она.
– Никто, – покачал головой пожарный. – Я приехал с первой машиной – и из дома никто не спасался, только стреляли. А который стрелял – тот верный покойник.
В глазах у Сони потемнело, она качнулась и рухнула замертво. Пожарный перекинул ее через плечо и, кряхтя, отнес к санитарной машине. Еще полчаса – и Соня Футл крепко спала на больничной койке: ей вкатили изрядную дозу транквилизатора.
– Ладно, мистер Хатчмейер, значит, вас не было на борту вашего катера, когда он взорвался?
– Катера? – заорал Хатчмейер. – Какого еще катера! Я был на яхте!
Патрульный смерил его скептическим взглядом и показал на подобранный бортовой обломок с отчетливой надписью «Фолиант III».
– «Фолиант III» – да, это мой катер, – пробормотал Хатчмейер.
– Ну да, я тоже так думал, – сказал патрульный. – Но раз вы говорите, что вас на катере не было…
– Меня? На катере? Да тот, кто был на этом катере, изжарился заживо. Я что, похож…
На это никто не ответил. Вскоре они ткнулись в берег возле бывшей усадьбы Хатчмейера; владельцу ее, обернутому в одеяло, помогли сойти, и процессия гуськом двинулась через рощицу к подъездной дороге, где сгрудилась дюжина полицейских, пожарных и санитарных машин.
– Подобрали мистера Хатчмейера, плавал в обнимку с этими штуками, – сказал патрульный шефу полиции, показывая на канистры.
Шеф полиции Гринсливз с нескрываемым интересом посмотрел на Хатчмейера, на канистры и снова на Хатчмейера.
– И еще вот, – добавил патрульный, предъявляя обломок доски с надписью «Фолиант III». Шеф полиции Гринсливз внимательно изучил надпись.
– «Фолиант III», а? Это говорит вам что-нибудь, мистер Хатчмейер?
Хатчмейер, кутаясь в одеяло, глядел на огненные руины своего дома.
– Я спрашиваю: вам знакомо название «Фолиант III», а, мистер Хатчмейер? – повторил шеф полиции, задумчиво проследив направление хатчмейеровского взгляда.
– Конечно, знакомо, – сказал Хатчмейер, – Это мой катер.
– Может, вы нам скажете, что вы делали на своем катере в такой час?
– Я был не на катере. Я был на яхте.
– «Фолиант III» – это катер, – наставительно сказал патрульный.
– Я знаю, что это катер, – сказал Хатчмейер. – Я говорю, что во время взрыва меня на катере не было.
– Какого взрыва, мистер Хатчмейер? – поинтересовался Гринсливз.
– Что значит «какого взрыва»? Их что, было несколько?
Шеф полиции Гринсливз снова поглядел на догоравший дом.
– Дельный вопрос, – сказал он, – очень дельный вопрос. Я его сам все время задаю себе. И еще мне интересно, почему никто не вызвал пожарных, как только дом загорелся? И кому это так не понравилось, когда мы приехали, что он открыл из подвала пулеметный огонь и разнес к чертям пожарную машину?
– Кто-то стрелял из подвала? – недоверчиво спросил Хатчмейер.
– Да, вы не ослышались. Из крупнокалиберного пулемета, кстати.
Хатчмейер угрюмо потупился.
– Эти я, пожалуй, могу объяснить, – начал он и осекся.
– Можете объяснить? Рад буду выслушать ваше объяснение, мистер Хатчмейер.
– Я держу пулемет в оружейной…
– Держите в оружейной крупнокалиберный пулемет? А вас не затруднит сказать мне, зачем вам пулемет в оружейной?
Хатчмейер сглотнул слюну в некотором замешательстве. Его это затрудняло.
– Для самозащиты, – выдавил он наконец.
– Для самозащиты? От кого?
– От медведей, – сказал Хатчмейер.
– От медведей, мистер Хатчмейер? Я верно вас расслышал – «от медведей»?
Хатчмейер тоскливо озирался, подыскивая вразумительный ответ. В конце концов он решил говорить все как есть.
– Видите ли, жена моя одно время задвинулась на медведях, вот я и… – Он уныло смолк.
Шеф полиции Гринсливз смотрел на него все пристальнее.
– Миссис Хатчмейер задвинулась на медведях? Я верно вас расслышал – «миссис Хатчмейер задвинулась на медведях»?
Но Хатчмейер потерял всякое терпение.
– Нечего меня переспрашивать, – рявкнул он. – Если я говорю, что миссис Хатчмейер задвинулась на медведях, значит задвинулась. Соседи вам подтвердят, спросите у них.
– Обязательно спросим, – заверил шеф Гринсливз. – Ну, и вы, стало быть, обзавелись артиллерией? Чтобы стрелять по медведям?
– Я не стрелял по медведям. Я просто на всякий случай купил пулемет.
– А по пожарным машинам вы тоже не стреляли?
– Конечно нет. За каким чертом мне стрелять по пожарным машинам?
– Не знаю, мистер Хатчмейер, равно как не знаю и того, за каким чертом вы обвязываетесь канистрами и плаваете нагишом посреди залива, когда ваш дом горит и никто почему-то не вызывает пожарных.
– Никто не вызывает… Так вы не по звонку моей жены?.. – Хатчмейер растерянно уставился на шефа полиции.
– Как, то есть, вашей жены? Вы хотите сказать, что жены вашей не было с вами на борту катера?
– Нет, конечно, – сказал Хатчмейер. – Я уже говорил вам, что я был не на катере. Мой катер хотел протаранить мою яхту и взорвался, а…
– Так где же миссис Хатчмейер?
Хатчмейер снова тоскливо огляделся.
– Понятия не имею, – сказал он.
– Ладно, забирайте его в участок, – приказал шеф полиции. – Там разберемся поподробнее.
Хатчмейера запихнули на заднее сиденье полицейской машины и помчались в Белсуорт. До участка его довезли в ступоре.
Перед большим домом толпились люди, глазевшие на клубы дыма и зарево за деревьями. Бэби с минуту поколебалась, потом потащила Пипера кустарником в обход дома.
– Куда мы идем? – спросил Пипер через полмили. – Нельзя же ведь так просто уйти, будто ничего не случилось.
– Хочешь вернуться? – прошипела Бэби.
Пипер ответил, что нет, не хочет.
– А раз нет, так надо отойти подальше, – сказала Бэби. Они миновали еще три поместья. Мили через две Пипер опять заартачился.
– Они же будут выяснять, куда мы пропали, – сказал он.
– Пусть их выясняют, – сказала Бэби.
– Не предвижу для нас ничего хорошего, – возразил Пипер. – Они обнаружат, что ты своими руками подожгла дом, да и катер – тоже улика. Там все мои вещи.
– Были там твои вещи. Сейчас их там нет. Либо они на дне залива, либо плавают вместе с моим манто. Знаешь, что они подумают, когда их найдут?
– Нет, – сказал Пипер.
– Подумают, что где вещи, там и мы, – хихикнула Бэби.
– Как то есть?
– То есть погибли, – сказала Бэби, снова зловеще хихикнув.
Пипер не видел, над чем тут смеяться. Смерть, даже и ненастоящая, все же дело нешуточное, а вдобавок он остался без паспорта: паспорт был в чемодане вместе с его бесценными гроссбухами.
– Тем более, вот они и подумают, что ты погиб, – объяснила Бэби. – Я же говорила: надо порвать с прошлым. Мы и порвали – напрочь. Мы свободны. Можем ехать куда угодно, делать что хотим. Мы разбили оковы обстоятельств.
– Можно, конечно, и так смотреть, – сказал Пипер, – но это не мой взгляд. По-моему, теперь обстоятельства сковывают нас гораздо больше, чем прежде.
– Пессимист, да и только, – сказала Бэби. – А ты постарайся увидеть светлую сторону.
Пипер постарался. Пламя далеко озаряло залив; по нему плавали лодки с зеваками.
– Ну, и как же ты собираешься все это объяснить? – полюбопытствовал он, опять забывая, что он свободен и что пути назад нет. Бэби резко повернулась к нему.
– Кому объяснять? – спросила она. – Мы умерли. Понимаешь – умерли. В том мире, где это случилось, нас нет. Это прошлое, которое нас уже не касается. Мы принадлежим будущему.
– Кто-то все-таки должен отвечать, – сказал Пипер. – Что же, так вот и можно поджигать дома, взрывать лодки и вдобавок надеяться, будто с тебя за это не спросят? А что будет, когда наших тел не найдут на дне залива?
– Подумают, что трупы унесло в море, что их сожрали акулы – вообще что-нибудь да подумают, нам-то какое дело. Перед нами открыта новая жизнь.
– Да уж, нечего сказать, открыта, – не поддавался утешениям Пипер; но Бэби упорно волокла его за руку сквозь лес.
– Навстречу общей судьбе, – весело сказала она. Пипер застонал. Меньше всего на свете он хотел общей судьбы с этой безумной женщиной. Скоро они опять вышли из лесу к большому дому с темными окнами и без признаков жизни.
– Переторчим здесь хипеж, – сказала Бэби на жаргоне, который Пипер дотоле слыхал лишь в детективных фильмах.
– А хозяева? – спросил он. – Может, они нам не слишком обрадуются?
– Они не узнают. Хозяева – Ван дер Гугены, они сейчас в кругосветном путешествии. Мы здесь будем как дома.
Пипер снова застонал. После того, что произошло с домом Хатчмейера, это заверение Бэби отнюдь не обнадеживало. Они прошли по лугу; тропка, посыпанная гравием, вела к боковой двери.
– Они всегда оставляют ключи в теплице, – сказала Бэби. – Постой тут, я за ними схожу.
Оставшись один, Пипер неуверенно переминался с ноги на ногу. Вот наконец и случай спастись бегством. Но он этим случаем не воспользовался. Он так долго копировал других авторов, что от собственных поступков просто отвык. Когда Бэби вернулась, Пипер дрожал всем телом: наступила нервическая реакция. Шатаясь, он последовал в дом за нею, и она заперла дверь.
– Рецензии видели? – возбужденно спросил он. Френсик сказал, что еще нет.
– Я только-только встал, – сказал он, досадуя, что Джефри лишает его удовольствия прочесть свежим глазом, по-видимому, превосходные отзывы. – Судя по вашему тону, рецензии положительные.
– Положительные? Взахлеб, просто взахлеб. Вот послушайте, как высказывается в «Тайме» Фрида Кормли: «Первая серьезная попытка проломить стену заговора, которая окружает сексуальное табу, столь долго отделявшее юность от зрелости. „Девства ради помедлите о мужчины“ – это в своем роде шедевр».
– Дура недокормленная, – проворчал Френсик.
– Бесподобно, правда? – сказал Джефри.
– Скорее бессмысленно, – отозвался Френсик. – Если «Девство» – первая попытка проломить стену заговора, какого и какую – один бог ведает, то оно не может быть «шедевром в своем роде». Рода-то нет, книжонка уникальная.
– Про это в «Обсервере», – сказал Джефри, не давая себя обескуражить. – Шийла Шельмердайн пишет: «„Девства ради траля-ля“ не только потрясает нас своими недюжинными литературными достоинствами, но и являет собой пример сочувственной озабоченности судьбами престарелых и общественно изолированных людей. Этот уникальный роман пытается приподнять занавес над сторонами жизни, которые слишком долго игнорировались теми, в чьи обязанности входит раздвижение границ социальной ответственности. Прекрасная книга, заслуживающая внимания самого широкого круга читателей». Ну, как?
– По чести, – сказал Френсик, – мне это кажется чушью несусветной, но все равно я рад, что мисс Шийла Шельмердайн соизволила так выразиться. Я всегда говорил, что мы на этой книге не прогадаем.
– Говорили, безусловно говорили, – подтвердил Джефри, – и я готов признать вашу полную правоту.
– Вообще-то еще посмотрим, – сказал Френсик, торопясь пресечь восторги Джефри. – Рецензии рецензиями, но надо, чтоб книга пошла. Это, правда, предвещает хорошие американские тиражи. Все, больше нет?
– Есть довольно пакостная статейка Октавиана Дорра.
– А, это неплохо, – сказал Френсик. – Он обычно пишет по делу, и я люблю его слог.
– Я не люблю, – сказал Джефри. – На мой взгляд, он чересчур вольничает и далеко отходит от книги. Ему за рецензию платят, не за фельетон, и нечего бросаться разными ехидными сравнениями. Впрочем, там есть кой-какие фразочки, годные на суперобложку следующей книги Пипера, а это главное.
– Вот-вот, – сказал Френсик и не без удовольствия развернул «Санди телеграф», – ну что ж, будем теперь уповать на еженедельники.
Он положил трубку, разогрел тосты и уселся читать колонку Октавиана Дорра, озаглавленную «Старческая вседозволенность».
– Да ладно тебе, Хатч, лапочка, – говорила она, – давай отложим, сейчас не время. Ну да, ты мужчина, а я женщина, слышала и не сомневаюсь. Честное слово, не сомневаюсь. Поверь мне, пожалуйста. Оденься и…
– Во что одеваться, все мокрое, – сказал Хатчмейер. – Нитки сухой нет. Хочешь, чтоб я схватил воспаление легких и умер?
Соня покачала головой:
– Вот сейчас вернемся домой, переоденешься – и сразу тебе станет тепло и сухо.
– Домой, это, конечно, раз-два – и вернулись, на парусе, перевешенном через борт. Мы же ходим кругами, и все. Перестань упрямиться, милая…
Но Соня упрямилась. Она вышла на палубу и окинула глазами горизонт. Хатчмейер, малиново-голый и дрожащий, торчал в двери каюты; он все-таки еще раз попробовал добиться своего.
– Ну, ты женщина, – сказал он, – женщина на все сто. Я тебя по-настоящему уважаю. В смысле, что я…
– Ты женат, – сказала Соня напрямик, – вот тебе и смысл. А у меня жених.
– У тебя кто? – потерялся Хатчмейер.
– Слышал, слышал. Жених. Зовут Питер Пипер.
– Этот полуду… – Но Хатчмейер не закончил: берег вдруг стало хорошо видно. При свете горящего дома.
– Смотри-ка, – сказала Соня, – вон кто-то здорово дом обогревает.
Хатчмейер схватил бинокль и уставился в него.
– Что значит «кто-то»? – тут же заорал он. – Это не кто-то! Это мой дом!
– Это был твой дом, – поправила Соня и вдруг сообразила, что происходит. – О, господи боже мой!
– Вот именно! – рявкнул Хатчмейер и бросился к стартеру. Мотор зарычал, и яхта двинулась. Хатчмейер вертел штурвал, пытаясь держать на пожар. Но с левого борта свисал парус, и «Ромэн дю Руа» забирала влево. Пыхтящий голый Хатчмейер напрасно силился спрямить курс.
– Надо парус долой! – крикнул он, и в этот миг на фоне пожара возник полыхавший огнем черный катер: он мчался прямо на них. – Сейчас нас этот ублюдок протаранит! – завопил Хатчмейер, но катер доказал его неправоту, взорвавшись. Сначала вспыхнули канистры в рубке, и по воздуху полетели горящие обломки; потом взорвались баки с горючим, и взлетел остов. Взрыв озарил длинную черную массу, подброшенную в воздух; она с грохотом обрушилась на бак яхты. «Ромэн дю Руа» вскинула корму, осела и стала погружаться. Соня, вцепившаяся в леер, оглянулась вокруг. Корпус катера тонул и шипел. Хатчмейер куда-то исчез, и секундой позже Соня была в воде, а яхта перевернулась и боком пошла ко дну. Соня отплыла подальше. Ярдов на пятьдесят море было освещено пылающим бензином, и в этих жутких отблесках Соня увидела Хатчмейера, колыхавшегося позади. Он держался за деревянный обломок.
– Ты как, в порядке? – позвала Соня.
Хатчмейер заскулил. Он явно был не в порядке. Соня подплыла к нему и остановилась, держась на воде без малейшего усилия.
– Помогите, помогите! – вскрикивал Хатчмейер.
– Спокойно, – сказала Соня, – без паники. Ты плавать-то умеешь?
Хатчмейер вылупил на нее глаза.
– Плавать? Что значит «плавать»? Конечно, умею. Сейчас я что, по-твоему, делаю?
– Стало быть, все в порядке, – сказала Соня. – Только и надо доплыть до берега.
Но Хатчмейер в ужасе забултыхался.
– До берега? Не доплыву. Утону. В жизни не доплыву. Я…
Соня бросила его и поплыла к месту крушения. Может, там найдется спасательный пояс. Пояса не было, зато пустых канистр сколько угодно. Она прихватила одну из них и вернулась к Хатчмейеру.
– Держись за нее, – велела она. Хатчмейер выпустил свои обломок и вцепился в канистру. Соня сплавала и пригнала еще две. И подвернулся кусок каната. Она связала канистры, опоясала Хатчмейера и сделала надежный узел.
– Теперь не утонешь, – сказала она. – Торчи давай здесь, и все будет просто замечательно.
Спасенный Хатчмейер бешено поглядел на нее.
– Замечательно? – дурным голосом крикнул он. – Что замечательно? Дом мой сожгли, какой-то полоумный кретин чуть не угробил меня горящим катером, моя прекрасная яхта потонула – и все это, по-твоему, замечательно?
Но Соня уже не слышала его: она ровными гребками плыла к берегу – на боку, чтоб не утомиться. Ее волновал Пипер. Он ведь остался дома, а от дома осталось… Она поглядела через плечо на красно-желтую громаду, рассыпающую искры и вдруг изрыгнувшую гигантский язык пламени. Наверное, рухнула крыша. Соня поплыла саженками. Надо скорее выяснить, что случилось. Может быть, бедный милый Пипер опять угодил в беду. Она готовилась к худшему, по-матерински уверяя себя, что он не так уж и виноват, если что-нибудь натворил, но потом сообразила, что натворил не обязательно Пипер. Встречу в Нью-Йорке им устроил Макморди: Пипер тут ни при чем. Уж если кого винить, то…
Соня перестала винить себя самое, задумавшись о катере, который вылетел на них из темноты и тут же взорвался. Хатчмейер считает, что это его хотели угробить. Странно, конечно, однако странно не более чем подожженный дом. Одно к одному – и получается организованная, обдуманная акция. Значит, обошлось без Пипера: организовывать, обдумывать – это не по его части. На него все просто обрушивается. С этой утешительной мыслью Соня коснулась ногами дна и выбралась на берег. Минуту-другую она полежала, чтоб собраться с силами, и тем временем ей пришло на ум ужасное предположение. Если Хатчмейер прав и кто-то на него покушался, то едва ли не вернее всего, что они нашли в доме Пипера и Бэби и… Соня с усилием поднялась и пошла на огонь через рощицу. Надо скорее выяснить, в чем дело. А вдруг это все же был несчастный случай, и Пипер, потрясенный зрелищем нечаянно подожженного дома, выболтал кому-нибудь, что он – не автор «Девства»? Тогда, конечно, они погорели вместе с домом. Вместе с домом?! И она спросила, есть ли жертвы, у первого попавшегося пожарного, который поливал из шланга горящий куст.
– Если и есть, то от них одни уголья остались, – сказал тот. – Какой-то чокнутый малый открыл жуткую пальбу, когда мы приехали, но тут крыша грохнулась, и он больше не стрелял.
– Пальбу? – спросила Соня. – Какую пальбу?
– Пулеметную, – объяснил пожарный, – из подвала. Только я же говорю: его накрыло, и он больше не стреляет.
Соня поглядела на уголья. Жар обдавал ей лицо. Пулеметная стрельба из подвала? Чепуха какая-то. Вообще все чепуха – если не согласиться с Хатчмейером, что его хотели убить.
– И вы уверены, что никто не спасся? – спросила она.
– Никто, – покачал головой пожарный. – Я приехал с первой машиной – и из дома никто не спасался, только стреляли. А который стрелял – тот верный покойник.
В глазах у Сони потемнело, она качнулась и рухнула замертво. Пожарный перекинул ее через плечо и, кряхтя, отнес к санитарной машине. Еще полчаса – и Соня Футл крепко спала на больничной койке: ей вкатили изрядную дозу транквилизатора.
* * *
Зато Хатчмейер отнюдь не спал. Он сидел голый, в одних канистрах, на борту катера береговой охраны и никак не мог объяснить патрулю, чем он занимался посреди залива в третьем часу утра. Ему внимали с недоверием.– Ладно, мистер Хатчмейер, значит, вас не было на борту вашего катера, когда он взорвался?
– Катера? – заорал Хатчмейер. – Какого еще катера! Я был на яхте!
Патрульный смерил его скептическим взглядом и показал на подобранный бортовой обломок с отчетливой надписью «Фолиант III».
– «Фолиант III» – да, это мой катер, – пробормотал Хатчмейер.
– Ну да, я тоже так думал, – сказал патрульный. – Но раз вы говорите, что вас на катере не было…
– Меня? На катере? Да тот, кто был на этом катере, изжарился заживо. Я что, похож…
На это никто не ответил. Вскоре они ткнулись в берег возле бывшей усадьбы Хатчмейера; владельцу ее, обернутому в одеяло, помогли сойти, и процессия гуськом двинулась через рощицу к подъездной дороге, где сгрудилась дюжина полицейских, пожарных и санитарных машин.
– Подобрали мистера Хатчмейера, плавал в обнимку с этими штуками, – сказал патрульный шефу полиции, показывая на канистры.
Шеф полиции Гринсливз с нескрываемым интересом посмотрел на Хатчмейера, на канистры и снова на Хатчмейера.
– И еще вот, – добавил патрульный, предъявляя обломок доски с надписью «Фолиант III». Шеф полиции Гринсливз внимательно изучил надпись.
– «Фолиант III», а? Это говорит вам что-нибудь, мистер Хатчмейер?
Хатчмейер, кутаясь в одеяло, глядел на огненные руины своего дома.
– Я спрашиваю: вам знакомо название «Фолиант III», а, мистер Хатчмейер? – повторил шеф полиции, задумчиво проследив направление хатчмейеровского взгляда.
– Конечно, знакомо, – сказал Хатчмейер, – Это мой катер.
– Может, вы нам скажете, что вы делали на своем катере в такой час?
– Я был не на катере. Я был на яхте.
– «Фолиант III» – это катер, – наставительно сказал патрульный.
– Я знаю, что это катер, – сказал Хатчмейер. – Я говорю, что во время взрыва меня на катере не было.
– Какого взрыва, мистер Хатчмейер? – поинтересовался Гринсливз.
– Что значит «какого взрыва»? Их что, было несколько?
Шеф полиции Гринсливз снова поглядел на догоравший дом.
– Дельный вопрос, – сказал он, – очень дельный вопрос. Я его сам все время задаю себе. И еще мне интересно, почему никто не вызвал пожарных, как только дом загорелся? И кому это так не понравилось, когда мы приехали, что он открыл из подвала пулеметный огонь и разнес к чертям пожарную машину?
– Кто-то стрелял из подвала? – недоверчиво спросил Хатчмейер.
– Да, вы не ослышались. Из крупнокалиберного пулемета, кстати.
Хатчмейер угрюмо потупился.
– Эти я, пожалуй, могу объяснить, – начал он и осекся.
– Можете объяснить? Рад буду выслушать ваше объяснение, мистер Хатчмейер.
– Я держу пулемет в оружейной…
– Держите в оружейной крупнокалиберный пулемет? А вас не затруднит сказать мне, зачем вам пулемет в оружейной?
Хатчмейер сглотнул слюну в некотором замешательстве. Его это затрудняло.
– Для самозащиты, – выдавил он наконец.
– Для самозащиты? От кого?
– От медведей, – сказал Хатчмейер.
– От медведей, мистер Хатчмейер? Я верно вас расслышал – «от медведей»?
Хатчмейер тоскливо озирался, подыскивая вразумительный ответ. В конце концов он решил говорить все как есть.
– Видите ли, жена моя одно время задвинулась на медведях, вот я и… – Он уныло смолк.
Шеф полиции Гринсливз смотрел на него все пристальнее.
– Миссис Хатчмейер задвинулась на медведях? Я верно вас расслышал – «миссис Хатчмейер задвинулась на медведях»?
Но Хатчмейер потерял всякое терпение.
– Нечего меня переспрашивать, – рявкнул он. – Если я говорю, что миссис Хатчмейер задвинулась на медведях, значит задвинулась. Соседи вам подтвердят, спросите у них.
– Обязательно спросим, – заверил шеф Гринсливз. – Ну, и вы, стало быть, обзавелись артиллерией? Чтобы стрелять по медведям?
– Я не стрелял по медведям. Я просто на всякий случай купил пулемет.
– А по пожарным машинам вы тоже не стреляли?
– Конечно нет. За каким чертом мне стрелять по пожарным машинам?
– Не знаю, мистер Хатчмейер, равно как не знаю и того, за каким чертом вы обвязываетесь канистрами и плаваете нагишом посреди залива, когда ваш дом горит и никто почему-то не вызывает пожарных.
– Никто не вызывает… Так вы не по звонку моей жены?.. – Хатчмейер растерянно уставился на шефа полиции.
– Как, то есть, вашей жены? Вы хотите сказать, что жены вашей не было с вами на борту катера?
– Нет, конечно, – сказал Хатчмейер. – Я уже говорил вам, что я был не на катере. Мой катер хотел протаранить мою яхту и взорвался, а…
– Так где же миссис Хатчмейер?
Хатчмейер снова тоскливо огляделся.
– Понятия не имею, – сказал он.
– Ладно, забирайте его в участок, – приказал шеф полиции. – Там разберемся поподробнее.
Хатчмейера запихнули на заднее сиденье полицейской машины и помчались в Белсуорт. До участка его довезли в ступоре.
* * *
В ступоре был и Пипер. Пожар, взрыв катера, прибытие пожарных и полицейских машин с воющими сиренами и наконец беглый пулеметный огонь из оружейной – все это, вместе взятое, истощило небольшой запас его самообладания. Когда пожарные кинулись врассыпную, а полицейские залегли, он покорно последовал за Бэби через лес. Тропка вывела их к саду соседнего поместья.Перед большим домом толпились люди, глазевшие на клубы дыма и зарево за деревьями. Бэби с минуту поколебалась, потом потащила Пипера кустарником в обход дома.
– Куда мы идем? – спросил Пипер через полмили. – Нельзя же ведь так просто уйти, будто ничего не случилось.
– Хочешь вернуться? – прошипела Бэби.
Пипер ответил, что нет, не хочет.
– А раз нет, так надо отойти подальше, – сказала Бэби. Они миновали еще три поместья. Мили через две Пипер опять заартачился.
– Они же будут выяснять, куда мы пропали, – сказал он.
– Пусть их выясняют, – сказала Бэби.
– Не предвижу для нас ничего хорошего, – возразил Пипер. – Они обнаружат, что ты своими руками подожгла дом, да и катер – тоже улика. Там все мои вещи.
– Были там твои вещи. Сейчас их там нет. Либо они на дне залива, либо плавают вместе с моим манто. Знаешь, что они подумают, когда их найдут?
– Нет, – сказал Пипер.
– Подумают, что где вещи, там и мы, – хихикнула Бэби.
– Как то есть?
– То есть погибли, – сказала Бэби, снова зловеще хихикнув.
Пипер не видел, над чем тут смеяться. Смерть, даже и ненастоящая, все же дело нешуточное, а вдобавок он остался без паспорта: паспорт был в чемодане вместе с его бесценными гроссбухами.
– Тем более, вот они и подумают, что ты погиб, – объяснила Бэби. – Я же говорила: надо порвать с прошлым. Мы и порвали – напрочь. Мы свободны. Можем ехать куда угодно, делать что хотим. Мы разбили оковы обстоятельств.
– Можно, конечно, и так смотреть, – сказал Пипер, – но это не мой взгляд. По-моему, теперь обстоятельства сковывают нас гораздо больше, чем прежде.
– Пессимист, да и только, – сказала Бэби. – А ты постарайся увидеть светлую сторону.
Пипер постарался. Пламя далеко озаряло залив; по нему плавали лодки с зеваками.
– Ну, и как же ты собираешься все это объяснить? – полюбопытствовал он, опять забывая, что он свободен и что пути назад нет. Бэби резко повернулась к нему.
– Кому объяснять? – спросила она. – Мы умерли. Понимаешь – умерли. В том мире, где это случилось, нас нет. Это прошлое, которое нас уже не касается. Мы принадлежим будущему.
– Кто-то все-таки должен отвечать, – сказал Пипер. – Что же, так вот и можно поджигать дома, взрывать лодки и вдобавок надеяться, будто с тебя за это не спросят? А что будет, когда наших тел не найдут на дне залива?
– Подумают, что трупы унесло в море, что их сожрали акулы – вообще что-нибудь да подумают, нам-то какое дело. Перед нами открыта новая жизнь.
– Да уж, нечего сказать, открыта, – не поддавался утешениям Пипер; но Бэби упорно волокла его за руку сквозь лес.
– Навстречу общей судьбе, – весело сказала она. Пипер застонал. Меньше всего на свете он хотел общей судьбы с этой безумной женщиной. Скоро они опять вышли из лесу к большому дому с темными окнами и без признаков жизни.
– Переторчим здесь хипеж, – сказала Бэби на жаргоне, который Пипер дотоле слыхал лишь в детективных фильмах.
– А хозяева? – спросил он. – Может, они нам не слишком обрадуются?
– Они не узнают. Хозяева – Ван дер Гугены, они сейчас в кругосветном путешествии. Мы здесь будем как дома.
Пипер снова застонал. После того, что произошло с домом Хатчмейера, это заверение Бэби отнюдь не обнадеживало. Они прошли по лугу; тропка, посыпанная гравием, вела к боковой двери.
– Они всегда оставляют ключи в теплице, – сказала Бэби. – Постой тут, я за ними схожу.
Оставшись один, Пипер неуверенно переминался с ноги на ногу. Вот наконец и случай спастись бегством. Но он этим случаем не воспользовался. Он так долго копировал других авторов, что от собственных поступков просто отвык. Когда Бэби вернулась, Пипер дрожал всем телом: наступила нервическая реакция. Шатаясь, он последовал в дом за нею, и она заперла дверь.
* * *
В Хампстеде Френсик встал рано. Завтра «Девство» выйдет из печати, и нынешние воскресные газеты должны встретить его рецензиями. Он поднялся проулком к киоску и закупил по экземпляру каждой, даже «Ньюс оф уорлд», которая рецензий не публиковала, но могла сгодиться в утешение, если рецензии будут плохие или если их, чего доброго, не будет вовсе. Потом, гордясь своей выдержкой, он вернулся к себе, не заглянув ни в одну газету, и занялся завтраком. Тосты и мармелад, а рецензии – в придачу. Он готовил кофе, когда зазвонил телефон и в трубке послышался голос Джефри Коркадила.– Рецензии видели? – возбужденно спросил он. Френсик сказал, что еще нет.
– Я только-только встал, – сказал он, досадуя, что Джефри лишает его удовольствия прочесть свежим глазом, по-видимому, превосходные отзывы. – Судя по вашему тону, рецензии положительные.
– Положительные? Взахлеб, просто взахлеб. Вот послушайте, как высказывается в «Тайме» Фрида Кормли: «Первая серьезная попытка проломить стену заговора, которая окружает сексуальное табу, столь долго отделявшее юность от зрелости. „Девства ради помедлите о мужчины“ – это в своем роде шедевр».
– Дура недокормленная, – проворчал Френсик.
– Бесподобно, правда? – сказал Джефри.
– Скорее бессмысленно, – отозвался Френсик. – Если «Девство» – первая попытка проломить стену заговора, какого и какую – один бог ведает, то оно не может быть «шедевром в своем роде». Рода-то нет, книжонка уникальная.
– Про это в «Обсервере», – сказал Джефри, не давая себя обескуражить. – Шийла Шельмердайн пишет: «„Девства ради траля-ля“ не только потрясает нас своими недюжинными литературными достоинствами, но и являет собой пример сочувственной озабоченности судьбами престарелых и общественно изолированных людей. Этот уникальный роман пытается приподнять занавес над сторонами жизни, которые слишком долго игнорировались теми, в чьи обязанности входит раздвижение границ социальной ответственности. Прекрасная книга, заслуживающая внимания самого широкого круга читателей». Ну, как?
– По чести, – сказал Френсик, – мне это кажется чушью несусветной, но все равно я рад, что мисс Шийла Шельмердайн соизволила так выразиться. Я всегда говорил, что мы на этой книге не прогадаем.
– Говорили, безусловно говорили, – подтвердил Джефри, – и я готов признать вашу полную правоту.
– Вообще-то еще посмотрим, – сказал Френсик, торопясь пресечь восторги Джефри. – Рецензии рецензиями, но надо, чтоб книга пошла. Это, правда, предвещает хорошие американские тиражи. Все, больше нет?
– Есть довольно пакостная статейка Октавиана Дорра.
– А, это неплохо, – сказал Френсик. – Он обычно пишет по делу, и я люблю его слог.
– Я не люблю, – сказал Джефри. – На мой взгляд, он чересчур вольничает и далеко отходит от книги. Ему за рецензию платят, не за фельетон, и нечего бросаться разными ехидными сравнениями. Впрочем, там есть кой-какие фразочки, годные на суперобложку следующей книги Пипера, а это главное.
– Вот-вот, – сказал Френсик и не без удовольствия развернул «Санди телеграф», – ну что ж, будем теперь уповать на еженедельники.
Он положил трубку, разогрел тосты и уселся читать колонку Октавиана Дорра, озаглавленную «Старческая вседозволенность».