– Усилитель? Да, это пожалуй верный подход к объяснению того, как возникают одинаковые мифы, – кивнул Ли. – Бессознательная экстраполяция каких-то черт, присущих самому человеку – и вот уже кажется, возникло что-то новое… Помните старинный стереотип инопланетянина? Огромные черные глаза без зрачков, огромная голова, почти отсутствующий нос, зеленая или синяя кожа… Сегодня любой начинающий дремастер знает, что это – всего лишь оживленный человеческий череп.

– «Маленькие зеленые человечки», – вставил Кобаяси. – Это выражение появилось после распространения светофоров с такими фигурками.

– Вполне естественно. – Ли улыбнулся. – Технологии тоже вносят свой вклад, и это еще больше запутывает следы происхождения мифов. Видимо, и в формировании видений срабатывают какие-то простые законы… Может быть, настолько простые, что человек о них даже не думает, предпочитая более возвышенные объяснения. Вот и выходит, что известный «свет в конце канала» объясняют не как следствие кислородного голодания мозга в коматозном состоянии, а как свидетельство существования «вселенской оптической сети», или, проще говоря, «того света».

Сол почувствовал, что в нем нарастает раздражение. Его не понимали. То, что с ним произошло, пытались упростить, свести в одну из привычных схем. Захотелось ответить на разглагольствования Ли какой-нибудь гадостью, вроде старой гонконгской поговорки «Мы все в глубокой жопе, и свет в конце тоннеля».

Однако он подавил в себе этот импульс. Незачем срывать злобу на коллегах. Тем более на Ли, который все-таки дает иногда дельные советы.

– Много раз пересказанная, история обрастает другими домыслами, достраивается ассоциациями так густо, что иногда вообще невозможно распутать клубок, – продолжал вещать китаец. – Возникают странные корреляции-головоломки – огнедышащий дракон, несгорающая саламандра…

– Но я действительно видел дремль без всего! – не выдержал Сол. – У меня дома нет никаких усилителей, наоборот, одни экраны самых последних моделей. И биоколпак. И галлюциногенов я не употреблял уже Баг знает сколько. И вентиляция у меня даже в туалете не барахлит. И вообще я…

«Стоп, – сказал он себе уже второй раз за этот день. – О том, что я разбил дремодем об стенку, говорить не стоит. Все равно без толку. Даже Ли ничего толкового не сказал.»

Эмпаттерн, оккупированный было крепкими, уверенными скалами Кобаяси, снова залило зеленой водой. Но теперь Сол был в негативе, и его океан получился мрачным, полным тины. Неуловимый блик радуги все еще ощущался, но тоже какой-то вялый. Будто солнце не просто пропало за тучей, а вообще закатилось.

Ситуацию, как ни удивительно, спасла Шейла. В ее углу мутная тина вдруг взорвалась здоровенным и прямо-таки малиновым от злости морским ежом:

– Как же ты достал, Соляр, со своими опытами! Ненавижу, когда на мне тестируют дурацкие идейки! Помните, месяц назад он нас мучил байкой про «дремль с запахами»? Тоже долго убеждал, что он якобы видел такое несколько раз. И чем все кончилось? Сначала «Аромадр», а потом целый сериал «Кошкин Дрем». Посвященный не кому-нибудь из нас, а его подружке, этой ходячей парфюмерной фабрике, вечно подстриженной так, будто она идет на похороны! А теперь он опять решил, что нашел бесплатных подопытных кроликов… Но естественно, нас опять никто не упомянет даже в титрах, когда это выйдет.

Возникла пауза. Все ждали, что Сол расколется. Что ж, выхода нет – но это тоже выход. Сол закрыл глаза и вспомнил анекдот про морского коня.

Над «беломориной» взлетел апельсин. Довольно заморенный, но заметный. Кобаяси и Ли улыбнулись, и от их поддержки по эмпаттерну запрыгала целая апельсиновая стая.

– Завидую я этим сценаристам! – воскликнул маркетолог. – Могут до того проникнуться своей выдумкой, что она для них правдой становится! А вот нам такого нельзя. Стоит расслабиться, и тут же попадаешься на какую-нибудь провокацию. Рассказывай, Солли-сан, что это будет? О, я знаю, знаю! Ужастик, да? Человек видит, что дремль как будто закончился, он снимает дремодем… но на самом деле это часть дремля, который все еще продолжается. Ты уже показывал Рамакришне? Я даже знаю, кому это можно будет предложить большой партией.

– Вложенные дремли запрещены Женевской Конвенцией, – погрозил пальцем китаец.


Кобаяси усмехнулся и подмигнул Солу. Сол в ответ подмигнул Кобаяси. Шейла надула губки, но глядела победительницей. Над Ли еще курились какие-то фиолетовые спирали, но в целом эмпаттерн опять входил в резонанс. На этот раз получился «дым над водой» – настроение, описание которого на обычном языке звучит длинно и скучно, что вовсе не мешает разделить подобное настроение в компании коллег, когда обед уже съеден, а идти работать еще не хочется.

ЛОГ 5 (БАСС)

– Настоящих изобретателей никто не помнит. Возьми что угодно. Вот хоть соус…

Марек взял один из семи соусников и колыхнул им над лазаньей. Басс поморщился. Разваленная ножом и залитая густой светло-коричневой жидкостью, лазанья напоминала вовсе не что угодно, а нечто вполне конкретное. Вспомнился Израиль-6, где прием пищи считается настолько интимным делом, что ортодоксы едят только в темноте. Очень мудрое правило. Особенно если у них тоже вошла в моду эта подливка цвета детского испуга.

– Соус «Тун-тун», – продолжал разваливать лазанью Марек. – Рецепт прост до идиотизма. Сметана и соевый соус в равных пропорциях. Плюс конечно «секретный ингредиент». Которого на самом деле нет, об этом знают даже самые тупые компфетки. А о том, кто первый смешал сметану с соевым соусом, не знает вообще никто! Может, еще в каменном веке смешивали. Но попробуй начни делать такой соус, не проведя «консультации о стандартах» с той бурятской сетью, которая держит шару на эту смесь…

Басс молча сидел перед нетронутой тарелкой спагетти. Он давно знал Марека и не вступал с ним в разговоры на отвлеченные темы. Не пройдет и пяти минут, как Марек либо сам перейдет к делу, либо начнет говорить о своей маме. Во втором случае следует просто напомнить ему, что он ублюдок. Басс ждал, когда истекут пять минут.

Однако даже такое проявление вежливости давалось нелегко. Клиенты обычно появлялись в ресторане Марека лишь к вечеру. А сейчас, если не считать трех случайных туристов в дальнем углу, здесь было абсолютно не за что зацепиться взгляду. Зато от скатертей в красно-белую клетку уже рябило в глазах.

С видом на улицу обстояло еще хуже. Столик стоял на краю крыши одного из самых высоких небоскребов даунтауна. Бетонная колонна бывшего банка торчала над остальными коробками, как притупленный резец вампира над коренными, создавая ощущение фальшивого, кукольного величия. Весь этот район был грустной игрушкой взрослых людей, не способных расстаться со своим мертвым прошлым.

Те, кто был старше Басса, называли это центром, даунтауном, Откуда-Все-Начиналось. Те, кто был моложе, говорили просто «Старый Город», и при случае могли привести веские аргументы. На новых континентах, сказали бы они, понятие административного или торгового центра слишком расплывчато, и уж всяко не связано с грубой географией. А Старый Город – это вроде музея древностей. Искусная реконструкция, дань первому буму неоархаики.

Басс был не так молод и знал, что правда, как всегда, скучнее и стереотипнее. Люди, приехавшие на еще теплый континент, были вооружены самыми современными технологиями. Но первое, что они построили, был банальнейший даунтаун. Точная копия тех, что существовали во всех средней руки городах Старой Европы.

Еще студентом Басс нередко размышлял о том, насколько это было непрактично, даже для первых поселенцев. Уродливые, однообразно прямоугольные здания лепятся друг к другу безо всяких дворов, либо с ужасной пародией на дворы – тупики-колодцы с парой чахлых деревьев. Окна выходят на стены соседних домов, или на узкие улицы, главными обитателями которых являются автомобили… Эта татуированная гарью, ароматизированная выхлопными газами клаустрофобия могла стать отличной декорацией для дремля ужасов, но не для жизни людей.

– Буряты, – вещал Марек, помахивая вилкой. – Я даже не знаю, где обитают эти буряты. Я только знаю, как они выглядят. Надо смешать русского с китайцем и добавить улыбочку якудза – знаешь, как улыбаются эти япошки, одними глазами… Но попробуй ты без них смешай сметану с соевым соусом!

Басс слегка развернулся вместе со стулом и поглядел за край крыши, намекая Мареку, что его не слушают. За карнизом серая стена банка уходила вертикально вниз и упиралась в Параллель, главную улицу даунтауна. Абсолютно прямая Параллель с этой высоты представлялась желобом, из которого вынули кабель. Вспомнилось, что даже на карте Старый Город выглядит как печатная плата, потерянная на выставке икебаны.

И все же что-то в нем было, тянуло к себе – по крайней мере, до реконструкции. Иногда во время прогулок в этом абсурдном районе Бассу даже казалось, что он улавливает это «нечто». Он не мог выразить это словами – Старый Город будил ассоциации. Например, однажды это было воспоминание о том, как в детстве он учился рисовать. Маленький, даже микроскопический домик в центре огромного листа. Тот же рисунок на следующем листе: маленький прямоугольник с другими прямоугольниками-окнами внутри, и огромное белое пространство вокруг. И терпеливые объяснения искина-гувернера, ставшего в этот день говорящим мольбертом. «Нет, Басти, мне не жалко листов, ведь я лишь имитирую их для тебя. Но почему ты рисуешь одно и то же, и только одним цветом? И почему такое маленькое, словно тебе дали лишь клочок бумаги, а не целый большой лист?»

Наверное, люди, построившие даунтаун, испытывали нечто похожее, когда перед ними открылся чистый лист нового континента.

То, что называли реконструкцией, началось лишь тогда, когда от Старого Города остался лишь клочок. Еще немного, и реконструировать было бы нечего. Поколение переселенцев сменилось поколением молодых, энергичных аборигенов, и соседние районы стали потихоньку подгрызать полузаброшенный даунтаун. За ночь нанодеструкторы съедали целые кварталы из строительного суперкоралла, заменившего железобетон. Тормозила процесс только человеческая бюрократия – многие здания, даже будучи заброшены, формально оставались чьей-то собственностью.

Тем не менее, спустя годы от бывшего центра осталось лишь несколько кварталов вдоль трех первых улиц. На набережной, названия которой никто уже не помнил – слишком длинная французская фамилия – старые дома были пониже и поразнообразнее. Зато на соседней с ней Параллели двумя рядами циклопических зубов торчали самые высокие небоскребы, режущие глаз прямыми углами и депрессивным цветом стен. Перпендикулярно шел вглубь континента обрывок Розового Бульвара. Он начинался там, где из набережной выдавался в море Мыс Двух Камней, и заканчивался через милю после пересечения с Параллелью. Все, что осталось от места, Откуда-Все-Начиналось.

Первая волна моды на неоархаику зацепилась за этот последний клочок прошлого, когда и он уже таял. Но зацепилась крепкими руками людей, которые, как и Басс, не могли выразить словами, но знали об ассоциациях. И решили сделать на этом бизнес. Старый Город, который спокойно умирал и тем был интересен, как гнилая, но еще не порванная нитка связи с прошлым, превратился в чистый кукольный городок-имитацию. Что может быть мертвее покойника? Только музей, где выставлен раскрашенный покойник.

– Раньше был порядок, – не унимался Марек. – Авторское право, корпи и все такое. Даже тех рогаликов, что пропагандировали свободное копирование, поджарили быстро. Но тут нашлась пара острых перцев. Просекли, откуда мясом пахнет. Взялись за дело серьезно, умников наняли – а те и рады, сварили им новую концепцию. Дескать, анархия это конечно плохо, но вот «нетуральный обмен», то бишь обмен с использованием Сети – это просто праздник. Все вещи сохраняют свою истинную ценность, не нивелируются одной денежной ценой. Раньше, мол, нельзя было обменом жить, потому что не притащишь земельный участок на меновую площадь. А теперь пожалуйста, отсканируй и тащи точную виртуальную модель куда хочешь, пусть щупают и нюхают. Плюс многофакторный поиск, плюс удобство персональных контактов. Вот тебе и нетуральный обмен безо всяких денег. А за ним и шара – благо обычное корпи уже никому не удержать, все копируют как хотят. Но зато, если хочешь в каталог попасть или в искалку – только через шару какой-нибудь техносекты, благо они всю Сеть контролируют.

Басс закрыл глаза, сверился с часами – ладно, еще пару минут. Чтобы отвлечься от тоскливой кукольности крыш и красно-белой ряби скатертей, он активировал искин-лапотник и начал в очередной раз тестировать руку.

Операция прошла по высшему классу. Еще вчера рваное тело Басса плавало в физрастворе, и полчища микроскопических нанни трудились над ним под управлением трех робохирургов – тех самых тварей, появление которых несколько лет назад лишило Басса работы. Сегодня он вновь испытал это неприятное чувство, смесь профессионального восхищения и горечи безработного: никаких рубцов, никакого восстановительного периода. Никаких ошибок, никакой благодарности.

Разве что новая модель руки не очень привычна. Даже если умеешь работать с разными типами хирургических рук, приноровиться к очередной нелегальной модификации всегда непросто.

Басс выпустил из безымянного пальца щупальце джека-потрошителя. В легальной модели на месте этого универсального биомаршрутизатора находился нейросшиватель. А в прошлой руке Басса джек сидел в мизинце.

Впервые он обнаружил несоответствие около часа назад, еще в клинике, и сразу рекомендовал Мареку убивать дизайнеров, которые допускают столь дикие смены стандартов. Но позже выяснилось, что дело того стоило. В новой руке мультисканер, заменяющий врачу с десяток приборов, от УЗИ до позитронно-эмиссионного томографа, переехал с ладони на ребро мизинца. Это было удобно: теперь, используя сканер, не нужно будет всякий раз привлекать внимание окружающих таким жестом, будто ты собрался дать пощечину случайному прохожему.

Однако придется привыкать к перестановкам. Особенно к освобождению мизинца от джека: глупый палец по-прежнему инстинктивно оттопыривался всякий раз, когда на глаза Бассу попадалось что-нибудь похожее на биопорт.

– …С виду эта шара – мелочь: не запрет на копирование, как раньше, а запрет на нарушение стандартов при копировании. А на деле это все равно, что легализовать любое порно, но при этом запретить заниматься сексом. Хочешь коды скриптов всяких – завались. Рецепт соуса «Тун-тун» – пожалуйста. Но только ты вздумаешь это применить, так и начинается язва: сначала докажи, что удовлетворяешь стандартам соответствующей сети производителей! В одних случаях, чтобы получить шару, достаточно справки о санитарном состоянии. Зато в других…

Еще в мизинце новой модели нашлись оптическая, электромагнитная и звуковая отмычки. Все три – нелегальное дополнение к сканеру, и ни одной Басс не пользовался. Даже став грабителем, он – хотя бы для себя, где-то внутри – оставался нейрохирургом и не мог опуститься до взлома дверных замков и прочих грубых вещей.

– …И тогда один умник из Свободной Флориды заявил, что плевал он на бурятов с ихней шарой. И стал у себя в ресторане смешивать сметану с соевым соусом без всяких «консультаций о стандартах» с бурятской сетью. Так что ты думаешь? Не прошло и пары дней, как нашли этого социалиста в его же кухне холодненького. С ядовитым рыбьим плавником в горле. А вдова и говорит в интервью: «Ах, он так любил рыбу!» Вот умора! Ресторан тут же закрыли из-за несоответствия санитарного состояния. Мол, какое же это санитарное состояние, если у самого хозяина ядовитая рыба во рту!

Басс продолжал изучение новой «швейцарки». На внутренней стороне ладони остался контактный тестер – бывший мануальный энцефалограф, тонкая паутина кожных датчиков, от запястья до подушечек пальцев. Басс приложил руку к голове, включил тестер. Ох, ну и бардак! Нет, с неоргами все-таки проще, чем с человеком.

Тот, кто переделывал руку, наверняка думал так же. Эндоскоп исчез из безымянного вовсе, оставив от себя лишь порт. Невелика потеря, согласился Басс. Если потрошишь не больных людей, а здоровые искины, вовсе ни к чему каждый раз запускать внутрь червяка с тремя глазами. В крайнем случае, в игломете тоже неплохая камера.

– Или возьми терраформ. – Марек копался в нижних слоях лазаньи, что и стимулировало переключение на новый пример. – Когда в Старой Европе началась эта заварушка с климатом, технология суперкораллов уже вовсю применялась у япошек для наращивания островов и всяких там волноломов. Казалось бы, дуй в океан и выращивай хоть десять новых Европ. Так нет же!

Басс подумал, не испытать ли на Мареке свои любимые тайваньские нанозиты. Нет, не стоит. Комариный укус, но Баг его знает… Вдруг не так поймет. Испугается, вызовет охрану. К тому же привычный инструмент незачем тестировать столько раз. Игломет, переделанный из инъектора, находился в указательном, как и раньше. Басс успел проверить его на одной из сестричек сразу после операции. Бедняжка, как она возбудилась! Кто бы мог подумать, что на женщин действует иначе… Надо иметь в виду.

От нечего делать он пробежал еще по нескольким инструментам. Поиграл папиллярным хамелеоном – легкое покалывание в большом пальце. Потом включил микроволновую «синюю бородку», попробовал ковырнуть пижонский нэцкэ-коммуникатор на поясе Марека.

И даже присвистнул от удивления. Уж чего-чего, а прикидываться идиотом Марек умел. Небрежно прицепленная к поясу фигурка будды казалась банальной бродилкой лишь с виду. Внутри же обитал настоящий искин-охранник неизвестного класса. То, что он не орал о попытке взлома, объяснялось просто: он сам прощупывал Басса.

Или, что вернее, уже прощупал и не нашел достойного соперника. Басс ломал по старинке, вручную, без особой помощи искинов, и в его хирургической руке телохранитель Марека мог обнаружить лишь стандартный искин-лапотник. Наиболее продвинутой частью этой системы были не программы-ломалки, а внутренний интерфейс. Закрыв глаза, Басс прокрутил запись микроволновой перестрелки своего искина с охранником Марека. Охранник подозрительно быстро замолк. Басс не стал дожидаться следующего хода маленького будды и отключил «синюю бородку».

– Не помню, рассказывал ли я тебе. – Марек ошибочно истолковал присвист Басса как знак повышенного интереса. – Моя мать была наследницей сети ресторанов в Италии. А папаша – простым поляком, не имевшим ничего, кроме золотых рук дантиста. Но ни она, ни он так и не смогли уехать из этой баговой Европы еще два года, пока пара-тройка толстосумов выясняла, кто будет держать шару на технологию терраформа. Пока мои папочка и мамочка ждали этого континента, они успели познакомиться в офисе иммиграционной службы, пожениться против воли родителей и даже родить…

– …Родить ублюдка, который унаследовал их лучшие черты, – перебил Басс: пять минут вежливости закончились. – Теперь этот ублюдок кормит клиентов своих ресторанов таким дерьмом, что у них не реже раза в неделю вываливаются зубы, которые он же и вставляет обратно за отдельные кредиты.

– Жаль, такую технологическую цепочку не зашаришь, – осклабился Марек, ничуть не обидевшись. – А ты кушай-кушай, Василиск, не стесняйся! Последнее, что я видел у тебя во рту, была визитка сценариста из «Дремлин-Студиос». Отличная вещь, эбеновое дерево. Я и не знал, что до нас тоже дошел этот писк неоархаики. Говорят, их невозможно подделать. Уникальная волоконная структура персонального дерева в качестве кода. Эти друиды – ушлые ребята.

– Ерунда. Надо просто человека трясти, а не его деревяшку.

– Ах да, я забыл. Ты ведь тряс ее хозяина. А визитку потом в зубы сунул, чтоб не откусить что-нибудь самому себе в судорогах. В любом случае, одобряю твою диету. Деревянные визитки знаменитых дремастеров гораздо питательнее, чем пластиковые карточки дешевых голодраматургов. Тем более, что один из офисов «Дремлина» тут за углом – почитай, свои люди, если тоже раскошелились на аренду в Старом Городе. Но надо чаще питаться, Василь, чаще! Этот деревянный деликатес мы вытащили из твоих зубок еще ночью, когда тебя…

Марек осекся и вздрогнул: самая простая, самая древняя отмычка вылетела из среднего пальца Басса с характерным звуком. Нет, в смысле материала «жидкое шило» – вполне современная штука, мысленно поправил себя Басс. Пластобсидиан – это вам не отходы космической промышленности прошлого века. И даже не гиперуглеродная нанорезка из рекламных стишков, которые до сих пор так впечатляют домохозяек: ах, режущая кромка в две молекулы! ах, вертятся они как бешенные, полные баки фулеринов!..

Нынешний скальпель Басса был острей любой нанорезки – благо реклама нанорезок умалчивает о том, как быстро они тупятся. Кроме того, пластобсидиановый ланцет удобнее лазерного, если работаешь вручную, без компьютерной настройки и фиксации. И безопаснее ультразвукового с точки зрения побочных эффектов. Но основной принцип действия остается таким же древним и простым. Резак, которому наплевать на структуру материи, на ее сложность, на ее нервную систему, на ее жизнь. Лишь бы резалось.

– Давай, что ли, покороче. Я спрашивал про Саймона, а не про соусы твоей мамы с папой.

Басс сделал несколько быстрых движений скальпелем над тарелкой, словно заштриховал карандашом невидимый круг. В тарелке не осталось ни одной спагеттины длиннее сантиметра.

– Ну ты карвар… – покачал головой Марек. – Надо же не так, надо ложку взять, а в нее соус, а потом вилкой…

– Угу.

Басс плеснул в тарелку кетчупа и горчицы, взял большую ложку, перемешал и попробовал получившийся суп. Касание губ горячей ложкой вызвало озноб, а проголоченная кашица – не менее странные ощущения в пищеводе и желудке. Басс оглянулся и снова поежился. Все-таки чувствуется, что совсем недавно его латали. Неприятная слабость словно бы ждала, когда организм более активно соприкоснется со средой. Например, пропустит внутрь себя немного смеси из кетчупа и горчицы. Басс отложил ложку.

– Cлушай, Маврик, у тебя нет получше места для разговоров? Твои электронные мясники выпили из меня столько крови… Если меня сдует с этой крыши, я буду лететь аж до Двух Камней.

– Не боись, у меня силовые экраны со всех сторон. Хотя, если хочешь…

Марек оглянулся. В центре крыши, являвшейся и центром пиццерии, располагалась огромная печь. Ее окружал кирпичный загон, декорированный старинными предметами быта и продуктами питания, вроде связок перца и бутылей с маслом. В загоне обитали два повара, которые в этот момент демонстративно бросали всякую требуху на огромный блин из теста, раскатанный прямо на бортике загона. Будущую пиццу окружало легкое облако муки – повара проявляли гиперактивность под заинтересованными взглядами туристов из дальнего угла.

– И правда, пойдем-ка. Есть местечко поуютнее! – Марек вскочил и бодро засеменил к печке. Бассу ничего не оставалось, как двинуться следом.

Повара как раз закончили набрасывать разноцветную ерунду на блин. Один розовощекий амбал в белом колпаке открыл заслонку, другой такой же красавец поднял пиццу на деревянной лопате и изящным движением балетного танцора закинул ее в самый огонь. Туристы зааплодировали: натуральное приготовление еды было одной из главных достопримечательностей ресторана.

Марек обогнул печь и помахал Бассу, торопя его. Они прошли по узкому коридорчику вокруг задней стены печи примерно четверть круга, а затем – метров пять по такому же коридорчику, ведущему в самый центр печи. Уж не в голографическом ли огне они пекут свою пиццу, подумал Басс: по его прикидкам, они с Мареком находились сейчас как раз на месте пекла.

Марек приложил ладонь к одному из кирпичей. Часть стены отъехала. Внутри оказалась ниша с металлическим столом посередине и пылающим адом позади стола. Из стола вылезла механическая рука и сунулась в огонь. И тут же вернулась, бросив на стол знакомую пиццу. Правда, теперь пицца представляла собой знак вечной борьбы Инь и Ян: наполовину обуглена, наполовину сырая. Похожий шаолинь до сих пор висел у Басса дома на двери гигиенной. Притащила его, конечно, Мария. Басс выбил из головы подруги эту очередную сектантскую дурь, но картинку оставил: из нее вышла хорошая мишень для упражнений с иглометом.

– Давай сюда, быстрей! – крикнул Марек и прыгнул под стол, на котором покоилась гастрономическая версия любимого символа всех буддистов.

После секундного замешательства Басс пригнулся и тоже втиснулся под стол, где места было не более чем на двух человек – но только не таких толстых, как Марек. Стена, которая пустила их в нишу, снова закрылась. Отвратительное ощущение, накатившее в следующий миг, сложно было спутать с чем-то другим. Так бывает, только когда летишь.

К счастью, это тут же закончилось. Стена опять отодвинулась, Марек толкнул Басса, и они вылезли из-под стола. Перед ними снова был кирпичный коридорчик, но другого цвета. Басс оглянулся.

Механическая рука, высунувшись из стола, подцепила сыро-обугленную пиццу и бросила ее куда-то вправо. Слева тем временем высунулась другая механическая рука и поставила на стол другую пиццу. Она выглядела и пахла так, что откусить от нее хотелось как минимум дважды. Стена задвинулась, но можно было легко представить, как стол с фальшивой пиццей летит обратно в фальшивую печь, рядом с которой поджидает фальшивый повар.