Шкатула Лариса. Вдова живого мужа

   Второй день на улице шел снег. Намело небольшие сугробы, в один из которых Ян лицом и ткнулся. Холод привел его в чувство настолько, что он осознал: преступник убегает! Негнущимися пальцами он вытащил пистолет и, почти не целясь, выстрелил в бегущую фигуру. Угасающее сознание отметило, как бегущий упал и замер...
   Гапоненко выхватил из руки лежащего саквояж и сунул его за чернеющий неподалеку куст, присыпав снежком. Затем приложил к губам милицейский свисток и засвистел. Совсем рядом кто-то откликнулся - видно, уже спешил на звук выстрелов, - и вскоре во дворе появился молодой милиционер.
   - Майор Гапоненко, ОГПУ, - представился ему человек в штатском, но по звуку голоса милиционер ничуть не усомнился, что так оно и есть. - Это преступник, покарауль, пока не очухается, я займусь нашим товарищем, ранило его.
   Но Ян уже поднимался, приходя в себя. Тем не менее вид его был ужасен - залитое кровью лицо, которое он пытался вытереть снегом. Майор вытащил из кармана чистый платок.
   - Зажми рану! Потерпи, Янек, сейчас мы тебя в больницу доставим! А Воронова ты и вправду подстрелил, молодец!
   И заметив счастливую улыбку на его лице, подивился про себя: "О драгоценностях даже и не вспомнил?"
   Он вызвал служебную машину, которая по пути на Лубянку - доставляли раненого преступника, - отвезла Яна в больницу. Майор сидел в приемном покое, ждал, пока парню зашьют рану, и самолично сопроводил его в общежитие, подняв на ноги мирно спавшего и, конечно, закрывшего дверь вахтера.
   Пришлось и удостоверением тряхнуть, до смерти напугав: почему это он спит вместо того, чтобы охранять? А если диверсия? Пролезет в окно враг, а здесь - пожалуйте, - полный дом студентов, славного будущего советской медицины! Среди соратников на Азове Черный Паша славился и тем, что он никогда не бросал раненых и увечных, всегда заботился о них, вызывая благодарность и преданность, какие сопровождают истинного атамана.
   Часа через два Гапоненко наконец вернулся в знакомый дворик. Каково же было его возмущение, когда он увидел, как неизвестная личность тащит из-за куста саквояж Воронова!
   - Стоять! - сквозь зубы прошипел майор, снимая револьвер с предохранителя.
   Личности этот щелчок показался громом небесным. Его разбудил звук выстрелов за стенкой, потом звон стекла. Он выглянул в окно - как раз в это время раздался и свисток. Ему показалось, что перед тем за куст что-то спрятали. С одной стороны, выходить было боязно, но любопытство пересилило. Он подождал, пока разошлось участники переполоха, пока угомонились проснувшиеся жильцы - кажется, кроме него никто ничего не заметил - и, замирая при каждом шорохе, осторожно двинулся к кусту. Он только откопал спрятанный саквояж, как услышал за спиной голос, выпустил из рук саквояж и затрясся всем телом.
   - Фамилия? - грозно спросил его суровый незнакомец. - Где живешь? Отвечать немедленно!
   - Са-Са-Самойлов, - наконец выговорил он. - Из четырнадцатой.
   - Домой шагом марш! - скомандовали ему. Испуганно пятясь, Самойлов не отрывал взгляд от его руки, из которой вороненым дулом смотрела смерть. Он боялся повернуться - вдруг выстрелят в спину? Так и попятился до подъезда, буквально ввалившись в его темное, знакомо пахнущее нутро.
   Лишь захлопнув дверь своей комнаты, он облегченно перекрестился, повторяя: "Пронесло! Слава тебе, Господи, пронесло!" Он не знал, что уже поздно, что ничего не обошлось: на следующую ночь за ним пришли, и любопытный Самойлов никогда больше не вернулся в свою комнату...
   А Дмитрий Ильич пришел домой около трех часов ночи. Грудь его распирало от радости: удалось! Он вымылся в ванне, переоделся в халат и только потом, на кухне открыл саквояж - клад был здесь! Воронов даже не потрудился прикрыть его чем-нибудь - драгоценности полыхнули на свету холодными огоньками. Их было много. Очень много.
   Дмитрий Ильич достал початую бутылку коньяка, крякнув, выпил рюмочку, чего прежде в одиночку никогда не делал, и пришел в ещё лучшее настроение. Никто, никто не знает о его сказочном богатстве! А вот как с ним обойтись, нужно подумать. Он сунул саквояж в старый шкаф в коридоре, где хранилась всевозможная рабочая одежда. Заглядывали сюда лишь по случаю. Затем проскользнул в спальню и разбудил Катерину. Стал целовать её как одержимый, как когда-то давно, будто найденное золото отворило запертый поток его чувств. Но нет, это не было возрождением чувств, это было торжество триумфатора, которое именно сейчас с ним должен был кто-то разделить! Пусть и у жены будет праздник!
   Катерина никак не могла понять причины его безудержного веселья среди глубокой ночи! - и поначалу отбивалась шутя:
   - Митя, ополоумел ты, что ли, я сплю, не мешай!
   Но потом поняла: не отобьется: отдалась на волю его рук и так никогда и не узнала, почему так радостно и неистово любил он её в ту ночь?!
   Днем Гапоненко купил в коммерческом магазине дорогие швейцарские часы и гравер под его диктовку вывел на крышке: "Яну Поплавскому за проявленное личное мужество при выполнении ответственного государственного задания. Петерс". Только так и не иначе! Кто станет проверять, знает ли о том сам Петерс? И кто укорит майора Гапоненко за проявленную инициативу: купить на свои личные деньги подарок студенту, который оказал серьезную услугу ГПУ!
   Воронова-Веденеева-Рагозина он "отдал" лейтенанту Гололобову. Этот молодой карьерист - Гапоненко сразу его раскусил - с фанатичным блеском в глазах особым умом не отличался, но рвением... Он втайне мечтал раскрыть заговор такого государственного значения, чтобы его повысили в должности сразу до капитана. Быстрое продвижение по службе привлекало Гололобова не какими-то особыми благами и привилегиями, а возможностью немедленно, сразу облагодетельствовать все человечество, совершив мировую революцию.
   Нынешние руководители государства преступно медлили с этим. Все потому, что у власти стояли люди немолодые, с консервативным мышлением, а молодые, решительные, отчаянные парни вынуждены были годами дослуживаться до более-менее ответственных должностей, а время уходило!
   Ни о кладе, ни о причастности парикмахера Веденеева к убийству Флинта или капитана второго ранга Романова следователь Гапоненко даже не обмолвился. Сумеют найти эту связь - пожалуйста! Но вряд ли при той поспешности, с какой рассматривались и сдавались дела в ОГПУ, лейтенант мог до этого докопаться. Он и так получил много: раненого преступника, который ещё может говорить, рапорт майора о том, как в личной беседе за день до гибели военврач Крутько сообщил, что вроде бы встретил своего бывшего пациента, белого офицера, который работал теперь почему-то парикмахером и под другой фамилией. Проведенная работниками ОГПУ при содействии гражданских лиц проверка подтвердила, что парикмахер Веденеев, у которого убитый накануне брился, в действительности белый офицер Михаил Михайлович Воронов, прибывший в Москву для организации заговора с целью свержения советского правительства. Поняв, что Крутько может его опознать, Воронов зверски убил врача. При задержании Воронов оказал представителям ОГПУ сопротивление и был ранен.
   Гололобов радовался, что начальник оказал ему доверие и поручил это дело: оно явно повлечет за собою повышение в звании! Тем более что у Воронова оказался пособник - сосед по квартире, некий Самойлов. Слизняк! Он не выдержал первого же серьезного допроса. Уж лейтенант постарался нажать на него как следует: очень он был зол на этих буржуйских недобитков!
   Гапоненко внимательно следил за ходом следствия. Воронов уже на третий день после ранения смог отвечать на вопросы следователя Гололобова. А поскольку о драгоценностях его никто не спрашивал, сам он не обмолвился о саквояже ни словом, справедливо полагая, что в таком разе ему тут же привесят и убийство Романова, и убийство Рагозина. От убийства военврача он надеялся откреститься. Правда, столкнувшись с железной непробиваемостью лейтенанта, он усомнился в благополучном исходе и однажды попытался бежать, не полностью оправившись от раны. На этот раз не в меру ретивый солдат охраны выстрелил в беглеца несколько раз. Два выстрела оказались смертельными.
   Как-то вечером после работы майор Гапоненко решил нанести визит Светлане Крутько. Как он сам себе объяснил, чтобы поинтересоваться её здоровьем, не нужно ли ей чего. В конце концов, он, хотя и невольно, содействовал её несчастью, да и в найденном богатстве, наверное, была часть, принадлежавшая её погибшему мужу. Черный Паша не оставлял без помощи вдов и детей своих погибших товарищей. Крутько не был его соратником, но справедливость требовала помочь оставшейся безо всяческой поддержки жене. Как потихоньку узнал Гапоненко, и в школе её дела шли не блестяще, а новый директор осторожно намекнул, что неплохо было бы товарищу Крутько поискать себе другое место работы, так как и сослуживцы, и дети не смогут теперь относиться к ней с прежним доверием.
   Словом, Светлана осталась одна, без друзей - не принимать же в расчет этого щенка Поплавского! - и если он ей хоть чуточку нравится... Дальше Дмитрий Ильич додумывать не хотел...
   Правда, чем ближе подходил он к дому, в котором жила Светлана, тем тревожнее становилось у него на душе: а если прогонит, если все же решит, что он виноват во всем?
   Он позвонил в дверь, волнуясь как мальчишка, и, когда увидел, как засветились её глаза, как просияла она и подалась ему навстречу, еле смог унять громкий стук взбесившегося сердца.
   - Дмитрий Ильич, как я рада! - она впустила его в прихожую, но тут же тень скользнула по её лицу. - Ничего плохого больше не случилось?
   - Нет-нет, - успокоил он, целуя ей руку. - Я просто очень волновался за вас. Не всякий мужчина такое выдержит, не то что хрупкая женщина... Вы любите сладкое?
   - Смеетесь? - она с притворным сожалением вздохнула. - Ничего не могу с этим поделать! С детства за леденец готова была душу продать!
   - Я согласен взять вашу душу в обмен на это, - пошутил он, подавая ей красиво перевязанный пакет.
   Светлана открыла его и вскрикнула от восторга, вытаскивая на свет маленькую шоколадную корзиночку, полную тоже маленьких шоколадных фруктов. Это было подлинное произведение искусства кондитеров - мечта сладкоежки. Стоило оно немалых денег, но он любил наблюдать, как радуется его подарку человек и никогда при покупках не жадничал.
   - Спасибо! - Светлана чмокнула его в щеку и смешалась от собственного порыва.
   - Хотите, будем пить чай, - предложила она, оправившись от смущения, как раз вскипел самовар. Наверное, глупо вот так, каждый вечер, кипятить его в надежде, что кто-то придет и будет пить чай. Никто не приходит. Кроме Янека, конечно, но и вчера, и сегодня его не было. Я уж беспокоюсь, не случилось чего?
   - Думаю, он просто не хочет пугать вас своей повязкой. Я сегодня видел Поплавского - у него все благополучно заживает.
   - Он ранен? - испугалась Светлана.
   - Это рана, но не огнестрельная. Преступник каблуком ботинка рассек кожу на его виске. Шрам, как сказал врач, будет едва заметен, а если отпустить волосы чуть подлиннее, его вообще можно будет скрыть.
   - Но почему на Янека кто-то напал?
   - Он помогал нам брать убийцу вашего мужа.
   - Значит, вы его поймали?
   - Поймали. Николай Иванович будет отомщен!
   - Вы... вы - настоящий рыцарь, - Светлана порывисто схватила его за руку. - Я это сразу поняла! Вы спасли меня, вытащили из застенков совершенно постороннего человека! Ни взглядом, ни намеком не оскорбили мое достоинство... Как жаль, что мы не встретились с вами раньше! Когда я ещё была не замужем, и на мне не выжгли клеймо государственного преступника.
   - Для меня это не важно, - тихо сказал он, чувствуя, что начинает дрожать вместе с ней: в конце концов, ему тридцать восемь лет или восемнадцать?!
   - Тогда, возможно, вы не осудите меня... Так вот, я больше не хочу здесь жить!
   - В этой квартире?
   - Нет!
   - В Москве?
   - Нет! Я не хочу жить в этой стране!
   - Имеете в виду Россию? - глупо спросил он, все ещё боясь поверить, что и её мучает та же мысль. Последнее время он все чаще думал об этом. Человек практический и реалистичный, он не хотел больше жить в мире, где все поставлено с ног на голову, где главное для людей не дело, а слово. Где громкая глотка значила больше умной головы. Перед такой ненормальностью он был бессилен. Здесь ничего нельзя было предсказать и спланировать - все были беззащитны перед случайностью, людской глупостью или тщеславием. Все время жить с ощущением висящего над головой меча. Кажется, он назывался дамокловым... Он устал!
   Никто, даже Катерина, ещё ничего не знали об этих его мыслях, а тут прекрасная единомышленница. Но это же не значит, что... Он не успел додумать, за него выговорил язык.
   - Света, а вы бы не хотели уехать отсюда... со мной?
   Спросил и с надеждой вгляделся в её глаза: что в них - сомнение, недоверие, испуг... или согласие?
   "Что же я делаю? - пронеслось в голове Светланы отчаянно. - Наверняка у него есть жена, дети?"
   А сказала совсем не то, что думала.
   - Очень хочу!
   ГЛАВА 18
   Таня Филатова отмывала полы от известки. Вначале она соскабливала потеки куском стекла, потом смывала водой с тряпкой. Федор Арсентьевич не просил её об этом, но Таня видела, как расстроило его отсутствие на работе уборщицы Гали - наверняка она заболела, ещё вчера жаловалась на слабость в ногах и температуру. Головину хотелось поскорее начать работу, а ему мешали постоянные досадные мелочи! Увидев, что Федор Арсентьевич в одиночку двигает столы, Татьяна бросилась ему на помощь, а потом взяла тряпку...
   - Лаборатория! - горестно хмыкнул Головин, присаживаясь на край стола. - Мы с тобой, Танюша, похоже, и весь её штат!
   - Интересно, - раздался в коридоре голос Яна, и он заглянул в комнату, улыбаясь до ушей, - а меня, значит, уже побоку? Стоит человеку получить травму на государственной службе, как его тут же вычеркивают из списков! А я-то, глупый, так по вас скучал!
   - Янко! - обрадованно подошел к нему Головин. - Куда ты, чертушка, запропал и что означают сии бинты?
   Ян обнялся с товарищем и удивленно воззрился на стоящую с тряпкой Таню.
   - Здравствуй, Танюша, так вот для каких нужд взял нас на работу Федор Арсентьевич! А нам об этом - ни полслова! Таинственные явления человеческой психики, парапсихология, неизученные способности человека... И вот чем все закончилось!
   - Здравствуйте, Ян! - сказала Таня, крутя в руках тряпку. - Федор Арсентьевич здесь ни при чем, я сама выразила желание...
   - Мы опять на "вы", - протянул Ян, - а я-то думал, мне все обрадуются и хотя бы кое-кто пожалеет...
   - Давай я тебя пожалею, - предложил Федор, - особенно, если расскажешь, где это тебя угораздило.
   - Так, пустяки! - Ян прошелся перед товарищами, слегка выпятив грудь. - Небольшая царапина. И ещё кое-что...
   Он вытащил из кармана часы и торжественно щелкнул крышкой, давая им прочитать надпись.
   - Дорогие, - протянул Головин. - Расщедрились, видать, неспроста, организация серьезная. За что это дают, если не секрет?
   - Помог им задержать убийцу, - небрежно проронил Ян. Татьяна ахнула. Головин постучал пальцами по столу.
   - Положим, волнует это тебя в гораздо большей степени, чем ты стараешься показать, - он внимательно посмотрел в глаза юноше. - Небось гордишься, какой ты мужественный, самоотверженный, воспарил над простыми смертными... Нам можно, как и раньше, тебя по имени звать или непременно Ян Георгиевич?
   Белая повязка ещё больше оттенила вспыхнувший на лице Яна румянец. И правда, почему он так заважничал, так распустил перья именно перед Танюшкой? Хочется выглядеть в её глазах героем? Ведь никому из студентов он и словом не обмолвился, а уж тем более не стал тыкать в нос своими часами.
   - Наверное, у меня чесотка, - со вздохом сказал он, - только у других больных чешутся спина, руки, ноги, а у меня - язык.
   Татьяна прыснула. Она уже не сердилась на него, хотя и совсем недавно твердила себе: "Он для меня больше не существует!" Получается - сердцу не прикажешь? Не хотела бы о нем думать, да само думается! И во сне она продолжала танцевать в его объятиях, сидеть рядом с ним за столом и долго прощаться у дверей квартиры, а потом с колотящимся сердцем вспоминать его черные глаза, глядящие прямо в душу!
   Словом, дремавшее сердце проснулось и теперь не давало спать своей хозяйке. Новое чувство тревожило: она как бы перестала принадлежать себе самой. О чем бы Таня ни думала, всегда её мысли возвращались к Яну. При звуках его голоса она бледнела, от её прикосновения её бросало в дрожь. Выходило так, что любовь была болезнью потяжелей, чем брюшной тиф? Больше Таня ничем не болела, потому и сравнить не могла...
   Особенно огорчали её мысли о том, что ничего такого к ней самой Ян не чувствует! Для него наверняка это просто отношения двух товарищей. Правда, иной раз она вспоминала слова Зои о том, что прежде у Яна не было девушки, но ведь она могла и не знать...
   Благодаря Яну в маленькой квартирке Филатовых стал появляться и профессор Подорожанский, отчего жизнь Таниной мамы тоже круто изменилась. Александра Павловна поправилась, ещё больше похорошела, но беспокойство стало преследовать и её, хотя совершенно другого характера. Алексей Алексеевич каждодневно заявлялся к ним с огромным пакетом продуктов в руках: ему доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие заботиться о женщинах, и он не замечал, что это проявляется у него в гипертрофированной форме.
   - Заберите ваш ужасный пакет и больше никогда ничего мне не носите! возмутилась как-то старшая Филатова. - В конце концов, мы для вас - чужие люди! В какое положение вы меня ставите?!
   - Шурочка, вы не можете запретить мне о вас заботиться! - отбивался он.
   - Могу и запрещаю! - категорически приказала она. - Я, знаете ли, сударь, не привыкла быть обязанной. Купить у вас продукты я пока не могу, последнее колечко, обручальное, мы с Танечкой "проели" ещё в ноябре! Работу мне пообещали, но пока это только обещание...
   Алексей Алексеевич, встретив такой отпор, растерялся. Он покупал в магазинах все подряд, не глядя на цены. Он тратил уже марки, которые получил в Берлине за публикацию своей книги о кишечнополостных операциях...
   Сейчас Подорожанский топтался у порога с пресловутым пакетом в руках, не зная, что делать. Хотя давно понял: Александра Павловна не походит ни на одну из женщин, что встречались прежде в его жизни. Их было не так уж много, и Алексею Алексеевичу без труда удалось сохранить свою свободу и не обременять себя слишком серьезными отношениями. Если бы она и дальше позволяла ему заботиться о ней, то их роман перерос бы во что-нибудь идиллическое, как говорится, без особых последствий. Он, поставивший свою Шурочку на пьедестал, так и остался бы внизу, отправляя ей наверх свои знаки внимания. Тогда не понадобилось бы что-то в жизни менять. Если бы...
   Если бы Александра Павловна была личностью заурядной, принимавшей жизнь как данность, в которой она не в силах что-либо изменить... Но Филатова по натуре была бойцом, и только длительное недоедание - последний кусок она старалась отдать дочери - на время выбивало её из колеи.
   Наверное, от осознания того, что плыть и дальше по течению у него не получится, Алексей Алексеевич произнес слова, прежде в его речи не встречавшиеся.
   - Шурочка, - сказал он, - выходите за меня замуж!
   В комнате повисло молчание. Подорожанский, ошеломленный собственной смелостью, так и остался стоять у порога. Сидящая у стола Александра Павловна застыла: она подозревала, что их недолгое - недельное - знакомство может перерасти во что-нибудь серьезное; профессор так изменился, не сводит с неё глаз, помолодел и посвежел, но чтобы это было так скоро...
   - Мое предложение вам неприятно? - нарушил молчание профессор. Конечно, вы молоды, красивы, а я старый закоренелый холостяк...
   И осекся от её звонкого веселого смеха.
   - Алексей Алексеевич, Алеша, какой вы, право, горячий! Ну нельзя же так быстро! Мы даже не успели как следует узнать друг друга, привыкнуть...
   - Я вам и предлагаю привыкать, - уже осмелел Подорожанский, - но вместе. Я скучаю без вас, мне больно даже представить себе, что вы можете недоедать или быть лишенными чего-то необходимого. А ваша маленькая холодная квартирка? Не забывайте, дорогая, у вас дочь - девушка, ей опасно переохлаждаться...
   - Все ясно, заговорил врач. Дайте подумать хоть денек! Вы и так застали меня врасплох. Нужно поговорить с Таней.
   - Так я уже поговорил.
   - Что?! - казалось, Александра Павловна не верит своим ушам.
   - То есть не впрямую... - смешался профессор, - просто вчера Танюша призналась, что совсем не помнит своего отца, я и спросил, не хотела бы она видеть своим отцом меня?
   - И что Татьяна?
   - Сказала, что не возражала бы.
   - Час от часу не легче - заговор! - Александра Павловна говорила подчеркнуто возмущенно, но глаза её смеялись.
   - Я не понял. - Подорожанский растерянно посмотрел на нее, - вы мне отказываете или соглашаетесь?
   - Ладно, присылайте сватов, - улыбнулась Александра Павловна.
   - Что?
   - Я хотела сказать: ищите телегу, грузиться будем.
   - Правда? - глаза профессора засияли. - Тогда я быстро, я сейчас... Вы только меня подождите!
   Он поискал глазами, куда деть принесенный пакет и наконец положил его прямо на коврик у двери.
   Александра Павловна проводила взглядом уходящего Подорожанского и посмотрела на небольшую фотографию мужчины, стоящую на комоде.
   - Прости, Гриша, но мы расстаемся. Твой незабываемый портрет я оставляю здесь вместе со своим "плачем Ярославны". Как и легенду о том, что ты умер от сердечного приступа. Безутешная вдова снимает траур. Прощаю тебе, Гриша, что ты проиграл в рулетку мое приданое! Прощаю, что оставил нас с дочкой без гроша и сбежал в Италию! Прощаю тебе годы, которые я провела в долгом ожидании и тщетных надеждах! Прощаю тебе, что чуть было не погребла себя навек в море скорби по такому ничтожному человеку, как ты, не видя вокруг других мужчин! Аминь!
   Этого монолога никто не слышал, а притаившийся в бездействующем маленьком камине домовой хоть и слышал, но никому ничего не сказал.
   А в лаборатории продолжалась уборка. На этот раз к ней подключился Ян - он носил Тане воду и даже выжимал тряпку, чем окончательно реабилитировал себя. Головин, расставив столы, стал вешать на стены какие-то рисунки и среди прочего выполненное цветными карандашами анатомическое строение человека.
   - А это зачем? - удивился Ян.
   - Увидишь. Не волнуйся, перед началом работы я прочту вам наш план исследований и анализа на первый месяц. Дальше пока заглядывать боюсь. И так мало кто из медиков в нашу затею верит, а один из заместителей Семашко прямо сказал мне, что я хочу подвести научную базу под обычное шарлатанство... Этот первый месяц я поработаю с вами, подробно посвящу в собственные разработки, а на следующий месяц мы наберем две группы желающих расширить свои психологические возможности: с одной будет работать Таня учить видеть с закрытыми глазами, с другой - Ян, учить умению диагностировать внутренним зрением.
   - Считаешь, Федор Арсентьевич, такому умению можно обучить? - изумился Ян.
   - Вполне, - кивнул Головин, - но сначала умению обучать придется научить тебя самого. Для того чтобы выжить и продолжить нашу работу, мы должны быть готовы ко всему. Учиться, например, астрологии...
   - Предсказанию судьбы по расположению звезд? - уточнила Таня.
   Головин кивнул.
   - Френологии...
   - Минуточку, - вмешался Ян, - мне показалось или я не ослышался? Это лженаука, которая определяет психологические особенности человека по строению его черепа? Вот уж действительно шарлатанство: влияние линий руки на судьбу, влияние формы черепа на характер, влияние Луны на что-то там...
   - На земные приливы и отливы, - спокойно проговорил Головин.
   - Даже Знахарь, ярый поклонник народной медицины, и то, боюсь, не понял бы тебя, - покачал головой Ян. - Зачем нам подобные науки?
   - Не скажи. Был, например, такой французский юрист - Бертильон, который с помощью френологии разработал целую систему идентификации преступников...
   - Ею пользуются полицейские всего мира? - поинтересовалась Татьяна. Головин заколебался.
   - Некоторые с ним не согласны, да я и не о том. Я только хотел сказать, что мы должны своими исследованиями помочь всем: ученым, военным, политикам. Исследование мозга таит в себе такие возможности!.. Если государство поверит в полезность нашей работы, мы сможем спокойно заниматься наукой, не беспокоясь впредь о куске хлеба.
   - Считаешь, для наших исследований понадобится много денег? - спросил Ян. - Сколько, например?
   - Чем больше, тем лучше! Представь себе, - загорелся Федор, - нам придется, скорей всего, обращаться к физикам, к механикам, чтобы помогли создать приборы, регистрирующие мозговую энергию...
   - Возможно ли это? - посомневался Ян. - Увидеть невидимое?
   - Придется поработать. - согласился Головин. - Никто не говорит, что такое возможно немедленно, но мы можем к нему стремиться...
   - Фантазер ты!
   - На себя посмотри! У самого в кармане - вошь на аркане, блоха на цепи, а туда же: сколько денег нам нужно?!
   Он передразнил юношу, но, что-то вспомнив, внимательно посмотрел на Яна.
   - Постой, я же тебя знаю, с чего это вдруг глазки затуманились, какая-то идея появилась? Я-то, чиновник со стажем, подумал только о том, как придется ходить по кабинетам с протянутой рукой! Признавайся, что задумал?