Вагон был битком набит крестьянами в одеждах черного цвета с плетеными корзинами, полными салями и плодов хлебного дерева, которые в изобилии произрастали на острове.
   После получения Охотничьим Миром независимости его основатели задумали первым делом выселить с острова всех коренных жителей и начать все с нуля в демографическом отношении. После долгих споров было решено, что острову необходимы крестьяне. Но не просто какие-нибудь там крестьяне – Эсмеральда нуждалась в крестьянах, которые были бы довольны своей жизнью и не завидовали окружающему их богатству и роскоши. Основатели понимали, что по-настоящему хорошие крестьяне обойдутся недешево, но ничто другое не могло создать на острове обстановку терпимости, которая так ценится в современном мире.
   После горячих дебатов было принято решение привезти из Южной Европы крестьян, которые носят береты.
   Основатели установили контакты с испанскими и итальянскими агентствами, которые поставляли рабочую силу из Андалузии и Меццоджорно, провели беседы с претендентами, и самые талантливые из них были направлены в пользующуюся заслуженной репутацией Крестьянскую школу в городке Цуг, Швейцария, для окончательной полировки.
   Крестьяне на Эсмеральде на самом деле почти не занимались никакой работой, а исполняли декоративные функции. Всю тяжелую и грязную работу выполняли государственные рабы: пахали, сеяли, унавоживали поля и убирали урожай. От крестьян требовалось лишь танцевать перед гостями Эсмеральды по воскресеньям, а в остальные дни недели пить слоуг – мешанину из вина и пива, которую тщетно пытались разрекламировать эсмеральдские виноделы.
   А еще они хвастались своим богатством и мужскими способностями, пока их жены поджаривали дома фаршированных кукурузой поросят.
   Традиционные крестьянские костюмы разработал сам Джики из Голливуда: длинные юбки, шаровары и плотно зашнурованные корсажи.
   Разумеется, возникали проблемы с крестьянскими детьми, как и с любыми другими, но по достижении совершеннолетия их отправляли в торговые школы Кашмира, и все оставались довольны.
   Наблюдательный человек наверняка бы заметил две личности в широких плащах, которые сошли на станции Санта-Марта-дель-Кампо, располагавшейся в пятидесяти милях от города. Они тут же направились в «Голубой Бофор» – самую большую таверну в деревне – и стали вполголоса о чем-то договариваться с владельцем. Один из незнакомцев – молодой парень с пышной фальшивой бородой – показал ему листок бумаги, который крепко сжимал в руке. Хозяин таверны от удивления открыл рот, а затем на его лице появилась хитрая усмешка.
   – Не, ну я-то тут при чем, а? – Год учебы в школе для сельских барменов на севере Англии сильно сказался на его речи.
   – Мы хотели бы поговорить с Антонио Фериа, – сказал бородатый.
   – Он сейчас занят по горло – следит за подготовкой вечеринки на вилле.
   – Это нам известно. – В руке бородача появился хрустящий банкнот. – Будь хорошим парнем, отведи меня к нему.
   Хозяин взял деньги, изобразил на лице благодарность и пошел к телефону.

Глава 43

   Вернувшись вечером из школы, младший Фериа – Джанго – увидел двух незнакомцев, сидевших в гостиной матери. У того, что ростом повыше, была фальшивая борода. Другой – темноволосый, весь в черном, в мягких невысоких кожаных сапогах. Его голубые глаза излучали такую решимость и непоколебимость, что Джанго застыл на месте.
   – Кто это? – поинтересовался он.
   – Заткнись! – прикрикнул на него отец, Антонио Фериа.
   Только тогда Джанго заметил, что на отце белая рубаха с кисточками, которую тот надевал только на похороны и праздники. Наверно, эти незнакомцы очень важные персоны, подумал Джанго, но задавать вопросов больше не стал, потому что хорошо усвоил уроки в Крестьянской школе: не думать о том, о чем тебя не просят.
   Тут в комнату вошла его старшая сестра Миранда. Она остановилась, подбоченилась и слегка оттопырила нижнюю губу. Волосы ее были наспех прихвачены лентой. Она была высокой для крестьянки, но ниже, чем настоящие аристократки. Небольшие, но упругие груди распирали грубое полотно крестьянской сорочки. Ноги скрывала длинная юбка, но они тоже наверняка были что надо.
   – Папа, что ты натворил? Кто эти люди?
   Хотя в ее голосе звучала тревога, по ее лицу было видно, что она с удовольствием оказалась бы в объятиях одного из этих мужчин, а может, и двух, только не одновременно.
   Сидевший за грубо сколоченным деревянным столом Антонио Фериа почесал небритый подбородок и налил себе стакан узетта. В его глазах отражалась борьба гнева и усталости.
   – Все очень просто, – сказал он. – Этот человек, – он слегка шевельнул покалеченной правой рукой в сторону Хэрольда, – пойдет сегодня на виллу сеньора Луэйна, чтобы прислуживать ему на банкете. Он подаст жареных цыплят вместо Джовио, нового крестьянина, которого сеньор еще не знает в лицо. Ты будешь вместе с ним – понесешь традиционные пироги со шкварками. Понятно?
   – Он не местный, – с любопытством разглядывая Хэрольда, заметила Миранда. – Или это новый крестьянин?
   – Нет, он Охотник и приехал издалека.
   – Охотник? И на кого же он охотится?
   Антонио отвел взгляд в сторону. Его лицо исказила гримаса.
   – Он охотится на сеньора Луэйна, эль патроне, – наконец выдавил он из себя и снова наполнил свой стакан.
   – Отец! Как ты можешь предать сеньора Луэйна, который столько сделал для тебя и для всей деревни?
   Антонио Фериа что-то неразборчиво пробормотал и зашаркал по земляному полу. Его деревянные башмаки, несколько пар которых он дешево купил на рынке в Санта-Каталине, уже почти сносились от шарканья по грязному двору.
   – Но у меня нет другого выбора! – с жаром воскликнул он. – Дело в том, что у него есть Карточка Предательства. Ты же знаешь, что государство карает тех, кто отказывается предавать по требованию владельца такой карточки.
   – Тогда у тебя действительно нет другого выбора, – согласилась Миранда. – Но как ему пройти мимо охраны?
   – Мы дадим ему документы Джовио.
   – Отец, но Джовио ростом всего лишь пять футов!
   – Значит, ему придется сутулиться. А ты пококетничаешь с охранниками. Соседи говорят, у тебя это неплохо получается. Кроме того, ты должна научить его шаркать ногами.
   Миранда повернулась к Хэрольду:
   – Пойдем. Посмотрим, что у тебя получится.
   – Минутку, – сказал Хэрольд и посмотрел на Альбани. – Ну, я пошел.
   – План виллы не забыл? – спросил Наводчик. – В поезде у нас не хватило времени как следует его изучить из-за этой неразберихи с бутербродами и того придурковатого заклинателя змей.
   – Я все помню. Думаешь, получится?
   – Конечно, получится! До того, как ты пустишь ему пулю в лоб, он не будет ни о чем подозревать. Помнишь, как обращаться с костюмом-хамелеоном? Пистолет с тобой? Заряженный?
   – Да, да. А ты где будешь?
   – Я вернусь в таверну, – ответил Наводчик. – Буду пить черный кофе и грызть ногти, пока ты не придешь и не скажешь, что все в порядке.
   – Или пока кто-нибудь другой не скажет, что у меня ничего не вышло.
   – Не говори так, ты можешь сглазить. Удачи тебе, Хэрольд. Как говорится, ни пуха!
   Миранда взяла Хэрольда за руку.
   – Пойдем, – сказала она хрипловатым, но на редкость женственным голосом.

Глава 44

   – Не так, – сказала Миранда, – надо еще больше согнуться, голову втянуть в плечи, а ногами как можно сильнее шаркать по полу.
   Они находились в ее спальне – небольшой хижине ярдах в двадцати от отцовского дома, именно на таком расстоянии полагалось строить жилье для не слишком набожных крестьянских девушек брачного возраста. Тут она пыталась научить Хэрольда «крестьянскому шарканью». Естественно, нечего было и надеяться, что он осилит эту науку за одну ночь. Ведь в Цуге – в Крестьянской школе один только курс раболепия и низкопоклонства занимал целый семестр. Слава богу, что Хэрольду не требовалось учить всякие тонкости, благодаря которым сразу можно определить социальный статус крестьянина, потому что скорее всего ему не придется ни с кем встречаться. А в сумерках его сгорбленная фигура вряд ли привлечет внимание пьяных охранников в полосатых двубортных костюмах, которые слонялись вокруг виллы, куря сигареты и отпуская сальные шуточки в адрес женщин.
   – Так лучше? – спросил Хэрольд, согнувшись и втянув голову в плечи.
   – Теперь ты похож на регбиста, который собирается передать пас.
   – А сейчас?
   – На подстреленного медведя, который готов разорвать в клочья любого, кто попадется в его лапы.
   Хэрольд выпрямился.
   – От этого сгибания у меня уже спина разламывается.
   Миранда кивнула, любуясь его крепким мускулистым телом, хотя перед этим дала себе зарок не воспринимать Хэрольда как мужчину. «Capriesti dil dnu!» – мысленно произнесла она старинное ругательство, которое не следовало знать воспитанным девушкам. Он был такой красивый. Миранда задержала на нем взгляд гораздо дольше, чем следовало, а потом отвернулась. А секундой позже она совсем не удивилась, когда он подошел к ней вплотную. Близость этого огромного, немного неуклюжего парня не просто волновала ее. Миранда чуть не лишилась чувств от запаха его пота, смешанного с ароматами жасмина и бугенвиллеи, которые легкий ветерок разносил по сонному тропическому острову.
   – Когда нам нужно быть на банкете? – спросил Хэрольд после непродолжительного молчания, от которого у девушки чуть не остановилось сердце.
   Она оценила его откровенность и бросила на него молниеносный взгляд темных глаз, в котором содержался древний как мир призыв к действиям, понятный без всяких слов.
   – Мы можем прийти туда за час до начала, поэтому у нас достаточно времени, – сказала она, четко произнося каждое слово, чувствуя, что сердце готово вырваться из груди.
   – Тогда давай устроимся поудобнее, – предложил Хэрольд, ложась на кровать.
   Сомнения Миранды длились лишь долю секунды. Может, ее удерживала мысль о том, что сейчас она распрощается со своей девственностью – это всегда имеет важное значение для всякой женщины. «Черт побери его вместе с его неуклюжей соблазнительностью!» – подумала девушка. Она перестала бороться с желанием, которое переполнило ее душу, поднимаясь из каких-то новых, до сих пор неизвестных ей глубин, и бессильно легла рядом с ним на кровать, хотя эта слабость и была ее силой.
   – Сладкоголосый негодяй, – прошептала она.
   Ее губы скользнули по его длинному прямому носу и жадно впились в его уста.

Глава 45

   В мире, где не существует табу на секс, пьянство, наркотики или убийство, трудно найти что-нибудь такое, что не станешь делать каждый день, а позволишь себе лишь на вечеринке. Необычные развлечения – вот что позарез требовалось тем, кто устраивал банкеты на Эсмеральде.
   В Древнем Риме типичный состоятельный устроитель вечеринок, которому так же не хватало скромности, как и его современному последователю в Охотничьем Мире, угощал своих гостей таким редким и неперевариваемым блюдом, как языки индюков с трюфелями, которые подавались вместе с кусочками охлажденного жира рабов, как об этом беспристрастно сообщает папирус, найденный в Геркулануме.
   В те времена гость, который не отставал от моды, должен был с радостью запихать эту еду в глотку, а потом стремглав нестись в вомиториум, выблевать все, вытереть рот, справить малую нужду и вернуться к следующему блюду.
   Но, разумеется, вряд ли древнего римлянина можно считать утонченным ценителем. Луэйн всегда старался выдумать для своих вечеринок нечто совершенно новое, чтобы наповал сразить присутствующих и бросить вызов среднему классу, почти уподобляясь дадаистам.
   Раз людям на Эсмеральде разрешалось все что угодно, надо было заставить гостей удивляться обычным вещам, используя для этого законы парадокса и превращая щекотание нервов в интеллектуальное занятие. Именно этим и руководствовался Луэйн, придумав стриптиз-наоборот, который стал пользоваться необычайной популярностью.
   Это извращенное представление было показано сразу же после кофе со шербетом в большом обеденном зале. Гости Луэйна сидели за столами, расставленными в форме подковы. С внешней стороны столов сновала прислуга, которая разносила блюда, наполняла бокалы, предлагала кокаин (он до сих пор пользовался популярностью, хотя сила его действия – чего не скажешь про цену – таинственным образом уменьшилась после его официального разрешения в Соединенных Штатах).
   Слугами были крестьяне из соседней деревни, которые ради такого праздника переоделись в воскресные одежды – широкие юбки и короткие кожаные штаны на подтяжках. Если бы кто-нибудь пригляделся повнимательней, то увидел бы среди толпы прислуги одного человека, выше всех на голову и слишком неуклюжего даже для крестьянина. Тирольский камзол слуги, или кем он там был, сильно оттопыривался с одной стороны. Может, он прятал там украденную бутылку вина, которую решил выпить потом в таверне со своими неотесанными дружками. А может, это было нечто еще более страшное, например огромная опухоль. Такие вещи демонстрировали приезжим кинооператорам крестьяне, проживавшие в отдаленных уголках острова. Это мог быть даже «смит-энд-вессон» в наплечной кобуре.
   Но в этот момент взоры всех гостей были прикованы к обнаженной девушке, которая только что вошла в обеденный зал и поднялась на небольшую эстраду, которую окружали столбы. За собой она везла блестящий чемодан фирмы «Самсонайт» на колесах. В зале послышались вялые аплодисменты. Но на самом деле ее появление ничуть не заинтересовало гостей. Чемоданы, пусть даже на колесах, все видели не раз.
   Но когда она сладострастным жестом открыла замки и перед собравшимися явился настоящий гардероб, в зале послышался возбужденный шепот – гости поняли, что девушка собирается одеваться, а такого представления почти никто из них никогда не видел.
   Медленными дразнящими жестами она достала из открытого чемодана лифчик, трусики и чулки. Напряжение усилилось, когда она нерешительно замерла, выбирая платье, и наконец остановилась на ярко-красной накидке из шелка, через которую просвечивались только что прикрытые изгибы ее тела. Гости перешептывались с растущим возбуждением, хотя трудно было определить, настоящее оно или наигранное.
   Теоретически каждый знал, что возрастание сладких эротических чувств можно было повернуть в обратном направлении и получить интеллектуальное наслаждение от волшебства укрывания женских прелестей. Главным здесь, как и во многом другом, было заставить себя почувствовать то, что требовалось чувствовать в подобных случаях.
   В конце, когда стриптизерке-наоборот – теперь уже полностью и со вкусом одетой (не обошлось даже без длинных, по плечи, белых перчаток) – настало время набросить на себя натуральную шубу, от аплодисментов не могли удержаться даже самые равнодушные. Гости понимали, что происходит нечто очень эстетическое и интеллектуальное, и решили полностью насладиться этим чувством.
   Наконец девушка набросила на плечи боа из голубого русского соболя, поклонилась и покинула эстраду. В зале началась овация. Вечеринка Луэйна, как всегда, удалась на славу.
   Скоро веселье подошло к концу. Гости хотели побыстрее вернуться домой, потому что завтра их ждал особый день: бои в Колизее, автомобильные стычки, клоуны-самоубийцы и Великая Расплата, конец которой ознаменует начало Сатурналий.
   Гости разъезжались на мощных лимузинах. Немного погодя виллу покинули и слуги на никудышных «Фиатах». Луэйн пошел в спальню, потому что планировал встать рано, чтобы утром уже быть в городе. Автоматически включилась сигнализация, в доме погасли огни, и наступила ночь.

Глава 46

   Ночь, таинственная и темная, ласковая и всепроникающая, заполнила виллу Луэйна. В свете, который посылали на землю звезды и узкий серп луны, на сером фоне темнели силуэты деревьев.
   В доме было еще темнее. В кладовке рядом с кухней одна из до сих пор неподвижных теней вдруг пошевелилась. Внезапно блеснувшая молния, столь нетипичная для этого времени года, осветила через зарешеченное окошко груду мешков с картошкой. Один из них двигался.
   Хэрольд разогнулся и сбросил с себя мешок. Крестьянскую одежду он снял еще раньше и теперь стоял в костюме-хамелеоне, который Альбани в последнюю минуту все-таки успел подобрать по его росту.
   Костюм-хамелеон, который еще иногда называли «кимоно-ниндзя», или traje de invisibilidad,[10] выгодно отличался от использовавшихся ранее коричнево-зеленых маскхалатов, которые могли помочь остаться незамеченным разве что в сумерках посреди лиственного леса. Костюм-хамелеон делал человека незаметным на любом фоне. Он представлял собой стеклянно-волокнистый телеэкран, которому техники-портные придали форму цельного гидрокостюма с капюшоном и маской.
   Фотонмимикричный материал, из которого он был изготовлен, при помощи особых свойств стекловолокна и лазерного покроя мог принимать любые оттенки и цвета поверхности, на фоне которой находился его владелец.
   Эффективнее всего он действовал, разумеется, ночью, так как подстроиться под черный цвет было гораздо легче. На ярком фоне изображение иногда казалось темнее на пять-десять спектральных линий. Иногда на нем появлялись непонятные голубовато-холодные вспышки, что создавало определенные трудности, особенно на равнинной местности. Разумеется, в костюме имелась система автоматической настройки цветности. На Хэрольде же была новая модель с автоматической подстройкой яркости или – когда необходимо – тусклости.
   Хэрольд тихо двигался через темную гостиную, а его костюм повторял рисунки светотеней на стенах, двигавшиеся, как кольца на воде. В руке он сжимал свой верный «смит-энд-вессон».
   Внезапно послышалось глухое рычание, и Хэрольд замер. Посмотрев через инфракрасные очки в угол комнаты, он увидел грозный силуэт добермана-пинчера. Заметив хищный изгиб собачьей спины, Хэрольд понял, что перед ним так называемый Бешеный Убийца, которых боялись все, не исключая владельцев.
   Про добермана ему никто не сказал. Хэрольду не хотелось убивать еще одну собаку. Кроме того, прицелиться в темноте было трудно даже в инфракрасных очках.
   Доберман приблизился и обнюхал Хэрольда. Затем собака издала хриплый звук, как человек, пытающийся собраться с мыслями, и улеглась возле ног Охотника.
   Лишь потом Хэрольд узнал, что грозный пес принадлежал не Луэйну, а Антонио Фериа и ему дали команду «сегодня никого не убивать». Однако хозяин не позаботился о том, чтобы предупредить об этом Хэрольда. Этакая крестьянская шуточка.
   Фериа приказал собаке не трогать Хэрольда не из-за особого расположения к Охотнику, а лишь потому, что этого требовал закон. Недавно Верховный суд Охотничьего Мира принял постановление, согласно которому животные, принадлежащие человеку, идущему на предательство, и переданные во временное пользование другим людям, тоже не должны сохранять верность.
   Обойдя лежащего зверя, Хэрольд продолжил свой путь по гостиной. Благодаря инфракрасным очкам он не налетел ни на один из низких столиков, уставленных антикварными безделушками, иначе натворил бы немало шуму. На цыпочках он обошел роликовые коньки Луэйна, которые валялись посреди комнаты, небрежно брошенные хозяином. Тоненькие голубые лучики света из крохотных лампочек на потолке отражались на поверхности пистолета, который Хэрольд крепко сжимал в руке. В теплом воздухе пахло жареным мясом, йоркширским пудингом и гаванскими сигарами – именно такие ароматы остаются после удавшейся вечеринки. Впереди виднелась дверь, ведущая в спальню Луэйна.
   Вытащив специальную магнитную карточку, которую дал ему Альбани, Хэрольд осторожно сунул ее в прорезь замка. Послышался едва слышный звук, как будто что-то хрустнуло или клацнуло. Прошептав старинную охотничью молитву – «Все будет хорошо», – Охотник проскользнул в комнату.
   Через инфракрасные очки он различил в углу комнаты кровать, на которой кто-то лежал. Он поднял пистолет и коснулся пальцем спускового крючка. И в этот момент вспыхнул свет.

Глава 47

   Хэрольд увидел, что на кровати лежит старый спальный мешок Луэйна, набитый рубашками. А сам Луэйн сидит в удобном кресле в нескольких футах за его спиной.
   – Никаких резких движений, приятель! – приказал он. – Я держу тебя на прицеле автоматической винтовки «ремингтон-1100» 20-го калибра с полным магазином патронов, в каждом из которых пуля номер восемь весом в одну унцию и одиннадцать с половиной граммов пороха «красная точка». И оба ствола заряжены.
   – Зачем ты все это мне рассказываешь?
   – Хочу, чтобы ты понял: одно неосторожное движение – и я размажу тебя по стенам.
   – Это твои стены, – ответил Хэрольд.
   – Их потом можно покрасить заново.
   Но было заметно, что такая перспектива Луэйну не особенно нравится.
   – Наверно, хочешь, чтобы я бросил пистолет на пол?
   – Как раз наоборот. Мне лучше убить тебя, когда ты держишь оружие в руках. По правде говоря, если бы ты бросил пистолет, я бы заставил тебя поднять его.
   – А что ты сделаешь, если я не выброшу пистолет?
   – Я все равно тебя убью, – ответил Луэйн. – Ведь это конечная цель моей операции – не так ли? Но сначала я хочу немного насладиться этим моментом.
   Хэрольд по привычке как следует обдумал слова Луэйна.
   – Что ж, – наконец сказал он. – Думаю, это твое законное право.
   – Но я не смогу получить истинного наслаждения, если не увижу твое лицо. Медленно повернись, пистолет направь вниз.
   Хэрольд выполнил приказ. На Луэйне был шелковый халат белого цвета с вышитыми китайскими драконами. Он спокойно развалился в кресле – так может сидеть в своей спальне человек, направивший дуло винтовки в сердце грабителя.
   – Я все придумал сам, – гордо сообщил Луэйн. – Сузер помог мне лишь в некоторых мелких деталях. Но сама идея принадлежит исключительно мне: подготовить Фута продать Карточку Предательства этому идиоту Альбани, заманить тебя на виллу, отключить сигнализацию, чтобы ты смог пробраться в спальню. С самого начала ты был обречен. Потому что я умный. Очень умный. Ты вынужден со мной согласиться, правда?
   – Ты действительно умен, – кивнул Хэрольд. Он никогда не кривил душой, если кто-то действительно заслуживал похвалу. – Поздравляю тебя, Луэйн.
   – Спасибо.
   Воцарилась напряженная тишина.
   – Это не так уж и просто, – наконец произнес Луэйн.
   – Что именно?
   – Взять и убить тебя. Когда ты просто стоишь. А ты не мог бы сделать какое-нибудь угрожающее движение?
   – Это уж слишком, – ответил Хэрольд.
   – Да, тут ты прав. Слушай, может, ты отключишь свой костюм-хамелеон? От этих переливов цветов у меня уже в глазах рябит.
   Хэрольд выполнил просьбу и расстегнул «молнию». Костюм был цельным, стекловолокно не пропускало воздух, и Хэрольд порядком вспотел.
   – Ладно, – сказал Луэйн, – времени и так мало. Очень плохо. Ты мне нравишься, Хэрольд.
   Он поднял винтовку. Хэрольд пристально смотрел Луэйну в глаза.
   – Не надо так на меня смотреть, – попросил Луэйн.
   Хэрольд закрыл глаза.
   – Нет, так еще хуже.
   Хэрольд снова открыл их.
   – Дело в том, что мне еще никогда не приходилось убивать таким образом. Всегда какие-то погони и прочее. Ты меня понимаешь?
   – Конечно, – ответил Хэрольд.
   – Нет, это совсем не годится, – решил Луэйн. – Слушай, может, ты откроешь окно и попытаешься выпрыгнуть?
   – А ты что будешь делать?
   – Подожду пару секунд, а потом пристрелю тебя.
   – Я так и думал, – сказал Хэрольд.
   Ему внезапно пришло в голову, что, возможно, таким образом у него появится шанс выстрелить раньше, чем Луэйн. Если ему улыбнется судьба, они оба погибнут и никто не будет победителем.
   Он прошел через всю комнату и сел на кровать Луэйна. Хэрольд рассчитывал, что хозяин не станет убивать его здесь – слуги уже разъехались по домам, так что Луэйну самому придется менять простыни.
   – Ладно, – сказал Луэйн, – еще немножко поразвлекаюсь, а потом пора с тобой кончать, даже если мне сегодня придется спать в комнате для гостей.
   Значит, у него не осталось ни малейшего шанса! Хэрольд напрягся, ожидая, что Луэйн расслабится на какое-то мгновение и тогда ему удастся сделать первый выстрел.
   Внезапно в комнате вспыхнул яркий свет и раздался оглушительный грохот. Испугавшись, Хэрольд тут же перекатился через кровать и плюхнулся на пол с другой стороны. Луэйн выстрелил, но у него не было времени как следует прицелиться, и, как всегда, он взял немного вверх. Пуля попала в люстру. Где-то за стеной истерично залаял доберман. В комнате запахло кордитом.
   И тут раздался усиленный громкоговорителем голос:
   – Эй, вы! Официальное заявление! Немедленно прекратить стрельбу! Дуэль отменяется!
   – Что происходит? – спросил Хэрольд, обращаясь к Луэйну.
   – Понятия не имею. Дуэль никогда не отменяется, разве что…
   – Что?
   Дверь в спальню распахнулась. В сопровождении звукооператоров и осветителей в комнату вошел Гордон Филакис, ведущий «Охотничьего шоу».