Страница:
Желаешь получить. Тебе все мало!
За старые долги - моя вина! -
И друга нынче ты конфисковала.
Уплачен долг, но не разорван круг,
Теперь в неволе оба: я и друг.
Whoever hath her wish, thou hast thy "Will",
And "Will" to boot, and "Will" in overplus;
More than enough am I that vex thee still,
To thy sweet will making addition thus.
Wilt thou, whose will is large and spacious,
Not once vouchsafe to hide my will in thine?
Shall will in others seem right gracious,
And in my will no fair acceptance shine?
The sea, all water, yet receives rain still
And in abundance addeth to his store;
So thou, being rich in "Will", add to thy "Will"
One will of mine, to make thy large "Will" more.
Let no unkind, no fair beseechers kill;
Think all but one, and me in that one "Will".
Я - твой Уилл. Ты, жен иных не хуже,
Уиллов всех пленишь для разных дел,
Они твоим желаньям славно служат -
Меня взяла бы, я бы преуспел.
В тебе кипят безмерные желанья:
Мое с твоим желаньем слить позволь!
Или тебе других милей признанья,
Поэтому мне причиняешь боль?
Какие б реки не впадали в море,
Вовек не переполнится оно, -
Мое желанье приюти, не споря:
Желанья всех Уиллов слил в одно.
Не причиняй просителям страданья:
Им угождай, вняв моему желанью!
If thy soul check thee that I come so near,
Swear to thy blind soul that I was thy "Will",
And will, thy soul knows, is admitted there;
Thus far for love my love-suit, sweet, fulfil.
"Will" will fulfil the treasure of thy love,
Ay, fill it full with wills, and my will one.
In things of great receipt with ease we prove
Among a number one is reckon'd none:
Then in the number let me pass untold,
Though in thy store's account I one must be,
For nothing hold me, so it please thee hold
That nothing me, a something sweet to thee:
Make but my name thy love, and love that still,
And then thou lovest me, for my name is "Will".
Шепни своей слепой душе "Уилл",
Чтоб близостью со мной не возмущалась,
Чтоб отвергать меня не стало сил
И чтоб желала ты меня хоть малость.
Когда желанья хлынут через край,
Пусть и мое в сокровищницу льется:
Один толпу пополнит невзначай,
Ведь место одному всегда найдется.
Знай: я - ничто - не увеличу счет,
Но, что-то знача, я мечту лелею:
Цена твоих владений возрастет,
Когда тебе себя отдать сумею.
Ты только имя полюби - "Уилл" -
Желанным буду сразу: стану мил.
Thou blind fool. Love, what dost thou to mine eyes,
That they behold, and see not what they see?
They know what beauty is, see where it lies,
Yet what the best is take the worst to be.
If eyes corrupt by over-partial looks
Be anchor'd in the bay where all men ride,
Why of eyes' falsehood hast thou forged hooks,
Whereto the judgement of my heart is tied?
Why should my heart think that a several plot
Which my heart knows the wide world's common place?
Or mine eyes seeing this, say this is not,
To put fair truth upon so foul a face?
In things right true my heart and eyes have err'd,
And to this false plague are they now transferr'd.
Слепой глупец Амур, что сделал ты?
Мне лгут глаза, мир предстает фальшивым:
Я в красоте не вижу красоты
И вижу некрасивое красивым.
Ты - бухта, где бросают якоря
Все корабли; тебе же, алчной, - мало:
Ты выковала цепи, мне даря
Из фальши путы, что прочней металла.
Зачем твердит мне сердце в сотый раз,
Что заповедник этот заперт прочно? -
Гуляют все в нем, но фальшивит глаз:
В том добродетель видит, что порочно.
Наказан я: глаза и сердце лгут -
Вовек дороги верной не найдут.
When my love swears that she is made of truth
I do believe her, though I know she lies,
That she might think me some untutor'd youth,
Unlearned in the world's false subtleties.
Thus vainly thinking that she thinks me young,
Although she knows my days are past the best,
Simply I credit her false-speaking tongue:
On both sides thus is simple truth suppress'd.
But wherefore says she not she is unjust?
And wherefore say not I that I am old?
O, love's best habit is in seeming trust,
And age in love loves not to have years told:
Therefore I lie with her and she with me,
And in our faults by lies we flatter'd be.
Вовек я милой лгунье не перечу,
Когда она рисуется святой,
Пусть думает, что, как юнец беспечный,
Я неизменно верю лжи простой.
Она-то возраст мой, конечно, знает,
Но лестно сознавать себя юнцом;
Всему я верю, что она болтает -
От правды с нею прячемся вдвоем.
Зачем она хитрит со мною снова?
Зачем скрываю я свои года?
Любовь всему довериться готова,
Лет не откроет старость никогда.
И потому я с ней, она - со мной:
Мы лживой лестью связаны одной.
O, call not me to justify the wrong
That thy unkindness lays upon my heart;
Wound me not with thine eye but with thy tongue;
Use power with power and slay me not by art.
Tell me thou lovest elsewhere, but in my sight,
Dear heart, forbear to glance thine eye aside:
What need'st thou wound with cunning when thy might
Is more than my o'er-press'd defence can bide?
Let me excuse thee: ah! my love well knows
Her pretty looks have been my enemies,
And therefore from my face she turns my foes,
That they elsewhere might dart their injuries:
Yet do not so; but since I am near slain,
Kill me outright with looks and rid my pain.
Ты оправдания не жди - жестоко
Меня казнишь! Но правды не скрывай,
Срази открыто языком до срока:
Лукавя, взорами не убивай.
Другого любишь - не терзай, и взглядом
При мне ты не одаривай его,
Тебе к обману прибегать не надо,
Достаточно сильна ты без того.
А может быть, от бед спасти желают
Меня мои враги - твои глаза -
И стрелы смертоносные пускают,
Меня минуя, а других разя?
Ты видишь - смерть близка! Так стань добрей:
От мук меня избавь - скорей добей!
Be wise as thou art cruel; do not press
My tongue-tied patience with too much disdain;
Lest sorrow lend me words and words express
The manner of my pity-wanting pain.
If I might teach thee wit, better it were,
Though not to love, yet, love, to tell me so;
As testy sick men, when their deaths be near,
No news but health from their physicians know;
For if I should despair, I should grow mad,
And in my madness might speak ill of thee:
Now this ill-wresting world is grown so bad,
Mad slanderers by mad ears believed be.
That I may not be so, nor thou belied,
Bear thine eyes straight, though thy proud heart
go wide.
Границ жестокости не преступай
И не казни безжалостным презреньем,
Не то могу взорваться невзначай,
Пытаясь положить конец мученьям.
Не любишь - равнодушие припрячь,
Солгать не бойся, разум призывая!
Так умирающему дарит врач
На жизнь надежду, об исходе зная.
Отчаявшись, сойду с ума от бед,
Начну тебя хулить и днем и ночью.
Подхватит ложь безумца подлый свет
И выдавать за истину захочет.
Пусть клевета и зло минуют нас -
Не отводи, хоть разлюбила, глаз.
In faith, I do not love thee with mine eyes,
For they in thee a thousand errors note;
But 'tis my heart that loves what they despise,
Who in despite of view is pleased to dote;
Nor are mine ears with thy tongue's tune delighted,
Nor tender feeling, to base touches prone,
Nor taste, nor smell, desire to be invited
To any sensual feast with thee alone:
But my five wits nor my five senses can
Dissuade one foolish heart from serving thee,
Who leaves unsway'd the likeness of a man,
Thy proud heart's slave and vassal wretch to be:
Only my plague thus far I count my gain,
That she that makes me sin awards me pain.
В тебе изъяны подмечает глаз,
Но сердце в безрассудном восхищенье,
Не веря сердцу, каждый миг и час
В любовном замирает упоенье.
Тебя отныне не желают знать
Ни осязанье, вкус, ни обонянье,
Ни зренье и ни слух - зря приглашать
К тебе их на любовный пир свиданья.
Не в силах разум и пять чувств моих
Заставить сердце, чтоб оно восстало,
Оно в оковах, раб страстей твоих:
Вассал в груди влюбленного вассала.
Ты ввергла в грех меня! - жив утешеньем:
Ты и судья - меня казнишь мученьем.
Love is my sin and thy dear virtue hate,
Hate of my sin, grounded on sinful loving:
O, but with mine compare thou thine own state,
And thou shalt find it merits not reproving;
Or, if it do, not from those lips of thine,
That have profaned their scarlet ornaments
And seal'd false bonds of love as oft as mine,
Robb'd others' beds' revenues of their rents.
Be it lawful I love thee, as thou lovest those
Whom thine eyes woo as mine importune thee:
Root pity in thy heart, that when it grows
Thy pity may deserve to pitied be.
If thou dost seek to have what thou dost hide,
By self-example mayst thou be denied!
Любовь - мой грех. Святая простота,
Ты ненавидишь этот грех открыто.
Пусть грешен я - и ты уже не та,
А это означает, что мы квиты.
Уж порицать, так не твоим устам,
Которые мне не однажды лгали:
Любовь мы оба воровали там,
Где ложе ненадежно охраняли.
Люблю тебя я так, как любишь всех,
Кого своим ты взглядом одарила:
Моя любовь к тебе такой же грех -
О, если б состраданье ты взрастила.
Глуха твоя душа к чужой беде,
И ты не сыщешь жалости нигде.
Lo! as a careful housewife runs to catch
One of her feather'd creatures broke away,
Sets down her babe and makes all swift dispatch
In pursuit of the thing she would have stay,
Whilst her neglected child holds her in chase,
Cries to catch her whose busy care is bent
To follow that which flies before her face,
Not prizing her poor infant's discontent;
So runn'st thou after that which flies from thee,
Whilst I thy babe chase thee afar behind;
But if thou catch thy hope, turn back to me,
And play the mother's part, kiss me, be kind:
So will I pray that thou mayst have thy "Will",
If thou turn back, and my loud crying still.
Хозяйка хлопотливая, порою
Ревущего оставив малыша,
Мчит за пернатым беглецом стрелою,
И о малышке не болит душа;
Ребенок громко плачет, просит что-то,
Не помогает горю детский вой -
У матери сейчас одна забота:
Пернатого догнав, загнать домой.
Так мчишь ты за добычею своею,
Меня, ребенка, бросив позади, -
Ее я помогу догнать скорее,
А ты вернись ко мне, прижми к груди.
Пернатого живее излови:
Меня потом утешь теплом любви!
Two loves I have of comfort and despair,
Which like two spirits do suggest me still:
The better angel is a man right fair,
The worser spirit a woman colour'd ill.
To win me soon to hell, my female evil
Tempteth my better angel from my side,
And would corrupt my saint to be a devil,
Wooing his purity with her foul pride.
And whether that my angel be turn'd fiend
Suspect I may, yet no't directly tell;
But being both from me, both to each friend,
I guess one angel in another's hell:
Yet this shall I ne'er know, but live in doubt,
Till my bad angel fire my good one out.
Два духа сердцем тешатся моим,
Несут восторг и муку, им владея:
Друг белокурый - нежный херувим -
И смуглая подруга - злая фея.
Я словно в преисподней в горький час:
Бесовка соблазняет херувима,
Порочность выставляя напоказ,
А мне - разлука с другом нестерпима.
Ужель ему теперь сам черт не брат
И одолела дьявольская сила?!
Ужель друг с нею заодно и в ад
Его обманом фея заманила?!
Жить мне в сомнении, покуда он
Дотла злодейкой-феей не сожжен.
Those lips that Love's own hand did make
Breathed forth the sound that said "I hate"
To me that languish'd for her sake;
But when she saw my woeful state,
Straight in her heart did mercy come,
Chiding that tongue that ever sweet
Was used in giving gentle doom,
And taught it thus anew to greet;
"I hate" she alter'd with an end,
That follow'd it as gentle day
Doth follow night, who like a fiend
From heaven to hell is flown away;
"I hate" from hate away she threw,
And saved my life, saying "not you".
"Уйди!" - промолвило созданье,
Что я боготворил до слез,
Но видя тяжкое страданье,
Оборвала поток угроз
И язычок свой прикусила,
Что мне вчера надежду дал,
И улыбнулась - наступила
Пора неискренних похвал.
Как день грядет на смену ночи,
Ад оставляя позади,
Так радость нам даруют очи.
...Она промолвила: "Уйди!",
Но жизнь вернула мне тотчас:
"Не бойтесь! Я гоню не вас".
Poor soul, the centre of my sinful earth,
.......these rebel powers that thee array,
Why dost thou pine within and suffer dearth,
Painting thy outward walls so costly gay?
Why so large cost, having so short a lease,
Dost thou upon thy fading mansion spend?
Shall worms, inheritors of this excess,
Eat up thy charge? is this thy body's end?
Then, soul, live thou upon thy servant's loss,
And let that pine to aggravate thy store;
Buy terms divine in selling hours of dross;
Within be fed, without be rich no more:
So shalt thou feed on Death, that feeds on men,
And Death once dead, there's no more dying then.
Мой бедный Дух, греховной плоти суть,
Ты не способен выдержать осаду
Мятежных сил - нельзя жить как-нибудь,
Даря все краски одному фасаду.
Зачем, на срок взяв этот дом внаем,
Фасад усердно красишь то и дело?
Чтоб черви пировали пышно в нем,
Когда ты бренное покинешь тело?
Знай: тело - раб; сокровища копи,
За счет раба живи, Смерть объедая,
Божественную будущность скупи,
Летящие в ничто дни продавая.
Ту Смерть, что жрет людей, сам поглоти:
Пожрав ее, бессмертье обрети.
My love is as a fever, longing still
For that which longer nurseth the disease,
Feeding on that which doth preserve the ill,
The uncertain sickly appetite to please.
My reason, the physician to my love,
Angry that his prescriptions are not kept,
Hath left me, and I desperate now approve
Desire is death, which physic did except.
Past cure I am, now reason is past care,
And frantic-mad with evermore unrest;
My thoughts and my discourse as madmen's are,
At random from the truth vainly express'd;
For I have sworn thee fair and thought thee bright,
Who art as black as hell, as dark as night.
Любовь - горячка, жар не утихает,
Наоборот становится сильней:
Ее туда влечет, где полыхает
Огонь всепожирающих страстей.
Оставил разум-врач меня в несчастье -
Разгневан: я советом пренебрег,
Смерть ненасытна и смертельны страсти,
Я жду, когда придет последний срок.
Живу на грани умопомраченья
И, обезумев, повторяю ложь,
Любое бесполезно мне леченье, -
Увы, что с ненормального возьмешь?
Клянусь, что ты чиста, твой светел взгляд,
А ты мрачна, как ночь, черна, как ад.
О me, what eyes hath Love put in my head,
Which have no correspondence with true sight!
Or, if they have, where is my judgement fled,
That censures falsely what they see aright?
If that be fair whereon my false eyes dote,
What means the world to say it is not so?
If it be not, then love doth well denote
Love's eye is not so true as all men's "No".
How can it? O, how can Love's eye be true,
That is so vex'd with watching and with tears?
No marvel then, though I mistake my view;
The sun itself sees not till heaven clears.
О cunning Love! with tears thou keep'st me blind,
Lest eyes well-seeing thy foul faults should find.
Зачем ты порчу навела, скажи?
Чтоб искаженным мир являлся глазу?
А если глаз не виноват во лжи,
То повредила ты тогда мой разум.
Когда прекрасно то, что видит взор,
То отчего мир не согласен с этим?
А глаз фальшивит - ясен приговор:
За порчу глаза ты, Любовь, в ответе!
Слеза бежит. Тревогой я объят,
И боль меня от этого пронзает -
Так солнцу тучи застилают взгляд,
Когда они на небо выползают!
Коварная Любовь! - слепишь слезой,
Чтоб грязные дела творить самой!
Canst thou, О cruel! say I love thee not,
When I against myself with thee partake?
Do I not think on thee, when I forgot
Am of myself, all tyrant, for thy sake?
Who hateth thee that I do call my friend?
On whom frown'st thou that I do fawn upon?
Nay, if thou lour'st on me, do I not spend
Revenge upon myself with present moan?
What merit do I in myself respect,
That is so proud thy service to despise,
When all my best doth worship thy defect,
Commanded by the motion of thine eyes?
But, love, hate on, for now I know thy mind;
Those that can see thou lovest, and I am blind.
Да разве умерла во мне любовь?
За что коришь меня, тиран-царица?
С тобою вместе разве не готов
Я против самого себя сразиться?
Дружу я с теми, кто тебе не мил?
Твоим врагам я разве угождаю?
И если я тебя когда гневил,
То разве не казнюсь я? Не страдаю?
Да хоть один каприз твой разве есть,
Что милой не исполнил в угожденье?
Да разве не презрел я долг и честь?
Не повинуюсь разве глаз движенью?
Что ж - ненавидь, я знаю норов твой:
Ты зрячих любишь, я, увы, слепой!
О, from what power hast thou this powerful might
With insufficiency my heart to sway?
To make me give the lie to my true sight,
And swear that brightness doth not grace the day?
Whence hast thou this becoming of things ill,
That in the very refuse of thy deeds
There is such strength and warrantise of skill
That, in my mind, thy worst all best exceeds?
Who taught thee how to make me love thee more
The more I hear and see just cause of hate?
O, though I love what others do abhor,
With others thou shouldst not abhor my state:
If thy unworthiness raised love in me,
More worthy I to be beloved of thee.
Где, недостойная, ты мощь взяла
Меня поработить? Мой взор затмила,
И стала ложью - правда, светом - мгла,
И день не красит яркое светило.
Как злу очарованье придаешь,
Порочность обращая в совершенство?
Волшебница - пленительная ложь -
Гнев усмиряет мой, даря блаженство.
Где научилась этой ворожбе?
Любовь растет во мне взамен презренья:
Я то люблю, что все клянут в тебе!
Не им дари - мне! - сладость заблужденья.
Отдавшись недостойной на века,
Достоин я любви наверняка!
Love is too young to know what conscience is;
Yet who knows not conscience is born of love?
Then, gentle cheater, urge not my amiss,
Lest guilty of my faults thy sweet self prove:
For, thou betraying me, I do betray
My nobler part to my gross body's, treason;
My soul doth tell my body that he may
Triumph in love; flesh stays no farther reason;
But, rising at thy name, doth point out thee
As his triumphant prize. Proud of this pride,
He is contented thy poor drudge to be,
To stand in the affairs, fall by thy side.
No want of conscience hold it that I call
Her "love" for whose dear love I rise and fall.
Любовь юна. Не до раздумий ей,
Хоть разум от нее берет начало;
Винить меня в порочности не смей, -
Твоей вины, обманщица, немало.
Ты предаешь меня, я предаю
Свой Дух - он телу грубому сдается,
Оно победу празднует свою -
Скажи, что телу делать остается?
Ликует плоть при имени твоем:
Восстав и видя цель перед собою,
Ей отдается вся и целиком,
Чтоб взяв победный приз, упасть рабою.
Я не казнюсь за вечную напасть:
Любя, готов я то восстать, то пасть.
In loving thee thou know'st I am forsworn,
But thou art twice forsworn, to me love swearing,
In act thy bed-vow broke and new faith torn
In vowing new hate after new love bearing.
But why of two oaths' breach do I accuse thee,
When I break twenty? I am perjured most;
For all my vows are oaths but to misuse thee
And all my honest faith in thee is lost,
For I have sworn deep oaths of thy deep kindness,
Oaths of thy love, thy truth, thy constancy,
And, to enlighten thee, gave eyes to blindness,
Or made them swear against the thing they see;
For I have sworn thee fair; more perjured I,
To swear against the truth so foul a lie!
Клятвопреступник я - тебя люблю,
Тебя, что клятву дважды преступила:
Я об измене не один скорблю -
Ты и другому тоже изменила.
Но разве вправе я тебя корить:
Два раза обманула ты, я - двадцать!
Тебя я брался клятвенно хвалить,
А через миг не знал, куда деваться!
Клянясь, хвалил правдивость, чистоту,
Привязанность - все лучшие начала!
Чтоб лицезреть в тебе свою мечту,
Я ослеплял себя, и ты - сверкала!
Я клялся: "Ты чиста!" - Какой позор:
Клятвопреступник я, увы, с тех пор.
Cupid laid by his brand, and fell asleep:
A maid of Dian's this advantage found,
And his love-kindling fire did quickly steep
In a cold valley-fountain of that ground;
Which borrow'd from this holy fire of Love
A dateless lively heat, still to endure,
And grew a seething bath, which yet men prove
Against strange maladies a sovereign cure.
But at my mistress' eye Love's brand new-fired,
The boy for trial needs would touch my breast;
I, sick withal, the help of bath desired,
And thither hied, a sad distemper'd guest,
But found no cure: the bath for my help lies
Where Cupid got new fire-my mistress' eyes.
Проказник Купидон вздремнуть прилег.
Диана подбежала - вот плутовка:
Чтоб юный бог огнем сердца не жег,
Коварный факел выхватила ловко
И тотчас бросила его в ручей.
Вода согрелась в нем и забурлила,
Целительною стала для людей
И многих от болезней излечила.
Но запалил находчивый божок
От глаз моей подруги факел снова
И сердце мимоходом мне поджег.
Я лег в ручей - спасенья никакого:
Там лечатся сердечные недуги,
Где факел был зажжен - в очах подруги.
The little Love-god lying-once asleep
Laid by his side his heart-inflaming brand,
Whilst many nymphs that vow'd chaste life to keep
Came tripping by; but in her maiden hand
The fairest votary took up that fire
Which many legions of true hearts had warm'd;
And so the general of hot desire
Was sleeping by a virgin hand disarm'd.
This brand she quenched in a cool well by,
Which from Love's fire took heat perpetual,
Growing a bath and healthful remedy
For men diseased; but I, my mistress' thrall,
Came there for cure, and this by that I prove,
Love's fire heats water, water cools not love.
Отбросив факел свой, источник бед,
Божок любви уснул, а в ту дубраву
Примчались нимфы, давшие обет
Блюсти невинность - небесам во славу.
Пытаясь положить любви конец,
К ее властителю подкравшись смело,
Одна из нимф огонь, грозу сердец,
В родник студеный окунуть сумела.
Целебной стала теплая вода
И от недугов многих исцеляет,
Но от любви не лечит никогда.
У милой в рабстве я - жар не стихает:
Огнем любви родник разгорячен,
Но охладить любовь бессилен он!
Дружба, Любовь и Время в Сонетах Шекспира
Вильям Шекспир (1564-1616) - явление выдающееся в мировой драматургии и
поэзии.
Немецкий поэт Петер Хакс в эссе, посвященном 400-летию со дня рождения
Шекспира, заметил: "Шекспир - это то, чего мы все хотим и не можем... От
Шекспира можно отличаться - недостатками".
О существовании _Сонетов_ впервые упомянул Франсис Мерез в обзорной
статье "Сокровища ума", восхищаясь способностью Шекспира оплакивать горести
и превратности дружбы и любви: "Подобно тому, как полагали, что душа Эвфорба
жила в Пифагоре, так сладостный, остроумный дух Овидия живет в сладкозвучном
и медоточивом Шекспире, о чем свидетельствуют его "Венера и Адонис", его
"Лукреция", его сладостные сонеты, известные его личным друзьям... Подобно
тому, как Эпий Столо сказал, что если бы музы знали латынь, то они стали бы
говорить языком Плавта, так я утверждаю, что, если бы музы изъяснялись
по-английски, то они ввели бы в обиход изящные фразы Шекспира..." (1598).
Шекспир по неизвестной причине не хотел публиковать _Сонеты_, и они
ходили в рукописи среди друзей Поэта. Лишь два сонета было напечатано в 1599
году, видимо, без ведома Шекспира, и только через десять лет, в 1609 году (и
вновь без разрешения автора) были опубликованы все сонеты неким издателем
Томасом Торпом с загадочным посвящением: "Тому единственному, кому обязаны
эти сонеты своим появлением: Мистеру W. Н.".
Кто был этот W. Н.? - исследователи творчества Шекспира тщетно пытаются
до сих пор разгадать. Сонеты, как считают некоторые литературоведы,
Шекспиром создавались, начиная с 1585 года. Кому они посвящались? Да так ли
важно это? Для любителей поэзии главной ценностью является то
обстоятельство, что гений Шекспира вдохнул новую жизнь в, казалось бы
устоявшуюся, традиционную лирику своих предшественников-поэтов. Его
поэтические образы смелы и необычны, они впервые были связаны с повседневной
жизнью простых людей - только земные образы Шекспир считал истинно
поэтическими. Современники Поэта, постигая глубины его лирики, сравнивали
Шекспира с великими художниками слова античного мира, ставили Сонеты в ряд
высших человеческих творений. Этот жанр под пером Шекспира засверкал новыми
гранями, вмещая в себя обширнейшую гамму чувств и мыслей - от интимных
переживаний до глубоких философских раздумий и обобщений.
Необычайное разнообразие поэтических средств, выразительность языка, то
возвышенного, то слишком приземленного, грубого, до сих пор не оставляют
равнодушными любителей поэзии.
Великий исследователь человеческой натуры, Шекспир поднял культуру
Ренессанса на высшую ступень и - преодолел ее. Известно, что в европейском
искусстве XVI века между Ренессансом и Барокко существовало художественное
направление промежуточного характера - Маньеризм, отразивший духовный путь
За старые долги - моя вина! -
И друга нынче ты конфисковала.
Уплачен долг, но не разорван круг,
Теперь в неволе оба: я и друг.
Whoever hath her wish, thou hast thy "Will",
And "Will" to boot, and "Will" in overplus;
More than enough am I that vex thee still,
To thy sweet will making addition thus.
Wilt thou, whose will is large and spacious,
Not once vouchsafe to hide my will in thine?
Shall will in others seem right gracious,
And in my will no fair acceptance shine?
The sea, all water, yet receives rain still
And in abundance addeth to his store;
So thou, being rich in "Will", add to thy "Will"
One will of mine, to make thy large "Will" more.
Let no unkind, no fair beseechers kill;
Think all but one, and me in that one "Will".
Я - твой Уилл. Ты, жен иных не хуже,
Уиллов всех пленишь для разных дел,
Они твоим желаньям славно служат -
Меня взяла бы, я бы преуспел.
В тебе кипят безмерные желанья:
Мое с твоим желаньем слить позволь!
Или тебе других милей признанья,
Поэтому мне причиняешь боль?
Какие б реки не впадали в море,
Вовек не переполнится оно, -
Мое желанье приюти, не споря:
Желанья всех Уиллов слил в одно.
Не причиняй просителям страданья:
Им угождай, вняв моему желанью!
If thy soul check thee that I come so near,
Swear to thy blind soul that I was thy "Will",
And will, thy soul knows, is admitted there;
Thus far for love my love-suit, sweet, fulfil.
"Will" will fulfil the treasure of thy love,
Ay, fill it full with wills, and my will one.
In things of great receipt with ease we prove
Among a number one is reckon'd none:
Then in the number let me pass untold,
Though in thy store's account I one must be,
For nothing hold me, so it please thee hold
That nothing me, a something sweet to thee:
Make but my name thy love, and love that still,
And then thou lovest me, for my name is "Will".
Шепни своей слепой душе "Уилл",
Чтоб близостью со мной не возмущалась,
Чтоб отвергать меня не стало сил
И чтоб желала ты меня хоть малость.
Когда желанья хлынут через край,
Пусть и мое в сокровищницу льется:
Один толпу пополнит невзначай,
Ведь место одному всегда найдется.
Знай: я - ничто - не увеличу счет,
Но, что-то знача, я мечту лелею:
Цена твоих владений возрастет,
Когда тебе себя отдать сумею.
Ты только имя полюби - "Уилл" -
Желанным буду сразу: стану мил.
Thou blind fool. Love, what dost thou to mine eyes,
That they behold, and see not what they see?
They know what beauty is, see where it lies,
Yet what the best is take the worst to be.
If eyes corrupt by over-partial looks
Be anchor'd in the bay where all men ride,
Why of eyes' falsehood hast thou forged hooks,
Whereto the judgement of my heart is tied?
Why should my heart think that a several plot
Which my heart knows the wide world's common place?
Or mine eyes seeing this, say this is not,
To put fair truth upon so foul a face?
In things right true my heart and eyes have err'd,
And to this false plague are they now transferr'd.
Слепой глупец Амур, что сделал ты?
Мне лгут глаза, мир предстает фальшивым:
Я в красоте не вижу красоты
И вижу некрасивое красивым.
Ты - бухта, где бросают якоря
Все корабли; тебе же, алчной, - мало:
Ты выковала цепи, мне даря
Из фальши путы, что прочней металла.
Зачем твердит мне сердце в сотый раз,
Что заповедник этот заперт прочно? -
Гуляют все в нем, но фальшивит глаз:
В том добродетель видит, что порочно.
Наказан я: глаза и сердце лгут -
Вовек дороги верной не найдут.
When my love swears that she is made of truth
I do believe her, though I know she lies,
That she might think me some untutor'd youth,
Unlearned in the world's false subtleties.
Thus vainly thinking that she thinks me young,
Although she knows my days are past the best,
Simply I credit her false-speaking tongue:
On both sides thus is simple truth suppress'd.
But wherefore says she not she is unjust?
And wherefore say not I that I am old?
O, love's best habit is in seeming trust,
And age in love loves not to have years told:
Therefore I lie with her and she with me,
And in our faults by lies we flatter'd be.
Вовек я милой лгунье не перечу,
Когда она рисуется святой,
Пусть думает, что, как юнец беспечный,
Я неизменно верю лжи простой.
Она-то возраст мой, конечно, знает,
Но лестно сознавать себя юнцом;
Всему я верю, что она болтает -
От правды с нею прячемся вдвоем.
Зачем она хитрит со мною снова?
Зачем скрываю я свои года?
Любовь всему довериться готова,
Лет не откроет старость никогда.
И потому я с ней, она - со мной:
Мы лживой лестью связаны одной.
O, call not me to justify the wrong
That thy unkindness lays upon my heart;
Wound me not with thine eye but with thy tongue;
Use power with power and slay me not by art.
Tell me thou lovest elsewhere, but in my sight,
Dear heart, forbear to glance thine eye aside:
What need'st thou wound with cunning when thy might
Is more than my o'er-press'd defence can bide?
Let me excuse thee: ah! my love well knows
Her pretty looks have been my enemies,
And therefore from my face she turns my foes,
That they elsewhere might dart their injuries:
Yet do not so; but since I am near slain,
Kill me outright with looks and rid my pain.
Ты оправдания не жди - жестоко
Меня казнишь! Но правды не скрывай,
Срази открыто языком до срока:
Лукавя, взорами не убивай.
Другого любишь - не терзай, и взглядом
При мне ты не одаривай его,
Тебе к обману прибегать не надо,
Достаточно сильна ты без того.
А может быть, от бед спасти желают
Меня мои враги - твои глаза -
И стрелы смертоносные пускают,
Меня минуя, а других разя?
Ты видишь - смерть близка! Так стань добрей:
От мук меня избавь - скорей добей!
Be wise as thou art cruel; do not press
My tongue-tied patience with too much disdain;
Lest sorrow lend me words and words express
The manner of my pity-wanting pain.
If I might teach thee wit, better it were,
Though not to love, yet, love, to tell me so;
As testy sick men, when their deaths be near,
No news but health from their physicians know;
For if I should despair, I should grow mad,
And in my madness might speak ill of thee:
Now this ill-wresting world is grown so bad,
Mad slanderers by mad ears believed be.
That I may not be so, nor thou belied,
Bear thine eyes straight, though thy proud heart
go wide.
Границ жестокости не преступай
И не казни безжалостным презреньем,
Не то могу взорваться невзначай,
Пытаясь положить конец мученьям.
Не любишь - равнодушие припрячь,
Солгать не бойся, разум призывая!
Так умирающему дарит врач
На жизнь надежду, об исходе зная.
Отчаявшись, сойду с ума от бед,
Начну тебя хулить и днем и ночью.
Подхватит ложь безумца подлый свет
И выдавать за истину захочет.
Пусть клевета и зло минуют нас -
Не отводи, хоть разлюбила, глаз.
In faith, I do not love thee with mine eyes,
For they in thee a thousand errors note;
But 'tis my heart that loves what they despise,
Who in despite of view is pleased to dote;
Nor are mine ears with thy tongue's tune delighted,
Nor tender feeling, to base touches prone,
Nor taste, nor smell, desire to be invited
To any sensual feast with thee alone:
But my five wits nor my five senses can
Dissuade one foolish heart from serving thee,
Who leaves unsway'd the likeness of a man,
Thy proud heart's slave and vassal wretch to be:
Only my plague thus far I count my gain,
That she that makes me sin awards me pain.
В тебе изъяны подмечает глаз,
Но сердце в безрассудном восхищенье,
Не веря сердцу, каждый миг и час
В любовном замирает упоенье.
Тебя отныне не желают знать
Ни осязанье, вкус, ни обонянье,
Ни зренье и ни слух - зря приглашать
К тебе их на любовный пир свиданья.
Не в силах разум и пять чувств моих
Заставить сердце, чтоб оно восстало,
Оно в оковах, раб страстей твоих:
Вассал в груди влюбленного вассала.
Ты ввергла в грех меня! - жив утешеньем:
Ты и судья - меня казнишь мученьем.
Love is my sin and thy dear virtue hate,
Hate of my sin, grounded on sinful loving:
O, but with mine compare thou thine own state,
And thou shalt find it merits not reproving;
Or, if it do, not from those lips of thine,
That have profaned their scarlet ornaments
And seal'd false bonds of love as oft as mine,
Robb'd others' beds' revenues of their rents.
Be it lawful I love thee, as thou lovest those
Whom thine eyes woo as mine importune thee:
Root pity in thy heart, that when it grows
Thy pity may deserve to pitied be.
If thou dost seek to have what thou dost hide,
By self-example mayst thou be denied!
Любовь - мой грех. Святая простота,
Ты ненавидишь этот грех открыто.
Пусть грешен я - и ты уже не та,
А это означает, что мы квиты.
Уж порицать, так не твоим устам,
Которые мне не однажды лгали:
Любовь мы оба воровали там,
Где ложе ненадежно охраняли.
Люблю тебя я так, как любишь всех,
Кого своим ты взглядом одарила:
Моя любовь к тебе такой же грех -
О, если б состраданье ты взрастила.
Глуха твоя душа к чужой беде,
И ты не сыщешь жалости нигде.
Lo! as a careful housewife runs to catch
One of her feather'd creatures broke away,
Sets down her babe and makes all swift dispatch
In pursuit of the thing she would have stay,
Whilst her neglected child holds her in chase,
Cries to catch her whose busy care is bent
To follow that which flies before her face,
Not prizing her poor infant's discontent;
So runn'st thou after that which flies from thee,
Whilst I thy babe chase thee afar behind;
But if thou catch thy hope, turn back to me,
And play the mother's part, kiss me, be kind:
So will I pray that thou mayst have thy "Will",
If thou turn back, and my loud crying still.
Хозяйка хлопотливая, порою
Ревущего оставив малыша,
Мчит за пернатым беглецом стрелою,
И о малышке не болит душа;
Ребенок громко плачет, просит что-то,
Не помогает горю детский вой -
У матери сейчас одна забота:
Пернатого догнав, загнать домой.
Так мчишь ты за добычею своею,
Меня, ребенка, бросив позади, -
Ее я помогу догнать скорее,
А ты вернись ко мне, прижми к груди.
Пернатого живее излови:
Меня потом утешь теплом любви!
Two loves I have of comfort and despair,
Which like two spirits do suggest me still:
The better angel is a man right fair,
The worser spirit a woman colour'd ill.
To win me soon to hell, my female evil
Tempteth my better angel from my side,
And would corrupt my saint to be a devil,
Wooing his purity with her foul pride.
And whether that my angel be turn'd fiend
Suspect I may, yet no't directly tell;
But being both from me, both to each friend,
I guess one angel in another's hell:
Yet this shall I ne'er know, but live in doubt,
Till my bad angel fire my good one out.
Два духа сердцем тешатся моим,
Несут восторг и муку, им владея:
Друг белокурый - нежный херувим -
И смуглая подруга - злая фея.
Я словно в преисподней в горький час:
Бесовка соблазняет херувима,
Порочность выставляя напоказ,
А мне - разлука с другом нестерпима.
Ужель ему теперь сам черт не брат
И одолела дьявольская сила?!
Ужель друг с нею заодно и в ад
Его обманом фея заманила?!
Жить мне в сомнении, покуда он
Дотла злодейкой-феей не сожжен.
Those lips that Love's own hand did make
Breathed forth the sound that said "I hate"
To me that languish'd for her sake;
But when she saw my woeful state,
Straight in her heart did mercy come,
Chiding that tongue that ever sweet
Was used in giving gentle doom,
And taught it thus anew to greet;
"I hate" she alter'd with an end,
That follow'd it as gentle day
Doth follow night, who like a fiend
From heaven to hell is flown away;
"I hate" from hate away she threw,
And saved my life, saying "not you".
"Уйди!" - промолвило созданье,
Что я боготворил до слез,
Но видя тяжкое страданье,
Оборвала поток угроз
И язычок свой прикусила,
Что мне вчера надежду дал,
И улыбнулась - наступила
Пора неискренних похвал.
Как день грядет на смену ночи,
Ад оставляя позади,
Так радость нам даруют очи.
...Она промолвила: "Уйди!",
Но жизнь вернула мне тотчас:
"Не бойтесь! Я гоню не вас".
Poor soul, the centre of my sinful earth,
.......these rebel powers that thee array,
Why dost thou pine within and suffer dearth,
Painting thy outward walls so costly gay?
Why so large cost, having so short a lease,
Dost thou upon thy fading mansion spend?
Shall worms, inheritors of this excess,
Eat up thy charge? is this thy body's end?
Then, soul, live thou upon thy servant's loss,
And let that pine to aggravate thy store;
Buy terms divine in selling hours of dross;
Within be fed, without be rich no more:
So shalt thou feed on Death, that feeds on men,
And Death once dead, there's no more dying then.
Мой бедный Дух, греховной плоти суть,
Ты не способен выдержать осаду
Мятежных сил - нельзя жить как-нибудь,
Даря все краски одному фасаду.
Зачем, на срок взяв этот дом внаем,
Фасад усердно красишь то и дело?
Чтоб черви пировали пышно в нем,
Когда ты бренное покинешь тело?
Знай: тело - раб; сокровища копи,
За счет раба живи, Смерть объедая,
Божественную будущность скупи,
Летящие в ничто дни продавая.
Ту Смерть, что жрет людей, сам поглоти:
Пожрав ее, бессмертье обрети.
My love is as a fever, longing still
For that which longer nurseth the disease,
Feeding on that which doth preserve the ill,
The uncertain sickly appetite to please.
My reason, the physician to my love,
Angry that his prescriptions are not kept,
Hath left me, and I desperate now approve
Desire is death, which physic did except.
Past cure I am, now reason is past care,
And frantic-mad with evermore unrest;
My thoughts and my discourse as madmen's are,
At random from the truth vainly express'd;
For I have sworn thee fair and thought thee bright,
Who art as black as hell, as dark as night.
Любовь - горячка, жар не утихает,
Наоборот становится сильней:
Ее туда влечет, где полыхает
Огонь всепожирающих страстей.
Оставил разум-врач меня в несчастье -
Разгневан: я советом пренебрег,
Смерть ненасытна и смертельны страсти,
Я жду, когда придет последний срок.
Живу на грани умопомраченья
И, обезумев, повторяю ложь,
Любое бесполезно мне леченье, -
Увы, что с ненормального возьмешь?
Клянусь, что ты чиста, твой светел взгляд,
А ты мрачна, как ночь, черна, как ад.
О me, what eyes hath Love put in my head,
Which have no correspondence with true sight!
Or, if they have, where is my judgement fled,
That censures falsely what they see aright?
If that be fair whereon my false eyes dote,
What means the world to say it is not so?
If it be not, then love doth well denote
Love's eye is not so true as all men's "No".
How can it? O, how can Love's eye be true,
That is so vex'd with watching and with tears?
No marvel then, though I mistake my view;
The sun itself sees not till heaven clears.
О cunning Love! with tears thou keep'st me blind,
Lest eyes well-seeing thy foul faults should find.
Зачем ты порчу навела, скажи?
Чтоб искаженным мир являлся глазу?
А если глаз не виноват во лжи,
То повредила ты тогда мой разум.
Когда прекрасно то, что видит взор,
То отчего мир не согласен с этим?
А глаз фальшивит - ясен приговор:
За порчу глаза ты, Любовь, в ответе!
Слеза бежит. Тревогой я объят,
И боль меня от этого пронзает -
Так солнцу тучи застилают взгляд,
Когда они на небо выползают!
Коварная Любовь! - слепишь слезой,
Чтоб грязные дела творить самой!
Canst thou, О cruel! say I love thee not,
When I against myself with thee partake?
Do I not think on thee, when I forgot
Am of myself, all tyrant, for thy sake?
Who hateth thee that I do call my friend?
On whom frown'st thou that I do fawn upon?
Nay, if thou lour'st on me, do I not spend
Revenge upon myself with present moan?
What merit do I in myself respect,
That is so proud thy service to despise,
When all my best doth worship thy defect,
Commanded by the motion of thine eyes?
But, love, hate on, for now I know thy mind;
Those that can see thou lovest, and I am blind.
Да разве умерла во мне любовь?
За что коришь меня, тиран-царица?
С тобою вместе разве не готов
Я против самого себя сразиться?
Дружу я с теми, кто тебе не мил?
Твоим врагам я разве угождаю?
И если я тебя когда гневил,
То разве не казнюсь я? Не страдаю?
Да хоть один каприз твой разве есть,
Что милой не исполнил в угожденье?
Да разве не презрел я долг и честь?
Не повинуюсь разве глаз движенью?
Что ж - ненавидь, я знаю норов твой:
Ты зрячих любишь, я, увы, слепой!
О, from what power hast thou this powerful might
With insufficiency my heart to sway?
To make me give the lie to my true sight,
And swear that brightness doth not grace the day?
Whence hast thou this becoming of things ill,
That in the very refuse of thy deeds
There is such strength and warrantise of skill
That, in my mind, thy worst all best exceeds?
Who taught thee how to make me love thee more
The more I hear and see just cause of hate?
O, though I love what others do abhor,
With others thou shouldst not abhor my state:
If thy unworthiness raised love in me,
More worthy I to be beloved of thee.
Где, недостойная, ты мощь взяла
Меня поработить? Мой взор затмила,
И стала ложью - правда, светом - мгла,
И день не красит яркое светило.
Как злу очарованье придаешь,
Порочность обращая в совершенство?
Волшебница - пленительная ложь -
Гнев усмиряет мой, даря блаженство.
Где научилась этой ворожбе?
Любовь растет во мне взамен презренья:
Я то люблю, что все клянут в тебе!
Не им дари - мне! - сладость заблужденья.
Отдавшись недостойной на века,
Достоин я любви наверняка!
Love is too young to know what conscience is;
Yet who knows not conscience is born of love?
Then, gentle cheater, urge not my amiss,
Lest guilty of my faults thy sweet self prove:
For, thou betraying me, I do betray
My nobler part to my gross body's, treason;
My soul doth tell my body that he may
Triumph in love; flesh stays no farther reason;
But, rising at thy name, doth point out thee
As his triumphant prize. Proud of this pride,
He is contented thy poor drudge to be,
To stand in the affairs, fall by thy side.
No want of conscience hold it that I call
Her "love" for whose dear love I rise and fall.
Любовь юна. Не до раздумий ей,
Хоть разум от нее берет начало;
Винить меня в порочности не смей, -
Твоей вины, обманщица, немало.
Ты предаешь меня, я предаю
Свой Дух - он телу грубому сдается,
Оно победу празднует свою -
Скажи, что телу делать остается?
Ликует плоть при имени твоем:
Восстав и видя цель перед собою,
Ей отдается вся и целиком,
Чтоб взяв победный приз, упасть рабою.
Я не казнюсь за вечную напасть:
Любя, готов я то восстать, то пасть.
In loving thee thou know'st I am forsworn,
But thou art twice forsworn, to me love swearing,
In act thy bed-vow broke and new faith torn
In vowing new hate after new love bearing.
But why of two oaths' breach do I accuse thee,
When I break twenty? I am perjured most;
For all my vows are oaths but to misuse thee
And all my honest faith in thee is lost,
For I have sworn deep oaths of thy deep kindness,
Oaths of thy love, thy truth, thy constancy,
And, to enlighten thee, gave eyes to blindness,
Or made them swear against the thing they see;
For I have sworn thee fair; more perjured I,
To swear against the truth so foul a lie!
Клятвопреступник я - тебя люблю,
Тебя, что клятву дважды преступила:
Я об измене не один скорблю -
Ты и другому тоже изменила.
Но разве вправе я тебя корить:
Два раза обманула ты, я - двадцать!
Тебя я брался клятвенно хвалить,
А через миг не знал, куда деваться!
Клянясь, хвалил правдивость, чистоту,
Привязанность - все лучшие начала!
Чтоб лицезреть в тебе свою мечту,
Я ослеплял себя, и ты - сверкала!
Я клялся: "Ты чиста!" - Какой позор:
Клятвопреступник я, увы, с тех пор.
Cupid laid by his brand, and fell asleep:
A maid of Dian's this advantage found,
And his love-kindling fire did quickly steep
In a cold valley-fountain of that ground;
Which borrow'd from this holy fire of Love
A dateless lively heat, still to endure,
And grew a seething bath, which yet men prove
Against strange maladies a sovereign cure.
But at my mistress' eye Love's brand new-fired,
The boy for trial needs would touch my breast;
I, sick withal, the help of bath desired,
And thither hied, a sad distemper'd guest,
But found no cure: the bath for my help lies
Where Cupid got new fire-my mistress' eyes.
Проказник Купидон вздремнуть прилег.
Диана подбежала - вот плутовка:
Чтоб юный бог огнем сердца не жег,
Коварный факел выхватила ловко
И тотчас бросила его в ручей.
Вода согрелась в нем и забурлила,
Целительною стала для людей
И многих от болезней излечила.
Но запалил находчивый божок
От глаз моей подруги факел снова
И сердце мимоходом мне поджег.
Я лег в ручей - спасенья никакого:
Там лечатся сердечные недуги,
Где факел был зажжен - в очах подруги.
The little Love-god lying-once asleep
Laid by his side his heart-inflaming brand,
Whilst many nymphs that vow'd chaste life to keep
Came tripping by; but in her maiden hand
The fairest votary took up that fire
Which many legions of true hearts had warm'd;
And so the general of hot desire
Was sleeping by a virgin hand disarm'd.
This brand she quenched in a cool well by,
Which from Love's fire took heat perpetual,
Growing a bath and healthful remedy
For men diseased; but I, my mistress' thrall,
Came there for cure, and this by that I prove,
Love's fire heats water, water cools not love.
Отбросив факел свой, источник бед,
Божок любви уснул, а в ту дубраву
Примчались нимфы, давшие обет
Блюсти невинность - небесам во славу.
Пытаясь положить любви конец,
К ее властителю подкравшись смело,
Одна из нимф огонь, грозу сердец,
В родник студеный окунуть сумела.
Целебной стала теплая вода
И от недугов многих исцеляет,
Но от любви не лечит никогда.
У милой в рабстве я - жар не стихает:
Огнем любви родник разгорячен,
Но охладить любовь бессилен он!
Дружба, Любовь и Время в Сонетах Шекспира
Вильям Шекспир (1564-1616) - явление выдающееся в мировой драматургии и
поэзии.
Немецкий поэт Петер Хакс в эссе, посвященном 400-летию со дня рождения
Шекспира, заметил: "Шекспир - это то, чего мы все хотим и не можем... От
Шекспира можно отличаться - недостатками".
О существовании _Сонетов_ впервые упомянул Франсис Мерез в обзорной
статье "Сокровища ума", восхищаясь способностью Шекспира оплакивать горести
и превратности дружбы и любви: "Подобно тому, как полагали, что душа Эвфорба
жила в Пифагоре, так сладостный, остроумный дух Овидия живет в сладкозвучном
и медоточивом Шекспире, о чем свидетельствуют его "Венера и Адонис", его
"Лукреция", его сладостные сонеты, известные его личным друзьям... Подобно
тому, как Эпий Столо сказал, что если бы музы знали латынь, то они стали бы
говорить языком Плавта, так я утверждаю, что, если бы музы изъяснялись
по-английски, то они ввели бы в обиход изящные фразы Шекспира..." (1598).
Шекспир по неизвестной причине не хотел публиковать _Сонеты_, и они
ходили в рукописи среди друзей Поэта. Лишь два сонета было напечатано в 1599
году, видимо, без ведома Шекспира, и только через десять лет, в 1609 году (и
вновь без разрешения автора) были опубликованы все сонеты неким издателем
Томасом Торпом с загадочным посвящением: "Тому единственному, кому обязаны
эти сонеты своим появлением: Мистеру W. Н.".
Кто был этот W. Н.? - исследователи творчества Шекспира тщетно пытаются
до сих пор разгадать. Сонеты, как считают некоторые литературоведы,
Шекспиром создавались, начиная с 1585 года. Кому они посвящались? Да так ли
важно это? Для любителей поэзии главной ценностью является то
обстоятельство, что гений Шекспира вдохнул новую жизнь в, казалось бы
устоявшуюся, традиционную лирику своих предшественников-поэтов. Его
поэтические образы смелы и необычны, они впервые были связаны с повседневной
жизнью простых людей - только земные образы Шекспир считал истинно
поэтическими. Современники Поэта, постигая глубины его лирики, сравнивали
Шекспира с великими художниками слова античного мира, ставили Сонеты в ряд
высших человеческих творений. Этот жанр под пером Шекспира засверкал новыми
гранями, вмещая в себя обширнейшую гамму чувств и мыслей - от интимных
переживаний до глубоких философских раздумий и обобщений.
Необычайное разнообразие поэтических средств, выразительность языка, то
возвышенного, то слишком приземленного, грубого, до сих пор не оставляют
равнодушными любителей поэзии.
Великий исследователь человеческой натуры, Шекспир поднял культуру
Ренессанса на высшую ступень и - преодолел ее. Известно, что в европейском
искусстве XVI века между Ренессансом и Барокко существовало художественное
направление промежуточного характера - Маньеризм, отразивший духовный путь