Страница:
– Как ни крути, а мы его поддели не хуже, чем он нас, – сказала она, когда самолет пошел на посадку над Бангором. – Тебе расшатали нервы, и ты для турне не годишься.
– Совершенно согласен, – подтвердил Пипер.
Соня тут же обезнадежила его.
– Это ты брось, – сказала она. – У Хатчмейера договор дороже денег. Он и с операционного стола вытащит тебя на публику. Нет, мы к нему подъедем насчет компенсации. Тысяч так в двадцать пять.
– Я бы лучше домой поехал, – сказал Пипер.
– И поедешь, только я уж постараюсь, чтоб на полста косых богаче.
– Так ведь мистер Хатчмейер рассердится? – возразил Пипер.
– По-твоему, просто рассердится? Да он головой потолок пробьет!
Пипер представил, как мистер Хатчмейер пробивает головой потолок, и ему это ничуть не понравилось. Еще один ужас, как будто ужасов и без того не хватает. Когда самолет сел, Пипера просто трясло, и Соня еле-еле вытащила его на трап и с трапа в подъехавший автомобиль. Вскоре они мчались мимо нескончаемых сосен в гости к человеку, которого Френсик как-то по неосторожности наградил титулом «Аль Капоне печатного мира».
– Теперь все разговоры предоставь мне, – сказала Соня, – помни, что ты тихий, застенчивый автор. Скромность, скромность и скромность.
Автомобиль развернулся и въехал в ворота, украшенные надписью: «К Усадьбе Хатчмейера».
– Скромности маловато, – заметил Пипер, окинувши взглядом дом в окружении пятидесяти акров сада и парка, берез и сосен – роскошный памятник романтической неразберихи конца прошлого столетия, деревянное изделие архитекторов Пибоди и Стирнса. Шпили, мансарды, башенки с голубятнями, решетчатые верандочки в круглых оконцах, витые трубы и зубчатые балконы – словом, Усадьба самая внушительная. За въездными воротами автомобили уже стояли друг на друге. Огромные двери растворились, и дюжий краснолицый мужчина сбежал с крыльца.
– Соня, детка, – заорал он, прижимая ее к гавайской безрукавке, – а это небось мистер Пипер? – Он стиснул руку Пипера и окинул его бешеным взглядом.
– Великая честь, мистер Пипер, вы у нас предорогой гость! – галдел он, затаскивая предорогого гостя вверх по ступеням и вталкивая в дверь. Внутри дом был ничуть не менее примечателен, чем снаружи. Необъятный холл вмещал камин XII века, ренессансную лестницу, средневековые хоры и сатанинский портрет Хатчмейера в миллиардерской позе Дж. Моргана на знаменитой фотографии Э. Стейкена; пол устилала мозаика, во всех деталях изображавшая процесс изготовления бумаги. Пипер осторожно миновал падающие деревья, пробрался между распиленными бревнами, обошел котел кипящей целлюлозы и шагнул на ступеньки, с которых ему улыбалась божественно сложенная женщина.
– Бэби, – сказал Хатчмейер, – познакомься с мистером Пипером. – Мистер Пипер, моя супруга, Бэби.
– Дорогой мистер Пипер, – томно проворковала Бэби, коснувшись его руки и улыбаясь ничуть не более, чем разрешили хирурги. – Я просто сил нет как хотела с вами повидаться. Лучше вашего романа я вообще в жизни ничего не читала, спасибо вам.
Пипер глянул в яснолазурные контактные линзы мисс Пенобскот 1935 года и обомлел.
– Вы очень добры, – пролепетал он. Бэби подхватила его под руку и прошествовала с ним в гостиную.
– Он что, всегда в тюрбане? – спросил Хатчмейер у Сони.
– Не всегда, нет, только если его долбанет летающей тарелкой, – холодно объяснила Соня.
– Только если долбанет летающей тарелкой, – зашелся хохотом Хатчмейер. – Слыхала, Бэби? Мистер Пипер надевает тюрбан, если его долбанет летающей тарелкой. А, каково?
– С бритвами по краям, Хатч. С бритвами, это заметь! – сказала Соня.
– Ну, если с бритвами, тогда конечно, – потух Хатчмейер. – С бритвами – это другое дело.
В гостиной было около сотни людей: все с бокалами и все перекрикивали друг друга.
– Гости, – проревел Хатчмейер, перекрыв гомон, – привет вам всем от мистера Питера Пипера, главного английского романиста после Фредерика Форсайта!
Пипер кое-как улыбнулся и тряхнул головой с неподдельной скромностью. Он все-таки был не главный английский романист. Пока что не главный, и ему очень хотелось это сказать столпившимся поклонницам его таланта. Бэби знала, кого приглашать. На фоне их старческих прелестей ее собственные были как нельзя более привлекательны. Кругом были катаракты и лукавые бельма. Свисали груди, в отличие от бюстов; изобиловали вставные челюсти, пояса-корсеты, лечебные чулки; открытые части тела были исчерчены варикозными венами. И вокруг всякой дряблой шеи и пятнистого запястья сверкали камни, жемчужно-бриллиантовый доспех в золотой оправе, болтавшийся, бренчавший и отвлекавший глаз от проигранной битвы со временем.
– О мистер Пипер, я всего лишь хотела сказать – какое наслаждение…
– Не могу выразить, сколько для меня значило…
– Какая радость встретиться с настоящим…
– Сколько вы сделали, чтобы сблизить… – И Пипера и Бэби подхватила восторженная толпа.
– Ух, дают, – сказал Хатчмейер, – и это всего-то в Мэне. А что будет в столицах?
– И думать не хочу, – отозвалась Соня, беспокойно следя за тюрбаном Пипера, то и дело исчезавшим за высокими прическами.
– Да ну их всех в болото. Ишь накинулись. Ну, два-то миллиона мы, видать, шутя продадим. По машинному расчету после нью-йоркской встречи…
– Встречи? Это побоище ты называешь встречей? – мрачно осведомилась Соня. – Как только нас обоих не прикончили.
– Это было да, – сказал Хатчмейер. – Макморди я дам прибавку. С огоньком работает малый. Да, кстати, у меня к тебе предложение.
– Слышала я твои предложения, Хатч, и сказано тебе – нет.
– А у меня новое, – сказал он и увлек Соню к бару.
– С тобой, говоришь, попробовать, Хлоя? А зачем бы это пробовать мистеру Пиперу? У него каждая минута на счету.
– Не всякой, стало быть, киске встряска, – заметила Хлоя, отвратительно подмигнув Пиперу. – А судя по книге мистера Пипера, он у нас такой кошкодав!..
Но Бэби оттащила Пипера, прежде чем тот услышал, какой он кошкодав.
– Почему кошкодав? – спросил он.
– Тоже мне киска выискалась, – сказала Бэби, а Пипер простодушно недоумевал, почему в Америке так по-живодерски относятся к кошкам.
– Я отвела вам спальню-будуар, – сообщила Бэби, когда они на пару с Соней эскортировали Пипера по ренессансной лестнице, – оттуда дивный вид на залив.
Войдя в спальню-будуар, Пипер осмотрелся. Первоначально это было сочетание удобства со средневековой простотой, но Бэби обставила спальню так, чтобы она будила чувственность. Сердцевидное ложе стояло на ковре радужной расцветки, почти таком же ярком, как кресло с оторочкой и трельяж в декоративном стиле. В дополнение ансамбля пышная и буйная гитана, топчась в танце на тумбочке, вздымала абажур с кистями, а у фарфорово-синей стены тускло поблескивал комод черного стекла. Пипер сел на постель и поднял глаза к массивным потолочным балкам. Они все-таки обнадеживали, как бы вопреки мишурному спальному убранству. Он разделся, почистил зубы, улегся и через пять минут заснул.
Однако через час он лежал с широко раскрытыми глазами. Сквозь стену за его стеганым изголовьем слышались голоса. Сначала Пипер не мог вспомнить, где он находится: голоса поведали ему об этом. Должно быть, супружеская опочивальня Хатчмейеров соседствовала со спальней-будуаром, а ванные комнаты их сообщались. За следующие полчаса Пипер с отвращением узнал, что Хатчмейер носит бандаж, что Бэби не позволяет ему мочиться в умывальную раковину, что Хатчмейер плевать хотел на ее позволение и что покойница – мать Бэби, а ей самое место в могиле, – зачавши дочь, совершенно напрасно не сделала аборта; наконец, что однажды бедная Бэби запила снотворное из стакана с искусственной челюстью Хатчмейера, который, может быть, соблаговолит все-таки не совать свои челюсти в аптечный стакан. От этих удручающих семейных неурядиц разговор перешел на чужие личности. Хатчмейер считал, что Соня – сногсшибательная женщина, а Бэби не видела ничего сногсшибательного в бабище, которая нагло прибрала к рукам одаренного милого несмышленыша. Пипер не сразу узнал себя в этом описании и не успел решить, нравится ли оно ему, как Хатчмейер возразил, что он – сопля и английский хмырь, который случайно попал в струю и накатал ходкую книжонку. Такое мнение о себе Пиперу определенно не понравилось. Он сел в постели, запустил руку под юбки гитане и включил свет. Но супруги уже отвоевались и заснули.
Пипер вылез из-под одеяла и, утопая в ковре, прошел к окну. Внизу, возле длинной узкой пристани, темнели силуэты яхты и большого прогулочного катера; по ту сторону залива смутно виднелась гора под звездным небом и мерцали огни ближнего городка. Волны плескали о каменистый берег; во всякое другое время Пипер непременно поразмыслил бы о красотах природы и о том, как пристроить их в будущий роман. Однако из-за Хатчмейера мысли его направились в другое русло. Пипер достал дневник и записал там, что Хатчмейер – это воплощение вульгарности, низости, глупости и всеобщей продажности современной Америки, а Бэби Хатчмейер, наоборот, обаятельная, тонко чувствующая женщина, прискорбный удел которой – быть замужем за грубым скотом. Потом он снова забрался в постель, прочел главу из «Нравственного романа», чтобы восстановить веру в человечество, и уснул.
– Что верно, то верно – читателя надо брать за причинное место, – сказал он Пиперу, который гадал, какой бы кашей лучше позавтракать.
– Зерновытяжка богаче всего витамином «Е», – заметила Бэби.
– Это для повышения полового тонуса, – сказал Хатчмейер. – А у Пипера он и так дай бог всякому, а, Пипер? Ему, наоборот, нужна пища погрубее.
– Всяческой грубости мистер Пипер отведает твоими стараниями более чем достаточно, – сказала Бэби. Пипер опорожнил себе в тарелку банку зерновытяжки.
– Словом, я говорю, – продолжал Хатчмейер, – читатель любит, чтобы его…
– Мистер Пипер и без тебя знает, что любит читатель, – сказала Бэби. – За завтраком ему слушать твои разглагольствования необязательно.
– Так вот, – старался не замечать жены Хатчмейер, – приходит малый с работы – что ему делать? Хлопнул пивка, посмотрел телевизор, поужинал – и в постель: на жену сил не хватает, ну и берешься за книгу…
– Зачем же за книгу, если не хватает на жену? – перебила Бэби.
– Так устал, что и спать неохота. Надо как-то вырубиться. Вот он берет книгу и воображает, что он не в Бронксе, а… где там у вас дело происходит?
– В Ист-Финчли, – сказал Пипер, давясь кашицей.
– В Девоне, – сказала Бэби. – Действие происходит в Девоне.
– В Девоне? – недоверчиво переспросил Хатчмейер. – С какой стати в Девоне, если он говорит, что в Ист-Финчли. Он писал, ему виднее.
– И в Девоне и в Оксфорде, – упорствовала Бэби. – У нее там большой дом, а он…
– Верно, верно, в Девоне, – подтвердил Пипер. – Я думал о своей второй книге.
– Да ладно, плевать где, – озлился Хатчмейер. – Стало быть, тот малый из Бронкса воображает, что он в Девоне, со старушенцией, которая от него без ума, и – хлоп! – сам не заметил, как уснул.
– Великое дело, подумаешь, – сказала Бэби. – Вряд ли мистер Пипер пишет затем, чтобы кому-то в Бронксе лучше спалось. Он изображает развитие отношений…
– Конечно, изображает, но…
– Неуверенность и колебания молодого человека, чьи чувства и эмоциональные реакции отклоняются от норм, принятых в среде его ровесников.
– Это само собой, – сказал Хатчмейер. – Он ненормальный и…
– Ничего в нем нет ненормального, – возразила Бэби. – Просто он очень одаренный юноша на стадии формирования личности, а Гвендолен…
И пока Пипер управлялся с зерновытяжкой, перепалка насчет замысла «Девства» не смолкала. Пипер «Девства» не писал, а Хатчмейер не читал, так что последнее слово осталось за Бэби. Хатчмейер ретировался к себе в кабинет, оставив Пипера наедине с женщиной, которая, как и он сам, считала его гением, но считала на ложном основании. Гением и милым несмышленышем. Пипер не знал, так ли уж это хорошо, что он – милый несмышленыш в глазах женщины, чьи прелести столь пугающе несогласны между собой. Накануне, при вечернем освещении, он дал ей лет тридцать пять. Теперь его взяли сомнения. Не стесненная лифчиком грудь была впору двадцатилетней; руки выглядели гораздо старше. А главное – лицо, напоминавшее маску, лишенное всякой индивидуальности, абсолютно правильное, неотличимое от тех двухмерных лиц, которые застывшим взглядом преследуют читателя со страниц журналов мод; напряженное, безличное, отглаженное, оно странно притягивало его. И эти лазурные глаза… Пиперу невольно припомнилось «Византийское плавание» Йейтса – самоцветные певчие птицы-игрушки. Чтобы остановить головокружение, он прочел надпись на жестянке из-под зерновытяжки и обнаружил, что ввел в организм 740 мг. фосфора, 550 мг. калия, невероятное количество прочих насущно необходимых веществ плюс все разновидности витамина «Б».
– Витамина «Б» здесь, кажется, очень много, – заметил он, избегая ее влекущих глаз.
– Б-комплекс тонизирует, – проговорила Бэби.
– А что делает А-комплекс? – спросил Пипер.
– Витамины комплекса «А» размягчают слизистую, – отозвалась Бэби, и Пипер снова смутно ощутил опасный подтекст разговоров о питании. Он поднял взгляд от жестянки и опять оказался во власти неподвижного лица и лазурных глаз.
– Совершенно согласен, – подтвердил Пипер.
Соня тут же обезнадежила его.
– Это ты брось, – сказала она. – У Хатчмейера договор дороже денег. Он и с операционного стола вытащит тебя на публику. Нет, мы к нему подъедем насчет компенсации. Тысяч так в двадцать пять.
– Я бы лучше домой поехал, – сказал Пипер.
– И поедешь, только я уж постараюсь, чтоб на полста косых богаче.
– Так ведь мистер Хатчмейер рассердится? – возразил Пипер.
– По-твоему, просто рассердится? Да он головой потолок пробьет!
Пипер представил, как мистер Хатчмейер пробивает головой потолок, и ему это ничуть не понравилось. Еще один ужас, как будто ужасов и без того не хватает. Когда самолет сел, Пипера просто трясло, и Соня еле-еле вытащила его на трап и с трапа в подъехавший автомобиль. Вскоре они мчались мимо нескончаемых сосен в гости к человеку, которого Френсик как-то по неосторожности наградил титулом «Аль Капоне печатного мира».
– Теперь все разговоры предоставь мне, – сказала Соня, – помни, что ты тихий, застенчивый автор. Скромность, скромность и скромность.
Автомобиль развернулся и въехал в ворота, украшенные надписью: «К Усадьбе Хатчмейера».
– Скромности маловато, – заметил Пипер, окинувши взглядом дом в окружении пятидесяти акров сада и парка, берез и сосен – роскошный памятник романтической неразберихи конца прошлого столетия, деревянное изделие архитекторов Пибоди и Стирнса. Шпили, мансарды, башенки с голубятнями, решетчатые верандочки в круглых оконцах, витые трубы и зубчатые балконы – словом, Усадьба самая внушительная. За въездными воротами автомобили уже стояли друг на друге. Огромные двери растворились, и дюжий краснолицый мужчина сбежал с крыльца.
– Соня, детка, – заорал он, прижимая ее к гавайской безрукавке, – а это небось мистер Пипер? – Он стиснул руку Пипера и окинул его бешеным взглядом.
– Великая честь, мистер Пипер, вы у нас предорогой гость! – галдел он, затаскивая предорогого гостя вверх по ступеням и вталкивая в дверь. Внутри дом был ничуть не менее примечателен, чем снаружи. Необъятный холл вмещал камин XII века, ренессансную лестницу, средневековые хоры и сатанинский портрет Хатчмейера в миллиардерской позе Дж. Моргана на знаменитой фотографии Э. Стейкена; пол устилала мозаика, во всех деталях изображавшая процесс изготовления бумаги. Пипер осторожно миновал падающие деревья, пробрался между распиленными бревнами, обошел котел кипящей целлюлозы и шагнул на ступеньки, с которых ему улыбалась божественно сложенная женщина.
– Бэби, – сказал Хатчмейер, – познакомься с мистером Пипером. – Мистер Пипер, моя супруга, Бэби.
– Дорогой мистер Пипер, – томно проворковала Бэби, коснувшись его руки и улыбаясь ничуть не более, чем разрешили хирурги. – Я просто сил нет как хотела с вами повидаться. Лучше вашего романа я вообще в жизни ничего не читала, спасибо вам.
Пипер глянул в яснолазурные контактные линзы мисс Пенобскот 1935 года и обомлел.
– Вы очень добры, – пролепетал он. Бэби подхватила его под руку и прошествовала с ним в гостиную.
– Он что, всегда в тюрбане? – спросил Хатчмейер у Сони.
– Не всегда, нет, только если его долбанет летающей тарелкой, – холодно объяснила Соня.
– Только если долбанет летающей тарелкой, – зашелся хохотом Хатчмейер. – Слыхала, Бэби? Мистер Пипер надевает тюрбан, если его долбанет летающей тарелкой. А, каково?
– С бритвами по краям, Хатч. С бритвами, это заметь! – сказала Соня.
– Ну, если с бритвами, тогда конечно, – потух Хатчмейер. – С бритвами – это другое дело.
В гостиной было около сотни людей: все с бокалами и все перекрикивали друг друга.
– Гости, – проревел Хатчмейер, перекрыв гомон, – привет вам всем от мистера Питера Пипера, главного английского романиста после Фредерика Форсайта!
Пипер кое-как улыбнулся и тряхнул головой с неподдельной скромностью. Он все-таки был не главный английский романист. Пока что не главный, и ему очень хотелось это сказать столпившимся поклонницам его таланта. Бэби знала, кого приглашать. На фоне их старческих прелестей ее собственные были как нельзя более привлекательны. Кругом были катаракты и лукавые бельма. Свисали груди, в отличие от бюстов; изобиловали вставные челюсти, пояса-корсеты, лечебные чулки; открытые части тела были исчерчены варикозными венами. И вокруг всякой дряблой шеи и пятнистого запястья сверкали камни, жемчужно-бриллиантовый доспех в золотой оправе, болтавшийся, бренчавший и отвлекавший глаз от проигранной битвы со временем.
– О мистер Пипер, я всего лишь хотела сказать – какое наслаждение…
– Не могу выразить, сколько для меня значило…
– Какая радость встретиться с настоящим…
– Сколько вы сделали, чтобы сблизить… – И Пипера и Бэби подхватила восторженная толпа.
– Ух, дают, – сказал Хатчмейер, – и это всего-то в Мэне. А что будет в столицах?
– И думать не хочу, – отозвалась Соня, беспокойно следя за тюрбаном Пипера, то и дело исчезавшим за высокими прическами.
– Да ну их всех в болото. Ишь накинулись. Ну, два-то миллиона мы, видать, шутя продадим. По машинному расчету после нью-йоркской встречи…
– Встречи? Это побоище ты называешь встречей? – мрачно осведомилась Соня. – Как только нас обоих не прикончили.
– Это было да, – сказал Хатчмейер. – Макморди я дам прибавку. С огоньком работает малый. Да, кстати, у меня к тебе предложение.
– Слышала я твои предложения, Хатч, и сказано тебе – нет.
– А у меня новое, – сказал он и увлек Соню к бару.
* * *
К тому времени, как Пипер подписал пятьдесят экземпляров «Девства» и невзначай выпил четыре мартини, все его опасения куда-то делись. Восторг, с которым его приветствовали, отзыва не требовал. Восторг обуревал его с двух сторон: тощие женщины поднапряглись, толстые нежно ворковали. Им было довольно и улыбки Пипера. Только одна женщина с намеком упомянула о романе, и то Бэби тут же вмешалась.– С тобой, говоришь, попробовать, Хлоя? А зачем бы это пробовать мистеру Пиперу? У него каждая минута на счету.
– Не всякой, стало быть, киске встряска, – заметила Хлоя, отвратительно подмигнув Пиперу. – А судя по книге мистера Пипера, он у нас такой кошкодав!..
Но Бэби оттащила Пипера, прежде чем тот услышал, какой он кошкодав.
– Почему кошкодав? – спросил он.
– Тоже мне киска выискалась, – сказала Бэби, а Пипер простодушно недоумевал, почему в Америке так по-живодерски относятся к кошкам.
– Я отвела вам спальню-будуар, – сообщила Бэби, когда они на пару с Соней эскортировали Пипера по ренессансной лестнице, – оттуда дивный вид на залив.
Войдя в спальню-будуар, Пипер осмотрелся. Первоначально это было сочетание удобства со средневековой простотой, но Бэби обставила спальню так, чтобы она будила чувственность. Сердцевидное ложе стояло на ковре радужной расцветки, почти таком же ярком, как кресло с оторочкой и трельяж в декоративном стиле. В дополнение ансамбля пышная и буйная гитана, топчась в танце на тумбочке, вздымала абажур с кистями, а у фарфорово-синей стены тускло поблескивал комод черного стекла. Пипер сел на постель и поднял глаза к массивным потолочным балкам. Они все-таки обнадеживали, как бы вопреки мишурному спальному убранству. Он разделся, почистил зубы, улегся и через пять минут заснул.
Однако через час он лежал с широко раскрытыми глазами. Сквозь стену за его стеганым изголовьем слышались голоса. Сначала Пипер не мог вспомнить, где он находится: голоса поведали ему об этом. Должно быть, супружеская опочивальня Хатчмейеров соседствовала со спальней-будуаром, а ванные комнаты их сообщались. За следующие полчаса Пипер с отвращением узнал, что Хатчмейер носит бандаж, что Бэби не позволяет ему мочиться в умывальную раковину, что Хатчмейер плевать хотел на ее позволение и что покойница – мать Бэби, а ей самое место в могиле, – зачавши дочь, совершенно напрасно не сделала аборта; наконец, что однажды бедная Бэби запила снотворное из стакана с искусственной челюстью Хатчмейера, который, может быть, соблаговолит все-таки не совать свои челюсти в аптечный стакан. От этих удручающих семейных неурядиц разговор перешел на чужие личности. Хатчмейер считал, что Соня – сногсшибательная женщина, а Бэби не видела ничего сногсшибательного в бабище, которая нагло прибрала к рукам одаренного милого несмышленыша. Пипер не сразу узнал себя в этом описании и не успел решить, нравится ли оно ему, как Хатчмейер возразил, что он – сопля и английский хмырь, который случайно попал в струю и накатал ходкую книжонку. Такое мнение о себе Пиперу определенно не понравилось. Он сел в постели, запустил руку под юбки гитане и включил свет. Но супруги уже отвоевались и заснули.
Пипер вылез из-под одеяла и, утопая в ковре, прошел к окну. Внизу, возле длинной узкой пристани, темнели силуэты яхты и большого прогулочного катера; по ту сторону залива смутно виднелась гора под звездным небом и мерцали огни ближнего городка. Волны плескали о каменистый берег; во всякое другое время Пипер непременно поразмыслил бы о красотах природы и о том, как пристроить их в будущий роман. Однако из-за Хатчмейера мысли его направились в другое русло. Пипер достал дневник и записал там, что Хатчмейер – это воплощение вульгарности, низости, глупости и всеобщей продажности современной Америки, а Бэби Хатчмейер, наоборот, обаятельная, тонко чувствующая женщина, прискорбный удел которой – быть замужем за грубым скотом. Потом он снова забрался в постель, прочел главу из «Нравственного романа», чтобы восстановить веру в человечество, и уснул.
* * *
За завтраком начались новые испытания. Соня еще не вышла, а Хатчмейер был донельзя дружелюбен.– Что верно, то верно – читателя надо брать за причинное место, – сказал он Пиперу, который гадал, какой бы кашей лучше позавтракать.
– Зерновытяжка богаче всего витамином «Е», – заметила Бэби.
– Это для повышения полового тонуса, – сказал Хатчмейер. – А у Пипера он и так дай бог всякому, а, Пипер? Ему, наоборот, нужна пища погрубее.
– Всяческой грубости мистер Пипер отведает твоими стараниями более чем достаточно, – сказала Бэби. Пипер опорожнил себе в тарелку банку зерновытяжки.
– Словом, я говорю, – продолжал Хатчмейер, – читатель любит, чтобы его…
– Мистер Пипер и без тебя знает, что любит читатель, – сказала Бэби. – За завтраком ему слушать твои разглагольствования необязательно.
– Так вот, – старался не замечать жены Хатчмейер, – приходит малый с работы – что ему делать? Хлопнул пивка, посмотрел телевизор, поужинал – и в постель: на жену сил не хватает, ну и берешься за книгу…
– Зачем же за книгу, если не хватает на жену? – перебила Бэби.
– Так устал, что и спать неохота. Надо как-то вырубиться. Вот он берет книгу и воображает, что он не в Бронксе, а… где там у вас дело происходит?
– В Ист-Финчли, – сказал Пипер, давясь кашицей.
– В Девоне, – сказала Бэби. – Действие происходит в Девоне.
– В Девоне? – недоверчиво переспросил Хатчмейер. – С какой стати в Девоне, если он говорит, что в Ист-Финчли. Он писал, ему виднее.
– И в Девоне и в Оксфорде, – упорствовала Бэби. – У нее там большой дом, а он…
– Верно, верно, в Девоне, – подтвердил Пипер. – Я думал о своей второй книге.
– Да ладно, плевать где, – озлился Хатчмейер. – Стало быть, тот малый из Бронкса воображает, что он в Девоне, со старушенцией, которая от него без ума, и – хлоп! – сам не заметил, как уснул.
– Великое дело, подумаешь, – сказала Бэби. – Вряд ли мистер Пипер пишет затем, чтобы кому-то в Бронксе лучше спалось. Он изображает развитие отношений…
– Конечно, изображает, но…
– Неуверенность и колебания молодого человека, чьи чувства и эмоциональные реакции отклоняются от норм, принятых в среде его ровесников.
– Это само собой, – сказал Хатчмейер. – Он ненормальный и…
– Ничего в нем нет ненормального, – возразила Бэби. – Просто он очень одаренный юноша на стадии формирования личности, а Гвендолен…
И пока Пипер управлялся с зерновытяжкой, перепалка насчет замысла «Девства» не смолкала. Пипер «Девства» не писал, а Хатчмейер не читал, так что последнее слово осталось за Бэби. Хатчмейер ретировался к себе в кабинет, оставив Пипера наедине с женщиной, которая, как и он сам, считала его гением, но считала на ложном основании. Гением и милым несмышленышем. Пипер не знал, так ли уж это хорошо, что он – милый несмышленыш в глазах женщины, чьи прелести столь пугающе несогласны между собой. Накануне, при вечернем освещении, он дал ей лет тридцать пять. Теперь его взяли сомнения. Не стесненная лифчиком грудь была впору двадцатилетней; руки выглядели гораздо старше. А главное – лицо, напоминавшее маску, лишенное всякой индивидуальности, абсолютно правильное, неотличимое от тех двухмерных лиц, которые застывшим взглядом преследуют читателя со страниц журналов мод; напряженное, безличное, отглаженное, оно странно притягивало его. И эти лазурные глаза… Пиперу невольно припомнилось «Византийское плавание» Йейтса – самоцветные певчие птицы-игрушки. Чтобы остановить головокружение, он прочел надпись на жестянке из-под зерновытяжки и обнаружил, что ввел в организм 740 мг. фосфора, 550 мг. калия, невероятное количество прочих насущно необходимых веществ плюс все разновидности витамина «Б».
– Витамина «Б» здесь, кажется, очень много, – заметил он, избегая ее влекущих глаз.
– Б-комплекс тонизирует, – проговорила Бэби.
– А что делает А-комплекс? – спросил Пипер.
– Витамины комплекса «А» размягчают слизистую, – отозвалась Бэби, и Пипер снова смутно ощутил опасный подтекст разговоров о питании. Он поднял взгляд от жестянки и опять оказался во власти неподвижного лица и лазурных глаз.
Глава 11
Соня Футл встала поздно. Она и вообще была не из ранних пташек, но в этот день заспалась дольше обычного. Вчерашняя усталость взяла свое. Соня спустилась по лестнице и обнаружила, что в доме никого нет, кроме Хатчмейера, который рычал в телефон у себя в кабинете. Она выпила кофе и пошла к нему.
– Не знаешь, где Пипер? – спросила она.
– Бэби его куда-то утащила. Скоро вернутся, – отмахнулся Хатчмейер. – Значит, насчет моего предложения…
– Да брось ты. «Френсик и Футл» – фирма надежная. Дела у нас идут хорошо. От добра добра не ищут.
– Я же тебе предлагаю заместительство, – напомнил Хатчмейер, – и ты все-таки еще прикинь.
– Пока что я прикидываю, – перешла в наступление Соня, – сколько ты должен моему клиенту за увечье, психическую травму и публичный скандал, жертвой которого он вчера оказался по твоей вине.
– Увечье? Травму?! – не поверил ушам Хатчмейер. – Я ему сделал рекламу на весь мир, и я же еще ему должен?
– Да, компенсацию, – кивнула Соня. – Примерно двадцать пять тысяч.
– Двадцать пять… Да ты в уме? Я плачу за книгу два миллиона, а ты хочешь нагреть меня еще на двадцать пять тысяч?
– Хочу, – сказала Соня. – Согласно контракту мой клиент не обязывался претерпевать насилие, побои и смертельную опасность. И поскольку ты организовал это безобразие….
– Бог подаст, – сказал Хатчмейер.
– В таком случае я посоветую мистеру Пиперу отказаться от турне.
– Только попробуйте, – заорал Хатчмейер. – Я с вас семь шкур спущу за нарушение контракта! Я его без штанов оставлю! Я ему такую козью морду…
– Деньги на бочку, – сказала Соня, усаживаясь и выставив коленки на обозрение.
– Вот, ей-богу, – восхищенно сказал Хатчмейер, – ну, у тебя и хватка.
– Есть кое-что и кроме хватки, – сообщила Соня и поддернула юбку выше. – Имеется второй роман Пипера.
– Который запродан мне на корню.
– Это еще вопрос, Хатч, сумеет ли он его дописать. Будешь так с ним обращаться – обмишуришься почище, чем твои собратья со Скоттом Фитцджеральдом. Он очень ранимый и…
– Ладно, слышали уже от Бэби. Робкий, ранимый, как же! Что-то он пишет без особой робости: похоже, шкура у него толще, чем у носорога.
– Да ты же не читал, что он пишет, – сказала Соня.
– Мне и незачем читать. Макморди – тот читал и говорит, что чуть не стравил. А чтобы Макморди стравил…
Они смачно бранились до самого обеда, наращивая и сравнивая ставки в том торгашеском покере, который был их обоюдным призванием.
Хатчмейер, конечно, не раскошелился, а Соня на это ничуть не рассчитывала. Она просто отвлекала его внимание от Пипера.
– Надеюсь, ты не сболтнул лишнего, – сказала она. – Эта Бэби – просто упырь.
– Упырь? – удивился Пипер. – Она глубоко чувствующая…
– Упыриха в парчовых штанах. И чем же вы занимались все утро?
– Пошли погулять, и она говорила мне, как важно беречь себя.
– Да уж, с первого взгляда видно, что себя она бережет пуще всего на свете. Одно лицо чего стоит.
– Она говорит, что все дело в том, чтобы правильно питаться, – сказал Пипер.
– И стряхивать пыль с ушей, – сказала Соня. – В следующий раз, как она улыбнется, посмотри на ее затылок.
– На затылок? Зачем это?
– А увидишь, как натянута кожа. Если эта женщина засмеется, с нее скальп слезет.
– Ну, во всяком случае она гораздо приятнее Хатчмейера, – заключил Пипер, не забывший, как его честили прошлой ночью.
– Хатч – это моя забота, – сказала Соня, – тут все просто. Пока что он у меня в руках, а ты вот как бы не напортил, если будешь строить глазки его жене и разглагольствовать о литературе.
– Не строил я никаких глазок миссис Хатчмейер, – возмутился Пипер. – Мне бы это никогда в голову не пришло.
– Зато ей пришло, и она тебе строила, – сказала Соня. – И вот еще что: не снимай-ка ты тюрбана. Тебе идет.
– Может и идет, но мне очень неудобно.
– Будет куда неудобнее, если Хатч заметит, что никакой тарелкой тебя не задело, – сказала Соня.
Они спустились к обеду, который прошел гораздо легче завтрака, потому что Хатчмейеру позвонили из Голливуда, и он явился, лишь когда они уже пили кофе, явился и с подозрением поглядел на Пипера.
– О такой книге «Гарольд и Мод» – слышали? – спросил он.
– Нет, – сказал Пипер.
– А в чем дело? – вмешалась Соня.
– А дело в том, – ответил Хатчмейер, зловеще взглянув на нее, – что есть, к вашему сведению, такая книга «Гарольд и Мод», где ему восемнадцать, а ей восемьдесят, и эту книгу, между прочим, уже экранизировали. Вот в чем дело. И хотел бы я знать, как это никто не сказал мне, что я выкладываю денежки за роман, который написан без всякого Пипера и…
– Ты хочешь обвинить мистера Пипера в плагиате? – спросила Соня. – Если да, то учти…
– В плагиате? – взревел Хатчмейер. – Я вам дам – в плагиате! Я говорю – вся история содрана, а меня провели как последнего сопляка и подсунули…
Бэби прервала Хатчмейера, полиловевшего от ярости.
– Если ты собираешься стоять тут и оскорблять мистера Пипера, то я не намерена сидеть и слушать тебя. Пойдемте, мистер Пипер. Оставим этих двоих…
– Стой! – завопил Хатчмейер. – За свои два миллиона я желаю знать, что на это скажет мистер Пипер. Как он будет…
– Уверяю вас, что я не читал романа «Гарольд и Мод», – сказал Пипер, – и даже впервые слышу о нем.
– Могу за это поручиться, – поддержала Соня. – Да и разница огромная. Там вовсе не о том…
– Пойдемте, мистер Пипер, – повторила Бэби и повела его к дверям. Хатчмейер и Соня остались кричать друг на друга; Пипер шагом лунатика пересек гостиную и рухнул в кресло, бледный как смерть.
– Я знал, что это сорвется, – пробормотал он. Бэби недоуменно поглядела на него.
– Что сорвется, деточка? – спросила она. Пипер уныло потряс головой. – Вы же не списывали из этой книги?
– Нет, – сказал Пипер. – Я о ней даже впервые слышу.
– Ну, тогда и беспокоиться не о чем. Мисс Футл с ним сама все утрясет. Они друг другу под стать. А вы бы лучше пошли отдохнули.
Пипер скорбно побрел наверх вслед за нею. Бэби задумчиво отправилась к себе в спальню и включила всю свою интуицию. Она села на тахту, так и сяк обдумывая его слова: «Я знал, что это сорвется». Странно. Что сорвется? Одно было ясно: про «Гарольда и Мод» он слышал впервые. Тут его устами говорила сама искренность, а Бэби Хатчмейер наслушалась довольно фальшивых речей, чтоб распознавать искренние по первому звуку. Немного погодя она выглянула в коридор, подошла к двери Пипера и тихонько приотворила ее. Пипер сидел спиной к ней за столиком у окна. Возле его локтя стояла чернильница, перед ним была раскрыта большая книга в кожаном переплете: он писал. Бэби прониклась этим зрелищем, бесшумно прикрыла дверь и вернулась на свою водяную тахту. Она видела подлинного гения за работой. Современного Бальзака. Снизу все еще доносились раскаты голосов Хатчмейера и Сони Футл. Бэби откинулась на подушку и уставилась в пространство, исполненная ужасающего сознания собственной бесполезности. В комнате рядом одинокий писатель трудился, чтобы передать ей и миллионам ей подобных всю значительность своих мыслей и чувств, трудился над созданием мира, укрупненного его воображением, где возникали и плыли в будущее «красы творенья на радость людям». А внизу эти два торгаша вздорили, грызлись и волокли его труды на рынок. Она же бездействовала. Никчемное она существо, эгоистичное и жалкое. Она повернулась лицом к гравюре Тречикова и вскоре уснула.
Пробудившись через час, она услышала разговор в соседней комнате, глухой и невнятный. Говорили Соня и Пипер. Она прислушалась, но ничего не разобрала. Потом стукнула дверь, и удаляющиеся голоса зазвучали в коридоре. Бэби встала с тахты и прошла в ванную, а оттуда к Пиперу. Книга в кожаном переплете была оставлена на столе, из-за которого получасом позже Бэби встала другой женщиной. Она вернулась опять через ванную, заперла ее за собой и села перед зеркалом, лелея чудовищный замысел.
– Что это такое? – отпрянул Хатчмейер.
– «Гарольд и Мод», – сказала Соня. – Мы с Питером купили ее для тебя в Белсуорте. Прочти – и сам увидишь…
– Он? Прочтет?!. – Бэби издала визгливый смешок.
– Заткнись, – сказал Хатчмейер. Он налил полный стакан виски и протянул его Пиперу. – Виски, Пипер?
– Спасибо, не надо, – сказал Пипер. – Сегодня нет настроения.
– В первый раз вижу писателя, который не пьет, – поразился Хатчмейер.
– В первый раз видишь настоящего писателя – и точка, – сказала Бэби. – Думаешь, Толстой пил?
– Отвяжись, – сказал Хатчмейер. – Откуда я знаю?
– У тебя там стоит прекрасная яхта, – попыталась сменить тему Соня. – Я и не знала, что ты яхтсмен, Хатч.
– Какой он яхтсмен? – фыркнула Бэби прежде, чем Хатчмейер успел заявить, что быстроходней его яхты ни за какие деньги не купишь и что он обставит на пари любого, кто скажет, будто это не так. – У него все показное. И дом, и соседи, и…
– Заткнись, – сказал Хатчмейер.
Пипер удалился в свой будуар записать еще несколько убийственных фраз о Хатчмейере. Когда он спустился к ужину, лицо Хатчмейера было багровее обычного и настроен он был сверхсклочно. Особенно взъярила его откровенность Бэби насчет их семейной жизни: она обсуждала с Соней, как женщина с женщиной, что это значит, когда пожилой муж вдруг ни с того ни с сего напяливает бандаж, и как это влияет на мужской климакс. Его обычное «заткнись» не сработало. Бэби отнюдь не заткнулась, а перешла к другим, еще более интимным подробностям, и когда Пипер вошел в гостиную, Хатчмейер как раз советовал ей пойти утопиться. Пипер же был вовсе не намерен мириться с хатчмейеровским хамством. За годы холостяцкой жизни и чтения великих романов он проникся почтением к Женщине и усвоил очень твердый взгляд на мужские обязанности в браке: совет жене пойти утопиться явно шел вразрез с этими обязанностями. К тому же откровенное торгашество Хатчмейера и его заявление, будто читателей только и надо подзуживать снизу, возмутили его еще с утра. Пипер, напротив, полагал, что надо стимулировать читательское восприятие и что подзуживание снизу восприятие никак не стимулирует. Он решил подчеркнуть это за обедом, и случай вскоре представился: Соня, опять же чтобы сменить тему, упомянула «Долину кукол». Хатчмейер, в надежде избежать дальнейших постыдных разоблачений, сказал, что это великая книга.
– Не знаешь, где Пипер? – спросила она.
– Бэби его куда-то утащила. Скоро вернутся, – отмахнулся Хатчмейер. – Значит, насчет моего предложения…
– Да брось ты. «Френсик и Футл» – фирма надежная. Дела у нас идут хорошо. От добра добра не ищут.
– Я же тебе предлагаю заместительство, – напомнил Хатчмейер, – и ты все-таки еще прикинь.
– Пока что я прикидываю, – перешла в наступление Соня, – сколько ты должен моему клиенту за увечье, психическую травму и публичный скандал, жертвой которого он вчера оказался по твоей вине.
– Увечье? Травму?! – не поверил ушам Хатчмейер. – Я ему сделал рекламу на весь мир, и я же еще ему должен?
– Да, компенсацию, – кивнула Соня. – Примерно двадцать пять тысяч.
– Двадцать пять… Да ты в уме? Я плачу за книгу два миллиона, а ты хочешь нагреть меня еще на двадцать пять тысяч?
– Хочу, – сказала Соня. – Согласно контракту мой клиент не обязывался претерпевать насилие, побои и смертельную опасность. И поскольку ты организовал это безобразие….
– Бог подаст, – сказал Хатчмейер.
– В таком случае я посоветую мистеру Пиперу отказаться от турне.
– Только попробуйте, – заорал Хатчмейер. – Я с вас семь шкур спущу за нарушение контракта! Я его без штанов оставлю! Я ему такую козью морду…
– Деньги на бочку, – сказала Соня, усаживаясь и выставив коленки на обозрение.
– Вот, ей-богу, – восхищенно сказал Хатчмейер, – ну, у тебя и хватка.
– Есть кое-что и кроме хватки, – сообщила Соня и поддернула юбку выше. – Имеется второй роман Пипера.
– Который запродан мне на корню.
– Это еще вопрос, Хатч, сумеет ли он его дописать. Будешь так с ним обращаться – обмишуришься почище, чем твои собратья со Скоттом Фитцджеральдом. Он очень ранимый и…
– Ладно, слышали уже от Бэби. Робкий, ранимый, как же! Что-то он пишет без особой робости: похоже, шкура у него толще, чем у носорога.
– Да ты же не читал, что он пишет, – сказала Соня.
– Мне и незачем читать. Макморди – тот читал и говорит, что чуть не стравил. А чтобы Макморди стравил…
Они смачно бранились до самого обеда, наращивая и сравнивая ставки в том торгашеском покере, который был их обоюдным призванием.
Хатчмейер, конечно, не раскошелился, а Соня на это ничуть не рассчитывала. Она просто отвлекала его внимание от Пипера.
* * *
Зато вниманием Бэби Пипер обделен не был. После завтрака они прогулялись по берегу до павильона, и она утвердилась во мнении, что наконец-то напала на гениального писателя. Пипер не смолкая говорил о литературе, и по большей части столь невразумительно, что Бэби была потрясена до глубины души и ощутила прикосновенность к заветным таинствам культуры. Пипер вынес иные впечатления: он радовался, что у него такая внимательная, увлеченная слушательница, и одновременно недоумевал, как эта понимающая женщина может не видеть всей омерзительности якобы написанной им книги. Он поднялся к себе и хотел было извлечь дневник, когда вошла Соня.– Надеюсь, ты не сболтнул лишнего, – сказала она. – Эта Бэби – просто упырь.
– Упырь? – удивился Пипер. – Она глубоко чувствующая…
– Упыриха в парчовых штанах. И чем же вы занимались все утро?
– Пошли погулять, и она говорила мне, как важно беречь себя.
– Да уж, с первого взгляда видно, что себя она бережет пуще всего на свете. Одно лицо чего стоит.
– Она говорит, что все дело в том, чтобы правильно питаться, – сказал Пипер.
– И стряхивать пыль с ушей, – сказала Соня. – В следующий раз, как она улыбнется, посмотри на ее затылок.
– На затылок? Зачем это?
– А увидишь, как натянута кожа. Если эта женщина засмеется, с нее скальп слезет.
– Ну, во всяком случае она гораздо приятнее Хатчмейера, – заключил Пипер, не забывший, как его честили прошлой ночью.
– Хатч – это моя забота, – сказала Соня, – тут все просто. Пока что он у меня в руках, а ты вот как бы не напортил, если будешь строить глазки его жене и разглагольствовать о литературе.
– Не строил я никаких глазок миссис Хатчмейер, – возмутился Пипер. – Мне бы это никогда в голову не пришло.
– Зато ей пришло, и она тебе строила, – сказала Соня. – И вот еще что: не снимай-ка ты тюрбана. Тебе идет.
– Может и идет, но мне очень неудобно.
– Будет куда неудобнее, если Хатч заметит, что никакой тарелкой тебя не задело, – сказала Соня.
Они спустились к обеду, который прошел гораздо легче завтрака, потому что Хатчмейеру позвонили из Голливуда, и он явился, лишь когда они уже пили кофе, явился и с подозрением поглядел на Пипера.
– О такой книге «Гарольд и Мод» – слышали? – спросил он.
– Нет, – сказал Пипер.
– А в чем дело? – вмешалась Соня.
– А дело в том, – ответил Хатчмейер, зловеще взглянув на нее, – что есть, к вашему сведению, такая книга «Гарольд и Мод», где ему восемнадцать, а ей восемьдесят, и эту книгу, между прочим, уже экранизировали. Вот в чем дело. И хотел бы я знать, как это никто не сказал мне, что я выкладываю денежки за роман, который написан без всякого Пипера и…
– Ты хочешь обвинить мистера Пипера в плагиате? – спросила Соня. – Если да, то учти…
– В плагиате? – взревел Хатчмейер. – Я вам дам – в плагиате! Я говорю – вся история содрана, а меня провели как последнего сопляка и подсунули…
Бэби прервала Хатчмейера, полиловевшего от ярости.
– Если ты собираешься стоять тут и оскорблять мистера Пипера, то я не намерена сидеть и слушать тебя. Пойдемте, мистер Пипер. Оставим этих двоих…
– Стой! – завопил Хатчмейер. – За свои два миллиона я желаю знать, что на это скажет мистер Пипер. Как он будет…
– Уверяю вас, что я не читал романа «Гарольд и Мод», – сказал Пипер, – и даже впервые слышу о нем.
– Могу за это поручиться, – поддержала Соня. – Да и разница огромная. Там вовсе не о том…
– Пойдемте, мистер Пипер, – повторила Бэби и повела его к дверям. Хатчмейер и Соня остались кричать друг на друга; Пипер шагом лунатика пересек гостиную и рухнул в кресло, бледный как смерть.
– Я знал, что это сорвется, – пробормотал он. Бэби недоуменно поглядела на него.
– Что сорвется, деточка? – спросила она. Пипер уныло потряс головой. – Вы же не списывали из этой книги?
– Нет, – сказал Пипер. – Я о ней даже впервые слышу.
– Ну, тогда и беспокоиться не о чем. Мисс Футл с ним сама все утрясет. Они друг другу под стать. А вы бы лучше пошли отдохнули.
Пипер скорбно побрел наверх вслед за нею. Бэби задумчиво отправилась к себе в спальню и включила всю свою интуицию. Она села на тахту, так и сяк обдумывая его слова: «Я знал, что это сорвется». Странно. Что сорвется? Одно было ясно: про «Гарольда и Мод» он слышал впервые. Тут его устами говорила сама искренность, а Бэби Хатчмейер наслушалась довольно фальшивых речей, чтоб распознавать искренние по первому звуку. Немного погодя она выглянула в коридор, подошла к двери Пипера и тихонько приотворила ее. Пипер сидел спиной к ней за столиком у окна. Возле его локтя стояла чернильница, перед ним была раскрыта большая книга в кожаном переплете: он писал. Бэби прониклась этим зрелищем, бесшумно прикрыла дверь и вернулась на свою водяную тахту. Она видела подлинного гения за работой. Современного Бальзака. Снизу все еще доносились раскаты голосов Хатчмейера и Сони Футл. Бэби откинулась на подушку и уставилась в пространство, исполненная ужасающего сознания собственной бесполезности. В комнате рядом одинокий писатель трудился, чтобы передать ей и миллионам ей подобных всю значительность своих мыслей и чувств, трудился над созданием мира, укрупненного его воображением, где возникали и плыли в будущее «красы творенья на радость людям». А внизу эти два торгаша вздорили, грызлись и волокли его труды на рынок. Она же бездействовала. Никчемное она существо, эгоистичное и жалкое. Она повернулась лицом к гравюре Тречикова и вскоре уснула.
Пробудившись через час, она услышала разговор в соседней комнате, глухой и невнятный. Говорили Соня и Пипер. Она прислушалась, но ничего не разобрала. Потом стукнула дверь, и удаляющиеся голоса зазвучали в коридоре. Бэби встала с тахты и прошла в ванную, а оттуда к Пиперу. Книга в кожаном переплете была оставлена на столе, из-за которого получасом позже Бэби встала другой женщиной. Она вернулась опять через ванную, заперла ее за собой и села перед зеркалом, лелея чудовищный замысел.
* * *
Замыслы Хатчмейера тоже были довольно чудовищны. После перебранки с Соней он отправился к себе в кабинет, чтобы вытрясти по телефону душу из Макморди за «Гарольда и Мод»; но день был субботний, и Макморди вместе со своей душой болтался неизвестно где. Хатчмейер даже позвонил ему домой – телефон не отвечал. Он бросил трубку, пыхтя от злости и пытаясь раскусить Пипера. Что-то с ним было неладно, а что – никак не ухватишь; не такой он автор, который сочиняет тухлую похабщину; чудной он, что ли, какой-то. У Хатчмейера зародились неясные подозрения. Сколько он перевидал писателей – ни один не был похож на Пипера, то есть ничуть. Все они как заведенные болтали о своих книгах. А этот Пипер… надо бы потолковать с ним с глазу на глаз, заправить его как следует – может, язык и развяжется. Но, выйдя из кабинета, он застал Пипера в женском окружении: Бэби, наново размалеванной, и Сони, которая тотчас сунула ему книгу.– Что это такое? – отпрянул Хатчмейер.
– «Гарольд и Мод», – сказала Соня. – Мы с Питером купили ее для тебя в Белсуорте. Прочти – и сам увидишь…
– Он? Прочтет?!. – Бэби издала визгливый смешок.
– Заткнись, – сказал Хатчмейер. Он налил полный стакан виски и протянул его Пиперу. – Виски, Пипер?
– Спасибо, не надо, – сказал Пипер. – Сегодня нет настроения.
– В первый раз вижу писателя, который не пьет, – поразился Хатчмейер.
– В первый раз видишь настоящего писателя – и точка, – сказала Бэби. – Думаешь, Толстой пил?
– Отвяжись, – сказал Хатчмейер. – Откуда я знаю?
– У тебя там стоит прекрасная яхта, – попыталась сменить тему Соня. – Я и не знала, что ты яхтсмен, Хатч.
– Какой он яхтсмен? – фыркнула Бэби прежде, чем Хатчмейер успел заявить, что быстроходней его яхты ни за какие деньги не купишь и что он обставит на пари любого, кто скажет, будто это не так. – У него все показное. И дом, и соседи, и…
– Заткнись, – сказал Хатчмейер.
Пипер удалился в свой будуар записать еще несколько убийственных фраз о Хатчмейере. Когда он спустился к ужину, лицо Хатчмейера было багровее обычного и настроен он был сверхсклочно. Особенно взъярила его откровенность Бэби насчет их семейной жизни: она обсуждала с Соней, как женщина с женщиной, что это значит, когда пожилой муж вдруг ни с того ни с сего напяливает бандаж, и как это влияет на мужской климакс. Его обычное «заткнись» не сработало. Бэби отнюдь не заткнулась, а перешла к другим, еще более интимным подробностям, и когда Пипер вошел в гостиную, Хатчмейер как раз советовал ей пойти утопиться. Пипер же был вовсе не намерен мириться с хатчмейеровским хамством. За годы холостяцкой жизни и чтения великих романов он проникся почтением к Женщине и усвоил очень твердый взгляд на мужские обязанности в браке: совет жене пойти утопиться явно шел вразрез с этими обязанностями. К тому же откровенное торгашество Хатчмейера и его заявление, будто читателей только и надо подзуживать снизу, возмутили его еще с утра. Пипер, напротив, полагал, что надо стимулировать читательское восприятие и что подзуживание снизу восприятие никак не стимулирует. Он решил подчеркнуть это за обедом, и случай вскоре представился: Соня, опять же чтобы сменить тему, упомянула «Долину кукол». Хатчмейер, в надежде избежать дальнейших постыдных разоблачений, сказал, что это великая книга.