Страница:
«Неужели Хосе, который всегда оказывает внимание моим гостям, кто бы они ни были, на этот раз изменил своим правилам?»
Гостей, которых Хосе уже давно увел полюбоваться делом его рук, в саду видно не было. И, только подойдя к кухонному домику, сеньор Эрнандо услышал голоса и смех. За большим столом сидело пятеро человек. Тересита потчевала всех рыбой и похлебкой, а на обязанности Хосе лежало управляться с мясом и вином.
– Сеньор Эрнандо, – обратился Хосе к хозяину, – я перерешил по-своему, уж вы не гневайтесь! Гости и так благодарны вам за внимание. Но на кухне, без стеснения, они пообедают с большей охотой…
– А для кого же ты поставил третий прибор в столовой? – осведомился сеньор Эрнандо.
– Эх, опять я не сообразил толком! – огорченно произнес садовник. – Пойду-ка поставлю четвертый прибор. Вот они говорят, – Хосе кивнул на гостей, – что уже больше двух недель назад прибыл из Индий сеньор Диего… Вице-король… Я-то краем уха слыхал об этом, да побоялся вас тревожить… Два раза ведь за последние годы приезжал из-за океана сеньор Диего, и я два раза напрасно ставил для него прибор… А он заглянет на минутку к брату – и все! Но вот сейчас Таллерте говорит, что на одном корабле с вашим братом прибыл в Испанию отец Бартоломе. Уж он-то не упустит случая повидать сына своего друга! Может, на этот раз и сеньор Диего, постыдившись отца Бартоломе, окажет нам такую честь…
Сеньор Эрнандо хотел было что-то сказать, но только махнул рукой, а Хосе тут же поспешил в столовую.
Таллерте смущенно пояснил хозяину дома:
– Может, это я понапрасну потревожил человека, вы уж не обессудьте, сеньор Эрнандо! Бывает, конечно, что и ошибаемся мы… Но оружейники иной раз о новостях раньше всех узнают… Вот, к примеру, еще до приезда императора приходит ко мне какой-то, по всему видать, человек не из простых… Велит мне шпагу наточить да и кинжал привести в порядок. «Так, говорит, все наостри, чтобы я мог гентское брюхо разом проткнуть!» А я работаю себе, верчу точильное колесо, а на заказчика даже не смотрю. А тут еще один, не хуже первого, является… Тоже по одежде, видать, знатный. «Готовишься?» – спрашивает он первого. А тот ему: «Да, если каша заварится, оружие надо в порядке держать»… А о какой каше идет речь, мне и невдомек… А недели не прошло, и каша заварилась!
– И чего болтать лишнее! – с сердцем промолвила Мария. – Не нам эту кашу расхлебывать!
– Да я ничего, – смущенно отозвался Таллерте. – Просто хочу объяснить, что при каком-нибудь «высокопоставленном» никто бы и не проговорился. А оружейник – что? Такой, мол, и не поймет даже, что к чему! Вот и третьего дня приходят ко мне в мастерскую разом три сеньора. Я им шпаги и ножи точу да еще один меч – обоюдоострый. Такого меча я давно не видал… Точу, а они толкуют меж собой: «Ох, приехал уже две недели назад этот поп, Лас Касас! – говорит один. – И ведь никакая погибель его не берет! Да еще с ним этот вице-король Индий на одном корабле приплыл. Теперь пустились они по всем королевствам императора искать… Так из города в город будут странствовать… Люди они – и поп и вице-король, – конечно, разные, но все равно нашим родичам за океаном ни от одного, ни от другого никакой радости». А я вроде ничего не слышу. Со шпагами и кинжалами покончил, уже за меч принимаюсь… Ох, и меч же это был! Красота! Но краем глаза вижу: один из них другому на меня моргает. А третий хоть бы что! Просто так и выкладывает мне, простому оружейнику: «Эй ты, как тебя! Мирная жизнь тебя ведь тоже не устраивает, а?» Ответа моего он, видно, и не ждал, уже повернулся к выходу. А я ему вдогонку говорю: «Давно, сеньор, мы в Испании как будто и не воюем, а вот мира настоящего у нас нету… Ну, про Италию я и не толкую: про тамошние войны мы еще от дедов и прадедов слыхали… А ведь у нас-то, сеньор, тоже мира настоящего нету!» А они все трое как захохочут. «Вот умник, – кричит этот уже у выхода. – Мира у нас нет! И, хвала святой деве, не будет!» Хоть бы они матерь господню к своим грязным делам не примешивали, – помолчав, добавил Таллерте со вздохом.
– Договоришься ты когда-нибудь до такого, что и сам ты и мы с ребятами сгинем! – на этот раз уже печально произнесла Мария. Услыхав скрип двери, она обернулась к входящему Хосе: – Хоть бы вы немного его язык удержали!
Педро Маленький, который до сих пор не принимал участия в беседе, вдруг отозвался сердито:
– Ты, Мария, с детства какая-то запуганная! Таллерте, где не надо, ничего лишнего не скажет. Рассуди ты своим бабьим умом, где мы сейчас находимся! Ведь ты по дурости вот каких людей обидела! Уж я болтун, чего скрывать, это все знают… А ты не болтовней, а молчанием своим можешь человека обидеть!
Сеньор Эрнандо с интересом глянул на брата Марии.
«А ведь этот задиристый, грубоватый Педро Маленький действительно достоин того уважения, с которым отзывается о нем Франческо. И он обязательно отыщет когда-нибудь свою собственную страну Офир!..»
– Кто же они были, ваши заказчики? – спросил он у Таллерте, опасаясь, как бы Педро снова не накинулся на сестру с упреками. – Местные это были люди, кастильцы или леонцы? Неужели народ в Испании, едва оправившись после гранадской войны, снова ждет не дождется каких-то новых бед!
– Э-э-э, сеньор Эрнандо! – отозвался садовник. – Народ – это одно, а император и его солдатня – совсем-совсем другое. И мы с вами это очень хорошо знаем…
…На этот раз четыре прибора в столовой дожидались гостей не зря. Еще не завечерело, а от отца де Лас Касаса из венты, где он остановился, прибыл слуга с известием:
«Отец Бартоломе и вице-король Индий дон Диего Колон сегодня же прибудут к сеньору Эрнандо к ужину, как только спадет жара».
Эрнандо уговорил Франческо перекусить. До захода солнца было еще далеко.
Франческо со вздохом пожалел, что не пришлось ему пообедать на кухне с гостями. Дело в том, что, оказывается, Таллерте и Мария привезли ему гостинец.
– Вино собственного виноградника, – шепнул ему на ухо Хосе, – да как увидели, какая в библиотеке роскошь всюду – мрамор да золото, – так и застеснялись: уж больно бедным показался им их подарок!
Но дело тут было, конечно, не в вине. Просто Франческо рассудил, что после долгой разлуки и дону Диего, и отцу Лас Касасу, и сеньору Эрнандо, конечно, следовало бы поговорить втроем, без посторонних.
Однако получилось так, что и сеньору Эрнандо и самому Франческо пришлось взять на себя все заботы по приему гостей.
Поначалу Хосе держался героем, но вот лицо его вдруг из румяного превратилось в какое-то сизо-малиновое, всё стало валиться у него из рук. Он разбил любимую чашу сеньора Эрнандо, опрокинул кувшин с каким-то драгоценным вином, не то с хиосским, не то с мальвазией, но все это сеньор Эрнандо перетерпел бы… Перетерпел бы даже то, что садовник все время бормочет себе что-то под нос. Ведь чтобы понять его, надо было бы долго и внимательно прислушиваться. Однако чем дальше, тем воркотня старика становилась громче и назойливей… То он болтал что-то о сеньоре Диего, который и мизинца сеньора Эрнанро не стоит, то хохотал беспричинно.
В конце концов пришлось призвать на помощь Таллерте с Марией и Педро. Вместо Педро явилась Тересита.
– Вот сколько я живу здесь, – пояснила она, – а пьяным нашего Хосе не видывала. В погребе у нас вина вдосталь, но Хосе такой человек, что скорее себе руку отрубит, чем тронет что хозяйское! Но вот не хотелось ему гостей сеньора Франческо обидеть: они ведь привезли молодое вино этого года… Ну как не попробовать! Даже я его чуть пригубила. Вино кислое, как раз в такую жару, думаю, пригодится. Хотела бы еще выпить, но вижу – Мария качает головой, и я пить больше не стала… Не пила и Мария…
Бедная гостья, покраснев до слез, оправдывалась:
– Ведь молодое вино – оно со своим нравом! Кто не знает, не поймет. Хлебнешь его – ну крепости никакой! Разбирает оно только время спустя… А Хосе, я думала, человек опытный, во всем этом больше моего разбирается. Знает, когда пить, когда не пить, жизнь-то он большую прожил! И неужто у сеньора Эрнандо никогда молодого вина не подавали? И ведь вот как нехорошо получилось!
– А где наш Педро Маленький? – озабоченно осведомился Франческо.
– А что ему делается! – сердито отозвалась Тересита. – Напился до того, что стал ко мне свататься, а я ему в матери гожусь. Мол, таких красавиц, как я, он в жизни не встречал… Разве что есть у них на корабле какая-то красавица, но до той, как до звезды, не дотянуться.
Эрнандо оглянулся было на Франческо, но тот, смеясь, подал ему знак рукой – на этом, мол, разговор о Педро можно закончить.
– Отправили спать моего дружка? – только спросил он и посоветовал там же, под каштаном, уложить и Хосе.
Мария обрадовалась:
– Вот-вот, проснутся они уже со свежими головами… Может, и не вспомнят про болтовню свою.
– Теперь такое дело, сеньор Эрнандо, – озабоченно сказал Таллерте. – Хосе еще не сильно разобрало, когда он поведал мне, что для приема отца Лас Касаса хватило бы и его с Тереситой… А ведь брат ваш как-никак вице-король! У него, как говорит Хосе, двенадцать человек за столом прислуживают… Мы с Марией, может, не такие уж и расторопные, но кое-какую помощь Тересите оказать сможем.
– А я! – отозвался Франческо. – Я тоже могу вспомнить старину и, как подобает умелому слуге, прислуживать за столом. В Генуе мы с моим другом Орниччо часто принимали гостей сеньора Томазо… Думается, что сеньор Диего не запомнил меня… Да и не видались мы с ним уже много лет…
Не хотелось Франческо садиться за стол с высокопоставленными, как выразился Таллерте, но Эрнандо глянул на него с такой укоризной, что он тут же отказался от своего намерения.
Однако помогать на кухне Тересите справляться с вертелом или таскать из погреба тяжелые бочонки Эрнандо запретить ему не мог…
А вот Таллерте оказался таким знатоком в приготовлении приправ, что Тересита усомнилась в том, что он всю жизнь был оружейником.
Гостей, которых Хосе уже давно увел полюбоваться делом его рук, в саду видно не было. И, только подойдя к кухонному домику, сеньор Эрнандо услышал голоса и смех. За большим столом сидело пятеро человек. Тересита потчевала всех рыбой и похлебкой, а на обязанности Хосе лежало управляться с мясом и вином.
– Сеньор Эрнандо, – обратился Хосе к хозяину, – я перерешил по-своему, уж вы не гневайтесь! Гости и так благодарны вам за внимание. Но на кухне, без стеснения, они пообедают с большей охотой…
– А для кого же ты поставил третий прибор в столовой? – осведомился сеньор Эрнандо.
– Эх, опять я не сообразил толком! – огорченно произнес садовник. – Пойду-ка поставлю четвертый прибор. Вот они говорят, – Хосе кивнул на гостей, – что уже больше двух недель назад прибыл из Индий сеньор Диего… Вице-король… Я-то краем уха слыхал об этом, да побоялся вас тревожить… Два раза ведь за последние годы приезжал из-за океана сеньор Диего, и я два раза напрасно ставил для него прибор… А он заглянет на минутку к брату – и все! Но вот сейчас Таллерте говорит, что на одном корабле с вашим братом прибыл в Испанию отец Бартоломе. Уж он-то не упустит случая повидать сына своего друга! Может, на этот раз и сеньор Диего, постыдившись отца Бартоломе, окажет нам такую честь…
Сеньор Эрнандо хотел было что-то сказать, но только махнул рукой, а Хосе тут же поспешил в столовую.
Таллерте смущенно пояснил хозяину дома:
– Может, это я понапрасну потревожил человека, вы уж не обессудьте, сеньор Эрнандо! Бывает, конечно, что и ошибаемся мы… Но оружейники иной раз о новостях раньше всех узнают… Вот, к примеру, еще до приезда императора приходит ко мне какой-то, по всему видать, человек не из простых… Велит мне шпагу наточить да и кинжал привести в порядок. «Так, говорит, все наостри, чтобы я мог гентское брюхо разом проткнуть!» А я работаю себе, верчу точильное колесо, а на заказчика даже не смотрю. А тут еще один, не хуже первого, является… Тоже по одежде, видать, знатный. «Готовишься?» – спрашивает он первого. А тот ему: «Да, если каша заварится, оружие надо в порядке держать»… А о какой каше идет речь, мне и невдомек… А недели не прошло, и каша заварилась!
– И чего болтать лишнее! – с сердцем промолвила Мария. – Не нам эту кашу расхлебывать!
– Да я ничего, – смущенно отозвался Таллерте. – Просто хочу объяснить, что при каком-нибудь «высокопоставленном» никто бы и не проговорился. А оружейник – что? Такой, мол, и не поймет даже, что к чему! Вот и третьего дня приходят ко мне в мастерскую разом три сеньора. Я им шпаги и ножи точу да еще один меч – обоюдоострый. Такого меча я давно не видал… Точу, а они толкуют меж собой: «Ох, приехал уже две недели назад этот поп, Лас Касас! – говорит один. – И ведь никакая погибель его не берет! Да еще с ним этот вице-король Индий на одном корабле приплыл. Теперь пустились они по всем королевствам императора искать… Так из города в город будут странствовать… Люди они – и поп и вице-король, – конечно, разные, но все равно нашим родичам за океаном ни от одного, ни от другого никакой радости». А я вроде ничего не слышу. Со шпагами и кинжалами покончил, уже за меч принимаюсь… Ох, и меч же это был! Красота! Но краем глаза вижу: один из них другому на меня моргает. А третий хоть бы что! Просто так и выкладывает мне, простому оружейнику: «Эй ты, как тебя! Мирная жизнь тебя ведь тоже не устраивает, а?» Ответа моего он, видно, и не ждал, уже повернулся к выходу. А я ему вдогонку говорю: «Давно, сеньор, мы в Испании как будто и не воюем, а вот мира настоящего у нас нету… Ну, про Италию я и не толкую: про тамошние войны мы еще от дедов и прадедов слыхали… А ведь у нас-то, сеньор, тоже мира настоящего нету!» А они все трое как захохочут. «Вот умник, – кричит этот уже у выхода. – Мира у нас нет! И, хвала святой деве, не будет!» Хоть бы они матерь господню к своим грязным делам не примешивали, – помолчав, добавил Таллерте со вздохом.
– Договоришься ты когда-нибудь до такого, что и сам ты и мы с ребятами сгинем! – на этот раз уже печально произнесла Мария. Услыхав скрип двери, она обернулась к входящему Хосе: – Хоть бы вы немного его язык удержали!
Педро Маленький, который до сих пор не принимал участия в беседе, вдруг отозвался сердито:
– Ты, Мария, с детства какая-то запуганная! Таллерте, где не надо, ничего лишнего не скажет. Рассуди ты своим бабьим умом, где мы сейчас находимся! Ведь ты по дурости вот каких людей обидела! Уж я болтун, чего скрывать, это все знают… А ты не болтовней, а молчанием своим можешь человека обидеть!
Сеньор Эрнандо с интересом глянул на брата Марии.
«А ведь этот задиристый, грубоватый Педро Маленький действительно достоин того уважения, с которым отзывается о нем Франческо. И он обязательно отыщет когда-нибудь свою собственную страну Офир!..»
– Кто же они были, ваши заказчики? – спросил он у Таллерте, опасаясь, как бы Педро снова не накинулся на сестру с упреками. – Местные это были люди, кастильцы или леонцы? Неужели народ в Испании, едва оправившись после гранадской войны, снова ждет не дождется каких-то новых бед!
– Э-э-э, сеньор Эрнандо! – отозвался садовник. – Народ – это одно, а император и его солдатня – совсем-совсем другое. И мы с вами это очень хорошо знаем…
…На этот раз четыре прибора в столовой дожидались гостей не зря. Еще не завечерело, а от отца де Лас Касаса из венты, где он остановился, прибыл слуга с известием:
«Отец Бартоломе и вице-король Индий дон Диего Колон сегодня же прибудут к сеньору Эрнандо к ужину, как только спадет жара».
Эрнандо уговорил Франческо перекусить. До захода солнца было еще далеко.
Франческо со вздохом пожалел, что не пришлось ему пообедать на кухне с гостями. Дело в том, что, оказывается, Таллерте и Мария привезли ему гостинец.
– Вино собственного виноградника, – шепнул ему на ухо Хосе, – да как увидели, какая в библиотеке роскошь всюду – мрамор да золото, – так и застеснялись: уж больно бедным показался им их подарок!
Но дело тут было, конечно, не в вине. Просто Франческо рассудил, что после долгой разлуки и дону Диего, и отцу Лас Касасу, и сеньору Эрнандо, конечно, следовало бы поговорить втроем, без посторонних.
Однако получилось так, что и сеньору Эрнандо и самому Франческо пришлось взять на себя все заботы по приему гостей.
Поначалу Хосе держался героем, но вот лицо его вдруг из румяного превратилось в какое-то сизо-малиновое, всё стало валиться у него из рук. Он разбил любимую чашу сеньора Эрнандо, опрокинул кувшин с каким-то драгоценным вином, не то с хиосским, не то с мальвазией, но все это сеньор Эрнандо перетерпел бы… Перетерпел бы даже то, что садовник все время бормочет себе что-то под нос. Ведь чтобы понять его, надо было бы долго и внимательно прислушиваться. Однако чем дальше, тем воркотня старика становилась громче и назойливей… То он болтал что-то о сеньоре Диего, который и мизинца сеньора Эрнанро не стоит, то хохотал беспричинно.
В конце концов пришлось призвать на помощь Таллерте с Марией и Педро. Вместо Педро явилась Тересита.
– Вот сколько я живу здесь, – пояснила она, – а пьяным нашего Хосе не видывала. В погребе у нас вина вдосталь, но Хосе такой человек, что скорее себе руку отрубит, чем тронет что хозяйское! Но вот не хотелось ему гостей сеньора Франческо обидеть: они ведь привезли молодое вино этого года… Ну как не попробовать! Даже я его чуть пригубила. Вино кислое, как раз в такую жару, думаю, пригодится. Хотела бы еще выпить, но вижу – Мария качает головой, и я пить больше не стала… Не пила и Мария…
Бедная гостья, покраснев до слез, оправдывалась:
– Ведь молодое вино – оно со своим нравом! Кто не знает, не поймет. Хлебнешь его – ну крепости никакой! Разбирает оно только время спустя… А Хосе, я думала, человек опытный, во всем этом больше моего разбирается. Знает, когда пить, когда не пить, жизнь-то он большую прожил! И неужто у сеньора Эрнандо никогда молодого вина не подавали? И ведь вот как нехорошо получилось!
– А где наш Педро Маленький? – озабоченно осведомился Франческо.
– А что ему делается! – сердито отозвалась Тересита. – Напился до того, что стал ко мне свататься, а я ему в матери гожусь. Мол, таких красавиц, как я, он в жизни не встречал… Разве что есть у них на корабле какая-то красавица, но до той, как до звезды, не дотянуться.
Эрнандо оглянулся было на Франческо, но тот, смеясь, подал ему знак рукой – на этом, мол, разговор о Педро можно закончить.
– Отправили спать моего дружка? – только спросил он и посоветовал там же, под каштаном, уложить и Хосе.
Мария обрадовалась:
– Вот-вот, проснутся они уже со свежими головами… Может, и не вспомнят про болтовню свою.
– Теперь такое дело, сеньор Эрнандо, – озабоченно сказал Таллерте. – Хосе еще не сильно разобрало, когда он поведал мне, что для приема отца Лас Касаса хватило бы и его с Тереситой… А ведь брат ваш как-никак вице-король! У него, как говорит Хосе, двенадцать человек за столом прислуживают… Мы с Марией, может, не такие уж и расторопные, но кое-какую помощь Тересите оказать сможем.
– А я! – отозвался Франческо. – Я тоже могу вспомнить старину и, как подобает умелому слуге, прислуживать за столом. В Генуе мы с моим другом Орниччо часто принимали гостей сеньора Томазо… Думается, что сеньор Диего не запомнил меня… Да и не видались мы с ним уже много лет…
Не хотелось Франческо садиться за стол с высокопоставленными, как выразился Таллерте, но Эрнандо глянул на него с такой укоризной, что он тут же отказался от своего намерения.
Однако помогать на кухне Тересите справляться с вертелом или таскать из погреба тяжелые бочонки Эрнандо запретить ему не мог…
А вот Таллерте оказался таким знатоком в приготовлении приправ, что Тересита усомнилась в том, что он всю жизнь был оружейником.
Глава шестая
НОЧЬ ПОД ЛАВРОМ
Заботливо оглядев накрытый для гостей стол и улыбнувшись тому, как Мария безуспешно старается застегнуть не сходящийся на ее талии праздничный передник Тереситы, Эрнандо вдруг отозвал Франческо в сторону:
– Вы, вероятно, уже знаете, что наш отец Бартоломе вступил в доминиканский орден?
Если бы сейчас внезапно грянул гром, если бы огонь, вырвавшись из печки, вдруг захлестнул всю комнату, это не так ошеломило бы Франческо, как слова его друга.
Ведь и от самого Эрнандо, и от сеньора Гарсиа, и от попутчиков по дороге в Севилью, да и от того же садовника Хосе Франческо знал, как эти люди чтут чистоту, честность и непреклонность отца Бартоломе де Лас Касаса!
Не щадя себя, отец Бартоломе несколько раз пересекал океан, чтобы принести жалобы на несправедливые и жестокие действия испанцев в Новом Свете! Утомленный, еще не оправившийся после качки, мог он предстать перед властителями Соединенного королевства, чтобы заступиться за индейцев, вымирающих от непосильной работы, от жестокости завоевателей, от голода… В первый раз в Испании услыхали именно от отца Бартоломе, как невинных людей «поджаривали» на кострах, чтобы выпытать у них, где следует искать золото… Такие жалобы он неоднократно приносил сначала королю Фердинанду, потом – его безвременно погибшему зятю, Филиппу Красивому, и вот сейчас – императору… С каким волнением дожидался Франческо минуты, когда он сможет благоговейно поцеловать руку этого чистого и смелого служителя церкви!..
И вдруг – это предупреждение Эрнандо!
Следовательно, отец Лас Касас сознательно, будучи уже в летах, вступил в этот пользующийся недоброй славой орден!
Доминиканский орден – самый беспощадный из всех монашеских орденов. Это именно доминиканцы пристально следят за людьми, замеченными в малейшем отклонении от учения святой католической церкви, для того чтобы, улучив момент, послать их на костер.
«Что говорил об этом ордене сеньор Гарсиа? – старался припомнить Франческо. – Говорил, что, возможно, был прав Доминико де Гусман. Основав орден, он посвятил его своему патрону – святому Доминику. На монахов ордена он возложил трудные задачи… Им предстояло бороться с распространением учения секты альбигойцев, отрицающих и чистилище, и ад, и божественную сущность помазанников господних на святом римском престоле… Возможно, что в том трудном для христианства XIII веке у основателя ордена была насущная потребность действовать таким образом… Но сейчас! Ведь о тезисах, вывешенных еретиком Лютером, в Испании мало кто знает… И разве дело монашеского ордена брать на себя обязанности предателей и палачей?!»
Так именно рассуждал сеньор Гарсиа, но у Франческо не было случая задуматься над его словами…
Подняв голову, он встретился взглядом с Эрнандо.
– Мне кажется, я читаю ваши мысли, – сказал Эрнандо. – Я заметил, как вы помертвели, услыхав, что отец Бартоломе – доминиканец… Но поймите: все хорошее, что мы знаем о нем, так при нем и осталось… Мне думается, что и в орден этот он вступил для того, чтобы ему легче было бороться за судьбу и жизнь индейцев…
Эрнандо помолчал некоторое время.
– Совесть моя мне подсказывает, что я прав, – произнес он решительно. – Посудите сами: останься он просто принявшим духовный сан Бартоломе де Лас Касасом, дворянином из Севильи, сопровождавшим в качестве капеллана отряд Панфило де Нарваеса в походе того на Кубу, слова его не приобрели бы такого значения, как сейчас… А ведь впервые на Кубе отец Бартоломе и столкнулся с ужасами конкисты.
[16]И, отказавшись от энкомьенды
[17]и приняв духовный сан, он понимал, что все же не добьется своего. Вступая в орден, отец Бартоломе отлично знал, какие слухи ходят в народе о жестокости доминиканцев… Скажу по секрету, – добавил Эрнандо, улыбаясь, – что и о других монашеских орденах в народе не лучшего мнения…
И об этом Франческо был хорошо осведомлен много лет назад – еще в бытность свою за океаном. И бенедиктинцы, и францисканцы, и доминиканцы были одинаково ненавистны всем честным людям!
– Простите, Эрнандо, – сказал он смущенно, – секретарь моего господина, адмирала, как-то произнес одну фразу, которая до сих пор звучит у меня в ушах: «Весь цвет инквизиторов – это в основном монахи ордена доминиканцев».
– Он прав был, этот секретарь, – согласился Эрнандо, – но опять-таки «псов господних» побаиваются и молодой император, и весь его двор, возможно, иной раз и его святейшество папа… Вот это и придает особую силу проповедям отца Бартоломе! Конечно, у него много врагов и в Испании и за океаном, как у каждого кристально чистого да еще смелого человека… Но я рад сказать вам, – продолжал Эрнандо, – что там, за океаном, отец Бартоломе оказался в своих воззрениях не одинок! С такою же горячностью, с таким же самоотвержением отстаивают права, а зачастую и жизнь индейцев и высокообразованный Педро де Кордоба, и Бернарде де Санто Доминго, и в особенности Антонио Монтесино… Все они, как и отец Бартоломе, выученики наших «Иберийских Афин» – Саламанки… И заметьте, Франческо, что все они трое, так же как и отец Бартоломе, – доминиканцы. Словом, не печальтесь: Бартоломе де Лас Касас, и вступив в доминиканский орден, остался тем же Лас Касасом, которого мы знали всю жизнь.
Эрнандо раздвинул занавеси на окнах.
– Жара понемногу спадает. Пожалуй, скоро прибудут наши гости… Приезд твоего дружка Педро Маленького пришелся нам как нельзя более кстати… Вернее, приход его зятя и сестры… Ведь брат Диего и не знает еще, что на время постройки библиотеки я решил перебраться в этот домик только с Хосе и Тереситой… Надо сказать, что и зодчие, и мраморщики, и скульпторы, и резчики по дереву потрудились над библиотекой отлично, но слугам моим, убиравшим всяческий строительный мусор, досталась не самая интересная, а поэтому самая утомительная работа… Вот я и отпустил их на неделю по домам… Все мои здешние друзья об этом осведомлены… Но Диего, боюсь, будет неприятно поражен… А вы, Франческо, из-за отца Бартоломе не огорчайтесь, – добавил Эрнандо. – Увидите его, и все ваши печальные мысли развеются!
И все-таки на душе у Франческо было неспокойно. Но сейчас он думал уже не об отце Бартоломе… Думал он совсем о другом.
Во-первых, неизвестно, в каком настроении прибудут гости. Явятся они, надо думать, после приема у императора. А ведь даже сам Эрнандо удивлялся, что в Палосе Карл Пятый был столь доступен… Каков он будет в Севилье, трудно предугадать… Во-вторых, еще одно соображение тревожило Франческо. Сеньор Диего свиты своей из-за океана, конечно, не вывез, но для большей внушительности он мог пригласить к брату кое-кого из знатной родни своей супруги.
Делиться с Эрнандо этими мыслями и сомнениями Франческо, понятно, не стал. Однако, когда на улице, ведущей к реке, раздался конский топот, шум, говор, приветственные возгласы, Эрнандо, приставив к кухонному домику лестницу, быстро взобрался на его крышу.
– Едут! – крикнул сверху Эрнандо.
И, уже спустившись на землю, добавил:
– Едут к нам только двое… Вот и отлично!
Очевидно, Эрнандо одолевали такие же размышления, как и его друга.
Когда Франческо, дав гостям и хозяину поговорить обо всем на свободе, после троекратного зова Эрнандо наконец вошел в столовую, Диего Колон поднялся ему навстречу:
– Франческо Руппи! Эрнандо почему-то вообразил, что я вас не помню и не узнаю… Конечно, узнать в этом красивом и статном муже мальчишку-грумета или даже юношу с чуть пробивающимся на щеках пушком было бы затруднительно. Но как только брат назвал мне вас, я тут же припомнил все… Люди, близкие моему дорогому отцу, не могут быть для меня чужими!
Обняв Франческо, дон Диего поцеловал его в обе щеки.
– Однако я помешал вам поздороваться с отцом Бартоломе, – добавил он, отступая в сторону.
Очевидно, Эрнандо успел кое-что рассказать отцу Бартоломе о Франческо, потому что святой отец не протянул ему руки для поцелуя, как полагалось бы, а, улыбаясь, обнял Франческо за плечи.
– Я рад, – сказал он ласково, – что у Эрнандо появился такой друг!
Два наблюдения, сделанные Франческо за ужином, надолго ему запомнились. Ему случалось встречаться с доминиканцами… Очевидно, это были люди разные, но что-то все же как бы роднило их всех… К счастью, за столом и хозяин и гости только изредка обращались к нему с каким-нибудь вопросом или любезно приглашали отведать то или иное особо удавшееся Марии с Тереситой блюдо. Главные темы беседы за столом были уже, очевидно, исчерпаны…
«Доминиканцы»… «Псы господни»… – сам с собою рассуждал Франческо. – Чаще всего мне встречались доминиканцы – худощавые люди с суровыми, но отнюдь не изможденными лицами, с плотно – в ниточку – сжатыми губами… Отца Бартоломе худым никак нельзя назвать… А руки его, правда сильно загорелые, но полные и даже с ямочками напоминают женские…»
Но вот гость повернулся к хозяину дома, и Франческо увидел его гордый орлиный профиль… А когда отец Лас Касас мимоходом глянул на Фрапческо, тот, ни в чем перед этим доминиканцем не провинившийся, почувствовал, что этот темный, горячий взгляд пронизывает его всего насквозь. Он тут же представил себе отца Бартоломе на кафедре, обличающего своих недругов…
Ужин был наконец закончен. Мария с Тереситой почти бесшумно убрали грязную посуду и расставили на столе замечательные – мавританской выделки – чаши и кувшины, сейчас наполненные прохладительными напитками, которыми так славится Севилья.
Занятый своими мыслями, Франческо не следил за беседой, ведущейся за столом, и вздрогнул от неожиданности, когда отец Бартоломе обратился к нему:
– Простите, сеньор Франческо, мы толковали о поразительном сходстве молодого вице-короля с его отцом. Вы ведь знавали адмирала в его лучшие годы, не так ли? Вам, думается, легче, чем нам, судить о сходстве с ним его старшего сына.
«Боже мой! Лучше бы отец Лас Касас не задавал такой трудный вопрос!»
Встреченный доном Диего на пороге столовой, Франческо и не разглядел его как следует. Все его мысли были заняты отцом Бартоломе. И только сейчас он попытался сравнить Диего, которого знавал когда-то, с тем, которого видел сейчас. Первое, что бросилось ему в глаза, были руки вице-короля, как бы устало отдыхающие на столе. И сейчас без долгих размышлении Франческо мог признать, что руки дона Диего были в точности такие же, как и у Кристобаля Колона… Те же утолщения на каждом суставе каждого пальца! То, что в свое время свело в могилу отца, не пощадило и сына…
Заметив, как пристально разглядывает Франческо его руки, Диего Колон усмехнулся:
– Мне думается, что в лучшие свои времена отец мой еще не страдал, как я, от подагры…
Как хорошо! Франческо может, не кривя душой, возразить наследнику адмирала:
– О нет, дон Диего! Даже в лучшие свои годы господин мой адмирал уже очень страдал от этой болезни! Во время особо мучительных приступов, – добавил Франческо, – господин, приказав мне завернуть обе его руки в кошачьи шкурки, с мужеством переносил страдания и продолжал диктовать мне свои заметки… Ведь во время приступов пальцы иной раз совершенно ему не повиновались!
«Хорошо бы, чтобы ни отец Лас Касас, ни дон Диего не задавали мне больше никаких вопросов», – подумал Франческо.
Но дон Диего, так же криво усмехнувшись, спросил:
– Надеюсь, что на этом мое сходство с отцом не кончается?
Да, на этом сходство сына с отцом – увы! – не кончалось! Та же не румяная, не загорелая, а какая-то красноватая кожа, оттененная красиво вьющимися, почти совершенно седыми волосами, гордая посадка головы, глубокие морщины, избороздившие лоб и щеки дона Диего, – все это очень подчеркивало сходство сына с отцом… Но боже мой, и морщины и обильная седина появились у адмирала Моря-Океана, говорят, только после того, как его в трюме корабля, в оковах, доставили в Испанию! С той же поры Кристобаль Колон, очевидно выполняя какой-то обет, на людях появлялся только в рясе францисканца…
Эрнандо со свойственной ему проницательностью понял, что при дальнейших расспросах его друг будет поставлен в затруднительное положение.
– Диего, да послушал бы ты, как о твоем сходстве с отцом толковала покойная кормилица покойного принца Хуана! Эта добрая и смелая женщина, с такой любовью и уважением относившаяся к нашему отцу, и нас никогда не оставляла своими заботами… И кому она толковала об этом сходстве?! Самому его королевскому величеству! (Император Карл Пятый в ту пору был еще только королем Карлом Первым.) «Посмотрели бы вы, ваше величество, как набожные люди крестились, встречаясь с наследником адмирала!» – внушала она молодому монарху «Хвала господу! – говорили люди. – Сын так разительно походит на отца! Разве это не сам господь бог напоминает вашему величеству, что вы должны вознаградить сына за все испытания, перенесенные его отцом!»
Несмотря на отговорки отца Бартоломе, хозяину дома все же удалось уговорить его прилечь отдохнуть в опочивальне, самой прохладной комнате этого «дворца».
– Да, отец Бартоломе вполне заслужил свой отдых! – заметил дон Диего. – Если бы не он, Карл, возможно, снова как-нибудь отвертелся бы от прямого ответа… Весь в свою бабку! И мне снова пришлось бы ни с чем отправляться за океан и спустя какое-то время снова возвращаться сюда… Или здесь месяцами дожидаться приема императора, надоедая Эрнандо своими жалобами и отвлекая его от работы… Не так ли, милый брат?
– Мне ты нисколько не надоедаешь, – отозвался Эрнандо, – но императору твои жалобы могут надоесть… И, прости меня, – мягко улыбнувшись, добавил Эрнандо, – отдых отец Бартоломе заслужил не только потому…
– Да, конечно, я просто неправильно выразился, – смущенно перебил его дон Диего. – Что касается жалоб, которые я приношу императору, то я ведь упрекаю не его, а его стряпчих и законников!
– Милый мой брат, послушайся наконец моего совета, – помолчав минуту, очень серьезно промолвил Эрнандо. – Уверяю тебя, что ни здесь, ни за морем без императорского соизволения никто из его подчиненных действовать не будет! Отца Бартоломе, а заодно и тебя Карл выслушал благосклонно, потому что отец Лас Касас жалуется на энкомьендеро и просит освободить индейцев от рабской доли… А императору это на руку. Но хочет он добра не индейцам, а заботится о пополнении государственной казны. Чем скорее отец Бартоломе добьется освобождения индейцев от их жестоких хозяев, тем легче будет императору навести свои порядки за океаном… А что касается твоего недовольства слугами императора, то от души должен сказать: чем меньше жалоб ты будешь изливать перед Карлом, тем полезнее будет для тебя!
– А эти десять тысяч дукатов, которые я дал ему вперед, не будучи еще уверен в том, что стану получать с моих плавильных заводов на Эспаньоле обещанное золото!
– Те деньги давно истрачены, – коротко ответил Эрнандо. – А золото с заводов тебе поступает…
– Ты, Эрнандо, безусловно умнее и рассудительнее меня… Даже за океаном ходят толки, что ты самый образованный человек в Испании! – Снова на губах дона Диего появилась усмешка. – И по справедливости, – продолжал наследник адмирала, – я должен был бы тебя послушать… Но то, что творят императорские законники, следует назвать не юриспруденцией, а крючкотворством! Если они правы сейчас в том, что должности и звания не могут быть передаваемы по наследству, то почему же они в свое время не удержали испанских монархов от выдачи нашему отцу верительных грамот? Почему они тогда не напомнили их высочествам о законе 1480 года… Кстати, закон этот запрещает передачу по наследству только судебных должностей… Боюсь, что вы с этим законом незнакомы, сеньор Франческо, но Эрнандо может вам подтвердить мою правоту! И мне хотелось бы услышать ваше мнение…
– Вы, вероятно, уже знаете, что наш отец Бартоломе вступил в доминиканский орден?
Если бы сейчас внезапно грянул гром, если бы огонь, вырвавшись из печки, вдруг захлестнул всю комнату, это не так ошеломило бы Франческо, как слова его друга.
Ведь и от самого Эрнандо, и от сеньора Гарсиа, и от попутчиков по дороге в Севилью, да и от того же садовника Хосе Франческо знал, как эти люди чтут чистоту, честность и непреклонность отца Бартоломе де Лас Касаса!
Не щадя себя, отец Бартоломе несколько раз пересекал океан, чтобы принести жалобы на несправедливые и жестокие действия испанцев в Новом Свете! Утомленный, еще не оправившийся после качки, мог он предстать перед властителями Соединенного королевства, чтобы заступиться за индейцев, вымирающих от непосильной работы, от жестокости завоевателей, от голода… В первый раз в Испании услыхали именно от отца Бартоломе, как невинных людей «поджаривали» на кострах, чтобы выпытать у них, где следует искать золото… Такие жалобы он неоднократно приносил сначала королю Фердинанду, потом – его безвременно погибшему зятю, Филиппу Красивому, и вот сейчас – императору… С каким волнением дожидался Франческо минуты, когда он сможет благоговейно поцеловать руку этого чистого и смелого служителя церкви!..
И вдруг – это предупреждение Эрнандо!
Следовательно, отец Лас Касас сознательно, будучи уже в летах, вступил в этот пользующийся недоброй славой орден!
Доминиканский орден – самый беспощадный из всех монашеских орденов. Это именно доминиканцы пристально следят за людьми, замеченными в малейшем отклонении от учения святой католической церкви, для того чтобы, улучив момент, послать их на костер.
«Что говорил об этом ордене сеньор Гарсиа? – старался припомнить Франческо. – Говорил, что, возможно, был прав Доминико де Гусман. Основав орден, он посвятил его своему патрону – святому Доминику. На монахов ордена он возложил трудные задачи… Им предстояло бороться с распространением учения секты альбигойцев, отрицающих и чистилище, и ад, и божественную сущность помазанников господних на святом римском престоле… Возможно, что в том трудном для христианства XIII веке у основателя ордена была насущная потребность действовать таким образом… Но сейчас! Ведь о тезисах, вывешенных еретиком Лютером, в Испании мало кто знает… И разве дело монашеского ордена брать на себя обязанности предателей и палачей?!»
Так именно рассуждал сеньор Гарсиа, но у Франческо не было случая задуматься над его словами…
Подняв голову, он встретился взглядом с Эрнандо.
– Мне кажется, я читаю ваши мысли, – сказал Эрнандо. – Я заметил, как вы помертвели, услыхав, что отец Бартоломе – доминиканец… Но поймите: все хорошее, что мы знаем о нем, так при нем и осталось… Мне думается, что и в орден этот он вступил для того, чтобы ему легче было бороться за судьбу и жизнь индейцев…
Эрнандо помолчал некоторое время.
– Совесть моя мне подсказывает, что я прав, – произнес он решительно. – Посудите сами: останься он просто принявшим духовный сан Бартоломе де Лас Касасом, дворянином из Севильи, сопровождавшим в качестве капеллана отряд Панфило де Нарваеса в походе того на Кубу, слова его не приобрели бы такого значения, как сейчас… А ведь впервые на Кубе отец Бартоломе и столкнулся с ужасами конкисты.
[16]И, отказавшись от энкомьенды
[17]и приняв духовный сан, он понимал, что все же не добьется своего. Вступая в орден, отец Бартоломе отлично знал, какие слухи ходят в народе о жестокости доминиканцев… Скажу по секрету, – добавил Эрнандо, улыбаясь, – что и о других монашеских орденах в народе не лучшего мнения…
И об этом Франческо был хорошо осведомлен много лет назад – еще в бытность свою за океаном. И бенедиктинцы, и францисканцы, и доминиканцы были одинаково ненавистны всем честным людям!
– Простите, Эрнандо, – сказал он смущенно, – секретарь моего господина, адмирала, как-то произнес одну фразу, которая до сих пор звучит у меня в ушах: «Весь цвет инквизиторов – это в основном монахи ордена доминиканцев».
– Он прав был, этот секретарь, – согласился Эрнандо, – но опять-таки «псов господних» побаиваются и молодой император, и весь его двор, возможно, иной раз и его святейшество папа… Вот это и придает особую силу проповедям отца Бартоломе! Конечно, у него много врагов и в Испании и за океаном, как у каждого кристально чистого да еще смелого человека… Но я рад сказать вам, – продолжал Эрнандо, – что там, за океаном, отец Бартоломе оказался в своих воззрениях не одинок! С такою же горячностью, с таким же самоотвержением отстаивают права, а зачастую и жизнь индейцев и высокообразованный Педро де Кордоба, и Бернарде де Санто Доминго, и в особенности Антонио Монтесино… Все они, как и отец Бартоломе, выученики наших «Иберийских Афин» – Саламанки… И заметьте, Франческо, что все они трое, так же как и отец Бартоломе, – доминиканцы. Словом, не печальтесь: Бартоломе де Лас Касас, и вступив в доминиканский орден, остался тем же Лас Касасом, которого мы знали всю жизнь.
Эрнандо раздвинул занавеси на окнах.
– Жара понемногу спадает. Пожалуй, скоро прибудут наши гости… Приезд твоего дружка Педро Маленького пришелся нам как нельзя более кстати… Вернее, приход его зятя и сестры… Ведь брат Диего и не знает еще, что на время постройки библиотеки я решил перебраться в этот домик только с Хосе и Тереситой… Надо сказать, что и зодчие, и мраморщики, и скульпторы, и резчики по дереву потрудились над библиотекой отлично, но слугам моим, убиравшим всяческий строительный мусор, досталась не самая интересная, а поэтому самая утомительная работа… Вот я и отпустил их на неделю по домам… Все мои здешние друзья об этом осведомлены… Но Диего, боюсь, будет неприятно поражен… А вы, Франческо, из-за отца Бартоломе не огорчайтесь, – добавил Эрнандо. – Увидите его, и все ваши печальные мысли развеются!
И все-таки на душе у Франческо было неспокойно. Но сейчас он думал уже не об отце Бартоломе… Думал он совсем о другом.
Во-первых, неизвестно, в каком настроении прибудут гости. Явятся они, надо думать, после приема у императора. А ведь даже сам Эрнандо удивлялся, что в Палосе Карл Пятый был столь доступен… Каков он будет в Севилье, трудно предугадать… Во-вторых, еще одно соображение тревожило Франческо. Сеньор Диего свиты своей из-за океана, конечно, не вывез, но для большей внушительности он мог пригласить к брату кое-кого из знатной родни своей супруги.
Делиться с Эрнандо этими мыслями и сомнениями Франческо, понятно, не стал. Однако, когда на улице, ведущей к реке, раздался конский топот, шум, говор, приветственные возгласы, Эрнандо, приставив к кухонному домику лестницу, быстро взобрался на его крышу.
– Едут! – крикнул сверху Эрнандо.
И, уже спустившись на землю, добавил:
– Едут к нам только двое… Вот и отлично!
Очевидно, Эрнандо одолевали такие же размышления, как и его друга.
Когда Франческо, дав гостям и хозяину поговорить обо всем на свободе, после троекратного зова Эрнандо наконец вошел в столовую, Диего Колон поднялся ему навстречу:
– Франческо Руппи! Эрнандо почему-то вообразил, что я вас не помню и не узнаю… Конечно, узнать в этом красивом и статном муже мальчишку-грумета или даже юношу с чуть пробивающимся на щеках пушком было бы затруднительно. Но как только брат назвал мне вас, я тут же припомнил все… Люди, близкие моему дорогому отцу, не могут быть для меня чужими!
Обняв Франческо, дон Диего поцеловал его в обе щеки.
– Однако я помешал вам поздороваться с отцом Бартоломе, – добавил он, отступая в сторону.
Очевидно, Эрнандо успел кое-что рассказать отцу Бартоломе о Франческо, потому что святой отец не протянул ему руки для поцелуя, как полагалось бы, а, улыбаясь, обнял Франческо за плечи.
– Я рад, – сказал он ласково, – что у Эрнандо появился такой друг!
Два наблюдения, сделанные Франческо за ужином, надолго ему запомнились. Ему случалось встречаться с доминиканцами… Очевидно, это были люди разные, но что-то все же как бы роднило их всех… К счастью, за столом и хозяин и гости только изредка обращались к нему с каким-нибудь вопросом или любезно приглашали отведать то или иное особо удавшееся Марии с Тереситой блюдо. Главные темы беседы за столом были уже, очевидно, исчерпаны…
«Доминиканцы»… «Псы господни»… – сам с собою рассуждал Франческо. – Чаще всего мне встречались доминиканцы – худощавые люди с суровыми, но отнюдь не изможденными лицами, с плотно – в ниточку – сжатыми губами… Отца Бартоломе худым никак нельзя назвать… А руки его, правда сильно загорелые, но полные и даже с ямочками напоминают женские…»
Но вот гость повернулся к хозяину дома, и Франческо увидел его гордый орлиный профиль… А когда отец Лас Касас мимоходом глянул на Фрапческо, тот, ни в чем перед этим доминиканцем не провинившийся, почувствовал, что этот темный, горячий взгляд пронизывает его всего насквозь. Он тут же представил себе отца Бартоломе на кафедре, обличающего своих недругов…
Ужин был наконец закончен. Мария с Тереситой почти бесшумно убрали грязную посуду и расставили на столе замечательные – мавританской выделки – чаши и кувшины, сейчас наполненные прохладительными напитками, которыми так славится Севилья.
Занятый своими мыслями, Франческо не следил за беседой, ведущейся за столом, и вздрогнул от неожиданности, когда отец Бартоломе обратился к нему:
– Простите, сеньор Франческо, мы толковали о поразительном сходстве молодого вице-короля с его отцом. Вы ведь знавали адмирала в его лучшие годы, не так ли? Вам, думается, легче, чем нам, судить о сходстве с ним его старшего сына.
«Боже мой! Лучше бы отец Лас Касас не задавал такой трудный вопрос!»
Встреченный доном Диего на пороге столовой, Франческо и не разглядел его как следует. Все его мысли были заняты отцом Бартоломе. И только сейчас он попытался сравнить Диего, которого знавал когда-то, с тем, которого видел сейчас. Первое, что бросилось ему в глаза, были руки вице-короля, как бы устало отдыхающие на столе. И сейчас без долгих размышлении Франческо мог признать, что руки дона Диего были в точности такие же, как и у Кристобаля Колона… Те же утолщения на каждом суставе каждого пальца! То, что в свое время свело в могилу отца, не пощадило и сына…
Заметив, как пристально разглядывает Франческо его руки, Диего Колон усмехнулся:
– Мне думается, что в лучшие свои времена отец мой еще не страдал, как я, от подагры…
Как хорошо! Франческо может, не кривя душой, возразить наследнику адмирала:
– О нет, дон Диего! Даже в лучшие свои годы господин мой адмирал уже очень страдал от этой болезни! Во время особо мучительных приступов, – добавил Франческо, – господин, приказав мне завернуть обе его руки в кошачьи шкурки, с мужеством переносил страдания и продолжал диктовать мне свои заметки… Ведь во время приступов пальцы иной раз совершенно ему не повиновались!
«Хорошо бы, чтобы ни отец Лас Касас, ни дон Диего не задавали мне больше никаких вопросов», – подумал Франческо.
Но дон Диего, так же криво усмехнувшись, спросил:
– Надеюсь, что на этом мое сходство с отцом не кончается?
Да, на этом сходство сына с отцом – увы! – не кончалось! Та же не румяная, не загорелая, а какая-то красноватая кожа, оттененная красиво вьющимися, почти совершенно седыми волосами, гордая посадка головы, глубокие морщины, избороздившие лоб и щеки дона Диего, – все это очень подчеркивало сходство сына с отцом… Но боже мой, и морщины и обильная седина появились у адмирала Моря-Океана, говорят, только после того, как его в трюме корабля, в оковах, доставили в Испанию! С той же поры Кристобаль Колон, очевидно выполняя какой-то обет, на людях появлялся только в рясе францисканца…
Эрнандо со свойственной ему проницательностью понял, что при дальнейших расспросах его друг будет поставлен в затруднительное положение.
– Диего, да послушал бы ты, как о твоем сходстве с отцом толковала покойная кормилица покойного принца Хуана! Эта добрая и смелая женщина, с такой любовью и уважением относившаяся к нашему отцу, и нас никогда не оставляла своими заботами… И кому она толковала об этом сходстве?! Самому его королевскому величеству! (Император Карл Пятый в ту пору был еще только королем Карлом Первым.) «Посмотрели бы вы, ваше величество, как набожные люди крестились, встречаясь с наследником адмирала!» – внушала она молодому монарху «Хвала господу! – говорили люди. – Сын так разительно походит на отца! Разве это не сам господь бог напоминает вашему величеству, что вы должны вознаградить сына за все испытания, перенесенные его отцом!»
Несмотря на отговорки отца Бартоломе, хозяину дома все же удалось уговорить его прилечь отдохнуть в опочивальне, самой прохладной комнате этого «дворца».
– Да, отец Бартоломе вполне заслужил свой отдых! – заметил дон Диего. – Если бы не он, Карл, возможно, снова как-нибудь отвертелся бы от прямого ответа… Весь в свою бабку! И мне снова пришлось бы ни с чем отправляться за океан и спустя какое-то время снова возвращаться сюда… Или здесь месяцами дожидаться приема императора, надоедая Эрнандо своими жалобами и отвлекая его от работы… Не так ли, милый брат?
– Мне ты нисколько не надоедаешь, – отозвался Эрнандо, – но императору твои жалобы могут надоесть… И, прости меня, – мягко улыбнувшись, добавил Эрнандо, – отдых отец Бартоломе заслужил не только потому…
– Да, конечно, я просто неправильно выразился, – смущенно перебил его дон Диего. – Что касается жалоб, которые я приношу императору, то я ведь упрекаю не его, а его стряпчих и законников!
– Милый мой брат, послушайся наконец моего совета, – помолчав минуту, очень серьезно промолвил Эрнандо. – Уверяю тебя, что ни здесь, ни за морем без императорского соизволения никто из его подчиненных действовать не будет! Отца Бартоломе, а заодно и тебя Карл выслушал благосклонно, потому что отец Лас Касас жалуется на энкомьендеро и просит освободить индейцев от рабской доли… А императору это на руку. Но хочет он добра не индейцам, а заботится о пополнении государственной казны. Чем скорее отец Бартоломе добьется освобождения индейцев от их жестоких хозяев, тем легче будет императору навести свои порядки за океаном… А что касается твоего недовольства слугами императора, то от души должен сказать: чем меньше жалоб ты будешь изливать перед Карлом, тем полезнее будет для тебя!
– А эти десять тысяч дукатов, которые я дал ему вперед, не будучи еще уверен в том, что стану получать с моих плавильных заводов на Эспаньоле обещанное золото!
– Те деньги давно истрачены, – коротко ответил Эрнандо. – А золото с заводов тебе поступает…
– Ты, Эрнандо, безусловно умнее и рассудительнее меня… Даже за океаном ходят толки, что ты самый образованный человек в Испании! – Снова на губах дона Диего появилась усмешка. – И по справедливости, – продолжал наследник адмирала, – я должен был бы тебя послушать… Но то, что творят императорские законники, следует назвать не юриспруденцией, а крючкотворством! Если они правы сейчас в том, что должности и звания не могут быть передаваемы по наследству, то почему же они в свое время не удержали испанских монархов от выдачи нашему отцу верительных грамот? Почему они тогда не напомнили их высочествам о законе 1480 года… Кстати, закон этот запрещает передачу по наследству только судебных должностей… Боюсь, что вы с этим законом незнакомы, сеньор Франческо, но Эрнандо может вам подтвердить мою правоту! И мне хотелось бы услышать ваше мнение…