Шхиян Сергей. Прыжок в прошлое (Бригадир державы - 1)

   - Понятно, - убитым голосом ответил хозяин.
   - Так что с этим Семеном?
   - А что с ним, с ним ничего. Пустой малый и лодырь. Напился надысь пьяный, буянить начал, я и велел его в шею... Видать, ваша правда, барин, как я его прогнал, Дуня-то и занедужила. Вернуть-то можно, токмо зачем мне такой зять?
   - А вы по-умному сделайте, все, может, и обойдется. Главное - девочку спасти. Это в натуре человеческой: чем больше препятствия, тем сильнее хочется. Так зачем препятствовать? Дуня у вас девушка разумная?
   - Зело разумна, даже грамоту знает, Писание читать может!
   - Вот и хорошо, приблизьте этого парня, приласкайте, пусть себя покажет. Если случайно споткнулся, а парень неплохой, Бог им в помощь, и любовь. А если дурак и пьяница - выставляйте его так, чтобы она поняла. Только не давите, помните, что Дуня - ваша дочь, и характер у нее может быть тоже ваш.
   - Как мой? Она же девка и должна в послушании...
   - Это все ерунда: девка, парень... От пола характер не зависит. Помните, в Писании сказано: "Запретный плод сладок"?
   - Так-то оно так, только боязно...
   - Фрол Исаевич, Дуня ваша дочь, и вам решать. Я вам чуда не обещал. Все зависит от вас. Попробуйте не по-домостроевски рассуждать. Дуня Семена хорошо знает?
   - Откудова?! Видятся по воскресеньям за столом, ну, еще когда в церковь ходят.
   - Видите, она его толком не знает, а влюбилась, потому что пора пришла. Кто чуть боле понравился, в того и влюбилась. Так пусть узнает, еще сто раз разлюбит, если вы конечно, ее не раззадорите.
   Фрол Исаевич накрепко задумался. Потом махнул рукой:
   - Видать, твоя правда, ваше благородие, сделаю, как велишь.
   - А пока, - продолжил я наставления, - прикажи сварить курицу, для бульона.
   - Для чего?
   - Что для чего?
   - Курицу, ты сказал, для чего-то сварить.
   - Для бу... ну, для навара. Вина красного сладкого велите купить. Сахар, мед у вас есть?
   - Мед есть.
   - Меду с водой и витамины.
   - Чего?
   - Сока из ягод надавить надо много, и пусть еду и питье ей Семен подаст. Вы любите чудеса, вот вам чудо и будет.
   Дальнейшие события проходили по моему сценарию. Пока готовили рекомендованную мной диету, пришел Семен, скуластый улыбчивый парень. Красавцем я бы его не назвал. Был он довольно низкоросл, с кривоватыми ногами, но кудряв, в нем чувствовался шарм артистической натуры, и женщинам он должен был нравиться.
   Больная довольно быстро ожила, поела и заснула. Мы оставили с ней мать и, поужинав, отправились спать.
   Поселили нас порознь, меня в гостевой комнате, а Алю на хозяйской половине.
   Я уже как-то стал привыкать чувствовать ее под боком, но протестовать не стал, подчиняясь крестьянским приличиям. За то и был награжден: впервые как следует выспался.
   Проснулся я рано, от беготни чьих-то босых ног по скрипучим полам. Дуня хорошо проспала ночь, плотно позавтракала и потребовала принести ей зеркальце.
   Лечить мне ее было уже не от чего, и я попросил прислать ко мне Алю. Вместе с ней пришла хозяйка с рукомойником и мальчик с деревянной помойной лоханью.
   Таких рукомойников я никогда не видел. Выполнен он был в виде стилизованного керамического барана на коротких ножках-подставках. Вода в него наливалась через дыру в спине, а выливалась через рот. Пользоваться им можно было и без посторонней помощи.
   После туалета сюда же, в комнату, принесли завтрак. Еда в доме Котомкина выгодно отличалась от "барской", приготовленной ленивой дворней.
   День был постный, поэтому мяса и молока на столе не было. Нам принесли блюдо с жареной рыбой, щуку холодного копчения, рыбный пирог и пирог с малиной. Из напитков хлебный квас, малиновый морс с медом и кислую клюквенную воду. Да, забыл еще сказать про прекрасный подовый хлеб. Такого обилия еды хватило бы на хороший обед. Не осилив и четвертой части из того, что было предложено, мы помыли жирные руки щелоковой водой, так как вилок и салфеток у хозяев в заводе не было. Пищу приходилось брать руками.
   Делать было решительно нечего, и мы навестили больную. Дуне оказалось значительно лучше. Пульс наполнился, и на щеках появился легкий румянец.
   Выяснив у хозяйки, какими продуктами они располагают, я прописал девушке наваристую уху из севрюги, черную икру и, невзирая на постный день, куриный "отвар" и мясо.
   Поблизости от девичьей светелки сшивался ее возлюбленный, как мне показалось, не очень понимающий, что, собственно, происходит, и почему хозяин внезапно сменил гнев на милость. Свиданий наедине домостроевский родитель не допускал, поэтому молодые не имели возможности объясниться.
   По-моему, Фома Исаевич был немного разочарован прозаичностью лечения.
   Как истинно народный человек, он предпочел бы загадочный антураж, в крайнем случае, чудо. Однако в этом помочь я ничем ему не мог.
   - Ну, значит, ваше благородие, спасибо тебе, - между тем говорил он, утешил старика. Я отслужу, благодетель ты наш...
   Отслуживать он начал сразу же, "не отходя от кассы". Нас с Алей (ее новую одежду мы обговорили еще по пути из имения) обмерили и начали морочить голову портняжными вопросами.
   Я сразу же отказался от решения нерешаемых проблем, повторив, что полностью доверяю хозяйскому вкусу, зато Алевтина (откуда что взялось) с огромным энтузиазмом включилась в нудный процесс. Я сидел поблизости, не вникая в суть разговора, и алкал, можно сказать, плоти. Аля вполне оправилась, порозовела и похорошела, я был отдохнувший и, как солдат из анекдота, думал только об одном.
   Когда наконец переговоры окончились, и мы остались вдвоем, я тут же начал приставать к девушке. Аля, смущаясь незнакомой обстановкой, отбивалась. Впрочем, только-только наши игрища начали делаться интересными и захватывающими, как возникла хозяйка узнать, чего мы хотим на обед.
   Меня уже начинали доставать препятствия, все время возникающие в развитии наших с Алей отношениях. Сначала болезнь, потом чужой дом и то, что все время кто-то не вовремя приходит.
   Избавившись от хозяйки, я сел на лавку у окна, с грустью размышляя о превратностях судьбы, всегда мешающих влюбленным побыть вдвоем. Аля, добрая душа, уловив мое настроение, подошла и прижала мою голову к груди.
   Я обнял ее и притянул к себе. От ее сарафана пахло летом и сеном. Под тканью ощущалась нежная женская плоть. Меня начало засасывать...
   Естественно, что тут же постучались в дверь. Аля, расцепив мои объятия, отпрянула.
   - Войдите! - сказал я с досадой в голосе. Вошел очередной Ванька Жуков с обливным горшком.
   - Хозяйка прислала, - сообщил он, с любопытством тараща на меня глаза.
   - Поставь на стол.
   Мальчишка поставил горшок и удалился. Мы с Алей посмотрели друг на друга и рассмеялись.
   - Ты сегодня спишь здесь, - решительно сказал я.
   Девушка посмотрела на меня полночными глазами и загадочно улыбнулась.
   - Послушай, - сказал я, - давай займемся чем-нибудь полезным, а то я чувствую, что от безделья у меня крыша поедет. Ты хочешь, чтобы у меня поехала крыша?
   - А какая у тебя крыша, Алешенька?
   - Крыша у меня с чердаком, где много всякого хлама.
   Аля, конечно, ничего не поняла, но расспрашивать постеснялась.
   - Почитать бы чего, - с тоской сказал я, - только где здесь книг найдешь... Ты читать, кстати, умеешь?
   - Не умею, - без смущения ответила Аля, - читать Писание только попы умеют.
   - Хочешь, научу? - предложил я.
   - С тобой я все хочу, Алешенька.
   Ответ получился очень двусмысленный и многозначительный, но я предпочел не заводиться. А то непременно кто-нибудь постучит в дверь.
   - Если раздобуду бумагу и чернила, прямо сейчас и начнем, - обрадовался я хоть какому-нибудь занятию.
   Я напялил на себя знаменитый парчовый халат и пошел разыскивать Котомкина. В доме мне никто не встретился, и я вышел во двор.
   Перед крыльцом бродили куры.
   В глубину подворья с ведрами на коромысле шла белобрысая девка.
   Я окликнул ее и спросил, где мне найти хозяина. Она поклонилась и, с любопытством поглядывая на меня, пошла показывать мастерскую.
   У меня начало возникать чувство, что я здесь делаюсь нежелательно популярной личностью. Что-то все, кого я ни встречу, глядят на меня во все глаза.
   Мастерская находилась в довольно большом бревенчатом строении. Девка, опустив на землю свои ведра, побежала звать хозяина, а я остался ждать снаружи. Через минуту из мастерской поспешно вышел Фрол Исаевич, надевая на ходу сюртук.
   - Не изволите ли зайти, ваше благородие, - предложил он.
   - Охотно, - ответил я.
   Мы вместе вошли в мастерскую. В большой комнате с низким потолком за одним очень длинным столом сидели люди перед кучками материй и работали, не поднимая голов. Воздух был тяжеловат от запаха красок и плохого проветривания.
   - Изволите любопытствовать, - поинтересовался Котомкин, - или по делу во мне нужда?
   - Вообще-то, по делу, но сначала, если вы не против, осмотрюсь.
   - Как прикажете, - сказал портной.
   Он отошел от меня, чтобы не мешать, снял сюртук и, взяв в руку большие ножницы, направился к отдельному закройному столу с лежащей на ней материей.
   Мне было интересно, как он кроит без лекал и выкроек. В детстве я часто наблюдал, как шьет моя бабушка, и помнил, что у нее были целые рулоны выкроек, вырезанных из старых газет.
   Она прикалывала их булавками к материи, а потом обводила мелками линии раскроя. Котомкин кроил почти на глаз. Он сверялся с записью сделанной на дощечке и наносил мелом точки на материал. Окончив разметку, он пощелкал ножницами и лихо раскромсал материю на детали.
   - Где вы так научились кроить? - спросил я его, когда он освободился.
   - У мастера Федора Федоровича Коха. Был отдан ему в ученики управляющим имением и пятнадцать лет был у него подмастерьем. А как имение пожаловали вашему родичу, так я упросил отпустить меня на оброк и открыл свое дело.
   - Кох немец? - поинтересовался я.
   - Так точно-с, из немцев. Первейший был мастер, мне еще далеко до него.
   Похоже, что из неметчины приезжали к нам не только шарлатаны вроде вчерашнего эскулапа. Фрол Исаевич, вспомнив учителя, едва не прослезился и принялся превозносить его замечательные таланты и душевные качества.
   Выслушав несколько историй о Кохе, я изложил причину, по которой, собственно, и побеспокоил хозяина. Оказалось, что в доме бумага есть, но только гербовая, на которой пишут прошения. А грифельной, или как ее называл Котомкин "аспидной" доски, на которой пишут школяры, за ненадобностью не имеют.
   Однако, меня уже обуял зуд учительства, я не захотел ждать пока найдут писчую бумагу или грифельную доску, и придумал, как обойтись имеющимися средствами. По моей просьбе, подмастерья отыскали гладкую доску. Я позаимствовал в мастерской кусок мела и отправился к Але, на ходу изобретая методику, по которой буду обучать ее грамоте.
   Как меня учили читать, я, за давностью лет, позабыл. Из букваря помнилась одна ключевая фраза "Маша мыла раму". Как называли буквы в старину, я помнил, правда, не все, а штук пять-шесть. Пришлось придумывать предметы, начинающиеся с нужных букв. Навскидку у меня ничего не получилось. Вряд ли Аля имела представление, что такое апельсин, абрикос или арбуз, как и я не представлял, чем армяк отличается от поддевки. В конце концов, подбирая слова на букву "А" я остановился на "амбаре", хотя чем амбар отличается от риги или сарая, я решил предоставить разбираться самой ученице. Дальше пошло чуть легче "Б" - баран, "В" - ворота, "Г" - грабли.
   Алевтина с нетерпением ждала начала урока. Я не стал испытывать ее терпение и набивать себе цену, сразу же приступил к обучению.
   Теоретическую часть о том, что слова состоят из звуков, звуки складываются в слоги, она прослушала, вытаращив глаза и от усердия мысли прикусывая губу. Дальше началось непосредственное изучение и запоминание букв.
   Я написал их мелом на доске, снабдил примитивными рисунками, объяснил, чем буквы отличаются в начертании и как произносятся, после чего велел их запомнить. Аля с полчаса рассматривала доску, но при проверке оказалось, что ничего не усвоила. Я заподозрил, что или она тупая ученица, или я фиговый учитель.
   - Алечка, - сказал я спокойным голосом, - грамота очень простая и нужная вещь. Ее свободно осваивают совсем маленькие дети. Если ты постараешься, то научишься быстро читать и писать. Представляешь, ты сама сможешь читать Писание, житие Святых. - "А если повезет, то и Александру Маринину", - добавил я про себя. - Ты будешь не хуже дворян и уж точно лучше неграмотного отца Евлампия.
   От ахинеи, что я нес, меня поташнивало, но Аля прониклась и начала смотреть на учебу как на труд, а не развлечение.
   Я начал все сначала, и дело чуть стронулось с мертвой точки. В разгар занятия в комнату вошла хозяйка накрывать стол к обеду и застала Алю в тот момент, когда она пыталась перерисовать букву "А". На хозяйку Алина образованность произвела такое сильное впечатление, что она с минуту стояла с открытым ртом, а потом начала перед ней жутко заискивать. У бедной девушки тут же началась мания величия и произошла переоценка ценностей. Ведь благодаря грамоте богатая горожанка стала смотреть на нее, нищую сироту, снизу вверх!
   - Буду учиться, пока не научусь, - нагло заявила новоявленная "барышня-крестьянка", как только хозяйка вышла из комнаты.
   - Будешь, - согласился я, - как только пообедаем. Удивительное дело, непомерно обильный завтрак уже рассосался в желудке без следа. Мне было любопытно, чем нас порадует обед. Радость, конечно, случилась, но не чрезмерная. Все-таки людям еще предстояло трудиться до вечера, потому обед оказался до обидного скромным. Нам подали постные щи, пирог с красной рыбой, назывался он "с визигой", налимью уху с грибным пирогом и на сладкое "пирог с вареньем". Из каких ягод это варенье, и как оно делается, я так и не узнал, на это резервов моего желудка не хватило.
   Напитки были представлены водкой, домашним пивом, посредственного качества полусладким вином "романея" и неизменным квасом.
   Было понятно, что хозяева не хотят ударить в грязь лицом перед "знатным" гостем и шикуют на грани возможного. Я решил при первой возможности тактично умерить их хлебосольство, а пока предался греху чревоугодия. Вся еда была совершенно экзотична для меня и необыкновенно вкусна.
   У Али после выздоровления взыграл молодой, волчий аппетит, да и, правду говоря, большинства блюд она никогда не пробовала ни в доме приемных родителей, ни в людской.
   С трудом дождавшись, когда уберут со стола, я прилег на полати вздремнуть после обеда. В голове все плыло, веки сами собой смыкались, самое время было нагулять во сне немного "осанистости". Однако уснуть мне не удалось.
   - Гриб - "ги"? Дым - "ды"? - каждые полминуты выпытывала у меня честолюбивая подруга.
   - Амбар - "о"?
   - А.
   - А?
   - Да, "а". Ты отдохнуть не хочешь? - с надеждой спрашивал я.
   - Ворота - "вэ"?..
   В конце концов, я не выдержал и сбежал из комнаты под предлогом, что мне нужно переговорить с Котомкиным. Он, счастливец, спокойно отдыхал после обеда.
   Я встретил его жену, носившуюся из конца в конец дома по каким-то своим делам.
   Не отчетливо помня ее имя, я пробормотал что-то невразумительное вроде "Маривана":
   - Нельзя ли вечером где-нибудь помыться? - полюбопытствовал я.
   - Можно, - с непонятной для меня гордостью ответила она, - мы не нищие какие, в свою баню ходим, а не в общую. К вечеру истопят.
   - Спасибо, - поблагодарил я ее, - еще нельзя ли, чтобы к ужину подали просто хлеба и чая.
   - Можно, - легко согласилась хозяйка и убежала по своим делам, оставив меня в сомнении, правильно ли она поняла мою просьбу. Или ужин будет само собой, а хлеб с чаем отдельно.
   Весь дом, кроме хозяйки, отдыхал, и, чтобы никого ни беспокоить, я вынужден был вернуться к себе.
   - Проверяй! - распорядилась Аля, едва завидев меня.
   Я отобрал у нее доску, стер с нее тряпкой рисунки, а буквы поменял местами.
   Она немного затруднилась, но потом собралась и правильно назвала аж восемь букв.
   - Молодец, - совершенно искренне похвалил я. Аля от удовольствия просияла.
   - Только не пойму, - задумчиво сказала она, - зачем мне все время читать про амбар и ворота.
   Я вздохнул и начал все с начала. В конце концов, я догадался научить Алю тянуть звуки, и мы прочитали несколько слогов. Дело пошло на лад. Продолбив два часа одно и то же, я опять сбежал от прилежной ученицы и сходил навестить Дуню. Без медицинской помощи она быстро поправлялась. Возможно, большой терапевтический эффект оказали любовь и усиленное питание. Со слов матери я узнал об одной довольно забавной закономерности. После моих посещений девушка начинала чувствовать себя гораздо бодрее. Я сначала не обратил на рассказы хозяйки внимания, воспринимая их как обычный комплимент, но потом и сам заметил, что в моем присутствии у Дуни на щеках появлялся румянец, и глаза начинали блестеть.
   Считать, что я ей понравился, и ее волнует мое присутствие, у меня не было никаких причин: ее роман с Семеном был в начальной стадии, и другие мужчины для нее не существовали. Оставалось одно - я сам оказываю на нее "оздоровительное" воздействие. "Может быть, у меня прорезался талант экстрасенса", - подумал я и тут же забыл об этом.
   ... Дуня застеснялась моего появления без сопровождения матушки и до глаз натянула на себя одеяло. Я не стал ее смущать и, справившись о самочувствии, пошел бродить по усадьбе.
   Дом у портного был одноэтажный, но на высоком цоколе, называемом "подклеть". В подклети располагались службы и кладовые. Фасадом он выходил во внутренний двор и был закрыт со стороны улицы высоким глухим забором.
   В этом прослеживалась средневековая традиция, когда заборы и стены служили защитой от нападения врагов. Огороженный участок был размером более гектара. Служб и строений было довольно много. Все здесь напоминало миниатюрную помещичью усадьбу. Котомкины жили еще крестьянским полунатуральным хозяйством, со своей скотиной и птицей, садом и огородом. Судя по количеству работающих у них людей, они были не бедны. Никаких архитектурных излишеств, конечно, не было, все просто, рационально и неинтересно. Единственным украшением можно было посчитать крыльцо дома. Оно оказалось велико, монументально и отделано примитивной резьбой.
   Осмотрев все, что можно, я все-таки вернулся к своей прилежной ученице. Теперь, по моему предложению, она сама рисовала буквы и называла их.
   Я прилег на полати и подглядывал за ней. По моей просьбе, Аля не заплела косы, и волосы пепельным ручьем стекали у нее по спине. У моей ненаглядной была высокая загорелая шея, длинные ресницы и очень женственная линия подбородка.
   То, что девушка не нравилась селянам, было понятно. Ее гибкая грация была лишена крестьянской рациональности и детородной мощи. Свободный сарафан напрочь скрывал все некрупные прелести тела. У нее были не круглые румяные щеки, столь ценимые в деревне, а нежные ланиты городских барышень, пивших для томности и бледности уксус. Она у меня получалась какая-то нечетко социально выраженная.
   - Ты мне мешаешь! - возмутилась Аля моим исподтишковым разглядыванием. - И так все перепутывается!...
   Пришлось подойти и разобраться в ее сложностях. Заодно, как водится, поправить волосы, погладить шею, поцеловать за ухом, проверить, все ли на месте под сарафаном. Аля уже устала от науки и занималась на одном упорстве. Мое нежное вмешательство в учебу ее не очень расстроило, и она довольно активно включилась в игру, выпихивая мои руки из закоулков своей одежды и уворачиваясь от поцелуев.
   Как уже стало доброй традицией, в самый неподходящий момент раздался стук в дверь. Аля метнулась от меня поправлять одежду и стыдиться, я же, пригладив волосы, отворил дверь...
   Глава пятнадцатая
   Барин, вас Фома Исаевич кличет, - сообщил мне стоящий за дверью мальчишка-ученик.
   - Что случилось? - сердито спросил я.
   - Там чужой барин приехал.
   Пришлось облачаться в халат и феску. Никаких знакомых бар у меня, понятное дело, в городе пока не было. Я вышел на крыльцо. Хозяин стоял в открытой створке ворот и низко кланялся кому-то, мне не видимому. За ним, прячась за спиной, толпились жена и несколько подмастерьев. Было ясно, что к нам пожаловала какая-то важная персона. Я немного обеспокоился возможным любопытством ко мне властей, быстро спустился с крыльца, подошел к воротам и выглянул наружу. Посредине улицы стояла красивая лакированная коляска, запряженная парой дорогих лошадей, на высоких козлах сидел статный кучер в ярко-красной рубахе и черной треуголке.
   Седок, начальственного вида тучный мужчина лет пятидесяти, развалился на подушках, широко расставив ноги. Меня всегда раздражают люди, стремящиеся занять как можно больше места, и поэтому я хмуро воззрился на тучного господина.
   - ... Как прикажете, ваше высокопревосходительство! - лепетал сладким голосом портной, не переставая кланяться.
   Почувствовав меня за спиной, он юркнул за сворку ворот, скрывшись от начальственных очей. Генерал вперил в меня свои светлые, с кровавыми прожилками глаза и спросил грубым, высокомерным голосом:
   - Это ты будешь лекарь?
   - Предположим, - ответил я не менее высокомерно, чем он, начиная злиться от явной агрессии и хамского напора, исходивших от толстяка.
   Генералу, судя по тому, как скривились губы, мой ответ не понравился, но он продолжил в том же духе:
   - Ты кто таков?!
   - А ты кто таков? - ответил я вопросом на вопрос, с театральным презрением оглядывая собеседника.
   У генерала от возмущения вылезли из орбит и так выпуклые глаза. Он начал набирать воздух в легкие, чтобы заорать. Я, между тем, спокойно подошел вплотную к коляске и в упор уставился на него, вопрошающе подняв брови.
   Его превосходительство пошевелило усами, немного смутилось, выпустило из легких лишний воздух и отрекомендовалось:
   - Князь Присыпко, генерал-майор от инфантерии.
   Я никак не прореагировал, продолжая внимательно его рассматривать.
   - Нахожусь в отставке... - помедлив, добавил он. - Командовал дивизией.
   - Хвалю! - окончательно наглея, снисходительно процедил я.
   На это старый дурак не нашел ничего лучшего, как гаркнуть:
   - Рад стараться!
   - Вы по делу или так, с визитом вежливости? - продолжал любопытствовать я, не давая ему времени опомниться.
   - Имею просьбу, ваше... - замялся он, не зная как меня именовать.
   - Алексей Григорьев Крылов, вольный стрелок, - назвался я с максимальной многозначительностью.
   Такого звания в табели о рангах не было, и Присыпко совсем растерялся.
   - Как же-с, как же-с... Имею почтительную просьбу, поспособствовать... Занемогшая супруга-с. Как много наслышан-с о талантах вашего... Покорнейше прошу...
   Генерал совсем зарапортовался и замолчал.
   - Помочь, конечно, можно... - раздумчиво сказал я, - только дорого беру...
   - Это ничего-с, - обрадовался толстяк тому, что разговор принимает понятный оборот, - в средствах не стеснен-с. Имею окромя родовых, пожалованное от Ея императорского величества государыни Екатерины Алексеевны недурное имение в Малороссии...
   - Ну, ежели так, то едем. Передайте Алевтине Леопольдовне, что я уехал с визитом, - велел я выглядывающему из-за ворот портному.
   Почему я назвал Алю "Леопольдовной" - не знаю до сих пор, как-то так получилось.
   Я влез в коляску, сильно потеснив князя.
   Ему даже пришлось свести расставленные колени.
   - Погоняй, каналья! - тут же гаркнул генерал на кучера и ткнул его кулаком в спину.
   Парень в красной рубахе дернулся, испугано посмотрел через плечо на хозяина и свирепо щелкнул кнутом над крупами лошадей.
   Все выпустили пар и успокоились. Экипаж тронулся с места. Жил Присыпко в двух минутах езды от Коромкина в большом двухэтажном доме. Сооружение было вполне генеральское, с пилястрами, портиком и прочими атрибутами классицизма. Единственное, что его портило, - это кое-где осыпавшаяся штукатурка, под которой были видны обитые дранью бревна. Одна ко эти огрехи я заметил позже, а пока мы въехали в широко открытые ворота и остановились у высокого каменного крыльца.
   Кучер кубарем скатился с облучка и кинулся помогать хозяину спуститься с коляски. Я сошел сам на другую ее сторону.
   - Прошу-с, - сказал князь и уступил мне дорогу. Я поднялся на роскошное крыльцо и, не задерживаясь, вошел через распахнувшиеся двери в дом. Генерал, пыхтя, следовал за мной.
   В просторных сенях он обогнал меня и бросился вперед, указывая дорогу. Судя по всему, когда он хотел, то мог быть любезным.
   Мы вошли в высокую двухсветную залу с вощеным паркетным полом. На стенах висели довольно недурные итальянские пейзажи, а под потолком огромная хрустальная люстра. Стены были декорированы шелковыми обоями, лепнина сияла свежим покрытием. Похоже было на то, что хозяин действительно не нуждается в средствах.
   Из залы мы прошли в гостиную с витиеватыми, вычурными "мебелями", обитыми золотистым атласом. Обстановка была новой и, несомненно, привезена из Европы.
   - Не изволите ли присесть, - предложил хозяин светским голосом.
   Я изволил и сел на красивое канапе.
   - Моя супруга... Анна Сергеевна... - генерал тяжело вздохнул и откашлялся. - Она... да вот сами изволите слышать...
   Действительно, из глубины дома слышались какие-то странные крики, перемежающиеся смехом. Потом послышались истерические рыдания.
   - Это плачет ваша жена? - уточнил я.
   - Точно так-с.
   - Проводите.
   Генерал торопливо пересек гостиную и повел меня в глубь дома.
   Чем ближе мы подходили, тем явственнее было слышно, что у генеральши сильнейшая истерика. У двери, за которой все и происходило, генерал остановился, постоял несколько секунд, переминаясь с ноги на нory, перекрестился и робко вошел в комнату. Я последовал за ним. Мы попали в спальню, выполненную в розовых тонах.