Шхиян Сергей. Прыжок в прошлое (Бригадир державы - 1)

   - Тебе плохо? - попытался я узнать причину ее необычного состояния.
   - Нет, мне хорошо, - ответила она нарочито равнодушным голосом. - Я вот думаю, не прибрать ли здесь, а то какие-то тряпки набросаны...
   - Какие тряпки? - удивился я.
   Девушка посмотрела мне за спину, я оглянулся и понял, какая я бесчувственная скотина и кретин. Я совершенно забыл про принесенную одежду. Устроить девчонке изощренную пытку смотреть на новую одежду и не дать возможность ее примерить, на это способен только садист или мужчина.
   - Что же ты раньше не сказала, - упрекнул я ее, - у меня эти платья из головы вылетели.
   - Я знаю, - скромно призналась Аля и ехидно докончила: - Ты про свою жену думал.
   Я не стал возвращаться к скользкой теме и принялся раскладывать на кровати добытые туалеты. Аля, всю жизнь прожившая в деревне, ни разу не видела городского платья. Дамы к барину не ездили, а своих крепостных подружек он дворянскими нарядами не баловал. Ее, бедолагу, ни разу в жизни не свозили даже на ярмарку.
   - Посмотри, что я нашел в сундуках, может быть тебе что-нибудь подойдет, - сказал я.
   Аля без церемоний сбросила с себя рубашку и попыталась надеть на себя самое роскошное платье, однако тут же запуталась в хитросплетении застежек и завязок. Я попытался ей помочь, но все время отвлекался на мелькающие в пышной материи женские прелести, чем сердил "барыню".
   Это увлекательное занятие потребовало уйму времени. Наконец, с горем пополам я разобрался в конструкции старинного вечернего туалета и повязал на нем последние ленточки.
   Платье оказалось бальным с глубоким декольте и открытой спиной.
   Внизу оно состояло из десятка нижних юбок, видимо, заменявших кринолин. Последняя, "наружная" юбка была отделана воланчиками, оборочками, фестончиками, розеточками, кружевами и прочими неведомого названия и назначения украшениями. Так что у Али образовалась осиная талия, стянутая шнуровкой, и здоровенная... ну вы понимаете, что я имею в виду - нижняя часть.
   Сказать, что платье хорошо подошло по фигуре, было бы явным преувеличением. Оно было ей узко в груди и коротко. Из-под юбок, значительно выше щиколоток, виднелись босые, в цыпках ноги, чего я постарался не заметить, чтобы не испортить девушке удовольствия. К тому же, наряду требовался большой и серьезный ремонт. Однако такие мелочи пока не смущали счастливую обладательницу. Глаза ее счастливо сияли, голова с совершенно неуместными при таком наряде косами с прямым пробором была гордо закинута.
   Я предложил Але распустить волосы, она, поломавшись, согласилась, и пепельная волна слегка вьющихся волос окутала ее голые плечи. Выглядела "мужичка" просто отпадно. Я представил ее в нашем современном платье, стильной обуви, с высокой прической, открывающей идеальную линию шеи, породистое лицо с огромными глазами... Для модели ей явно не хватило бы роста и костлявости, но модели ведь и нравятся только женщинам и педерастическим кутюрье.
   Теперь, когда "новая" одежда была апробирована, появилась следующая проблема, как дать Алевтине увидеть себя. Я, пристыженный своей недавней черствостью, искренне хотел ей помочь, но в доме не было больших зеркал, и ей оставалось только видеть себя "моими глазами" или идти любоваться на себя в пруду. Однако, Аля обошлась и без зеркала, крутясь и разглядывая себя, сколько позволяла шея.
   В довершении всего случилась еще одна нечаянная радость. Пришедшие убирать со стола дворовые девушки, застав недавнюю изгойку и оборванку в барском в прямом смысле лишились дара речи. Не знаю, что они думали про себя, но глаза у моей подруги сияли от торжества.
   Все эти одевания и связанные с ними волнения совершенно измучили Алевтину. Я видел, что она еле держится на ногах, и уговорил лечь в постель. Действие лекарств на неадаптированный к ним организм было похоже на чудо, но все-таки не настолько, чтобы за один день преодолеть тяжелую болезнь. К моему сожалению, усталость и волнения сморили мою подругу через несколько минут, а я лежал без сна рядом и думал, что раньше был не прав, считая, что женщин приятно только раздевать. Иногда одевать бывает почти так же приятно.
   Глава двенадцатая
   Ночь прошла спокойно. Аля почти не кашляла, и температура не поднималась. Я спал плохо, прислушиваясь к ее дыха нию, и крепко заснул только под утро. Пробудился я довольно поздно от пристального взгляда. Девушка с тревогой смотрела на меня. Я погладил ее по щеке и пожелал доброго утра. Она машинально ответила.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросил я.
   - Хорошо, - ответила она, продолжая напряженно смотреть на меня.
   - Что-нибудь случилось? - встревожился я.
   - Я видела твой сон, и мне стало страшно.
   - И что же ты видела?
   - Не знаю, я не поняла. Какие-то чудовища... Алеша, ты человек?
   - В какой-то мере, - честно признался я, - а что, не похож?
   - Ты совсем другой. Я не знаю, как объяснить... Ты добрый... Я всегда немножко понимала, о чем думают люди, а сейчас совсем хорошо понимаю. Но ты думаешь по-другому, не только про меня, про всех. Ты всех жалеешь. Ты вот боишься, что я понимаю людей, а они могут про меня плохо думать, и мне будет больно... - девушка запуталась и замолчала.
   Мне стало неловко. Я знал, что совсем не такой хороший, как ей кажется. Я вполне эгоистичен и себе на уме. Может быть, не больше других, но и не меньше. Не знаю, что Аля накопала у меня в голове, но было похоже, что она меня сильно идеализирует. Тем горше будет разочарование, когда она узнает меня получше.
   - А что значит "разочарование"? - поинтересовалась все слышащая подруга.
   Я помялся. Объяснять общеизвестные понятия труднее всего.
   - Разочаровать - это... ну, если ты во что-то веришь, а потом окажется, что верила зря, и тебя обманули, и все оказывается не таким хорошим, как тебе казалось.
   - Вот видишь, - улыбнулась Аля, - ты еще меня не разочаровал, а уже боишься. Не за себя, а за меня.
   Я слегка обалдел от такой логики и не нашелся, что ответить. Поэтому замял разговор поцелуем.
   - Так что тебя в моем сне напугало?
   - Там были какие-то страшные большие чудовища, со стеклянными глазами, они неслись...
   - Понятно. То, что ты видела - это машины. Там, откуда я пришел, их очень много. Их делают люди для того, чтобы быстро ездить. Они совсем не опасные, если соблюдать правила дорожного движения, - сострил я. - Ты же телег не боишься?
   - Не боюсь.
   - А мельницу?
   - Тоже скажешь!
   - А теперь представь, что будет, если их увидит человек в первый раз в жизни. Он испугается?
   Аля задумалась, наморщив носик, и засмеялась:
   - Наверно.
   - Вот и тебе страшно, потому что никогда таких вещей раньше не видела. Ты, поди, дальше своей деревни нигде не была?
   - Почему не была, была в самом Санкт-Петербурге.
   - Ишь ты, - удивился я, - когда же ты там успела побывать?
   - Не знаю, я тогда совсем маленькая была, ничего не помню.
   - А откуда знаешь, что была?
   - Люди сказывали, что меня барин оттудова привез.
   - Так, выходит, ты не здешняя?
   - Нет, меня барин с собой привез и Максимову в приемыши отдал. А потом, когда замуж выдавал, в людскую жить отправил.
   Мне наш разговор делался все интереснее.
   - А родственники у тебя какие-нибудь есть?
   - Нет, только Максимовы.
   - А этот Максимов тебе кем приходятся?
   Аля задумалась, потом ответила:
   - Крестным, наверное. Я, как все дети, тятю тятей звала, мамку мамкой. Потом как большая стала, люди сказали, что я приемная.
   - А фамилия у тебя девичья какая?
   - Знамо, Максимова. Так токо в деревне-то по фамилии не кличут, а все больше по имени.
   Мы вернулись к тому, с чего начали. Похоже, что с происхождением Алевтины оказалось не все просто. Зачем было помещику везти маленькую девочку из Петербурга, а потом отдавать приемышем в крестьянскую семью?
   Если она крепостная, то должна быть где-то записана... Как это называлось у Гоголя в "Мертвых душах"? В "ревизские сказки".
   Если Аля внебрачная дочь - то причем здесь крестьяне?
   Обычно помещики давали своим внебрачным детям какую-нибудь непонятную фамилию, вроде Герцена или Фета и воспитывали их в благородном духе.
   - А покойный барин тобой интересовался, отличал как-нибудь?
   - Не знаю, он к нам в деревню редко ходил. Я его издали видела, когда он на охоту или в гости через деревню ездил, а вот тятю отличал, кажон год рубль давал.
   - А с отцом твоим можно встретиться?
   - Так он второй год как помер.
   - Ты не знаешь, барин в деревню только с тобой приехал, или с вами был еще кто-нибудь?
   - Камельдинер был при нем, Михеич, только он тоже помер, когда я еще малая была, и жена его тетка Пелагия.
   - Это которая ключница? Пелагия Ниловна?
   - Она самая.
   "Ну, эту-то бабенцию я быстро разговорю", - подумал я.
   - Тихон! - позвал я. Никто не отозвался.
   - Я за ним сбегаю, - подхватилась с места Аля.
   - Тебе пока бегать не стоит, поправься сначала.
   - Тогда надо из окна во дворе кому наказать, ему и скажут, - нашла выход из положения Аля. Она окликнула игравшего во дворе мальчонку и ему велела разыскать Тихона. Хмурый, похмельный слуга возник минут через десять, когда у меня начало кончаться терпение. Повторялся сценарий вчерашнего дня.
   - Быстро умываться и завтракать, - грозным голосом приказал я. - К завтраку принесешь из буфета бутылку мальвазии и покличешь Пелагию.
   Упоминание о вине оживило душу моего Планше, а втихую от Али показанные рожки предали ему необходимое ускорение. Тишку как ветром сдуло.
   "Умывальные принадлежности" были доставлены без промедления, и я приступил к утреннему туалету. Удалить Алевтину, от греха подальше, я не мог, да и следовало начинать приучать ее к моим "странностям".
   Реакция на мои манипуляции у нее была примерно такая же, как и у Антона Ивановича, только с переменой акцентов. Если его больше заинтересовало бритье, то Алю, соответственно, чистка зубов. Пришлось объяснять, для чего это делается.
   - А мне можно попробовать?
   Запасной зубной щетки у меня не было, пришлось отдать свою. Девушка долго, с душой, драила зубы и с сожалением, по моему настоянию, прополоскала рот.
   - Ишь, скус-то какой! - похвалила она пасту "Блендамет". Тяга к экспериментам так затянула Алю. что мне пришлось поделиться с ней не только зубной щеткой, но и мылом, и, уже совершенно не по делу, пеной для бритья. Мои скромные предметы гигиены произвели на Алевтину большое впечатление. Она попеременно все нюхала, пробовала на вкус и делилась со мной радостью первооткрывателя. В конце концов пришлось их отобрать, чтобы приступить к завтраку.
   Вместе с блюдами в нашу комнату была доставлена и милейшая Пелагия.
   Добрая женщина долго чинилась, отказываясь сесть за стол с "барином".
   В конце концов, уступив уговорам, начала ломаться, не соглашаясь принять на свою пышную грудь первый стакан сладостной мальвазии.
   Дальше, впрочем, дело пошло быстрее и без задержек. Тем более что верный Тихон, чтобы зря не бегать, принес из буфета не одну, а две бутылки вина и емкость для себя.
   Так что день у нас начинался празднично.
   Пить с утра сладкое вино было противно. Однако на что не пойдешь ради святого дела? Тихона, после приличной порции, я отправил в коридор. Але, чтобы не спаивать малолетних, давал вина только пригубить и основное внимание сосредоточил на Пелагее Ниловне.
   После второго лафитника ключница развеселилась, а после третьего наша дружба переросла во взаимную привязанность.
   - Слыхал я, матушка, что ты вдовеешь.
   - Вдовею, сударик, который уж год вдовею, - сообщила женщина не без игривости в голосе.
   - Тяжко, поди, одной?
   - И не то слово, очень тяжко. А какой золотой человек был мой Иван Михеич, таких уж нынче и не сыскать.
   Мы пригорюнились и вином помянули покойного.
   - А слышал я, что ты, Пелагия Ниловна, с покойным барином сюда приехала?
   - С ним, кормильцем нашим. Мы с Михеичем ихние холопы, опосля ихнего батюшки Африкан Савича в наследство им достались. Мы, милый сударик, не деревенские какие, мы не простого звания, мы и в Москве и Санкт-Петербурге живали. С нами не шути! А уж каков человек золотой был барин-то покойный, Леопольд Африканыч!
   Мы опять дружно пригорюнились и помянули лафитниками покойного барина.
   - А не знаешь ли ты, Пелагия Ниловна, как и когда к твоему барину Алевтинка попала? - как бы невзначай, спросил я. Знатная холопка зыркнула на Алю хитрым, тревожным взглядом и уставилась на меня умильно честными глазами.
   - Запамятовала, батюшка, как есть запамятовала. Да сам посуди, сколько годов-то прошло.
   - Правильно, что запамятовала, - похвалил я старуху. - Барин наказал запамятовать, ты и запамятовала.
   - И то, - подтвердила она, - мы барскую волю завсегда чтим.
   - Зачем же сейчас созналась, что врала? - удивленно спросил я.
   Пелагия Ниловна, поняв, что проговорилась, конфузливо заулыбалась, прикрывая кончиками платка щербатый рот.
   - Ты не трусь, - успокоил я ключницу. - Барин-то помер, теперь значит, и обета нет. А нам с Антоном Ивановичем для государственной надобности в подробности все изложи.
   - Так он, покойник-то, Леопольд Африканыч, никому не велел сказывать.
   - Да, поди, сама ничего толком не знаешь, - сказал я с театральной пренебрежительностью и разлил вино по лафитникам.
   - Знаю, да не всякому скажу, - упрямо проговорила ключница и выпила, не дожидаясь меня.
   - А, спорим, не знаешь!
   - Спорим!
   - Вот я говорить буду, а ты подтверждай, коли знаешь.
   - Говори!
   - Девчонку твоему барину привез толстый барин в статском платье.
   - А вот и врешь, все наоборот.
   - Это я тебя проверяю, привез военный, но некрасивый.
   - Это он-то некрасивый?! Да таких красавцев свет не видывал.
   - А что Алевтинка в господское платье одета была, тоже вру?
   - А где то платье? Где? - зачастила ключница, с ужасом глядя на меня.
   Где оно теперь, было бы понятно даже дураку.
   - У тебя в сундуке.
   Пелагия Ниловна мрачно посмотрела на меня, налила себе одной, выпила и утерла рот ладонью.
   - Ты, барин, если сам все знаешь, зачем спрашиваешь?
   - Честность твою проверяю. Если врать будешь, значит, нет в тебе честности. Как тогда тебе Антон Иванович сможет ключи доверить? Враз сошлет в птичницы, да еще выпороть велит.
   Пелагия Ниловна не на шутку испугалась.
   - За что ты меня, барин, без вины казнишь. Мы свой долг знаем. Все как на духу расскажу.
   - Давай рассказывай.
   - Военный ее, Алевтинку эту, привез на красивой карете.
   - Это ты уже говорила. Мундир на нем какой был?
   - Оченно богатый, весь золотом шитый, а позади на портках ключ золотой висел.
   Мне делалось все интереснее. Про золотой ключ "на заднице" я слышал, дед часто рассказывал, что один из моих прадедов был камергером, и родственники постоянно подтрунивали над его формой.
   Аля, не вмешиваясь в разговор, напряженно смотрела на ключницу, как будто что-то вспоминая.
   - А медальон где? - спросил я строго, вспомнив, что в старинных романах обязательно фигурировал медальон.
   - Ничего такого не знаю, ничего такого не ведаю, - запричитала жадная тетка, - Все, что, было, отдам, мне чужого не надо. Я чтоб чужую былинку...
   Я не стал слушать и отослал ее за вещами. Ключница поспешно удалилась, и мы с Алей остались вдвоем.
   - Ты все поняла? Аля кивнула.
   - Старуха что-нибудь скрыла?
   - Того военного звали Комелкер.
   - Может быть камергер?
   - Точно, камергер.
   Тетка Пелагия его разговор с барином подслушала. Камергер этот обещал, если про меня никто не узнает, вотчину барину дать.
   - Это и я уже знаю. Имени его она не помнит?
   - Так я же сказала, камергер.
   - Это не имя, это должность, ну, вроде как пристав. Имя нужно знать.
   - Имени не вспоминала.
   - А из вещей ничего не утаила?
   - Колечко с зумрудом.
   - Изумрудом, - поправил я.
   - Да, точно, кольцо с зумрудом и крестик. Они на дне сундука запрятаны, в старом сарафане.
   Я подумал, что Аля, скорее всего, внебрачный ребенок какой-нибудь аристократки, и отыскивать ее родителей будет и сложно, и незачем.
   - Значит, я байструк? - побледнев, спросила она.
   - Что значит "байструк"? Может, ты царская дочь.
   - Теперь ты меня презирать будешь, - неизвестно к чему сказала девушка, и у нее на глаза навернулись слезы.
   - Ты можешь объяснить, в чем дело? - возмутился я.
   - Я же говорила, что ты не человек, а ты спорил.
   - Причем здесь я?
   - Меня все должны презирать, а ты об этом даже не думаешь.
   Я хотел было ее поцеловать, но в этот момент вернулась ключница с детскими вещами. Мы развязали узелок и рассмотрели Алино приданное. Все детские вещицы были в очень хорошем состоянии. Больше всего мне понравилось шелковое платьице, отделанное кружевами ручной работы.
   Я осмотрел все вещи, рассчитывая найти какие-нибудь метки. Однако ничего похожего мне не попалось. Пелагия Ниловна приняла живейшее участие в моих изысканиях и чувствовала себя героем и жертвой бескорыстия. Я помешал ей парить в империях и велел принести крестик.
   - Какой крестик? - удивилась она, с повышенной честностью глядя мне в глаза
   - Тот, который лежит в сундуке, завернутый в сарафан.
   - А так это ты про барышнин крестик, - обрадовано воскликнула она. - А я-то, дура, и не поняла.
   - И кольцо с камушком не забудь, - напомнил я. Бедная женщина дикими глазами посмотрела мимо меня, перекрестилась и бросилась бегом исполнять приказание. Аля рассмеялась.
   - Видишь, как рождаются сказки? - спросил я. Мы с волнением ждали возвращения ключницы, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Пелагия Ниловна довольно долго отсутствовала, видимо, переживая очередной удар судьбы. Наконец, она вернулась.
   - Вот, барин, барышнины вещи, - сказала она совершенно трезвым голосом и положила передо мной на стол золотое кольцо с огромным изумрудом и резной крестик с инкрустированным эмалями Спасителем. Обе вещицы, без сомнения, были музейного уровня. Крест был непривычно удлинен и показался мне скорее католическим, чем православным.
   Впрочем, я в таких вещах совсем не разбираюсь.
   Аля сразу завладела кольцом, а я поднес крестик к окну и попытался его исследовать на предмет происхождения.
   Работа ювелира была слишком тонка для моего зрения. Разобрать без лупы детали отделки оказалось невозможно.
   С обратной стороны креста была выгравирована какая-то подпись. Мы с Алей поменялись изделиями. Кольцо было невероятно сложного плетения из червонного и зеленого золота с красивым изумрудом. Такие вещи не могли не иметь своей истории, и это вселяло надежду отследить владельцев.
   У Али появлялся реальный шанс разыскать своих родственников.
   Пока мы занимались украшениями, честная ключница тихо, по-английски покинула нас.
   - Судя по этим вещам, ты из богатой семьи. Выходит, ты не крестьянка, а дворянка. Обратила внимание, как Пелагия тебя сразу начала "барышней" именовать?
   - Но я же мужняя жена, значит, солдатка, - грустно сказала новоявленная барышня.
   Я вспомнил, что, действительно, Аля, как замужняя женщина, попадала под юридический казус. В России социальное состояние женщин признавалось по состоянию мужа. Выходит, Леопольд Африканович, уходя из жизни, сделал ей последнюю подляну, выдав замуж за крепостного.
   Я вспомнил оперетту "Холопка", как раз из времен Павла Петровича. Там, если кто не помнит, актриса вышлa замуж за побочного сына князя, оказавшегося по документам крепостным, и сама стала крепостной.
   Кем является теперь Аля, я не знал. Формально же она вдова солдата. Сохраняет ли она крепостную зависимость от помещика, было неясно.
   "А если я на ней женюсь"... - опрометчиво подумал я. Алевтина так и стрельнула в меня глазами.
   Больше думать на эту тему в ее присутствии я не решился. Я знаю ее третий день, она, возможно, черт-те какая моя прабабка, а я размышляю о женитьбе! Такой прыти я от себя никак не ожидал. Аля, видимо, тоже. Разумеется, от меня. Во всяком случае, она тут же прекратила разговор и принялась сосредоточено рассматривать свои детские вещи.
   Глава тринадцатая
   Чтобы заполнить неловкую паузу, я позвал Тихона: - Пойди узнай, приезжий барин уезжать не собирается?
   - Томилинский, что ли? - уточнил он.
   - У нас что, много гостей?
   - Нет, они одни.
   - Вот про него и узнай.
   Тихон ушел и через минуту вернулся.
   - Нет, не собираются.
   - А не сказывали, долго он еще здесь пробудет?
   - Вестимо, долго, он помирать собирается. Как, значит, помрет, тогда и уедут. А пока за попом послали.
   - А твой барин где?
   - Они в залах попа ждут.
   Я надел поверх своей одежды парчовый халат Леопольда Африкановича, его же турецкую феску с кисточкой и отправился искать предка.
   За большим столом в одиночестве сидел в дымину пьяный Антон Иванович и, подперев щеку ладонью, всхлипывал.
   - Антон Иванович, что случилось?
   - Да вот, Иван Иванович занедужил, скоро отойдет. Боюсь, и попа не дождется.
   - Как "отойдет", он еще вчера здоров был.
   - Вчера был, а нынче, помрет. Все мы под Богом ходим.
   - А где он?
   - Там, - он неопределенно указал пальцем вглубь дома. - Тишка, отведи барина к Иван Иванычу, царство ему небесное!
   Тихон повел меня в гостевую комнату, где "отходил" Петухов. Она была похожа на мою комнату, с тем же минимумом мебели и огромной кроватью.
   На этом смертном одре лежал очень тучный человек с посиневшим лицом и хрипел. Окна в комнате, несмотря на жаркую погоду, были закрыты, и в ней стоял тяжелый запах водочного перегара и нездорового кишечника.
   Первым делом я распахнул окно, а потом подошел к больному. Он был весь в поту и задыхался. Я начал проверять пульс. У него была ярко выраженная тахикардия и, вероятно, очень высокое давление.
   Кроме этого, и здесь я не ошибся в диагнозе, присутствовало обжорство и злоупотребление спиртным. Ему грозил, как говорили в старину, апоплексический удар или, как говорят теперь, гипертонический криз.
   Спасать обжору нужно было в пожарном порядке. Я раздал приказания слугам и взялся за лечение. Больной, напуганный удушьем, болями, а, возможно, присутствием невесть откуда взявшегося турецкого доктора в феске, беспрекословно подчинялся всем моим варварским предписаниям.
   Я вполне обошелся без магнезии и корвалола. Думаю, что не много найдется любителей испытать на себе такой метод лечения, поэтому опускаю все подробности.
   Главное, что через час живой и счастливый помещик Петухов спал сном младенца, а я пошел на речку смывать с себя запахи его тленной плоти.
   Вернувшись в дом, я застал Антона Ивановича в компании с местным священником, празднующих воскресение мертвого Лазаря.
   Батюшка, отец Евлампий, добродушного вида румяный старичок, благословил меня за свершение богоугодного дела избавления от немощи раба божьего Ивана.
   Осенив меня крестным знамением, он протянул маленькую, сухонькую ручку, которую я, на всякий случай, символически поцеловал. Вроде сделал я все это как положено, и никакой неловкости не возникло. Со стороны это, вероятно, выглядело забавно, как обращение язычника, учитывая мой парчовый халат и феску, но никто не вникал в подобные мелочи: предок по причине усилившегося опьянения, отец Евлампий по старости и непривычке к гвардейским темпам пития Антона Ивановича.
   Посидев с ними несколько минут и осознав, что догнать собутыльников уже не смогу, я извинился и отправился навещать болящих, из коих выбрал, естественно, Алевтину.
   В мое отсутствие она не теряла времени даром и взялась ремонтировать и подгонять по фигуре бальное платье из сундука. Я очень удивился ее прыти: вчера она не знала толком даже, как его надеть.
   Невзирая на все треволнения, чувствовала Аля себя вполне сносно. Хрипы в легких почти исчезли, и ни о какой высокой температуре не было и речи. Вольный воздух, деревенская пища и восприимчивость к лекарствам поставили ее на ноги за два дня.
   Однако веселости выздоровление ей не прибавило. Была она еще грустная и бледная. Я попытался ее развеселить, но добился только нескольких вымученных улыбок. Пришлось искать причину ее подавленного состояния. Все оказалось просто и на поверхности.
   Дело оказалась в даре старухи Ульяны. Как я и предполагал, способность проникать в чужие мысли давала его обладателю не только преимущества, но и грозила душевными травмами. Теперь Але пришлось напрямую столкнуться с людским лицемерием, причем безо всякой моральной подготовки.
   Оставшись одна, Алевтина надумала заняться ремонтом платья и пошла в девичью за своими портняжными причиндалами. Товарки встретили ее ласково и льстиво. Естественно, все в доме были в курсе того, что происходит, и ни у кого не было желания ссориться с "фавориткой" барского родича, да еще, как выяснилось сегодня утром, связанного с "нечистым". А так как действие равно противодействию, то чем больше ей льстили в глаза, тем хуже о ней думали.
   Что бы хоть как-то успокоить мою наивную простушку, мне пришлось прочитать ей целую лекцию о классовых и межличностных отношениях. Апеллируя к ее добросердечию и чувству справедливости, я попытался объяснить, какие эмоции должны испытывать люди к человеку, незаслуженно, по их мнению, возвышенному из рабского состояния, в котором сами они остаются.
   Мои разъяснения, кажется, заронили в простую душу первые революционные семена социальной справедливости. Как бы то ни было, Аля немного успокоилась и по-христиански простила грязные мысли своим тайным недоброжелателям.
   Оставив ее осмысливать новую информацию, я вернулся в мужскую компанию.
   Добрые самаритяне клевали носами и перебрасывались вялыми репликами. Мое появление и приближение обеденного времени немного их взбодрило. Отец Евлампий принялся рассказывать, когда и что он съел вкусного за последнее время. Язык его был довольно своеобразен, какая-то малопонятная для меня смесь русского и церковнославянского. Антон Иванович внимательно слушал священника, отпуская несуразные реплики.