Страница:
От света жмурюсь я, глаза смыкая,
Так ослепительны твои лучи!
В глухой ночи светлеет мрак постылый, -
Сиянье дарит благостная тень;
Так как же засверкает образ милый
Не ночью мрачною, а в светлый день!
День без тебя объят ночною мглой,
А ночь светла: ты вновь во сне со мной.
If the dull substance of my flesh were thought,
Injurious distance should not stop my way,
For then despite of space I would be brought,
From limits far remote, where thou dost stay.
No matter then although my foot did stand
Upon the farthest earth removed from thee;
For nimble thought can jump both sea and land
As soon as think the place where he would be.
But, ah! thought kills me that I am not thought,
To leap large lengths of miles when thou art gone,
But that so much of earth and water wrought
I must attend time's leisure with my moan,
Receiving nought by elements so slow
But heavy tears, badges of cither's woe.
Когда бы мыслью плоть моя была,
То не желал бы я иной награды
И за тобою несся, как стрела,
Что преодолевает все преграды.
Через моря и горы без труда
Я мчал бы, презирая расстоянья,
Но плоть - не мысль: во мне земля, вода -
Не суждено желанное свиданье.
И мысль гнетет меня, что я не мысль,
Что создан элементами не теми,
К тебе мне не домчаться вдаль и ввысь:
Покорно должен уповать на Время.
Стихии низшие "вода", "земля" -
Ярмо тяжелое: лью слезы я.
The other two, slight air and purging fire,
Are both with thee, wherever I abide;
The first my thought, the other my desire,
These present-absent with swift motion slide.
For when these quicker elements are gone
In tender embassy of love to thee,
My life, being made of four, with two alone
Sinks down to death, oppress'd with melancholy;
Until life's composition be recurred
By those swift messengers return'd from thee,
Who even but now come back again, assured
Of thy fair health, recounting it to me:
This told, I joy; but then no longer glad,
I send them back again and straight grow sad.
Но вот стихии легкие - скользя,
Любое одолеют расстоянье:
Огонь и воздух, верные друзья, -
То мысль моя и вечное желанье.
Летят к тебе покорные послы,
Опустошив меня наполовину;
Теперь я лишь вода и горсть земли:
Я погружаюсь в смертную пучину
До той поры, пока не принесли
Мне весточку желанную про друга
Мои друзья - крылатые послы -
Что ты здоров и счастлив в час досуга.
Но радуюсь недолго - миг промчит,
Вновь шлю послов я, горечью убит.
Mine eye and heart are at a mortal war
How to divide the conquest of thy sight;
Mine eye my heart thy picture's sight would bar,
My heart mine eye the freedom of that right.
My heart doth plead that thou in him dost lie, -
A closet never pierced with crystal eyes -
But the defendant doth that plea deny
And says in him thy fair appearance lies.
To 'cide this title is impanelled
A quest of thoughts, all tenants to the heart,
And by their verdict is determined
The clear eye's moiety and the dear heart's part:
As thus; mine eye's due is thy outward part,
And my heart's right thy inward love of heart.
Betwixt mine eye and heart a league is took,
And each doth good turns now unto the other.
When that mine eye is famish'd for a look,
Or heart in love with sighs himself doth smother,
With my love's picture then my eye doth feast
And to the painted banquet bids my heart;
Another time mine eye is my heart's guest
And in his thoughts of love doth share a part;
So, either by the picture or my love,
Thyself away art present still with me;
For thou not farther than my thoughts canst move,
And I am still with them and they with thee;
Or, if they sleep, thy picture in my sight
Awakes my heart to heart's and eye's delight.
Ведут глаза и сердце смертный бой,
Тебя не поделить им - клад прекрасный:
Глаз вожделеет обладать тобой,
А сердце, споря, с этим не согласно.
Оно твердит, что глазу ты незрим,
Грудь для тебя - надежная темница,
Но глаз-ответчик в спор вступает с ним:
"Нет! Друг всегда найдет в глазах светлицу!"
Ответчика заслушав и истца,
Суд мыслей, что душе обязан рвеньем,
Довел достойно дело до конца
И кончил эту ссору примиреньем.
Владеет сердце сердцем с этих пор,
А глаз владеет тем, что видит взор.
Союз у глаза с сердцем нерушим,
Всегда один готов помочь другому -
И глаз любовным голодом томим,
И сердце рвется к сердцу дорогому:
То сердце потчует своей мечтой
Голодный глаз, за стол его сажая,
То глаз в ответ рисует образ твой,
Им страждущее сердце утешая.
Мелькают то картины, то мечты,
Пусть нет тебя - в мгновение любое
Со мною рядом неизменно ты, -
Я днем и ночью мысленно с тобою.
Рисует взор твой лик и в поздний час:
Не спят, ликуя, думы, сердце, глаз.
How careful was I, when I took my way,
Each trifle under truest bars to thrust,
That to my use it might unused stay
From hands of falsehood, in sure wards of trust!
But thou, to whom my jewels trifles are,
Most worthy comfort, now my greatest grief,
Thou, best of dearest and mine only care,
Art left the prey of every vulgar thief.
Thee have I not lock'd up in any chest,
Save where thou art not, though I feel thou art,
Within the gentle closure of my breast,
From whence at pleasure thou mayst come and part;
And even thence thou wilt be stol'n, I fear,
For truth proves thievish for a prize so dear.
Увы, опять мне предстоит дорога.
Я ненадежней подобрал замок,
Пересчитал свои пожитки строго,
Чтоб ни один пустяк пропасть не смог.
А ты, мое и горе, и услада,
В сравненье с кем все ценности пустяк,
Не спрятан мною и достанет взгляда
Тому, кто красоту стащить мастак.
Тебя нельзя замкнуть в сундук дорожный,
Твое жилище - у меня в груди,
Приют всегда открытый, ненадежный:
В любое время уходи-входи.
И я боюсь воровки каждый миг:
Пасует Честность, если куш велик.
Against that time, if ever that time come,
When I shall see thee frown on my defects,
When as thy love hath cast his utmost sum,
CalPd to that audit by advised respects;
Against that time when thou shalt strangely pass
And scarcely greet me with that sun, thine eye,
When love, converted from the thing it was,
Shall reasons find of settled gravity, -
Against that time do I ensconce me here
Within the knowledge of mine own desert,
And this my hand against myself uprear,
To guard the lawful reasons on thy part:
To leave poor me thou hast the strength of laws,
Since why to love I can allege no cause.
Наступит срок - тому придет черед, -
И ты осудишь все мои изъяны
И мне, моя Любовь, предъявишь счет,
От прошлого открещиваясь рьяно.
Наступит срок, когда глаза твои,
Сияющих два солнца, равнодушно
Скользнут по мне, забыв часы любви,
Движению твоей души послушны.
Наступит срок - себя вооружу
Сознанием, что я ничто; считая
Твою вину своей, я докажу,
Что прав ты - клятвенно в том присягая.
Ты вправе, друг, меня лишить всего:
Я изменить не вправе ничего.
How heavy do I journey on the way,
When what I seek, my weary travel's end,
Doth teach that ease and that repose to say
"Thus far the miles are measured from thy friend!"
The beast that bears me, tired with my woe,
Plods dully on, to bear that weight in me,
As if by some instinct the wretch did know
His rider loved not speed, being made from thee:
The bloody spur cannot provoke him on
That sometimes anger thrusts into his hide;
Which heavily he answers with a groan,
More sharp to me than spurring to his side;
For that same groan doth put this in my mind:
My grief lies onward, and my joy behind.
Тоска грызет меня - считаю мили.
Когда ж конец несчастья моего?
Разлука шепчет: "Далеко твой милый,
Ты с каждой милей дальше от него!"
Дом позади - усталый конь понуро
Несет меня и груз беды моей,
Бедняга словно чувствует сквозь шкуру,
Что с каждым шагом я скорблю сильней.
Когда коню я шпоры в бок вонзаю,
Он тяжко ржет. О, этот стон коня!
Куда от боли деться, я не знаю:
Пронзает боль острее шпор меня!
Уехал я от счастья: ноет грудь.
А впереди - к несчастью верный путь.
Thus can my love excuse the slow offence
Of my dull bearer when from thee I speed:
From where thou art why should I haste me thence?
Till I return, of posting is no need.
O, what excuse will my poor beast then find,
When swift extremity can seem but slow?
Then should I spur, though mounted on the wind;
In winged speed no motion shall I know:
Then can no horse with my desire keep pace;
Therefore desire, of perfect'st love being made,
Shall neigh - no dull flesh - in his fiery race;
But love, for love, thus shall excuse my jade;
Since from thee going he went wilful-slow,
Towards thee I'll run, and give him leave to go.
Да разве на медлительность коня
Я мог досадовать в часы изгнанья,
Когда, не торопясь, он вез меня
От счастья, от любимого созданья?
Теперь спешу назад, но медлит конь,
Знать долог путь, хотя недолги сборы:
Когда б он даже взвился, как огонь,
И то я в бок ему вонзил бы шпоры.
Да где же взять стремительных коней,
Таких же, как желанье, быстроногих?!
Так может мчать огонь к Любви моей,
Мчать, обгоняя многое и многих.
К тебе стремясь, я поступлю иначе:
Сам понесусь я, бросив эту клячу.
So am I as the rich, whose blessed key
Can bring him to his sweet up-locked treasure,
The which he will not every hour survey,
For blunting the fine point of seldom pleasure.
Therefore are feasts so solemn and so rare,
Since, seldom coming, in the long year set,
Like stones of worth they thinly placed are,
Or captain jewels in the carcanet.
So is the time that keeps you as my chest,
Or as the wardrobe which the robe doth hide,
To make some special instant special blest,
By new unfolding his imprison'd pride.
Blessed are you, whose worthiness gives scope,
Being had, to triumph, being lacked, to hope.
В руках благословенный ключ держа,
Богач не станет к злату торопиться.
Так я, своей любовью дорожа,
Не позволяю чувству притупиться;
Не часты праздники, и каждый раз
Моя душа возликовать готова,
Так в ожерелье редкостный алмаз -
Причина восхищения людского.
Скупое время прячет все в сундук,
Разлукой он зовется - люди рады
Ласкать его прикосновеньем рук.
О, как великолепны в нем наряды!
Надеждой встреч я в дни разлук богат,
А в миг свиданья - радостью объят!
What is your substance, whereof are you made,
That millions of strange shadows on you tend?
Since every one hath, every one, one shade,
And you, but one, can every shadow lend.
Describe Adonis, and the counterfeit
Is poorly imitated after you;
On Helen's cheek all art of beauty set,
And you in Grecian tires are painted new:
Speak of the spring and foison of the year;
The one doth shadow of your beauty show,
The other as your bounty doth appear;
And you in every blessed shape we know.
In all eternal grace you have some part,
But you like none, none you, for constant heart.
Стихией ты какою порожден,
Что столько обликов являешь миру?
Дан каждому один, но миллион
Тебе дарован, моему кумиру.
Восторги всех веков в тебе слились,
И красота твоя столь совершенна,
Что пред тобой бледнеет Адонис
И твой двойник - Прекрасная Елена.
Весна - лишь тень твоя, и ярких дней
Вселенной без тебя бы не хватало,
А Осень - символ щедрости твоей:
Ты и Весны, и Осени начало.
Всему ты даришь красоту и свет,
И в мире постоянней сердца нет.
О, how much more doth beauty beauteous seem
By that sweet ornament which truth doth give!
The rose looks fair, but fairer it we deem
For that sweet odour which doth in it live.
The canker-blooms have full as deep a dye
As the perfumed tincture of the roses,
Hang on such thorns and play as wantonly
When summer's breath their masked buds discloses:
But, for their virtue only is their show,
They live unwoo'd, and unrespected fade,
Die to themselves. Sweet roses do not so;
Of their sweet deaths are sweetest odours made:
And so of you, beauteous and lovely youth,
When that shall fade, my verse distills your truth.
Красивое - красивей во сто раз,
Когда красу венчает благородство.
Так роза восхитит не только глаз:
Есть в нежном аромате превосходство.
Шиповник с ароматной розой схож,
Когда бутон раскрыт дыханьем лета:
Колючки - те же, так же он хорош,
Порой такого же, как роза, цвета.
Но он красив и - только: пустоту
Красавец после смерти оставляет,
А роза, умирая, красоту
В нежнейшие духи переливает.
И ты, как роза: услаждая слух,
В стих перельется благостный твой дух.
Not marble, nor the gilded monuments
Of princes, shall outlive this powerful rhyme;
But you shall shine more bright in these contents
Than unswept stone besmear'd with sluttish time.
When wasteful war shall statues overturn,
And broils root out the work of masonry,
Nor Mars his sword nor war's quick fire shall burn
The living record of your memory.
'Gainst death and all-oblivious enmity
Shall you pace forth; your praise shall still find room
Even in the eyes of all posterity
That wear this world out to the ending doom.
So, till the judgement that yourself arise,
You live in this, and dwell in lovers' eyes.
И мрамор, и надгробия царей
Затянет Время сеткою паучьей,
Но не залепит грязь грядущих дней
Нетленный памятник - сонет могучий.
Сметет творенья зодчих ветер смут,
И войны не оставят изваяний,
Но ни огонь, ни Марс не предадут
Земле стихи - в них вечен жар признаний!
Прославленный, ты будешь жить всегда:
Назло смертям, преодолев забвенье,
Шагнешь в века! До Страшного суда
Тобой дивиться будут поколенья.
Сердца потомков - твой достойный дом,
Пока ты не предстал пред тем судом.
Sweet love, renew thy force; be it not said
Thy edge should blunter be than appetite,
Which but to-day by feeding is allay'd,
To-morrow sharpen'd in his former might:
So, love, be thou; although to-day thou fill
Thy hungry eyes even till they wink with fullness,
To-morrow see again, and do not kill
The spirit of love with a perpetual dullness.
Let this sad interim like the ocean be
Which parts the shore, where two contracted new
Come daily to the banks, that, when they see
Return of love, more blest may be the view;
Else call it winter, which being full of care
Makes summer's welcome thrice more wish'd,
more rare.
О дух любви, воспрянь! Пусть аппетит,
Не притупляясь, вновь ко мне вернется:
Ведь как бы ни был я сегодня сыт,
Вовсю назавтра голод разовьется.
Будь ты таким же! Нынче пусть твои
Глаза слипаются от пресыщенья,
Но завтра запылай, мой дух любви,
Тупое одолей оцепененье!
Подобный жар двум обрученным дан:
Чрез океан друг другу тянут руки -
Их разлучил притихший океан,
Вещая встречу и конец разлуки.
Разлука словно стужа, что зимой
Готовится устроить летний зной.
Being your slave, what should I do but tend
Upon the hours and times of your desire?
I have no precious time at all to spend,
Nor services to do, till you require.
Nor dare I chide the world-without-end hour
Whilst I, my sovereign, watch the clock for you,
Nor think the bitterness of absence sour
When you have bid your servant once adieu;
Nor dare I question with my jealous thought
Where you may be, or your affairs suppose,
But, like a sad slave, stay and think of nought
Save, where you are, how happy you make those.
So true a fool is love that in your will,
Though you do any thing, he thinks no ill.
Твой раб, ужели я не поспешу
Исполнить каждое твое желанье?
Я верно прихотям твоим служу
И целый день во власти ожиданья.
Ты, властелин, со мной, слугою, крут:
Звучит "прощай", и вот опять разлука!
Но не кляну томительных минут,
Пускай невыносима эта мука!
Не смею дать ревнивым мыслям ход:
Я - бедный раб и ничего не стою,
Я только думаю: "Как счастлив тот,
Кто неразлучен в этот миг с тобою!"
Любовь безумна и не рвет оков:
В тебе не видит никаких грехов.
That god forbid that made me first your slave,
I should in thought control your times of pleasure,
Or at your hand the account of hours to crave,
Being your vassal, bound to stay your leisure!
O, let me suffer, being at your beck,
The imprison'd absence of your liberty;
And patience, tame to sufferance, bide each check,
Without accusing you of injury.
Be where you list, your charter is so strong
That you yourself may privilege your time
To what you will; to you it doth belong
Yourself to pardon of self-doing crime.
I am to wait, though waiting so be hell;
Not blame your pleasure, be it ill or well.
По воле Бога я - твой раб. И вот
Его молю я, чтоб твоим усладам
Не мог вести я даже в мыслях счет:
Я - твой вассал: я повинуюсь взглядам
И приказаний жду, как пленник твой:
Твоя свобода - вот мои оковы;
Смиренно я приму упрек любой,
Страдать привык и не скажу ни слова.
Предела нет, увы, твоим правам,
Тебе в почет любое прегрешенье:
За все грехи себя казнишь ты сам
И сам себе даруешь отпущенье.
Не мне считать часы твоих услад:
Я должен ждать, хоть ожиданье - ад.
If there be nothing new, but that which is
Hath been before, how are our brains beguiled,
Which, labouring for invention, bear amiss
The second burthen of a former child!
O, that record could with a backward look,
Even of five hundred courses of the sun,
Show me your image in some antique book,
Since mind at first in character was done!
That I might see what the old world could say
To this composed wonder of your frame;
Whether we are mended, or whether better they,
Or whether revolution be the same.
O, sure I am, the wits of former days
To subjects worse have given admiring praise.
В подлунном мире ничего не ново,
Извечно сущее, но все равно
В себе вынашивает каждый снова
То, что умами рождено давно.
Когда б мой разум мог святою силой
Вспять солнце обратить на пять веков,
И в старом фолианте образ милый
Я мог найти в потоке древних слов -
Узнал бы я, как красоту восславил
Во времена далекие народ:
Мы - лучше? Хуже? Прежними оставил
Нас вечный путь - веков круговорот?
Но не жил ты, и гении земли
Не столь достойных прославлять могли.
Like as the waves make towards the pebbled shore,
So do our minutes hasten to their end;
Each changing place with that which goes before,
In sequent toil all forwards do contend.
Nativity, once in the main of light,
Crawls to maturity, wherewith being crown'd,
Crooked eclipses 'gainst his glory fight,
And Time that gave doth now his gift confound.
Time doth transfix the flourish set on youth
And delves the parallels in beauty's brow,
Feeds on the rarities of nature's truth,
And nothing stands but for his scythe to mow:
And yet to times in hope my verse shall stand,
Praising thy worth, despite his cruel hand.
Одна волна сменяется другою,
На берег беспрерывно громоздясь;
Минуты друг за другом чередою
Бегут вперед, к погибели стремясь.
Так выброшен младенец в море света,
Вперед, вперед - он к зрелости ползет,
Но Время дар назад берет, и Лета
Зловещие затмения несет.
Цвет свежий Время мнет и губит люто,
Чело красы как плугом бороздит
И жрет любую редкость - Время круто,
Его косы никто не избежит.
Но лютую косу сдержав, сонет
Твой образ сохранит на сотни лет.
Is it thy will thy image should keep open
My heavy eyelids to the weary night?
Dost thou desire my slumbers should be broken,
While shadows like to thee do mock my sight?
Is it thy spirit that thou send'st from thee
So far from home into my deeds to pry,
To find out shames and idle hours in me,
The scope and tenour of thy jealousy?
O, no! thy love, though much, is not so great:
It is my love that keeps mine eye awake;
Mine own true love that doth my rest defeat,
To play the watchman ever for thy sake:
For thee watch I whilst thou dost wake elsewhere,
From me far off, with others all too near.
Иль ты ниспосылаешь утомленье -
Глаз не могу сомкнуть порой ночной?
Иль это тени, вестники мученья,
С тобой дружны, смеются надо мной?
Иль это дух твой, посланный тобою,
Чтоб ревностно всегда за мной следить -
Заметив прегрешение любое,
В неверности меня изобличить?
О нет, меня не любишь ты настолько,
Чтоб мой покой нарушить в поздний час, -
То я люблю! И до того мне горько,
Что вновь я, страж твой, не смыкаю глаз:
Любовь стоит на страже в тишине,
Пока к другим ты ближе, чем ко мне.
Sin of self-love possesseth all mine eye
And all my soul and all my every part;
And for this sin there is no remedy,
It is so grounded inward in my heart.
Methinks no face so gracious is as mine,
No shape so true, no truth of such account,
And for myself mine own worth do define,
As I all other in all worths surmount.
But when my glass shows me myself indeed,
Beated and chopp'd with tann'd antiquity,
Mine own self-love quite contrary I read;
Self so self-loving were iniquity.
'Tis thee, myself, that for myself I praise,
Painting my age with beauty of thy days.
Самовлюбленность мною завладела -
Порок, проникший вглубь, неисцелим:
Он захватил и разум мой, и тело,
И нет лекарства справиться мне с ним.
Все мнится: красотою я отмечен,
И предан истине я всей душой,
И всеми совершенствами увенчан,
И нет причин в разладе быть с собой.
Но в зеркало взгляну потухшим взором -
Мое лицо изрезали года,
И говорит мне зеркало с укором:
"Самовлюбленность - вот твоя беда!"
Нет, я в себе твою красу пою,
Что старость вдруг украсила мою.
Against my love shall be, as I am now,
With Time's injurious hand crush'd and o'erworn;
When hours have drain'd his blood and fill'd his brow
With lines and wrinkles; when his youthful morn
Hath travell'd on to age's steepy night,
And all those beauties whereof now he's king
Are vanishing or vanish'd out of sight,
Stealing away the treasure of his spring;
For such a time do I now fortify
Against confounding age's cruel knife,
That he shall never cut from memory
My sweet love's beauty, though my lover's life:
His beauty shall in these black lines be seen,
And they shall live, and he in them still green.
Настанет день, когда мою Любовь
Жестокой дланью Время зло раздавит,
Часы за каплей каплю выпьют кровь
И наведут морщины - Время правит.
И утро юное, свершая путь,
Закатом-стариком придет к лощине,
Чтоб в мрачной бездне ночи утонуть.
И вот к войне готовлюсь я отныне -
Как Время победить? - не потерплю,
Чтоб Времени коса красу сгубила:
Пусть юный друг, которого люблю,
В людских сердцах живет, сойдя в могилу.
Красу спасет, исполня мой зарок,
Свет неизбывный этих черных строк.
When I have seen by Time's fell hand defaced
The rich proud cost of outworn buried age;
When sometime lofty towers I see down-razed
And brass eternal slave to mortal rage;
When I have seen the hungry ocean gain
Advantage on the kingdom of the shore,
And the firm soil win of the watery main,
Increasing store with loss and loss with store;
When I have seen such interchange of state,
Or state itself confounded to decay;
Ruin hath taught me thus to ruminate,
That Time will come and take my love away.
This thought is as a death, which cannot choose
But weep to have that which it fears to lose.
Я вижу: Время не таит свирепость,
Столетий гордость превращает в прах
И рушит исподволь любую крепость,
И даже медь - у Времени в руках.
Я вижу, океан прожорлив: катит
На царство суши сонм взбешенных вод,
То океан, то суша подать платят,
И чередуются доход-расход.
Я вижу пышных королевств крушенье
И новых государств внезапный взлет,
Живет все в мире лишь одно мгновенье, -
Вот-вот и Время друга заберет.
Как счастье хрупко - жизнь полна угроз:
Неможно удержать невольных слез.
Since brass, nor stone, nor earth, nor boundless sea,
But sad mortality o'er-sways their power.
How with this rage shall beauty hold a plea,
Whose action is no stronger than a flower?
O, how shall summer's honey breath hold out
Against the wreckful siege of battering days,
When rocks impregnable are not so stout,
Nor gates of steel so strong, but Time decays?
О fearful meditation! where, alack,
Shall Time's best jewel from Time's chest lie hid?
Or what strong hand can hold his swift foot back?
Or who his spoil of beauty can forbid?
O, none, unless this miracle have might,
That in black ink my love may still shine bright.
Уж если Смерти яростной подвластны
Гранит и бронза, суша и моря,
То так же хрупок образ твой прекрасный:
Нежнее розы красота твоя.
О кто Весны медовое дыханье
От неизбежной гибели спасет?!
Сберечь от Времени не в состоянье
Ни крепости и ни металл ворот,
И мысль гнетет - от Времени где скрыться:
Чуть перл оно родит - спешит сгубить.
Чья длань дерзнет остановить убийцу,
Красу спасти - вспять Время обратить?
О нет, ничья! Но чудо я свершил:
Краса сверкает в черноте чернил.
Tired with all these, for restful death I cry,
As, to behold desert a beggar born,
And needy nothing trimm'd in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,
And gilded honour shamefully misplaced,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgraced,
And strength by limping sway disabled,
And art made tongue-tied by authority,
And folly doctor-like controlling skill,
And simple truth miscall'd simplicity,
And captive good attending captain ill:
Так ослепительны твои лучи!
В глухой ночи светлеет мрак постылый, -
Сиянье дарит благостная тень;
Так как же засверкает образ милый
Не ночью мрачною, а в светлый день!
День без тебя объят ночною мглой,
А ночь светла: ты вновь во сне со мной.
If the dull substance of my flesh were thought,
Injurious distance should not stop my way,
For then despite of space I would be brought,
From limits far remote, where thou dost stay.
No matter then although my foot did stand
Upon the farthest earth removed from thee;
For nimble thought can jump both sea and land
As soon as think the place where he would be.
But, ah! thought kills me that I am not thought,
To leap large lengths of miles when thou art gone,
But that so much of earth and water wrought
I must attend time's leisure with my moan,
Receiving nought by elements so slow
But heavy tears, badges of cither's woe.
Когда бы мыслью плоть моя была,
То не желал бы я иной награды
И за тобою несся, как стрела,
Что преодолевает все преграды.
Через моря и горы без труда
Я мчал бы, презирая расстоянья,
Но плоть - не мысль: во мне земля, вода -
Не суждено желанное свиданье.
И мысль гнетет меня, что я не мысль,
Что создан элементами не теми,
К тебе мне не домчаться вдаль и ввысь:
Покорно должен уповать на Время.
Стихии низшие "вода", "земля" -
Ярмо тяжелое: лью слезы я.
The other two, slight air and purging fire,
Are both with thee, wherever I abide;
The first my thought, the other my desire,
These present-absent with swift motion slide.
For when these quicker elements are gone
In tender embassy of love to thee,
My life, being made of four, with two alone
Sinks down to death, oppress'd with melancholy;
Until life's composition be recurred
By those swift messengers return'd from thee,
Who even but now come back again, assured
Of thy fair health, recounting it to me:
This told, I joy; but then no longer glad,
I send them back again and straight grow sad.
Но вот стихии легкие - скользя,
Любое одолеют расстоянье:
Огонь и воздух, верные друзья, -
То мысль моя и вечное желанье.
Летят к тебе покорные послы,
Опустошив меня наполовину;
Теперь я лишь вода и горсть земли:
Я погружаюсь в смертную пучину
До той поры, пока не принесли
Мне весточку желанную про друга
Мои друзья - крылатые послы -
Что ты здоров и счастлив в час досуга.
Но радуюсь недолго - миг промчит,
Вновь шлю послов я, горечью убит.
Mine eye and heart are at a mortal war
How to divide the conquest of thy sight;
Mine eye my heart thy picture's sight would bar,
My heart mine eye the freedom of that right.
My heart doth plead that thou in him dost lie, -
A closet never pierced with crystal eyes -
But the defendant doth that plea deny
And says in him thy fair appearance lies.
To 'cide this title is impanelled
A quest of thoughts, all tenants to the heart,
And by their verdict is determined
The clear eye's moiety and the dear heart's part:
As thus; mine eye's due is thy outward part,
And my heart's right thy inward love of heart.
Betwixt mine eye and heart a league is took,
And each doth good turns now unto the other.
When that mine eye is famish'd for a look,
Or heart in love with sighs himself doth smother,
With my love's picture then my eye doth feast
And to the painted banquet bids my heart;
Another time mine eye is my heart's guest
And in his thoughts of love doth share a part;
So, either by the picture or my love,
Thyself away art present still with me;
For thou not farther than my thoughts canst move,
And I am still with them and they with thee;
Or, if they sleep, thy picture in my sight
Awakes my heart to heart's and eye's delight.
Ведут глаза и сердце смертный бой,
Тебя не поделить им - клад прекрасный:
Глаз вожделеет обладать тобой,
А сердце, споря, с этим не согласно.
Оно твердит, что глазу ты незрим,
Грудь для тебя - надежная темница,
Но глаз-ответчик в спор вступает с ним:
"Нет! Друг всегда найдет в глазах светлицу!"
Ответчика заслушав и истца,
Суд мыслей, что душе обязан рвеньем,
Довел достойно дело до конца
И кончил эту ссору примиреньем.
Владеет сердце сердцем с этих пор,
А глаз владеет тем, что видит взор.
Союз у глаза с сердцем нерушим,
Всегда один готов помочь другому -
И глаз любовным голодом томим,
И сердце рвется к сердцу дорогому:
То сердце потчует своей мечтой
Голодный глаз, за стол его сажая,
То глаз в ответ рисует образ твой,
Им страждущее сердце утешая.
Мелькают то картины, то мечты,
Пусть нет тебя - в мгновение любое
Со мною рядом неизменно ты, -
Я днем и ночью мысленно с тобою.
Рисует взор твой лик и в поздний час:
Не спят, ликуя, думы, сердце, глаз.
How careful was I, when I took my way,
Each trifle under truest bars to thrust,
That to my use it might unused stay
From hands of falsehood, in sure wards of trust!
But thou, to whom my jewels trifles are,
Most worthy comfort, now my greatest grief,
Thou, best of dearest and mine only care,
Art left the prey of every vulgar thief.
Thee have I not lock'd up in any chest,
Save where thou art not, though I feel thou art,
Within the gentle closure of my breast,
From whence at pleasure thou mayst come and part;
And even thence thou wilt be stol'n, I fear,
For truth proves thievish for a prize so dear.
Увы, опять мне предстоит дорога.
Я ненадежней подобрал замок,
Пересчитал свои пожитки строго,
Чтоб ни один пустяк пропасть не смог.
А ты, мое и горе, и услада,
В сравненье с кем все ценности пустяк,
Не спрятан мною и достанет взгляда
Тому, кто красоту стащить мастак.
Тебя нельзя замкнуть в сундук дорожный,
Твое жилище - у меня в груди,
Приют всегда открытый, ненадежный:
В любое время уходи-входи.
И я боюсь воровки каждый миг:
Пасует Честность, если куш велик.
Against that time, if ever that time come,
When I shall see thee frown on my defects,
When as thy love hath cast his utmost sum,
CalPd to that audit by advised respects;
Against that time when thou shalt strangely pass
And scarcely greet me with that sun, thine eye,
When love, converted from the thing it was,
Shall reasons find of settled gravity, -
Against that time do I ensconce me here
Within the knowledge of mine own desert,
And this my hand against myself uprear,
To guard the lawful reasons on thy part:
To leave poor me thou hast the strength of laws,
Since why to love I can allege no cause.
Наступит срок - тому придет черед, -
И ты осудишь все мои изъяны
И мне, моя Любовь, предъявишь счет,
От прошлого открещиваясь рьяно.
Наступит срок, когда глаза твои,
Сияющих два солнца, равнодушно
Скользнут по мне, забыв часы любви,
Движению твоей души послушны.
Наступит срок - себя вооружу
Сознанием, что я ничто; считая
Твою вину своей, я докажу,
Что прав ты - клятвенно в том присягая.
Ты вправе, друг, меня лишить всего:
Я изменить не вправе ничего.
How heavy do I journey on the way,
When what I seek, my weary travel's end,
Doth teach that ease and that repose to say
"Thus far the miles are measured from thy friend!"
The beast that bears me, tired with my woe,
Plods dully on, to bear that weight in me,
As if by some instinct the wretch did know
His rider loved not speed, being made from thee:
The bloody spur cannot provoke him on
That sometimes anger thrusts into his hide;
Which heavily he answers with a groan,
More sharp to me than spurring to his side;
For that same groan doth put this in my mind:
My grief lies onward, and my joy behind.
Тоска грызет меня - считаю мили.
Когда ж конец несчастья моего?
Разлука шепчет: "Далеко твой милый,
Ты с каждой милей дальше от него!"
Дом позади - усталый конь понуро
Несет меня и груз беды моей,
Бедняга словно чувствует сквозь шкуру,
Что с каждым шагом я скорблю сильней.
Когда коню я шпоры в бок вонзаю,
Он тяжко ржет. О, этот стон коня!
Куда от боли деться, я не знаю:
Пронзает боль острее шпор меня!
Уехал я от счастья: ноет грудь.
А впереди - к несчастью верный путь.
Thus can my love excuse the slow offence
Of my dull bearer when from thee I speed:
From where thou art why should I haste me thence?
Till I return, of posting is no need.
O, what excuse will my poor beast then find,
When swift extremity can seem but slow?
Then should I spur, though mounted on the wind;
In winged speed no motion shall I know:
Then can no horse with my desire keep pace;
Therefore desire, of perfect'st love being made,
Shall neigh - no dull flesh - in his fiery race;
But love, for love, thus shall excuse my jade;
Since from thee going he went wilful-slow,
Towards thee I'll run, and give him leave to go.
Да разве на медлительность коня
Я мог досадовать в часы изгнанья,
Когда, не торопясь, он вез меня
От счастья, от любимого созданья?
Теперь спешу назад, но медлит конь,
Знать долог путь, хотя недолги сборы:
Когда б он даже взвился, как огонь,
И то я в бок ему вонзил бы шпоры.
Да где же взять стремительных коней,
Таких же, как желанье, быстроногих?!
Так может мчать огонь к Любви моей,
Мчать, обгоняя многое и многих.
К тебе стремясь, я поступлю иначе:
Сам понесусь я, бросив эту клячу.
So am I as the rich, whose blessed key
Can bring him to his sweet up-locked treasure,
The which he will not every hour survey,
For blunting the fine point of seldom pleasure.
Therefore are feasts so solemn and so rare,
Since, seldom coming, in the long year set,
Like stones of worth they thinly placed are,
Or captain jewels in the carcanet.
So is the time that keeps you as my chest,
Or as the wardrobe which the robe doth hide,
To make some special instant special blest,
By new unfolding his imprison'd pride.
Blessed are you, whose worthiness gives scope,
Being had, to triumph, being lacked, to hope.
В руках благословенный ключ держа,
Богач не станет к злату торопиться.
Так я, своей любовью дорожа,
Не позволяю чувству притупиться;
Не часты праздники, и каждый раз
Моя душа возликовать готова,
Так в ожерелье редкостный алмаз -
Причина восхищения людского.
Скупое время прячет все в сундук,
Разлукой он зовется - люди рады
Ласкать его прикосновеньем рук.
О, как великолепны в нем наряды!
Надеждой встреч я в дни разлук богат,
А в миг свиданья - радостью объят!
What is your substance, whereof are you made,
That millions of strange shadows on you tend?
Since every one hath, every one, one shade,
And you, but one, can every shadow lend.
Describe Adonis, and the counterfeit
Is poorly imitated after you;
On Helen's cheek all art of beauty set,
And you in Grecian tires are painted new:
Speak of the spring and foison of the year;
The one doth shadow of your beauty show,
The other as your bounty doth appear;
And you in every blessed shape we know.
In all eternal grace you have some part,
But you like none, none you, for constant heart.
Стихией ты какою порожден,
Что столько обликов являешь миру?
Дан каждому один, но миллион
Тебе дарован, моему кумиру.
Восторги всех веков в тебе слились,
И красота твоя столь совершенна,
Что пред тобой бледнеет Адонис
И твой двойник - Прекрасная Елена.
Весна - лишь тень твоя, и ярких дней
Вселенной без тебя бы не хватало,
А Осень - символ щедрости твоей:
Ты и Весны, и Осени начало.
Всему ты даришь красоту и свет,
И в мире постоянней сердца нет.
О, how much more doth beauty beauteous seem
By that sweet ornament which truth doth give!
The rose looks fair, but fairer it we deem
For that sweet odour which doth in it live.
The canker-blooms have full as deep a dye
As the perfumed tincture of the roses,
Hang on such thorns and play as wantonly
When summer's breath their masked buds discloses:
But, for their virtue only is their show,
They live unwoo'd, and unrespected fade,
Die to themselves. Sweet roses do not so;
Of their sweet deaths are sweetest odours made:
And so of you, beauteous and lovely youth,
When that shall fade, my verse distills your truth.
Красивое - красивей во сто раз,
Когда красу венчает благородство.
Так роза восхитит не только глаз:
Есть в нежном аромате превосходство.
Шиповник с ароматной розой схож,
Когда бутон раскрыт дыханьем лета:
Колючки - те же, так же он хорош,
Порой такого же, как роза, цвета.
Но он красив и - только: пустоту
Красавец после смерти оставляет,
А роза, умирая, красоту
В нежнейшие духи переливает.
И ты, как роза: услаждая слух,
В стих перельется благостный твой дух.
Not marble, nor the gilded monuments
Of princes, shall outlive this powerful rhyme;
But you shall shine more bright in these contents
Than unswept stone besmear'd with sluttish time.
When wasteful war shall statues overturn,
And broils root out the work of masonry,
Nor Mars his sword nor war's quick fire shall burn
The living record of your memory.
'Gainst death and all-oblivious enmity
Shall you pace forth; your praise shall still find room
Even in the eyes of all posterity
That wear this world out to the ending doom.
So, till the judgement that yourself arise,
You live in this, and dwell in lovers' eyes.
И мрамор, и надгробия царей
Затянет Время сеткою паучьей,
Но не залепит грязь грядущих дней
Нетленный памятник - сонет могучий.
Сметет творенья зодчих ветер смут,
И войны не оставят изваяний,
Но ни огонь, ни Марс не предадут
Земле стихи - в них вечен жар признаний!
Прославленный, ты будешь жить всегда:
Назло смертям, преодолев забвенье,
Шагнешь в века! До Страшного суда
Тобой дивиться будут поколенья.
Сердца потомков - твой достойный дом,
Пока ты не предстал пред тем судом.
Sweet love, renew thy force; be it not said
Thy edge should blunter be than appetite,
Which but to-day by feeding is allay'd,
To-morrow sharpen'd in his former might:
So, love, be thou; although to-day thou fill
Thy hungry eyes even till they wink with fullness,
To-morrow see again, and do not kill
The spirit of love with a perpetual dullness.
Let this sad interim like the ocean be
Which parts the shore, where two contracted new
Come daily to the banks, that, when they see
Return of love, more blest may be the view;
Else call it winter, which being full of care
Makes summer's welcome thrice more wish'd,
more rare.
О дух любви, воспрянь! Пусть аппетит,
Не притупляясь, вновь ко мне вернется:
Ведь как бы ни был я сегодня сыт,
Вовсю назавтра голод разовьется.
Будь ты таким же! Нынче пусть твои
Глаза слипаются от пресыщенья,
Но завтра запылай, мой дух любви,
Тупое одолей оцепененье!
Подобный жар двум обрученным дан:
Чрез океан друг другу тянут руки -
Их разлучил притихший океан,
Вещая встречу и конец разлуки.
Разлука словно стужа, что зимой
Готовится устроить летний зной.
Being your slave, what should I do but tend
Upon the hours and times of your desire?
I have no precious time at all to spend,
Nor services to do, till you require.
Nor dare I chide the world-without-end hour
Whilst I, my sovereign, watch the clock for you,
Nor think the bitterness of absence sour
When you have bid your servant once adieu;
Nor dare I question with my jealous thought
Where you may be, or your affairs suppose,
But, like a sad slave, stay and think of nought
Save, where you are, how happy you make those.
So true a fool is love that in your will,
Though you do any thing, he thinks no ill.
Твой раб, ужели я не поспешу
Исполнить каждое твое желанье?
Я верно прихотям твоим служу
И целый день во власти ожиданья.
Ты, властелин, со мной, слугою, крут:
Звучит "прощай", и вот опять разлука!
Но не кляну томительных минут,
Пускай невыносима эта мука!
Не смею дать ревнивым мыслям ход:
Я - бедный раб и ничего не стою,
Я только думаю: "Как счастлив тот,
Кто неразлучен в этот миг с тобою!"
Любовь безумна и не рвет оков:
В тебе не видит никаких грехов.
That god forbid that made me first your slave,
I should in thought control your times of pleasure,
Or at your hand the account of hours to crave,
Being your vassal, bound to stay your leisure!
O, let me suffer, being at your beck,
The imprison'd absence of your liberty;
And patience, tame to sufferance, bide each check,
Without accusing you of injury.
Be where you list, your charter is so strong
That you yourself may privilege your time
To what you will; to you it doth belong
Yourself to pardon of self-doing crime.
I am to wait, though waiting so be hell;
Not blame your pleasure, be it ill or well.
По воле Бога я - твой раб. И вот
Его молю я, чтоб твоим усладам
Не мог вести я даже в мыслях счет:
Я - твой вассал: я повинуюсь взглядам
И приказаний жду, как пленник твой:
Твоя свобода - вот мои оковы;
Смиренно я приму упрек любой,
Страдать привык и не скажу ни слова.
Предела нет, увы, твоим правам,
Тебе в почет любое прегрешенье:
За все грехи себя казнишь ты сам
И сам себе даруешь отпущенье.
Не мне считать часы твоих услад:
Я должен ждать, хоть ожиданье - ад.
If there be nothing new, but that which is
Hath been before, how are our brains beguiled,
Which, labouring for invention, bear amiss
The second burthen of a former child!
O, that record could with a backward look,
Even of five hundred courses of the sun,
Show me your image in some antique book,
Since mind at first in character was done!
That I might see what the old world could say
To this composed wonder of your frame;
Whether we are mended, or whether better they,
Or whether revolution be the same.
O, sure I am, the wits of former days
To subjects worse have given admiring praise.
В подлунном мире ничего не ново,
Извечно сущее, но все равно
В себе вынашивает каждый снова
То, что умами рождено давно.
Когда б мой разум мог святою силой
Вспять солнце обратить на пять веков,
И в старом фолианте образ милый
Я мог найти в потоке древних слов -
Узнал бы я, как красоту восславил
Во времена далекие народ:
Мы - лучше? Хуже? Прежними оставил
Нас вечный путь - веков круговорот?
Но не жил ты, и гении земли
Не столь достойных прославлять могли.
Like as the waves make towards the pebbled shore,
So do our minutes hasten to their end;
Each changing place with that which goes before,
In sequent toil all forwards do contend.
Nativity, once in the main of light,
Crawls to maturity, wherewith being crown'd,
Crooked eclipses 'gainst his glory fight,
And Time that gave doth now his gift confound.
Time doth transfix the flourish set on youth
And delves the parallels in beauty's brow,
Feeds on the rarities of nature's truth,
And nothing stands but for his scythe to mow:
And yet to times in hope my verse shall stand,
Praising thy worth, despite his cruel hand.
Одна волна сменяется другою,
На берег беспрерывно громоздясь;
Минуты друг за другом чередою
Бегут вперед, к погибели стремясь.
Так выброшен младенец в море света,
Вперед, вперед - он к зрелости ползет,
Но Время дар назад берет, и Лета
Зловещие затмения несет.
Цвет свежий Время мнет и губит люто,
Чело красы как плугом бороздит
И жрет любую редкость - Время круто,
Его косы никто не избежит.
Но лютую косу сдержав, сонет
Твой образ сохранит на сотни лет.
Is it thy will thy image should keep open
My heavy eyelids to the weary night?
Dost thou desire my slumbers should be broken,
While shadows like to thee do mock my sight?
Is it thy spirit that thou send'st from thee
So far from home into my deeds to pry,
To find out shames and idle hours in me,
The scope and tenour of thy jealousy?
O, no! thy love, though much, is not so great:
It is my love that keeps mine eye awake;
Mine own true love that doth my rest defeat,
To play the watchman ever for thy sake:
For thee watch I whilst thou dost wake elsewhere,
From me far off, with others all too near.
Иль ты ниспосылаешь утомленье -
Глаз не могу сомкнуть порой ночной?
Иль это тени, вестники мученья,
С тобой дружны, смеются надо мной?
Иль это дух твой, посланный тобою,
Чтоб ревностно всегда за мной следить -
Заметив прегрешение любое,
В неверности меня изобличить?
О нет, меня не любишь ты настолько,
Чтоб мой покой нарушить в поздний час, -
То я люблю! И до того мне горько,
Что вновь я, страж твой, не смыкаю глаз:
Любовь стоит на страже в тишине,
Пока к другим ты ближе, чем ко мне.
Sin of self-love possesseth all mine eye
And all my soul and all my every part;
And for this sin there is no remedy,
It is so grounded inward in my heart.
Methinks no face so gracious is as mine,
No shape so true, no truth of such account,
And for myself mine own worth do define,
As I all other in all worths surmount.
But when my glass shows me myself indeed,
Beated and chopp'd with tann'd antiquity,
Mine own self-love quite contrary I read;
Self so self-loving were iniquity.
'Tis thee, myself, that for myself I praise,
Painting my age with beauty of thy days.
Самовлюбленность мною завладела -
Порок, проникший вглубь, неисцелим:
Он захватил и разум мой, и тело,
И нет лекарства справиться мне с ним.
Все мнится: красотою я отмечен,
И предан истине я всей душой,
И всеми совершенствами увенчан,
И нет причин в разладе быть с собой.
Но в зеркало взгляну потухшим взором -
Мое лицо изрезали года,
И говорит мне зеркало с укором:
"Самовлюбленность - вот твоя беда!"
Нет, я в себе твою красу пою,
Что старость вдруг украсила мою.
Against my love shall be, as I am now,
With Time's injurious hand crush'd and o'erworn;
When hours have drain'd his blood and fill'd his brow
With lines and wrinkles; when his youthful morn
Hath travell'd on to age's steepy night,
And all those beauties whereof now he's king
Are vanishing or vanish'd out of sight,
Stealing away the treasure of his spring;
For such a time do I now fortify
Against confounding age's cruel knife,
That he shall never cut from memory
My sweet love's beauty, though my lover's life:
His beauty shall in these black lines be seen,
And they shall live, and he in them still green.
Настанет день, когда мою Любовь
Жестокой дланью Время зло раздавит,
Часы за каплей каплю выпьют кровь
И наведут морщины - Время правит.
И утро юное, свершая путь,
Закатом-стариком придет к лощине,
Чтоб в мрачной бездне ночи утонуть.
И вот к войне готовлюсь я отныне -
Как Время победить? - не потерплю,
Чтоб Времени коса красу сгубила:
Пусть юный друг, которого люблю,
В людских сердцах живет, сойдя в могилу.
Красу спасет, исполня мой зарок,
Свет неизбывный этих черных строк.
When I have seen by Time's fell hand defaced
The rich proud cost of outworn buried age;
When sometime lofty towers I see down-razed
And brass eternal slave to mortal rage;
When I have seen the hungry ocean gain
Advantage on the kingdom of the shore,
And the firm soil win of the watery main,
Increasing store with loss and loss with store;
When I have seen such interchange of state,
Or state itself confounded to decay;
Ruin hath taught me thus to ruminate,
That Time will come and take my love away.
This thought is as a death, which cannot choose
But weep to have that which it fears to lose.
Я вижу: Время не таит свирепость,
Столетий гордость превращает в прах
И рушит исподволь любую крепость,
И даже медь - у Времени в руках.
Я вижу, океан прожорлив: катит
На царство суши сонм взбешенных вод,
То океан, то суша подать платят,
И чередуются доход-расход.
Я вижу пышных королевств крушенье
И новых государств внезапный взлет,
Живет все в мире лишь одно мгновенье, -
Вот-вот и Время друга заберет.
Как счастье хрупко - жизнь полна угроз:
Неможно удержать невольных слез.
Since brass, nor stone, nor earth, nor boundless sea,
But sad mortality o'er-sways their power.
How with this rage shall beauty hold a plea,
Whose action is no stronger than a flower?
O, how shall summer's honey breath hold out
Against the wreckful siege of battering days,
When rocks impregnable are not so stout,
Nor gates of steel so strong, but Time decays?
О fearful meditation! where, alack,
Shall Time's best jewel from Time's chest lie hid?
Or what strong hand can hold his swift foot back?
Or who his spoil of beauty can forbid?
O, none, unless this miracle have might,
That in black ink my love may still shine bright.
Уж если Смерти яростной подвластны
Гранит и бронза, суша и моря,
То так же хрупок образ твой прекрасный:
Нежнее розы красота твоя.
О кто Весны медовое дыханье
От неизбежной гибели спасет?!
Сберечь от Времени не в состоянье
Ни крепости и ни металл ворот,
И мысль гнетет - от Времени где скрыться:
Чуть перл оно родит - спешит сгубить.
Чья длань дерзнет остановить убийцу,
Красу спасти - вспять Время обратить?
О нет, ничья! Но чудо я свершил:
Краса сверкает в черноте чернил.
Tired with all these, for restful death I cry,
As, to behold desert a beggar born,
And needy nothing trimm'd in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,
And gilded honour shamefully misplaced,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgraced,
And strength by limping sway disabled,
And art made tongue-tied by authority,
And folly doctor-like controlling skill,
And simple truth miscall'd simplicity,
And captive good attending captain ill: