По мнению специалистов, неандерталец был в основном собирателем и падалыциком. В последнее время эта точка зрения оспаривается, но серьезных аргументов, позволяющих заподозрить Homo neanderthalensis в особой кровожадности, как не было, так и нет. Разумеется, он охотился, но эта охота была, по-видимому, занятием эпизодическим. И неподвижность каменных технологий неандертальца на протяжении десятков тысяч лет, и демографическая стабильность его популяций, и отсутствие резких колебаний численности среди крупных копытных косвенным образом свидетельствуют о том, что это был относительно неагрессивный вид, являвшийся необходимой составной частью североевропейского биоценоза.
Но идиллия продолжалась недолго. Высоколобые пришельцы с юга принесли с собой новые приемы охоты, и беспечному зверью северных широт сразу же стало не до жиру. По всей вероятности, навыки коллективной охоты на крупную дичь сапиенсы приобрели еще в Африке, но на исторической прародине они особенного успеха не имели, поскольку обитатели саванн за много поколений успели неплохо приноровиться к охотничьим ухищрениям Homo sapiens. Не исключено, что это обстоятельство (в сочетании с демографическим взрывом) и стало главной причиной великого африканского исхода. Имеются серьезные основания полагать, что охота на крупных зверей – любимое занятие верхнепалеолитического человека – регулярно срывала с насиженных мест наших далеких предков и способствовала таким образом расселению людей по планете.
Звери, быстро изучив навыки и привычки своих двуногих соседей, становились умнее и осторожнее. Выбор у первобытного социума был невелик – или радикально поменять приемы охоты, или двигаться дальше. Наверняка не раз и не два происходил раскол: наиболее предприимчивые отчаливали в неизвестность, а нерешительные оставались дома. Но и на новом месте переселенцев рано или поздно поджидал перепромысел – неизбежный бич великих охот. Очередное расслоение вновь раскалывало популяцию, часть людей уходила, а домоседы совершенствовали приемы охоты на редких и осторожных животных. Если инновации имели успех, то через некоторое время вовне выплескивалась еще одна волна землепроходцев. Вот так, шаг за шагом, сапиенсы освоили сначала просторы Евразии, потом вслед за отступающим зверьем проникли в Америку (в то время Чукотку и Аляску соединял сухопутный «мост») и неведомо как добрались до австралийского континента. Энергичные и сообразительные, за тысячи лет они превратили охоту в высокое искусство.
Человек верхнего палеолита практиковал так называемую загонную, или облавную, охоту, которая требовала не только идеальной координации, но и серьезной предварительной подготовки. Время от времени археологи находят остатки гигантских каменных сооружений, которые занимают огромную площадь и представляют собой хитроумно задуманные и умело спроектированные ловушки. Послушаем В. Р. Дольника.
«На Ближнем Востоке с воздуха обнаружены десятки ловушек на джейранов – изящных, быстроногих газелей, кочевавших когда-то несметными стадами по степям нынешней Сирии и Иордании. Ловушка завершалась каменным мешком около 150 м в поперечнике. К мешку пристроены дополнительные загоны и камеры. От входа в мешок тянутся на несколько километров (!) две расходящиеся каменные стенки. Охотники загоняли стада джейранов в гигантский проход между стенками, гнали по сужающейся воронке, а дальше через узкий проход загоняли в мешок. Ловушки сложены из больших каменных плит и валунов. Эти охоты начались 11 тыс. лет назад. В Туркмении с воздуха обнаружены сходные ловушки, но там за неимением камня стены строили из земли. Можно не сомневаться, что чаще всего ловушки делали из дерева: деревянные конструкции видны на многих наскальных рисунках».
Размах земляных и строительных работ поражает воображение; специалисты, наверное, могут подсчитать, сколько тысяч человеко-часов потребовалось нашим далеким предкам, чтобы спланировать и соорудить такое. Совершенно очевидно, что без серьезных и длительных коллективных усилий подобная затея обречена на провал. Постройки первых земледельцев не идут ни в какое сравнение с исполинскими сооружениями охотников палеолита и мезолита. Пожалуй, только в Древнем Египте (через 7—8 тысяч лет) развернется каменное строительство, сопоставимое по масштабам с достижениями палеолитических людей.
Об охоте кроманьонского человека непременно следует сказать еще несколько слов, потому что об этом бытуют самые дикие представления. Например, из учебника в учебник на протяжении десятков лет кочует нелепая картинка, нарисованная современным художником и изображающая сцену охоты на мамонта в глубокой древности. Косматый зверь провалился в какую-то яму, а окружившая его толпа дикарей в шкурах пытается бедное животное добить: в мамонта тычут копьями, мечут дротики и швыряют огромные камни. Мужчины и женщины сражаются плечом к плечу. Мамонт пока еще жив-здоров, а в бестолково топчущейся орде уже полным-полно убитых и раненых. Понятно, что нарисовать такое мог только человек, имеющий о предмете самое отдаленное представление. Охотники каменного века отнюдь не были клиническими идиотами и никогда не наваливались на добычу скопом, а использовали проверенные временем отточенные приемы, основанные на знании уязвимых мест животного. Излишне говорить, что женщины никакого участия в охоте не принимали, у них хватало своих забот. Чтобы убедиться в полной несостоятельности этих расхожих представлений, достаточно понаблюдать за современными пигмеями, населяющими тропические леса Экваториальной Африки. Пигмеи охотятся на слонов, и с огромным животным без особого труда справляются три-четыре человека, используя миниатюрные легкие орудия. Главное на охоте – вовсе не грубая сила, а охотничья смекалка в сочетании со знанием повадок и слабых мест зверя.
Наскальные рисунки донесли до нашего времени десятки и сотни сцен охоты, и мы можем воочию удостовериться, насколько искусны и изобретательны были охотники верхнего палеолита. Небольшая группа почти безоружных людей преграждает путь быку; в руках у них – распахнутые веером полотнища, напоминающие мулету современного тореадора. Из чего они сделаны, сказать трудно, так как ткацкий станок в ту пору еще не изобрели. Еще раз предоставим слово В. Р. Дольнику.
«Вот бык, опустив рога, атакует „плащ", проносясь рядом с телом одного из тореадоров, и „плащ" оказывается на морде быка. Вот он встал как вкопанный, и тореадор закалывает его коротким ножом – точно тем же движением и в то же место, как это делают во время испанской корриды».
Отшлифованные веками охотничьи приемы нередко достигали вершин цирковой акробатики и позволяли ловить зверя живьем. Такую сцену поимки быка голыми руками можно видеть на критской фреске, датируемой XVI веком до новой эры. Сюжет этот вовсе не уникален и обнаруживается в десятках вариантов на изображениях, относящихся к гораздо более ранним эпохам. Охотник, ухватывая быка за рога, пытается повиснуть у него на шее, а если промахивается, то перелетает в опорном прыжке через круп зверя и, перевернувшись в воздухе, приземляется позади животного. Затем тот же самый прием повторяет другой охотник. Между прочим, в Португалии до наших дней дожил бескровный вариант корриды, когда несколько крепких молодых людей голыми руками валят и обездвиживают быка.
Еще сравнительно недавно южноамериканские индейцы, населявшие пампасы Патагонии, применяли на охоте своеобразное метательное оружие под названием «бола», или «болас» (испанское слово bola – «шар»). Болас представляет собой ремень с 2—3 концами, к которым крепятся каменные или костяные шары. Охотник бросал это хитроумное приспособление в ноги несущимся вскачь копытным, и обездвиженное животное оказывалось на земле. Так вот, на стоянках палеолитического человека были найдены камни округлой формы, обернутые звериной шкурой. Не исключено, что болас – весьма древнее изобретение. О бумеранге австралийских аборигенов наслышаны все, но несколько лет назад в Восточной Европе нашли аналогичные изделия из кости, датируемые временем последней ледниковой эпохи. Как известно, люди проникли в Австралию около 40 тысяч лет назад или чуть позже и жили там в полной изоляции вплоть до появления первых европейцев в XVII столетии. Коренные австралийцы сохранили множество чрезвычайно архаических черт в материальной культуре и образе жизни. Так что вполне вероятно, что бумеранг был выдуман не гениальным австралийским охотником на кенгуру, а уцелел в виде своеобразного рудимента со времен первых переселенцев. Палеолитический человек наверняка использовал яды как растительного, так и животного происхождения. Во всяком случае, современные дикари, продолжающие жить в каменном веке, нередко прибегают на охоте к помощи ядов и знают десятки их разновидностей.
Размах палеолитических охот превосходит самое богатое воображение. Это было время бесстрашных и предприимчивых мужчин, которые уходили в долгие походы на многие десятки километров, чтобы добыть зверя. Полная неожиданностей жизнь промысловых бригад воспитывала в людях взаимовыручку и готовность «положить живот задруги своя». В чужих землях и незнакомом окружении следовало держать ухо востро, поэтому слабые и нерешительные оставались дома – толку от них все равно не было никакого.
Врачевание ран сделалось к этому времени распространенной практикой (археологи обнаруживают скелеты со следами сросшихся переломов и других серьезных травм). Если раньше беспомощных людей легко бросали на произвол судьбы, то теперь кодекс чести охотников на крупного зверя диктовал прямо противоположное поведение. Разумеется, мы никогда не узнаем истинных мотивов сурового палеолитического племени: вполне вероятно, что во главу угла ставилось отнюдь не милосердие в сегодняшнем его понимании, а сугубо рациональные соображения, поскольку каждый опытный охотник (даже серьезно травмированный) представлял для бригады большую ценность. Впрочем, может быть, мы излишне пристрастны, воспринимая наших предков как людей без чести и совести. Вот что пишет В. Р. Дольник.
«И совсем трогательная находка: захоронение юноши-карлика, страдавшего такими ужасными уродствами скелета, что он ни на что не был годен, был обузой группы, особенно при переходах в гористой местности. Этому свидетельству сострадания и милосердия 11,5 тыс. лет».
Ученые долгое время считали, что календарь – это изобретение первых земледельцев, и все находки древних календарей автоматически приписывали им. Но на стенах палеолитических пещер сохранились значки, которые проще всего истолковать как счетные, и загадочные рисунки, весьма напоминающие топографические планы местности. Находят археологи и камни со стрелами-указателями и опять же в сопровождении каких-то загадочных значков. В 1977 году была обнаружена пластина, изготовленная из рога коровы, на которой последовательно нанесен ряд углублений. Американский исследователь А. Маршак выдвинул гипотезу, согласно которой рисунок этих углублений является разновидностью лунного календаря, а цветные полосы, пересекающие изображение, добавлены для лучшего разграничения лунных фаз. Разумеется, это не единичная находка: с тех пор было найдено несколько лунных календарей, определенно относящихся ко времени охотников и собирателей, с насечками по числу дней и с обозначением над ними фаз Луны.
Вообще-то ничего удивительного в этом нет, поскольку оседлому земледельцу лунный календарь как-то без надобности. В гораздо большей степени его занимают вещи фенологические, то есть связанные с природными циклами: когда то или иное растение начинает цвести, когда оно плодоносит, когда появляются первые птицы и т. п. Лунные фазы, совершающиеся по строгому математическому закону, никак не могут помочь в этих зыбких материях. Совсем иное дело – охотники, ушедшие далеко от родного очага. Представим себе, что группа из тактических соображений решила разделиться надвое и обозначила некую точку встречи. Как им встретиться, если наручных часов и мобильных телефонов тогда еще не было? Проще всего это сделать по фазам Луны, поскольку наш естественный спутник висит над головой. Охотники могут условиться, что они встретятся там-то, когда лунный диск превратится в крутой серп, обращенный выпуклой стороной к восходящему солнцу. Быть может, каменные святилища, в изобилии рассыпанные по палеолитической Европе, первоначально использовались как механизмы, отслеживающие перемещение небесных светил, а сакральную нагрузку получили много позже, когда оседлые земледельческие племена окончательно потеряли интерес к бестолковой небесной мельтешне и сделали ставку на более понятные земные явления. Знаменитый британский Стоунхендж – гигантская каменная счетная машина, позволявшая с высокой точностью определять даты весенних равноденствий и зимних солнцестояний. Но Стоунхендж не уникален – на рубеже мезолита и неолита в Европе (и не только в Европе) возникает тьма-тьмущая впечатляющих каменных сооружений, которые могут работать как солнечно-лунная обсерватория. Исполинские конструкции из необработанного камня заполняют Евразию: тут и заковыристые спиральные лабиринты на побережье Ледовитого океана, и нагромождение тяжеленных каменных плит, уложенных неведомой силой друг на друга, и вертикально стоящие менгиры – огромные камни, отдаленно напоминающие человеческую фигуру.
Специалисты даже придумали красивый термин – мегалитическая культура, но объяснить, для чего человек верхнего палеолита громоздил камень на камень, разумеется, не берутся. Самые неосторожные заявляют, что торчащие многотонные менгиры дали начало монументальной скульптуре последующих веков.
Менгирами сегодня никого не удивишь, а вот раскопки на юго-востоке Турции, в верховьях Тигра и Евфрата, затеянные учеными из Германского археологического института под руководством Клауса Шмидта, вызвали самую настоящую сенсацию. Раскопав голый холм Гёбекли-тепе (Пуповинная гора), археологи обнаружили доисторическое святилище. Каменные стены описывали прихотливую кривую, а известняковые Т-образные столбы, достигавшие в высоту трех метров, были богато украшены зооморфными рельефами, исполненными весьма натуралистично. Неведомый художник изобразил целый зоопарк: леопарды, лисы, дикие ослы, змеи, утки, кабаны, быки и даже журавль. Еще больше впечатлили исследователей четыре десятка поставленных торчком монолитов, каждый из которых весил не менее 20 тонн. Их волокли из расположенной неподалеку каменоломни, для чего нужно было задействовать десятки, а то и сотни людей. Судя по всему, мастера не собирались останавливаться на достигнутом – в каменоломне нашли неоконченный монолит семиметровой длины и весом около 50 тонн.
Но самое неожиданное – это датировка находок. Эксперты пришли к выводу, что обнаруженные артефакты имеют возраст около 11 тысяч лет. Получается, что они создавались охотниками и собирателями, жившими на рубеже мезолита и неолита, не знавшими еще ни скотоводства, ни земледелия; древнейшее на сегодняшний день культовое сооружение человечества (в его культовом характере археологи не сомневаются).
Это обстоятельство переворачивает все устоявшиеся представления о предыстории Homo sapiens. До сих пор считалось, что сакральная архитектура возникла много позже, когда люди стали переходить к оседлому образу жизни и возделывать съедобные растения. Капризные стихии, мало замечаемые ранее, сразу же сделались объектом самого пристального внимания... Появились святилища, потому что богов следовало регулярно ублажать.
В неуютных интерьерах Гёбекли-тепе, похоже, никто постоянно не жил, поскольку археологам не удалось найти в ходе раскопок никаких предметов повседневного обихода, жилых комнат, очагов и погребений. По единодушному мнению специалистов, это было крупное межплеменное святилище. Люди приходили сюда для того, чтобы почтить богов. Непростой архитектурный комплекс возводился вполне целенаправленно: анализ особенностей постройки показал, что здесь работали профессиональные каменотесы – люди, владевшие уважаемым ремеслом и не отвлекавшиеся на заботы о хлебе насущном. По оценке Шмидта, в дни крупных религиозных праздников в окрестностях Гёбекли-тепе могли проживать до пятисот человек. Впрочем, надолго никто не задерживался: религиозные церемонии заканчивались, люди уходили, а открытое всем ветрам святилище затихало в ожидании следующего праздника.
Почти 2 тысячи лет грандиозный неолитический храм был своеобразной Меккой для окрестных племен охотников и собирателей, пока не произошло странное. Около 7500 года до новой эры Гёбекли-тепе внезапно пустеет, и теперь уже навсегда. Звериные рельефы старательно закрывают новой каменной кладкой, а само святилище бережно засыпают землей. Складывается впечатление, что совершается некий погребальный обряд: старых богов торжественно предают земле так же, как всегда хоронили вождей и старейшин, воздавая почести и следуя раз и навсегда заведенному ритуалу. Дело в том, что VIII тысячелетие до новой эры – это время, когда жизнь людей, населявших Переднюю Азию, стремительно менялась. Мир отважных охотников уходил в прошлое, а освободившуюся нишу постепенно занимали первые земледельцы. Люди покидают сожженные солнцем голые холмы и предпочитают теперь селиться не в глуши, а по берегам рек, где много плодородной земли, пригодной для обработки. Охотничий промысел превратился в эпизодическое занятие, а престиж охотников упал как никогда низко. На старых и бессильных богов махнули рукой – на смену им пришли новые культы. Служители умирающего культа, сохранившие верность заветам отцов, не пожелали отдать единственную святыню на растерзание, и храм на Пуповинной горе навсегда скрылся под землей.
Немецкие археологи сразу же обратили внимание, что геометрические символы и фигурки животных, покрывающие известняковые монолиты, расположены не хаотично, а обнаруживают некую последовательность. На простой орнамент это тоже не похоже, а скорее напоминает текст. Предоставим слово Александру Волкову, который для журнала «Знание – сила» написал о Гёбекли-тепе интересную статью.
«... Громадные рукотворные столбы, и на них нанесены самые разные значки: Н, повернутое на 90 градусов, Н с овалом, круг, горизонтальный и вертикальный полумесяц, горизонтальная планка. Рядом с ними – стилизованные „алефы" несусветной древности: значки, в очертаниях которых легко угадываются бычьи головы, фигурки лис и овец, змеи, свернувшиеся клубком,пауки.
Вот пример некой фразы, составленной из подобных пиктограмм. На столбе номер 33 знаки выстроились цепочкой: здесь дважды встречается Н в окружении змеиного клубка, пауков и крохотной овцы».
По мнению руководителя экспедиции Клауса Шмидта, мы здесь имеем дело с какой-то очень древней системой кодирования информации, с неким посланием, которое было понятно людям той далекой эпохи. Но о письменности осторожные ученые все-таки не говорят, поскольку это противоречит привычным представлениям об этапах развития человеческой культуры. Шмидт выражается так: «...строители Гёбекли-тепе пользовались сложной символикой для составления сообщений и передачи их другим людям». Не станем вмешиваться в спор специалистов, а скажем только, что грань, разделяющая стилизованные идеографические элементы и «настоящую» письменность, выглядит весьма зыбкой; более того, сами ученые не очень хорошо понимают, как шел процесс становления письма.
Люди не просто выживали. Они украшали скалы восхитительными фресками и возводили циклопические сооружения из камня. Конечно же, они не были беспомощными рабами равнодушной природы, как наивно полагали в свое время классики, а пытались противостоять ее немилосердным ударам.
Эпоха великих охот закончилась примерно 10 тысяч лет назад, когда ледник стал стремительно таять. Холодная, но богатая пищей тундростепь распалась на полосу тундры и ленту сухих степей, а между ними вклинились непроходимые таежные леса. Для северных охотников это был полный крах, а южане сумели продержаться еще несколько тысяч лет. Сдавая позицию за позицией, они уходили все дальше на юг, пока не оказались в Сахаре. Великая африканская пустыня была в те времена цветущей саванной; ее пересекали полноводные реки, в которых плескались крокодилы и бегемоты, а на тучных пастбищах кочевали несметные стада копытных. Ученые называют это благословенное время максимумом голоцена: все климатические пояса были тогда сдвинуты на 800—1000 км к северу, и на широте Мурманска, например, шумели дубравы. Однако обетованные земли Северной Африки не оправдали ожиданий переселенцев, поскольку перепромысел – бич божий загонных охот – подстерегал их повсюду.
Выбор у палеолитических охотников был невелик: или бесславно вымереть, или осесть на земле, поменяв стереотипы поведения. В роли палочки-выручалочки в очередной раз выступила генетическая неоднородность популяции. Не желающие смириться с новым порядком вещей уходили в небытие, а маргиналы, которых раньше никто в грош не ставил, бросили зерна в землю и собрали первый урожай. Жестокий и чуждый сантиментов отбор вновь продемонстрировал, что пластичные и гибкие всегда обойдут упрямых и несговорчивых на длинной дистанции. В истории человечества подобное случалось не раз. До наших дней дожила поэтичная легенда, приписываемая одному из племен североамериканских индейцев. Как известно, в XVII—XVIII веках в прериях Северной Америки сложилась культура конных охотников на бизонов. Удачливые охотники жили в свое удовольствие и не знали горя, пока не столкнулись с выходцами из Европы, положившими глаз на их родные кочевья. Долгое время борьба шла с переменным успехом, но один умный старый вождь, предвидя неизбежную развязку, однажды обратился к соплеменникам с речью. Безусловно, это был местный Иеремия и Иезекииль в одном лице, но нет пророка в своем отечестве. За неимением первоисточника приведу эту притчу не дословно, но близко к тексту.
«Белые люди едят зерна, а мы едим мясо. Но у мяса четыре ноги, чтобы убегать, а у нас только две ноги, чтобы его догонять. А зерна остаются там, куда их бросили, и возвращаются через год с целым выводком своих братьев. Истинно говорю вам: не успеют сгнить и превратиться в труху вот эти старые деревья, как люди, которые едят зерна, победят людей, которые едят мясо».
Надо полагать, пророка, как водится, побили камнями, но делу это, разумеется, не помогло.
Итак, около 10 тысяч лет назад, когда ледник растаял, переменился климат и не стало крупных зверей, завершилась героическая эпоха великих охот. На смену отчаянным промысловикам пришли совсем другие люди – немного земледельцы, немного собиратели и чуть-чуть охотники, положившие начало современной цивилизации. Многие достижения своих великолепных предшественников они спровадили в утиль за ненадобностью, и спустя века их пришлось открывать заново. Поэтому не стоит поглядывать сверху вниз на наших далеких предков. Сегодня постепенно выясняется, что охотники палеолита создали начала счета, геометрии и астрономии, придумали календарь и освоили земляное, каменное и деревянное строительство. Гравировка по камню и кости, фресковая живопись и круглая скульптура тоже родом из той эпохи.
До сего дня на планете сохранились народы, которые ведут образ жизни, казалось бы, навсегда канувший в Лету. Таковы южноамериканские индейцы амазонской сельвы, новогвинейские папуасы, австралийские аборигены и некоторые племена Центральной Африки.
Еще полтораста лет назад в единении с природой жили эскимосы, отдельные народы Северной Азии и обитатели тихоокеанских островов. За это время поколения историков и этнографов вдоль и поперек исколесили земной шар и написали толстые книги об отсталых племенах, изучив их обычаи и культуру. Казалось, можно до известной степени реконструировать образ жизни, быт и верования доисторических людей. А вот многие этологи (и В. Р. Дольник в том числе) оптимизма гуманитариев не разделяют и с подобным тезисом решительно не согласны. По их мнению, так называемые примитивные народы – вовсе не осколки былого, сохранившие в неприкосновенности наследие далекого прошлого. Они или свернули с магистрального пути человечества и уперлись в эволюционный тупик, или деградировали вторично. Определенные резоны для таких предположений у этологов имеются. Культуру отсталых народов отличают поразительная инертность, редкая неподвижность социальных институтов и великое множество табу. Дольник полагает, что для этих народов типичны «интеллектуальный застой, страшный консерватизм, отсутствие изобретательности, зачастую поразительная нелогичность мышления. Зато необычайно развиты всякого рода ритуалы, запреты, табу, причем в большинстве своем совершенно нелепые. Их суеверия образуют какое-то нагромождение и почти не соответствуют картине мира. Их общественная организация бывает либо невероятно вычурной, либо крайне упрощенной, но всегда какой-то несуразной».
Что касается кривой логики современных дикарей, то Дольник попал в самую точку: этот загадочный феномен с редким единодушием отмечают все специалисты. Выстраивание нелепых причинно-следственных цепочек настолько распространено у примитивных племен, что известный французский этнограф и психолог Люсьен Леви-Брюль (1857—1939) в свое время предложил особый термин для обозначения мышления первобытного человека, назвав его дологическим (или прелогическим) мышлением. По его мнению, это был закономерный этап в становлении общественного сознания людей доисторической эпохи.