Перед Кляминым была часть пляжа, отсеченная прямоугольником автомобильного окна, похожим на экран телевизора. По этому экрану шла девушка, покачивая в такт шагам сумочкой на длинном ремне.
Наталья приближалась…
Клямину казалось, что его память давно уже вылепила эту картину. И там, в Ставрополе, когда он и Параграф искали лазейку из сложной ситуации, мысли Клямина занимала встреча, надежды на которую он не терял. Поездка в Ставрополь закончилась полной неудачей. Выяснилось, что дело об аварии уже передано в Москву и Южноморск и что вернуть его нет никакой возможности. Клямина удивляла энергия, с которой Параграф пытался что-то исправить. Он даже хотел было составить фиктивный акт аварии, не считаясь ни с какими затратами. Но все оказалось безрезультатным… Только тогда Клямин начал сознавать какую-то серьезную угрозу для Серафима Куприяновича Одинцова. На обратном пути Параграф был мрачен и тих… А воображение Клямина настойчиво рисовало картину предстоящей встречи на пляже. Почему именно на пляже? Можно было выбрать место в городе. Как сложатся его отношения с Натальей, при одном воспоминании о которой сладко томилась его душа?
Наталья подошла к таксомотору.
Клямин завалился на бок, дотянулся до скобы и отворил правую дверь. Наталья наклонила голову. В сумрачном салоне сияли ее глаза, светло-голубые – частица неба, которое сейчас омывало ее фигуру. Она молча придержала рукой сумку, села, оправила на коленях юбку, хлопнула дверью.
– Н у… здравствуйте, Антон Григорьевич, – проговорила она и повернула к Клямину открытое лицо.
Клямин запустил двигатель и направил автомобиль к городу.
Шоссе было довольно свободным. Машина шла резво. Руки Клямина лежали на руле с той профессиональной небрежностью, которая отличает мастера от дилетанта. Ссутулившись, он наклонился вперед, и вытянутый острый нос делал его похожим на птицу. То, что Клямин работает таксистом, было новостью для Натальи. Впрочем, какая разница – шофер микроавтобуса или таксист…
– Я вам звонила, звонила… – сказала она громко, чтобы скрыть волнение.
– В командировку уезжал, – проговорил Клямин в сторону. Он тоже волновался.
– И как прошла командировка? Все в порядке? – спросила Наталья.
Не ответив ей, Клямин съехал на обочину, остановился, среди вороха какого-то хлама в ящике отыскал металлический колпачок и накинул его на фонарик. Зеленый огонек погас.
Наталья засмеялась. Весело, громко. Словно рядом сидел ее старый знакомый, а не человек, которого она едва знает. Клямин заметил, что Наталья держится с ним свободно, без напряжения – так обычно ведут себя девушки, которые хотят понравиться.
– Как же прошла командировка? – повторила Наталья.
– Командировка? Кто ищет приключений на свою голову, он их найдет, – туманно произнес Клямин с полублатной интонацией, но тут же осекся, угадав, что это не понравится Наталье. – Ты уже привыкла к нашему говору?
– Такое впечатление, что многим так и не удалось закончить семилетку, – сухо ответила Наталья и пожала плечами. В ее тоне звучало детское высокомерие.
Клямин протянул руку, достал из ящичка коробку конфет и положил перед Натальей, ощутив на мгновение прохладу ее тугих коленей, обтянутых нейлоном.
Наталья притихла. Может быть, она впервые вдруг почувствовала угрозу, которую нес в себе этот в сущности незнакомый ей мужчина. Тогда, при первой встрече, она была во власти эмоций, сильного разочарования. Дни, проведенные в Южноморске, успокоили ее. Как ни странно, познакомившись с Кляминым, она в своем воображении все эти дни проводила с ним. Привыкла к нему так, словно все происходило в реальной жизни… И тут впервые, толчком в сердце, почувствовала вдруг расстояние между ними, их отчужденность.
– Отличные конфеты, Наташа. С ликером. – Клямина смутило ее молчание.
Так и не разобравшись в мимолетной тревоге, Наталья старалась вновь вернуться к своему доброму настроению. Она вскрыла коробку, взяла из бумажной люльки шоколадный колобок. Густой пряный ликер холодил нёбо…
Город уже принял их автомобиль. Улицы выпрямились. Белые, красивые дома тянулись ввысь.
Клямин видел крепкую щеку Натальи, ресницы, светлую волну волос, покатое левое плечо, тонкую, высокую шею… Чем тогда взволновала его Наталья? Сходством с той, что была запечатлена на фотографии, хранившейся в пыльном альбоме на шкафу? Сейчас Клямин этого сходства не улавливал…
Наталья обернулась и прямо взглянула на Клямина:
– Это все мамина сестра, Шура. Вы ее не помните?
Клямин сжал губы, обозначив в уголках рта светлые царапины ранних морщин.
– Тетя Шура, – продолжала Наталья, – сообщила в адресный стол вашу фамилию, имя, отчество. Она все о вас знала… Еще в Мурманске, где вы служили моряком.
«Какое-то свинство, но я действительно ничего не помню, – говорил себе Клямин. – Как же ее зовут, черт побери? Хотя бы проговорилась. А спросить неловко. Обидится за мать».
Деловито и обстоятельно Наталья рассказывала обо всем, что произошло за это время. Словно между ними не лежала та первая встреча.
– Мама вышла замуж за Геннадия, когда мне было несколько месяцев. И они переехали из Мурманска в Свердловск… Может, Генаха и неплохой человек, но я его со временем возненавидела.
Наталья говорила так, словно речь шла о каких-то посторонних людях. Клямин должен понять, что вопрос серьезный. Тут нельзя рубить сплеча. Хватит, она уже раз погорячилась – из автомобиля хотела выскочить… Но надолго ли хватит этого спокойствия? Если Клямину в тягость ее появление, зачем он приехал на пляж?
Наталья взяла еще одну конфету, придержала ее зубами, трогая кончиком языка чуть горьковатый шоколад.
А может, это спокойствие оттого, что она остыла к Клямину? Зачем врать себе: какое особое чувство она испытывала? Незнакомый дядечка… Впрочем, какой он дядечка? В управлении, где Наталья работала, ее внимания домогались и не такие, а постарше. Она помнит того, с дурацким шелковым платком вместо галстука, старого бабника, из-за которого пришлось уволиться. Никто об этом не знал, даже ее лучшая подруга Томка…
Наталья опустила глаза. Она увидела ногти с облезлым после мытья посуды лаком. Сжала ладонь в кулак и сунула руку в карман куртки…
Этот жест Клямин не оставил без внимания.
– Что дальше? Я тебя слушаю.
– Ну… Однажды Генаха поругался с матерью. Из-за меня… Летом. Окна настежь. Я подходила к дому и услышала, что Генаха орет… Ну, что я ему не дочь, из жалости, мол, пристегнул… Ах да, вспомнила. Я работала в Управлении железных дорог. И уволилась. Была причина. А Генаха полез в бутылку… В то время у нас гостила тетка из Мурманска, мамина сестра Шура. Она мне и рассказала про все… А куда мы едем?
– Ко мне.
– А как же ваши… домашние?
– Я живу один.
Наталья ходила по квартире, радуясь каждой малости. И хрустальным фужерам, и японскому стереофонику, и коллекции миниатюрных автомобильчиков. Она падала в мягкие кресла, испытывая удовольствие в их упругих объятиях…
– У моей подруги Томки дома старый-престарый диван. Если подпрыгнуть, повернуться в воздухе и свалиться, такое ощущение – будто ты на волнах! – кричала Наталья. – Вы меня слышите?
– Ага! – отвечал из кухни Клямин.
Он слышал каждый ее шаг, каждый вздох, шорох передвигаемых ею вещей, легкий стук предметов, которые Наталья возвращала на место. Клямин просил ее не заходить на кухню. Он ставил на стол всякую всячину – еды было вдоволь.
– Ты любишь маслины? – крикнул Клямин.
– Я все люблю! – крикнула в ответ Наталья.
Она откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Теперь, когда между ней и Кляминым пробуждались какие-то отношения, она растерялась. «Эти маслины порядочная гадость. Меня от них тошнит», – думала Наталья… Перед ее мысленным взором возникла тусклая фигура отчима Генахи. В мятой пижаме и с вечной «беломориной» в желтых, корявых зубах.
Почему Наталья вдруг вспомнила про отчима?
И эти маслины, которые она органически не переносит. А Клямину зачем-то сказала совсем другое. Генахе бы она не уступила. Чем ей нравится Клямии? Или она так сильно ненавидит Генаху?
Клямин шагнул в комнату.
– Послушай, ты не хочешь принять душ? – спросил он.
– Нет. Умыться, правда, не мешало бы.
Она посмотрела на Клямина и улыбнулась. Светлая рубашка, взятая в талии, с глубоким вырезом у шеи, делала его легким и моложавым. Он кивнул, вышел в прихожую и включил свет в ванной комнате…
Несколько тесноватая, к тому же облицованная цветными плитками, комната эта оглушила Наталью тишиной, удивила порядком. Ванна, газовая колонка, ручки смесителя – все это сияло острой белизной. Металлические детали – краники, крючки – блестели бронзой и хромом. Только вот дверь оказалась без задвижки.
Наталья пустила воду. Крученая бесшумная струя упала на решетку слива. Поначалу Наталья решила только помыть руки, потом вошла во вкус. Она плотнее прижала дверь и стянула блузку. Больше, пожалуй, ничего она снимать не станет. Ее крупная, не по возрасту, грудь выпирала из тесноватого бюстгальтера. Наталья расслабила бретельки. Воздух прохладным компрессом коснулся тела. Она ладонями растирала замлевшую кожу. Серебристая поверхность зеркала лучилась в полусомкнутых ресницах.
Неожиданно там, в глубине зеркала, Наталья увидела приоткрытую дверь. И Клямина.
Она испуганно обернулась.
Глаза Клямина, неестественно огромные, словно стекали с его белого, напряженного лица. В растерянности Наталья пыталась прикрыть себя ладонями.
– Антон Григорьевич… – прошептала она вялыми от испуга губами.
– Чистое полотенце. – Клямин швырнул ей полотенце и с силой захлопнул дверь.
Наталья стянула с лица душную ткань. Присела на край ванны…
В глубине квартиры раздавались шаги Клямина, стуки, звяканье, скрипы…
Когда она покинула ванную комнату, Клямин сидел за столом.
– Ну и копуха! – воскликнул он весело. – Сколько можно?
Наталья улыбнулась. Тревога рассеялась. Нет-нет, ничего и не было.
А что, собственно, могло быть? Показалось, показалось. Стол выглядел аппетитно. Сервелат, буженина, сыр. Что-то еще в красивых банках.
– С чего начнем? – Клямин потянулся к тарелке Натальи и оглядел стол.
– Я сама. – Наталья удержала тарелку.
– Выпьешь немного?
– Только немного, – согласилась Наталья.
Клямин разлил по рюмкам коньяк, положил себе ветчины и редиски.
– В Мексике, например, есть пальма, сок которой пьют вместо вина. Сам видел. Сунут кружку в дупло, черпанут и пьют… Опять забыл, как называется. Забыл, забыл… Ну и память, – искренне огорчился Клямин.
– Вы были в Мексике?
– Бывал. И не только… В Японии, например.
– А там что пьют?
– Японцы? Водку рисовую… И самое странное, что фасуют ее в огромные трехлитровые бутыли.
– Действительно странно, – согласилась Наталья. – Где вы еще были? Что там пьют? Во что фасуют?
Клямин усмехнулся. «Болван, – сказал он себе. – Привык со своим бабьем, болван». Наталья откинула со лба волосы.
– Интересно с вами. Столько повидали! – И, не удержавшись, она засмеялась.
– В торговом флоте служил. Пришлось побывать. – Клямин продолжал улыбаться, скрывая раздражение. Он не помнил, чтобы над ним потешались.
Наталья, казалось, не замечала смущения Клямина.
– Такая интересная жизнь, а вы ушли. Почему?
– По состоянию здоровья. – Клямин приподнял рюмку.
Не станет же он рассказывать, что списали его за неоднократное нарушение режима. Точнее – за нелегальный провоз всякого зарубежного барахла в количестве, значительно превышающем установленные нормы. Чуть под суд не попал, выкрутился…
– Моя бабушка как-то купила японский браслет от гипертонии. В Мурманске, у моряков. – Наталья поддела вилкой ломтик сыра и положила в свою тарелку. – Не помог ей браслет… А вы помните мою бабушку?
Клямин не помнил мать Натальи, а бабку тем более.
Японские браслеты он и сам привозил в Мурманск – загонял по полтине за штуку. Это он помнил, хотя с тех пор и минуло без малого лет двадцать.
– Кое-кому браслет помогал, – уклончиво процедил Клямин. – Ну, выпьем? За что?
Наталья тоже приподняла рюмку и посмотрела на Клямина.
– За что? – переспросила она. – Вот вы и скажите за что. – Она не сводила с Клямина глаз. Дыхание ее стало неровным. Она не убирала сбившиеся на лоб волосы, словно боясь неосторожным движением спугнуть Клямина…
За свою почти сорокалетнюю жизнь Антон Клямин привык к легким застольным словам. Что сказать теперь? Произнести слова, которых ждет от него эта девочка? Выдать себя за того, кем она хочет его видеть? Навсегда занять особое место в ее жизни?.. Нет, он не сильный, он слабый человек. Он только тешил себя мыслью, что он сильный. На самом же деле он подобен щепке на воде.
– За что? – Зубы спрятались в его губах, будто рачки в морском песке. – За здоровье, да? – Он как-то испуганно взглянул на Наталью, поднес ко рту рюмку, но неожиданно вернул ее на стол, так и не сделав глотка.
Глаза Натальи подернул туман. Она вертела в пальцах рюмку. Потом отвернулась, скрывая слезы, делая вид, что окидывает взглядом стены кухни, увешанные безделушками.
– Чисто у вас в квартире. Не скажешь, что живет одинокий мужчина.
– Привычка, – буркнул Клямин. – Флотская. Два раза в месяц аврал. Да и пачкать-то некому.
– Чи-и-исто, – протянула в сторону Наталья, сдерживаясь из последних сил, чтобы не расплакаться.
Рюмка дробно постукивала о поверхность стола. Наталья поставила ее, отвела руку в сторону. Клямин накрыл ладонью ее холодные пальцы. Казалось, им двигал посторонний непокорный механизм, которым распоряжался не он, Клямин, а кто-то другой, жестокий и грубый, раб своих желаний…
Наталья подняла глаза. Она видела серебристую цепочку, которая сползала с его шеи и пряталась в глубоком вырезе спортивной рубашки. Она видела его лицо – помертвевшее, с уплывающим взором, словно Клямин все еще стоял в дверном проеме ванной комнаты…
Она молчала. Ждала, когда Клямин отпустит ее.
Ладонь Клямина наливалась тяжестью и жаром.
Наталья выдернула руку. Встала. Вышла в коридор. Клямин услышал сдержанный шорох у вешалки. Короткая тишина. Шорох возобновился, на этот раз сухой, металлический. Вскоре донесся короткий щелчок замка. И вновь тишина.
Предвечерний свет падал в овальные окна бара. Прозрачной кисеей укутывал он стойку, столы, бутылки с коньяком, ликерами, восковые декоративные фрукты, глянцевые коробки с конфетами, стены жженого дерева, медные пластины чеканки…
Эти часы перед вечерним наплывом посетителей Лера обычно использовала для черновой работы: сверяла счета, накладные, наличие дефицитных товаров. Надо было сделать дополнительную заявку на кофе (кладовщик мог уйти), выписать баллонов пять томатного сока. В течение рабочего дня Лера несколько раз проводила саморевизию. Кассовый ключ хранился у старшего кассира. Но чтобы не попасть впросак, Лера заказала второй ключ – для себя. Теперь она собиралась сопоставить наличные деньги в кассе с показанием счетчика, выбрать излишки. Давно бы надо сменить ленту: цифры пробивались тусклые, неразборчивые. К тому же под стеклом они еле видны – шестерку от восьмерки не отличишь.
Лера зажгла спичку, поднесла к окошку кассы. Стало еще хуже – огонек колебался, и цифры дрожали. Надо включить освещение зала, пора.
Лера отодвинулась от кассы и увидела Наталью.
– Ты ли?! – обрадовалась Лера. – И не разглядишь впотьмах.
– Я. – Наталья взобралась на высокий стул.
– Откуда, дитя прекрасное?
– Есть хочу.
– Зайди в подсобку. Что ты, действительно, как чужая?
Лера достала картонный трафарет с надписью «Перерыв». Наталья сползла с сиденья и, перекинув через плечо свою сумку, направилась в подсобное помещение.
Все ей тут было знакомо. И деревянный щербатый стол. И железные табуреты. И одностворчатый больничный шкафчик. И чан, поделенный на секции для мытья посуды. И пол, покрытый линолеумом, с решеткой подле чана.
– Я тоже хочу есть. Все собиралась, хорошо – ты подошла… Дай хоть поглядеть на тебя. Дезертирка. Возвращаюсь домой – ее и след простыл. Всю ночь проплакала… Уж и забывать стала, на тебе – явилась! – с удовольствием проговорила Лера, вынимая из шкафчика походную снедь: котлеты, отварные яйца, соленые огурчики. Она терпеть не могла изделия местной кухни…
– Где ты живешь?
– Комнату сняла.
– Ну-ну… И чего тебе не хватало?
Наталья безучастно следила за движениями Леры, отмечая про себя, что Лера за эти дни осунулась, похудела. Щеки запали, скулы заострились. Но все равно она оставалась красивой…
– Ты особенно не рассиживайся – перерыв пятнадцать минут. Начнут стучать кулаком по стойке – стены обвалятся. – Лера протерла чашки полотенцем. – Как дела?
– Так себе, – ответила Наталья лениво. – Билеты взяла. Улетаю.
– Вот как. Ну… А твоя миссия по воссоединению семьи?
Лера соорудила бутерброд и протянула Наталье.
– Спасибо… Миссия закончилась. Все встало на место.
– Ты встретилась с ним?
– Да.
– И что?
– Ничего. Улетаю.
С грохотом распахнулась дверь в сторону рабочего двора, и на пороге показался край черной пивной бочки. Грузчикам было удобно перекатывать бочку в пивной зал через подсобку.
– Девочкам привет! – воскликнул парень в переднике и засаленном берете. – Свежее пиво говорит вам: «Здрасьте!»
Ловко перебирая по верхнему ободу красными ручищами, он погнал бочку к противоположной двери. Лера наполнила чашки кипятком и опустила в них пакетики с чаем. Вода на глазах как бы густела, насыщаясь коричневым цветом.
– Мне платье принесли. Английское. Глянешь? – предложила Лера. – Сто рублей просят, но, думаю, можно поговорить.
Наталья безучастно продолжала жевать бутерброд.
– Понравится платье – возьми. Недорого просят. Одолжу тебе денег, потом пришлешь. По частям, – не отступала Лера. – Нельзя платье упускать, жалеть будешь.
– Чеснока много в котлетах, – промолвила Наталья.
– Целоваться не с кем, – отозвалась Лера.
– Между прочим, он тоже, оказывается, таксист. Везет нам с вами на таксистов. А в первый раз почему-то встречал меня на другой машине.
– Многостаночник, – кивнула Лера. – Так что с платьем решила? Загляни ко мне домой, примерь. Вдруг понравится. Хорошо?
Наталья так же безучастно кивнула…
В дверях пивного бара возник грузчик в берете:
– Тысяча извинений, девочки! Еще три бочки – и конец сквознякам. – Его курносое лицо расплылось в улыбке.
– Давай, давай! – отмахнулась Лера. – Работай! – Она сложила руки на груди, рассматривая Наталью c подчеркнутым участием. Та словно и не замечала ее взгляда.
Грузчики скрылись за дверью рабочего двора. Раздались голоса и глухие удары по прилавку стойки. Это посетители выражали недовольство затянувшимся перерывом. Лера поднялась, вышла из подсобки. Тут же из-за стены послышался ее веселый и нахальный голос…
«Может, и вправду платье хорошее, – вяло размышляла Наталья. – Плохое ей не принесут. Расплачусь понемногу. Рублей двадцать сразу отдам, остальное вышлю. Устроюсь куда-нибудь, подработаю и вышлю».
Наталья придвинула к себе горячую чашку. Она перелила чай в блюдце и, наклонясь, принялась на него дуть, гоняя по кругу послушную лунку. Вскоре за чем-то вернулась Лера:
– Народу подвалило. Всегда так, по закону свинства.
– Я загляну к вам платье примерить, – не разгибаясь проговорила Наталья. – Завтра… Или позвоню.
– Заходи, заходи, – обрадовалась Лера. – Хочешь, я тебе дам ключ? Сходи сегодня.
– Сегодня не хочется. Нет настроения.
– Брось ты, Наталья, выкинь из головы. Двадцать лет прожила без него… Как зовут-то его? Может, я знаю твоего таксиста?
– Антон… Антон Григорьевич Клямин.
Наталья продолжала гонять в блюдце лунку. Между тем под мощным напором бочки с пивом, над которой свисала хмельная физиономия грузчика, снова распахнулась дверь, ведущая на служебный двор.
Тихую подсобку расколол Лерин крик. Лера неуклюже подбежала к бочке и принялась дубасить ладонями по крышке:
– Куда?! Назад! А-а-а-а!.. Обратно! Назад, негодяй…
Грузчик даже отрезвел. Он оставил бочку и хлопнул по переднику своими красными ручищами:
– Ты что? Спятила? Ты что?!
Лера била ногой по тяжелым черным доскам:
– Назад! Не хочу, не позволю…
Грузчиками все сильнее овладевало изумление.
– На тебе! Выдает истерику. Кино для глухонемых… Лерочка, у тебя же пупок развяжется с такого крика, пожалей маму.
Грузчик железными руками стиснул ее локти. Он что-то шептал, приблизив небритую физиономию к ее бледной щеке… Лера успокаивалась.
– Ну вот, ну вот, – ласково выговаривал грузчик. – Конечно, такая сумасшедшая работа…
– Отпусти, – глухо проговорила Лера.
Плутовато улыбаясь, грузчик отнял руки и занялся своей бочкой.
Лера одернула халат, поправила волосы. Взглянула на Наталью печальными глазами:
– Так я жду тебя… Извини…
Наталья продолжала гонять лунку по поверхности давно остывшего чая.
4
Скамья, которую обычно в это время занимал сосед Николаев, была пуста. «Что это старика-то нет? – думал Клямин, отворяя дверь таксомотора. – Не дождался своей жены? Видение ему было, ах ты черт!.. Вместо жены эта гнида Макеев к нему заявился». Клямин снял колпачок с фонарика, в углу лобового стекла заструился зеленый огонек… Все, можно продолжать работу. Вообще сегодня он работал на линии часа два, на больше. Так что о плане и речи быть не могло. Кстати, надо подъехать к парку, сдать бюллетень.
Едва он собрался включить двигатель, как заметил Борисовского-старшего. Сосед шел с портфелем. Вероятно, возвращался с работы. Клямин опустил стекло и приветственно помахал рукой. Борисовский кивнул.
– Послушайте, – произнес он, – где вы пропадали? Я поднимался к вам.
– В командировку погнали, – ответил Клямин. – У вас до меня дело?
– У меня до вас дело? Ха! Это у вас до меня дело.
– Что такое, Семен? Насколько я помню, наши пути пересеклись только раз.
Борисовский покачал головой и обиженно распустил губы:
– Вполне достаточно. Вы мне подложили хорошую свинью.
– Я?! – искренне удивился Клямин. – Или ваш Додик бросил скрипку? Мальчик пошел по плохому пути?
– Слушайте… Как вас зовут? Кажется, Антон Григорьевич? Так вот, Антон Григорьевич, вы забыли, что просили меня об одном одолжении? Правда, вы были тогда немного в подпитии. Словом, я выполнил вашу просьбу и попросил одного толкового лаборанта…
Клямин все вспомнил.
– Извините, Семен. Я действительно был тогда чертовски пьян. Я все вспомнил, извините.
– Что было, прошло. Но свинью вы мне подложили…
Таксист выжидательно смотрел на соседа.
– Тот порошок – очень ценный материал, – продолжал Борисовский. – Присадка к органическим соединениям. Он придает особый блеск, элегантность. Ткань после обработки этим порошком, как говорится, становится вечной. Не мнется, не рвется. У нас этот порошок пока не выпускают. Очень дорогое, сложное производство. Пока что им заниматься невыгодно – закупаем небольшими партиями за рубежом.
– Ну?
– Вот и «ну»! Человек, который держит это у себя в квартире, представляет интерес для милиции. Вы меня понимаете?.. Словом, когда тот лаборант прибежал ко мне, на нем лица не было. Он сказал: «Сема! Я вас не видел, вы меня не видели!..» А вы что, действительно не имели понятия об этом порошке?
Антон кивнул. Он ждал, что еще скажет Борисовский.
– Когда-то южноморские подпольные цеховики могли маму родную продать за килограмм этого импрегнатора. Они изготавливали всякие там кофточки и джинсы из левого товара. И вещь выглядела как заграничная. Даже фирменные бирки печатали и пришивали. Штаны продавались за двести рублей. Потом цеховиков пересажали. Дело заглохло. По крайней мере, в Южноморске… Что вы строите такие глаза, Антон? Или вы не читаете газет?
Клямин газеты почитывал от случая к случаю. Однако о нашумевшем деле, связанном с подпольным трикотажным комбинатом, он знал.
Борисовский-старший пожевал губами.
– Простите, Семен. – Клямин не мог справиться с собой. – Вы так напоминаете мне лошадь, простите бога ради. Но мне смешно.
Семен смотрел на Клямина крупными печальными глазами.
– Человек, который столько лет тащит на себе лабораторию… Вы представляете, Антон, что значит раздобыть, скажем, спектрометр? Когда нет сметы, а спектрометр нужен…
Клямин в достаточной степени оценил деликатность соседа и в полной мере прочувствовал свое дремучее невежество.
– Вы интеллигентный человек, – посрамленно вздохнул он. – Извините. Просто я нахал.
– А если по секрету? – прошептал Борисовский и наклонился к самому окну таксомотора. – Вы не пили сегодня? У вас так блестят глаза. – Борисовский со значением похлопал по холодной крыше автомобиля.
– Я думал напиться, Семен, и, поверьте, для порядочного человека это был бы повод. И еще какой! Но я, Семен, вероятно, большой подлец. Поэтому я – трезв. Но, клянусь вам, лучше бы я был пьян. И оставался дома…
Борисовский развел руками. Он был тактичный человек и уловил, что Клямин в каком-то смятении. А может быть, он расстроился из-за этого импрегнатора?
Очередную фразу, которую уже начали разжевывать толстые губы соседа, Клямин так и не услышал – он поднял стекла и включил зажигание.
Он ехал по городу. Сквозь поредевшие кроны просматривались могучие стволы платанов. Старая брусчатка мостовой билась под колесами, точно живая, и таксомотор недовольно кряхтел, громыхая всеми своими частями. И угораздило же Клямина продать отцу Андрею кое-какие детали машины – катается батюшка по своему приходу, службу несет. А новым таксомотором что-то пока не пахнет. Поторопился Клямин, ясное дело.