Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
----------------------------------------------------------------------------
В переводах Игоря Фрадкина
СПб.: Деан, 2003.
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
William Shakespeare
Sonnets
Translated by Igor Fradkin
Уильям Шекспир
Сонеты
В переводах Игоря Фрадкина
Переводчик выражает особую благодарность за неоценимую помощь при
работе в разные годы над представленными в настоящем издании переводами -
И.М. Кулаковской, М.К. Павловой, А.В. Флоря и А.А. Чамееву.
Петербургский поэт-переводчик Игорь Фрадкин впервые опубликовал свой
вариант _Сонетов_ У. Шекспира в 1990 году. Он стал, таким образом, пятым
русским переводчиком, представившим читателю полностью этот знаменитый цикл
- после Н. Гербеля (1880), М. Чайковского (1914), С. Маршака (1948) и А.
Финкеля (1977).
Подвигло его на это высказывание Андрея Зорина в 1984 году, который,
анализируя существующие переводы _Сонетов_, заметил, что хотя "Маршак
превратил их в выдающееся явление отечественной культуры... сегодня все
острее чувствуется потребность в переводе, который переселял бы не Шекспира
к нам, а нас к Шекспиру".
Познакомивший русского читателя с золотыми страницами английской и
американской литературы - Джон Донн, Джордж Гордон Байрон, Перси Биши Шелли,
Джон Китс, Оскар Уайльд, Генри Лонгфелло, Роберт Фрост - Игорь Фрадкин
представляет сонеты Шекспира в новой редакции, которая существенно
отличается от предыдущего издания 1990 года.
Тонкое ощущение поэтического текста, его многообразных интонаций,
уважительное отношение не только к духу, но и к букве подлинника, умение
опереться на опыт предшественников, учесть их ошибки и достижения и вместе с
тем сохранить свой собственный переводческий почерк - все это позволило
Игорю Фрадкину предложить новую поэтически убедительную интерпретацию
_Сонетов_ Шекспира, открывающую в них новые грани и измерения.
От издательства
To the onlie begetter of
these insuling sonnets
Mr. W.H. all happinesse
and that eternitie promised by
our ever-living poet
wisheth
the well-wishing
adventurer in
setting
forth.
T.T.*
* Thomas Torp
Тому единственному, кому обязаны
эти сонеты своим появлением:
Мистеру W. Н. всякого счастья
и вечной жизни,
обещанной
ему
нашим бессмертным поэтом,
желает доброжелатель,
рискнувший выпустить их
в свет.
Т.Т.*
* Томас Торп
From fairest creatures we desire increase,
That thereby beauty's rose might never die,
But as the riper should by time decease,
His tender heir might bear his memory:
But thou, contracted to thine own bright eyes,
Feed'st thy light's flame with self-substantial fuel,
Making a famine where abundance lies,
Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel,
Thou that art now the world's fresh ornament
And only herald to the gaudy spring,
Within thine own bud buriest thy content
And, tender churl, makest waste in niggarding.
Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world's due, by the grave and thee.
От дивного ждем дивных всходов мы,
Ведь роза красоты в час неизбежный
Погибнет, и спасти от вечной тьмы
Ее способен только отпрыск нежный.
Но, с ясным своим ликом обручен,
Своим богатством ты пренебрегаешь
И на пиру, на голод обречен,
От собственного пламени сгораешь.
Весны прекрасный вестник! - от огня
Ты скрягой гибнешь: словно бы во злобе
Свет красоты лишаешь, хороня
Зародыш дивный в собственной утробе.
Мир отощает - мщенья час придет:
Пожрет в могиле Мир тебя и плод.
When forty winters, shall besiege thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery, so gazed on now,
Will be a tatter'd weed, of small worth held:
Then being ask'd where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say, within thine own deep-sunken eyes,
Were an all-eating shame and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use.
If thou couldst answer "This fair child of mine
Shall sum my count and make my old excuse",
Proving his beauty by succession thine!
Примчатся Зимы, в плен возьмут чело,
На теле - поле брани - рвов нароют,
Былого не оставят ничего,
Сорвут одежды и рваньем прикроют;
Твоей красы пробьет последний час,
И где тогда искать ее приметы?
В бездонной глубине запавших глаз?
Тебе обжора-стыд отмстит за это!
О, если б ссуду - красоту - ты мог
Природе возвратить, сказав простое:
"Да вот мой сын! Что ж - подводи итог:
Я не растратил время золотое!"
Твой сын начнет пылать твоим огнем,
Кровь старческую ты согреешь в нем.
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it cold
Look in thy glass, and tell the face thou viewest
Now is the time that face should form another;
Whose fresh repair if now thou not renewest,
Thou dost beguile the world, unbless some mother.
For where is she so fair whose unear'd womb
Disdains the tillage of thy husbandry?
Or who is he so fond will be the tomb
Of his self-love, to stop posterity?
Thou art thy mother's glass, and she in thee
Calls back the lovely April of her prime:
So thou through windows of thine age shalt see
Despite of wrinkles this thy golden time.
But if thou live, remember'd not to be,
Die single, and thine image dies with thee.
Глянь в Зеркало - пора свои черты
Потомству передать: мир обедняешь
И женский род обманываешь ты -
Блаженства материнского лишаешь.
Где есть невспаханное чрево, чтоб
Искусный плуг принять не захотело?
Лишь самого себя любя, ты в гроб
Бездетным ляжешь - разве это дело?!
Знай, старость видит в сыновьях своих
Умчавшийся Апрель в одежде новой,
Ведь наши дети словно окна - в них
Мелькает Лето в дни Зимы суровой.
Но ты не хочешь свой продолжить род:
С тобою образ твой навек уйдет.
Unthrifty loveliness, why dost thou spend
Upon thyself thy beauty's legacy?
Nature's bequest gives nothing but doth lend,
And being frank she lends to those are free.
Then, beauteous niggard, why dost thou abuse
The bounteous largess given thee to give?
Profitless usurer, why dost thou use
So great a sum of sums, yet canst not live?
For having traffic with thyself alone,
Thou of thyself thy sweet self dost deceive.
Then how, when nature calls thee to be gone,
What acceptable audit canst thou leave?
Thy unused beauty must be tomb'd with thee,
Which, used, lives th' executor to be.
Зачем транжиришь ты, прелестный мот,
То, что Природа детям завещала?!
Она щедра к тебе, но платы ждет,
Как ростовщик, беря процент немалый.
А ты, очаровательный скупец,
Взял ссуду и не хочешь рассчитаться,
Ты словно незадачливый купец,
Которому с товаром не расстаться.
Коммерцию ведя с самим собой,
Ты режешь главную статью дохода;
Как рассчитаешься, банкрот скупой,
Когда тебе предъявит счет Природа?
Краса, не пущенная в оборот,
Не даст процентов и - в гробу сгниет.
Those hours, that with gentle work did frame
The lovely gaze where every eye doth dwell,
Will play the tyrants to the very same
And that unfair which fairly doth excel;
For never-resting time leads summer on
To hideous winter and confounds him there;
Sap check'd with frost and lusty leaves quite gone,
Beauty o'ersnow'd and bareness every where:
Then, were not summer's distillation left,
A liquid prisoner pent in walls of glass,
Beauty's effect with beauty were bereft.
Nor it nor no remembrance what it was:
But flowers distill'd, though they with winter meet,
Leese but their show; their substance still lives sweet.
Щедры минуты, ясный лик рождая;
Увы, потоки этих же минут
Безжалостны - прекрасное сметая,
Лик безобразят, смерть красе несут.
Неутомимо Время - выпивает
У розы сок, когда она в цвету;
Зима коварно Лето обнимает,
Заносит мертвым снегом Красоту.
Когда б не аромат весенней розы
(В сосуде заперт узником настой),
Сгубили бы все лучшее морозы,
Мир разлучив навеки с Красотой.
Но жив, когда зимою блекнет сад,
Из розы извлеченный аромат.
Then let not winter's ragged hand deface
In thee thy summer, ere thou be distill'd:
Make sweet some vial; treasure thou some place
With beauty's treasure, ere it be self-kill'd.
That use is not forbidden usury
Which happies those that pay the willing loan;
That's for thyself to breed another thee,
Or ten times happier, be it ten for one;
Ten times thyself were happier than thou art,
If ten of thine ten times refigured thee:
Then what could death do, if thou shouldst depart,
Leaving thee living in posterity?
Be not self-will'd, for thou art much too fair
To be death's conquest and make worms thine heir.
Не дай Зиме суровою рукою
Сок свежий выжать - наполняй сосуд
И сладостью твоею и красою,
Не то они бесславно пропадут.
Ссужают нам красу не безвозвратно:
Дают взаймы, процент оговорив,
И ты продолжишь жизнь десятикратно,
В сынах себя достойно повторив;
Сын каждый повторит тебя раз десять,
И десять раз умножит каждый внук -
Тысячекратно жить тебе на свете:
У Смерти для тебя не хватит рук.
Одумайся, красу губить не смей,
Наследниками делая червей.
Lo! in the orient when the gracious light
Lifts up his burning head, each under eye
Doth homage to his new-appearing sight,
Serving with looks his sacred majesty;
And having climb'd the steep-up heavenly hill,
Resembling strong youth in his middle age,
Yet mortal looks adore his beauty still,
Attending on his golden pilgrimage;
But when from highmost pitch, with weary car,
Like feeble age, he reeleth from the day,
The eyes, 'fore duteous, now converted are
From his low tract and look another way:
So thou, thyself out-going in thy noon,
Unlook'd on diest, unless thou get a son.
Смотрите - Феб проснулся на востоке:
Чело пылает, небосвод горит,
И рукоплещет мир ему в восторге -
Бог светоносный над землей парит.
Взбираясь вверх по кручам небосклона,
Он, зрелый муж, на юношу похож,
И люди восклицают восхищенно:
"Как золотой наряд его хорош!"
Когда ж, подобно старцу, на закате
Он, в колеснице завершая путь,
За мрачный горизонт устало катит -
Никто не хочет на него взглянуть.
Так станешь ты ничем, пройдя зенит.
Дай сыну жизнь - он Время победит!
Music to hear, why hear'st thou music sadly?
Sweets with sweets war not, joy delights in joy.
Why lovest thou that which thou receivest not gladly,
Or else receivest with pleasure thine annoy?
If the true concord of well-tuned sounds,
By unions married, do offend thine ear,
They do but sweetly chide thee, who confounds
In singleness the parts that thou shouldst bear.
Mark how one string, sweet husband to another,
Strikes each in each by mutual ordering,
Resembling sire and child and happy mother
Who all in one, one pleasing note do sing:
Whose speechless song, being many, seeming one.
Sings this to thee: "thou single wilt prove none."
Ты Музыка, что навевает грусть.
Прекрасное не ссорится с прекрасным,
Зачем не радостью ты полнишь грудь,
А грустью - огорчением напрасным?
Тебе обиден звуков стройный лад?
Едины струны в ласковом упреке,
Они за то тебя, мой друг, корят,
Что не приемлют голос одинокий.
Прислушайся ты к струнам, наконец:
Одна звучит в согласии с другою,
Так песню общую поют - отец,
Мать и дите, единою семьею.
Струн много - дружен строй, тебе в упрек:
Ты меньше, чем ничто, раз одинок.
Is it for fear to wet a widow's eye
That thou consumest thyself in single life?
Ah! if thou issueless shall hap to die,
The world will wail thee, like a makeless wife;
The world will be thy widow and still weep
That thou no form of thee hast left behind,
When every private widow well may keep
By children's eyes her husband's shape in mind.
Look, what an unthrift in the world doth spend
Shifts but his place, for still the world enjoys it;
But beauty's waste hath in the world an end,
And kept unused, the user so destroys it.
No love toward others in that bosom sits
That on himself such murderous shame commits.
Боясь оставить милую вдовой,
Чураешься упорно ты любови?
Но отойдешь бездетным в мир иной,
Весь мир заплачет над тобой по-вдовьи.
Супруга потеряв, найдет вдова
В любимом сыне красоту и силу -
Найдет ли мир достойные слова
Той красоте, что унесешь в могилу?!
Богатство разбазаривая, мот
Все без остатка в мире оставляет,
Но род людской обкрадывает тот,
Кто детям красоту не завещает.
И ты из тех, кто ближних не любя,
Живет, намеренно себя губя.
For shame! deny that thou bear'st love to any,
Who for thyself art so unprovident.
Grant, if thou wilt, thou art beloved of many,
But that thou none lovest is most evident;
For thou art so possess'd with murderous hate
That 'gainst thyself thou stick'st not to conspire,
Seeking that beauteous roof to ruinate
Which to repair should be thy chief desire.
0, change thy thought, that I may change my mind!
Shall hate be fairer lodged than gentle love?
Be, as thy presence is, gracious and kind,
Or to thyself at least kind-hearted prove:
Make thee another self, for love of me,
That beauty still may live in thine or thee.
Какой позор! - Проводишь дни беспечно,
Бесповоротно красоту губя.
Любовь к тебе у многих бесконечна,
Но ни к кому любви нет у тебя:
Живешь, вредить себе не прекращая.
Ты с красотой своей воюешь сам,
В развалины позорно превращая
Самой Природой возведенный храм.
Переменись! И о тебе сужденье
И я переменю. Ужель вражда
К себе - тебе дарует наслажденье?
Добрее стань к себе ты навсегда, -
Любя меня, свой род не прекращай:
Красу и юность сыну передай.
As fast as thou shalt wane, so fast thou growest
In one of thine, from that which thou departest;
And that fresh blood which youngly thou bestowest
Thou mayst call thine when thou from youth convertest.
Herein lives wisdom, beauty and increase;
Without this, folly, age and cold decay:
If all were minded so, the times should cease
And threescore year would make the world away.
Let those whom Nature hath not made for store,
Harsh, featureless and rude, barrenly perish:
Look, whom she best endow'd she gave the more;
Which bounteous gift thou shouldst in bounty cherish:
She carved thee for her seal, and meant thereby
Thou shouldst print more, not let that copy die.
Твой отпрыск, прелестью твоей цветя,
Тебе напомнит молодые годы:
Кровь юную, что влил в свое дитя,
Признаешь ты - таков закон Природы.
И в этом - мудрость, сила, красота,
Война - безумью, немощи, распаду:
Без этого ждала б нас темнота,
Пришел бы крах всему земному саду.
Лет через шестьдесят тот, кто рожден
Уродом грубым - пусть живет в безбрачье,
А ты Природой щедро награжден:
Не для себя - для щедрой передачи.
Гравер - Природа, ты - ее печать,
Чтоб оттиски векам передавать.
When I do count the clock that tells the time,
And see the brave day sunk in hideous night;
When I behold the violet past prime,
And sable curls all silver'd o'er with white;
When lofty trees I see barren of leaves
Which erst from heat did canopy the herd,
And summer's green all girded up in sheaves
Borne on the bier with white and bristly beard,
Then of thy beauty do I question make,
That thou among the wastes of time must go,
Since sweets and beauties do themselves forsake
And die as fast as they see others grow;
And nothing 'gainst Time's scythe can make defence
Save breed, to brave him when he takes thee hence.
Когда я вижу, слыша бой часов,
Нарядный день в объятьях ночи мглистой,
Фиалку без весенних лепестков
И черный локон в краске серебристой,
И рощицу с опавшею листвой
Там, где в тени стада гуляли вволю,
И сноп на дрогах с бородой седой
(Его в последний путь везут по полю), -
Тогда я страхом за тебя объят:
Так Красота твоя навек умчится -
Вслед за восходом следует закат,
В костре времен жизнь новая родится.
Над каждым Время занесет косу -
Оставь потомство и спаси красу.
O, that you were yourself! but, love, you are
No longer yours than you yourself here live:
Against this coming end you should prepare,
And your sweet semblance to some other give.
So should that beauty which you hold in lease
Find no determination; then you were
Yourself again after yourself s decease,
When your sweet issue your sweet form should bear.
Who lets so fair a house fall to decay,
Which husbandry in honour might uphold
Against the stormy gusts of winter's day
And barren rage of death's eternal cold?
O, none but unthrifts! Dear my love, you know
You had a father: let your son say so.
Ты в этот мир явился не навечно,
Тебе не долго красоваться в нем.
И помни - красота не бесконечна,
Она тебе дана судьбой внаем.
Потомку передай свой облик нежный:
Сын должен красоту арендовать,
Чтоб, избежав кончины неизбежной,
Путь жизненный победно продолжать.
Одумайся! Какой же расточитель
Не защитит свой дом от зимних вьюг
И холодом Зимы свою обитель
В руины смерти превратит, мой друг?!
Ты знал отца, и пусть родится тот,
Кому отцом ты станешь в свой черед.
Not from the stars do I my judgement pluck;
And yet methinks I have astronomy,
But not to tell of good or evil luck,
Of plagues, of dearths, or season's quality;
Nor can I fortune to brief minutes tell,
Pointing to each his thunder, rain and wind,
Or say with princes if it shall go well,
By oft predict that I in heaven find:
But from thine eyes my knowledge I derive,
And, constant stars, in them I read such art
As truth and beauty shall together thrive,
If from thyself to store thou wouldst convert;
Or else of thee this I prognosticate:
Thy end is truth's and beauty's doom and date.
Свой взор я не на звезды обращаю:
Хоть звездочет я, звезды ни к чему,
Я грозы, смуты, голод не вещаю
И не пророчу засуху, чуму;
Не знаю я, какой подует ветер
И восседать на троне жребий чей.
Одну я знаю истину на свете,
Что черпаю я из твоих очей:
Ты должен обеспечить продолженье
И Верности своей, и Красоты,
Чтоб вечно жить векам на удивленье,
Когда наш мир навек покинешь ты.
А иначе, когда твой час пробьет,
Он Красоту и Верность унесет.
When I consider every thing that grows
Holds in perfection but a little moment,
That this huge stage presenteth nought but shows
Whereon the stars in secret influence comment;
When I perceive that men as plants increase,
Cheered and check'd even by the self-same sky,
Vaunt in their youthful sap, at height decrease,
And wear their brave state out of memory;
Then the conceit of this inconstant stay
Sets you most rich in youth before my sight,
Where wasteful Time debateth with Decay,
To change your day of youth to sullied night;
And all in war with Time for love of you,
As he takes from you, I engraft you new.
Мир - это сцена: судьбы на мгновенье
Выходят чередою на помост,
И - промелькнет прекрасное виденье
Под строгим оком всемогущих звезд.
Мы, как цветы, растем и увядаем
Под тем же небом и, отжив свое,
Бесповоротно красоту теряем,
И память лет не сохранит ее.
Я это вижу: молодой, прекрасный,
Ты на мгновенье юностью богат:
Чтоб мрачной ночью сделать день твой ясный,
Идут войною Время и Распад.
Сам Времени войну я объявлю:
Я кровь твою строкою обновлю.
But wherefore do not you a mightier way
Make war upon this bloody tyrant, Time?
And fortify yourself in your decay
With means more blessed than my barren rhyme?
Now stand you on the top of happy hours,
And many maiden gardens yet unset
With virtuous wish would bear your living flowers,
Much liker than your painted counterfeit:
So should the lines of life that life repair,
Which this Time's pencil, or my pupil pen,
Neither in inward worth nor outward fair,
Can make you live yourself in eyes of men.
To give away yourself keeps yourself still,
And you must live, drawn by your own sweet skill.
Но стих бесплоден мой. Наверняка
Есть путь благословенней и вернее,
Чтоб Времени кровавая рука
Не тронула тебя - так в бой смелее!
Сейчас ты на вершине красоты -
Спеши сберечь свой облик от Распада:
Желанье от тебя взрастить цветы
Есть у любого девственного сада.
Пред этим дивом нищ любой портрет,
Ничто - мои беспомощные строки:
Пусть совершенств твоих не гаснет свет, -
Его хранит потомок твой далекий.
Ты воссоздай свой образ наконец:
Яви искусства своего венец.
Who will believe my verse in time to come,
If it were fill'd with your most high deserts?
Though yet, heaven knows, it is but as a tomb
Which hides your life and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say "This poet lies;
Such heavenly touches ne'er touched earthly faces".
So should my papers yellow'd with their age
Be scorn'd like old men of less truth than tongue,
And your true rights be term'd a poet's rage
And stretched metre of an antique song:
But were some child of yours alive that time,
You should live twice; in it and in my rhyme.
Как в совершенствах убедить твоих
Грядущий век? Одно лишь небо знает
О том, что мой мертворожденный стих
Достоинств половину упускает.
Потомок не поймет моей строки
И скажет, что я лгал неудержимо,
И назовет фантазией стихи,
В которых я восславил херувима;
Им каждая правдивая строка
С гиперболою лживою сравнится:
Напомнит пустобреха-старика
Дней древних пожелтевшая страница.
Дай сыну жизнь - затихнут споры эти:
Вдвойне жить будешь - в сыне и в сонете.
Shall I compare thee to a summer's day?
Thou art more lovely and more temperate:
Rough winds do shake the darling buds of May,
And summer's lease hath all too short a date:
Sometime too hot the eye of heaven shines,
And often is his gold complexion dimm'd;
And every fair from fair sometimes declines,
By chance or nature's changing course untrimm'd;
But thy eternal summer shall not fade,
Nor lose possession of that fair thou owest;
Nor shall Death brag thou wander'st in his shade,
When in eternal lines to time thou growest:
So long as men can breathe or eyes can see,
So long lives this, and this gives life to thee.
Могу ль тебя равнять я с летним днем?
Ты и желанней и милей рассвета:
Рвет почки Май, вовсю грохочет гром,
Непродолжительно, капризно Лето:
Сегодня ярко солнышко горит,
А завтра - скрыто безобразной тучей:
Проходит срок, и все теряет вид:
Красою правит Время или Случай.
Но ты, похитив прелесть летних дней,
Нетленен - век твой будет бесконечен:
Смерть не возьмет тебя в страну Теней,
Ты не умрешь, в стихах увековечен,
Жить будешь в них, свой продолжая век,
Доколе зрит и дышит человек.
Devouring Time, blunt them the lion's paws,
And make the earth devour her own sweet brood;
Pluck the keen teeth from the fierce tiger's jaws,
And burn the long-lived phoenix in her blood;
Make glad and sorry seasons as thou fleets,
And do whate'er thou wilt, swift-footed Time,
To the wide world and all her fading sweets;
But I forbid thee one most heinous crime:
O, carve not with thy hours my love's fair brow,
Nor draw no lines there with thine antique pen:
Him in thy course untainted do allow
For beauty's pattern to succeeding men.
Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong,
My love shall in my verse ever live young.
Прожорливое Время! Возвращай
Земле ее детей, печали множа,
Клыки у тигра с корнем вырывай
И феникса сжигай в крови его же!
Ни радости, ни горя не жалей,
Меняй на осень лето, Время, смело
И - легконогое - беги живей,
Но преступленья одного не делай:
Не заноси губительный резец,
Побереги прекрасное творенье -
Пусть друга красота, как образец,
Сверкает всем векам на удивленье!
Зря не старайся, Старина: в веках
Друг будет вечно юн в моих стихах.
A woman's face with Nature's own hand painted,
Hast thou, the master-mistress of my passion;
A woman's gentle heart, but not acquainted
With shifting change, as is false women's fashion;
An eye more bright than theirs, less false in rolling,
Gilding the object whereupon it gazeth;
A man in hue, all "hues" in his controlling,
Which steals men's eyes and women's souls amazeth.
And for a woman wert thou first created;
Till Nature, as she wrought thee, fell a-doting,
And by addition me of thee defeated,
By adding one thing to my purpose nothing.
But since she prick'd thee out for women's pleasure,
Mine be thy love and thy love's use their treasure.
Тебе дарован нежный облик женщин,
Владыка и владычица страстей;
По-женски добр, ты с ложью не обвенчан:
Из слов фальшивых не плетешь сетей;
Твой не фальшивит взор: даря блаженство,
Все золотит - восторгом окружен,
Являешь ты собою совершенство
И восхищаешь и мужей и жен.
Тебя Природа женщиной лепила,
Но страстно увлеклась: перерешив,
Неженскую вещицу прикрепила
Тебе, меня возлюбленной лишив.
Ты жен вещицей тою ублажи,
А мне даруй сокровища души.
So is it not with me as with that Muse
Stirr'd by a painted beauty to his verse,
Who heaven itself for ornament doth use
And every fair with his fair doth rehearse;
В переводах Игоря Фрадкина
СПб.: Деан, 2003.
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
William Shakespeare
Sonnets
Translated by Igor Fradkin
Уильям Шекспир
Сонеты
В переводах Игоря Фрадкина
Переводчик выражает особую благодарность за неоценимую помощь при
работе в разные годы над представленными в настоящем издании переводами -
И.М. Кулаковской, М.К. Павловой, А.В. Флоря и А.А. Чамееву.
Петербургский поэт-переводчик Игорь Фрадкин впервые опубликовал свой
вариант _Сонетов_ У. Шекспира в 1990 году. Он стал, таким образом, пятым
русским переводчиком, представившим читателю полностью этот знаменитый цикл
- после Н. Гербеля (1880), М. Чайковского (1914), С. Маршака (1948) и А.
Финкеля (1977).
Подвигло его на это высказывание Андрея Зорина в 1984 году, который,
анализируя существующие переводы _Сонетов_, заметил, что хотя "Маршак
превратил их в выдающееся явление отечественной культуры... сегодня все
острее чувствуется потребность в переводе, который переселял бы не Шекспира
к нам, а нас к Шекспиру".
Познакомивший русского читателя с золотыми страницами английской и
американской литературы - Джон Донн, Джордж Гордон Байрон, Перси Биши Шелли,
Джон Китс, Оскар Уайльд, Генри Лонгфелло, Роберт Фрост - Игорь Фрадкин
представляет сонеты Шекспира в новой редакции, которая существенно
отличается от предыдущего издания 1990 года.
Тонкое ощущение поэтического текста, его многообразных интонаций,
уважительное отношение не только к духу, но и к букве подлинника, умение
опереться на опыт предшественников, учесть их ошибки и достижения и вместе с
тем сохранить свой собственный переводческий почерк - все это позволило
Игорю Фрадкину предложить новую поэтически убедительную интерпретацию
_Сонетов_ Шекспира, открывающую в них новые грани и измерения.
От издательства
To the onlie begetter of
these insuling sonnets
Mr. W.H. all happinesse
and that eternitie promised by
our ever-living poet
wisheth
the well-wishing
adventurer in
setting
forth.
T.T.*
* Thomas Torp
Тому единственному, кому обязаны
эти сонеты своим появлением:
Мистеру W. Н. всякого счастья
и вечной жизни,
обещанной
ему
нашим бессмертным поэтом,
желает доброжелатель,
рискнувший выпустить их
в свет.
Т.Т.*
* Томас Торп
From fairest creatures we desire increase,
That thereby beauty's rose might never die,
But as the riper should by time decease,
His tender heir might bear his memory:
But thou, contracted to thine own bright eyes,
Feed'st thy light's flame with self-substantial fuel,
Making a famine where abundance lies,
Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel,
Thou that art now the world's fresh ornament
And only herald to the gaudy spring,
Within thine own bud buriest thy content
And, tender churl, makest waste in niggarding.
Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world's due, by the grave and thee.
От дивного ждем дивных всходов мы,
Ведь роза красоты в час неизбежный
Погибнет, и спасти от вечной тьмы
Ее способен только отпрыск нежный.
Но, с ясным своим ликом обручен,
Своим богатством ты пренебрегаешь
И на пиру, на голод обречен,
От собственного пламени сгораешь.
Весны прекрасный вестник! - от огня
Ты скрягой гибнешь: словно бы во злобе
Свет красоты лишаешь, хороня
Зародыш дивный в собственной утробе.
Мир отощает - мщенья час придет:
Пожрет в могиле Мир тебя и плод.
When forty winters, shall besiege thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery, so gazed on now,
Will be a tatter'd weed, of small worth held:
Then being ask'd where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say, within thine own deep-sunken eyes,
Were an all-eating shame and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use.
If thou couldst answer "This fair child of mine
Shall sum my count and make my old excuse",
Proving his beauty by succession thine!
Примчатся Зимы, в плен возьмут чело,
На теле - поле брани - рвов нароют,
Былого не оставят ничего,
Сорвут одежды и рваньем прикроют;
Твоей красы пробьет последний час,
И где тогда искать ее приметы?
В бездонной глубине запавших глаз?
Тебе обжора-стыд отмстит за это!
О, если б ссуду - красоту - ты мог
Природе возвратить, сказав простое:
"Да вот мой сын! Что ж - подводи итог:
Я не растратил время золотое!"
Твой сын начнет пылать твоим огнем,
Кровь старческую ты согреешь в нем.
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it cold
Look in thy glass, and tell the face thou viewest
Now is the time that face should form another;
Whose fresh repair if now thou not renewest,
Thou dost beguile the world, unbless some mother.
For where is she so fair whose unear'd womb
Disdains the tillage of thy husbandry?
Or who is he so fond will be the tomb
Of his self-love, to stop posterity?
Thou art thy mother's glass, and she in thee
Calls back the lovely April of her prime:
So thou through windows of thine age shalt see
Despite of wrinkles this thy golden time.
But if thou live, remember'd not to be,
Die single, and thine image dies with thee.
Глянь в Зеркало - пора свои черты
Потомству передать: мир обедняешь
И женский род обманываешь ты -
Блаженства материнского лишаешь.
Где есть невспаханное чрево, чтоб
Искусный плуг принять не захотело?
Лишь самого себя любя, ты в гроб
Бездетным ляжешь - разве это дело?!
Знай, старость видит в сыновьях своих
Умчавшийся Апрель в одежде новой,
Ведь наши дети словно окна - в них
Мелькает Лето в дни Зимы суровой.
Но ты не хочешь свой продолжить род:
С тобою образ твой навек уйдет.
Unthrifty loveliness, why dost thou spend
Upon thyself thy beauty's legacy?
Nature's bequest gives nothing but doth lend,
And being frank she lends to those are free.
Then, beauteous niggard, why dost thou abuse
The bounteous largess given thee to give?
Profitless usurer, why dost thou use
So great a sum of sums, yet canst not live?
For having traffic with thyself alone,
Thou of thyself thy sweet self dost deceive.
Then how, when nature calls thee to be gone,
What acceptable audit canst thou leave?
Thy unused beauty must be tomb'd with thee,
Which, used, lives th' executor to be.
Зачем транжиришь ты, прелестный мот,
То, что Природа детям завещала?!
Она щедра к тебе, но платы ждет,
Как ростовщик, беря процент немалый.
А ты, очаровательный скупец,
Взял ссуду и не хочешь рассчитаться,
Ты словно незадачливый купец,
Которому с товаром не расстаться.
Коммерцию ведя с самим собой,
Ты режешь главную статью дохода;
Как рассчитаешься, банкрот скупой,
Когда тебе предъявит счет Природа?
Краса, не пущенная в оборот,
Не даст процентов и - в гробу сгниет.
Those hours, that with gentle work did frame
The lovely gaze where every eye doth dwell,
Will play the tyrants to the very same
And that unfair which fairly doth excel;
For never-resting time leads summer on
To hideous winter and confounds him there;
Sap check'd with frost and lusty leaves quite gone,
Beauty o'ersnow'd and bareness every where:
Then, were not summer's distillation left,
A liquid prisoner pent in walls of glass,
Beauty's effect with beauty were bereft.
Nor it nor no remembrance what it was:
But flowers distill'd, though they with winter meet,
Leese but their show; their substance still lives sweet.
Щедры минуты, ясный лик рождая;
Увы, потоки этих же минут
Безжалостны - прекрасное сметая,
Лик безобразят, смерть красе несут.
Неутомимо Время - выпивает
У розы сок, когда она в цвету;
Зима коварно Лето обнимает,
Заносит мертвым снегом Красоту.
Когда б не аромат весенней розы
(В сосуде заперт узником настой),
Сгубили бы все лучшее морозы,
Мир разлучив навеки с Красотой.
Но жив, когда зимою блекнет сад,
Из розы извлеченный аромат.
Then let not winter's ragged hand deface
In thee thy summer, ere thou be distill'd:
Make sweet some vial; treasure thou some place
With beauty's treasure, ere it be self-kill'd.
That use is not forbidden usury
Which happies those that pay the willing loan;
That's for thyself to breed another thee,
Or ten times happier, be it ten for one;
Ten times thyself were happier than thou art,
If ten of thine ten times refigured thee:
Then what could death do, if thou shouldst depart,
Leaving thee living in posterity?
Be not self-will'd, for thou art much too fair
To be death's conquest and make worms thine heir.
Не дай Зиме суровою рукою
Сок свежий выжать - наполняй сосуд
И сладостью твоею и красою,
Не то они бесславно пропадут.
Ссужают нам красу не безвозвратно:
Дают взаймы, процент оговорив,
И ты продолжишь жизнь десятикратно,
В сынах себя достойно повторив;
Сын каждый повторит тебя раз десять,
И десять раз умножит каждый внук -
Тысячекратно жить тебе на свете:
У Смерти для тебя не хватит рук.
Одумайся, красу губить не смей,
Наследниками делая червей.
Lo! in the orient when the gracious light
Lifts up his burning head, each under eye
Doth homage to his new-appearing sight,
Serving with looks his sacred majesty;
And having climb'd the steep-up heavenly hill,
Resembling strong youth in his middle age,
Yet mortal looks adore his beauty still,
Attending on his golden pilgrimage;
But when from highmost pitch, with weary car,
Like feeble age, he reeleth from the day,
The eyes, 'fore duteous, now converted are
From his low tract and look another way:
So thou, thyself out-going in thy noon,
Unlook'd on diest, unless thou get a son.
Смотрите - Феб проснулся на востоке:
Чело пылает, небосвод горит,
И рукоплещет мир ему в восторге -
Бог светоносный над землей парит.
Взбираясь вверх по кручам небосклона,
Он, зрелый муж, на юношу похож,
И люди восклицают восхищенно:
"Как золотой наряд его хорош!"
Когда ж, подобно старцу, на закате
Он, в колеснице завершая путь,
За мрачный горизонт устало катит -
Никто не хочет на него взглянуть.
Так станешь ты ничем, пройдя зенит.
Дай сыну жизнь - он Время победит!
Music to hear, why hear'st thou music sadly?
Sweets with sweets war not, joy delights in joy.
Why lovest thou that which thou receivest not gladly,
Or else receivest with pleasure thine annoy?
If the true concord of well-tuned sounds,
By unions married, do offend thine ear,
They do but sweetly chide thee, who confounds
In singleness the parts that thou shouldst bear.
Mark how one string, sweet husband to another,
Strikes each in each by mutual ordering,
Resembling sire and child and happy mother
Who all in one, one pleasing note do sing:
Whose speechless song, being many, seeming one.
Sings this to thee: "thou single wilt prove none."
Ты Музыка, что навевает грусть.
Прекрасное не ссорится с прекрасным,
Зачем не радостью ты полнишь грудь,
А грустью - огорчением напрасным?
Тебе обиден звуков стройный лад?
Едины струны в ласковом упреке,
Они за то тебя, мой друг, корят,
Что не приемлют голос одинокий.
Прислушайся ты к струнам, наконец:
Одна звучит в согласии с другою,
Так песню общую поют - отец,
Мать и дите, единою семьею.
Струн много - дружен строй, тебе в упрек:
Ты меньше, чем ничто, раз одинок.
Is it for fear to wet a widow's eye
That thou consumest thyself in single life?
Ah! if thou issueless shall hap to die,
The world will wail thee, like a makeless wife;
The world will be thy widow and still weep
That thou no form of thee hast left behind,
When every private widow well may keep
By children's eyes her husband's shape in mind.
Look, what an unthrift in the world doth spend
Shifts but his place, for still the world enjoys it;
But beauty's waste hath in the world an end,
And kept unused, the user so destroys it.
No love toward others in that bosom sits
That on himself such murderous shame commits.
Боясь оставить милую вдовой,
Чураешься упорно ты любови?
Но отойдешь бездетным в мир иной,
Весь мир заплачет над тобой по-вдовьи.
Супруга потеряв, найдет вдова
В любимом сыне красоту и силу -
Найдет ли мир достойные слова
Той красоте, что унесешь в могилу?!
Богатство разбазаривая, мот
Все без остатка в мире оставляет,
Но род людской обкрадывает тот,
Кто детям красоту не завещает.
И ты из тех, кто ближних не любя,
Живет, намеренно себя губя.
For shame! deny that thou bear'st love to any,
Who for thyself art so unprovident.
Grant, if thou wilt, thou art beloved of many,
But that thou none lovest is most evident;
For thou art so possess'd with murderous hate
That 'gainst thyself thou stick'st not to conspire,
Seeking that beauteous roof to ruinate
Which to repair should be thy chief desire.
0, change thy thought, that I may change my mind!
Shall hate be fairer lodged than gentle love?
Be, as thy presence is, gracious and kind,
Or to thyself at least kind-hearted prove:
Make thee another self, for love of me,
That beauty still may live in thine or thee.
Какой позор! - Проводишь дни беспечно,
Бесповоротно красоту губя.
Любовь к тебе у многих бесконечна,
Но ни к кому любви нет у тебя:
Живешь, вредить себе не прекращая.
Ты с красотой своей воюешь сам,
В развалины позорно превращая
Самой Природой возведенный храм.
Переменись! И о тебе сужденье
И я переменю. Ужель вражда
К себе - тебе дарует наслажденье?
Добрее стань к себе ты навсегда, -
Любя меня, свой род не прекращай:
Красу и юность сыну передай.
As fast as thou shalt wane, so fast thou growest
In one of thine, from that which thou departest;
And that fresh blood which youngly thou bestowest
Thou mayst call thine when thou from youth convertest.
Herein lives wisdom, beauty and increase;
Without this, folly, age and cold decay:
If all were minded so, the times should cease
And threescore year would make the world away.
Let those whom Nature hath not made for store,
Harsh, featureless and rude, barrenly perish:
Look, whom she best endow'd she gave the more;
Which bounteous gift thou shouldst in bounty cherish:
She carved thee for her seal, and meant thereby
Thou shouldst print more, not let that copy die.
Твой отпрыск, прелестью твоей цветя,
Тебе напомнит молодые годы:
Кровь юную, что влил в свое дитя,
Признаешь ты - таков закон Природы.
И в этом - мудрость, сила, красота,
Война - безумью, немощи, распаду:
Без этого ждала б нас темнота,
Пришел бы крах всему земному саду.
Лет через шестьдесят тот, кто рожден
Уродом грубым - пусть живет в безбрачье,
А ты Природой щедро награжден:
Не для себя - для щедрой передачи.
Гравер - Природа, ты - ее печать,
Чтоб оттиски векам передавать.
When I do count the clock that tells the time,
And see the brave day sunk in hideous night;
When I behold the violet past prime,
And sable curls all silver'd o'er with white;
When lofty trees I see barren of leaves
Which erst from heat did canopy the herd,
And summer's green all girded up in sheaves
Borne on the bier with white and bristly beard,
Then of thy beauty do I question make,
That thou among the wastes of time must go,
Since sweets and beauties do themselves forsake
And die as fast as they see others grow;
And nothing 'gainst Time's scythe can make defence
Save breed, to brave him when he takes thee hence.
Когда я вижу, слыша бой часов,
Нарядный день в объятьях ночи мглистой,
Фиалку без весенних лепестков
И черный локон в краске серебристой,
И рощицу с опавшею листвой
Там, где в тени стада гуляли вволю,
И сноп на дрогах с бородой седой
(Его в последний путь везут по полю), -
Тогда я страхом за тебя объят:
Так Красота твоя навек умчится -
Вслед за восходом следует закат,
В костре времен жизнь новая родится.
Над каждым Время занесет косу -
Оставь потомство и спаси красу.
O, that you were yourself! but, love, you are
No longer yours than you yourself here live:
Against this coming end you should prepare,
And your sweet semblance to some other give.
So should that beauty which you hold in lease
Find no determination; then you were
Yourself again after yourself s decease,
When your sweet issue your sweet form should bear.
Who lets so fair a house fall to decay,
Which husbandry in honour might uphold
Against the stormy gusts of winter's day
And barren rage of death's eternal cold?
O, none but unthrifts! Dear my love, you know
You had a father: let your son say so.
Ты в этот мир явился не навечно,
Тебе не долго красоваться в нем.
И помни - красота не бесконечна,
Она тебе дана судьбой внаем.
Потомку передай свой облик нежный:
Сын должен красоту арендовать,
Чтоб, избежав кончины неизбежной,
Путь жизненный победно продолжать.
Одумайся! Какой же расточитель
Не защитит свой дом от зимних вьюг
И холодом Зимы свою обитель
В руины смерти превратит, мой друг?!
Ты знал отца, и пусть родится тот,
Кому отцом ты станешь в свой черед.
Not from the stars do I my judgement pluck;
And yet methinks I have astronomy,
But not to tell of good or evil luck,
Of plagues, of dearths, or season's quality;
Nor can I fortune to brief minutes tell,
Pointing to each his thunder, rain and wind,
Or say with princes if it shall go well,
By oft predict that I in heaven find:
But from thine eyes my knowledge I derive,
And, constant stars, in them I read such art
As truth and beauty shall together thrive,
If from thyself to store thou wouldst convert;
Or else of thee this I prognosticate:
Thy end is truth's and beauty's doom and date.
Свой взор я не на звезды обращаю:
Хоть звездочет я, звезды ни к чему,
Я грозы, смуты, голод не вещаю
И не пророчу засуху, чуму;
Не знаю я, какой подует ветер
И восседать на троне жребий чей.
Одну я знаю истину на свете,
Что черпаю я из твоих очей:
Ты должен обеспечить продолженье
И Верности своей, и Красоты,
Чтоб вечно жить векам на удивленье,
Когда наш мир навек покинешь ты.
А иначе, когда твой час пробьет,
Он Красоту и Верность унесет.
When I consider every thing that grows
Holds in perfection but a little moment,
That this huge stage presenteth nought but shows
Whereon the stars in secret influence comment;
When I perceive that men as plants increase,
Cheered and check'd even by the self-same sky,
Vaunt in their youthful sap, at height decrease,
And wear their brave state out of memory;
Then the conceit of this inconstant stay
Sets you most rich in youth before my sight,
Where wasteful Time debateth with Decay,
To change your day of youth to sullied night;
And all in war with Time for love of you,
As he takes from you, I engraft you new.
Мир - это сцена: судьбы на мгновенье
Выходят чередою на помост,
И - промелькнет прекрасное виденье
Под строгим оком всемогущих звезд.
Мы, как цветы, растем и увядаем
Под тем же небом и, отжив свое,
Бесповоротно красоту теряем,
И память лет не сохранит ее.
Я это вижу: молодой, прекрасный,
Ты на мгновенье юностью богат:
Чтоб мрачной ночью сделать день твой ясный,
Идут войною Время и Распад.
Сам Времени войну я объявлю:
Я кровь твою строкою обновлю.
But wherefore do not you a mightier way
Make war upon this bloody tyrant, Time?
And fortify yourself in your decay
With means more blessed than my barren rhyme?
Now stand you on the top of happy hours,
And many maiden gardens yet unset
With virtuous wish would bear your living flowers,
Much liker than your painted counterfeit:
So should the lines of life that life repair,
Which this Time's pencil, or my pupil pen,
Neither in inward worth nor outward fair,
Can make you live yourself in eyes of men.
To give away yourself keeps yourself still,
And you must live, drawn by your own sweet skill.
Но стих бесплоден мой. Наверняка
Есть путь благословенней и вернее,
Чтоб Времени кровавая рука
Не тронула тебя - так в бой смелее!
Сейчас ты на вершине красоты -
Спеши сберечь свой облик от Распада:
Желанье от тебя взрастить цветы
Есть у любого девственного сада.
Пред этим дивом нищ любой портрет,
Ничто - мои беспомощные строки:
Пусть совершенств твоих не гаснет свет, -
Его хранит потомок твой далекий.
Ты воссоздай свой образ наконец:
Яви искусства своего венец.
Who will believe my verse in time to come,
If it were fill'd with your most high deserts?
Though yet, heaven knows, it is but as a tomb
Which hides your life and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say "This poet lies;
Such heavenly touches ne'er touched earthly faces".
So should my papers yellow'd with their age
Be scorn'd like old men of less truth than tongue,
And your true rights be term'd a poet's rage
And stretched metre of an antique song:
But were some child of yours alive that time,
You should live twice; in it and in my rhyme.
Как в совершенствах убедить твоих
Грядущий век? Одно лишь небо знает
О том, что мой мертворожденный стих
Достоинств половину упускает.
Потомок не поймет моей строки
И скажет, что я лгал неудержимо,
И назовет фантазией стихи,
В которых я восславил херувима;
Им каждая правдивая строка
С гиперболою лживою сравнится:
Напомнит пустобреха-старика
Дней древних пожелтевшая страница.
Дай сыну жизнь - затихнут споры эти:
Вдвойне жить будешь - в сыне и в сонете.
Shall I compare thee to a summer's day?
Thou art more lovely and more temperate:
Rough winds do shake the darling buds of May,
And summer's lease hath all too short a date:
Sometime too hot the eye of heaven shines,
And often is his gold complexion dimm'd;
And every fair from fair sometimes declines,
By chance or nature's changing course untrimm'd;
But thy eternal summer shall not fade,
Nor lose possession of that fair thou owest;
Nor shall Death brag thou wander'st in his shade,
When in eternal lines to time thou growest:
So long as men can breathe or eyes can see,
So long lives this, and this gives life to thee.
Могу ль тебя равнять я с летним днем?
Ты и желанней и милей рассвета:
Рвет почки Май, вовсю грохочет гром,
Непродолжительно, капризно Лето:
Сегодня ярко солнышко горит,
А завтра - скрыто безобразной тучей:
Проходит срок, и все теряет вид:
Красою правит Время или Случай.
Но ты, похитив прелесть летних дней,
Нетленен - век твой будет бесконечен:
Смерть не возьмет тебя в страну Теней,
Ты не умрешь, в стихах увековечен,
Жить будешь в них, свой продолжая век,
Доколе зрит и дышит человек.
Devouring Time, blunt them the lion's paws,
And make the earth devour her own sweet brood;
Pluck the keen teeth from the fierce tiger's jaws,
And burn the long-lived phoenix in her blood;
Make glad and sorry seasons as thou fleets,
And do whate'er thou wilt, swift-footed Time,
To the wide world and all her fading sweets;
But I forbid thee one most heinous crime:
O, carve not with thy hours my love's fair brow,
Nor draw no lines there with thine antique pen:
Him in thy course untainted do allow
For beauty's pattern to succeeding men.
Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong,
My love shall in my verse ever live young.
Прожорливое Время! Возвращай
Земле ее детей, печали множа,
Клыки у тигра с корнем вырывай
И феникса сжигай в крови его же!
Ни радости, ни горя не жалей,
Меняй на осень лето, Время, смело
И - легконогое - беги живей,
Но преступленья одного не делай:
Не заноси губительный резец,
Побереги прекрасное творенье -
Пусть друга красота, как образец,
Сверкает всем векам на удивленье!
Зря не старайся, Старина: в веках
Друг будет вечно юн в моих стихах.
A woman's face with Nature's own hand painted,
Hast thou, the master-mistress of my passion;
A woman's gentle heart, but not acquainted
With shifting change, as is false women's fashion;
An eye more bright than theirs, less false in rolling,
Gilding the object whereupon it gazeth;
A man in hue, all "hues" in his controlling,
Which steals men's eyes and women's souls amazeth.
And for a woman wert thou first created;
Till Nature, as she wrought thee, fell a-doting,
And by addition me of thee defeated,
By adding one thing to my purpose nothing.
But since she prick'd thee out for women's pleasure,
Mine be thy love and thy love's use their treasure.
Тебе дарован нежный облик женщин,
Владыка и владычица страстей;
По-женски добр, ты с ложью не обвенчан:
Из слов фальшивых не плетешь сетей;
Твой не фальшивит взор: даря блаженство,
Все золотит - восторгом окружен,
Являешь ты собою совершенство
И восхищаешь и мужей и жен.
Тебя Природа женщиной лепила,
Но страстно увлеклась: перерешив,
Неженскую вещицу прикрепила
Тебе, меня возлюбленной лишив.
Ты жен вещицей тою ублажи,
А мне даруй сокровища души.
So is it not with me as with that Muse
Stirr'd by a painted beauty to his verse,
Who heaven itself for ornament doth use
And every fair with his fair doth rehearse;