придерживающихся различных взглядов на жизнь. Художественность "Гамлета"
доказывается, в частности, этой его способностью производить эффект
независимо от исторической осведомленности читателей и зрителей трагедии.
Но, может быть, если такого рода исследования сравнительно бесплодны,
то все же остается необходимость выяснить замысел самого Шекспира? Конечно,
для нас небезразлично, что имел в виду великий драматург, создавая свое
произведение. Однако история искусства полна фактов расхождения между той
трактовкой (и оценкой), которую сам автор давал своему произведению, и
пониманием его читателями и зрителями.
Те, кто ищет единого и безусловно обязательного решения проблемы
"Гамлета", обедняют понимание этого величайшего произведения, ибо значение
его состоит не только в том непосредственном содержании, каким оно обладает,
но и в тех многочисленных интеллектуальных реакциях, которые были им
порождены. Этим отнюдь не утверждается релятивизм в отношении произведений
искусства. Такой подход является подлинно историческим. Именно через это мы
и можем в полной мере осознать общечеловеческое значение произведения,
созданного Шекспиром на английском языке в Лондоне в 1601 году и
поставленного в театре "Глобус" в царствование королевы Елизаветы. В
"Гамлете" Шекспира есть качества, которые могли оценить только его
современники. Но есть стороны, которые в равной мере восхищали их и
восхищают нас. И, наконец, многое в этом произведении способны оценить
только мы, позднейшие поколения. Множественность и противоречивость суждений
о смысле трагедии и характере героя в конце концов не могли не привести к
постановке вопроса о том, является ли это достоинством или недостатком,
вытекающим из самого произведения. В самом деле, существует мнение, согласно
которому произведение искусства должно быть создано таким образом, чтобы
вызывать только одну, вполне определенную реакцию. Особенно это относится к
его идейной стороне. То, что "Гамлет" породил столько противоречивых
толкований, навело одного из новейших критиков на мысль, что это является
следствием какого-то художественного дефекта в самом произведении. Такое
мнение высказал один из вождей современного декаданса в литературе и
искусстве Т. С. Элиот. Справедливости ради отметим, что впоследствии он
признал ошибочной свою оценку "Гамлета". Этого не стоило бы касаться, если
бы эстетический принцип, лежавший в основе ошибки Элиота, не был
распространенным. В сущности, Элиот исходил из требования, чтобы трагедия
Шекспира была утверждением какого-то одного определенного тезиса или четко
выраженной системы взглядов, иллюстрируемых ситуациями пьесы. Это находится
в противоречии с природой искусства, реалистического искусства в
особенности. Сам Шекспир в "Гамлете" достаточно ясно выразил свои
эстетические позиции, вложив в уста героя замечательные слова о том, что
цель драмы - "была и есть - держать как бы зеркало перед природой: являть
добродетели ее же черты, спеси - ее же облик, а всякому веку и сословию -
его подобие и отпечаток" (III, 2). Верность природе, жизни составляет
важнейшее достоинство Шекспира как художника. Эту объективность высоко ценил
в нем Белинский, который писал: "Слишком было бы смело и странно отдать
Шекспиру решительное преимущество пред всеми поэтами человечества, как
собственно поэту, но как драматург, он и теперь остается без соперника...
Обладая даром творчества в высшей степени и одаренный мирообъемлющим умом,
он в то же время обладает и этою объективностию гения, которая сделала его
драматургом по преимуществу и которая состоит в этой способности понимать
предметы так, как они есть, отдельно от своей личности, переселяться в них и
жить их жизнию... Впрочем, эта объективность совсем не есть бесстрастие:
бесстрастие разрушает поэзию, а Шекспир великий поэт. Он только не жертвует
действительностию своим любимым идеям, но его грустный, иногда болезненный
взгляд на жизнь доказывает, что он дорогою ценою искупил истину своих
изображений" <В. Г. Белинский, Собр. соч., т. 1, М., 1948, стр. 302-303.>.
Объективность Шекспира не означает отсутствия определенного взгляда на
конфликт, составляющий основу трагедии. Однако художественная задача
Шекспира состояла не в непосредственном выражении своей точки зрения, а в
том, чтобы придать традиционному сюжету жизненность, воплотить в образах
героя и окружающих его персонажей определенные социально-психологические
типы и связать все это с вопросами, имеющими широкое общечеловеческое
значение.
Богатство мнений, высказанных о трагедии, лучше всего подтверждает, что
драматург добился этого. Не дефектом, а, наоборот, достоинством трагедии
является то, что она вызывает такое многообразие реакций. Они не могли бы
возникнуть на пустом месте. Ни одна из других трагедий мести, созданных
одновременно с "Гамлетом", не вызвала столько откликов. Им также нельзя
отказать в значительности содержания. У Чепмена, например, нетрудно найти
речи, содержащие интересные философские суждения и психологические
наблюдения. Но ни у него, ни у других современников Шекспира нет того
органического единства глубокой мысли, драматизма и проникновения в
психоологию, какое есть в "Гамлете". Полнее всего художественная сила
Шекспира проявилась в образе главного героя трагедии. Гамлет - не
литературный образ, не условная фигура, не герой, созданный для того, чтобы
вещать со сцены мнения, которые автору хотелось бы поведать публике, а живой
человек, предстающий перед нами во всей цельности и сложности своей натуры.
Реальность Гамлета настолько ощущается всеми, что о его поведении и речах
говорят как о типичных человеческих поступках и мнениях. Еще ни один из
образов, созданных до того Шекспиром, не вызывал у нас такого ощущения
жизненности, как Гамлет. Даже пресловутая сложность его натуры, всеми
замеченная противоречивость поступков и речей говорят именно о том, что
перед нами подлинный человек, а не схематичный образ, легко укладывающийся в
какую-нибудь философскую или психологическую формулу.
Многогранность характера Гамлета - одно из величайших художественных
достижений Шекспира. Нам трудно сказать, как воспринимали современники такое
изображение характера. Как раз в период создания трагедии драматург Бен
Джонсон выступил с теорией, согласно которой образы героев следует подчинять
какой-нибудь одной преобладающей черте психологии и поведения. Последующее
развитие драмы пошло именно по этому пути, найдя завершение в теории и
практике классицизма. В драмах классицистов герой всегда был воплощением
только одной страсти, стремления или принципа. Художественный метод Шекспира
в этом отношении совершенно противоположен. Пожалуй, ни в одном из героев,
созданных Шекспиром, многосторонность характера не выявлена с такой
полнотой, как в Гамлете.
Однако в художественном произведении богатство отдельных черт характера
не складывается в простую сумму. В Гамлете поэтому должны быть какие-то
черты, преобладающие над другими. В его натуре должно преобладать одно
стремление, для того чтобы герой стал характером в точном смысле слова. Что
же составляет преобладающую черту характера Гамлета, в чем состоит то, что
Гегель, а следом за ним и Белинский называли пафосом героя?
Именно этот вопрос и породил больше всего разногласий в критике. Возник
он в связи с одним композиционным элементом трагедии и непосредственно
связан с ее действием. Еще в 1736 году Томас Ханмер обратил внимание на то
простое обстоятельство, что Гамлет узнает тайну убийства отца в первом
действии и проходит еще целых четыре акта, прежде чем он осуществляет
возложенную на него задачу мести. "В его характере нет никакого основания,
объясняющего, почему молодой принц не предал смерти убийцу при первой же
возможности", - писал Ханмер, считавший, что Гамлет - смелый и решительный
человек, не боящийся никаких опасностей. Единственное объяснение, которое
критик нашел этому, заключалось в следующем: "В сущности, дело в том, что
если бы Гамлет сразу осуществил свою задачу, то не получилось бы никакой
пьесы. Поэтому автор был вынужден отсрочить осуществление мести героя".
Но для этого, как заметил тот же критик, нужно было найти причину.
Одной из первых попыток объяснить медлительность Гамлета в осуществлении
мести, была концепция Уильяма Ричардсона, который считал, что Гамлет
переживает тяжелое душевное состояние, мешающее ему мстить. Причиной
депрессии героя, по его мнению, была не смерть отца и не утрата
престолонаследия, а поведение матери Гамлета. "Недостойное поведение
Гертруды, - писал Ричардсон, - ее неуважение к памяти покойного супруга и
извращенность, обнаруженная ею в выборе нового мужа, потрясли душу Гамлета и
повергли его в страшные мучения. В этом основа и главная пружина всех его
действий".
Это мнение стало приобретать все большее количество сторонников. В
частности, его придерживался великий немецкий писатель Гете, который в
романе "Годы учения Вильгельма Мейстера" (1795-1796) изложил свое понимание
характера героя. Гете также считал, что причина медлительности датского
принца коренится в особенностях его личности. Герой романа, выражая мнение
самого Гете, следующим образом характеризует Гамлета: "Мне ясно, что хотел
изобразить Шекспир; великое деяние, возложенное на душу, которой деяние это
не под силу... Прекрасное, чистое, благородное, высоконравственное существо,
лишенное силы чувства, делающей героя, гибнет под бременем, которого он не
мог ни снести, ни сбросить. Всяким долг для него священен, а этот непомерно
тяжел. От него требуют невозможного, - невозможного не самого по себе, а
того, что для него невозможно..." <И.-В. Гете, Собр. соч., т. 7, М., 1935,
стр. 248.>. Свою характеристику Гете завершил поэтическим сравнением: это
все равно, писал он, как если бы дуб посадили и фарфоровую вазу, корни дуба
разрослись, и ваза разбилась.
Точка зрения Гете была во многом субъективной. Он вложил в
характеристику шекспировского героя черты, близкие себе. В трактовке Гете
Гамлет очень напоминает героя его собственного романа "Страдания молодого
Bepтера". Гетевского Гамлета невольно хочется сравнивать с героями
литературы сентиментализма.
Другое объяснение медлительности Гамлета было предложено романтиками.
Именно им принадлежит мнение, что Гамлет - человек, лишенный воли. Этого
взгляда придерживался немецкий романтик А.-В. Шлегель и английский романтик
С.-Т. Кольридж, Наконец, немецкая идеалистическая философская критика, в
лице критика Г. Ульрици, предложила новое объяснение медлительности Гамлета:
ему мешают моральные причины; Гамлет будто бы не может примирить задачу
мести с необходимостью самому убить человека.
Так оформилось особое направление гамлетовской критики, видящее причину
медлительности героя в его характере и взглядах. Концепции такого рода
принято называть субъективными.
В противовес им уже очень рано возникло так называемое объективное
направление гамлетовской критики. Оно называется таи, ибо его представители
считают, что медлительность Гамлета имеет в своей основе не субъективные, а
объективные причины. Впервые такую точку зрения высказал немецкий актер
Циглер, но свою наиболее полную разработку она получила в "Лекциях о
"Гамлсте" Шекспира" (1875) немецкого критика Карла Вердера. "Критики во
главе с Гете все до одного придерживаются мысли, что с начала и до конца
произведения все дело в личности Гамлета, в его слабости, в его
неспособности осуществить месть", - писал Вердер. "Я, - заявил критик, -
решительно отвергаю это". Какое же объяснение предложил Вердер? Он писал:
"'Для трагической мести необходимо возмездие, возмездие должно быть
справедливым, а для справедливости необходимо оправдание мести перед, всем
миром. Поэтому целью Гамлета является не корона, и его первый долг состоит
отнюдь не в том, чтобы убить короля; его задача в том, чтобы по всей
справедливости наказать убийцу его отца, хотя этот убийца в глазах всего
света является неприкосновенной личностью, и при этом убедить датчан в
правомерности такого деяния... Трудность добыть доказательство,
невозможность подтвердить вину убийцы - вот что составляет для Гамлета
главное! Поэтому убить короля, прежде чем будет доказана его виновность,
означает не убийство виновного, а уничтожение доказательства; это будет не
убийство преступника, а убиение Справедливости!" Отсюда вытекают особенности
поведения Гамлета. Он сначала стремится добыть доказательства вины Клавдия,
и это занимает у него много времени, а затем перед ним возникают другие
трудности: король стремится парализовать Гамлета, окружает его шпионами,
отправляет из Дании; кроме того, короля охраняют, и Гамлету даже физически
не так-то просто осуществить убийство.
Попытку синтезировать объективную и субъективную концепции сделал
немецкий критик и философ Куно Фишер, который в своем анализе "Гамлета"
отдает должное как той, так и другой концепции, стремясь показать, что в
зависимости от обстоятельств на первый план выходили то субъективные
причины, то объективные препятствия для мести Гамлета. Другой опыт в таком
же роде был сделан английским критиком Э. С. Бредли. По мнению последнего,
трагедия Шекспира изображает героя, наделенного благородной натурой, но
пораженного меланхолией. Задачу критики он видит в том, чтобы раскрыть
логику поведения Гамлета в тех конкретных обстоятельствах, которые возникли
перед датским принцем.
Можно было бы привести еще большое количество других концепции
характера героя. Однако сказанного достаточно, чтобы перед читателем
возникло представление о многообразии предложенных решений. Они оказались
настолько противоречивыми и несогласованными между собой, что, как уже было
сказано, вызвали реакцию. Возникло мнение, что Шекспир вообще не предполагал
ничего из того, что было высказано критикой XVIII-XIX веков. Такую позицию
уже во второй половине XIX века занял немецкий критик Г. Рюмелин, считавший,
что все психологические и этические проблемы, найденные в трагедии критикой,
были совершенно недоступны современникам Шекспира и что сам драматург ничего
подобного не имел в виду. В XX веке такой взгляд получил довольно широкое
распространение. Сторонники так называемой исторической критики заявили, что
"слабость" Гамлета является мифом, выдуманным сентиментальной критикой.
Мужественные современники Шекспира не приняли бы такого слабовольного героя,
и трагедия не могла бы иметь у них успеха. Гамлет, по мнению американского
исследователя Э. Э. Столла, является мужественной натурой. Однако он
страдает меланхолией, типичной для шекспировской эпохи. Но в те времена
меланхолия нисколько не походила на сентиментальную расслабленность.
Наоборот, она проявлялась в резкой, нервной возбудимости и демонстративности
поведения. Правда, это не может объяснить всех черт героя и его поведения на
протяжении пьесы. Но, по мнению Э. Э. Столла, дело объясняется просто:
"Трудности, по-видимому, объясняются двумя поспешными и плохо напечатанными
переделками грубой старой пьесы и сложными театральными условиями того
времени". Поэтому никакой "загадки" или "тайны" в характере Гамлета нет, как
нет их и в трагедии в целом.
Еще в большей степени, чем Э. Э. Столл, склонен объяснять подобным
образом "Гамлета" Дж. М. Робертсон. По его мнению, все трудности толкования
пьесы объясняются тем, что Шекспир имел перед собой уже готовое
драматическое произведение, в которое он вложил содержание, выходящее за
рамки сюжета. С одной стороны, перед нами произведение, фабула которого
типична для трагедии мести, а с другой - характер героя, наделенного тонкой
чувствительностью и передовыми взглядами. Поэтому, как пишет Робертсон,
"Шекспир н_е м_о_г издать пьесу последовательную в психологическом и других
отношениях из сюжета, сохранявшего совершенно варварское действие, тогда как
герой был превращен в сверхчувствительного елизаветинца".
Таким образом, если Столл еще стоит на той точке зрения, что Шекспиру в
общем удалось приспособить старинный сюжет для раскрытия человека с новой
психологией, то Робертсон полагает, что пьеса распадается на две
несогласующиеся стороны - сюжет и образ героя.
Следует сказать, что в "Гамлете" действительно есть ряд неясностей и
неувязок. К числу их относится, например, вопрос о возрасте героя, которому
не то 20, не то 30 лет. Не ясно знала ли королева о том, что Клавдий
готовится убить ее мужа. Непонятно, почему Гамлет встречает Горацио так, как
будто бы они давно не виделись, тогда как за два месяца до этого, то есть в
момент убийства короля, Гамлет находился в Виттенберге, где также должен был
быть и Горацио Странно, что Горацио, прибывший на похороны короля и
находившийся все время в Эльсиноре, не пришел сразу к Гамлету и ни разу не
встретился с ним. Трудно решить, когда началась любовь Гамлета к Офелии - до
смерти короля или после? И как далеко зашли их отношения? О последнем вопрос
возникает в связи с песенкой о Валентиновой дне, которую поет обезумевшая
Офелия.
Чем больше исследователей анализировали текст трагедии, тем больше
находили они в ней неясностей и загадок. Это породило еде один вид
критической реакции. Ч. С. Льюис заявил, что все проблемы, связанные с
сюжетом трагедии и ее действием, несущественны, ибо, хотя "Гамлет" и
предназначался для исполнения со сцены, тем не менее это не столько драма,
сколько поэма, и внешнее действие является только поводом для лирических
излияний героя. "Гамлета" следует рассматривать как своего рода
драматическую поэму.
Здесь мы, пожалуй, уже дошли до того предела, когда пора остановиться.
Суммируем вкратце положение. Прежде всего в гамлетовской критике имеется
большое течение, представители которого признают я произведение бесспорным
шедевром драматургического мастерства и реализма в обрисовке психологии
героя. Но критики этого направления не сходятся в определении характера
героя и в оценке идейного содержания и смысла трагедии. Второе направление
отвергает всю проблематику, поднятую первым течением, признает только
историческую интерпретацию пьесы в духе психологических теорий эпохи
Возрождения, соглашаясь при этом с тем, что "Гамлет" замечательный образец
драматургического мастерства Шекспира. Третье направление признает наличие
глубоких внутренних противоречий в трагедии, считая их основой то, что
Шекспиру не удалось достичь органического единства между сюжетом и идейным
содержанием, которое он стремился в него вложить. Наконец, четвертое
направление, признавая правильным мнение о несовершенстве драматургической
композиции "Гамлета", предлагает выход, состоящий в том, чтобы игнорировать
чисто театральную сторону произведения и рассматривать его как поэму, для
которой драматургическая форма является случайной и несущественной.
Перед лицом всей этой разноголосицы необходимо прежде всего ответить на
вопросы, связанные с художественной природой трагедии.
Совершенно неправильной является та точка зрения, которая отвергает
драматургическую ценность великого творения Шекспира и видит его значение
только в шекспировской поэзии. Более чем трехвековой сценический успех
"Гамлета" лучше всего опровергает эту концепцию. Конечно, "Гамлет" не только
великая трагедия, но и гениальное поэтическое произведение. Более того,
достоинства трагедии неразрывно связаны с ее поэтичностью. Но в том-то и
дело, что поэзия "Гамлета" неразрывно слита с драматическим действием. Хотя
монологи Гамлет и некоторые другие речи в трагедии читаются как великолепные
образцы лирики, их глубокий смысл раскрывается только в соотношении с
действием и обстоятельствами трагедии. Речи героя не являются остановкой
действия, они сами составляют существенную часть его. Всякий раз они
порождены определенной ситуацией и, в свою очередь, вызывают в дальнейшем
поступки героя, обусловленные решением, принятым в момент размышления.
Каждый из монологов раскрывает нам этап в развитии характера героя. Они
начинаются с постановки какого-то вопроса или констатации факта, а затем мы
видим, как мучительно ищет Гамлет решения волнующих его проблем. Как ни
"цитатна" поэзия "Гамлета", она не существует вне контекста действия и
характеров трагедии.
Но, может быть, действительно сама драматургическая композиция
"Гамлета" неоднородна, как утверждал Робертсон? Ответ на это дает все
творчество Шекспира в целом. Большинство сюжетов его драм имело значительную
историческую давность. Однако Шекспир всегда органически приспосабливал их
для выражения идей своего времени и изображения современных характеров.
Использование старинных сюжетов было свойственно не только Шекспиру и
английским драматургам эпохи Возрождения, но и всему искусству Возрождения.
Античные мифы, библейские легенды, средневековые саги, равно как и история
древнего и средневекового мира использовались художниками Ренессанса так,
что все, порожденное предшествующими эпохами, утрачивало черты чуждости и на
первый план выдвигалось современное и общечеловеческое содержание сюжетов.
То же самое мы ощущаем и в "Гамлете". Вся атмосфера пьесы является
ренессансной. Что же касается сюжета, то как отмечалось выше, тайные
убийства и месть были таким же типичным явлением эпохи Возрождения, как и в
средние века. Но в том-то и дело, что вопрос о жизни и смерти человека
теперь решался по новому, и это получило свое воплощение в трагедии. Нам
представляется, что между сюжетом и идейным смыслом "Гамлета" противоречия
нет.
Узко историческое толкование трагедии также не может нас удовлетворить,
потому что, несмотря на чуждость нам многих понятий эпохи Шекспира,
отразившихся в "Гамлете", его трагедия волнует нас и находит отклик в нашем
сознании. Значит, временн_о_е не преобладает в трагедии над социально и
нравственно типичным и над общечеловеческим.
Мы возвращаемся, таким образом, к самой традиционной из точек зрения на
трагедию. Но, конечно, опыт новейшей критики не является бесплодным. Он
помогает многое уточнить в понимании "Гамлета". В первую очередь это
относится к вопросу о согласованности отдельных частей трагедии и о
неясностях, имеющихся в ней. Здесь необходимо указать, что современная
критика определила существенное отличие композиционных приемов драматургии
эпохи Возрождения от более поздней драмы. Только после Шекспира, начиная с
середины XVII века утвердилось такое понимание задач драматургии, которое
требовало от авторов абсолютно точного согласования всех деталей, ясной и
недвусмысленной мотивировки действия, четкой определенности в обрисовке
характеров. Кроме того, в послешекспировскую эпоху на драму стали смотреть
не только как на произведение, предназначенное для сценического воплощения,
но и как на литературное произведение, предназначенное для чтения. Шекспир
имел в виду прежде всего непосредственный театральный эффект "Гамлета",
равно как и других своих пьес. Известно, что восприятие театрального зрителя
является иным, чем восприятие читателя. Второму более заметны различные
детали, ускользающие от внимания во время спектакля. Драматурги, писавшие,
как Шекспир, только для сцены, не заботились о многих частностях, которые у
них иногда действительно оказывались несогласованными или неясными. Но
зритель никогда этого не замечал. Поэтому применение в анализе пьес Шекспира
тех же строгих критериев, которыми мы пользуемся при разборе драм более
позднего времени, является неправомерным. Это, однако, ни в коем случае не
означает, что мастерство Шекспира было неполноценным. Просто оно было
другого характера, чем мастерство последующей драматургии, в частности
реалистической драматургии XIX-XX веков.
Лучше всего различие между читательским и зрительским восприятием
произведения раскрывается на одном из существеннейших элементов сюжета,
сыгравшем большую роль в гамлетовской критике Я имею в виду вопрос о
медлительности Гамлета. Как мы помним, собственно именно с этого вопроса
началась вся путаница в критике трагедии. Но мнение о том, что Гамлет медлит
и бездействует, возникло только при чтении трагедии. Зритель, смотрящий
трагедию в театре замечает сомнения Гамлета, его колебания, но ему не
приходит в голову, что Гамлет медлителен или бездействует. И, уж во всяком
случае, никто не задается вопросом, почему Гамлет не убивает короля сразу.
Как справедливо указал английский критик Э. Дж. Уолдок, "отсрочка в
подлинной жизни - это одно, а в драме - другое. Я считаю бесспорным, что
впечатление об откладывании мести в "Гамлете" гораздо больше при чтении, чем
тогда, когда мы смотрим пьесу; и это впечатление еще усиливается, когда мы
после прочтения пьесы начинаем размышлять о ней".
Еще в прошлом веке американский критик Н. Хадсон сказал, что согласно
его опыту люди лучше понимают "Гамлета" после недолгого изучения, чем после
длительного. Но все же, как полагает Хадсон, нужно некоторое время изучать
доказывается, в частности, этой его способностью производить эффект
независимо от исторической осведомленности читателей и зрителей трагедии.
Но, может быть, если такого рода исследования сравнительно бесплодны,
то все же остается необходимость выяснить замысел самого Шекспира? Конечно,
для нас небезразлично, что имел в виду великий драматург, создавая свое
произведение. Однако история искусства полна фактов расхождения между той
трактовкой (и оценкой), которую сам автор давал своему произведению, и
пониманием его читателями и зрителями.
Те, кто ищет единого и безусловно обязательного решения проблемы
"Гамлета", обедняют понимание этого величайшего произведения, ибо значение
его состоит не только в том непосредственном содержании, каким оно обладает,
но и в тех многочисленных интеллектуальных реакциях, которые были им
порождены. Этим отнюдь не утверждается релятивизм в отношении произведений
искусства. Такой подход является подлинно историческим. Именно через это мы
и можем в полной мере осознать общечеловеческое значение произведения,
созданного Шекспиром на английском языке в Лондоне в 1601 году и
поставленного в театре "Глобус" в царствование королевы Елизаветы. В
"Гамлете" Шекспира есть качества, которые могли оценить только его
современники. Но есть стороны, которые в равной мере восхищали их и
восхищают нас. И, наконец, многое в этом произведении способны оценить
только мы, позднейшие поколения. Множественность и противоречивость суждений
о смысле трагедии и характере героя в конце концов не могли не привести к
постановке вопроса о том, является ли это достоинством или недостатком,
вытекающим из самого произведения. В самом деле, существует мнение, согласно
которому произведение искусства должно быть создано таким образом, чтобы
вызывать только одну, вполне определенную реакцию. Особенно это относится к
его идейной стороне. То, что "Гамлет" породил столько противоречивых
толкований, навело одного из новейших критиков на мысль, что это является
следствием какого-то художественного дефекта в самом произведении. Такое
мнение высказал один из вождей современного декаданса в литературе и
искусстве Т. С. Элиот. Справедливости ради отметим, что впоследствии он
признал ошибочной свою оценку "Гамлета". Этого не стоило бы касаться, если
бы эстетический принцип, лежавший в основе ошибки Элиота, не был
распространенным. В сущности, Элиот исходил из требования, чтобы трагедия
Шекспира была утверждением какого-то одного определенного тезиса или четко
выраженной системы взглядов, иллюстрируемых ситуациями пьесы. Это находится
в противоречии с природой искусства, реалистического искусства в
особенности. Сам Шекспир в "Гамлете" достаточно ясно выразил свои
эстетические позиции, вложив в уста героя замечательные слова о том, что
цель драмы - "была и есть - держать как бы зеркало перед природой: являть
добродетели ее же черты, спеси - ее же облик, а всякому веку и сословию -
его подобие и отпечаток" (III, 2). Верность природе, жизни составляет
важнейшее достоинство Шекспира как художника. Эту объективность высоко ценил
в нем Белинский, который писал: "Слишком было бы смело и странно отдать
Шекспиру решительное преимущество пред всеми поэтами человечества, как
собственно поэту, но как драматург, он и теперь остается без соперника...
Обладая даром творчества в высшей степени и одаренный мирообъемлющим умом,
он в то же время обладает и этою объективностию гения, которая сделала его
драматургом по преимуществу и которая состоит в этой способности понимать
предметы так, как они есть, отдельно от своей личности, переселяться в них и
жить их жизнию... Впрочем, эта объективность совсем не есть бесстрастие:
бесстрастие разрушает поэзию, а Шекспир великий поэт. Он только не жертвует
действительностию своим любимым идеям, но его грустный, иногда болезненный
взгляд на жизнь доказывает, что он дорогою ценою искупил истину своих
изображений" <В. Г. Белинский, Собр. соч., т. 1, М., 1948, стр. 302-303.>.
Объективность Шекспира не означает отсутствия определенного взгляда на
конфликт, составляющий основу трагедии. Однако художественная задача
Шекспира состояла не в непосредственном выражении своей точки зрения, а в
том, чтобы придать традиционному сюжету жизненность, воплотить в образах
героя и окружающих его персонажей определенные социально-психологические
типы и связать все это с вопросами, имеющими широкое общечеловеческое
значение.
Богатство мнений, высказанных о трагедии, лучше всего подтверждает, что
драматург добился этого. Не дефектом, а, наоборот, достоинством трагедии
является то, что она вызывает такое многообразие реакций. Они не могли бы
возникнуть на пустом месте. Ни одна из других трагедий мести, созданных
одновременно с "Гамлетом", не вызвала столько откликов. Им также нельзя
отказать в значительности содержания. У Чепмена, например, нетрудно найти
речи, содержащие интересные философские суждения и психологические
наблюдения. Но ни у него, ни у других современников Шекспира нет того
органического единства глубокой мысли, драматизма и проникновения в
психоологию, какое есть в "Гамлете". Полнее всего художественная сила
Шекспира проявилась в образе главного героя трагедии. Гамлет - не
литературный образ, не условная фигура, не герой, созданный для того, чтобы
вещать со сцены мнения, которые автору хотелось бы поведать публике, а живой
человек, предстающий перед нами во всей цельности и сложности своей натуры.
Реальность Гамлета настолько ощущается всеми, что о его поведении и речах
говорят как о типичных человеческих поступках и мнениях. Еще ни один из
образов, созданных до того Шекспиром, не вызывал у нас такого ощущения
жизненности, как Гамлет. Даже пресловутая сложность его натуры, всеми
замеченная противоречивость поступков и речей говорят именно о том, что
перед нами подлинный человек, а не схематичный образ, легко укладывающийся в
какую-нибудь философскую или психологическую формулу.
Многогранность характера Гамлета - одно из величайших художественных
достижений Шекспира. Нам трудно сказать, как воспринимали современники такое
изображение характера. Как раз в период создания трагедии драматург Бен
Джонсон выступил с теорией, согласно которой образы героев следует подчинять
какой-нибудь одной преобладающей черте психологии и поведения. Последующее
развитие драмы пошло именно по этому пути, найдя завершение в теории и
практике классицизма. В драмах классицистов герой всегда был воплощением
только одной страсти, стремления или принципа. Художественный метод Шекспира
в этом отношении совершенно противоположен. Пожалуй, ни в одном из героев,
созданных Шекспиром, многосторонность характера не выявлена с такой
полнотой, как в Гамлете.
Однако в художественном произведении богатство отдельных черт характера
не складывается в простую сумму. В Гамлете поэтому должны быть какие-то
черты, преобладающие над другими. В его натуре должно преобладать одно
стремление, для того чтобы герой стал характером в точном смысле слова. Что
же составляет преобладающую черту характера Гамлета, в чем состоит то, что
Гегель, а следом за ним и Белинский называли пафосом героя?
Именно этот вопрос и породил больше всего разногласий в критике. Возник
он в связи с одним композиционным элементом трагедии и непосредственно
связан с ее действием. Еще в 1736 году Томас Ханмер обратил внимание на то
простое обстоятельство, что Гамлет узнает тайну убийства отца в первом
действии и проходит еще целых четыре акта, прежде чем он осуществляет
возложенную на него задачу мести. "В его характере нет никакого основания,
объясняющего, почему молодой принц не предал смерти убийцу при первой же
возможности", - писал Ханмер, считавший, что Гамлет - смелый и решительный
человек, не боящийся никаких опасностей. Единственное объяснение, которое
критик нашел этому, заключалось в следующем: "В сущности, дело в том, что
если бы Гамлет сразу осуществил свою задачу, то не получилось бы никакой
пьесы. Поэтому автор был вынужден отсрочить осуществление мести героя".
Но для этого, как заметил тот же критик, нужно было найти причину.
Одной из первых попыток объяснить медлительность Гамлета в осуществлении
мести, была концепция Уильяма Ричардсона, который считал, что Гамлет
переживает тяжелое душевное состояние, мешающее ему мстить. Причиной
депрессии героя, по его мнению, была не смерть отца и не утрата
престолонаследия, а поведение матери Гамлета. "Недостойное поведение
Гертруды, - писал Ричардсон, - ее неуважение к памяти покойного супруга и
извращенность, обнаруженная ею в выборе нового мужа, потрясли душу Гамлета и
повергли его в страшные мучения. В этом основа и главная пружина всех его
действий".
Это мнение стало приобретать все большее количество сторонников. В
частности, его придерживался великий немецкий писатель Гете, который в
романе "Годы учения Вильгельма Мейстера" (1795-1796) изложил свое понимание
характера героя. Гете также считал, что причина медлительности датского
принца коренится в особенностях его личности. Герой романа, выражая мнение
самого Гете, следующим образом характеризует Гамлета: "Мне ясно, что хотел
изобразить Шекспир; великое деяние, возложенное на душу, которой деяние это
не под силу... Прекрасное, чистое, благородное, высоконравственное существо,
лишенное силы чувства, делающей героя, гибнет под бременем, которого он не
мог ни снести, ни сбросить. Всяким долг для него священен, а этот непомерно
тяжел. От него требуют невозможного, - невозможного не самого по себе, а
того, что для него невозможно..." <И.-В. Гете, Собр. соч., т. 7, М., 1935,
стр. 248.>. Свою характеристику Гете завершил поэтическим сравнением: это
все равно, писал он, как если бы дуб посадили и фарфоровую вазу, корни дуба
разрослись, и ваза разбилась.
Точка зрения Гете была во многом субъективной. Он вложил в
характеристику шекспировского героя черты, близкие себе. В трактовке Гете
Гамлет очень напоминает героя его собственного романа "Страдания молодого
Bepтера". Гетевского Гамлета невольно хочется сравнивать с героями
литературы сентиментализма.
Другое объяснение медлительности Гамлета было предложено романтиками.
Именно им принадлежит мнение, что Гамлет - человек, лишенный воли. Этого
взгляда придерживался немецкий романтик А.-В. Шлегель и английский романтик
С.-Т. Кольридж, Наконец, немецкая идеалистическая философская критика, в
лице критика Г. Ульрици, предложила новое объяснение медлительности Гамлета:
ему мешают моральные причины; Гамлет будто бы не может примирить задачу
мести с необходимостью самому убить человека.
Так оформилось особое направление гамлетовской критики, видящее причину
медлительности героя в его характере и взглядах. Концепции такого рода
принято называть субъективными.
В противовес им уже очень рано возникло так называемое объективное
направление гамлетовской критики. Оно называется таи, ибо его представители
считают, что медлительность Гамлета имеет в своей основе не субъективные, а
объективные причины. Впервые такую точку зрения высказал немецкий актер
Циглер, но свою наиболее полную разработку она получила в "Лекциях о
"Гамлсте" Шекспира" (1875) немецкого критика Карла Вердера. "Критики во
главе с Гете все до одного придерживаются мысли, что с начала и до конца
произведения все дело в личности Гамлета, в его слабости, в его
неспособности осуществить месть", - писал Вердер. "Я, - заявил критик, -
решительно отвергаю это". Какое же объяснение предложил Вердер? Он писал:
"'Для трагической мести необходимо возмездие, возмездие должно быть
справедливым, а для справедливости необходимо оправдание мести перед, всем
миром. Поэтому целью Гамлета является не корона, и его первый долг состоит
отнюдь не в том, чтобы убить короля; его задача в том, чтобы по всей
справедливости наказать убийцу его отца, хотя этот убийца в глазах всего
света является неприкосновенной личностью, и при этом убедить датчан в
правомерности такого деяния... Трудность добыть доказательство,
невозможность подтвердить вину убийцы - вот что составляет для Гамлета
главное! Поэтому убить короля, прежде чем будет доказана его виновность,
означает не убийство виновного, а уничтожение доказательства; это будет не
убийство преступника, а убиение Справедливости!" Отсюда вытекают особенности
поведения Гамлета. Он сначала стремится добыть доказательства вины Клавдия,
и это занимает у него много времени, а затем перед ним возникают другие
трудности: король стремится парализовать Гамлета, окружает его шпионами,
отправляет из Дании; кроме того, короля охраняют, и Гамлету даже физически
не так-то просто осуществить убийство.
Попытку синтезировать объективную и субъективную концепции сделал
немецкий критик и философ Куно Фишер, который в своем анализе "Гамлета"
отдает должное как той, так и другой концепции, стремясь показать, что в
зависимости от обстоятельств на первый план выходили то субъективные
причины, то объективные препятствия для мести Гамлета. Другой опыт в таком
же роде был сделан английским критиком Э. С. Бредли. По мнению последнего,
трагедия Шекспира изображает героя, наделенного благородной натурой, но
пораженного меланхолией. Задачу критики он видит в том, чтобы раскрыть
логику поведения Гамлета в тех конкретных обстоятельствах, которые возникли
перед датским принцем.
Можно было бы привести еще большое количество других концепции
характера героя. Однако сказанного достаточно, чтобы перед читателем
возникло представление о многообразии предложенных решений. Они оказались
настолько противоречивыми и несогласованными между собой, что, как уже было
сказано, вызвали реакцию. Возникло мнение, что Шекспир вообще не предполагал
ничего из того, что было высказано критикой XVIII-XIX веков. Такую позицию
уже во второй половине XIX века занял немецкий критик Г. Рюмелин, считавший,
что все психологические и этические проблемы, найденные в трагедии критикой,
были совершенно недоступны современникам Шекспира и что сам драматург ничего
подобного не имел в виду. В XX веке такой взгляд получил довольно широкое
распространение. Сторонники так называемой исторической критики заявили, что
"слабость" Гамлета является мифом, выдуманным сентиментальной критикой.
Мужественные современники Шекспира не приняли бы такого слабовольного героя,
и трагедия не могла бы иметь у них успеха. Гамлет, по мнению американского
исследователя Э. Э. Столла, является мужественной натурой. Однако он
страдает меланхолией, типичной для шекспировской эпохи. Но в те времена
меланхолия нисколько не походила на сентиментальную расслабленность.
Наоборот, она проявлялась в резкой, нервной возбудимости и демонстративности
поведения. Правда, это не может объяснить всех черт героя и его поведения на
протяжении пьесы. Но, по мнению Э. Э. Столла, дело объясняется просто:
"Трудности, по-видимому, объясняются двумя поспешными и плохо напечатанными
переделками грубой старой пьесы и сложными театральными условиями того
времени". Поэтому никакой "загадки" или "тайны" в характере Гамлета нет, как
нет их и в трагедии в целом.
Еще в большей степени, чем Э. Э. Столл, склонен объяснять подобным
образом "Гамлета" Дж. М. Робертсон. По его мнению, все трудности толкования
пьесы объясняются тем, что Шекспир имел перед собой уже готовое
драматическое произведение, в которое он вложил содержание, выходящее за
рамки сюжета. С одной стороны, перед нами произведение, фабула которого
типична для трагедии мести, а с другой - характер героя, наделенного тонкой
чувствительностью и передовыми взглядами. Поэтому, как пишет Робертсон,
"Шекспир н_е м_о_г издать пьесу последовательную в психологическом и других
отношениях из сюжета, сохранявшего совершенно варварское действие, тогда как
герой был превращен в сверхчувствительного елизаветинца".
Таким образом, если Столл еще стоит на той точке зрения, что Шекспиру в
общем удалось приспособить старинный сюжет для раскрытия человека с новой
психологией, то Робертсон полагает, что пьеса распадается на две
несогласующиеся стороны - сюжет и образ героя.
Следует сказать, что в "Гамлете" действительно есть ряд неясностей и
неувязок. К числу их относится, например, вопрос о возрасте героя, которому
не то 20, не то 30 лет. Не ясно знала ли королева о том, что Клавдий
готовится убить ее мужа. Непонятно, почему Гамлет встречает Горацио так, как
будто бы они давно не виделись, тогда как за два месяца до этого, то есть в
момент убийства короля, Гамлет находился в Виттенберге, где также должен был
быть и Горацио Странно, что Горацио, прибывший на похороны короля и
находившийся все время в Эльсиноре, не пришел сразу к Гамлету и ни разу не
встретился с ним. Трудно решить, когда началась любовь Гамлета к Офелии - до
смерти короля или после? И как далеко зашли их отношения? О последнем вопрос
возникает в связи с песенкой о Валентиновой дне, которую поет обезумевшая
Офелия.
Чем больше исследователей анализировали текст трагедии, тем больше
находили они в ней неясностей и загадок. Это породило еде один вид
критической реакции. Ч. С. Льюис заявил, что все проблемы, связанные с
сюжетом трагедии и ее действием, несущественны, ибо, хотя "Гамлет" и
предназначался для исполнения со сцены, тем не менее это не столько драма,
сколько поэма, и внешнее действие является только поводом для лирических
излияний героя. "Гамлета" следует рассматривать как своего рода
драматическую поэму.
Здесь мы, пожалуй, уже дошли до того предела, когда пора остановиться.
Суммируем вкратце положение. Прежде всего в гамлетовской критике имеется
большое течение, представители которого признают я произведение бесспорным
шедевром драматургического мастерства и реализма в обрисовке психологии
героя. Но критики этого направления не сходятся в определении характера
героя и в оценке идейного содержания и смысла трагедии. Второе направление
отвергает всю проблематику, поднятую первым течением, признает только
историческую интерпретацию пьесы в духе психологических теорий эпохи
Возрождения, соглашаясь при этом с тем, что "Гамлет" замечательный образец
драматургического мастерства Шекспира. Третье направление признает наличие
глубоких внутренних противоречий в трагедии, считая их основой то, что
Шекспиру не удалось достичь органического единства между сюжетом и идейным
содержанием, которое он стремился в него вложить. Наконец, четвертое
направление, признавая правильным мнение о несовершенстве драматургической
композиции "Гамлета", предлагает выход, состоящий в том, чтобы игнорировать
чисто театральную сторону произведения и рассматривать его как поэму, для
которой драматургическая форма является случайной и несущественной.
Перед лицом всей этой разноголосицы необходимо прежде всего ответить на
вопросы, связанные с художественной природой трагедии.
Совершенно неправильной является та точка зрения, которая отвергает
драматургическую ценность великого творения Шекспира и видит его значение
только в шекспировской поэзии. Более чем трехвековой сценический успех
"Гамлета" лучше всего опровергает эту концепцию. Конечно, "Гамлет" не только
великая трагедия, но и гениальное поэтическое произведение. Более того,
достоинства трагедии неразрывно связаны с ее поэтичностью. Но в том-то и
дело, что поэзия "Гамлета" неразрывно слита с драматическим действием. Хотя
монологи Гамлет и некоторые другие речи в трагедии читаются как великолепные
образцы лирики, их глубокий смысл раскрывается только в соотношении с
действием и обстоятельствами трагедии. Речи героя не являются остановкой
действия, они сами составляют существенную часть его. Всякий раз они
порождены определенной ситуацией и, в свою очередь, вызывают в дальнейшем
поступки героя, обусловленные решением, принятым в момент размышления.
Каждый из монологов раскрывает нам этап в развитии характера героя. Они
начинаются с постановки какого-то вопроса или констатации факта, а затем мы
видим, как мучительно ищет Гамлет решения волнующих его проблем. Как ни
"цитатна" поэзия "Гамлета", она не существует вне контекста действия и
характеров трагедии.
Но, может быть, действительно сама драматургическая композиция
"Гамлета" неоднородна, как утверждал Робертсон? Ответ на это дает все
творчество Шекспира в целом. Большинство сюжетов его драм имело значительную
историческую давность. Однако Шекспир всегда органически приспосабливал их
для выражения идей своего времени и изображения современных характеров.
Использование старинных сюжетов было свойственно не только Шекспиру и
английским драматургам эпохи Возрождения, но и всему искусству Возрождения.
Античные мифы, библейские легенды, средневековые саги, равно как и история
древнего и средневекового мира использовались художниками Ренессанса так,
что все, порожденное предшествующими эпохами, утрачивало черты чуждости и на
первый план выдвигалось современное и общечеловеческое содержание сюжетов.
То же самое мы ощущаем и в "Гамлете". Вся атмосфера пьесы является
ренессансной. Что же касается сюжета, то как отмечалось выше, тайные
убийства и месть были таким же типичным явлением эпохи Возрождения, как и в
средние века. Но в том-то и дело, что вопрос о жизни и смерти человека
теперь решался по новому, и это получило свое воплощение в трагедии. Нам
представляется, что между сюжетом и идейным смыслом "Гамлета" противоречия
нет.
Узко историческое толкование трагедии также не может нас удовлетворить,
потому что, несмотря на чуждость нам многих понятий эпохи Шекспира,
отразившихся в "Гамлете", его трагедия волнует нас и находит отклик в нашем
сознании. Значит, временн_о_е не преобладает в трагедии над социально и
нравственно типичным и над общечеловеческим.
Мы возвращаемся, таким образом, к самой традиционной из точек зрения на
трагедию. Но, конечно, опыт новейшей критики не является бесплодным. Он
помогает многое уточнить в понимании "Гамлета". В первую очередь это
относится к вопросу о согласованности отдельных частей трагедии и о
неясностях, имеющихся в ней. Здесь необходимо указать, что современная
критика определила существенное отличие композиционных приемов драматургии
эпохи Возрождения от более поздней драмы. Только после Шекспира, начиная с
середины XVII века утвердилось такое понимание задач драматургии, которое
требовало от авторов абсолютно точного согласования всех деталей, ясной и
недвусмысленной мотивировки действия, четкой определенности в обрисовке
характеров. Кроме того, в послешекспировскую эпоху на драму стали смотреть
не только как на произведение, предназначенное для сценического воплощения,
но и как на литературное произведение, предназначенное для чтения. Шекспир
имел в виду прежде всего непосредственный театральный эффект "Гамлета",
равно как и других своих пьес. Известно, что восприятие театрального зрителя
является иным, чем восприятие читателя. Второму более заметны различные
детали, ускользающие от внимания во время спектакля. Драматурги, писавшие,
как Шекспир, только для сцены, не заботились о многих частностях, которые у
них иногда действительно оказывались несогласованными или неясными. Но
зритель никогда этого не замечал. Поэтому применение в анализе пьес Шекспира
тех же строгих критериев, которыми мы пользуемся при разборе драм более
позднего времени, является неправомерным. Это, однако, ни в коем случае не
означает, что мастерство Шекспира было неполноценным. Просто оно было
другого характера, чем мастерство последующей драматургии, в частности
реалистической драматургии XIX-XX веков.
Лучше всего различие между читательским и зрительским восприятием
произведения раскрывается на одном из существеннейших элементов сюжета,
сыгравшем большую роль в гамлетовской критике Я имею в виду вопрос о
медлительности Гамлета. Как мы помним, собственно именно с этого вопроса
началась вся путаница в критике трагедии. Но мнение о том, что Гамлет медлит
и бездействует, возникло только при чтении трагедии. Зритель, смотрящий
трагедию в театре замечает сомнения Гамлета, его колебания, но ему не
приходит в голову, что Гамлет медлителен или бездействует. И, уж во всяком
случае, никто не задается вопросом, почему Гамлет не убивает короля сразу.
Как справедливо указал английский критик Э. Дж. Уолдок, "отсрочка в
подлинной жизни - это одно, а в драме - другое. Я считаю бесспорным, что
впечатление об откладывании мести в "Гамлете" гораздо больше при чтении, чем
тогда, когда мы смотрим пьесу; и это впечатление еще усиливается, когда мы
после прочтения пьесы начинаем размышлять о ней".
Еще в прошлом веке американский критик Н. Хадсон сказал, что согласно
его опыту люди лучше понимают "Гамлета" после недолгого изучения, чем после
длительного. Но все же, как полагает Хадсон, нужно некоторое время изучать