В Новгороде Герцен сильно переменился внутренне, его уже не привлекала служба в губернском правлении, и в мае 1842 года он получил разрешение уйти в отставку в чине надворного советника. За год до этого Наталья Александровна родила дочь. После увольнения Герцену разрешили жить в Москве, под надзором полиции и без права въезда в Петербург.
В Москве Герцен ушел в загулы, попойки с друзьями, пить начинал днем и возвращался в два ночи, а то и под утро. Однажды на рассвете он по пьяни согрешил с горничной Катериной. Неизвестно, была ли эта связь замечена женой, беременной в очередной раз, но коварная горничная, вскоре получившая отставку от мучимого раскаянием хозяина, собравшись говеть, призналась барыне в своем грехе. Бедная-бедная Натали! Очередной, четвертый сын Иван прожил всего пять дней.
Герцен в своем дневнике откровенно и подробно описал нравственные страдания и свои, и Наташины. Супружеская жизнь превратилась в сплошной кошмар. Супругов примирила и сблизила очередная, пятая беременность Натальи Александровны и рождение нового сына Коли, увы, глухонемого. Семейные неурядицы отразились в романе "Кто виноват?", от которого между прочим было уже рукой подать до чернышевского романа "Что делать?" Герцен позже сам не раз отмечал, как заслугу, что именно он с Чернышевским подлинные отцы русского нигилизма.
В 1844 году жена Герцена забеременела в шестой раз и родила дочь Тату. на следующий год - новая беременность и роды Елизаветы, к сожалению, скончавшейся через одиннадцать месяцев. Рок продолжал преследовать будущего гиганта отечественной мысли.
В 1846 году умер его отец, оставивший в наследство Герцену полмиллиона рублей деньгами и немалую недвижимость. Почти столько же досталось его матери, а потом следовательно опять ему же. Большие деньги отделили его от друзей, вернее, друзей от него, куда надежней полицейского произвола. Зависть вообще штука обоюдоострая.
В начале 1817 года Герцены выехали за границу, в Германию и Италию, поводом послужила болезнь жены. Неисповедимы пути господни! Герцен вез с собой помимо прочего рекомендательное письмо к немецкому поэту Георгу Гервегу.
Очередной трагический любовный треугольник материализовался буквально вскорости. Весной 1847 года Герцен объявился в Париже, снял для семьи шикарную квартиру на авеню Мариньи и зажил по-московски хлебосольно, весело и открыто. Его барство постепенно перетекло, преобразовалось в буржуазную цивилизованность. Внешне. А внутреннее преобразование шло своим чередом, оно-то и подарило нам Герцена-мыслителя, Герцена - общественного деятеля и революционера - Герцена-писателя,
Заложенная вроде бы случайно мина сработала неожиданно. Герцен близко сошелся с Георгом Гервегом. Немецкий поэт был ровесником Натальи Александровны и следовательно на пять лет моложе русского друга. В 24 года он издал в Цюрихе книжечку "Стихотворения живого", где были вирши, напоминавшие собой стихи Беранже. Молодого поэта заметили и стали сравнивать с Генрихом Гейне, который в свою оче редь не очень-то жаловал младшего собрата по перу и окрестил его двусмысленно "железным жаворонком" (т. е. механической птичкой). И тут-то как на грех на Гервега обратил свое венценосное внимание прусский король Фридрих-Вильгельм IV, давший ему аудиенцию. Бесхарактерность и низкопоклонство Гервега сразу же отвратили от него поклонников. Чтобы вернуть их расположение, поэт ухватился за ничтожный повод - запрещение немецкими властями ввоза его журнала и отправил королю весьма дерзкое послание, которое тут же опубликовала "Лейпцигская всеобщая газета". Поэта выслали за пределы Пруссии, а газету закрыли.
Скитаясь по Европе, Гервег, чтобы устроить жизнь с достаточным комфортом, "продался" и женился на некрасивой Эмме Зигмунд, дочери богатого купца-еврея, выглядевшей при всем мужеподобии прусским унтером в юбке. А Гервег был писаным красавцем: узкий приятный овал лица, тонко очерченный нос с едва заметной горбинкой, пылающие темно-карие глаза, слегка седеющие волосы, мягкая бородка и маленькие нежные руки сластолюбца. Он походил то ли на пылкого итальянца, то ли на чувственного восточного князя, и кажется действительно послужил прототипом Ораса, героя одноименного популярнего в то время романа Жорж Санд.
Именно Гервег и оказался роковым мужчиной для жены Герцена. Изнеженный приживальщик как раз надумал сменить надоевшую ему жену-няньку Эмму на другую, более комфортабельную, и великолепная славянка, которая явно к нему благоволила, показалась ему надежней партией, он своим практичным торгашеским чутьем мгновенно уловил, что щедрый и богатый русский барин не даст пропасть даже изменившей жене, легко обеспечит её на всю оставшуюся жизнь, а следовательно и ему, искусителю, перепадет немало.
Примечательно, что Герцены чуть не ускользнули от будущего удара судьбы, они расстались с Гервегами и всю зиму 1847 года и начало 1848 года путешествовали по Италии в сопровождении инсарского уездного предводителя дворянства А. А. Тучкова, его жены и двух молоденьких дочерей, Натальи и Елены. Жена Герцена сразу же и горячо сдружилась со своей младшей тезкой, нередко слала ей влюбленные письма, даже когда они жили в одном городе и в одном доме. Именно эта роковая Наталья Тучкова станет впоследствии второй женой Огарева, в свою очередь уступившего её в конце пятидесятых годов (через десяток лет) Герцену. Именно она окончательно испортит жизнь обоим прекраснодушным и пока ничего не подозревающим друзьям.
В 1848 году в дни июньского мятежа Герцены и Тучковы (жившие этажом выше в том же доме в Париже) подверглись полицейскому обыску. И тут в жизнь Искандера снова вошел Гервег, опозоренный и обесславленный неудачей в провозглашении Германской республики на манер Франца. Мало того, его тесть был разорен этой же неудачной революцией, что резко сказалось на его субсидиях поэту, уменьшив их по крайней мере втрое. Гервег хандрил, его страшило будущее неотвратимой и беспросветной нуждой. Почти каждый вечер поэт стал проводить у Герценов. Эмма ему осточертела, её нудная любовь опостылела. И Гервег втирался к русским богатым друзьям, охотно пил вино с Александром Ивановичем, помогал Наталье Александровне в различных перипетиях нелегкого многодетного быта, ухаживал за ней во время нередких недомоганий.
Наталья Александровна влюбилась, сама того не заметив. А у Эммы в это время родилась дочь Ада и она ослабила свою схватку.
Страстная дружба втроем стала приобретать странные черты брачного ссюза. Гервег, уже втершийся в доверие, называл Герценов близнецами и причислял себя к ним же, называя самого себя третьим близнецом. О, как ему хотелось сварганить брак втроем, а может даже и вчетвером, все-таки сочувствуя и Эмме. А хитрая евреечка позже открыто предлагала себя русскому барину.
Постепенно Герцен прозрел, но ложно понимаемое чувство дружбы порядочности и уважения к хотя и чужому, но подлинному чувству сковывало его, не позволяло объясниться прямо и жестко, как, собственно говоря, и следовало с подобным пресмыкающимся, как Гервег. Кроме того, его изводили эмигрировавшие соотечественники-попрошайки, завидовавшие его богатству и в бессильной злобе распускавшие про него всякие малоприятные слухи.
Наконец он нашел в себе силы объясниться для начала с женой. Причем, опять в письмах. Наталья Александровна призналась, что её "неудовлетворенность, что-то оставшееся незанятым, заброшенным искало иной симпатии и нашло её в дружбе с Гервегом". Она призналась, что мечтает о браке втроем, причем, скорее духовном, нежели чисто плотском. Но Герцен принять подобное уж никак не мог.
Ему писал и Гервег, испрашивая нахально внимания и заботы. Нет места, чтобы привести в короткой статье его многословные и лживые излияния.
Герцен с семьей переехал в Ниццу, надеясь отвязаться ст надоевшего приживала; но Гервег с домочадцами на коленях вполз нему в дом и немедленно занял несколько комнат. Герцену снова пришлось содержать обе семьи и дать якобы взаймы десять тысяч франков Эмме. Этих денег он не только не увидит, но ещё и заплатит втрой раз за выданный ей вексель. Эмма, окончательно усмирив ревность, стала содействовать мужу в соблазнении Натальи Александровны, она предложила снова Герцену устроить брак вчетвером. Искандер решительно не хотел этого, в нем наконец проснулся самец и собственник. Однажды он чуть не столкнул соперника со скалы в море, а потом иногда сожалел об этом несвершившемся суде. Удержавшись от расправы, он категорически потребовал отъезда Гервегов из Ниццы. Гервег, понимая, что терять уже нечего, в открытую шантажировал Герценов возможным самоубийством, он обещал зарезаться или застрелиться, уморить себя голодом (причем при этом жрал в кафе за четверых, притворно постничая на совместных трапезах), если его отлучат от Натальи Александровны. Он грозился зарезать своих детей и обмазанным кровью явиться к бывшим друзьям. Эмма неистово хлопотала за него перед Герцеными.
Трагикомедия разыгрывалась довольно долго, пока Герцен снова не дал Эмме огромную сумму денег, заплатил за неё все долги, только тогда Гервеги всем кагалом отправились в Геную.
Но и оттуда поэт-шантажист продолжал писать Герцену, который отсылал все письма назад, не вскрывая. Он писал ещё настойчивей Наталье Александровне, угрожая ей всеми карами, земными и небесными, если она не приедет к нему и не воссоединится или, на худой конец, не возьмет его назад в семью хотя бы гувернером к сыну Саше. Жалея несчастного, долго не распознавая в нем притвору, жена Герцена отвечала ему без ведома мужа. А Гервег, раздираемый злобой, взял да и разгласил её письма, сопроводив их к тому же собственными клеветническими домыслами.
В семье Герценов опять поселился кошмар, и прошло немало времени, пока в июле 1851 года в Турине не наступило очередное примирение супругов. И снова посыпались удары безжалостной судьбы. 16 ноября 1851 года протараненный другим кораблем около Гиерского архипелага затонул пароход "Город Грасс", на котором плыли в Ниццу мать Герцена и его глухонемой сын Коля. Трупов их так и не нашли.
Катастрофа доконала Наталью Александровну. Её мучили кошмарные видения. А тут ещё снова Гервег прислал письмо, в котором упрекал жену Герцена в измене ему, любимому (собой, разумеется), и язвительно намекал, что судьба мстит за него, потопив в море исчадие (его выражение!) и семью Герценов.
Взбешенный Александр Иванович был готов незамедлительно ехать в Геную и пристрелить подлеца, как собаку. Его удержала только болезнь жены, но , к сожалению, не удержала от показа ей злополучного послания негодяя. С этой минуты презрение Натальи Александровны переросло в ненависть, и она 18 февраля 1852 года написала Гервегу: "Ваши преследования и ваше гнусное поведение заставляют меня ещё раз повторить, и при том, при свидетеле, что я уже несколько раз писала вам. Да, мое увлечение было велико, слепо, но ваш характер вероломный, низкоеврейский, ваш необузданный эгоизм открылись во всей безобразной наготе своей во время вашего отъезда и после, в то самое время, как достоинство и преданность Александра росли с каждым днем. Несчастное увлечение мое только послужило новым пьедесталом, чтобы возвысить мою любовь к нему. Ваши доносы, ваши клеветы против женщины вселяют Александру одно презрение и отвращение к вам. Вы обесчестили себя этой низостью." Это письмо отправили Гервегу, но он вернул его вроде бы непрочитанным, хотя две из трех печатей были сорваны. Разными путями мнение разгневанной женщины все же довели до адресата.
А 30 апреля у Натали Александровны родился последний сын, недношенный, но живой, которого в честь города, где так замечательно начиналась совместная жизнь Герценов назвали Владимиром.
2 мая 1852 Наталья Александровна умерла, завещав заботу о своих детях Н. А. Огаревой-Тучковой, наметив тем самым чертеж его одного, последнего треугольника. Похоронили её в Ницце, где позднее упокоилось и тело её великого мужа.
Тяжба с Гервегом длилась ещё долго, от дуэли с ним Герцен уклонился. Не из трусости, а из презрения к подобному ничтожеству, о которое западло марать руки. Впрочем, Карл Маркс и Ф. Лассаль со своим низким соотечественником охотно возжались. А Герцена продолжали травить уже совершенно другие фигуры. Мелкие людишки вечно не могут переносить крупную личность.
Как я уже говорил, ещё один жуткий любовный треугольник ожидал его через шесть лет, когда в конце пятидесятых годов прошлого века Огарев со своей второй женой, Натальей Алексеевной, урожденной Тучковой, поселился в одном доме со своим давним другом. Уже в Лондоне
Мираж идеального брака втроем вновь ядовито приманивал к себе. Рок или случайное стечение обстоятельств? А, может, извечное, человеческое, слишком человеческое.
В Москве Герцен ушел в загулы, попойки с друзьями, пить начинал днем и возвращался в два ночи, а то и под утро. Однажды на рассвете он по пьяни согрешил с горничной Катериной. Неизвестно, была ли эта связь замечена женой, беременной в очередной раз, но коварная горничная, вскоре получившая отставку от мучимого раскаянием хозяина, собравшись говеть, призналась барыне в своем грехе. Бедная-бедная Натали! Очередной, четвертый сын Иван прожил всего пять дней.
Герцен в своем дневнике откровенно и подробно описал нравственные страдания и свои, и Наташины. Супружеская жизнь превратилась в сплошной кошмар. Супругов примирила и сблизила очередная, пятая беременность Натальи Александровны и рождение нового сына Коли, увы, глухонемого. Семейные неурядицы отразились в романе "Кто виноват?", от которого между прочим было уже рукой подать до чернышевского романа "Что делать?" Герцен позже сам не раз отмечал, как заслугу, что именно он с Чернышевским подлинные отцы русского нигилизма.
В 1844 году жена Герцена забеременела в шестой раз и родила дочь Тату. на следующий год - новая беременность и роды Елизаветы, к сожалению, скончавшейся через одиннадцать месяцев. Рок продолжал преследовать будущего гиганта отечественной мысли.
В 1846 году умер его отец, оставивший в наследство Герцену полмиллиона рублей деньгами и немалую недвижимость. Почти столько же досталось его матери, а потом следовательно опять ему же. Большие деньги отделили его от друзей, вернее, друзей от него, куда надежней полицейского произвола. Зависть вообще штука обоюдоострая.
В начале 1817 года Герцены выехали за границу, в Германию и Италию, поводом послужила болезнь жены. Неисповедимы пути господни! Герцен вез с собой помимо прочего рекомендательное письмо к немецкому поэту Георгу Гервегу.
Очередной трагический любовный треугольник материализовался буквально вскорости. Весной 1847 года Герцен объявился в Париже, снял для семьи шикарную квартиру на авеню Мариньи и зажил по-московски хлебосольно, весело и открыто. Его барство постепенно перетекло, преобразовалось в буржуазную цивилизованность. Внешне. А внутреннее преобразование шло своим чередом, оно-то и подарило нам Герцена-мыслителя, Герцена - общественного деятеля и революционера - Герцена-писателя,
Заложенная вроде бы случайно мина сработала неожиданно. Герцен близко сошелся с Георгом Гервегом. Немецкий поэт был ровесником Натальи Александровны и следовательно на пять лет моложе русского друга. В 24 года он издал в Цюрихе книжечку "Стихотворения живого", где были вирши, напоминавшие собой стихи Беранже. Молодого поэта заметили и стали сравнивать с Генрихом Гейне, который в свою оче редь не очень-то жаловал младшего собрата по перу и окрестил его двусмысленно "железным жаворонком" (т. е. механической птичкой). И тут-то как на грех на Гервега обратил свое венценосное внимание прусский король Фридрих-Вильгельм IV, давший ему аудиенцию. Бесхарактерность и низкопоклонство Гервега сразу же отвратили от него поклонников. Чтобы вернуть их расположение, поэт ухватился за ничтожный повод - запрещение немецкими властями ввоза его журнала и отправил королю весьма дерзкое послание, которое тут же опубликовала "Лейпцигская всеобщая газета". Поэта выслали за пределы Пруссии, а газету закрыли.
Скитаясь по Европе, Гервег, чтобы устроить жизнь с достаточным комфортом, "продался" и женился на некрасивой Эмме Зигмунд, дочери богатого купца-еврея, выглядевшей при всем мужеподобии прусским унтером в юбке. А Гервег был писаным красавцем: узкий приятный овал лица, тонко очерченный нос с едва заметной горбинкой, пылающие темно-карие глаза, слегка седеющие волосы, мягкая бородка и маленькие нежные руки сластолюбца. Он походил то ли на пылкого итальянца, то ли на чувственного восточного князя, и кажется действительно послужил прототипом Ораса, героя одноименного популярнего в то время романа Жорж Санд.
Именно Гервег и оказался роковым мужчиной для жены Герцена. Изнеженный приживальщик как раз надумал сменить надоевшую ему жену-няньку Эмму на другую, более комфортабельную, и великолепная славянка, которая явно к нему благоволила, показалась ему надежней партией, он своим практичным торгашеским чутьем мгновенно уловил, что щедрый и богатый русский барин не даст пропасть даже изменившей жене, легко обеспечит её на всю оставшуюся жизнь, а следовательно и ему, искусителю, перепадет немало.
Примечательно, что Герцены чуть не ускользнули от будущего удара судьбы, они расстались с Гервегами и всю зиму 1847 года и начало 1848 года путешествовали по Италии в сопровождении инсарского уездного предводителя дворянства А. А. Тучкова, его жены и двух молоденьких дочерей, Натальи и Елены. Жена Герцена сразу же и горячо сдружилась со своей младшей тезкой, нередко слала ей влюбленные письма, даже когда они жили в одном городе и в одном доме. Именно эта роковая Наталья Тучкова станет впоследствии второй женой Огарева, в свою очередь уступившего её в конце пятидесятых годов (через десяток лет) Герцену. Именно она окончательно испортит жизнь обоим прекраснодушным и пока ничего не подозревающим друзьям.
В 1848 году в дни июньского мятежа Герцены и Тучковы (жившие этажом выше в том же доме в Париже) подверглись полицейскому обыску. И тут в жизнь Искандера снова вошел Гервег, опозоренный и обесславленный неудачей в провозглашении Германской республики на манер Франца. Мало того, его тесть был разорен этой же неудачной революцией, что резко сказалось на его субсидиях поэту, уменьшив их по крайней мере втрое. Гервег хандрил, его страшило будущее неотвратимой и беспросветной нуждой. Почти каждый вечер поэт стал проводить у Герценов. Эмма ему осточертела, её нудная любовь опостылела. И Гервег втирался к русским богатым друзьям, охотно пил вино с Александром Ивановичем, помогал Наталье Александровне в различных перипетиях нелегкого многодетного быта, ухаживал за ней во время нередких недомоганий.
Наталья Александровна влюбилась, сама того не заметив. А у Эммы в это время родилась дочь Ада и она ослабила свою схватку.
Страстная дружба втроем стала приобретать странные черты брачного ссюза. Гервег, уже втершийся в доверие, называл Герценов близнецами и причислял себя к ним же, называя самого себя третьим близнецом. О, как ему хотелось сварганить брак втроем, а может даже и вчетвером, все-таки сочувствуя и Эмме. А хитрая евреечка позже открыто предлагала себя русскому барину.
Постепенно Герцен прозрел, но ложно понимаемое чувство дружбы порядочности и уважения к хотя и чужому, но подлинному чувству сковывало его, не позволяло объясниться прямо и жестко, как, собственно говоря, и следовало с подобным пресмыкающимся, как Гервег. Кроме того, его изводили эмигрировавшие соотечественники-попрошайки, завидовавшие его богатству и в бессильной злобе распускавшие про него всякие малоприятные слухи.
Наконец он нашел в себе силы объясниться для начала с женой. Причем, опять в письмах. Наталья Александровна призналась, что её "неудовлетворенность, что-то оставшееся незанятым, заброшенным искало иной симпатии и нашло её в дружбе с Гервегом". Она призналась, что мечтает о браке втроем, причем, скорее духовном, нежели чисто плотском. Но Герцен принять подобное уж никак не мог.
Ему писал и Гервег, испрашивая нахально внимания и заботы. Нет места, чтобы привести в короткой статье его многословные и лживые излияния.
Герцен с семьей переехал в Ниццу, надеясь отвязаться ст надоевшего приживала; но Гервег с домочадцами на коленях вполз нему в дом и немедленно занял несколько комнат. Герцену снова пришлось содержать обе семьи и дать якобы взаймы десять тысяч франков Эмме. Этих денег он не только не увидит, но ещё и заплатит втрой раз за выданный ей вексель. Эмма, окончательно усмирив ревность, стала содействовать мужу в соблазнении Натальи Александровны, она предложила снова Герцену устроить брак вчетвером. Искандер решительно не хотел этого, в нем наконец проснулся самец и собственник. Однажды он чуть не столкнул соперника со скалы в море, а потом иногда сожалел об этом несвершившемся суде. Удержавшись от расправы, он категорически потребовал отъезда Гервегов из Ниццы. Гервег, понимая, что терять уже нечего, в открытую шантажировал Герценов возможным самоубийством, он обещал зарезаться или застрелиться, уморить себя голодом (причем при этом жрал в кафе за четверых, притворно постничая на совместных трапезах), если его отлучат от Натальи Александровны. Он грозился зарезать своих детей и обмазанным кровью явиться к бывшим друзьям. Эмма неистово хлопотала за него перед Герцеными.
Трагикомедия разыгрывалась довольно долго, пока Герцен снова не дал Эмме огромную сумму денег, заплатил за неё все долги, только тогда Гервеги всем кагалом отправились в Геную.
Но и оттуда поэт-шантажист продолжал писать Герцену, который отсылал все письма назад, не вскрывая. Он писал ещё настойчивей Наталье Александровне, угрожая ей всеми карами, земными и небесными, если она не приедет к нему и не воссоединится или, на худой конец, не возьмет его назад в семью хотя бы гувернером к сыну Саше. Жалея несчастного, долго не распознавая в нем притвору, жена Герцена отвечала ему без ведома мужа. А Гервег, раздираемый злобой, взял да и разгласил её письма, сопроводив их к тому же собственными клеветническими домыслами.
В семье Герценов опять поселился кошмар, и прошло немало времени, пока в июле 1851 года в Турине не наступило очередное примирение супругов. И снова посыпались удары безжалостной судьбы. 16 ноября 1851 года протараненный другим кораблем около Гиерского архипелага затонул пароход "Город Грасс", на котором плыли в Ниццу мать Герцена и его глухонемой сын Коля. Трупов их так и не нашли.
Катастрофа доконала Наталью Александровну. Её мучили кошмарные видения. А тут ещё снова Гервег прислал письмо, в котором упрекал жену Герцена в измене ему, любимому (собой, разумеется), и язвительно намекал, что судьба мстит за него, потопив в море исчадие (его выражение!) и семью Герценов.
Взбешенный Александр Иванович был готов незамедлительно ехать в Геную и пристрелить подлеца, как собаку. Его удержала только болезнь жены, но , к сожалению, не удержала от показа ей злополучного послания негодяя. С этой минуты презрение Натальи Александровны переросло в ненависть, и она 18 февраля 1852 года написала Гервегу: "Ваши преследования и ваше гнусное поведение заставляют меня ещё раз повторить, и при том, при свидетеле, что я уже несколько раз писала вам. Да, мое увлечение было велико, слепо, но ваш характер вероломный, низкоеврейский, ваш необузданный эгоизм открылись во всей безобразной наготе своей во время вашего отъезда и после, в то самое время, как достоинство и преданность Александра росли с каждым днем. Несчастное увлечение мое только послужило новым пьедесталом, чтобы возвысить мою любовь к нему. Ваши доносы, ваши клеветы против женщины вселяют Александру одно презрение и отвращение к вам. Вы обесчестили себя этой низостью." Это письмо отправили Гервегу, но он вернул его вроде бы непрочитанным, хотя две из трех печатей были сорваны. Разными путями мнение разгневанной женщины все же довели до адресата.
А 30 апреля у Натали Александровны родился последний сын, недношенный, но живой, которого в честь города, где так замечательно начиналась совместная жизнь Герценов назвали Владимиром.
2 мая 1852 Наталья Александровна умерла, завещав заботу о своих детях Н. А. Огаревой-Тучковой, наметив тем самым чертеж его одного, последнего треугольника. Похоронили её в Ницце, где позднее упокоилось и тело её великого мужа.
Тяжба с Гервегом длилась ещё долго, от дуэли с ним Герцен уклонился. Не из трусости, а из презрения к подобному ничтожеству, о которое западло марать руки. Впрочем, Карл Маркс и Ф. Лассаль со своим низким соотечественником охотно возжались. А Герцена продолжали травить уже совершенно другие фигуры. Мелкие людишки вечно не могут переносить крупную личность.
Как я уже говорил, ещё один жуткий любовный треугольник ожидал его через шесть лет, когда в конце пятидесятых годов прошлого века Огарев со своей второй женой, Натальей Алексеевной, урожденной Тучковой, поселился в одном доме со своим давним другом. Уже в Лондоне
Мираж идеального брака втроем вновь ядовито приманивал к себе. Рок или случайное стечение обстоятельств? А, может, извечное, человеческое, слишком человеческое.