Страница:
Making a couplement of proud compare,
With sun and moon, with earth and sea's rich gems,
With April's first-born flowers, and all things rare
That heaven's air in this huge rondure hems.
O, let me, true in love, but truly write,
And then believe me, my love is as fair
As any mother's child, though not so bright
As those gold candles fix'd in heaven's air:
Let them say more that like of hearsay well;
I will not praise that purpose not to sell.
Пусть намалеванную красоту
Поэты сравнивают с небесами
И, вознеся превыше, чем мечту,
Напыщенно приветствуют стихами;
Пусть называют солнцем и луной,
Подводным царством и апрельским садом,
Жемчужиною редкой, неземной
И всем, что мы желаем видеть рядом, -
Я знаю: ты - не солнце, не звезда,
А существо обычное, земное,
И потому желанное всегда,
Как матери дите ее родное.
Я не купец, что хвалит свой товар:
Любовь не отправляю на базар.
My glass shall not persuade me I am old,
So long as youth and thou are of one date;
But when in thee time's furrows I behold,
Then look I death my days should expiate.
For all that beauty that doth cover thee
Is but the seemly raiment of my heart,
Which in thy breast doth live, as thine in me:
How can I then be elder than thou art?
O, therefore, love, be of thyself so wary
As I, not for myself, but for thee will;
Bearing thy heart, which I will keep so chary
As tender nurse her babe from faring ill.
Presume not on thy heart when mine is slain;
Thou gavest me thine, not to give back again.
Лгут зеркала - мне Время не грозит,
Пока ты полон красоты и молод,
Когда ж оно твой лик избороздит,
То и меня охватит смертный холод.
Ведь сердце в сердце дорогом всегда,
Мое - в твоей душе, моей святыне,
И в нем - твои цветущие года:
Ровесники с тобою мы отныне.
Ты - моему не причини невзгод,
А я с твоим так буду осторожен,
Как нянька, у которой тьма забот,
Но непоседливый малыш ухожен.
Мое замрет - ты своего не жди:
Твой дар останется в моей груди.
As an imperfect actor on the stage
Who with his fear is put besides his part,
Or some fierce thing replete with too much rage,
Whose strength's abundance weakens his own heart,
So I, for fear of trust, forget to say
The perfect ceremony of love's rite,
And in mine own love's strength seem to decay,
O'ercharged with burden of mine own love's might.
O, let my books be then the eloquence
And dumb presagers of my speaking breast,
Who plead for love and look for recompense
More than that tongue that more hath more express'd.
O, learn to read what silent love hath writ:
To hear with eyes belongs to love's fine wit.
Как жалкий лицедей, забывший роль,
От беспредельной робости дрожащий,
Как в ярости себя вогнавший в боль
Безумец, ослепленный и пропащий, -
Так я робею, путая слова,
Беспомощный в любовном ритуале,
Под бременем страстей держусь едва
И на устах - ни гнева, ни печали.
Пусть взоры говорят, молчат уста,
И сердце бьется с каждым мигом чаще -
Красноречивей эта немота
И громогласнее, чем рот кричащий!
Любви способность высшая дана -
Читать горящих взоров письмена.
Mine eye hath play'd the painter and hath steel'd
Thy beauty's form in table of my heart;
My body is the frame wherein 'tis held,
And perspective it is best painter's art.
For through the painter must you see his skill,
To find where your true image pictured lies;
Which in my bosom's shop is hanging still,
That hath his windows glazed with thine eyes.
Now see what good turns eyes for eyes have done:
Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me
Are windows to my breast, where-through the sun
Delights to peep, to gaze therein on thee;
Yet eyes this cunning want to grace their art;
They draw but what they see, know not the heart.
Рисует глаз на сердце образ твой,
А тело служит рамой: словно диво,
Портрет в моей груди, как в мастерской -
Искусство возвышает перспектива
Вдвоем с тобой мы создаем портрет:
Мои глаза тебя нарисовали,
А сквозь твои - как в окна льется свет,
И холст висит в груди, как в светлом зале.
В согласии две пары глаз живут,
Рисуя и рисунок освещая;
Свет рвется в грудь! О как его там ждут -
Портрет сверкает, солнце восхищая.
Но взор мой в сердце доступа лишен -
Лишь то рисует глаз, что видит он.
Let those who are in favour with their stars
Of public honour and proud titles boast
Whilst I, whom fortune of such triumphs bars,
Unlook'd for joy in that I honour most.
Great princes' favourites their fair leaves spread
But as the marigold at the sun's eye,
And in themselves their pride lies buried,
For at a frown they in their glory die.
The painful warrior famoused for fight,
After a thousand victories once foil'd,
Is from the book of honour razed quite,
And all the rest forgot for which he toil'd:
Then happy I, that love and am beloved
Where I may not remove nor be removed.
Кто под счастливою звездой рожден,
Тот родом, властью, титулом гордится;
Пусть я фортуной этого лишен -
Нежданным счастьем счастье насладиться.
Цветет под взором принца фаворит,
Как желтый ноготок под солнцем ясным,
Но принц нахмурит брови, и убит
Наперсник-друг презрением опасным.
Любимец Марса хоть единый раз
Не со щитом, а на щите вернется,
И тысячу побед один указ
Перечеркнет, и - слава отвернется.
А я, любя, любим. Неотторжим
Я от Любви и с ней неразлучим.
Lord of my love, to whom in vassalage
Thy merit hath my duty strongly knit,
To thee I send this written embassage,
To witness duty, not to show my wit:
Duty so great, which wit so poor as mine
May make seem bare, in wanting words to show it,
But that I hope some good conceit of thine
In thy soul's thought, all naked, will bestow it;
Till whatsoever star that guides my moving
Points on me graciously with fair aspect
And puts apparel on my tatter'd loving,
To show me worthy of thy sweet respect:
Then may I dare to boast how I do love thee:
Till then not show my head where thou mayst
prove me.
Мой властелин, дань от меня прими,
Вассала немудреное посланье -
В нем безыскусные стихи мои,
Не стоящие твоего вниманья.
Таланта нет наряд для них найти
И разодеть в шелка слова нагие, -
Ты, добрая душа, их приюти,
Им одолжи уборы дорогие.
Пока моя звезда не обратит
Вниманья на меня - одарит взглядом,
Лохмотья слов в шелка вдруг превратит, -
Тогда и встану я с тобою рядом.
А нынче о любви я умолчу:
Ненужных испытаний не хочу.
Weary with toil, I haste me to my bed,
The dear repose for limbs with travel tired;
But then begins a journey in my head,
To work my mind, when body's work's expired:
For then my thoughts, from far where I abide,
Intend a zealous pilgrimage to thee,
And keep my drooping eyelids open wide,
Looking on darkness which the blind do see:
Save that my soul's imaginary sight
Presents thy shadow to my sightless view,
Which, like a jewel hung in ghastly night,
Makes black night beauteous and her old face new.
Lo! thus, by day my limbs, by night my mind,
For thee and for myself no quiet find.
Спешу в постель, дорогой изнурен,
Чтоб от скитаний отдохнули ноги,
Но голова гудит - со всех сторон
Одолевают думы: я в дороге, -
Лечу к тебе. Усердный пилигрим,
Слипающихся век сомкнуть не смею
И вижу мрак, что и слепому зрим,
Но взор души то видит, что лелею -
Твою живую тень. Она - сапфир:
Чудесным блеском мрак преображает -
Старуха-Ночь не устрашает мир, -
Преобразившись, юностью сверкает.
Покой потерян: тело ноет днем,
А ночь придет - душа горит огнем.
How can I then return in happy plight,
That am debarr'd the benefit of rest?
When day's oppression is not eased by night,
But day by night, and night by day, oppress'd?
And each, though enemies to cither's reign,
Do in consent shake hands to torture me;
The one by toil, the other to complain
How far I toil, still farther off from thee.
I tell the day, to please him thou art bright
And dost him grace when clouds do blot the heaven:
So flatter I the swart-complexion'd night,
When sparkling stars twire not thou gild'st the even,
But day doth daily draw my sorrows longer
And night doth nightly make griefs strength seem
stronger.
Когда же счастье посетит меня?
Ни днем, ни ночью нет отдохновенья:
Забиты ночи горестями дня,
А дни - тревогами ночного бденья.
С давнишних пор враждуя, День и Ночь
Теперь друг другу протянули руки:
Тебя уводит мгла и - жить невмочь,
Тебя приводит день - приносит муки.
Дню неприглядному я льстил не раз,
Что ты его украсил взором ясным,
Беззвездной Ночи льстил, что блеском глаз
(Как звезд!) ты небо делаешь прекрасным.
Но с каждым днем сильней печали гнет,
И грусть все горше ночи напролет.
When, in disgrace with fortune and men's eyes,
I all alone beweep my outcast state
And trouble deaf heaven with my bootless cries
And look upon myself and curse my fate,
Wishing me like to one more rich in hope,
Featured like him, like him with friends possess'd,
Desiring this man's art and that man's scope,
With what I most enjoy contented least;
Yet in these thoughts myself almost despising,
Haply I think on thee, and then my state,
Like to the lark at break of day arising
From sullen earth, sings hymns at heaven's gate;
For thy sweet love remember'd such wealth brings
That then I scorn to change my state with kings.
Когда людьми затравлен и судьбой,
Мольбой глухое небо я смущаю,
И, горько плача над самим собой,
Тех, кто богат надеждой, не прощаю,
Завидую талантам я одних,
Которые, увы, к успеху ближе,
Страдаю от могущества других, -
Тогда себя почти что ненавижу.
Но становлюсь в единый миг другим,
Припомня как тебя на счастье встретил -
Так пташка над землей угрюмый гимн
Поет у врат небесных на рассвете.
When to the sessions of sweet silent thought
I summon up remembrance of things past,
I sigh the lack of many a thing I sought,
And with old woes new wail my dear time's waste:
Then can I drown an eye, unused to flow,
For precious friends hid in death's dateless night,
And weep afresh love's long since cancell'd woe,
And moan the expense of many a vanish'd sight:
Then can I grieve at grievances foregone,
And heavily from woe to woe tell o'er
The sad account of fore-bemoaned moan,
Which I new pay as if not paid before.
But if the while I think on thee, dear friend,
All losses are restored and sorrows end.
Любовью награжден, блаженства полн:
Не нужен мне и королевский трон.
Когда, полн тайных дум, скорблю в тиши,
Как на суде даю былому слово,
И нет со мною рядом ни души,
Исчезло в жизни много дорогого, -
Тогда печалюсь о своих друзьях,
Ведь Смерть подобна бесконечной ночи -
И, слез не знавший, я тону в слезах:
Потери позабыть душа не хочет;
Тогда веду своим утратам счет,
За горем горе вспоминаю снова,
По счету вновь плачу который год,
Страдая без свидетелей былого.
Но стоит вспомнить дружеский твой взгляд,
Печали нет: проходит боль утрат.
Thy bosom is endeared with all hearts,
Which I by lacking have supposed dead,
And there reigns love and all love's loving parts,
And all those friends which I thought buried.
How many a holy and obsequious tear
Hath dear religious love stol'n from mine eye
As interest of the dead, which now appear
But things removed that hidden in thee lie!
Thou art the grave where buried love doth live,
Hung with the trophies of my lovers gone,
Who all their parts of me to thee did give;
That due of many now is thine alone:
Their images I loved I view in thee,
And thou, all they, hast all the all of me.
В твоей груди, мой друг, нашли приют
Сердца, любимые когда-то мною:
В ней царствуют, любовью вновь живут,
Расставшись с оболочкою земною.
Немало пролил я надгробных слез,
Как дань любви и веры незабвенной,
И вновь в твоей груди мне довелось
Друзей увидеть в час благословенный.
Ты словно склеп... не мертвых, а живых,
Былых моих друзей, в тебе оживших;
Нежданно воскресил ты дорогих,
Которых я любил, меня любивших.
Все, что любил, слилось в тебе одном,
И ты - владеешь мною целиком.
If thou survive my well-contented day,
When that churl Death my bones with dust shall cover.
And shalt by fortune once more re-survey
These poor rude lines of thy deceased lover,
Compare them with the bettering of the time,
And though they be outstripp'd by every pen,
Reserve them for my love, not for their rhyme,
Exceeded by the height of happier men.
O, then vouchsafe me but this loving thought:
"Had my friend's Muse grown with this growing age,
A dearer birth than this his love had brought,
To march in ranks of better equipage:
But since he died and poets better prove,
Theirs for the style I'll read, his for his love".
О, если ты земной продолжишь путь,
А Смерть с землей мои смешает кости,
И если на досуге как-нибудь
Мой скромный стих к тебе нагрянет в гости,
То ты, друг мой, тогда сравни его
С тем, что сегодня создают поэты,
Которым Время дарит мастерство;
Я чувством жил - цени меня за это.
Пусть мысль в тебе живет: "Он мог вполне
Воспеть любые дни, любые дали,
Он рос бы с нашим веком наравне,
Но - мертвого - другие обогнали:
Поэты превзошли его искусство,
Но в них бесценно мастерство, в нем - чувство!"
Full many a glorious morning have I seen
Flatter the mountain-tops with sovereign eye,
Kissing with golden face the meadows green,
Gilding pale streams with heavenly alchemy;
Anon permit the basest clouds to ride
With ugly rack on his celestial face,
And from the forlorn world his visage hide,
Stealing unseen to west with this disgrace:
Even so my sun one early morn did shine
With all-triumphant splendour on my brow;
But out, alack! he was but one hour mine;
The region cloud hath mask'd him from me now.
Yet him for this my love no whit disdaineth;
Suns of the world may stain when heaven's sun
staineth.
Прекрасен ослепительный восход,
Ласкает солнце горы царским взором,
К медовым травам поцелуем льнет
И сыплет злато в бледные озера.
Но к мерзким тучам вдруг небесный маг
Благоволит, во тьме их утопая,
Земле даруя вместо света мрак,
На запад невидимкой уплывая.
Вот так земное солнце в дивный час
Меня однажды щедро одарило,
Но миг промчал - желанный взор угас:
Сокрыли тучи милое светило.
Земное солнце в тучах - не беда:
Небесное нам светит не всегда.
Why didst thou promise such a beauteous day
And make me travel forth without my cloak,
To let base clouds o'ertake me in my way,
Hiding thy bravery in their rotten smoke?
Tis not enough that through the cloud thou break,
To dry the rain on my storm-beaten face,
For no man well of such a salve can speak
That heals the wound and cures not the disgrace:
Nor can thy shame give physic to my grief;
Though thou repent, yet I have still the loss:
The offender's sorrow lends but weak relief
To him that bears the strong offence's cross.
Ah! but those tears are pearl which thy love sheds,
And they are rich and ransom all ill deeds.
Ты без плаща отправил в путь меня,
Мне обещая солнечные мили,
Но тучи мерзкие в разгаре дня
Тебя, созданье дивное, сокрыли.
И если светлый луч мелькнет в просвет,
Пригрев исхлестанные бурей щеки,
То ни лекарства, ни бальзама нет
От ран незримых - от обид жестоких.
Тебя, обидчика, сжигает стыд,
Который исцелит меня едва ли:
Несущего тяжелый крест обид
Не трогают слова пустой печали.
Но этот милый ливень, жемчуг слез,
Тебе опять прощение принес.
No more be grieved at that which thou hast done:
Roses have thorns, and silver fountains mud;
Clouds and eclipses stain both moon and sun,
And loathsome canker lives in sweetest bud.
All men make faults, and even I in this,
Authorising thy trespass with compare,
Myself corrupting, salving thy amiss,
Excusing thy sins more than thy sins are;
For to thy sensual fault I bring in sense -
Thy adverse party is thy advocate -
And 'gainst myself a lawful plea commence:
Such civil war is in my love and hate
That I an accessary needs must be
To that sweet thief which sourly robs from me.
И не печалься о своих грехах:
Есть ил в источнике, шипы - у розы,
Приют находят червяки в цветах,
На солнце пятна есть, а в небе - грозы;
Безгрешных нет на свете. Вот и я
Грешу, с тебя снимая наказанье:
Любая легкомысленность твоя
Найдет в моих сравненьях оправданье.
Твои грехи я тщусь затушевать:
Мой разум-прокурор стал адвокатом,
Чтобы тебя ни в чем не обвинять.
Любовь и ненависть враждой объяты,
И я, истец, обобранный тобой, -
Союзник твой, грабитель милый мой.
Let me confess that we two must be twain,
Although our undivided loves are one:
So shall those blots that do with me remain
Without thy help by me be borne alone.
In our two loves there is but one respect,
Though in our lives a separable spite,
Which, though it alter not love's sole effept,
Yet doth it steal sweet hours from love's delight.
I may not evermore acknowledge thee,
Lest my bewailed guilt should do thee shame,
Nor thou with public kindness honour me,
Unless thou take that honour from thy name:
But do not so; I love thee in such sort
As, thou being mine, mine is thy good report.
Простимся несмотря на единенье
Сердец влюбленных, о мой властелин:
Чтоб свет не выказал тебе презренье,
Позора крест я понесу один.
Любовь недалека от совершенства,
И нам счастливые часы даны,
Но не для нас любовное блаженство:
Злой долей мы, увы, разделены.
К тебе не подойду, чтоб не коснуться
Крылом плачевной участи моей,
И ты не смей со мной переглянуться:
Пятна не смоешь до скончанья дней.
Не надо! Имя доброе твое
Неотделимо от меня - мое!
As a decrepit father takes delight
To see his active child do deeds of youth,
So I, made lame by fortune's dearest spite,
Take all my comfort of thy worth and truth.
For whether beauty, birth, or wealth, or wit,
Or any of these all, or all, or more,
Entitled in thy parts do crowned sit,
I make my love engrafted to this store:
So then I am not lame, poor, nor despised,
Whilst that this shadow doth such substance give
That I in thy abundance am sufficed
And by a part of all thy glory live.
Look, what is best, that best I wish in thee:
This wish I have; then ten times happy me!
Как старческая немощь испокон
Вздыхает, утешаясь юной силой,
Так я, фортуной злою обделен,
Твоими жив достоинствами, милый.
Твой ум, богатство, знатность, красота
И мне передаются по крупице:
Не хил, не беден я и хромота
Моя исчезла - нет причин казниться.
Обогатил меня союз двоих:
Твои заслуги - и мои по праву,
Живет во мне та часть заслуг твоих,
Которая тебе приносит славу.
Все лучшее, что в мире есть у нас -
В тебе: счастливей всех я в десять раз.
How can my Muse want subject to invent,
While thou dost breathe, that pour'st into my verse
Thine own sweet argument, too excellent
For every vulgar paper to rehearse?
O, give thyself the thanks, if aught in me
Worthy perusal stand against thy sight;
For who's so dumb that cannot write to thee,
When thou thyself dost give invention light?
Be thou the tenth Muse, ten times more in worth
Than those old nine which rhymers invocate;
And he that calls on thee, let him bring forth
Eternal numbers to outlive long date.
If my slight Muse do please these curious days,
The pain be mine, but thine shall be the praise.
Иссякнет разве Муза, если ты
Себя в стихи вдыхаешь, мне на радость,
Так ласково, что грубые листы
Вобрать в себя не в силах эту сладость?
Ты словно луч Поэзии живой,
Он светит - я пою от восхищенья, -
Хвали себя за стих удачный мой:
Ты для меня источник вдохновенья.
О, будь десятой Музою моей,
Соперничая с девятью другими,
И в десять раз будь остальных сильней,
Стихи сквозь годы пронеси живыми.
И если им в веках дань воздадут,
То слава вся твоя, мой - только труд.
O, how thy worth with manners may I sing,
When thou art all the better part of me?
What can mine own praise to mine own self bring?
And what is't but mine own when I praise thee?
Even for this let us divided live,
And our dear love lose name of single one,
That by this separation I may give
That due to thee which thou deservest alone.
О absence, what a torment wouldst thou prove,
Were it not thy sour leisure gave sweet leave
To entertain the time with thoughts of love,
Which time and thoughts so sweetly doth deceive,
And that thou teachest how to make one twain,
By praising him here who doth hence remain!
Да как же я тебе хвалу спою,
Когда в тебе есть и моя частица?
Да кто же славит преданность свою?
Расхваливать себя - куда годится?
Разлука подсказала выход мне:
Я, от тебя вдали, могу по праву,
Печалясь о тебе наедине,
Тебя воспеть, прекрасному во славу.
Пусть расставанья горести несут -
Какие это сладостные муки!
Приносит нам свободный бег минут
Мечты любовные в часы разлуки.
Пусть нас разъединяют дни разлук,
Чтоб восхвалять могли друг друга, друг.
Take all my loves, my love, yea, take them all;
What hast thou then more than thou hadst before?
No love, my love, that thou mayst true love call;
All mine was thine before thou hadst this more.
Then if for my love thou my love receives,
I cannot blame thee for my love thou usest;
But yet be blamed, if thou thyself deceivest
By wilful taste of what thyself refusest.
I do forgive thy robbery, gentle thief,
Although thou steal thee all my poverty,
And yet, love knows, it is a greater grief
To bear love's wrong than hate's known injury.
Lascivious grace, in whom all ill well shows,
Kill me with spites; yet we must not be foes.
Хоть всех любимых от меня отбей,
Тебе от этого не стать богаче,
Ведь все мое и так твое: верней
Любви не встретишь - редкая удача!
Мой милый вор, не ставлю я в вину,
Что мной любимое ты похищаешь:
Непостоянство я твое кляну -
Ты отвергаемое ранее вкушаешь!
Вражду врага быстрей переживешь,
От друга саднит зло всего больнее.
Однако, я прощаю твой грабеж:
Что ж - делай бедняка еще беднее!
Красою красишь ты порок любой.
Казни коварством - не казни враждой!
Those pretty wrongs that liberty commits,
When I am sometime absent from thy heart,
Thy beauty and thy years full well befits,
For still temptation follows where thou art.
Gentle thou art and therefore to be won,
Beauteous thou art, therefore to be assailed;
And when a woman woos, what woman's son
Will sourly leave her till she have prevailed?
Ay me! but yet thou mightst my seat forbear,
And chide thy beauty and thy straying youth,
Who lead thee in their riot even there
Where thou art forced to break a twofold truth,
Hers, by thy beauty tempting her to thee,
Thine, by thy beauty being false to me.
Беспечен ты, и стоит отлучиться
Порой из сердца твоего - беда:
В дверь юности опять порок стучится -
Красу соблазн преследует всегда.
Ты мил - и за тебя готовы драться,
Красив - и поклоненьем окружен;
Как сыну женщины сопротивляться
Атакам яростным влюбленных жен!?
Ты мог бы удержаться от разгула,
Но привлекательны твои черты:
Моя подруга на тебя взглянула
И от меня ушла, а с нею - ты.
Вы сразу двое изменили мне:
Твоей красой наказан я вдвойне.
That thou hast her, it is not all my grief,
And yet it may be said I loved her dearly;
That she hath thee, is of my wailing chief,
A loss in love that touches me more nearly.
Loving offenders, thus I will excuse ye:
Thou dost love her, because thou know'st I love her;
And for my sake even so doth she abuse me,
Suffering my friend for my sake to approve her.
If I lose thee, my loss is my love's gain,
And losing her, my friend hath found that loss;
Both find each other, and I lose both twain,
And both for my sake lay on me this cross:
But here's the joy; my friend and I are one;
Sweet flattery! then she loves but me alone.
Теперь она твоя. Не в том кручина,
Что ты увел подругу от меня:
Ушел с ней ты - вот главная причина.
Жить без тебя я не могу ни дня.
Прелестные предатели, все ясно:
Увлекся той же ты, что мне мила,
А та, которая мной правит властно,
Тебя, сокровище мое, взяла.
Мой друг ушел - Любовь нашла супруга,
Я потерял, а друг сумел найти;
Утратил все я, вы - нашли друг друга
И ради вас мне тяжкий крест нести.
Но льщусь - ведь ею только я любим:
Тобой пленилась, двойником моим.
When most I wink, then do mine eyes best see,
For all the day they view things unrespected;
But when I sleep, in dreams they look on thee.
And darkly bright are bright in dark directed.
Then thou, whose shadow shadows doth make bright,
How would thy shadow's form form happy show
To the clear day with thy much clearer light,
When to unseeing eyes thy shade shines so!
How would, I say, mine eyes be blessed made
By looking on thee in the living day,
When in dead night thy fair imperfect shade
Through heavy sleep on sightless eyes doth stayl
All days are nights to see till I see thee,
And nights bright days when dreams do show the
Днем никого не примечаю взглядом -
Ничтожно все. Во сне мой взор острей,
Ведь тень твоя, свет излучая, рядом:
Из тьмы выхватывает сонм теней.
Виденье светоносное, сверкая,
Высвечивает черноту ночи,
With sun and moon, with earth and sea's rich gems,
With April's first-born flowers, and all things rare
That heaven's air in this huge rondure hems.
O, let me, true in love, but truly write,
And then believe me, my love is as fair
As any mother's child, though not so bright
As those gold candles fix'd in heaven's air:
Let them say more that like of hearsay well;
I will not praise that purpose not to sell.
Пусть намалеванную красоту
Поэты сравнивают с небесами
И, вознеся превыше, чем мечту,
Напыщенно приветствуют стихами;
Пусть называют солнцем и луной,
Подводным царством и апрельским садом,
Жемчужиною редкой, неземной
И всем, что мы желаем видеть рядом, -
Я знаю: ты - не солнце, не звезда,
А существо обычное, земное,
И потому желанное всегда,
Как матери дите ее родное.
Я не купец, что хвалит свой товар:
Любовь не отправляю на базар.
My glass shall not persuade me I am old,
So long as youth and thou are of one date;
But when in thee time's furrows I behold,
Then look I death my days should expiate.
For all that beauty that doth cover thee
Is but the seemly raiment of my heart,
Which in thy breast doth live, as thine in me:
How can I then be elder than thou art?
O, therefore, love, be of thyself so wary
As I, not for myself, but for thee will;
Bearing thy heart, which I will keep so chary
As tender nurse her babe from faring ill.
Presume not on thy heart when mine is slain;
Thou gavest me thine, not to give back again.
Лгут зеркала - мне Время не грозит,
Пока ты полон красоты и молод,
Когда ж оно твой лик избороздит,
То и меня охватит смертный холод.
Ведь сердце в сердце дорогом всегда,
Мое - в твоей душе, моей святыне,
И в нем - твои цветущие года:
Ровесники с тобою мы отныне.
Ты - моему не причини невзгод,
А я с твоим так буду осторожен,
Как нянька, у которой тьма забот,
Но непоседливый малыш ухожен.
Мое замрет - ты своего не жди:
Твой дар останется в моей груди.
As an imperfect actor on the stage
Who with his fear is put besides his part,
Or some fierce thing replete with too much rage,
Whose strength's abundance weakens his own heart,
So I, for fear of trust, forget to say
The perfect ceremony of love's rite,
And in mine own love's strength seem to decay,
O'ercharged with burden of mine own love's might.
O, let my books be then the eloquence
And dumb presagers of my speaking breast,
Who plead for love and look for recompense
More than that tongue that more hath more express'd.
O, learn to read what silent love hath writ:
To hear with eyes belongs to love's fine wit.
Как жалкий лицедей, забывший роль,
От беспредельной робости дрожащий,
Как в ярости себя вогнавший в боль
Безумец, ослепленный и пропащий, -
Так я робею, путая слова,
Беспомощный в любовном ритуале,
Под бременем страстей держусь едва
И на устах - ни гнева, ни печали.
Пусть взоры говорят, молчат уста,
И сердце бьется с каждым мигом чаще -
Красноречивей эта немота
И громогласнее, чем рот кричащий!
Любви способность высшая дана -
Читать горящих взоров письмена.
Mine eye hath play'd the painter and hath steel'd
Thy beauty's form in table of my heart;
My body is the frame wherein 'tis held,
And perspective it is best painter's art.
For through the painter must you see his skill,
To find where your true image pictured lies;
Which in my bosom's shop is hanging still,
That hath his windows glazed with thine eyes.
Now see what good turns eyes for eyes have done:
Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me
Are windows to my breast, where-through the sun
Delights to peep, to gaze therein on thee;
Yet eyes this cunning want to grace their art;
They draw but what they see, know not the heart.
Рисует глаз на сердце образ твой,
А тело служит рамой: словно диво,
Портрет в моей груди, как в мастерской -
Искусство возвышает перспектива
Вдвоем с тобой мы создаем портрет:
Мои глаза тебя нарисовали,
А сквозь твои - как в окна льется свет,
И холст висит в груди, как в светлом зале.
В согласии две пары глаз живут,
Рисуя и рисунок освещая;
Свет рвется в грудь! О как его там ждут -
Портрет сверкает, солнце восхищая.
Но взор мой в сердце доступа лишен -
Лишь то рисует глаз, что видит он.
Let those who are in favour with their stars
Of public honour and proud titles boast
Whilst I, whom fortune of such triumphs bars,
Unlook'd for joy in that I honour most.
Great princes' favourites their fair leaves spread
But as the marigold at the sun's eye,
And in themselves their pride lies buried,
For at a frown they in their glory die.
The painful warrior famoused for fight,
After a thousand victories once foil'd,
Is from the book of honour razed quite,
And all the rest forgot for which he toil'd:
Then happy I, that love and am beloved
Where I may not remove nor be removed.
Кто под счастливою звездой рожден,
Тот родом, властью, титулом гордится;
Пусть я фортуной этого лишен -
Нежданным счастьем счастье насладиться.
Цветет под взором принца фаворит,
Как желтый ноготок под солнцем ясным,
Но принц нахмурит брови, и убит
Наперсник-друг презрением опасным.
Любимец Марса хоть единый раз
Не со щитом, а на щите вернется,
И тысячу побед один указ
Перечеркнет, и - слава отвернется.
А я, любя, любим. Неотторжим
Я от Любви и с ней неразлучим.
Lord of my love, to whom in vassalage
Thy merit hath my duty strongly knit,
To thee I send this written embassage,
To witness duty, not to show my wit:
Duty so great, which wit so poor as mine
May make seem bare, in wanting words to show it,
But that I hope some good conceit of thine
In thy soul's thought, all naked, will bestow it;
Till whatsoever star that guides my moving
Points on me graciously with fair aspect
And puts apparel on my tatter'd loving,
To show me worthy of thy sweet respect:
Then may I dare to boast how I do love thee:
Till then not show my head where thou mayst
prove me.
Мой властелин, дань от меня прими,
Вассала немудреное посланье -
В нем безыскусные стихи мои,
Не стоящие твоего вниманья.
Таланта нет наряд для них найти
И разодеть в шелка слова нагие, -
Ты, добрая душа, их приюти,
Им одолжи уборы дорогие.
Пока моя звезда не обратит
Вниманья на меня - одарит взглядом,
Лохмотья слов в шелка вдруг превратит, -
Тогда и встану я с тобою рядом.
А нынче о любви я умолчу:
Ненужных испытаний не хочу.
Weary with toil, I haste me to my bed,
The dear repose for limbs with travel tired;
But then begins a journey in my head,
To work my mind, when body's work's expired:
For then my thoughts, from far where I abide,
Intend a zealous pilgrimage to thee,
And keep my drooping eyelids open wide,
Looking on darkness which the blind do see:
Save that my soul's imaginary sight
Presents thy shadow to my sightless view,
Which, like a jewel hung in ghastly night,
Makes black night beauteous and her old face new.
Lo! thus, by day my limbs, by night my mind,
For thee and for myself no quiet find.
Спешу в постель, дорогой изнурен,
Чтоб от скитаний отдохнули ноги,
Но голова гудит - со всех сторон
Одолевают думы: я в дороге, -
Лечу к тебе. Усердный пилигрим,
Слипающихся век сомкнуть не смею
И вижу мрак, что и слепому зрим,
Но взор души то видит, что лелею -
Твою живую тень. Она - сапфир:
Чудесным блеском мрак преображает -
Старуха-Ночь не устрашает мир, -
Преобразившись, юностью сверкает.
Покой потерян: тело ноет днем,
А ночь придет - душа горит огнем.
How can I then return in happy plight,
That am debarr'd the benefit of rest?
When day's oppression is not eased by night,
But day by night, and night by day, oppress'd?
And each, though enemies to cither's reign,
Do in consent shake hands to torture me;
The one by toil, the other to complain
How far I toil, still farther off from thee.
I tell the day, to please him thou art bright
And dost him grace when clouds do blot the heaven:
So flatter I the swart-complexion'd night,
When sparkling stars twire not thou gild'st the even,
But day doth daily draw my sorrows longer
And night doth nightly make griefs strength seem
stronger.
Когда же счастье посетит меня?
Ни днем, ни ночью нет отдохновенья:
Забиты ночи горестями дня,
А дни - тревогами ночного бденья.
С давнишних пор враждуя, День и Ночь
Теперь друг другу протянули руки:
Тебя уводит мгла и - жить невмочь,
Тебя приводит день - приносит муки.
Дню неприглядному я льстил не раз,
Что ты его украсил взором ясным,
Беззвездной Ночи льстил, что блеском глаз
(Как звезд!) ты небо делаешь прекрасным.
Но с каждым днем сильней печали гнет,
И грусть все горше ночи напролет.
When, in disgrace with fortune and men's eyes,
I all alone beweep my outcast state
And trouble deaf heaven with my bootless cries
And look upon myself and curse my fate,
Wishing me like to one more rich in hope,
Featured like him, like him with friends possess'd,
Desiring this man's art and that man's scope,
With what I most enjoy contented least;
Yet in these thoughts myself almost despising,
Haply I think on thee, and then my state,
Like to the lark at break of day arising
From sullen earth, sings hymns at heaven's gate;
For thy sweet love remember'd such wealth brings
That then I scorn to change my state with kings.
Когда людьми затравлен и судьбой,
Мольбой глухое небо я смущаю,
И, горько плача над самим собой,
Тех, кто богат надеждой, не прощаю,
Завидую талантам я одних,
Которые, увы, к успеху ближе,
Страдаю от могущества других, -
Тогда себя почти что ненавижу.
Но становлюсь в единый миг другим,
Припомня как тебя на счастье встретил -
Так пташка над землей угрюмый гимн
Поет у врат небесных на рассвете.
When to the sessions of sweet silent thought
I summon up remembrance of things past,
I sigh the lack of many a thing I sought,
And with old woes new wail my dear time's waste:
Then can I drown an eye, unused to flow,
For precious friends hid in death's dateless night,
And weep afresh love's long since cancell'd woe,
And moan the expense of many a vanish'd sight:
Then can I grieve at grievances foregone,
And heavily from woe to woe tell o'er
The sad account of fore-bemoaned moan,
Which I new pay as if not paid before.
But if the while I think on thee, dear friend,
All losses are restored and sorrows end.
Любовью награжден, блаженства полн:
Не нужен мне и королевский трон.
Когда, полн тайных дум, скорблю в тиши,
Как на суде даю былому слово,
И нет со мною рядом ни души,
Исчезло в жизни много дорогого, -
Тогда печалюсь о своих друзьях,
Ведь Смерть подобна бесконечной ночи -
И, слез не знавший, я тону в слезах:
Потери позабыть душа не хочет;
Тогда веду своим утратам счет,
За горем горе вспоминаю снова,
По счету вновь плачу который год,
Страдая без свидетелей былого.
Но стоит вспомнить дружеский твой взгляд,
Печали нет: проходит боль утрат.
Thy bosom is endeared with all hearts,
Which I by lacking have supposed dead,
And there reigns love and all love's loving parts,
And all those friends which I thought buried.
How many a holy and obsequious tear
Hath dear religious love stol'n from mine eye
As interest of the dead, which now appear
But things removed that hidden in thee lie!
Thou art the grave where buried love doth live,
Hung with the trophies of my lovers gone,
Who all their parts of me to thee did give;
That due of many now is thine alone:
Their images I loved I view in thee,
And thou, all they, hast all the all of me.
В твоей груди, мой друг, нашли приют
Сердца, любимые когда-то мною:
В ней царствуют, любовью вновь живут,
Расставшись с оболочкою земною.
Немало пролил я надгробных слез,
Как дань любви и веры незабвенной,
И вновь в твоей груди мне довелось
Друзей увидеть в час благословенный.
Ты словно склеп... не мертвых, а живых,
Былых моих друзей, в тебе оживших;
Нежданно воскресил ты дорогих,
Которых я любил, меня любивших.
Все, что любил, слилось в тебе одном,
И ты - владеешь мною целиком.
If thou survive my well-contented day,
When that churl Death my bones with dust shall cover.
And shalt by fortune once more re-survey
These poor rude lines of thy deceased lover,
Compare them with the bettering of the time,
And though they be outstripp'd by every pen,
Reserve them for my love, not for their rhyme,
Exceeded by the height of happier men.
O, then vouchsafe me but this loving thought:
"Had my friend's Muse grown with this growing age,
A dearer birth than this his love had brought,
To march in ranks of better equipage:
But since he died and poets better prove,
Theirs for the style I'll read, his for his love".
О, если ты земной продолжишь путь,
А Смерть с землей мои смешает кости,
И если на досуге как-нибудь
Мой скромный стих к тебе нагрянет в гости,
То ты, друг мой, тогда сравни его
С тем, что сегодня создают поэты,
Которым Время дарит мастерство;
Я чувством жил - цени меня за это.
Пусть мысль в тебе живет: "Он мог вполне
Воспеть любые дни, любые дали,
Он рос бы с нашим веком наравне,
Но - мертвого - другие обогнали:
Поэты превзошли его искусство,
Но в них бесценно мастерство, в нем - чувство!"
Full many a glorious morning have I seen
Flatter the mountain-tops with sovereign eye,
Kissing with golden face the meadows green,
Gilding pale streams with heavenly alchemy;
Anon permit the basest clouds to ride
With ugly rack on his celestial face,
And from the forlorn world his visage hide,
Stealing unseen to west with this disgrace:
Even so my sun one early morn did shine
With all-triumphant splendour on my brow;
But out, alack! he was but one hour mine;
The region cloud hath mask'd him from me now.
Yet him for this my love no whit disdaineth;
Suns of the world may stain when heaven's sun
staineth.
Прекрасен ослепительный восход,
Ласкает солнце горы царским взором,
К медовым травам поцелуем льнет
И сыплет злато в бледные озера.
Но к мерзким тучам вдруг небесный маг
Благоволит, во тьме их утопая,
Земле даруя вместо света мрак,
На запад невидимкой уплывая.
Вот так земное солнце в дивный час
Меня однажды щедро одарило,
Но миг промчал - желанный взор угас:
Сокрыли тучи милое светило.
Земное солнце в тучах - не беда:
Небесное нам светит не всегда.
Why didst thou promise such a beauteous day
And make me travel forth without my cloak,
To let base clouds o'ertake me in my way,
Hiding thy bravery in their rotten smoke?
Tis not enough that through the cloud thou break,
To dry the rain on my storm-beaten face,
For no man well of such a salve can speak
That heals the wound and cures not the disgrace:
Nor can thy shame give physic to my grief;
Though thou repent, yet I have still the loss:
The offender's sorrow lends but weak relief
To him that bears the strong offence's cross.
Ah! but those tears are pearl which thy love sheds,
And they are rich and ransom all ill deeds.
Ты без плаща отправил в путь меня,
Мне обещая солнечные мили,
Но тучи мерзкие в разгаре дня
Тебя, созданье дивное, сокрыли.
И если светлый луч мелькнет в просвет,
Пригрев исхлестанные бурей щеки,
То ни лекарства, ни бальзама нет
От ран незримых - от обид жестоких.
Тебя, обидчика, сжигает стыд,
Который исцелит меня едва ли:
Несущего тяжелый крест обид
Не трогают слова пустой печали.
Но этот милый ливень, жемчуг слез,
Тебе опять прощение принес.
No more be grieved at that which thou hast done:
Roses have thorns, and silver fountains mud;
Clouds and eclipses stain both moon and sun,
And loathsome canker lives in sweetest bud.
All men make faults, and even I in this,
Authorising thy trespass with compare,
Myself corrupting, salving thy amiss,
Excusing thy sins more than thy sins are;
For to thy sensual fault I bring in sense -
Thy adverse party is thy advocate -
And 'gainst myself a lawful plea commence:
Such civil war is in my love and hate
That I an accessary needs must be
To that sweet thief which sourly robs from me.
И не печалься о своих грехах:
Есть ил в источнике, шипы - у розы,
Приют находят червяки в цветах,
На солнце пятна есть, а в небе - грозы;
Безгрешных нет на свете. Вот и я
Грешу, с тебя снимая наказанье:
Любая легкомысленность твоя
Найдет в моих сравненьях оправданье.
Твои грехи я тщусь затушевать:
Мой разум-прокурор стал адвокатом,
Чтобы тебя ни в чем не обвинять.
Любовь и ненависть враждой объяты,
И я, истец, обобранный тобой, -
Союзник твой, грабитель милый мой.
Let me confess that we two must be twain,
Although our undivided loves are one:
So shall those blots that do with me remain
Without thy help by me be borne alone.
In our two loves there is but one respect,
Though in our lives a separable spite,
Which, though it alter not love's sole effept,
Yet doth it steal sweet hours from love's delight.
I may not evermore acknowledge thee,
Lest my bewailed guilt should do thee shame,
Nor thou with public kindness honour me,
Unless thou take that honour from thy name:
But do not so; I love thee in such sort
As, thou being mine, mine is thy good report.
Простимся несмотря на единенье
Сердец влюбленных, о мой властелин:
Чтоб свет не выказал тебе презренье,
Позора крест я понесу один.
Любовь недалека от совершенства,
И нам счастливые часы даны,
Но не для нас любовное блаженство:
Злой долей мы, увы, разделены.
К тебе не подойду, чтоб не коснуться
Крылом плачевной участи моей,
И ты не смей со мной переглянуться:
Пятна не смоешь до скончанья дней.
Не надо! Имя доброе твое
Неотделимо от меня - мое!
As a decrepit father takes delight
To see his active child do deeds of youth,
So I, made lame by fortune's dearest spite,
Take all my comfort of thy worth and truth.
For whether beauty, birth, or wealth, or wit,
Or any of these all, or all, or more,
Entitled in thy parts do crowned sit,
I make my love engrafted to this store:
So then I am not lame, poor, nor despised,
Whilst that this shadow doth such substance give
That I in thy abundance am sufficed
And by a part of all thy glory live.
Look, what is best, that best I wish in thee:
This wish I have; then ten times happy me!
Как старческая немощь испокон
Вздыхает, утешаясь юной силой,
Так я, фортуной злою обделен,
Твоими жив достоинствами, милый.
Твой ум, богатство, знатность, красота
И мне передаются по крупице:
Не хил, не беден я и хромота
Моя исчезла - нет причин казниться.
Обогатил меня союз двоих:
Твои заслуги - и мои по праву,
Живет во мне та часть заслуг твоих,
Которая тебе приносит славу.
Все лучшее, что в мире есть у нас -
В тебе: счастливей всех я в десять раз.
How can my Muse want subject to invent,
While thou dost breathe, that pour'st into my verse
Thine own sweet argument, too excellent
For every vulgar paper to rehearse?
O, give thyself the thanks, if aught in me
Worthy perusal stand against thy sight;
For who's so dumb that cannot write to thee,
When thou thyself dost give invention light?
Be thou the tenth Muse, ten times more in worth
Than those old nine which rhymers invocate;
And he that calls on thee, let him bring forth
Eternal numbers to outlive long date.
If my slight Muse do please these curious days,
The pain be mine, but thine shall be the praise.
Иссякнет разве Муза, если ты
Себя в стихи вдыхаешь, мне на радость,
Так ласково, что грубые листы
Вобрать в себя не в силах эту сладость?
Ты словно луч Поэзии живой,
Он светит - я пою от восхищенья, -
Хвали себя за стих удачный мой:
Ты для меня источник вдохновенья.
О, будь десятой Музою моей,
Соперничая с девятью другими,
И в десять раз будь остальных сильней,
Стихи сквозь годы пронеси живыми.
И если им в веках дань воздадут,
То слава вся твоя, мой - только труд.
O, how thy worth with manners may I sing,
When thou art all the better part of me?
What can mine own praise to mine own self bring?
And what is't but mine own when I praise thee?
Even for this let us divided live,
And our dear love lose name of single one,
That by this separation I may give
That due to thee which thou deservest alone.
О absence, what a torment wouldst thou prove,
Were it not thy sour leisure gave sweet leave
To entertain the time with thoughts of love,
Which time and thoughts so sweetly doth deceive,
And that thou teachest how to make one twain,
By praising him here who doth hence remain!
Да как же я тебе хвалу спою,
Когда в тебе есть и моя частица?
Да кто же славит преданность свою?
Расхваливать себя - куда годится?
Разлука подсказала выход мне:
Я, от тебя вдали, могу по праву,
Печалясь о тебе наедине,
Тебя воспеть, прекрасному во славу.
Пусть расставанья горести несут -
Какие это сладостные муки!
Приносит нам свободный бег минут
Мечты любовные в часы разлуки.
Пусть нас разъединяют дни разлук,
Чтоб восхвалять могли друг друга, друг.
Take all my loves, my love, yea, take them all;
What hast thou then more than thou hadst before?
No love, my love, that thou mayst true love call;
All mine was thine before thou hadst this more.
Then if for my love thou my love receives,
I cannot blame thee for my love thou usest;
But yet be blamed, if thou thyself deceivest
By wilful taste of what thyself refusest.
I do forgive thy robbery, gentle thief,
Although thou steal thee all my poverty,
And yet, love knows, it is a greater grief
To bear love's wrong than hate's known injury.
Lascivious grace, in whom all ill well shows,
Kill me with spites; yet we must not be foes.
Хоть всех любимых от меня отбей,
Тебе от этого не стать богаче,
Ведь все мое и так твое: верней
Любви не встретишь - редкая удача!
Мой милый вор, не ставлю я в вину,
Что мной любимое ты похищаешь:
Непостоянство я твое кляну -
Ты отвергаемое ранее вкушаешь!
Вражду врага быстрей переживешь,
От друга саднит зло всего больнее.
Однако, я прощаю твой грабеж:
Что ж - делай бедняка еще беднее!
Красою красишь ты порок любой.
Казни коварством - не казни враждой!
Those pretty wrongs that liberty commits,
When I am sometime absent from thy heart,
Thy beauty and thy years full well befits,
For still temptation follows where thou art.
Gentle thou art and therefore to be won,
Beauteous thou art, therefore to be assailed;
And when a woman woos, what woman's son
Will sourly leave her till she have prevailed?
Ay me! but yet thou mightst my seat forbear,
And chide thy beauty and thy straying youth,
Who lead thee in their riot even there
Where thou art forced to break a twofold truth,
Hers, by thy beauty tempting her to thee,
Thine, by thy beauty being false to me.
Беспечен ты, и стоит отлучиться
Порой из сердца твоего - беда:
В дверь юности опять порок стучится -
Красу соблазн преследует всегда.
Ты мил - и за тебя готовы драться,
Красив - и поклоненьем окружен;
Как сыну женщины сопротивляться
Атакам яростным влюбленных жен!?
Ты мог бы удержаться от разгула,
Но привлекательны твои черты:
Моя подруга на тебя взглянула
И от меня ушла, а с нею - ты.
Вы сразу двое изменили мне:
Твоей красой наказан я вдвойне.
That thou hast her, it is not all my grief,
And yet it may be said I loved her dearly;
That she hath thee, is of my wailing chief,
A loss in love that touches me more nearly.
Loving offenders, thus I will excuse ye:
Thou dost love her, because thou know'st I love her;
And for my sake even so doth she abuse me,
Suffering my friend for my sake to approve her.
If I lose thee, my loss is my love's gain,
And losing her, my friend hath found that loss;
Both find each other, and I lose both twain,
And both for my sake lay on me this cross:
But here's the joy; my friend and I are one;
Sweet flattery! then she loves but me alone.
Теперь она твоя. Не в том кручина,
Что ты увел подругу от меня:
Ушел с ней ты - вот главная причина.
Жить без тебя я не могу ни дня.
Прелестные предатели, все ясно:
Увлекся той же ты, что мне мила,
А та, которая мной правит властно,
Тебя, сокровище мое, взяла.
Мой друг ушел - Любовь нашла супруга,
Я потерял, а друг сумел найти;
Утратил все я, вы - нашли друг друга
И ради вас мне тяжкий крест нести.
Но льщусь - ведь ею только я любим:
Тобой пленилась, двойником моим.
When most I wink, then do mine eyes best see,
For all the day they view things unrespected;
But when I sleep, in dreams they look on thee.
And darkly bright are bright in dark directed.
Then thou, whose shadow shadows doth make bright,
How would thy shadow's form form happy show
To the clear day with thy much clearer light,
When to unseeing eyes thy shade shines so!
How would, I say, mine eyes be blessed made
By looking on thee in the living day,
When in dead night thy fair imperfect shade
Through heavy sleep on sightless eyes doth stayl
All days are nights to see till I see thee,
And nights bright days when dreams do show the
Днем никого не примечаю взглядом -
Ничтожно все. Во сне мой взор острей,
Ведь тень твоя, свет излучая, рядом:
Из тьмы выхватывает сонм теней.
Виденье светоносное, сверкая,
Высвечивает черноту ночи,