Страница:
Сожги мои письма. Оставь в памяти нашу первую встречу, наш первый поцелуй. Dixi. Я всё сказал.
ТАЙНЫЙ ЗНАК
Есть тайный знак любви и тайный знак привета, когда - глаза в глаза мы на людях одни, когда и говорить не надобно об этом, об этом говорят в твоих глазах огни. Друг друга в толкотне заметить невозможно, едва ли разглядеть друг друга в суете... И как же распознать: что истинно? что ложно? и те пришли слова на ум или не те?
Но есть один секрет: взглянуть в глаза друг другу и тайный взгляд души вмиг высветит во мгле всю подлинность любви и отведет разлуку, и нас вдвоем одних оставит на земле. О, глаз голубизна! Сорочьей оторочкой пушистый край зрачка отделан, как костюм. И где-то в глубине настойчиво и срочно, по-женски шаловлив, мерцает юный ум.
Кто взглядов смысл постиг, не говорит об этом, надолго поражен открытием своим. Есть тайный знак любви и тайный знак привета, есть любящих язык, неведомый другим!
ПРОЗРЕНЬЕ
Человеческой страсти разряд поражает мгновенностью оклика, и уже невозможен возврат к состоянию зыбкого облака междометий, словечек и фраз... И соленые губы кусая, в первый раз, в первый раз, в первый раз выбегает Наташа босая... В первый раз - о, любимая! - звук не стыдится прослыть поцелуем!
О, прозренье, возникшее вдруг: кто ускорит развязку земную?!
Позже облако станет дождем громоносным, смертельным, горючим, ослепит на мгновенье огнем и в сердцах окрестят его тучей...
НЕПРОИЗНЕСЕННЫЙ МОНОЛОГ
расплакаться в своем бессилии смахнув ладонью со щеки слезу и в слабости красивая сказать что это пустяки что все пройдет и образуется что скоро будет новый год что муж конечно образумится заметит холодок поймет давно лица его не видела все у стола и за столом читает пишет ли обидно не человек а метроном размеренны его движения холодные его глаза и не любовь а уважение сулят пустые небеса когда он книгами насытится разбить бы хмурые очки
А слезы сыплются и сыплются,
стучат, как в спину кулачки...
МЕДИЧКИ
I
Воспоминания, как наручные кварцевые часы: снимешь с руки, положишь на стол, пройдет часа полтора-два, они и замерли; утром наденешь на руку, они опять затикали, жизнь пошла. Отправишься к часовщику с вопросом: "Что, батарейки сели?" Он проверит: "Почти на нуле". Заплатишь восемь тысяч, он сменит батарейку, часы опять как новые. То же и воспоминания - лежат себе на дне памяти, безгласные, чуть ворохнешь, они зашевелятся, уже тепленькие, разогрелись, задвигались и пошло новое кино, поехало. Надо заметить, что своих однокурсниц по мединституту я, конечно, примечал, иногда и глаз клал, но романов у меня с ними не завязывалось. Не то, что со студентками других вузов, и дело не в какой-то излишней мудрой щепетильности, или в извращенности вкуса, или в пуризме каком, а просто, поступив в институт шестнадцати лет, я оказался моложе почти всех однокурсников и однокурсниц на 2-3 года. Была тогда административная мода на "стажистов", выпускников сразу после школы старались не принимать, особенно в медицинский, куда предпочитали брать человека со средним специальным образованием, уже утвердившегося в выборе будущей самой гуманной профессии в мире. И правильно делали, надо заметить. Что зря государственные деньги переводить! Вот я окончил серьезный вуз и даже ординатуру сдал кандидатские, а проработал на медицинской ниве всего ничего, польстился на эфемерную литературную славу и с медпрактикой завязал. Тоже мне. Чехов или Аксенов выискался. А ещё клятву Гиппократа давал, а ещё в очках! Вот погоди, дождешься маски Гиппократа в урочный час на своем лице, то-то запоешь... не своим голосом...
Кратковременное увлечение ещё одной Ниночкой запомнилось больше потому, что именно ему я обязан стихотворением "Александрит", бывшем в середине шестидесятых как бы моей поэтической визитной карточкой.
Простое милое лицо, на пальце девичье кольцо. Переливается - горит в нем камешек александрит. И возникает в глубине страна, неведома
мне, заветная страна любви, где ходят песенки твои...
Какие песенки? Обычные встречи. Обычные разговоры. Один или два захода в гости. Мои робкие попытки. Её томные увертки. Беганье вокруг стола, застеленного тяжелой плюшевой выгоревшей от солнечного света скатертью. Отец у Нины умер, когда она была ещё школьницей. Осталась в наследство старая "Волга" в гараже, недостроенная дача и полубезумная мать. Мать её помню смутно: странно одетая женщина психопатологического вида, скорее всего шизофреничка. Любопытно, что за Ниной параллельно ухаживал Саша, учившийся на курс раньше меня юноша с редкими усиками и масляно поблескивающими глазками, сын бегемотно-толстой служительницы читального зала, с которой я обменивался дефицитными книгами и мнениями обо всем на свете. Она вроде как держала салон в стенах библиотеки. Впрочем, впоследствии я бывал у неё дома и говорил, говорил, говорил...
Когда я узнал о Сашином томлении, то сразу же прекратил все ухаживания, наверное, прекратил бы и без этого. Загорался я мгновенно и столь же мгновенно гас. А чего хотите? Типичный Овен. Через год или два Нина вышла за Сашу замуж и стала делать мне откровенные намеки. Но жены не только друзей, но и просто знакомых, были для меня всегда табу.
Убила она меня морально тем, что как-то, разыскав меня по телефону в Москве, попросила зайти с расспросами в мастерскую по ремонту дубленок в нашем районе, о которой до её звонка я не имел ни малейшего представления, а затем сразу же резво стала набиваться мне в подружки, поведав при этом о замечательнейшем любовнике-фотографе, с которым провела незабываемые три года своей столичной аспирантуры, жаль только, что фотограф этот недавно уехал надолго за рубеж и приходится простаивать волей-неволей. Саша, ребенок - они были для неё далеко, совсем в другой жизни и не сдерживали, и не обязывали. Наверное, я все-таки ханжа. И я сильно разочаровал её, когда мягко и вежливо отказался от предложенной чести.
2
Еще одна медичка училась на курс младше меня, хотя и была на год старше. Я гулял с ней по городу, ходил в кино, обсуждал разные разности, читал ей свои очередные стихи. Словом, просто дружил. Платонически. Конечно, раз или два в самом начале знакомства (кстати, произошло оно в том же читальном зале при посредничестве бегемотной салонодержательницы, приискивавшей для Саши приличных девочек я, естественно, сделал попытку, но не встретил взаимопонимания на этот счет и успокоился. Как оказалось, навсегда.
В меру миловидная, простовато одетая, целомудренная подружка моя жила отдельной, впрочем, не особенно интересовавшей меня жизнью. К тому же у неё не было телефона, что затрудняло общение. (У меня-то его просто и быть не могло по причине проживания в отдаленнейшей части города П.). И как я был поражен, когда во время островолнующего романа с будущей женой стал встречать скромную медичку по несколько раз в день в самых неожиданных местах, не однажды нарываясь на попытку серьезного объяснения, от которого всячески уходил и, наконец, получил от неё письменное объяснение в любви (чем, признаться, избалован не был) и утверждение, что только она, скромная медичка, и только она может быть моей настоящей женой. Женой во всех смыслах этого слова. Никто меня лучше не поймет и не поддержит. Тогда я не принял этого всерьез. Меня просто отягощала подобная настойчивость. Вот когда я понял женщин, которых достают влюбленные мужчины. А тогда я был, надо отметить, весьма примитивен и грубоват Возможно, сейчас я бы вел себя несколько иначе.
Вторая моя медичка - по слухам - вышла замуж после рождения моей дочери Златы. Сейчас она врачует больные тела и души где-то в Сибири, чуть ли не в Братске. Бывая в Иркутске и Ангарске с литературными выступлениями, я обязательно про неё вспоминаю и жалею, что нам, видимо, никогда больше не встретиться и не поговорить. Ей, возможно, уже не до поэзии и что эпохальное я смогу ей предложить?
3
Третья героиня полусостоявшегося романа - Вика (Виктория) Курочкина. Помнится, я учился на третьем курсе, она была первокурсницей. На новогоднем институтском вечере она блистала своей длинноногостью, белозубостью, глазастостью. Может быть, мы протанцевали один или два танца. Но золотая молодежь нашего вуза держала её в плотном кольце. Честно говоря, я не настаивал и не помышлял.
Новое знакомство произошло года через два, не помню как, но зато четко помню зачем. Вы, дорогие читатели, будете смеяться, но я стал встречаться с Викой с одной-единственной целью: прочитать с её помощью "Доктора Живаго". Книга эта в далеком уральском городе меня обходила, ну не попадалась она ко мне в руки, хотя я видывал её издали в руках симпатичных аспиранток, но не давалась она мне. А ведь тогда это была одна из самых загадочных, культовых книг, читательская мечта моей юности. И вот я прослышал, что у Вики есть в столице знакомый англичанин, у которого, конечно же, есть этот знаменитый роман Пастернака, переполошивший десять лет назад всю страну
Мои однокурсники сладострастно жмурились, когда Вика безропотно поджидала меня после занятий. Слонялась со мной по городу. Её понять я не мог. Безусловно, красивая, эффектная, она в то же время была какая-то заблудшая и несчастная: не жила дома, училась кое-как, была без царя в голове... Думаю, она принесла массу сладких минут взрослым любителям сладкой жизни. Потребности её были небольшие: сигареты, чуть-чуть алкоголя и верх блаженства - кофе в постель. Одни черные вязаные "в сеточку" колготки поверх длинных стройных ног искупали - даже при визуальном знакомстве - все её запросы.
После лекций и семинаров мы гуляли с Викой по городу, конечно же, я читал ей свои и чужие стихи, до чего был большой охотник, что-то обсуждали, в общем, Дафнис и Хлоя, полная идиллия. Однажды поздней осенью или ранней зимой мы забрались в промерзший пустой трамвай на "кольце", и я стал чересчур энергично разогревать озябшую спутницу.
Ответное тепло женского тела разгорячило меня и увлекло в поцелуи, до которых я тогда тоже был большой охотник. Но окружающий холод, отсутствие должной предприимчивости, а может, необходимого опыта, не позволили зайти дальше. Всегда у меня была главная проблема: где. Не повезешь же девушку на окраину города в дом, полный родителей, бабушек и зверья. Впрочем, Вика порой провожала меня на электричке даже заполночь и я, подлый и глупый, уходил преспокойно домой в тепло и сытость, оставляя бездумно подругу на темной и холодной станции. Что она делала? Как выходила из положения? Одно утешение: тогда не было ни бандитов, ни жутких страхов. В сегодняшнем количестве. Хотя идиотов всегда хватало.
Итак, на шестом курсе, в зимние каникулы я оказался в Москве у дальних родственников и бегал истово по поэтическим вечерам, музеям, был даже в "гадюшнике" ЦДЛ, не понимая, где я и что впереди, а жил я одной литературной мечтой и постоянным творчеством, не столько на бумаге, сколько в уме, в каждом ударе сердца. Вика приехала чуть позже. Я купил бутылку сухого красного вина и приехал на встречу к ней в общежитие мединститута. Да, забыл одну важную деталь: приехав в Москву, я позвонил этому мифическому англичанину, который существовал на самом деле, отрекомендовался Викиным знакомым и попросил - по телефону - почитать "Доктора Живаго". Английский подданный, работавший переводчиком то ли в "Прогрессе", то ли в "Иностранной литературе", наверняка решил, что мой звонок - провокация и я - непременно работник КГБ и впал, судя по первой телефонной реакции, в полную прострацию. В книге для прочтения он наотрез отказал. И вообще прикинулся Иваном, вернее Джоном, не помнящим родства. Так вот, к Вике я добрался поздно вечером. Мы были одни в огромной комнате с множеством кроватей, которые перебивали мечту о "Докторе Живаго". Все-таки я был тогда не только читатель. Сели к столу. Выпили вино. Конечно, после вина Вика стала ещё желанней. Но... у неё оказался герпес, маленькая язвочка на верхней губе и мы не решились целоваться. А без поцелуев - какая любовь! И хотя я уже не был девственником, благодаря усилиям одной балерины из кордебалета, но и не мог - без поцелуев. Так и не сложилось.
На Вике был большой красивый зеленый свитер, подаренный тем самым насмерть перепуганным моим звонком англичанином. Впрочем, Вика его успокоила, рассказав, наверное, о чокнутом русском поэте-студенте. Представляю, как он наслаждался общением с моей подружкой. Все они, иностранцы, шустры и предприимчивы и им всегда достается лучшее, в нашей стране, будь это недра или наши восхитительные женщины.
А я вернулся, несолоно хлебавши, домой, встретился с будущей женой и позабыл обо всем на свете, даже о "Докторе Живаго", который прочитал несколько лет спустя в спецхране, раздобыв необходимое разрешение. Книга меня разочаровала. А гениальные стихи из романа я знал наизусть и допрежь того. Примечательно, что, исповедавшись Марианночке в своих предыдущих увлечениях, я услышал от неё через какое то время, что Вика была моей любовницей. Как же я возмутился несправедливостью обвинения! Ну не было этого. И встретив по весне Вику на центральной улице города с товаркой, подступил к своей приятельнице чуть ли не с кулаками, мол, чего напраслину наговариваешь. Вика была поражена: "Что тебе, жалко, что ли? Убудет от тебя? Чего испугался?" А у меня очередной и последний раз решалась жизнь. Быть или не быть. Вот в чем вопрос. Ох, и обижен я был на свою бывшую подружку. А надо было обижаться на себя, любимого. Увы, в одну и ту же реку не войдешь дважды.
Вот так. Три медички и все вхолостую. Странный я был юноша, а может странным, закомплексованным было всё наше поколение. Сейчас сижу, то ли локти кусаю, то ли плешь чешу. А впрочем, вру, не кусаю. Уже и зубов почти не осталось. Клянусь, на неделе пойду к дантисту
МЕДИЧКА
Девочка, девчонка семнадцати лет. Выкрашены волосы в модный цвет. Издали трудно рассмотреть лицо. Спортивная сумка через плечо. В сумке - два конспекта, студенческий билет, томик Шекспира и пачка сигарет.
Что ты повторяешь не вслух - про себя? Похожа на Офелию твоя судьба? Гамлет твой, где он, прекрасный принц? Тоже учится держать шприц? Ах ты, медичка, самый первый курс! Жизнь, как лекарство, пробуешь на вкус.
Костер сигаретки не гаснет на ветру. О чем же ты думала сегодня поутру? О мальчиках фасонных, брюки клёш, с которыми вечером гулять пойдешь? Об умном старшекурснике в роговых очках, чьи губы отражаются в его зрачках? О будущей профессии, с надеждой и тоской, о новой Хиросиме и подлости людской?
Спортивная сумка через плечо. Хочется яснее разглядеть лицо.
АЛЕКСАНДРИТ
Простое милое лицо, на пальце девичье кольцо. Переливается-горит в нем камешек александрит. И возникает в глубине страна, неведомая мне, заветная страна любви, где ходят песенки твои.
"Сяду я на камушек около реки. Как сыму колечко с тоненькой руки. Над водой бурлящей выскользнет из рук. Пусть его подхватит долгожданный друг..."
Твой камень зелен, как вода, в нем отражается звезда. Переливается горит ночной звездой александрит. Приходит утро. Сразу ночь со звездами уходит прочь. Багровою зарей горит передо мной александрит.
Возьми в заветную страну, в реке колечком утону. Ах, только б руку в руку взять и не найти пути назад! Как сон, желанное лицо. Дрожит в руке моей кольцо. Переливается-горит в нем камешек александрит.
МИРАЖ
Забыта. Давно не звоню. Так ветер знакомых меняет. Напомнить улыбку свою мешает - а что до меня ей? И как отрекусь - отвлекусь от наших свиданий. Забыта влюбленность. Парадная. Пусть как дверь на зимовку забита. В тулупе, треух под рукой, обиды - моя камарилья... И друга терзать: "Дорогой, что делала? Как говорила?" Мне копии жалкий мираж, как жажда - в пустыне колодца. На дню раз по пять умирать - твой голос внутри отзовется. Бессмысленно вызвать врача. В домашней аптечке не ройтесь. Любовь продолжает кричать кровинкою каждой в аорте.
УЛЕТАЯ
Самолет, самолет, самолетик - как присевший мотылёк на болоте. Покачнулся подо мной, разбежался - белым вензелем легко расписался. В голове одно, одно: ах, какой он неземной! Металлическое дно оборвется подо мной?! Спутница в кулечек травит, вздрагивает плечами. Сердца травма, травма, травма - там не полегчает!
Время медленно идет, время медленно летит, улетает самолет - никогда не улетит. Помнят губы, помнят веки, помнят пальцы на руке, и - внизу лесочек редкий как щетина на щеке.
ФАРС
Глаз малахит и золото волос... Шепчу слова любви, слова признанья, и льется неестественно пространно о том, что сердце лишь к тебе рвалось... Я чувствую заведомую фальшь в словах самих собой произносимых, как будто бы они поизносились во встречах прежних... Снова глупый фарс!
Я становлюсь статичен как статист, чьи репетиции естественно бесплодны. К чему слова, когда они бесплотны? К чему любовь, в которой ты артист? А если и в подруге рыбья кровь и ты ей нужен лишь приличным мужем, чтоб каждый день разогревать, как ужин, уже позавчерашнюю любовь?! Которой не было. Которая не будет. Которая, сродни таланту рифмача, в тоске бесплодия не может жить, молча, и на людях в пустой колотит бубен...
КУКЛОВОД
Больше всего в юности мне нравились две карикатуры, увиденные в иностранных журналах. На первой - большой человек дергал за ниточки куклу, которая, если приглядеться, подобными же ниточками управляла самим кукловодом. Вторая - по рисунку не представляла ничего особенного: актриса и режиссер обменивались репликами, но зато какой был текст и соответственно подтекст:"3а акт - контракт". Глуповат был Ваня бедный. Извиняйте, господа-товарищи!
Мы познакомились где-то в центре неописуемо большого города П. на великой русской реке К. , в которую впадает сама Волга. Не хухры - мухры. Мы - это Володя и Нина. Очередная Нина. Я - студент медицинского института и начинающий большой поэт. Она - ведущая артистка кукольного театра. Вот включил видеомагнитофон памяти и сразу вспомнил обстоятельства нашей встречи четче и панорамнее. Мы познакомились возле главпочтамта. Нина шла отправлять посылку горячо любимому человеку в Барнаул, куда собиралась уехать через два месяца, чтобы выйти замуж и жить там долго и счастливо, и умереть с ним в один день. А я посещал сие богоугодное заведение, получая письма "до востребования", что у меня было тогда очередным "пунктиком". Среди множества других пунктов и пунктиков. Не помню только, чем она меня так заинтересовала.
Невысокая, если не сказать крошечная брюнетка с большими широко раскрытыми глазами, пухлым ярким ртом, вьющиеся жгуче-черные волосы падали на плечи... Слово за слово, и я уболтал её, читая свои и чужие стихи, на что был мастер, один напор чего стоил... После того, как разделались с посылкой в Барнаул, я отправился провожать её на автобусную остановку возле ЦУМа, (она жила на другом берегу великой русской реки, которая делила город на две неравные части: левую - густонаселенную и правую - малообжитую, исключением, впрочем, являлся поселок, где жила Нина). По дороге мы зашли (я завёл) в книжный магазин и я - к тогдашнему и сегодняшнему стыду - забыл начисто о спутнице. Книги я всегда любил больше женщин, хотя и последними увлекался изрядно, особенно в юности. Ни одной юбки не пропускал, - могла бы упрекнуть меня жена, хотя это явная неправда: увлечения мои носили характер скорее платонический. Занятый творчеством поэтической лабораторией, чтением нескончаемого множества книг и к тому же учебой и спортом, я просто физически был не способен задумываться о любом объекте желаний более нескольких секунд. Итак, когда через полчаса я очнулся, новообретенной спутницы в магазине не было. Не обнаружил я её и на автобусной остановке, откуда уходили рейсы на другой берег реки. Полный облом. Было обидно, что я не договорился о свидании, не записал номер телефона (почему-то я был уверен, что таковой имеется, на крайний случай служебный). И тут я вспомнил, что через день по местному телевидению будет встреча с известным московским артистом и Нина по должности должна быть на этой тусовке, изображая восторженную поклонницу, которой она, впрочем, действительно являлась. Что же, дело техники, через день я тоже был среди приглашенных, и с удовольствием отметил румянец узнавания на лице было утраченной спутницы.
После телепередачи (а она тогда шла "живьём" не по причине отсутствующей тогда начисто гласности, а просто по причине вечно присутствующей провинциальной бедности) мы, не торопясь, пошли через весь город, опоздали, конечно, на самый последний автобус и всю ночь прогуляли по летнему городу. Родители мои были приучены к моим ночным отсутствиям, а Нина, видимо, предупредила своих по случаю телепередачи. Я получил желанный номер телефона, и мы начали встречаться, если так можно называть короткие разговоры между репетициями или в антрактах спектакля. Развитие романа было вполне платоническим, хотя я и пытался ускорять события, но навыка и умения явно не хватало, к тому же человек из Барнаула стоял между нами тенью командора.
Незаметно наступила осень. Каникулы закончились. На меня обрушились снова серьезные обязанности, я, несмотря на неукротимое стихотворчество, был аккуратным студентом, а Нина, уволившись из театра, уехала в Барнаул к жениху, по иронии судьбы тоже студенту-медику. Или уже врачу. В общем, эта главка моей жизни как бы перелистнулась. Абзац. Я жил тогда интенсивно, как на войне, когда в стаж засчитывается один день за три. Торопился прочитать немедленно что-то архиважное, думал, экспериментировал, записывал. Жадно хватал куски жизни, ещё полусырые и дымящиеся, глотал, не прожевывая, а на деле, как потом оказалось: переливал из пустого в порожнее.
Однажды мне стало нестерпимо скучно, тоскливо, одиноко, и я, повинуясь интуиции, какой-то настоятельной телепатической потребности набрал телефонный номер театра и ни с того ни с сего попросил артистку Городовикову, то бишь Нину. И - о, чудо! - её голос немедленно возник в трубке. Я наказал, чтобы она ждала меня у телефона, бросил трубку уличного автомата, схватил такси и уже через несколько минут был в театре.
И мы встретились, чтобы не расставаться! Вот эффектная концовка, пресловутый хеппи-энд, но в жизни такое случается редко. Мы действительно радостно встретились и стали регулярно видеться. Её худенькое тельце зверски возбуждало меня, но... надо вспомнить страну, где по знаменитому телезаявлению не было секса. Нина тоже твердила одно: "Только после свадьбы".
Никакой свадьбы, естественно, быть не могло по многим причинам. Как человек изобретательный и предприимчивый, я все-таки нашел выход. И вроде эстетически он был вполне. Сегодня подобное научно именуют петтингом и всячески рекомендуют молодым парам.
Шло время. Всё приедается, всё исчерпывается. Мелеют реки, иссякают колодцы. Любовь изнашивается до дыр. Любовь изнашивается, как ткань. Сочинилось у меня в то время такое стихотвореньице. А свято место пусто не бывает. У Нины, конечно, было множество поклонников и претендентов. Её безуспешно добивался главный режиссёр театра, с ним
соперничал главный художник. На меня они спокойно смотреть не могли, но в театр пускали. А тут внезапно появился просто мальчик. Что это я? Не мальчик, вовсе, а молодой мужчина, может только на год на два моложе меня. Он жил неподалёку от дома моей подружки и имел ещё одно немаловажное преимущество (помимо тех, что я не знал и не предполагал): он честно и немедленно хотел жениться. Я же, слушая все эти предложения и предположения в Нинином пересказе, естественно думал, что моя актрисуля просто проверяет мои чувства, побуждая меня к более решительным действиям.
Как-то мы резвились с ней на квартире её подруги, и я всерьез вознамерился лишить её невинности. Сколько можно! Долой фиговые листки девственности! Свободу узникам Анголы! Я сорвал с неё одежды, обрушил бедную обнаженную в перины, но так и не убедил стать (лечь) на мою эгоистическую точку зрения. Ну не смог. Слаб человек. В этой змееподобной схватке, в этой упоительной возне я изнемог и преждевременно кончил. В том числе и эту возню. И сразу потеряв интерес к объекту вожделения, погнал Нину в ванную, а она наоборот упиралась и дразнила меня последствиями. И накаркала. Через какое-то время она заявила мне, что у неё задержка, и я должен что-то предпринять. Вроде как опять речь пошла о женитьбе. Я наотрез отказался, предложил устроить аборт и стал чуть ли не издеваться над бедной девушкой, мол, как удивятся врачи, прерывая беременность у непоколебимой девственницы.
- Давай, хоть ликвидируем этот твой затянувшийся каприз, эту ошибку природы! - неделикатно предлагал я.
Ответом стал почти мгновенный выход моей подружки замуж за того самого терпеливого (или наоборот слишком нетерпеливого) молодого человека, с которым я даже как-то успел познакомиться. Дело в том, что Нина поступала учиться в университет, и мне пришлось помогать ей готовиться к сдаче экзаменов, пришлось поневоле бывать у неё дома, общаться с её родителями, слава Богу, в благовидной роли наставника и репетитора. Нарепетировались на славу.
После свадьбы наши отношения стали увядать, я не был законченным циником и не мог делить возлюбленную столь уж откровенно с её законным владельцем. А ещё через год Нина родила сына (какое счастье, что не от меня!), погрузилась в его воспитание, взяла академический отпуск в университете и декретный - в театре. В общем, и ей стало явно не до меня.
ТАЙНЫЙ ЗНАК
Есть тайный знак любви и тайный знак привета, когда - глаза в глаза мы на людях одни, когда и говорить не надобно об этом, об этом говорят в твоих глазах огни. Друг друга в толкотне заметить невозможно, едва ли разглядеть друг друга в суете... И как же распознать: что истинно? что ложно? и те пришли слова на ум или не те?
Но есть один секрет: взглянуть в глаза друг другу и тайный взгляд души вмиг высветит во мгле всю подлинность любви и отведет разлуку, и нас вдвоем одних оставит на земле. О, глаз голубизна! Сорочьей оторочкой пушистый край зрачка отделан, как костюм. И где-то в глубине настойчиво и срочно, по-женски шаловлив, мерцает юный ум.
Кто взглядов смысл постиг, не говорит об этом, надолго поражен открытием своим. Есть тайный знак любви и тайный знак привета, есть любящих язык, неведомый другим!
ПРОЗРЕНЬЕ
Человеческой страсти разряд поражает мгновенностью оклика, и уже невозможен возврат к состоянию зыбкого облака междометий, словечек и фраз... И соленые губы кусая, в первый раз, в первый раз, в первый раз выбегает Наташа босая... В первый раз - о, любимая! - звук не стыдится прослыть поцелуем!
О, прозренье, возникшее вдруг: кто ускорит развязку земную?!
Позже облако станет дождем громоносным, смертельным, горючим, ослепит на мгновенье огнем и в сердцах окрестят его тучей...
НЕПРОИЗНЕСЕННЫЙ МОНОЛОГ
расплакаться в своем бессилии смахнув ладонью со щеки слезу и в слабости красивая сказать что это пустяки что все пройдет и образуется что скоро будет новый год что муж конечно образумится заметит холодок поймет давно лица его не видела все у стола и за столом читает пишет ли обидно не человек а метроном размеренны его движения холодные его глаза и не любовь а уважение сулят пустые небеса когда он книгами насытится разбить бы хмурые очки
А слезы сыплются и сыплются,
стучат, как в спину кулачки...
МЕДИЧКИ
I
Воспоминания, как наручные кварцевые часы: снимешь с руки, положишь на стол, пройдет часа полтора-два, они и замерли; утром наденешь на руку, они опять затикали, жизнь пошла. Отправишься к часовщику с вопросом: "Что, батарейки сели?" Он проверит: "Почти на нуле". Заплатишь восемь тысяч, он сменит батарейку, часы опять как новые. То же и воспоминания - лежат себе на дне памяти, безгласные, чуть ворохнешь, они зашевелятся, уже тепленькие, разогрелись, задвигались и пошло новое кино, поехало. Надо заметить, что своих однокурсниц по мединституту я, конечно, примечал, иногда и глаз клал, но романов у меня с ними не завязывалось. Не то, что со студентками других вузов, и дело не в какой-то излишней мудрой щепетильности, или в извращенности вкуса, или в пуризме каком, а просто, поступив в институт шестнадцати лет, я оказался моложе почти всех однокурсников и однокурсниц на 2-3 года. Была тогда административная мода на "стажистов", выпускников сразу после школы старались не принимать, особенно в медицинский, куда предпочитали брать человека со средним специальным образованием, уже утвердившегося в выборе будущей самой гуманной профессии в мире. И правильно делали, надо заметить. Что зря государственные деньги переводить! Вот я окончил серьезный вуз и даже ординатуру сдал кандидатские, а проработал на медицинской ниве всего ничего, польстился на эфемерную литературную славу и с медпрактикой завязал. Тоже мне. Чехов или Аксенов выискался. А ещё клятву Гиппократа давал, а ещё в очках! Вот погоди, дождешься маски Гиппократа в урочный час на своем лице, то-то запоешь... не своим голосом...
Кратковременное увлечение ещё одной Ниночкой запомнилось больше потому, что именно ему я обязан стихотворением "Александрит", бывшем в середине шестидесятых как бы моей поэтической визитной карточкой.
Простое милое лицо, на пальце девичье кольцо. Переливается - горит в нем камешек александрит. И возникает в глубине страна, неведома
мне, заветная страна любви, где ходят песенки твои...
Какие песенки? Обычные встречи. Обычные разговоры. Один или два захода в гости. Мои робкие попытки. Её томные увертки. Беганье вокруг стола, застеленного тяжелой плюшевой выгоревшей от солнечного света скатертью. Отец у Нины умер, когда она была ещё школьницей. Осталась в наследство старая "Волга" в гараже, недостроенная дача и полубезумная мать. Мать её помню смутно: странно одетая женщина психопатологического вида, скорее всего шизофреничка. Любопытно, что за Ниной параллельно ухаживал Саша, учившийся на курс раньше меня юноша с редкими усиками и масляно поблескивающими глазками, сын бегемотно-толстой служительницы читального зала, с которой я обменивался дефицитными книгами и мнениями обо всем на свете. Она вроде как держала салон в стенах библиотеки. Впрочем, впоследствии я бывал у неё дома и говорил, говорил, говорил...
Когда я узнал о Сашином томлении, то сразу же прекратил все ухаживания, наверное, прекратил бы и без этого. Загорался я мгновенно и столь же мгновенно гас. А чего хотите? Типичный Овен. Через год или два Нина вышла за Сашу замуж и стала делать мне откровенные намеки. Но жены не только друзей, но и просто знакомых, были для меня всегда табу.
Убила она меня морально тем, что как-то, разыскав меня по телефону в Москве, попросила зайти с расспросами в мастерскую по ремонту дубленок в нашем районе, о которой до её звонка я не имел ни малейшего представления, а затем сразу же резво стала набиваться мне в подружки, поведав при этом о замечательнейшем любовнике-фотографе, с которым провела незабываемые три года своей столичной аспирантуры, жаль только, что фотограф этот недавно уехал надолго за рубеж и приходится простаивать волей-неволей. Саша, ребенок - они были для неё далеко, совсем в другой жизни и не сдерживали, и не обязывали. Наверное, я все-таки ханжа. И я сильно разочаровал её, когда мягко и вежливо отказался от предложенной чести.
2
Еще одна медичка училась на курс младше меня, хотя и была на год старше. Я гулял с ней по городу, ходил в кино, обсуждал разные разности, читал ей свои очередные стихи. Словом, просто дружил. Платонически. Конечно, раз или два в самом начале знакомства (кстати, произошло оно в том же читальном зале при посредничестве бегемотной салонодержательницы, приискивавшей для Саши приличных девочек я, естественно, сделал попытку, но не встретил взаимопонимания на этот счет и успокоился. Как оказалось, навсегда.
В меру миловидная, простовато одетая, целомудренная подружка моя жила отдельной, впрочем, не особенно интересовавшей меня жизнью. К тому же у неё не было телефона, что затрудняло общение. (У меня-то его просто и быть не могло по причине проживания в отдаленнейшей части города П.). И как я был поражен, когда во время островолнующего романа с будущей женой стал встречать скромную медичку по несколько раз в день в самых неожиданных местах, не однажды нарываясь на попытку серьезного объяснения, от которого всячески уходил и, наконец, получил от неё письменное объяснение в любви (чем, признаться, избалован не был) и утверждение, что только она, скромная медичка, и только она может быть моей настоящей женой. Женой во всех смыслах этого слова. Никто меня лучше не поймет и не поддержит. Тогда я не принял этого всерьез. Меня просто отягощала подобная настойчивость. Вот когда я понял женщин, которых достают влюбленные мужчины. А тогда я был, надо отметить, весьма примитивен и грубоват Возможно, сейчас я бы вел себя несколько иначе.
Вторая моя медичка - по слухам - вышла замуж после рождения моей дочери Златы. Сейчас она врачует больные тела и души где-то в Сибири, чуть ли не в Братске. Бывая в Иркутске и Ангарске с литературными выступлениями, я обязательно про неё вспоминаю и жалею, что нам, видимо, никогда больше не встретиться и не поговорить. Ей, возможно, уже не до поэзии и что эпохальное я смогу ей предложить?
3
Третья героиня полусостоявшегося романа - Вика (Виктория) Курочкина. Помнится, я учился на третьем курсе, она была первокурсницей. На новогоднем институтском вечере она блистала своей длинноногостью, белозубостью, глазастостью. Может быть, мы протанцевали один или два танца. Но золотая молодежь нашего вуза держала её в плотном кольце. Честно говоря, я не настаивал и не помышлял.
Новое знакомство произошло года через два, не помню как, но зато четко помню зачем. Вы, дорогие читатели, будете смеяться, но я стал встречаться с Викой с одной-единственной целью: прочитать с её помощью "Доктора Живаго". Книга эта в далеком уральском городе меня обходила, ну не попадалась она ко мне в руки, хотя я видывал её издали в руках симпатичных аспиранток, но не давалась она мне. А ведь тогда это была одна из самых загадочных, культовых книг, читательская мечта моей юности. И вот я прослышал, что у Вики есть в столице знакомый англичанин, у которого, конечно же, есть этот знаменитый роман Пастернака, переполошивший десять лет назад всю страну
Мои однокурсники сладострастно жмурились, когда Вика безропотно поджидала меня после занятий. Слонялась со мной по городу. Её понять я не мог. Безусловно, красивая, эффектная, она в то же время была какая-то заблудшая и несчастная: не жила дома, училась кое-как, была без царя в голове... Думаю, она принесла массу сладких минут взрослым любителям сладкой жизни. Потребности её были небольшие: сигареты, чуть-чуть алкоголя и верх блаженства - кофе в постель. Одни черные вязаные "в сеточку" колготки поверх длинных стройных ног искупали - даже при визуальном знакомстве - все её запросы.
После лекций и семинаров мы гуляли с Викой по городу, конечно же, я читал ей свои и чужие стихи, до чего был большой охотник, что-то обсуждали, в общем, Дафнис и Хлоя, полная идиллия. Однажды поздней осенью или ранней зимой мы забрались в промерзший пустой трамвай на "кольце", и я стал чересчур энергично разогревать озябшую спутницу.
Ответное тепло женского тела разгорячило меня и увлекло в поцелуи, до которых я тогда тоже был большой охотник. Но окружающий холод, отсутствие должной предприимчивости, а может, необходимого опыта, не позволили зайти дальше. Всегда у меня была главная проблема: где. Не повезешь же девушку на окраину города в дом, полный родителей, бабушек и зверья. Впрочем, Вика порой провожала меня на электричке даже заполночь и я, подлый и глупый, уходил преспокойно домой в тепло и сытость, оставляя бездумно подругу на темной и холодной станции. Что она делала? Как выходила из положения? Одно утешение: тогда не было ни бандитов, ни жутких страхов. В сегодняшнем количестве. Хотя идиотов всегда хватало.
Итак, на шестом курсе, в зимние каникулы я оказался в Москве у дальних родственников и бегал истово по поэтическим вечерам, музеям, был даже в "гадюшнике" ЦДЛ, не понимая, где я и что впереди, а жил я одной литературной мечтой и постоянным творчеством, не столько на бумаге, сколько в уме, в каждом ударе сердца. Вика приехала чуть позже. Я купил бутылку сухого красного вина и приехал на встречу к ней в общежитие мединститута. Да, забыл одну важную деталь: приехав в Москву, я позвонил этому мифическому англичанину, который существовал на самом деле, отрекомендовался Викиным знакомым и попросил - по телефону - почитать "Доктора Живаго". Английский подданный, работавший переводчиком то ли в "Прогрессе", то ли в "Иностранной литературе", наверняка решил, что мой звонок - провокация и я - непременно работник КГБ и впал, судя по первой телефонной реакции, в полную прострацию. В книге для прочтения он наотрез отказал. И вообще прикинулся Иваном, вернее Джоном, не помнящим родства. Так вот, к Вике я добрался поздно вечером. Мы были одни в огромной комнате с множеством кроватей, которые перебивали мечту о "Докторе Живаго". Все-таки я был тогда не только читатель. Сели к столу. Выпили вино. Конечно, после вина Вика стала ещё желанней. Но... у неё оказался герпес, маленькая язвочка на верхней губе и мы не решились целоваться. А без поцелуев - какая любовь! И хотя я уже не был девственником, благодаря усилиям одной балерины из кордебалета, но и не мог - без поцелуев. Так и не сложилось.
На Вике был большой красивый зеленый свитер, подаренный тем самым насмерть перепуганным моим звонком англичанином. Впрочем, Вика его успокоила, рассказав, наверное, о чокнутом русском поэте-студенте. Представляю, как он наслаждался общением с моей подружкой. Все они, иностранцы, шустры и предприимчивы и им всегда достается лучшее, в нашей стране, будь это недра или наши восхитительные женщины.
А я вернулся, несолоно хлебавши, домой, встретился с будущей женой и позабыл обо всем на свете, даже о "Докторе Живаго", который прочитал несколько лет спустя в спецхране, раздобыв необходимое разрешение. Книга меня разочаровала. А гениальные стихи из романа я знал наизусть и допрежь того. Примечательно, что, исповедавшись Марианночке в своих предыдущих увлечениях, я услышал от неё через какое то время, что Вика была моей любовницей. Как же я возмутился несправедливостью обвинения! Ну не было этого. И встретив по весне Вику на центральной улице города с товаркой, подступил к своей приятельнице чуть ли не с кулаками, мол, чего напраслину наговариваешь. Вика была поражена: "Что тебе, жалко, что ли? Убудет от тебя? Чего испугался?" А у меня очередной и последний раз решалась жизнь. Быть или не быть. Вот в чем вопрос. Ох, и обижен я был на свою бывшую подружку. А надо было обижаться на себя, любимого. Увы, в одну и ту же реку не войдешь дважды.
Вот так. Три медички и все вхолостую. Странный я был юноша, а может странным, закомплексованным было всё наше поколение. Сейчас сижу, то ли локти кусаю, то ли плешь чешу. А впрочем, вру, не кусаю. Уже и зубов почти не осталось. Клянусь, на неделе пойду к дантисту
МЕДИЧКА
Девочка, девчонка семнадцати лет. Выкрашены волосы в модный цвет. Издали трудно рассмотреть лицо. Спортивная сумка через плечо. В сумке - два конспекта, студенческий билет, томик Шекспира и пачка сигарет.
Что ты повторяешь не вслух - про себя? Похожа на Офелию твоя судьба? Гамлет твой, где он, прекрасный принц? Тоже учится держать шприц? Ах ты, медичка, самый первый курс! Жизнь, как лекарство, пробуешь на вкус.
Костер сигаретки не гаснет на ветру. О чем же ты думала сегодня поутру? О мальчиках фасонных, брюки клёш, с которыми вечером гулять пойдешь? Об умном старшекурснике в роговых очках, чьи губы отражаются в его зрачках? О будущей профессии, с надеждой и тоской, о новой Хиросиме и подлости людской?
Спортивная сумка через плечо. Хочется яснее разглядеть лицо.
АЛЕКСАНДРИТ
Простое милое лицо, на пальце девичье кольцо. Переливается-горит в нем камешек александрит. И возникает в глубине страна, неведомая мне, заветная страна любви, где ходят песенки твои.
"Сяду я на камушек около реки. Как сыму колечко с тоненькой руки. Над водой бурлящей выскользнет из рук. Пусть его подхватит долгожданный друг..."
Твой камень зелен, как вода, в нем отражается звезда. Переливается горит ночной звездой александрит. Приходит утро. Сразу ночь со звездами уходит прочь. Багровою зарей горит передо мной александрит.
Возьми в заветную страну, в реке колечком утону. Ах, только б руку в руку взять и не найти пути назад! Как сон, желанное лицо. Дрожит в руке моей кольцо. Переливается-горит в нем камешек александрит.
МИРАЖ
Забыта. Давно не звоню. Так ветер знакомых меняет. Напомнить улыбку свою мешает - а что до меня ей? И как отрекусь - отвлекусь от наших свиданий. Забыта влюбленность. Парадная. Пусть как дверь на зимовку забита. В тулупе, треух под рукой, обиды - моя камарилья... И друга терзать: "Дорогой, что делала? Как говорила?" Мне копии жалкий мираж, как жажда - в пустыне колодца. На дню раз по пять умирать - твой голос внутри отзовется. Бессмысленно вызвать врача. В домашней аптечке не ройтесь. Любовь продолжает кричать кровинкою каждой в аорте.
УЛЕТАЯ
Самолет, самолет, самолетик - как присевший мотылёк на болоте. Покачнулся подо мной, разбежался - белым вензелем легко расписался. В голове одно, одно: ах, какой он неземной! Металлическое дно оборвется подо мной?! Спутница в кулечек травит, вздрагивает плечами. Сердца травма, травма, травма - там не полегчает!
Время медленно идет, время медленно летит, улетает самолет - никогда не улетит. Помнят губы, помнят веки, помнят пальцы на руке, и - внизу лесочек редкий как щетина на щеке.
ФАРС
Глаз малахит и золото волос... Шепчу слова любви, слова признанья, и льется неестественно пространно о том, что сердце лишь к тебе рвалось... Я чувствую заведомую фальшь в словах самих собой произносимых, как будто бы они поизносились во встречах прежних... Снова глупый фарс!
Я становлюсь статичен как статист, чьи репетиции естественно бесплодны. К чему слова, когда они бесплотны? К чему любовь, в которой ты артист? А если и в подруге рыбья кровь и ты ей нужен лишь приличным мужем, чтоб каждый день разогревать, как ужин, уже позавчерашнюю любовь?! Которой не было. Которая не будет. Которая, сродни таланту рифмача, в тоске бесплодия не может жить, молча, и на людях в пустой колотит бубен...
КУКЛОВОД
Больше всего в юности мне нравились две карикатуры, увиденные в иностранных журналах. На первой - большой человек дергал за ниточки куклу, которая, если приглядеться, подобными же ниточками управляла самим кукловодом. Вторая - по рисунку не представляла ничего особенного: актриса и режиссер обменивались репликами, но зато какой был текст и соответственно подтекст:"3а акт - контракт". Глуповат был Ваня бедный. Извиняйте, господа-товарищи!
Мы познакомились где-то в центре неописуемо большого города П. на великой русской реке К. , в которую впадает сама Волга. Не хухры - мухры. Мы - это Володя и Нина. Очередная Нина. Я - студент медицинского института и начинающий большой поэт. Она - ведущая артистка кукольного театра. Вот включил видеомагнитофон памяти и сразу вспомнил обстоятельства нашей встречи четче и панорамнее. Мы познакомились возле главпочтамта. Нина шла отправлять посылку горячо любимому человеку в Барнаул, куда собиралась уехать через два месяца, чтобы выйти замуж и жить там долго и счастливо, и умереть с ним в один день. А я посещал сие богоугодное заведение, получая письма "до востребования", что у меня было тогда очередным "пунктиком". Среди множества других пунктов и пунктиков. Не помню только, чем она меня так заинтересовала.
Невысокая, если не сказать крошечная брюнетка с большими широко раскрытыми глазами, пухлым ярким ртом, вьющиеся жгуче-черные волосы падали на плечи... Слово за слово, и я уболтал её, читая свои и чужие стихи, на что был мастер, один напор чего стоил... После того, как разделались с посылкой в Барнаул, я отправился провожать её на автобусную остановку возле ЦУМа, (она жила на другом берегу великой русской реки, которая делила город на две неравные части: левую - густонаселенную и правую - малообжитую, исключением, впрочем, являлся поселок, где жила Нина). По дороге мы зашли (я завёл) в книжный магазин и я - к тогдашнему и сегодняшнему стыду - забыл начисто о спутнице. Книги я всегда любил больше женщин, хотя и последними увлекался изрядно, особенно в юности. Ни одной юбки не пропускал, - могла бы упрекнуть меня жена, хотя это явная неправда: увлечения мои носили характер скорее платонический. Занятый творчеством поэтической лабораторией, чтением нескончаемого множества книг и к тому же учебой и спортом, я просто физически был не способен задумываться о любом объекте желаний более нескольких секунд. Итак, когда через полчаса я очнулся, новообретенной спутницы в магазине не было. Не обнаружил я её и на автобусной остановке, откуда уходили рейсы на другой берег реки. Полный облом. Было обидно, что я не договорился о свидании, не записал номер телефона (почему-то я был уверен, что таковой имеется, на крайний случай служебный). И тут я вспомнил, что через день по местному телевидению будет встреча с известным московским артистом и Нина по должности должна быть на этой тусовке, изображая восторженную поклонницу, которой она, впрочем, действительно являлась. Что же, дело техники, через день я тоже был среди приглашенных, и с удовольствием отметил румянец узнавания на лице было утраченной спутницы.
После телепередачи (а она тогда шла "живьём" не по причине отсутствующей тогда начисто гласности, а просто по причине вечно присутствующей провинциальной бедности) мы, не торопясь, пошли через весь город, опоздали, конечно, на самый последний автобус и всю ночь прогуляли по летнему городу. Родители мои были приучены к моим ночным отсутствиям, а Нина, видимо, предупредила своих по случаю телепередачи. Я получил желанный номер телефона, и мы начали встречаться, если так можно называть короткие разговоры между репетициями или в антрактах спектакля. Развитие романа было вполне платоническим, хотя я и пытался ускорять события, но навыка и умения явно не хватало, к тому же человек из Барнаула стоял между нами тенью командора.
Незаметно наступила осень. Каникулы закончились. На меня обрушились снова серьезные обязанности, я, несмотря на неукротимое стихотворчество, был аккуратным студентом, а Нина, уволившись из театра, уехала в Барнаул к жениху, по иронии судьбы тоже студенту-медику. Или уже врачу. В общем, эта главка моей жизни как бы перелистнулась. Абзац. Я жил тогда интенсивно, как на войне, когда в стаж засчитывается один день за три. Торопился прочитать немедленно что-то архиважное, думал, экспериментировал, записывал. Жадно хватал куски жизни, ещё полусырые и дымящиеся, глотал, не прожевывая, а на деле, как потом оказалось: переливал из пустого в порожнее.
Однажды мне стало нестерпимо скучно, тоскливо, одиноко, и я, повинуясь интуиции, какой-то настоятельной телепатической потребности набрал телефонный номер театра и ни с того ни с сего попросил артистку Городовикову, то бишь Нину. И - о, чудо! - её голос немедленно возник в трубке. Я наказал, чтобы она ждала меня у телефона, бросил трубку уличного автомата, схватил такси и уже через несколько минут был в театре.
И мы встретились, чтобы не расставаться! Вот эффектная концовка, пресловутый хеппи-энд, но в жизни такое случается редко. Мы действительно радостно встретились и стали регулярно видеться. Её худенькое тельце зверски возбуждало меня, но... надо вспомнить страну, где по знаменитому телезаявлению не было секса. Нина тоже твердила одно: "Только после свадьбы".
Никакой свадьбы, естественно, быть не могло по многим причинам. Как человек изобретательный и предприимчивый, я все-таки нашел выход. И вроде эстетически он был вполне. Сегодня подобное научно именуют петтингом и всячески рекомендуют молодым парам.
Шло время. Всё приедается, всё исчерпывается. Мелеют реки, иссякают колодцы. Любовь изнашивается до дыр. Любовь изнашивается, как ткань. Сочинилось у меня в то время такое стихотвореньице. А свято место пусто не бывает. У Нины, конечно, было множество поклонников и претендентов. Её безуспешно добивался главный режиссёр театра, с ним
соперничал главный художник. На меня они спокойно смотреть не могли, но в театр пускали. А тут внезапно появился просто мальчик. Что это я? Не мальчик, вовсе, а молодой мужчина, может только на год на два моложе меня. Он жил неподалёку от дома моей подружки и имел ещё одно немаловажное преимущество (помимо тех, что я не знал и не предполагал): он честно и немедленно хотел жениться. Я же, слушая все эти предложения и предположения в Нинином пересказе, естественно думал, что моя актрисуля просто проверяет мои чувства, побуждая меня к более решительным действиям.
Как-то мы резвились с ней на квартире её подруги, и я всерьез вознамерился лишить её невинности. Сколько можно! Долой фиговые листки девственности! Свободу узникам Анголы! Я сорвал с неё одежды, обрушил бедную обнаженную в перины, но так и не убедил стать (лечь) на мою эгоистическую точку зрения. Ну не смог. Слаб человек. В этой змееподобной схватке, в этой упоительной возне я изнемог и преждевременно кончил. В том числе и эту возню. И сразу потеряв интерес к объекту вожделения, погнал Нину в ванную, а она наоборот упиралась и дразнила меня последствиями. И накаркала. Через какое-то время она заявила мне, что у неё задержка, и я должен что-то предпринять. Вроде как опять речь пошла о женитьбе. Я наотрез отказался, предложил устроить аборт и стал чуть ли не издеваться над бедной девушкой, мол, как удивятся врачи, прерывая беременность у непоколебимой девственницы.
- Давай, хоть ликвидируем этот твой затянувшийся каприз, эту ошибку природы! - неделикатно предлагал я.
Ответом стал почти мгновенный выход моей подружки замуж за того самого терпеливого (или наоборот слишком нетерпеливого) молодого человека, с которым я даже как-то успел познакомиться. Дело в том, что Нина поступала учиться в университет, и мне пришлось помогать ей готовиться к сдаче экзаменов, пришлось поневоле бывать у неё дома, общаться с её родителями, слава Богу, в благовидной роли наставника и репетитора. Нарепетировались на славу.
После свадьбы наши отношения стали увядать, я не был законченным циником и не мог делить возлюбленную столь уж откровенно с её законным владельцем. А ещё через год Нина родила сына (какое счастье, что не от меня!), погрузилась в его воспитание, взяла академический отпуск в университете и декретный - в театре. В общем, и ей стало явно не до меня.