Страница:
– А письмо от капитана или пилота этот Катаро привез? Ты, Педро, и вы, сеньор Франческо, этого Рыжего Катаро хорошо знаете? Может, я в морском деле мало понимаю, но мне не верится, чтобы из команды корабля в одно и то же время да еще на такой срок отпустили троих матросов!..
– Отпустили, так надо бы порадоваться, а ты еще допытываешься, хорошо ли мы Рыжего знали! – Педро Маленький рассердился. – На «Геновеве», правду сказать, его не любили: мол, жадный он, скряга! А ведь скрягой он поневоле был: думал для матушки своей деньги приберечь… А может, еще какие-нибудь сироты племянники после братьев его пооставались… А слышали бы вы, как он обрадовался нашей встрече! Мол, какие мы хорошие люди – и я и Руппи. Рад он, что ему выпало такую приятную новость нам привезти! Радовался-то он, я думаю, больше потому, что не придется ему нас разыскивать… И про письмо он что-то говорил, да я не справлялся: не носит же он это письмо за пазухой!
Мария сказала укоризненно:
– И в кого ты, Педро, такой бестолковый удался?! Встретился случайно с этим Рыжим один раз, так думаешь, что еще раз повстречаешься! И про письмо как следует не расспросил!
– Ну ладно, Мария, не ругайся! Я, может, и напутал… То ли хотели ему дать письмо, то ли дали… Но ведь времени у нас – три месяца! Если нужно, мы с тобой улицу за улицей всю Севилью обыщем и этого Катаро или его матушку найдем. Если, как говорит дядюшка Хосе, она не такая старая, то, вероятно, ходит по соседям, знакомства у нее есть…
Повесив к вечеру замок на двери своей мастерской, Таллерте отправлялся с Педро обследовать улицу за улицей всю Севилью.
Сведений для обстоятельных расспросов у них было вполне достаточно. Дом с садом. Усадьба эта в свое время принадлежала мавру, принявшему нашу святую католическую веру. У него в садовниках служил некий Катаро. Садовник, как видно, был очень опытный, и, уезжая из Севильи, мавр упросил своего покупателя оставить за садовником его домишко… Но садовника в свое время унесла чума. («Помер в последнюю чуму» – так говорили в Севилье.) Черная гостья не раз посещала этот прекрасный город. Сжила ли чума со свету и сыновей Катаро, неизвестно. Возможно, что они просто разъехались в разные стороны. Но один из них, матрос, получив известие, что матушка его всерьез заболела, приехал навестить ее в Севилью.
И все же расспросы до сих пор не увенчались успехом. А ведь прошло уже около месяца. Педро и Таллерте, следовательно, не с того конца начали обход города.
Странно было, что с Рыжим ни капитан, ни маэстре, ни пилот не прислали ни Франческо, ни Педро письма или даже короткого распоряжения…
Скучновато было Франческо да и самому Эрнандо сидеть за обеденным столом без Хосе, но тот решительно отказался составить им компанию.
– Вернулись все ваши слуги, сеньор Эрнандо, – сказал он, – подавать, как и подавал, будет Андрес, а не Тересита, у нее и на кухне много работы, а мое настоящее дело – сад, вот только за него я и в ответе… О гостях, как вы знаете, у нас и при всех слугах никто не докладывал, но после отъезда сеньора Диего я и сам понял, что все же нужен какой-то порядок… А иначе что же вашему привратнику прикажете делать?!
И все же о прибытии новых гостей пока что сообщил сам Хосе.
Постучавшись в дверь библиотеки, садовник доложил:
– Сеньор Эрнандо, тут спрашивают разрешения вас побеспокоить двое. Один – видный из себя сеньор, красивый и статный, а с ним – отец Энрике, что служит в церкви Благовещения.
– Проси их сюда, в библиотеку.
Первым, опираясь на посох, вошел старенький, сгорбленный отец Энрике из церкви Благовещения. Следом за ним прошагал статный сеньор средних лет.
Поклонившись, он представился хозяину дома и Франческо:
– Кристобаль Элькано. Некоторые принимают меня за знаменитого Себастьяна Элькано,
[19]но, к сожалению, мы с капитаном «Виктории» состоим в очень отдаленном родстве. Трудный и неприятный случай привел нас с отцом Энрике сюда, но я рад хотя бы посмотреть на библиотеку сеньора Эрнанцо Колона, о которой ходит столько толков, и поговорить с самим сеньором Колоном и сеньором…
– …Франческо Руппи, – подсказал ему хозяин, – таким же любителем книг, как и я.
– С сеньором Франческо Руппи? – переспросил гость и, повернувшись к отцу Энрике, сказал: – Вот о сеньоре Руппи и упоминал тот человек! Мне – увы! – придется поведать вам обо всем, что касается дела, ради которого мы решились вас побеспокоить… Сейчас рассказ о событиях третьего дня начну я. Матрос с судна, прибывшего в Палос, указал отцу Энрике, где можно найти его товарищей, именно – сеньора Руппи и Педро, прозванного «Маленьким». Несколько лет назад я купил на окраине Севильи прекрасную усадьбу – дом с огромным садом – у одного покидавшего Севилыо мавра. Непременным условием владелец этой усадьбы поставил сохранность сторожки садовника Катаро и, если возможно, некоторое обеспечение его семьи в дальнейшем. Работой садовника я и сам был доволен, а также рад был услужить моему предшественнику, поэтому я после переезда в новый дом первым делом составил дарственную на имя садовника. Сторожку – уже заодно с моими покоями – привели в порядок, добавили к ней небольшую пристройку и отгородили от всего сада. С ней нас соединяет только маленькая калитка… Поскольку сам садовник умер во время чумы, супруга моя настояла на том, чтобы как-то украсить жизнь бедной вдовы, тем более что из четырех сыновей у нее остался в живых один только потому, что еще до чумы ушел в море. Мы узнали, что судно, на котором служит сын вдовы, прибыло в Палос, и с верным человеком послали ему извещение, что матушка его захворала и хочет его видеть. Поначалу, – вел дальше рассказ сеньор Элькано, – сын вдовы нам очень понравился. Супруга моя даже сказала, что он, очевидно, унаследовал от отца любовь к саду. Можете себя представить, в течение трех недель он обкопал – да еще как глубоко! – деревья чуть ли не на четверти сада! Все шло хорошо до позавчерашнего дня. Позавчера моя Долорес, по своему обыкновению, отправилась навестить вдову Катаро… Но вернулась моя супруга бледная, вся дрожа. «Не могло мне это почудиться, – сказала она, – я точно слышала, как молодой Катаро говорил матери: „В последний раз спрашиваю – скажешь или нет?! Говори, иначе я тебя задушу!“ Не знаю, точно ли такие слова услышала моя Долорес, но все это меня встревожило, и я отправился к дому садовника. И тут уже я сам отлично расслышал тихий, прерываемый вздохами голос Марии Катаро: „Не мучай меня, сынок, мы ведь с отцом твоим перед распятием поклялись беречь его тайну, пока не придут лучшие времена! Как же мне, старой женщине, вдруг преступить эту клятву?!“ Недолго думая, я распахнул дверь в сторожку. Мария Катаро мгновенно прикрыла руками горло. „Что с вами?“ – спросил я. „Да ничего такого со мной не сталось! – еле слышно ответила она. – Вот приехал сынок, трудится, а я ничем ему помочь не могу! Да еще это горло… Спасибо хозяюшке: бок после ее растирания уже не болит… Но вот горло… И откашляться не могу, и глотать трудно…“ Хотел я посмотреть, что у нее с горлом, но не решился. Послал жену, но она возвратилась ни с чем. Старушка горло укутала платками… А говорить с этим убийцей Долорес побоялась…
– С убийцей? – переспросил сеньор Эрнандо удивленно.
– Да, он ее убил, – ответил сеньор Элькано. – Дальше пускай рассказывает отец Энрике. А потом придется снова мне…
– Позавчера поздним вечером, – начал отец Энрике, – прибежал за мной молодой Катаро с просьбой причастить его матушку. Она умирает. Надо бы мне справиться, какой лекарь ее лечил и действительно ли она умирает. Но Марию Катаро я знаю давно, она все время прихварывала… Уже не раз думали мы, что она расстанется с землей, так и не повидавшись с единственным сыном… Я собрался и пошел. Подхожу к постели Марии и вижу, что она вправду совсем плоха… Но увидел я и другое: синяки с двух сторон у нее на шее. Даже я, человек, в драках ничего не смыслящий, явственно разглядел следы пальцев… Эту женщину душили! «С кем ты оставлял свою мать? – спрашиваю я молодого Катаро. – Она умирает не своей смертью!» – «Не знаю, – отвечает он, – я с утра до ночи в саду копаюсь… К нам часто заходят хозяева наши… Или слуги… У матушки, помнится, на шее крестик золотой был, а сейчас я его не вижу…» Но я ведь не допрашивать его пришел. А старушка совсем была плоха… Прочитал я молитву и приготовился принять последнюю исповедь. Она, с трудом подняв руку, махнула сыну. Он вышел. «Святой отец, – чуть слышно спрашивает она, – это за большой грех мне зачтется, если я чужую вину при исповеди скрою?» Я понял, что она хочет скрыть имя того, кто ее душил и крестик ее украл. «Преступника нельзя выгораживать», – начал было я, но вижу – надо торопиться! Покаялась она мне в одном, в другом своем прегрешении… И вдруг вижу – слезы градом покатились по ее щекам. «Святой отец, – говорит она, вся дрожа от волнения, – я ведь не сберегла тайну одного человека, хотя мы с мужем перед распятием клялись тайну эту не выдавать… Но, одумавшись, я тайны этой до конца не открыла…» Я только спросил ее, не преступник ли был тот человек, а Мария снова заплакала. «Это хозяин наш бывший, – с трудом выговорила она, – он, можно сказать, был нам как отец родной!» Да я и сам знал его, этого мавра-выкреста, – оказал отец Энрике, – действительно хороший он был человек. Перед отъездом ко мне попрощаться приходил… И так потихоньку, потихоньку, – продолжал отец Энрике, – приняла Мария святые дары, помолилась за всех и за сына своего, откинула голову на подушку и на глазах у меня испустила дух…
– Теперь разрешите мне продолжить рассказ, – сказал сеньор Элькано. – Пока этот молодец бегал за священником, мы с моим другом, захватив с собою шпаги, подкрались к сторожке. Заглянул я в маленькое окошечко. Перед мадонной в клетушке теплится лампада. Отец Энрике перед кроватью бедной женщины стоит – исповедует ее или причащает… Наверно, исповедует. А тут друг мой толкнул меня, кивнув на кухонное окошко. В кухоньке горел масляный фонарь, и мы оба разглядели: прижавшись к двери в клетушку, стоял молодой Катаро – последнюю исповедь матери подслушивал! Хорошо, что мы вовремя в тень отошли… Катаро этого мы не боялись, но пугать отца Энрике не хотелось. Друг мой – в кустах по одну сторону тропинки, я тоже в кустах – по другую, притаились. Видим, выходит отец Энрике, а за ним следом молодой Катаро… Я, как будто предчувствуя что, шпагу наготове держу. Так мы с другом потихоньку крались за ними обоими… Ошибка наша была в том, что в слишком густые кусты мы забрались!.. Я весь разговор их слышал, но отец Энрике, конечно, передаст его точнее… У него – поглядите – тоже синеют на шее следы, но это уже не от пальцев, а от цепочки, на которой крест отца Энрике висел… Да, следовало бы нам побыстрее из кустов выбираться!
– Ну что я могу сказать! – чуть не плача, произнес старик священник. – Ведь я по нечаянности человека убил!.. Он, правда, еще дышит, но дай господи, чтобы он еще хоть часок-другой на свете прожил! Но нет, при смерти он!.. А случилась эта беда так. Иду я от Марии, ночь темная, безлунная, я впереди себя клюкой шарю… Ох, если бы не клюка эта, может, я сам и погиб бы, но такого тяжкого греха на мне не было бы!.. Иду потихоньку, вдруг хватает меня кто-то за плечо… Оглянулся я в темноте… Как будто молодой Катаро…
«Отец святой, – этак ласково спрашивает он меня, – так и не призналась моя бедная матушка, кто ее душил и крестик снял?»
«Нет, – говорю, – пожалела, видно, этого негодяя!»
«А про мавра, что, уезжая, здесь, в саду, все золото свое закопал, не толковала моя матушка?»
«Нет, – говорю, – не толковала. Да если бы и толковала, я тайну исповеди должен соблюдать… Только папа в Риме может разрешить… А я не имею права…»
«А мавра поганого ты имеешь право покрывать?! – как закричит он да как ухватится за мой крест на цепочке. – Я ведь за дверью, – говорит, – в кухоньке стоял, слышал, как она тебе про мавра шептала… А еще служитель святой католической церкви называешься! Говори немедленно, поп проклятый, где эти сокровища зарыты! Что золото в саду зарыто, она мне проговорилась. Надеялась, что я, как и родители мои, эту тайну сберегу… А как поняла, что не на дурака напала, то под каким именно деревом золото зарыто, она мне так и не призналась… А на исповеди тебе небось все открыла! Я и так уже половину сада перекопал! Знаю – под каким-то деревом золото зарыто, а под каким, неизвестно… Так я тебе и поверил, что матушка моя тебе этой тайны не открыла!»
«Не открыла, – отвечаю я ему. – И про золото ничего не сказала и под каким деревом оно зарыто…»
«Говори, поп проклятый! – закричал молодой Катаро. – Говори, а не то задавлю тебя!» И как начал мой крест на цепочке крутить изо всех сил, до того, что цепочка мне уже в шею врезалась… Дышать стало невмоготу. А он мне: «Стой-ка, еще разнюхают, что тебя твоей же цепочкой удушили… Нет, я найду другое средство!» Отошел шагов на пять да ногой огромный булыжник из земли выковырял. Идет ко мне и смеется: «Я, – говорит, – еще и крест твой потом с тебя сниму»…
Я клюкой своей только оттолкнуть его хотел, а про то, что на ней наконечник острый, не вспомнил! И нечаянно то ли в глотку, то ли в грудь ему попал. Он тут же на землю повалился. Минуты не прошло, как вы, сеньор Элькано, со своим другом подоспели… Так я нечаянно убийцей сделался! – с отчаянием произнес отец Энрике. – У этого человека на душе тяжкий грех, – сказал отец Энрике, вытирая слезы, – но мне покаяться он отказался. Может быть, он и прав. Но он и отцу Симону не хотел принести покаяние… Мы потихоньку с отцом Симоном толковали о том, что молодой Катаро так плох, что, возможно, придется отпустить ему грехи «глухим причастием». А он все же расслышал нас. И сказал: «Пока я еще в своем уме и память моя не помрачилась! Найдите этих двух матросов с „Геновевы“ – Франческо Руппи и Педро Маленького, – вот они пускай и примут мое последнее покаяние… Все же мы долгое время плавали на одном корабле… Справьтесь у королевского библиотекаря – он, вероятно, знает, где они». Говорил он все это тихо, но отчетливо, даже лучше, чем раньше… Может, господь бог пожалеет меня и оставит его в живых… Хотя отец Симон – знающий лекарь…
– А я думаю, что убийца зовет их к себе не из хороших побуждений… Поверьте мне, – сказал хозяин дома.
– Человек этот при смерти и безоружен, – возразил отец Энрике. – Большой нам грех будет, если мы не постараемся облегчить его последние минуты… Педро Маленького уже поздно разыскивать. А вас, сеньор Руппи, я доведу до домика Катаро, но затем покину – сегодня будут отпевать бедную Марию…
Рыжий Катаро был действительно «в своем уме», и память его «не помрачилась».
– А-а-а, красавчик Руппи! – сказал он входящему Франческо. – А где же тот маленький дурак? Да ты и сам… – начал было Рыжий, но, закашлявшись, выплюнул огромный сгусток крови. – Передашь ему, что «Геновева» ваша отчалила уже больше месяца назад… Вот… – и вытащил из-под подушки смятую, испачканную в крови бумагу. – Строжайший наказ этого… – Рыжий снова сплюнул кровь, – этого поляка-капитана… – Больной снова закашлялся. Кровь залила подушки и одеяло. Красная лужица уже добиралась до скамьи, на которой сидел Франческо.
– Может быть, тебе следует выпить воды или вина? – спросил Франческо.
Но Катаро только отмахнулся и, снова выплюнув кровь, сказал тихо:
– Подожди… Сейчас пройдет… Наказ капитана… Я-то неграмотный, но люди прочитали… Не выполнили мы наказа. И все трое – я, ты и Педро Маленький – уже давно списаны с «Геновевы»… Возьми, прочитай.
Но Франческо не взял эту испачканную в крови бумажку.
– Может быть, выше поднять подушку? – спросил он. – И ты помолчи немного, отдохни.
– Знаю я, почему мне надо помолчать, – уже не проговорил, а прохрипел Катаро. – Сеньорита-то твоя тю-тю! Улетела твоя птичка, и даже помета от нее не осталось!
Франческо с первых же слов Рыжего понял, о чем тот захочет говорить с ним перед смертью. Он уже сейчас мог бы подняться и уйти, но удержало его не только обещание, данное отцу Энрике…
– Бери, читай! – Вытащив из-под подушки узенькую полоску бумаги, прохрипел Рыжий. – Руку-то своей красотки знаешь?
Нет, почерка Ядвиги Франческо не знал. И эта узенькая полоска бумаги была смята, выпачкана в крови, как и та, первая, с приказом капитана, но ее из рук умирающего он взял.
«Ядвига», – прочитал Франческо. Перевернул бумажку. На обороте ее ничего не было написано.
– Тю-тю, говорю, твоя красотка! – хрипло расхохотался Рыжий и тут же захлебнулся кровью.
«Если он еще будет разговаривать, то умрет у меня на глазах», – подумал Франческо.
– Помолчи, Рыжий, – сказал он. – Полежи спокойно. Я знаю наперед, что ты можешь сказать, поэтому зря не старайся.
– Буду стараться и помру старательно, – уже не хрипел, а сипел Рыжий. – В старых девках кому охота засидеться, вот дядюшка ее и решил… Сплавить хотел сеньориту… За простого матроса… Мальчишку подучили… Басни про императора и папу…
Кровь хлынула изо рта Рыжего. Он замолчал.
«Что сейчас я должен сделать? – спросил себя Франческо. – Дать ему распятие, что висит на стене?»
Рыжий сначала побледнел, потом как-то посинел. Черные круги явственно обозначились у него под глазами…
Удивленно Франческо наблюдал, как постепенно бледнеет и даже молодеет лицо Рыжего… Дыхания Катаро он уже не слышал и оглянулся по сторонам, нет ли где зеркала…
Но Эстебан Катаро был еще жив.
– Глазам было больно от золота, – вдруг ясно и раздельно произнес он. – Больше месяца снилось мне оно, это проклятое золото! Я пересыпал его пригоршнями… во сне… – Умирающий, так и не открывая глаз, повторил медленно с передышками: – Глазам… было больно… от золота… Во… сне…
Франческо наконец решился и снял со стены маленькое костяное распятие. Катаро открыл глаза.
– «Ныне отпущающи» хочешь мне устроить? – спросил он насмешливо. – Нет, красавчик, я еще не до-го-во-рил! Дя-дюш-ка ее…Матроса этого… уже… приодел… Денег ему надавал… Обидно… Такую красотку… за матроса… – Катаро сплюнул кровь прямо на ноги Франческо. – Еще… не… все… Я доскажу… Но вот… пришло… известие… из ихней страны… Полонии… Польши… У ней… жених… там… в ихней… Польше… имеется… – Катаро снова закашлялся. – Полсада перекопал… Наяву… А во сне… думал… ослепну… Глазам было больно от золота. – Вдруг очень ясно и отчетливо произнес Катаро. – Вот и ринулась «Геновева» на всех парусах… Считай, что и свадьбу уже сыграли… – Катаро закрыл глаза.
Больше он их уже не открывал.
– Отпустили, так надо бы порадоваться, а ты еще допытываешься, хорошо ли мы Рыжего знали! – Педро Маленький рассердился. – На «Геновеве», правду сказать, его не любили: мол, жадный он, скряга! А ведь скрягой он поневоле был: думал для матушки своей деньги приберечь… А может, еще какие-нибудь сироты племянники после братьев его пооставались… А слышали бы вы, как он обрадовался нашей встрече! Мол, какие мы хорошие люди – и я и Руппи. Рад он, что ему выпало такую приятную новость нам привезти! Радовался-то он, я думаю, больше потому, что не придется ему нас разыскивать… И про письмо он что-то говорил, да я не справлялся: не носит же он это письмо за пазухой!
Мария сказала укоризненно:
– И в кого ты, Педро, такой бестолковый удался?! Встретился случайно с этим Рыжим один раз, так думаешь, что еще раз повстречаешься! И про письмо как следует не расспросил!
– Ну ладно, Мария, не ругайся! Я, может, и напутал… То ли хотели ему дать письмо, то ли дали… Но ведь времени у нас – три месяца! Если нужно, мы с тобой улицу за улицей всю Севилью обыщем и этого Катаро или его матушку найдем. Если, как говорит дядюшка Хосе, она не такая старая, то, вероятно, ходит по соседям, знакомства у нее есть…
Повесив к вечеру замок на двери своей мастерской, Таллерте отправлялся с Педро обследовать улицу за улицей всю Севилью.
Сведений для обстоятельных расспросов у них было вполне достаточно. Дом с садом. Усадьба эта в свое время принадлежала мавру, принявшему нашу святую католическую веру. У него в садовниках служил некий Катаро. Садовник, как видно, был очень опытный, и, уезжая из Севильи, мавр упросил своего покупателя оставить за садовником его домишко… Но садовника в свое время унесла чума. («Помер в последнюю чуму» – так говорили в Севилье.) Черная гостья не раз посещала этот прекрасный город. Сжила ли чума со свету и сыновей Катаро, неизвестно. Возможно, что они просто разъехались в разные стороны. Но один из них, матрос, получив известие, что матушка его всерьез заболела, приехал навестить ее в Севилью.
И все же расспросы до сих пор не увенчались успехом. А ведь прошло уже около месяца. Педро и Таллерте, следовательно, не с того конца начали обход города.
Странно было, что с Рыжим ни капитан, ни маэстре, ни пилот не прислали ни Франческо, ни Педро письма или даже короткого распоряжения…
Скучновато было Франческо да и самому Эрнандо сидеть за обеденным столом без Хосе, но тот решительно отказался составить им компанию.
– Вернулись все ваши слуги, сеньор Эрнандо, – сказал он, – подавать, как и подавал, будет Андрес, а не Тересита, у нее и на кухне много работы, а мое настоящее дело – сад, вот только за него я и в ответе… О гостях, как вы знаете, у нас и при всех слугах никто не докладывал, но после отъезда сеньора Диего я и сам понял, что все же нужен какой-то порядок… А иначе что же вашему привратнику прикажете делать?!
И все же о прибытии новых гостей пока что сообщил сам Хосе.
Постучавшись в дверь библиотеки, садовник доложил:
– Сеньор Эрнандо, тут спрашивают разрешения вас побеспокоить двое. Один – видный из себя сеньор, красивый и статный, а с ним – отец Энрике, что служит в церкви Благовещения.
– Проси их сюда, в библиотеку.
Первым, опираясь на посох, вошел старенький, сгорбленный отец Энрике из церкви Благовещения. Следом за ним прошагал статный сеньор средних лет.
Поклонившись, он представился хозяину дома и Франческо:
– Кристобаль Элькано. Некоторые принимают меня за знаменитого Себастьяна Элькано,
[19]но, к сожалению, мы с капитаном «Виктории» состоим в очень отдаленном родстве. Трудный и неприятный случай привел нас с отцом Энрике сюда, но я рад хотя бы посмотреть на библиотеку сеньора Эрнанцо Колона, о которой ходит столько толков, и поговорить с самим сеньором Колоном и сеньором…
– …Франческо Руппи, – подсказал ему хозяин, – таким же любителем книг, как и я.
– С сеньором Франческо Руппи? – переспросил гость и, повернувшись к отцу Энрике, сказал: – Вот о сеньоре Руппи и упоминал тот человек! Мне – увы! – придется поведать вам обо всем, что касается дела, ради которого мы решились вас побеспокоить… Сейчас рассказ о событиях третьего дня начну я. Матрос с судна, прибывшего в Палос, указал отцу Энрике, где можно найти его товарищей, именно – сеньора Руппи и Педро, прозванного «Маленьким». Несколько лет назад я купил на окраине Севильи прекрасную усадьбу – дом с огромным садом – у одного покидавшего Севилыо мавра. Непременным условием владелец этой усадьбы поставил сохранность сторожки садовника Катаро и, если возможно, некоторое обеспечение его семьи в дальнейшем. Работой садовника я и сам был доволен, а также рад был услужить моему предшественнику, поэтому я после переезда в новый дом первым делом составил дарственную на имя садовника. Сторожку – уже заодно с моими покоями – привели в порядок, добавили к ней небольшую пристройку и отгородили от всего сада. С ней нас соединяет только маленькая калитка… Поскольку сам садовник умер во время чумы, супруга моя настояла на том, чтобы как-то украсить жизнь бедной вдовы, тем более что из четырех сыновей у нее остался в живых один только потому, что еще до чумы ушел в море. Мы узнали, что судно, на котором служит сын вдовы, прибыло в Палос, и с верным человеком послали ему извещение, что матушка его захворала и хочет его видеть. Поначалу, – вел дальше рассказ сеньор Элькано, – сын вдовы нам очень понравился. Супруга моя даже сказала, что он, очевидно, унаследовал от отца любовь к саду. Можете себя представить, в течение трех недель он обкопал – да еще как глубоко! – деревья чуть ли не на четверти сада! Все шло хорошо до позавчерашнего дня. Позавчера моя Долорес, по своему обыкновению, отправилась навестить вдову Катаро… Но вернулась моя супруга бледная, вся дрожа. «Не могло мне это почудиться, – сказала она, – я точно слышала, как молодой Катаро говорил матери: „В последний раз спрашиваю – скажешь или нет?! Говори, иначе я тебя задушу!“ Не знаю, точно ли такие слова услышала моя Долорес, но все это меня встревожило, и я отправился к дому садовника. И тут уже я сам отлично расслышал тихий, прерываемый вздохами голос Марии Катаро: „Не мучай меня, сынок, мы ведь с отцом твоим перед распятием поклялись беречь его тайну, пока не придут лучшие времена! Как же мне, старой женщине, вдруг преступить эту клятву?!“ Недолго думая, я распахнул дверь в сторожку. Мария Катаро мгновенно прикрыла руками горло. „Что с вами?“ – спросил я. „Да ничего такого со мной не сталось! – еле слышно ответила она. – Вот приехал сынок, трудится, а я ничем ему помочь не могу! Да еще это горло… Спасибо хозяюшке: бок после ее растирания уже не болит… Но вот горло… И откашляться не могу, и глотать трудно…“ Хотел я посмотреть, что у нее с горлом, но не решился. Послал жену, но она возвратилась ни с чем. Старушка горло укутала платками… А говорить с этим убийцей Долорес побоялась…
– С убийцей? – переспросил сеньор Эрнандо удивленно.
– Да, он ее убил, – ответил сеньор Элькано. – Дальше пускай рассказывает отец Энрике. А потом придется снова мне…
– Позавчера поздним вечером, – начал отец Энрике, – прибежал за мной молодой Катаро с просьбой причастить его матушку. Она умирает. Надо бы мне справиться, какой лекарь ее лечил и действительно ли она умирает. Но Марию Катаро я знаю давно, она все время прихварывала… Уже не раз думали мы, что она расстанется с землей, так и не повидавшись с единственным сыном… Я собрался и пошел. Подхожу к постели Марии и вижу, что она вправду совсем плоха… Но увидел я и другое: синяки с двух сторон у нее на шее. Даже я, человек, в драках ничего не смыслящий, явственно разглядел следы пальцев… Эту женщину душили! «С кем ты оставлял свою мать? – спрашиваю я молодого Катаро. – Она умирает не своей смертью!» – «Не знаю, – отвечает он, – я с утра до ночи в саду копаюсь… К нам часто заходят хозяева наши… Или слуги… У матушки, помнится, на шее крестик золотой был, а сейчас я его не вижу…» Но я ведь не допрашивать его пришел. А старушка совсем была плоха… Прочитал я молитву и приготовился принять последнюю исповедь. Она, с трудом подняв руку, махнула сыну. Он вышел. «Святой отец, – чуть слышно спрашивает она, – это за большой грех мне зачтется, если я чужую вину при исповеди скрою?» Я понял, что она хочет скрыть имя того, кто ее душил и крестик ее украл. «Преступника нельзя выгораживать», – начал было я, но вижу – надо торопиться! Покаялась она мне в одном, в другом своем прегрешении… И вдруг вижу – слезы градом покатились по ее щекам. «Святой отец, – говорит она, вся дрожа от волнения, – я ведь не сберегла тайну одного человека, хотя мы с мужем перед распятием клялись тайну эту не выдавать… Но, одумавшись, я тайны этой до конца не открыла…» Я только спросил ее, не преступник ли был тот человек, а Мария снова заплакала. «Это хозяин наш бывший, – с трудом выговорила она, – он, можно сказать, был нам как отец родной!» Да я и сам знал его, этого мавра-выкреста, – оказал отец Энрике, – действительно хороший он был человек. Перед отъездом ко мне попрощаться приходил… И так потихоньку, потихоньку, – продолжал отец Энрике, – приняла Мария святые дары, помолилась за всех и за сына своего, откинула голову на подушку и на глазах у меня испустила дух…
– Теперь разрешите мне продолжить рассказ, – сказал сеньор Элькано. – Пока этот молодец бегал за священником, мы с моим другом, захватив с собою шпаги, подкрались к сторожке. Заглянул я в маленькое окошечко. Перед мадонной в клетушке теплится лампада. Отец Энрике перед кроватью бедной женщины стоит – исповедует ее или причащает… Наверно, исповедует. А тут друг мой толкнул меня, кивнув на кухонное окошко. В кухоньке горел масляный фонарь, и мы оба разглядели: прижавшись к двери в клетушку, стоял молодой Катаро – последнюю исповедь матери подслушивал! Хорошо, что мы вовремя в тень отошли… Катаро этого мы не боялись, но пугать отца Энрике не хотелось. Друг мой – в кустах по одну сторону тропинки, я тоже в кустах – по другую, притаились. Видим, выходит отец Энрике, а за ним следом молодой Катаро… Я, как будто предчувствуя что, шпагу наготове держу. Так мы с другом потихоньку крались за ними обоими… Ошибка наша была в том, что в слишком густые кусты мы забрались!.. Я весь разговор их слышал, но отец Энрике, конечно, передаст его точнее… У него – поглядите – тоже синеют на шее следы, но это уже не от пальцев, а от цепочки, на которой крест отца Энрике висел… Да, следовало бы нам побыстрее из кустов выбираться!
– Ну что я могу сказать! – чуть не плача, произнес старик священник. – Ведь я по нечаянности человека убил!.. Он, правда, еще дышит, но дай господи, чтобы он еще хоть часок-другой на свете прожил! Но нет, при смерти он!.. А случилась эта беда так. Иду я от Марии, ночь темная, безлунная, я впереди себя клюкой шарю… Ох, если бы не клюка эта, может, я сам и погиб бы, но такого тяжкого греха на мне не было бы!.. Иду потихоньку, вдруг хватает меня кто-то за плечо… Оглянулся я в темноте… Как будто молодой Катаро…
«Отец святой, – этак ласково спрашивает он меня, – так и не призналась моя бедная матушка, кто ее душил и крестик снял?»
«Нет, – говорю, – пожалела, видно, этого негодяя!»
«А про мавра, что, уезжая, здесь, в саду, все золото свое закопал, не толковала моя матушка?»
«Нет, – говорю, – не толковала. Да если бы и толковала, я тайну исповеди должен соблюдать… Только папа в Риме может разрешить… А я не имею права…»
«А мавра поганого ты имеешь право покрывать?! – как закричит он да как ухватится за мой крест на цепочке. – Я ведь за дверью, – говорит, – в кухоньке стоял, слышал, как она тебе про мавра шептала… А еще служитель святой католической церкви называешься! Говори немедленно, поп проклятый, где эти сокровища зарыты! Что золото в саду зарыто, она мне проговорилась. Надеялась, что я, как и родители мои, эту тайну сберегу… А как поняла, что не на дурака напала, то под каким именно деревом золото зарыто, она мне так и не призналась… А на исповеди тебе небось все открыла! Я и так уже половину сада перекопал! Знаю – под каким-то деревом золото зарыто, а под каким, неизвестно… Так я тебе и поверил, что матушка моя тебе этой тайны не открыла!»
«Не открыла, – отвечаю я ему. – И про золото ничего не сказала и под каким деревом оно зарыто…»
«Говори, поп проклятый! – закричал молодой Катаро. – Говори, а не то задавлю тебя!» И как начал мой крест на цепочке крутить изо всех сил, до того, что цепочка мне уже в шею врезалась… Дышать стало невмоготу. А он мне: «Стой-ка, еще разнюхают, что тебя твоей же цепочкой удушили… Нет, я найду другое средство!» Отошел шагов на пять да ногой огромный булыжник из земли выковырял. Идет ко мне и смеется: «Я, – говорит, – еще и крест твой потом с тебя сниму»…
Я клюкой своей только оттолкнуть его хотел, а про то, что на ней наконечник острый, не вспомнил! И нечаянно то ли в глотку, то ли в грудь ему попал. Он тут же на землю повалился. Минуты не прошло, как вы, сеньор Элькано, со своим другом подоспели… Так я нечаянно убийцей сделался! – с отчаянием произнес отец Энрике. – У этого человека на душе тяжкий грех, – сказал отец Энрике, вытирая слезы, – но мне покаяться он отказался. Может быть, он и прав. Но он и отцу Симону не хотел принести покаяние… Мы потихоньку с отцом Симоном толковали о том, что молодой Катаро так плох, что, возможно, придется отпустить ему грехи «глухим причастием». А он все же расслышал нас. И сказал: «Пока я еще в своем уме и память моя не помрачилась! Найдите этих двух матросов с „Геновевы“ – Франческо Руппи и Педро Маленького, – вот они пускай и примут мое последнее покаяние… Все же мы долгое время плавали на одном корабле… Справьтесь у королевского библиотекаря – он, вероятно, знает, где они». Говорил он все это тихо, но отчетливо, даже лучше, чем раньше… Может, господь бог пожалеет меня и оставит его в живых… Хотя отец Симон – знающий лекарь…
– А я думаю, что убийца зовет их к себе не из хороших побуждений… Поверьте мне, – сказал хозяин дома.
– Человек этот при смерти и безоружен, – возразил отец Энрике. – Большой нам грех будет, если мы не постараемся облегчить его последние минуты… Педро Маленького уже поздно разыскивать. А вас, сеньор Руппи, я доведу до домика Катаро, но затем покину – сегодня будут отпевать бедную Марию…
Рыжий Катаро был действительно «в своем уме», и память его «не помрачилась».
– А-а-а, красавчик Руппи! – сказал он входящему Франческо. – А где же тот маленький дурак? Да ты и сам… – начал было Рыжий, но, закашлявшись, выплюнул огромный сгусток крови. – Передашь ему, что «Геновева» ваша отчалила уже больше месяца назад… Вот… – и вытащил из-под подушки смятую, испачканную в крови бумагу. – Строжайший наказ этого… – Рыжий снова сплюнул кровь, – этого поляка-капитана… – Больной снова закашлялся. Кровь залила подушки и одеяло. Красная лужица уже добиралась до скамьи, на которой сидел Франческо.
– Может быть, тебе следует выпить воды или вина? – спросил Франческо.
Но Катаро только отмахнулся и, снова выплюнув кровь, сказал тихо:
– Подожди… Сейчас пройдет… Наказ капитана… Я-то неграмотный, но люди прочитали… Не выполнили мы наказа. И все трое – я, ты и Педро Маленький – уже давно списаны с «Геновевы»… Возьми, прочитай.
Но Франческо не взял эту испачканную в крови бумажку.
– Может быть, выше поднять подушку? – спросил он. – И ты помолчи немного, отдохни.
– Знаю я, почему мне надо помолчать, – уже не проговорил, а прохрипел Катаро. – Сеньорита-то твоя тю-тю! Улетела твоя птичка, и даже помета от нее не осталось!
Франческо с первых же слов Рыжего понял, о чем тот захочет говорить с ним перед смертью. Он уже сейчас мог бы подняться и уйти, но удержало его не только обещание, данное отцу Энрике…
– Бери, читай! – Вытащив из-под подушки узенькую полоску бумаги, прохрипел Рыжий. – Руку-то своей красотки знаешь?
Нет, почерка Ядвиги Франческо не знал. И эта узенькая полоска бумаги была смята, выпачкана в крови, как и та, первая, с приказом капитана, но ее из рук умирающего он взял.
«Ядвига», – прочитал Франческо. Перевернул бумажку. На обороте ее ничего не было написано.
– Тю-тю, говорю, твоя красотка! – хрипло расхохотался Рыжий и тут же захлебнулся кровью.
«Если он еще будет разговаривать, то умрет у меня на глазах», – подумал Франческо.
– Помолчи, Рыжий, – сказал он. – Полежи спокойно. Я знаю наперед, что ты можешь сказать, поэтому зря не старайся.
– Буду стараться и помру старательно, – уже не хрипел, а сипел Рыжий. – В старых девках кому охота засидеться, вот дядюшка ее и решил… Сплавить хотел сеньориту… За простого матроса… Мальчишку подучили… Басни про императора и папу…
Кровь хлынула изо рта Рыжего. Он замолчал.
«Что сейчас я должен сделать? – спросил себя Франческо. – Дать ему распятие, что висит на стене?»
Рыжий сначала побледнел, потом как-то посинел. Черные круги явственно обозначились у него под глазами…
Удивленно Франческо наблюдал, как постепенно бледнеет и даже молодеет лицо Рыжего… Дыхания Катаро он уже не слышал и оглянулся по сторонам, нет ли где зеркала…
Но Эстебан Катаро был еще жив.
– Глазам было больно от золота, – вдруг ясно и раздельно произнес он. – Больше месяца снилось мне оно, это проклятое золото! Я пересыпал его пригоршнями… во сне… – Умирающий, так и не открывая глаз, повторил медленно с передышками: – Глазам… было больно… от золота… Во… сне…
Франческо наконец решился и снял со стены маленькое костяное распятие. Катаро открыл глаза.
– «Ныне отпущающи» хочешь мне устроить? – спросил он насмешливо. – Нет, красавчик, я еще не до-го-во-рил! Дя-дюш-ка ее…Матроса этого… уже… приодел… Денег ему надавал… Обидно… Такую красотку… за матроса… – Катаро сплюнул кровь прямо на ноги Франческо. – Еще… не… все… Я доскажу… Но вот… пришло… известие… из ихней страны… Полонии… Польши… У ней… жених… там… в ихней… Польше… имеется… – Катаро снова закашлялся. – Полсада перекопал… Наяву… А во сне… думал… ослепну… Глазам было больно от золота. – Вдруг очень ясно и отчетливо произнес Катаро. – Вот и ринулась «Геновева» на всех парусах… Считай, что и свадьбу уже сыграли… – Катаро закрыл глаза.
Больше он их уже не открывал.
Глава восьмая
БЕЗУМИЕ ИЛИ ХИТРОСТЬ!
Франческо вернулся к своей работе в библиотеке. Уже вечерело. Что-то в его лице обеспокоило Эрнандо.
– Рыжий говорил о чем-нибудь с вами? – спросил он. – Хотя, как я понимаю, он был уже без памяти… Умер он, надеюсь, не при вас. Потом вы, вероятно, поспешили в церковь, где отпевали бедную Марию Катаро? Все это от начала до конца ужасно!
– Умер он при мне, – сказал Франческо. – Только я, к сожалению, не сложил его руки на груди, как полагается. А когда вспомнил, они уже закоченели. Над ним-то я и просидел много часов. Глаза перед смертью он закрыл сам.
– О «Геновеве» он упоминал? – допытывался Эрнандо. – Простите, что я так расспрашиваю вас… Но вы ведь очень близкий мне человек.
– Благодарю, – ответил Франческо. – Катаро сказал, что «Геновева» больше полутора месяцев назад отчалила со всем экипажем в Польшу. Педро Маленького, Катаро и меня уже давно списали с «Геновевы».
– Я знаю, но… – Эрнандо недоверчиво покачал головой. – Все эти сведения надо проверить… Если другим путем мы о «Геновеве» не сможем узнать, я обращусь к императору… Впрочем, есть еще один способ: тот трактирщик, что пообещал вам и Педро Маленькому достать лошадей, вероятно, сможет расспросить своих постояльцев из Палоса о «Геновеве»… У него ведь много всякого народа останавливается.
Про себя Эрнандо решил, что заплатит трактирщику и за тех лошадей, которыми не воспользовались, и за сведения…
Франческо только сейчас вспомнил о заказанных лошадях.
Не договорившись с Эрнандо, он с утра отправился к любезному трактирщику и заплатил ему за несостоявшуюся услугу.
– А что, надобность в поездке в Палос уже миновала? – осведомился трактирщик. – Тут у меня как раз сидят купцы из Палоса. Если вам нужно что-нибудь туда передать, милости прошу, заходите, я к вашим услугам… Уедут они недели через две, не раньше… Да что это я, с ума спятил, что ли?! – вдруг закричал трактирщик. – Зачем же вы мне платите, сеньор?! Вы не взяли лошадей, так взяли другие… На хороших лошадей всегда большой спрос. Прошу вас, возьмите обратно свой дублон! – и покатил золотой по столу прямо к Франческо.
– Пусть он останется залогом на будущее время, – сказал тот и вдруг крепко-крепко пожал руку трактирщику.
«Что это, они разбогатели сразу или умом тронулись? – размышлял трактирщик. – Во второй раз сегодня мне ни за что деньги суют!»
Заложив руки за спину (денег, мол, я ваших не возьму!), трактирщик обратился к сеньору Эрнандо:
– Вы, сеньор, видать по всему, люди богатые, а может, и знатные, хотите, наверно, прощупать меня – жулик я или не жулик… Так признаюсь: может, я иной раз отлично вижу – человек спьяна сует мне больше, чем надо, и деньги все же принимаю: уйдет он с деньгами и все равно их где-нибудь пропьет. Но чтобы я так, ни за что, у людей деньги брал – нет, этого за мной не водится! Вы с тем, кто сегодня ранехонько в трактир слетал, сговорились, что ли? Он мне тоже золотой всучил… А я сдуру деньги принял, но тут же одумался. А он дублон взять обратно не хочет – это, мол, останется в залог на будущее… В первый раз такое вижу!
– Все дело в том, – пояснил сеньор Эрнандо, – что мы с моим гостем разминулись… Оба мы были обеспокоены тем, что, заказав лошадей, не уплатили даже задатка… Но ни о чем мы не сговаривались и проверять вас нам и в голову не приходило! Я просто не знал, что гость мой уже вручил вам «залог на будущее время». Он, как мне думается, не хотел меня вводить в расход, вот и поторопился в трактир до меня… В Палос он решил, вероятно, отправиться сушей, а не морем. Вот когда моему гостю придется ехать в Палос, вы окажете ему неоценимую услугу, раздобыв хорошую лошадь… Скажите, а о корабле «Геновева» мой гость у вас не осведомлялся?
Трактирщик отрицательно покачал головой.
– А останавливаются у вас, хотя бы изредка, приезжие из Палоса? Мне хотелось бы с кем-нибудь из них поговорить…
– Милости прошу! Я ведь и вашему гостю сказал: «Если вам надо что передать в Палос, здесь у меня палосские купцы долго пробудут»… Да я и сейчас кого-нибудь из них, если вам нужно, кликну.
…Купец, как большинство купцов, оказался человеком любезным и словоохотливым. Он собственными глазами видел, как корабль «Геновева» снялся с внешнего рейда Палоса. Видел он и немолодого сеньора, который махал рукой вслед отъезжающим… На берегу в народе толковали, что этот красавец корабль отправляется далеко-далеко, в какую-то страну Полонию или иначе – Польшу… Господи, сколько же сейчас этих новых стран пооткрывали!
«Значит, все же Катаро сказал Франческо правду… В каких выражениях, могу себе представить… Он безусловно откуда-нибудь узнал, что „Геновева“ ушла в Польшу, – думал Эрнандо, подходя к своему дому. – Но если на „Геновеве“ не дождались Франческо, все остальное не имеет значения…»
Друг его, как всегда, с утра уже сидел в библиотеке.
«Когда же он успел „слетать в трактир“?» – удивился Эрнандо, но вопросов Франческо не задавал.
– Я повстречался с одним знакомым, прибывшим из Палоса, – сообщил он. – Человек этот собственными глазами видел, как отчаливала «Геновева», и, по его словам, отчалила именно в Польшу… Значит, этот Рыжий, Катаро, вам не солгал.
Франческо поднял глаза от карты.
– Милый мой и заботливый друг, – сказал он, – я не стану рас обманывать, уверяя, что я счастлив. Это не то слово. Но я свободен, Эрнандо! Я перестал наконец думать о невозможном и невыполнимом… Спасла меня работа. Библиотека, полки с книгами и рукописями – все это дорогое и привычное помогло. На душе стало как-то спокойнее. Надолго ли, не знаю… Помните, я рассказывал вам об открытом мне в Генуэзском банке счете? Эти деньги мне завещал мой дорогой наставник – сеньор Томазо, имея в виду, что я не стану подыскивать себе работу, а смогу получить настоящее образование. Образования, как вы знаете, я так и не получил. Но в память моего друга и учителя решил заняться воспитанием очень способного, на мой взгляд, мальчишки Хуанито… Не помню, говорил ли я вам о нем… Более всего меня тревожит, что капитан Стобничи увез с собою этого смышленого мальчугана. А ведь мы с сеньором Гарсиа, обсудив эту мою задачу, оба пришли к заключению, что, возвратись в Геную, я сниму со своего счета сумму, необходимую для всего нами задуманного… Пожалуй, и это меня несколько тревожит.
Эрнандо внимательно следил за лицом своего друга… То ли тот действительно несколько успокоился, то ли огромным напряжением воли заставил себя казаться спокойным.
– Для того чтобы получить из банка вклад, нет необходимости в вашей поездке в Геную. Я постараюсь повидать сеньора Ричи, он представляет Генуэзский банк в Севилье. Через него вы свяжетесь с Генуей и через него же получите деньги, – сказал Эрнандо. – И все же мне думается, что в память сеньора Томазо вы сможете облагодетельствовать если не Хуанито, то другого, не менее смышленого мальчугана…
– Рыжий говорил о чем-нибудь с вами? – спросил он. – Хотя, как я понимаю, он был уже без памяти… Умер он, надеюсь, не при вас. Потом вы, вероятно, поспешили в церковь, где отпевали бедную Марию Катаро? Все это от начала до конца ужасно!
– Умер он при мне, – сказал Франческо. – Только я, к сожалению, не сложил его руки на груди, как полагается. А когда вспомнил, они уже закоченели. Над ним-то я и просидел много часов. Глаза перед смертью он закрыл сам.
– О «Геновеве» он упоминал? – допытывался Эрнандо. – Простите, что я так расспрашиваю вас… Но вы ведь очень близкий мне человек.
– Благодарю, – ответил Франческо. – Катаро сказал, что «Геновева» больше полутора месяцев назад отчалила со всем экипажем в Польшу. Педро Маленького, Катаро и меня уже давно списали с «Геновевы».
– Я знаю, но… – Эрнандо недоверчиво покачал головой. – Все эти сведения надо проверить… Если другим путем мы о «Геновеве» не сможем узнать, я обращусь к императору… Впрочем, есть еще один способ: тот трактирщик, что пообещал вам и Педро Маленькому достать лошадей, вероятно, сможет расспросить своих постояльцев из Палоса о «Геновеве»… У него ведь много всякого народа останавливается.
Про себя Эрнандо решил, что заплатит трактирщику и за тех лошадей, которыми не воспользовались, и за сведения…
Франческо только сейчас вспомнил о заказанных лошадях.
Не договорившись с Эрнандо, он с утра отправился к любезному трактирщику и заплатил ему за несостоявшуюся услугу.
– А что, надобность в поездке в Палос уже миновала? – осведомился трактирщик. – Тут у меня как раз сидят купцы из Палоса. Если вам нужно что-нибудь туда передать, милости прошу, заходите, я к вашим услугам… Уедут они недели через две, не раньше… Да что это я, с ума спятил, что ли?! – вдруг закричал трактирщик. – Зачем же вы мне платите, сеньор?! Вы не взяли лошадей, так взяли другие… На хороших лошадей всегда большой спрос. Прошу вас, возьмите обратно свой дублон! – и покатил золотой по столу прямо к Франческо.
– Пусть он останется залогом на будущее время, – сказал тот и вдруг крепко-крепко пожал руку трактирщику.
«Что это, они разбогатели сразу или умом тронулись? – размышлял трактирщик. – Во второй раз сегодня мне ни за что деньги суют!»
Заложив руки за спину (денег, мол, я ваших не возьму!), трактирщик обратился к сеньору Эрнандо:
– Вы, сеньор, видать по всему, люди богатые, а может, и знатные, хотите, наверно, прощупать меня – жулик я или не жулик… Так признаюсь: может, я иной раз отлично вижу – человек спьяна сует мне больше, чем надо, и деньги все же принимаю: уйдет он с деньгами и все равно их где-нибудь пропьет. Но чтобы я так, ни за что, у людей деньги брал – нет, этого за мной не водится! Вы с тем, кто сегодня ранехонько в трактир слетал, сговорились, что ли? Он мне тоже золотой всучил… А я сдуру деньги принял, но тут же одумался. А он дублон взять обратно не хочет – это, мол, останется в залог на будущее… В первый раз такое вижу!
– Все дело в том, – пояснил сеньор Эрнандо, – что мы с моим гостем разминулись… Оба мы были обеспокоены тем, что, заказав лошадей, не уплатили даже задатка… Но ни о чем мы не сговаривались и проверять вас нам и в голову не приходило! Я просто не знал, что гость мой уже вручил вам «залог на будущее время». Он, как мне думается, не хотел меня вводить в расход, вот и поторопился в трактир до меня… В Палос он решил, вероятно, отправиться сушей, а не морем. Вот когда моему гостю придется ехать в Палос, вы окажете ему неоценимую услугу, раздобыв хорошую лошадь… Скажите, а о корабле «Геновева» мой гость у вас не осведомлялся?
Трактирщик отрицательно покачал головой.
– А останавливаются у вас, хотя бы изредка, приезжие из Палоса? Мне хотелось бы с кем-нибудь из них поговорить…
– Милости прошу! Я ведь и вашему гостю сказал: «Если вам надо что передать в Палос, здесь у меня палосские купцы долго пробудут»… Да я и сейчас кого-нибудь из них, если вам нужно, кликну.
…Купец, как большинство купцов, оказался человеком любезным и словоохотливым. Он собственными глазами видел, как корабль «Геновева» снялся с внешнего рейда Палоса. Видел он и немолодого сеньора, который махал рукой вслед отъезжающим… На берегу в народе толковали, что этот красавец корабль отправляется далеко-далеко, в какую-то страну Полонию или иначе – Польшу… Господи, сколько же сейчас этих новых стран пооткрывали!
«Значит, все же Катаро сказал Франческо правду… В каких выражениях, могу себе представить… Он безусловно откуда-нибудь узнал, что „Геновева“ ушла в Польшу, – думал Эрнандо, подходя к своему дому. – Но если на „Геновеве“ не дождались Франческо, все остальное не имеет значения…»
Друг его, как всегда, с утра уже сидел в библиотеке.
«Когда же он успел „слетать в трактир“?» – удивился Эрнандо, но вопросов Франческо не задавал.
– Я повстречался с одним знакомым, прибывшим из Палоса, – сообщил он. – Человек этот собственными глазами видел, как отчаливала «Геновева», и, по его словам, отчалила именно в Польшу… Значит, этот Рыжий, Катаро, вам не солгал.
Франческо поднял глаза от карты.
– Милый мой и заботливый друг, – сказал он, – я не стану рас обманывать, уверяя, что я счастлив. Это не то слово. Но я свободен, Эрнандо! Я перестал наконец думать о невозможном и невыполнимом… Спасла меня работа. Библиотека, полки с книгами и рукописями – все это дорогое и привычное помогло. На душе стало как-то спокойнее. Надолго ли, не знаю… Помните, я рассказывал вам об открытом мне в Генуэзском банке счете? Эти деньги мне завещал мой дорогой наставник – сеньор Томазо, имея в виду, что я не стану подыскивать себе работу, а смогу получить настоящее образование. Образования, как вы знаете, я так и не получил. Но в память моего друга и учителя решил заняться воспитанием очень способного, на мой взгляд, мальчишки Хуанито… Не помню, говорил ли я вам о нем… Более всего меня тревожит, что капитан Стобничи увез с собою этого смышленого мальчугана. А ведь мы с сеньором Гарсиа, обсудив эту мою задачу, оба пришли к заключению, что, возвратись в Геную, я сниму со своего счета сумму, необходимую для всего нами задуманного… Пожалуй, и это меня несколько тревожит.
Эрнандо внимательно следил за лицом своего друга… То ли тот действительно несколько успокоился, то ли огромным напряжением воли заставил себя казаться спокойным.
– Для того чтобы получить из банка вклад, нет необходимости в вашей поездке в Геную. Я постараюсь повидать сеньора Ричи, он представляет Генуэзский банк в Севилье. Через него вы свяжетесь с Генуей и через него же получите деньги, – сказал Эрнандо. – И все же мне думается, что в память сеньора Томазо вы сможете облагодетельствовать если не Хуанито, то другого, не менее смышленого мальчугана…