Шкатула Лариса. Вдова живого мужа

   - Отчего же, - не согласилась Катерина и тут же без запинки перечислила всех ей представившихся.
   - Голубушка, да у вас же феноменальная память! - восхитился профессор Шульц. - Теперь я понимаю, почему наши берлинские врачи так вас хвалили. Видимо, немецкий вы знаете в совершенстве.
   - Не только немецкий, - вырвалось у Катерины, хотя она вовсе не хотела хвалиться; просто мысль о том, что доктора видят в ней лишь привлекательную женщину, а не человека, не менее, чем они, овладевшего своей профессией, заставила признаться, - но и французский, английский, испанский - всего восемь языков... Только, как говорится, соловья баснями не кормят. Прошу к столу!..
   В Берлин они приехали под вечер, и в отель их повез Шульц, не раз в немецкой столице прежде бывавший. Он разобрался с носильщиками, подозвал такси - так на двух машинах врачи со своей переводчицей без приключений добрались. Еще они не успели осмотреться, а только получили ключи от номеров, как Шульц - руководство как-то незаметно перешло к нему провозгласил:
   - Через полчаса все собираемся в вестибюле и едем на ужин в ресторан "Бюргер"!
   - Зачем в "Бюргер", - запротестовал Петруша, - уж лучше давайте в "Форстер".
   Собираясь в ресторан, Катерина в которой раз отдавала должное предусмотрительности и вкусу своего мужа. Он ведь прежде не жил в больших городах, а если и бывал за границей, то разве что в Стамбуле или Афинах, да и то наскоком, проездом. Было ли у него время изучать этикет, моду, привыкать к светской жизни? Почему же он ведет себя так, будто в этой атмосфере родился и вырос? Ведь это он заставил её взять с собой вечернее платье. Смешно, она до последнего не соглашалась - зачем такое переводчику на работе?
   - А если твоих врачей пригласят на праздничный ужин, торжественный вечер - мало ли? - резонно вопрошал он. - И будешь ты, как говорится в загадке, зимой и летом - одним цветом?
   - И ты не будешь ревновать? - подивилась Катерина; в самом деле, много ли на свете мужчин, которые собственноручно снаряжают своих жен в зарубежные командировки в заведомо мужском обществе?..
   - Ревность - это пережиток прошлого, - хмыкнул он и будто впервые вгляделся в её лицо. - Если уж суждено, от судьбы не уйдешь!.. Сучка не захочет - кобель не вскочит!
   - Митя, - скривилась Катерина, - ну зачем ты говоришь так грубо?
   - Грубо, зато жизненно... Извини, я действительно переборщил... В последнее время почему-то стал нервничать. Появилась странная тревога, ощущение, что кто-то смотрит мне в затылок...
   И запнулся, увидев её испуганные сопереживающие глаза.
   - Ты права, дорогая, нервы надо подлечить. Вернешься, попробую на денек-другой отпроситься: махнем мы с тобой куда-нибудь в лес, будем жить в охотничьей сторожке, и чтобы из людей вокруг - никого!
   Вечернее платье Катерины из бархата теплого зеленого цвета привезла из Парижа жена то ли посла, то ли консула, да так и продала ненадеванным обстоятельства вынудили. Его купил Дмитрий в каком-то коммерческом магазине, перехватив неопытную продавщицу ещё в дверях. На такие дела у него был глаз наметанный. Приказчики в магазинах пытались поначалу с ним ссориться - пришелец лишал их заработка, но Гапоненко умел поставить на место недовольных одним взглядом, а если кто продолжал упираться, то и внушительными документами.
   Он ухитрялся без примерки покупать Катерине вещи, которые потом сидели на ней как влитые.
   Зеленое платье было в основном закрытым и только спереди красиво вырезанное декольте чуть приоткрывало её классической формы грудь, в ложбинке которой поблескивал изумрудиками фамильный крестик Астаховых. В ушах тоже зелеными капельками светились в сережках небольшие изумруды Дмитрий специально приобрел их в пару к крестику...
   Волосы... Тут Катерина поколебалась: распустить их и кокетливо перехватить гребнем - так, она видела в отеле, носят некоторые женщины или заплести косы и привычно уложить их вокруг головы? Остановилась на втором и, кажется, попала в точку: в сочетании с платьем и неброскими, но дорогими украшениями косы выглядели королевской короной...
   Когда Катерина, одетая, вышла к лестнице, ведущей в вестибюль, Петруша с Тороповым все продолжали спорить.
   - Дался тебе этот "Форстер"? - кипятился Иван Николаевич. - Пошли бы в хороший немецкий вайнстубе (Ресторан (нем.)), посидели как люди, а то курам на смех! - ехать в Берлин, чтобы сидеть потом в русском ресторане?
   - Это же не просто русские - эмигранты! Разве тебе не интересно пообщаться с бывшими соотечественниками? Посмотреть, как живут, чем дышат? Говорят, поэты всех мастей шибко эту ресторацию любят. Выходит, мы таких мамонтов можем увидеть...
   - Поэты, - презрительно скривился Торопов. - Не люблю я их, и вообще тех, кто Родину покидает ради жирного куска! Меня, к примеру, из России и палкой не выгонишь! А эти... одно слово, буржуи недорезанные!
   - Больно ты жесток, Ваньша! Не так уж сладко тем поэтам и живется! Вон недавно Марина Цветаева говорила, что из страны, в которой её стихи были нужны как хлеб, она попала в страну, где ни её, ни чьи-либо стихи никому не нужны!
   - Говорить говорила, однако сбежала!.. Нет, Петруша, ты меня не переубедишь!
   К горячей дискуссии спорщиков остальные врачи даже не прислушивались. Шульц с Подорожанским в глубоких креслах читали газеты. Сперанский, Фирсов и Верещагин оживленно беседовали не то о политике, не то об операциях на прямой кишке, но их оживление объяснялось не захватывающей темой, а непривычной обстановкой роскоши и спокойствия, что так отличалась от российской с постоянно висящим в воздухе запахом пороха и гулом надвигающейся грозы.
   Здесь, среди мраморных колонн и зеркал, зеленых пальм и ослепительной формы обслуги можно было расслабиться, забыться, но сделать это они уже не могли. Настороженность, тревога, готовность к неприятным сюрпризам уже въелась в их кровь, как многолетняя ржавчина в днище старого корабля, ибо не может человек быть спокойным, сидя на вулкане.
   Даже роскошные женщины вокруг, источающие тревожный запах какой-то стерильной чистоты, так похожей на чистоту операционной, и неизвестных терпких духов, казались ненастоящими, точно они - граждане революционной России - были непосредственными участниками синематографической фильмы.
   Первым заметил спускавшуюся по лестнице Катерину Петруша, который, как ни казался увлеченным спором, глаз с неё не спускал, но подойти к красавице-переводчице первым ему все равно не удалось - все его товарищи устремились ей навстречу.
   Они так и стояли гурьбой, мысленно восхищаясь и гордясь: ведь они привезли с собой эту богиню! Разве уступала она хоть в чем-то иностранным дивам? О, она была много лучше их, своя, советская, без каких-то там скрытых пороков! С нею можно было общаться открыто, не боясь, что она предаст, завербует или устроит прочую буржуйскую пакость. Бедные врачи, они уже не замечали, что насквозь отравлены шпиономанией, подозрительностью и сами выглядят инопланетянами рядом с другими, нормальными людьми...
   Катерина таки заставила мужчин себя ждать, как она ни торопилась! Пока натянула фильдеперсовые чулки, пока справилась с застежками нового платья прежде это делал Дмитрий, - уложила косы, тронула помадой губы... Словом, поначалу к лестнице она почти бежала. Но, поставив ногу на ступеньку, глянула вниз и смутилась: все семеро её товарищей пристально и восторженно разглядывали её, будто именно они только что сотворили Катерину из подходящего куска плоти. Их немое обожание странным образом подействовало на молодую женщину, только что проклинавшую неустойчивые высокие каблуки, непривычные ковры и собственную то ли усталость, то ли волнение, вызвавшую у неё покачивание всего стана. Катерина вдруг выпрямила спину и с новой ленивой грацией стала медленно спускаться вниз. Спешащий рядом с ней какой-то иностранец остановился, будто запнувшись, и восхищенно прищелкнул языком:
   - Бэлла донна! (Прекрасная дама, красавица (ит.))
   Хирурги все разом предложили ей руки, но она оперлась на руку профессора Подорожанского. Просто потому что тот оказался к ней ближе всех.
   Швейцар у подъезда распахнул перед нею дверцу такси, и Катерина подумала, что все её впечатления за эти два дня чаще всего определяются эпитетом "первый".
   Прежде в ресторанах ей бывать не доводилось, потому что Дмитрий принципиально не водил жену в злачные места под глупым, как она считала, предлогом: "Еще понравится!"
   Не то чтобы "Форстер" поразил Катерину в самое сердце или она начала вдруг с глупым видом глазеть по сторонам, но один вывод она сделала определенно: Дмитрий в своем самомнении - "Я делаю из тебя современную женщину" - утратил чувство меры. В самом деле, считать заведение, в котором можно просто красиво поесть и потанцевать, чуть ли не вертепом? А её чем-то вроде провинциальной гимназисточки, не могущей устоять перед соблазнами большого города. За пять лет жизни в столице она бывала и в театрах, и однажды даже на приеме в Кремле - Георгий Васильевич пригласительные билеты ей преподнес; тогда ещё он ухаживал за нею, и, видимо, на что-то надеялся - блестящий нарком!..
   Катерина не слышала разговора Петруши и Торопова о том, что они едут в знаменитый русский ресторан и приготовилась к общению с немцами, но, идя к своему столику, то тут, то там слышала правильную русскую речь, создавшую впечатление, что они из России и не уезжали.
   Обилие впечатлений так подействовало на женщину, что в какой-то момент звуки вокруг она воспринимала будто сквозь вату, так что даже не сразу поняла, что рядом сидящий Шульц обращается к ней:
   - Что вы будете заказывать, Катюша?
   - Ради Бога, Вильгельм Зигфридович, - умоляюще произнесла Катерина, возьмите все на себя. Я, признаюсь вам честно, в ресторане впервые, так что от волнения и вовсе ничего не соображаю.
   - Ну-ну, голубушка, - похлопал её по руке профессор, будто она пациент, беспокоящийся перед серьезной операцией, - уверяю вас, вы ничего и не почувствуете!
   Катерина благодарно улыбнулась. От её обезоруживающей откровенности профессор приосанился и на чистейшем немецком - а на каком ещё говорить немцу, хоть и обрусевшему? - сделал заказ. Официант его прекрасно понял, хотя мог говорить и по-русски, как всякий онемечившийся россиянин.
   - Господа, - заговорил между тем Петруша, не обращая внимания на чью-то - Верещагина, что ли? - поправку: "Не господа, а товарищи!" - здесь пока мы все - господа! Так вот, думаю, никто не станет возражать, если я с Катюшей, пока суд да дело, станцую танго?
   - Ну и обормот! - беззлобно рассмеялся Торопов. - Что значит молодой волк - и хватка другая, и прыть...
   Молодой хирург склонил голову перед Катериной и под звуки аргентинского танго увел её на середину зала.
   - Видите того мрачного господина за столиком напротив? - зашептал он ей в ухо, сделав несколько па. - Узнаете?
   - Нет, - покачала головой Катерина. - А я должна его знать?
   - Помните: "Я - гений Игорь Северянин"? Так вот это он! Неужели вы не были влюблены в его стихи? Говорят, поклонники в провинциальных городах выпрягали из коляски лошадей и везли его на себе! Самые богатые женщины России готовы были бросить к его ногам целые состояния! Да, как говорили древние, "сик транзит глориа мунди"! Так проходит земная слава. Иначе он не сидел бы сейчас с такой кислой физиономией?
   Катерина покраснела. Опять она попала впросак! Вместо того чтобы в который раз оттачивать свой немецкий язык, лучше бы о поэтах российских почитала! Попроси он её сейчас рассказать какое-нибудь стихотворение, и не вспомнит, пожалуй! Разве что пушкинское "Я памятник себе воздвиг нерукотворный". Ее преподавательница литературы Виктория Аполлинарьевна не признавала современных поэтов. Говорила пренебрежительно: "Этот грубиян Маяковский", или "Этот ненормальный Хлебников"!
   - А вы что-нибудь помните наизусть из стихотворений... Северянина? робко спросила она.
   Петруша будто ждал её вопроса. Прямо-таки разразился стихами.
   Это было у моря, где ажурная пена,
   Где встречается редко городской экипаж.
   Королева играла в башне замка Шопена,
   И, внимая Шопену, полюбил её паж...
   Тут он вздохнул, набрал побольше воздуха, но как раз закончилось танго. Катерина поспешила к столику, стараясь не замечать огорченного лица Петруши - ведь он только разлетелся...
   - Черт знает, какие короткие у них танцы! - буркнул он, усаживаясь за стол.
   Друзья-хирурги дружно захохотали, но в их смехе сквозило злорадство: когда теперь подойдет его очередь?! Нечего было спешить поперед батьки...
   - Мы с Петей видели поэта Игоря Северянина, - поспешила на выручку Катерина: она чувствовала, что, пока разговор за столом не стал общим, Петруша представляет собой удобную мишень для острот, что, как она успела понять, молодой человек воспринимал крайне болезненно. - Сидит с какой-то девушкой, такой грустный...
   - Зато его собрат по перу, по соседству с нами, очень даже веселый! хмыкнул Верещагин.
   - Ты ещё кого-то из бывших видел? - сразу заинтересовался Петр Петрович.
   - Во-первых, он никакой не бывший. Просто разъезжает по заграницам; вестимо, дуракам счастье... Сережка Есенин собственной персоной!
   - Насчет дурака ты, пожалуй, загнул! - вмешался всегда молчащий хирург Фирсов.
   - В том смысле дурак, что деньги дурные и тратит он их по-глупому, на всякую шелупонь!
   - Как говорится в Библии, не судите, не судимы будете, - мягко заметил Шульц, показывая глазами на стол. - В этом весь русский человек: хлебом не корми, дай других пообсуждать! Уже и выпить принесли, и закусить, а мы... Как будто и нет с нами прекраснейшей из женщин, так словоблудием увлеклись!..
   Хирурги враз оживленно задвигались, вспомнив, что и вправду пришли сюда не заезжих поэтов рассматривать. Мужчины потянулись к водке, коньяку, а Катерине по её просьбе налили шампанское. Хотя, если честно, она с большим удовольствием выпила бы водки. Увы, как любил повторять её преподаватель французского, ноблес оближ! (Положение обязывает (франц.)) Это она усвоила: женщины должны казаться слабыми и нежными, такими, какими хотят их видеть мужчины, и им все равно, родилась она в аристократической семье или в селе, где о шампанском и слыхать не слыхивали, а лучшим напитком была добрая горилка. Но не государственная, а своя, секреты перегонки которой передавались из поколения в поколение. Лучшая горилка была прозрачной и, подожженная, горела синим пламенем, а отдавала сивухой лишь самую малость. А были специалисты, что и вовсе от неизбежного запаха самогона умели избавляться, только процесс этот был не в пример длительнее обычного и им редко пользовались...
   - За прекрасную даму мужчины пьют стоя! - провозгласил между тем Петруша.
   Мужчины поднялись и потянулись рюмками к Катиному бокалу. Выпили, и какой-то момент за столом раздавалось лишь позвякивание ложек, которыми все перекладывали закуски с общих блюд в свои тарелки.
   Вдруг за соседним столиком какой-то мужчина резко поднялся, едва не опрокинув стул, и, бормоча извинения, приблизился к ним.
   - Прошу прощения, господа! - он остановился рядом, не сводя глаз с одного из врачей.
   - Фирсов, чертушка, неужели ты меня не узнаешь?!
   - Ник-Ник, вот уж не ожидал! Я думал, ты сгинул где-то в западных палестинах!
   Хирург Фирсов, скромный человек сорока с лишним лет, казался в их компании самым тихим и малоразговорчивым. Но его кажущаяся неприметность только и была кажущейся. О нем всегда вспоминали, когда заходил в тупик спор или надо было решить какой-нибудь принципиальный вопрос...
   - Извините, господа, я ненадолго, - извинился он, отходя с незнакомцем к его столику.
   Из-за длинного стола поодаль, за которым пировал с компанией Сергей Есенин, выскочил какой-то мужчина и стал, нелепо вихляясь, скакать вокруг своей партнерши.
   - Что это он танцует? - шепотом спросила у Петруши Катерина.
   - Шимми, - улыбнулся тот. - Вернее, он думает, что танцует шимми - это сейчас очень модно!
   - Сергей не может, чтобы вокруг себя паноптикум не собрать! Поглядите, сколько у него прихлебателей - все они слова доброго не стоят! - вмешался в разговор Верещагин.
   - Наверное, вы очень не любите этого Есенина? - осторожно поинтересовалась Катерина.
   Верещагин грустно усмехнулся.
   - Скорее, я его очень люблю и жалею. Мы ведь с ним из одних краев. Одиннадцать лет назад, когда он в валенках приехал Москву покорять, неделю у меня жил. Поэты московские - народ не слишком добрый - поиздевались над ним вволю, вот он и мстит им, все забыть не может...
   - И вы к нему не подойдете?
   - Не подойду! - отрезал Верещагин. - Он, конечно, мне обрадуется, но рядом, видите, его Айседора манерничает. Может, танцовщица она и великая, а как жена для него - курьез один! Женщина на семнадцать лет старше - это только для женского романа интересно...
   Между тем к столику вернулся Фирсов все с тем же незнакомцем. Встреча с другом, несомненно, его обрадовала, и ему не терпелось поделиться этим со спутниками.
   - Позвольте, господа, представить вам коллегу из Швейцарии, моего друга. Он заведует хирургической клиникой. Приехал, как и мы, на симпозиум, и тоже хочет познакомиться с нашей очаровательной Катериной Остаповной.
   - Николай Николаевич Астахов!
   Гость склонился над рукой Катерины, поцеловал, и, выпрямляясь, скользнул взглядом по её декольте. Вдруг он на глазах побледнел, и его лоб покрыли капли пота. Катерина проследила за взглядом мужчины. Николай Николаевич, не отрываясь, глядел на её крестик...
   ГЛАВА 4
   Федор Головин был настолько ошеломлен рассказом Яна, что минуты две молчал и только потом, придя в себя, спросил:
   - А ты ничего не приукрасил?
   - Нужно ли мне что-то приукрашивать, когда на подробности времени не остается?
   - Ну а дальше? Что с тобой было потом, когда ты приехал в Москву?
   - Слава Богу, ничего. Поступил в институт, учился... И уже, грешным делом, думал, что все мои приключения на этом кончились. Не тут-то было! Стоило мне сунуться на Лубянку, как все началось сначала!
   - Это когда твою Светлану арестовали?
   - Я же говорил, не моя она... Но пошел туда я ради неё и сам влип... Ты даже не представляешь, кто оказался её следователем!
   - Кто-то из старых знакомых?
   - Конечно, век бы его не знать!.. Черный Паша - бандит с большой дороги - решает теперь судьбы людей!
   - Странно, как он туда попал?.. А разве раньше он эти судьбы не решал?
   - Ты думаешь, нет никакой разницы?!
   - Ладно не нервничай!.. И что же он от тебя хочет?
   - Сокровища духоборов, - Ян досадливо поморщился. - У меня такое чувство, что, уходя с хутора, я будто оторвался от некоей пуповины, которая держала меня на одном месте и потому обеспечивала тихую мирную жизнь. Но стоило мне её оборвать, как эта самая жизнь набросилась на меня ровно бешеная собака и стала рвать со всех сторон - ни укрыться от нее, ни кому-нибудь пожаловаться...
   - Ты мне объясни вот что, - Головин пригубил бокал. - Даже в замке, когда мы с тобой только познакомились, а ты всего сутки назад оставил столь любезный сердцу хутор, ты никого и ничего не боялся! Что сие означало? Смелость незнания? Отчаяние бедняка?.. А тут какой-то Черный Паша вызывает в тебе прямо-таки священный трепет! Зигмунда Бека не убоялся - а перед ним и не такие сопляки ломались!.. Почему бы тебе его не загипнотизировать, как меня когда-то?
   - Не могу! - от волнения Ян даже осип. - Веришь ли, стоит мне лишь подумать о нем, как все в груди обрывается! Я когда на Кубани сбежал от него, сутки ещё озирался: нет ли его поблизости?..
   Юноша замолчал и недовольно посмотрел на Головина.
   - А ты... будто радуешься?
   - Честно тебе признаюсь - радуюсь! Нам с тобой предстоят нелегкие, но прямо-таки захватывающие исследования! Чем больше я себе это представляю, тем лучше понимаю: занимаясь все эти годы политикой, я лукавил сам с собой. Наука - вот мое истинное призвание, моя настоящая любовь!
   - А почему ты решил, что и мне твоя наука будет интересна? До сих пор меня привлекала только практика... - из чувства противоречия заявил Ян.
   - Элементарная логика! Разве ты не захочешь узнать, как тебе преодолеть страх перед Черным Пашой? Как твой дар в тебе развивается? Нельзя ли увеличить силу излучения магнетических волн?.. Меня заинтересовал ещё один факт, мимо которого ты лихо прогарцевал со всем безрассудством молодости...
   - Молодости? Сам-то, можно подумать, старик!
   - Не старик. Но и не юноша румяный. Прошло время разбрасывать камни, пора их собирать.
   - Граф Головин, как всегда, философствует? Так какой у тебя за пазухой камень... я хотел сказать, факт?
   - Давай порассуждаем: однажды тебе удалось увидеть духоборов, или как ты ещё их называл.
   - Солнцепоклонников.
   - Вот именно... А в другой раз ты попытался их увидеть, но у тебя ничего не вышло...
   - Кое-что я все-таки увидел. Правда, смутно, как через густой туман. Потом пробовал ещё несколько раз - ни разу ничего не получилось. Уже подумал было: может, мои способности слабеют? Или дар этот мне ненадолго достался?
   - А я думаю, что они на своих границах ставят щит.
   - Щит?!
   - Называй, как угодно: щит, заслон, преграда... Таких именно мест наши предки боялись, старались стороной обходить, потому что в заговоренном месте человеку всякая чертовщина мерещится: видения, страхи-ужасы... Оттого эти сектанты и живут, никем не найденные, никакому закону неподвластные: людей воруют, беглецов смертью карают. Таких никакой строй не потерпит! Где это видано, чтобы месторождение алмазов государство кому попало разрабатывать позволило!.. Много, говоришь, у них богатств?
   - Немерено!
   - И что же ты, Черному Паше все это так и выложил?
   - Все, да не все! - хитро сощурился Ян.
   - Ох уж эти мне крестьяне!.. Кто их обманет, три дня не проживет! Давай, выкладывай, какие знания зажилил?
   - У них кроме этого, как ты говоришь, щита, все хозяйство от постороннего взгляда упрятано. Снаружи посмотришь - убогая хатенка к скале прилепилась, а внутрь войдешь, крышку с подвала снимешь - мать моя! Во все стороны под землей ходы разветвляются! Только два из них - выходы наружу, остальные - ещё глубже в землю. Я сразу даже не понял, отчего у этих людей, у пленников, такие бледные лица. Думал, из-за освещения. А потом понял: они же круглый год солнца не видят!
   - Почему же один раз тебе удалось за этот щит прорваться? - задумчиво проговорил Федор. - Ты не мог бы вспомнить, когда, в какое время суток это было?
   - Конечно, помню: среди ночи. Днем я попробовал себе их представить ничего не вышло, а ночью будто колокольчик в голове звякнул: иди, теперь свободно!
   - И все-то чудеса у тебя ночью случаются: то Светлана позовет, то колокольчик зазвенит...
   Ян понурился.
   - Ты посмеиваешься, а меня это нисколько не радует! Я бы хотел жить, как все нормальные люди, безо всяких там чудес!.. Давай-ка сейчас лучше к Крутько пойдем - у меня весь вечер Светлана из головы не выходит. Зови полового (Трактирный слуга (устар.)), как ты ему пальцами щелкаешь?
   - Гарсон! - опять позвал Головин, но на его зов поспешно подошел совсем другой человек.
   - Извиняйте, господа, небольшая неприятность: у официанта что-то с сердцем случилось... Я в момент посчитаю, не задержу вас! - его карандаш проворно забегал по бумаге.
   Федор посмотрел на товарища.
   - Ладно! - сдался тот и предложил: - Я могу посмотреть вашего больного, как, можно сказать, практикующий студент...
   - Сделайте милость! - расплылся тот в улыбке. - Я - позвольте представиться - администратор этой ресторации. Мне всякие болезни на работе вовсе ни к чему! И чтобы наши посетители не думали, что их больные люди обслуживают... Но раз господа сами врачи, они понимают... - он торопливо семенил рядом. - А за лечение нашего человека я с вас за ужин денег не возьму! На здоровье, как говорится, за счет нашего заведения...
   Обслуживавший их официант-агент лежал на полу и громко стонал:
   - Сердце! Сердце!
   Кто-то подложил ему под голову пальто и расстегнул рубаху, из-под которой виднелось мокрое полотенце.
   - Экий ты, братец, нервный! - склонился над больным Ян и удивился про себя: он невольно копировал сейчас своего учителя Подорожанского. - Внушил себе Бог знает что, вот и мерещатся всякие ужасы... Это пройдет! Успокойся! Видишь, сердце уже не болит.
   Он сунул в рот больному таблетку глюкозы - надо же было изобразить хоть какое-то лечение, и приказал окружавшим его работникам: - Положите его куда-нибудь, пусть полчасика полежит. А потом работать! Нечего даром хлеб есть! Правда, хозяин?
   Администратор угодливо захихикал.
   - Приятно чувствовать себя чародеем? - поинтересовался Головин, когда они наконец вышли из ресторана.
   - Я привык, - беззаботно ответил Ян, - потому что лечить людей - моя работа... Независимо от того, хорошие они или плохие.
   Когда они постучали в дверь квартиры Крутько, глухой и оттого неузнаваемый голос хозяина спросил:
   - Кто там?
   - Да ты что, Николай, от друзей закрываться стал? Это же Ян!
   На двери лязгнули запоры.
   - Ты чего вдруг надумал запираться? Всегда со Светкой двери распахнутыми держали! Сам же говорил: "А кого нам бояться в собственной стране?!"
   - Я и сам так думал, да передумал, обстоятельства заставили... А кто это с тобой?
   Он вгляделся в гостя.
   - Подожди, не говори, я, кажется, и сам узнаю... Головин Федор...
   - Просто Федор!
   - Это мой старый знакомый, ещё с прикарпатских мест! Я ему так обрадовался, что решил и с вами его познакомить, а тут такая крепость!
   - Заходите, товарищи! - Крутько посторонился, пропустил их и опять закрыл дверь на задвижку. - У нас тут, Янек, такое... Чего мне бояться, а вот Светаша... Боится, даже спать не может: вздрагивает, прислушивается и спрашивает: "Это они?" Кто - они? Я говорю: "Нет там никого", а она: "Закрой двери на засов!" Пришлось засов на базаре купить и поставить. Он так громко лязгает! Хотел было его маслом смазать, так, оказывается, её этот лязг успокаивает...