Наталья Шегало
Больше, чем власть

Часть 1
ОРДЕР НА ОБЫСК ПЛАНЕТЫ

Глава 1
Сбежавшее исследование

   Дело умных – предвидеть беду, пока она не пришла, дело храбрых – управляться с бедой, когда она пришла.
Питтак из Митилены

 
   Молодой человек в военной форме встречал профессора, как и было обещано, у посадочной площадки, которая стараниями парковщиков была так нашпигована частными глайдерами, что те едва не терлись друг о друга бортами. Встречающий сдержанно кивнул в знак приветствия и жестом пригласил гостя проследовать за собой. Ни вежливого «Как долетели?», ни хотя бы формального «Добро пожаловать». В жалкой роли доносчика, пусть добровольно избранной, но от этого только более отвратительной, на теплый прием надеяться не приходилось. Профессор вспыхнул, но вовремя опомнился: ну откуда, в самом деле, провожатому может быть известна цель его визита? Впрочем, сегодня профессору казалось, что его позор известен всем. На что он вообще рассчитывал? Только на то, что его выслушают. Уж это-то ему могли гарантировать.
   Профессор демонстративно медленно выбрался из глубокого кресла пилота, слишком просторного для его иссохшего с годами тела, так же неторопливо извлек из кабины объемистый кейс с кодовым замком. Офицер ждал. На его лице сквозь тщательно отрепетированную беспристрастность все явственнее проступало нетерпение. Гость поморщился – извиняться за промедление не хотелось. Встречающий напоминал ему молодого, хорошо дрессированного пса перед выходом на прогулку, когда хозяин уже взял в руки поводок, но еще не открыл дверь.
   Прибывшему наконец удалось извлечь из-за сидения застрявшую там трость. Провожатый воспринял это как завершение сборов и быстрыми шагами устремился к стеклянным дверям безликого административного корпуса. Тяжело опираясь на антикварную трость – подарок учеников к давно забытому юбилею, профессор поплелся следом.
   Резвый офицер поджидал его на площадке у лифта. Здесь профессор остановился, изо всех сил сдерживая тяжелое дыхание и стараясь не показать одышку. Впрочем, какое дело этому толстокожему военному до стариковских немощей? «Погоди, – мысленно пригрозил он, – и ты когда-нибудь будешь таким, а юные внуки будут насмешливо наблюдать за твоей ковыляющей походкой».
   В лифте было просторно и холодно. Кабина стремительно пошла вверх, и новая тяжесть навалилась на плечи, заставляя старческую фигуру горбиться сильнее обычного. Гость устало прикрыл глаза, и под воспаленными веками тут же возник начальник сектора лабораторий. Молодой паршивец. Пронырливый. «Что вас так расстроило, герр Гауфман? Поверьте, никто не оспаривает ваших заслуг и вашего приоритета! Вас все знают как крупнейшего ученого-теоретика. Зачем вам отвлекаться на эти приземленные прикладные направления?» А за льстивым угодничеством проступает самодовольная издевка. Дождался, бездарь. Взял реванш. Прикладное направление. Не придерешься. А если и придерешься, не докажешь. А если хочешь доказать, то путь тебе один – в доносчики.
   Нужно ли в очередной раз обманывать самого себя? Ведь даже себя он не может уверить в том, что движет им сейчас не мстительная ревность, а справедливое негодование. Не желание наказать молодых выскочек, паразитирующих на его таланте, а долг законопослушного гражданина. Неправдоподобно выглядит нынче его законопослушание.
   Створки лифта разошлись, впуская нового пассажира, и с мягким чавкающим звуком сошлись вновь. Пасть лифта захлопнулась. Профессор заставил себя разжать руку, вцепившуюся в поручень. Искушение выскочить из замкнутого пространства кабины и никогда больше сюда не возвращаться удалось побороть, но решимость довести начатое дело до конца уменьшалась с каждым этажом. Может, еще не поздно? Если вернуться, пригрозить, припугнуть оглаской? Потребовать? Нет, поздно. И уже слишком опасно. Он мучительно долго убеждал себя загубить собственными руками то, что больше всего хотел продолжить, и теперь нелепо поворачивать назад. Да, он готов принести в жертву и себя, но только при одном условии – они поплатятся вместе с ним.
   Он покачал головой и мысленно выругал себя за этот внутренний спор. Какой смысл вновь и вновь перебирать все «за» и «против», когда решение принято, и не только принято, а уже почти исполнено. Побыстрей бы только! Казалось, этому подъему не будет конца.
   Они вышли в пустой коридор, серый и безликий, с одинаковыми дверями без номеров и даже без табличек с фамилиями. Приезжий испуганно осмотрелся. Куда его ведут? Кто его примет? Так ли будет, как было обещано? Организовывая эту встречу, его старинный друг Нерфи Корнак и сам, казалось, слабо верил в то, что обещал. Но он добросовестно сделал все необходимые звонки, задействовал все связи, и, наконец, назвал место и время, не подтвердив выполнение главного условия, на котором настаивал профессор – о встрече непременно с руководством Ордена.
   Провожатый остановился у одной из дверей, ничем не отличающейся от всех остальных. Как они только ориентируются в этих пустых коридорах? Если на двери нет ничего, кроме кодового замка с системой идентификации, даже ручки.
   – Не беспокойтесь, – снисходительно пояснил молодой провожатый, заметив нервозность прибывшего. – У нас идентификация по биоизлучению. Нужно лишь несколько секунд подождать, пока система сработает.
   Профессор желчно усмехнулся. Знал бы этот юноша, сколько поводов для беспокойства помимо идентификации находилось сейчас в профессорском кейсе! Есть еще, слава богу, о чем старику беспокоиться в этой жизни помимо бытовых мелочей. Дверь медленно сдвинулась в сторону, и провожатый впервые уступил ему дорогу:
   – Магистр ждет вас.
   Рука, мертвой хваткой державшая кейс, онемела, и профессор с трудом перехватил ручку чемоданчика другой рукой, умудрившись не уронить при этом трость. Только после этого он шагнул, наконец, в кабинет.
   Он нес в своих руках тайну, и эта тайна оттягивала ему руки.
 
   Кабинет поразил профессора спартанской обстановкой. Жесткие кресла ровным строем стояли вдоль длинного черного стола в центре комнаты. Второй стол, вплотную придвинутый к первому, был снабжен пультом управления, вмонтированным в столешницу. Шкафы сливались цветом со стенами, и даже единственному украшению этого кабинета – большому зеркалу в металлической раме – почти нечего было отражать. Землянину, привыкшему к навязчивому комфорту своей родины, было странно видеть, как давно забытое учение Земли – аскетизм – именно в Ордене нашло благодатную почву для нового расцвета. Неуютная планета с жестким суровым климатом долго обтесывала характер заселившего ее народа и в конце концов подарила мирам Федерации странную нацию, воспитанную на идеалах служения и долга. В эпоху раздробленности именно эта нация поставила свои аскетические принципы на службу юной Федерации. Нынешним единством объединенные миры в какой-то мере были обязаны и Ордену, скрепившему их, подобно цементу в кирпичной кладке. Родиться в Ордене означало одно – стать военным. Другие пути дети этой планеты выбирали редко. Впрочем, стоило отдать им должное – из них получались лучшие офицеры. Со временем Орден из государства превратился в военно-промышленное ведомство самой Федерации, став гарантом ее безопасности: внутренней и внешней.
   Профессор близоруко огляделся, и только с третьего раза ему удалось выделить из серого фона кабинета его хозяина. Стоило поблагодарить Нерфи Корнака: профессора действительно поджидал бессменный руководитель Ордена Магистр Ритор. Это лицо нельзя было не узнать, хотя оно не часто мелькало в новостях (Орден по традиции сторонился публичной политики). Хозяин неподвижно стоял у мерцающей голографической карты в дальнем углу и разглядывал гостя. Когда его глаза остановились на кейсе, профессору показалось, что чемодан неожиданно потяжелел: чужой взгляд будто добавил веса его тайне. Тогда гость шагнул к столу и водрузил на него свою ношу с твердым желанием расстаться с ней навсегда. После такого символического поступка профессора вдруг охватила апатия, точно одним жестом он исполнил заветное и давно задуманное. И больше всего захотелось немедленно выйти из кабинета, не растеряв остатки былого достоинства, и никогда не встречаться с человеком, на чьи плечи он только что переложил свой груз, проблему, запертую на кодовый замок в черном чреве новенького кейса, купленного исключительно для этой неприятной миссии.
   Магистр тоже шагнул к столу, подвинул кейс к себе, и жестом пригласил садиться. Взаимные представления и обмен вежливыми, ничего не значащими приветствиями были излишни – каждый знал, кто перед ним, каждый понимал, ради чего состоялась встреча, и ни один не испытывал удовольствия от процесса. Но начинать никто из них не спешил.
   Магистр медлил, великодушно давая гостю время освоиться в новой обстановке. Гость явно нервничал. Усевшись в кресло, он застыл в неудобной позе, не зная, куда девать длинные руки с узловатыми, похожими на высохшие корни пальцами. Молчание затягивалось, напряжение нарастало, достигнув апогея тишины, пронзительной и неуместной.
   – Господин Гауфман, – Магистр все же решил избавить гостя от дискомфорта и начал спокойным ровным голосом, стараясь не нервировать прибывшего взглядом в глаза, – мне сообщили, что вы обладаете важной информацией, которая содержит corpus delicti[1] и которую вы не рискуете доверить официальным каналам связи. И потому хотели бы передать ее лично руководству Ордена. Несмотря на краткость сообщенных вами сведений, важность этой информации заставляет меня лично и с глазу на глаз обсуждать с вами это дело. Любые данные о несанкционированных научных разработках, к тому же ведущихся под контролем правительства Земли, заслуживают тщательной проверки. Я не специалист и не берусь судить ни о специфике, ни о научной ценности, ни даже о возможных отрицательных последствиях этих исследований, но определить степень и уровень необходимой проверки и передать дело нашим экспертам я обязан. Приступим.
   Но приступить гостю не удалось. Его гордость – ораторское мастерство, не раз помогавшее даже слабыми аргументами убеждать последователей и сокрушать в научных диспутах оппонентов, в этих серых стенах предательски изменило ему, как изменяет голос юному диссертанту в присутствии большой диссертационной комиссии. Хотелось прокашляться, но он боялся первого звука собственного голоса в этом гулком полупустом помещении. Представляя этот визит, он видел себя спокойным, убедительным, точно и без суеты излагающим свою позицию. Из последних сил сражаясь с приступом немоты, профессор ждал, что на неподвижном лице Магистра начнет проступать холодное удивление.
   Магистр, однако, не умел удивляться. Он просто переключился с одного метода допроса на другой: не сработало так – сработает эдак. В самом деле, что удивительного? Приехал неврастеничный интеллигент, трясется и волнуется. Доносчиком ему быть противно, а стать соучастником ему не дали. И всем, включая его самого, ясно, что выдавать коллег властям противно и мерзко, но именно это он и намерен сделать, как только справится с не вовремя нахлынувшими эмоциями.
   Хозяин кабинета и вправду решил, что проще будет самостоятельно заглянуть в кейс, чем добиться от визитера в его теперешнем состоянии вразумительного повествования. Скорее уж приехавший будет отвечать на конкретно поставленные вопросы. Поэтому Магистр, не колеблясь, уложил кейс перед собой и попросил профессора назвать шифр кодового замка. Внутри кейса в строгом порядке были выложены компьютерные диски. Магистр вытащил тот, что был пронумерован единицей, вставил в дисковод, пощелкал клавишами панели управления, включая голографический экран, и углубился в изучение длинного списка кораблей, пропавших в пространстве за последние сто лет. Через пару минут стало ясно, что весь первый диск содержал лишь обыкновенный отчет, каких по любой тематике тысячи. Если покопаться в статистическом отделе Ордена, там можно обнаружить куда более подробные сведения.
   Не дочитав отчет до конца, Магистр на секунду выглянул из-за монитора, и едва различимая досада, почудившаяся профессору в этом взгляде, заставила гостя вновь нервно сжать пальцы и усилием воли подавить дрожь.
   – С какой целью собирались данные о пропаже кораблей? – поинтересовался Магистр, продолжая просматривать отчет. – Насколько я знаю, это далеко от тем, заявленных к исследованиям в вашем институте.
   Прежде чем заговорить, профессор все-таки прокашлялся:
   – Данные запрашивались из Центра по чрезвычайным ситуациям в пространстве с целью отследить, какое количество кораблей исчезало, так сказать, в никуда, беспричинно, в абсолютно безопасных участках пространства. Подобные исчезновения, хотя их и нельзя назвать частыми, тем не менее дают возможность проследить некую логичную последовательность. Исчезают, как правило, пилотируемые корабли. Количество исчезновений беспилотных судов почти в пять раз меньше. Официально провозглашенная причина – человеческий фактор.
   Первые несколько предложений дались тяжело. Профессор перевел дух. Его собеседник оказался хорошим психологом: теперь, когда профессор, наконец, решился заговорить, Магистр отодвинул защитную ширму экрана в сторону, чуть подался вперед, демонстрируя открытость и заинтересованность, и легко вошел в роль научного корреспондента, которому посчастливилось брать интервью у нобелевского лауреата. К месту пришлась и давняя страсть Магистра к мертвым языкам Земли.
   – Очень интересно, – подхватил он с деловым энтузиазмом, – admitto[2]. Однако это – статичная картина. А последовательность, о которой вы упомянули, предполагает поступательное развитие.
   «А он не глуп для военного, – подумал профессор, привычно переводя с латыни, – раз так быстро подхватил совершенно новую и незнакомую для себя тему. Впрочем, будь он глуп, он не сидел бы в этом кресле вот уже почти пятнадцать лет».
   – Логическая последовательность заключается в том, что первоначально корабли просто исчезали безвозвратно. «Пропал с экранов радаров» – и все. Ни взрывов, ни вспышек, ни обломков. И как-то никто не интересовался данными о кораблях, которые пропадали из видимости радаров, а затем появлялись вновь. Это списывали либо на неисправности радаров, либо на проблемы со связью. Согласитесь, если корабль благополучно прибыл в порт назначения, никто не станет поднимать шум из-за того, что несколько часов с ним не было связи. Так вот, именно они – эти возвращения из ниоткуда – укладываются в определенную логическую схему.
   Профессор на секунду замолчал, обвел глазами кабинет в поисках воды и продолжил:
   – Первый этап – с кораблем теряется связь, корабль исчезает и не возвращается. Второй – корабль исчезает и через несколько часов появляется вновь, но – с мертвым экипажем. Причина смерти – остановка жизненных процессов при отсутствии внешних воздействий, как будто человека выключили. Третий этап – корабль возвращается, люди живы, но никто не заметил исчезновения. Все проходят необходимый медконтроль, карантин, все здоровы и нормальны, за исключением одного коллективного провала в памяти на несколько часов.
   – И четвертый этап: кто-то что-то помнит? – попробовал угадать собеседник.
   – Не совсем так. Но мы подошли как раз к тому, какие исследования проводятся в нашем институте.
   Профессор сглотнул, прогоняя сухость в горле, и снова беспомощно обвел глазами полупустую комнату. Когда его взгляд вернулся к собеседнику, на столе уже стоял стакан воды, беззвучно выуженный Магистром неизвестно откуда. Профессор благодарно покивал, влил в себя долгожданную жидкость, с наслаждением подмечая первые признаки возвращающейся уверенности, и продолжил:
   – Я начал с середины и потому мог несколько запутать вас. Хронологически же, так сказать, ab ovo[3] – он решил сделать приятное собеседнику, ввернув латинское выражение, – события развивались иначе. Около четырех лет назад в институт для прохождения карантина из Второго Лунного порта поступила штурман грузового рейсовика Лаэрта Эвери. Знаете, в наших портах врачи привычны ко всему – к ариайской чуме, к холере Зумма, к облучениям, вирусам, лишаям... Да что только не привозят из отсталых миров! Но анализ крови, полученной от одного из членов экипажа, заставил карантинного врача срочно связаться со мной. Он мой бывший, впрочем, посредственный ученик. Он был в большом затруднении и растерянности, стеснялся и думал, что я приму его за сумасшедшего. Я в то время возглавлял кафедру и несколько лабораторий и не отказал бы ему в совете.
   Вы, наверное, знаете: послерейсовый медконтроль – рутинная процедура. Она включает всего несколько исследований: сердечная деятельность, функция внешнего дыхания, анализ крови и мочи. Детальное обследование проводится только при выявлении каких-либо отклонений. Я поначалу решил, что парень заскучал и решил напомнить о себе, попросить о месте в институте, например, – и отыскал такой нелепый предлог.
   – И – анализы? – Магистр плавно подправил беседу в нужное русло.
   – Да. Простите, я отвлекся. При общем анализе крови карантинный врач не нашел в крови Лаэрты Эвери гемоглобина! Эритроциты имели ядра, отмечалась выраженная тромбоцитопения... простите, – профессор запнулся, пытаясь хотя бы временно избавиться от привычки использовать специальные термины, – ... то есть количество тромбоцитов было резко снижено.
   Он сделал паузу, ожидая реакции.
   – Профессор, – подал голос Магистр, – Я понимаю, что этот анализ ненормален, но я не специалист, и вам придется объяснить, что это означает.
   – Да, конечно, конечно, – поспешно заверил профессор. – Ну... тромбоциты – один из факторов свертываемости крови. Встречаются, конечно, состояния, при которых число их резко снижено, но тогда такое состояние организма сопровождается повышенной кровоточивостью. А у Лаэрты Эвери на теле не было даже ни одного синяка! Ядерные эритроциты... Зрелые эритроциты не имеют ядер! Ну, допустим, у нее в кровь выходят молодые незрелые формы... но – в таком количестве! И ни одного безъядерного! Все пять с половиной миллионов с ядрами?! Налицо выраженное нарушение эритропоэза, и совершенно бессимптомно?! Нонсенс! И, наконец, человек не может жить без гемоглобина! Каким-то образом кислород должен ведь попадать в ткани! Конечно, еще в двадцатом веке были известны перфтораны... но они же не синтезируются в организме!
   Он опять поймал себя на том, что перешел на специальную терминологию, виновато развел руками, хотя в глубине души вовсе не чувствовал вины, и продолжил:
   – Естественно, анализы повторили, причем неоднократно. Ее подвергли тщательнейшему обследованию – провели костномозговую пункцию, ткань селезенки взяли на биопсию... Они подняли все ее предыдущие анализы, чтобы убедиться: до этого никаких отклонений от нормы не было. И только убедившись, что дело не в исправности оборудования, мой ученик позвонил мне.
   – Как я понимаю, Лаэрта Эвери оказалась, как вы говорите, с «вернувшегося» корабля?
   – Да, совершенно верно. Данные по маршруту судна мы получили сразу же. Что же касается выводов о пропавших кораблях, то они были сделаны значительно позже. Сначала нас заинтересовала только патология крови. Поскольку условия об обязательном карантине включены в любой контракт Торгового флота, Лаэрту Эвери изолировали, объяснив ей причины. У нас вообще-то не принято информировать о результатах исследований посторонних, даже если это те, кого мы исследуем. Знаете, разное бывает, в том числе и с психикой. Но ее общее самочувствие было абсолютно нормальным, она не жаловалась на недомогание или боли. Психически на первых порах тоже все было в порядке, лишь небольшая нервозность, явно вызванная затянувшимся карантином и изоляцией от команды. Вы ведь знаете, у нас на Земле экипажи подбирают с максимальной психологической совместимостью. Члены группы эмоционально замкнуты внутри своей группы и потому зависимы друг от друга.
   Магистр кивнул. Принцип формирования экипажей дальних рейсовиков был давней ценнейшей коммерческой тайной Земли. Многие, и Орден в том числе, пытались заимствовать методики воспитания и отбора идеально совместимых личностей, но только Земля продолжала оставаться бессменным лидером в этой области. Раз в год, в мае месяце, когда все учебные заведения, выдав дипломы своим студентам, выставляли их на Единой Бирже Труда, самые баснословные суммы платились за экипажи Высшей школы космонавигации Земли. Наиболее крупную квоту на молодых специалистов имела Федерация, вербовавшая кадры для Торгового флота. Плюс Орден, который на федеральные субсидии мог позволить себе тщательно отбирать экипажи для военного ведомства. За оставшихся торговались крупные частные компании и правительства миров Федерации. И при всем этом экипажи еще имели право сами выбирать себе работодателя.
   Профессор тем временем продолжал:
   – Сначала мы повторили все анализы, естественно, уже на более точном оборудовании. Исследовали белки крови, прежде всего систему свертываемости... Я не буду вдаваться в детали – ей не нужен ни тромбопластин, ни фибриноген. Вообще ничего, ни один фактор свертываемости! И при этом ей не грозит смерть от кровопотери, как это наблюдается у больных гемофилией. Вы знаете... гемоглобин, эритроциты ей, в общем-то, тоже не нужны. Кислород доставляется в ткани неизвестным образом! Мы так и не смогли определить в «крови» Лаэрты Эвери носитель кислорода! Такое впечатление, что он ей просто не нужен.
   Кроме того, исследуя белки крови, мы пытались определить содержание иммуноглобулинов. Вы уже не удивитесь, если я скажу – ни-че-го? То есть иммуноглобулинов нет. Да что там! В подобной ситуации жизнь человека длится до первой царапины – далее следует неизбежный сепсис и смерть. Ее, так сказать, «кровь» (простите, мне лень выдумывать новый термин для этой субстанции) скорее напоминает концентрированный формалин – по его действию на микроорганизмы. Одного кубика этой жидкости достаточно, чтобы обеззаразить колонию спор столбнячной палочки при экспозиции всего в две с половиной минуты! А это один из самых вирулентных микроорганизмов! От исследований крови мы перешли к исследованию других клеток этого странного организма. Мы взяли пробы мышечной и костной ткани, крови, всего, что вообще можно было взять на анализ без особого вреда для организма человека. Да, да, это на следующем диске.
   Воспользовавшись паузой в монологе увлекшегося профессора, Магистр быстро пересчитал диски. Ему, по всей видимости, предстояло сегодня выслушать краткое содержание всех семнадцати кругленьких носителей информации емкостью по двести гигабайт каждый. Ради этой встречи были на целый час отложены переговоры по поставкам новой противолучевой системы «Вуаль». Час, с кровью вырванный из жесткого графика его рабочих суток. Но уложится ли в отпущенное время профессор? Ведь они еще даже не добрались до сути проблемы. И не доберутся, если профессор намерен пересказать ему научные открытия своей лаборатории за последние четыре года.
   Магистр бросил быстрый взгляд на часы. Его с трудом разговорившийся собеседник, похоже, забыл, что именно привело его в кабинет к руководителю Ордена. Справедливости ради, прежде чем напомнить гостю о роли правоохранительных органов, Магистр выделил ему еще десять минут на самостоятельное изложение проблемы.
   Но профессор и сам, казалось, спешил не меньше Магистра, опасаясь, что не успеет сказать всего, что наметил.
   – Я не буду подробно останавливаться на всех проведенных экспертизах, – продолжил он, – но кратко перечислю зафиксированные нами результаты. Часть их касается непосредственно самого организма Лаэрты Эвери, остальные аномалии были выявлены при взаимодействии этого организма с другими. Существенным отклонением от нормы оказался пульс – он слишком медленный. Частота ударов составляла около двадцати-двадцати пяти в минуту, что невозможно ни для здорового организма, ни даже для больного. При этом кровяное давление и частота дыхания были вполне нормальными. А вот скорость регенерации оказалась почти в два раза выше обычной. Мы пытались исследовать биополе этого организма, но приборы фиксировали его как пустое место. Ни биоизлучения, ни остаточного фона – ничего. И в то же время... Вы видели когда-нибудь, как животные реагируют на приближение землетрясения? Так вот, животные, помещенные в непосредственной близости от Лаэрты Звери, вели себя схожим образом: нервничали, метались по клетке. А спустя несколько часов успокаивались, привыкая к чему-то. К чему? Когда животных помещали с таким расчетом, чтобы она могла их видеть, они успокаивались в несколько раз быстрее. Если же непосредственного визуального контакта не было, продолжительность нервной реакции животных возрастала. Мы проводили эксперименты и с добровольцами, несмотря на то, что люди гораздо менее чувствительны к подобным воздействиям. В опытной группе дискомфортные состояния при первом контакте отмечались в восьмидесяти семи процентах случаев. И по затухающей – при повторных контактах. Были и более характерные результаты, в основном у людей с пониженным биофоном – недомогание, головная боль. При этом никакого биополя у самой Эвери по-прежнему не наблюдалось, а вот у контактных лиц биополе при первой встрече как бы съеживалось, сжималось, фон становился слабее.