Шкатула Лариса. Вдова живого мужа

   - Значит, Оле... пришлось кого-то убить?
   - В человека ей пришлось стрелять впервые. К счастью для меня, рука у неё не дрогнула. Но как она потом рыдала!
   - Бедная девочка, - прошептал Астахов и, вспомнив что-то, оживился: Значит, пригодились ей мои уроки стрельбы?
   - Еще как пригодились!
   - И учить её, Катюша, было для меня удовольствием - в ней этот талант был прям-таки от Бога... В тринадцать лет она у моих друзей-военных выиграла пари, выбив в тире десять очков из десяти!
   - Догадываюсь! А как вы думаете, Николай Николаевич, с каким номером Оля выступала?
   - Хотите сказать, стреляла?
   - С завязанными глазами тушила выстрелами свечи, стреляла на звук... Когда мы выступали у анархистов...
   - У анархистов, - эхом повторил Астахов. - Девчонка, которую причесывала горничная, обстирывала прачка... Которая валялась на софе с мигренью и плохим настроением...
   - Стирать она научилась сама. Причесываться тоже. А на мигрени у неё просто не было времени.
   - А что было потом?
   - Потом она вышла замуж. За того самого поручика. Его звали Вадим Зацепин. Нам тогда пришлось взять его с собой - на нем от побоев бандитских живого места не было. Ничего, вылечили... Он тоже цирком увлекся, фокусы изучил, иллюзионистом выступал. Я у него ассистенткой была.
   - Скажите, Катя, а Ольга так с этим Зацепиным и живет?
   - Увы, Николай Николаевич, вместе им пожить не пришлось. Вышли мы из церкви, а по улице навстречу едет отряд белых. И среди них тот, кто Вадима близко знал и, кажется, смертельно ненавидел. Словом, дали ему время лишь с молодой женой попрощаться да и забрали в контрразведку. Думаю, они больше не виделись, потому что впоследствии её мужем стал совсем другой человек.
   - Господи! - вырвалось у Астахова, хотя он и мысленно дал себе слово больше Катерину не перебивать. - Жизнь будто отомстила Ольге за прежнюю безоблачность и безмятежность! Выходит, зря я так оберегал её от неприятностей и реалий окружающего. Только усугубил этим её трудности.
   - Видимо, порода ваша оказалась крепкой и живучей - Ольга свой экзамен выдержала.
   Катерина потихоньку перестала упоминать в рассказах о себе, рассудив, что Астахов интересуется только своей племянницей и её откровенность может показаться ему неуместной. Если бы она могла в эту минуту прочесть его мысли, то очень удивилась бы: Николай Николаевич жалел. Жалел о том, что скоро ему стукнет пятьдесят и раньше он жил ради Ольги, а после её исчезновения и вовсе пребывал в однотипном сне - длинная вереница больных с их вечными проблемами, а в редкие минуты "пробуждения" - занятия научными работами, исследованиями, случайные женщины, ни с одной из которых он не смог бы вот так просто сидеть и разговаривать, чувствовать её прелесть и душевную свежесть, и в то же время волноваться от одного её присутствия рядом, испытывая неистребимое желание прильнуть губами к ложбинке возле ключицы, где бьется тонкая голубая жилка. Или вынуть шпильки из её густых вьющихся волос и медленно расплетать тяжелые косы, чувствуя, как они струятся между пальцами...
   - А вы? - спросил он её, с сожалением рассказывающую, что Ольга, очевидно, не очень счастлива - это были слова её мужа.
   - Что - я? - опешила Катерина.
   - Вы счастливы?
   - Я... ну, у меня любимая работа, сын пяти лет... любящий муж.
   И добавила про себя: "Совсем недавно я в этом усомнилась".
   - Значит, у вас есть все, что нужно для счастья, - отчаянно выговорил он, сердясь, что позволил себе размечтаться, черт-те что напридумывать какое ему, в конце концов, дело, счастлива она или нет?!
   Они, не сговариваясь, замолчали, а Катерина вдруг подумала, что третий раз в жизни испытывает странное тяготение к мужчине с первых минут встречи: к Герасиму её притягивала крепкая мужская надежность - ей захотелось почувствовать себя слабой и беззащитной; Дмитрий вызвал в ней темное, глубинное, почти хищное желание - она не любила себя такую, это было то второе "я", о котором она хотела бы не знать вообще; Николай Николаевич излучал нежность, трепетность, напоминающие плавную певучую мелодию баркаролы или адажио. Наверное, так несет свои воды легкая, прозрачная река...
   Катерина не заметила, как допила свой бокал и теперь задумчиво вертела его в пальцах: возникшая в разговоре пауза нисколько её не тяготила, она чувствовала себя покойно и уютно.
   - Совсем никудышный из меня кавалер! - опомнился Астахов, с удивлением отмечая, что с Катериной ему нравится даже молчать. - И вы, Катя, не подскажете!
   Он протянул руку к бутылке, Катерина порывисто поднесла к ней бокал, хрупкое стекло не выдержало столь резкого столкновения и треснуло у неё прямо в руке, острым краем впившись женщине в ладонь. Капли крови брызнули на подол её нового платья.
   Если кавалер из Астахова и был не очень внимательный по причине неординарности ситуации, то как врач он отреагировал моментально: зажал рану салфеткой, спустя несколько секунд достал из докторского саквояжа все необходимое и мастерски перебинтовал рану. Он перехватил взгляд Катерины, брошенный ею на испачканное платье и принялся успокаивать:
   - Катюша, в отеле высококлассное обслуживание: я позвоню, и через полчаса ваше платье вычистят так, что будет лучше нового!
   - Я и сама бы его простирнула, вот только переодеться не во что.
   - Ради Бога, Катя, - он поспешил в другую комнату и вернулся со своим бархатным халатом. - Переоденьтесь в ванной комнате, раз не хотите прислугу беспокоить. Там и платье сможете повесить.
   Несколько минут спустя она вышла из ванной и остановилась на пороге, придерживая халат у горла рукой. Это выглядело смешно, потому что декольте её платья было куда глубже, чем ворот халата, но она ничего не могла с собой поделать.
   Странное сладковато-тревожное чувство овладело ею: будто стояла она на границе между двумя жизнями - прошлой и будущей. Сейчас сделает она шаг в эту комнату, где сидит не очень молодой, но удивительно добрый и умный человек, и сразу все изменится, а вместо границы между этой и прошлой жизнью вырастет стена. Образы предстали перед нею столь зримо, что она беспомощно оглянулась - за её спиной была лишь ванная комната чужого номера гостиницы. Это её приободрило. Астахов поднялся навстречу и, восхищенно глядя на нее, произнес:
   - Послушайте, Катя, вам так идет мой халат, что поневоле закрадывается мысль: а не подарить ли вам такой же? Впрочем, как сказал поэт: во всех ты, душечка, нарядах хороша! Похоже, вам идет все...
   - А почему вы говорите так грустно?
   - В связи с этим приходится лишь грустить о безвозвратно ушедших годах. Сбрось я лет эдак двадцать, ваш муж только бы вас и видел!
   - Хотите сказать, я вам нравлюсь?
   В ней проснулась прежняя озорная Катерина. А он смутился, но взгляда не отвел. Да, это не Черный Паша! Он не станет её ломать и гнуть, не заставит стыдиться самое себя... При одном воспоминании о первой ночи с Дмитрием её до сих пор будто обдает горячей волной. Правда, следующей волной - уже холодной - на неё накатывает стыд, как если бы вдруг она выбежала на многолюдную улицу в одном нижнем белье...
   Что же она стоит-то посреди комнаты соляным столбом? Опустила безвольно руки, и утонули они в широких длинных рукавах. И ожидание того, что сейчас последует, в её глазах, и неуверенность. Время потекло медленно, как густой мед с ложки: кап, кап... И он медленно идет ей навстречу, склоняется к её лицу и пронзает сердце его нежный, но страстный поцелуй.
   ГЛАВА 7
   Дверной звонок звенел как набат, но никто из присутствующих не двинулся с места. Первой не выдержала Светлана.
   - Я пойду открою.
   - Нет, Светаша, позволь это сделать мне! - Крутько подошел к двери и негромко спросил: - Кто там?
   - Откройте, это рассыльный! - проговорил за дверью молодой голос. Вам повестка!
   Через минуту хозяин квартиры вернулся, растерянно теребя в руках бумажку.
   - Куда это тебя вызывают повесткой? - спросил Ян, подивившись тому, как на них на всех подействовали последние события: даже Головин, неестественно выпрямившись, застыл не то что в страхе, но в предвкушении какой-то неприятности. - Уж не в ОГПУ ли?
   Николай Иванович, погруженный в собственные мысли, даже не удивился его знанию.
   - В кабинет к следователю Гапоненко... Не думал, что это произойдет так быстро!
   - Что - это?
   - Дьявол требует мою душу.
   - В обмен на что? - не выдержав, поинтересовался Головин.
   - Свое обещание он уже сдержал, - Крутько уставясь в пол, задумчиво покивал - вопроса он не услышал.
   - Колечка, я ничего не понимаю! - Светлана взяла бумагу у него из рук. - Гапоненко Д. И.? Дмитрий Ильич! Не бойся, родной, ничего плохого он тебе не сделает! Вот увидишь, скорее всего, остались какие-то формальности, уж тебя-то обвинить не в чем!
   Николай с нежностью посмотрел на жену.
   - Конечно, ты права, все самое страшное осталось позади... А вот ты, пожалуй, слишком рано поднялась. Давай накапаю брома, спокойно поспишь до утра.
   Светлана зевнула.
   - Теперь я и без твоего брома засну.
   Федор подтолкнул Яна локтем.
   - Спокойной ночи, братцы!.. И сестрица. Пора, однако, честь знать, зачастил Ян. - Как сказал бы друг Знахарь, одному глазком мигни, другого дубиной толкни! И в ум не шло, что хозяева устали.
   - А что если, Светик, я их маленько провожу? - робко предложил Крутько, помня недавние вспышки страха жены, но та согласно кивнула, без малейшей тревоги в глазах. - Я тебя, пожалуй, на ключ закрою!
   Не дожидаясь, пока они выйдут, Светлана украдкой потянулась и скрылась за ширмой.
   Мужчины вышли на улицу.
   - Сдается мне, - задумчиво сказал Ян, - что за освобождение Светки наш бравый майор решил взять выкуп сразу с двоих!
   - Хочешь сказать, он и с тебя расписку взял? - удивился Крутько.
   - Нет, мне он поверил на слово. Решил, что я и без расписки от него никуда не денусь!
   Федор, недоуменно поглядывавший то на одного, то на другого, решительно остановился.
   - И шагу дальше не ступлю, пока не объясните мне, что к чему. Раз уж все равно главное мне рассказали, нет вам смысла мелочи скрывать...
   - Да тут-то и скрывать нечего! - хмыкнул Ян. - Бандит - он и есть бандит. Чтобы выпустить Светку, он и с меня обещание служить ему верой и правдой получил, и с Николая. А та, дуреха, все умиляется: Дмитрий Ильич хороший!.. С Крутько вон расписку взял. Что в ней? Самооговор? Признание в каком-нибудь страшном преступлении?
   - У меня не было выхода! Ты прав: если эта бумага кому-то другому в руки попадет - не сносить мне головы!
   Они, не сговариваясь, присели на скамейку у дома.
   - Но зачем ему это нужно? Интерес к Яну объяснить легко: хлопец может его на большие богатства вывести... Может, у вас, Николай Иванович, есть богатые родственники за границей?
   - Нет, я думаю, тут другое, - задумчиво проговорил Ян. - Старый атаман хочет иметь собственное войско!
   - Скажешь тоже! - не согласился Федор. - Да у гэпэушников такие возможности! К любому роду войск доступ, найди только повод...
   - Так то мушкетеры короля, а тут будут гвардейцы кардинала!
   Головин прыснул.
   - Что ты смеешься? Об этом в романе "Три мушкетера" написано, мне Светка рассказывала!
   - Рассказывала... Постыдился бы! Такую книгу не мог сам прочесть?
   - Не мог. Кто бы тогда за меня медицину постигал? Это тебе, может, наука легко давалась, а я-то все с самого начала учил... На такие легкие книги у меня просто времени не хватало... А ты, Николай, что молчишь?
   - Общением с вами наслаждаюсь. Так вдруг на душе покойно стало... Да и говорить мне пока не о чем, завтра все узнаем.
   - Коля, может, мне с тобой пойти? - подумав, предложил Ян.
   - Спасибо, конечно, - хмыкнул Крутько. - Только как на деле это будет выглядеть? Побоялся прийти один, взял с собой защитника? Да и не пропустят тебя без повестки... Не обижайся, Янек, но это уже мое дело. Вы и так мне помогли, такой груз с души сняли. И потом вот здесь, - он коснулся рукой груди, - почему-то нет никакого беспокойства. То ли потому, что Светлана вне опасности, то ли предчувствие, что со мной ничего плохого не случится... Так что спокойной ночи, мужики! Я потопал. Надо с утра ещё успеть в госпиталь заглянуть.
   Ян с Федором некоторое время шли молча, потом Головин предложил:
   - Может, сегодня у меня переночуешь?
   - Нет, я в общежитие! Вдруг и меня там какой-нибудь сюрприз вроде повестки дожидается.
   Они остановились на углу.
   - У тебя номер комнаты-то какой? - спросил Федор.
   - Голову готов дать на отсечение, что на языке у тебя совсем другой вопрос вертится! - внимательно посмотрел на товарища Ян. - Весь вечер ты вокруг меня ходишь, а спросить не решаешься. Не знаешь, как я к этому отнесусь?
   - От тебя не скроешься!.. Думаю, на старого друга ты не станешь обижаться... Ты знаешь, что красив?
   - Говорили.
   - Небось, не одна девушка по тебе сохнет?
   - Есть маленько.
   - А ты вот уже пять лет, сам обмолвился, ни с одной не встречался... Ты ничем не болеешь?
   Ян грустно улыбнулся.
   - Здоров как бык, не знаю, как и быть... Ты будешь смеяться, но я боюсь. С тех пор, как убили Олесю - в день свадьбы, в глухом хуторе! - у меня в душе будто отравленная заноза застряла: стало казаться, что я другим несчастье приношу. И ещё кажется, что, не вздумай тогда её брат Григорий за меня Олесю замуж выдавать, девчонка до сих пор жива была бы... Все время думаю, что начни я за какой-нибудь девушкой ухаживать, с нею тут же несчастье приключится...
   - Теперь мне все ясно, - задумчиво сказал Федор. - То-то я в тебе какое-то напряжение чувствую! Было бы странно, если бы ты такую ношу с легкостью бывалого человека нес, вот чуточку и надорвался... Ничего, как раз в этом я и смогу тебе помочь!
   - Ты - мне?!
   - Но-но, хвост-то не сильно поднимай. Даром, думаешь, я психиатрию изучал? Гипнозом, как ты, понятно, не обладаю, но навыки в лечении нервных расстройств кое-какие есть... Эх, мне бы лабораторию или хотя бы кабинетик соответствующий!.. Сегодня давай ни о чем таком больше не говорить. Утро вечера мудренее. Решим твою проблему. Кстати ты мне, Янек, попался: кое-что я в советском здравоохранении значу, да и знания накопленные уже на черепную коробку давят - пора работать! Спокойной ночи!
   Они повернули каждый в свою сторону, и Ян, шагая по пустым улицам, молился про себя, чтобы дверь в общежитие не оказалась закрытой. Ему повезло. Дежурный, уронив голову на руки, сладко спал, а мимо, словно тени из его сна, нет-нет, да прокрадывался кто-то из студентов.
   Комната, где жил Ян, тоже была объята сном. Впрочем, один индивидуум в лице Знахаря бодрствовал, и когда Ян, осторожно ступая, проходил мимо к своей кровати, ехидно сказал:
   - Монах в серых штанах, в каком монастыре был так поздно, ах?!
   - И не в склад, и не в лад... - грубовато ответил Ян, досадуя на свидетеля своего позднего прихода.
   Но тот был настроен благодушно.
   - Да ладно злиться, на злых воду возят! - проговорил он миролюбиво. Я и сам недавно пришел... Ах, какая девушка! И представь себе, оказывается, наша деревня всего в шестидесяти верстах от ее!
   - Затоковал! - сердито сказал Ян. - Опять будешь от безнадежной любви маяться, а я лечи тебя!.. Ну хоть раз рассуди по-умному: Зоя из Москвы никуда не поедет. Она и так до сих пор не может от счастья опомниться, что в столице живет... Ты же говорил, что вернуться хочешь?
   - Непременно вернусь! - вздохнул Знахарь. - В наших краях уже три года врача нет. Сколько народу без медицинской помощи перемерло!
   - Вот видишь!
   - А ещё сестра написала - голод у нас. Я все, что в больнице на дежурствах заработал, своим передал. Куда они без меня?.. Я же единственный из семерых детей Алексеевых, кто смог учиться. Другим это и в голову не пришло, а старший брат Аверьян, кажись, и детства не видал. Как ходить начал, так и в общую лямку впрягся!
   - Ну, будет! - проворчал Ян. - Ты специально себя спокойствия лишаешь? Душу разбередит, а потом лежит, вздыхает, как больная корова...
   - Тогда уж, скорее, бык!
   - Спи, Петька! Или забыл, что завтра зачет по хирургии? Сам декан принимать будет, а это тебе не Подорожанский!
   - Знамо дело, - согласился Знахарь.
   Ян улыбнулся в темноте, но больше ничего не сказал.
   Вопреки предсказаниям Яна, через несколько минут их молодые организмы победили бессонницу и друзья влились в общий студенческий сон.
   Между тем следователя ОГПУ Дмитрия Ильича Гапоненко служебная машина привезла к дому за полночь. Первым делом он заглянул в комнату к Пашке. Сын спал на диване в обнимку с дедом, который с отъездом Катерины переселился к ним, осведомляясь о здоровье угасающей жены по телефону. Да и делать возле неё ему было нечего. Присматривающие за Руфиной Марковной сиделка и Нюша выпроваживали его прочь через минуту после визита, считая, что ей от лицезрения его здорового цветущего вида становится только хуже...
   Домработница Евдокия Петровна оставила ужин на столе, как следует укутав его, но за столько часов варево не остыло бы разве что в русской печке. Дмитрий разогревать ничего не захотел, похлебал какое было, чуть теплое, впрочем, и не замечая его вкуса.
   А вывело его из равновесия дело Романова, которым он стал негласно заниматься "между делом". Началось с ерунды - брошенного вскользь женой замечания, что он ничего не знает о своем погибшем друге Флинте, работая в таком заведении, где знают все обо всех. Собственно, равнодушие Катерины было шито белыми нитками: она явно хотела подтолкнуть его к расследованию. Ей никакого дела не было до Флинта, но она хотела побольше знать о своей подруге. С чем она придет к ней, возвратившись из Берлина? За пять лет человек мог сильно измениться...
   Дмитрий никогда близко не сходился с Флинтом, и друзьями они не были. Так, один добывал груз, другой его отвозил и прибытком честно делился по предварительной договоренности. На парня можно было рассчитывать в трудную минуту...
   Факт странного возвращения Флинта из небытия, когда надежные источники уверяли Дмитрия, что погибла вся команда, опровергал прежние представления о молодом капитане, а женитьба на той, которую он должен был доставить Исмаил-бею, и вовсе не входила ни в какие рамки. Все это требовало выяснения, не для того чтобы что-то исправить, а прояснить, хотя бы для себя, как это получилось. Ольга оставалась, по крайней мере, в России, единственным свидетелем происшествия, но её Дмитрий решил до поры до времени не беспокоить...
   Гораздо большее удивление у него вызвали материалы дела Романова, которое он затребовал к себе под благовидным предлогом: ОГПУ начало широкомасштабное расследование деятельности офицеров Реввоенсовета. Даже ему, не слишком опытному в сыске работнику, было ясно, что дело просто прикрыли, найдя стрелочника. В самом деле, упечь в Сибирь малограмотную кубанскую казачку, которую если и можно было в чем-то подозревать, так это в приготовлении невкусного борща, что дружно опровергалось не только односельчанами, но и участвовавшими в розыске клада Гойдой и Альтфатером!
   Столь поспешное закрытие дела удивляло тем более, что от него за версту пахло деньгами. Деньжищами! Иначе не поплатился бы жизнью так некстати подставивший спину Флинт. Видимо, пребывание среди интеллигенции, пусть и военной, лишает бывших "джентльменов удачи" их не раз выручавшего прежде звериного чутья. Размягчает.
   А ведь сведениями о кладе заинтересовался сам Лейба Троцкий. В глубине души Гапоненко не любил евреев, но свято верил: где евреи - там деньги! Почему-то как только в деле появился прокол, его вдохновитель быстро отработал задний ход, словно боясь, что его заподозрят в корысти. А кто же мог ему гарантировать быструю и легкую добычу? Впрочем, Дмитрию не раз приходилось сталкиваться с тем, как внешне героические, фанатически преданные революции большевики ломались и теряли уверенность при первом же серьезном нажиме. Или при допросе с пристрастием, которые для других сами же и санкционировали...
   Вот и здесь. Пусти по горячим следам опытных сыскарей, молодых волков, натасканных на запах золота, поймали бы и таинственного Рагозина, и того, кто его прикрывал... Откуда-то же стало известно посторонним о намечавшейся экспедиции?
   Расследование убийства Романова было проведено так поверхностно, что даже странным звучало утверждение, будто проводил его профессионал высокого класса...
   Задержать надолго у себя бумаги Гапоненко поостерегся, боясь вызвать законный интерес товарищей по работе, которые по большей части не доверяли и друг другу, а уж новичку, который пока себя никак не проявил...
   Правда, Дмитрий два документика из дела все-таки изъял - в архиве при сдаче содержимое папок не проверяли. Никому бы и в голову не пришло вынимать бумаги из закрытых дел - тут бы своим ладу дать!
   С некоторых пор Гапоненко понял, что на этой службе даже запертый сейф не может гарантировать сохранности личных тайн, так что все нужные бумаги стал хранить в домашнем тайнике, подумывая, что, случись обыск - мало ли на чем в его следственно-политическом заведении можно споткнуться! - найдут тайник и глазом не моргнут. Иными словами, надо было позаботиться об устройстве тайного хранилища где-то в другом месте. Вспомнить, наконец, как долгие годы просуществовал среди плавней Азова тайный лагерь Черного Паши под самым носом у пограничников! Говорят, шила в мешке не утаишь. А если шило упаковать в чехольчик, да мешочек найти покрепче, и в Москве можно свой лагерь оборудовать...
   Вот только людей пока нет рядом верных! В который раз он с тоской вспомнил своего верного друга и правую руку - Митрофана Батю. Сгинул где-то в горах Урала - солнцепоклонников искал. Так то - журавль в небе, а у людей в руках была синица пойманная, да Лейба Давидович её из рук и упустил!
   Первоначально пришедшая к Дмитрию мысль подобраться поближе к загадке исчезновения клада по мере того, как удивление некачественным расследованием убийства капитана второго ранга Романова сменилось уверенностью в том, что кто-то намеренно замял дело, теперь прямо-таки зудела в голове - нужно действовать! Золото вряд ли уплыло за границу. При всей дерзости похитителей логичнее было на время затаиться. Не могли же они всерьез поверить, будто большевики отдали судьбу сокровищ в руки недобросовестного следователя, который ничтоже сумняшеся решит похоронить все следы клада в пыли архивов... Может, там, наверху, сочли клад чистой фикцией? Но Флинта за что-то же убили!
   И поскольку первым и пока единственным в будущем длинном списке преданных Гапоненко людей значился муж красивой учительницы, Дмитрий назавтра вызвал его к себе повесткой.
   Крутько был внешне спокоен, но даже непосвященному бросилась бы в глаза его напряженность. Прежде чем определить, какую роль отвести ему в своем плане, Дмитрий Ильич решил выяснить, кто предстанет перед ним: фанатик революции, человек без определенных убеждений или затаившийся монархист?
   Николай Иванович Крутько происходил из семьи мелкопоместных дворян, а из этой среды выходили как верные слуги царя, так и пламенные революционеры.
   Гапоненко решил в разговоре с ним сразу брать быка за рога. Он всегда действовал по принципу: главное - ввязаться в бой, а там - где свои, где чужие - разберемся. Он пристально посмотрел на сидящего перед ним военврача: тот побледнел и стал нервно хрустеть пальцами. Проняло! Значит, не потерял силу знаменитый убийственный взгляд Черного Паши. Мало кто прежде мог его выдержать. Вот и этот опустил глаза, ждет своей участи с покорностью жертвенного тельца...
   - Догадываетесь, зачем я вас вызвал?
   - Думаю, требовать мою душу.
   - Значит, вот куда вы меня определили? В дьяволы? Советского офицера, стоящего на страже интересов рабоче-крестьянского государства?
   Не мешает припугнуть этого интеллигента!
   Николаю Ивановичу стало не по себе. За маской внешней доброжелательности у майора ОГПУ явственно проглядывали волчьи зубы.
   - Но ведь для чего-то же я писал вам расписку? Кровью...
   - И вы решили, что услуга, которую я от вас потребую, будет непременно богопротивна?
   - Услугу другого рода я мог оказать вам и так, из благодарности, по зову сердца...
   - Простите, но я не знаю вас настолько, чтобы доверять свою тайну и требовать, чтобы она была сохранена. Но, как говорится, раз уж вы пришли... Словом, для одного конфиденциального дела мне нужен человек... Верный! Как вы относитесь к кодексу чести? Кое-кто из наших товарищей считает, что это - пережиток прошлого...
   - Выходит, я человек старомодный, и сам уже пережиток, но верю: общество, отвергающее понятие чести, обречено на вымирание. Вернее, на деградацию, что, впрочем, ещё хуже...
   - Хорошо, не будем витать в эмпиреях! Скажите, Николай Иванович, вы никогда не хотели стать Шерлоком Холмсом? Или Натом Пинкертоном?
   Глаза Крутько заблестели.
   - Господи, Дмитрий Ильич, какой мальчишка не мечтает об этом!.. В детстве, помню, я был выволочен за ухо из отцовского кабинета - изучал сквозь лупу какой-то его документ!
   - Чем больше общаюсь с вами, тем больше жалею, что пришлось воздействовать на вас таким грубым методом. Но вы должны меня понять работать в учреждении, где никто никому не верит, а если и верит, то непременно проверяет... Ни одного надежного человека на примете! Вот и пришлось на вас нажимать... Дело в том, что на Кубани - не в разведке, не в военных действиях - в обычной деловой командировке был убит мой лучший друг!
   Тут Дмитрий Ильич покривил душой, но иначе как было объяснить свой интерес к этому делу?
   - Убит подло, ножом в спину... Ко всему прочему, дело попало в чужие равнодушные руки, было наскоро закрыто и сдано в архив. Убийца остался безнаказанным, смерть друга - не отомщенной. И я считаю делом чести - уж вы-то меня понимаете! - найти и покарать преступника. К сожалению, дело на доследование вернуть мне не удастся, а привлекать к себе внимание собственным расследованием - значит заранее обречь его на поражение... Словом, мне нужна ваша помощь!