Тощий нос Клямина вытянулся еще больше, подбородок провисал как бы от собственной тяжести. Весь облик его сейчас выражал отчаяние и покорность. Лишь серебряная цепочка, выпавшая из ворота рубашки, словно бы сковывала этого растерянного человека с тем Антоном Кляминым, который знал себе цену и всю жизнь стремился не продешевить.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
На поверхность воды, щеря белые зубы, выплывали морские чудища, чтобы вскоре вновь пропасть в глубине, уступить место своим хищным и озорным младшим братьям. И те, взрослея на глазах, проживали короткую белозубую жизнь, чтобы без сожаления поделиться необузданной радостью бытия с нетерпеливыми потомками, которые уже обозначили свое появление на свет едва приметной далекой чертой неокрепших зубов, обещающих быть такими же сильными и белыми, как у старших братьев.
В штормовые дни небо темнело настолько, что портовые сооружения теряли конкретность. Проявляясь нестойкими силуэтами, они напоминали останки полузатопленных кораблей. Море, казалось, подступало к стенам здания, и широченное окно в кабинете Серафима Куприяновича Одинцова представлялось не чем иным, как экраном перископа.
Добрых сорок лет минуло с того черного дня, когда погиб отец Серафима Куприяновича, подводник. Память сохранила лишь его высокую фигуру и сырой запах тужурки. К сожалению, Серафим Куприянович пошел не в отца, он скорее походил на деда по материнской линии А вот любовь к морю он, пожалуй, перенял от отца. И если ему суждено нести наказание за свои прегрешения в одиночной камере, из которой виден хоть кусочек моря, Серафим Куприянович благодарил бы судьбу.
Был он человеком, который когда-то потерял власть над собой… Иные в таких случаях казнят себя за слабость. Одинцов же никогда не казнил, и это стало сущностью натуры Серафима Куприяновича. Больше того, теперь ему казалось, что он вновь обрел власть над собой.
С того момента, как Одинцов ощутил себя поистине богатым человеком, он перестал интересоваться деньгами. Он их не замечал, как не замечают биение здорового сердца. Его захватывал азарт, предвосхищавший какую-либо деловую операцию. Азарт занимал его целиком, составлял суть каждого прожитого дня. Серафим Куприянович искал в своих делах все новые игровые ситуации, сознавая, впрочем, что это вовсе не игра.
А ведь было время, когда молодой человек по имени Серафимушка Одинцов пробовал себя на общественно полезной стезе с дипломом техника-лесоустроителя. Годы, которые он потратил на диплом, сформировали мировоззрение. Став в конце концов моряком дальнего плавания, он не только не поколебал это мировоззрение, а, наоборот, укрепил его, придав неустойчивой юношеской натуре мужскую закалку и суровость.
Карьера Серафимушки началась с трудов праведных. Но множество всяких устаревших инструкций и положений как-то усмиряло рвение молодого специалиста, сбивало пыл, заставляло проявлять изворотливость. Это само по себе любопытно: чтобы вершить нужное дело, нередко надо искать лазейки, нарушать закон – вот парадокс, к которому пришел Серафимушка. Да, он был прилежный ученик. Извлекая все новые полезные для себя уроки, не забывал старых. Он старательно их повторял, зная, что придет момент, когда они пригодятся.
Одним из самых важных уроков, которые извлек Серафим Одинцов, было презрение к жадности. Иногда человеку кажется, что он достиг всего и может позволить себе быть жадным, не пряча особенно это качество от окружающих – плевать ему на общественное мнение. Но именно тут-то он и пробивает брешь в корабле, строительству которого посвятил всю жизнь. Конечно, Серафим Одинцов не был тем бесшабашным добряком, который зачастую вызывает у окружающих подозрение и даже испуг. Он знал границу, за которой кончается добродетель и начинается деловой расчет. Но это не отпугнуло тех, кто был ему полезен, а лишь упрочило положение Серафима Куприяновича, втягивая в орбиту его влияния людей, нужных ему и занимающих весьма высокое общественное положение в городе.
Взять одну из самых доходных операций Одинцова, связанных с изделием, которое выпускала крупная зарубежная текстильная корпорация. Надо было не только наладить закупку партии дорогостоящего импрегнатора, но и надежно организовать доставку этого материала в страну. Не каждый капитан захочет рисковать: контрабанда сурово карается во всех странах. Но Одинцов решил эту задачу, повязав преступной цепью десятки людей. Зачем ему нужно было лезть в авантюру? Разве мало других испытанных способов получить огромные дивиденды? Просто Одинцов стал случайным участником беседы заинтересованных лиц, и азарт не мог оставить его в стороне от столь заманчивой и столь острой ситуации. Человек честолюбивый, он возглавил дело. Не легкомыслие толкнуло его на эту авантюру, а испытанная годами удачливость. Преступников уровня Серафима Одинцова нелегко посадить на скамью подсудимых. Слишком уж они гладкие – не ухватить. Связи, взаимовыручка – это еще полдела. Главное – внешнее законопослушание. К тому же их прикрывают такие мудрецы, как Виталий Евгеньевич Гусаров, неспроста прозванный Параграфом, что в переводе с греческого означает: «часть текста, имеющая самостоятельное значение». Именно Серафим Куприянович увидел в белобрысом флегматичном адвокате фигуру, способную самостоятельно мыслить и принимать решения. А такой человек нужен был Серафиму Куприяновичу…
До конца рабочего дня оставалось полчаса.
В глубине просторного здания службы материально-технического снабжения пароходства тяжело ухали двери.
Обычно к вечеру накапливались нерешенные вопросы, подваливали экспедиторы с железной дороги, из авиапорта, с автогрузовых баз. Но Одинцов так организовал работу, что весь поток срочных вопросов замыкался на трех его заместителях. И лишь наиболее запутанные дела могли проникнуть сквозь обитую звуконепроницаемым материалом двойную дверь кабинета Серафима Куприяновича.
В папке, которую держал на коленях Гусаров, лежали бумаги, относящиеся именно к таким делам. Это была переписка о докомплектовании мебели для кают-компаний судов. Изготовленный за рубежом из специальных сортов дерева, с применением украшений и хрустального стекла, подобный набор мог облагородить самую изысканную гостиную. И стоил он не дешевле последней модели легкового автомобиля…
До полного комплекта почти в каждом из тридцати наборов не хватало каких-то пустяков. Однако именно это вносило путаницу в отношения с заказчиками и открывало возможность злоупотреблений. Надо было только решить, какое количество заказанной мебели есть смысл переправить с территории порта, чтобы впоследствии распорядиться ею по своему усмотрению. Если передать кораблям часть предметов из каждого набора, то из оставшихся можно свободно составить десять полных гарнитуров для своих нужд.
Верный своим принципам, Серафим Куприянович Одинцов обсуждал в стенах кабинета вопросы, касающиеся интересов дела. Это потом, после работы, по дороге домой, он вскользь даст понять своему помощнику, как распорядиться судьбой десяти хрустально-латунных гарнитуров. Остальное, как говорится, дело техники.
– Ну и что пишут наши друзья-демократы? – спросил Одинцов у Гусарова.
– Предлагают раскомплектовать наборы и дослать им дефектную ведомость для учета неустойки. Представителя командировать отказываются.
– Деловые люди, – ухмыльнулся Одинцов. – Все на доверии.
– Видимо, не первый случай, – сказал Гусаров.
Он бросил быстрый взгляд на утлую фигуру всемогущего Серафима. Элегантный темно-серый костюм делал хозяина несколько стройнее. Белый крахмальный воротничок оттенял смуглую шею, распаханную морщинами.
– Вы верите в сны, Виталий Евгеньевич? – спросил Одинцов.
– Очень, – оживился Гусаров. – А что вам снилось?
И оживление это не прошло незамеченным. Одинцов усмехнулся и хрустнул костяшками тесно переплетенных пальцев.
– Хотите знать, что ждет меня в будущем? Ха-ха… Тогда внимательнее следите за своими снами, Виталий. Мы ведь связаны одной веревкой. Правда, в отличие от вас у меня застарелая язва и куча других хвороб – наследство бурной молодости… Мне снился капитан Рой с чумной посудины «Двадцатый век».
Гусаров вяло кивнул белобрысой головой.
Капитан Рой был тем самым авантюристом, который доставил из Роттердама последнюю партию импрегнато-ра. Гусаров встретился с ним за коктейлем в Морском клубе, оговорил юридическую сторону косметического ремонта некоторых помещений корабля, изрядно потрепанных во время шторма. Кстати, прикрываясь ремонтом, и удалось заполучить импрегнатор минуя дотошных таможенников…
– Не падайте духом, Виталий Евгеньевич… Во сне капитан явился мне в обличье рыбы.
– Рыба – это к болезни, – промямлил Гусаров. – А рыба в образе бравого капитана Роя явно к трипперу.
– Ну, это уже не по моей части, – улыбнулся Одинцов. – Говорят, рыба к неприятностям.
– Неприятности вам не грозят. – В тоне Гусарова появилась грубая, несдержанная нота. В подтексте его реплики отчетливо звучала мысль о том, что благодаря ловкости хозяина ответственность за многие дела ляжет на плечи его, Гусарова Виталия Евгеньевича. И не надо строить из себя мученика: он, Гусаров, все отлично понимает, но ничего не может поделать – повязан…
– У вас плохое настроение, Виталий? – жестко проговорил Одинцов. – Не взять ли вам отпуск на недельку-другую? Укатить куда-нибудь, забыться.
Пересилив себя, Одинцов отошел от окна-перископа к шкафам, на полках которых теснились всевозможные сувениры, подарки клиентов. Золотистая гондола, чучела диковинных рыб, якоря. Причудливые кораллы тянули ажурные лапки, зеленый краб таращил жемчужный глаз…
Одинцов любил свою коллекцию и пользовался каждой возможностью, чтобы пополнить ее. Когда он перебирал сувениры, у него улучшалось настроение и мысли становились яснее. Особенно дорожил он эбонитовой фигуркой адмирала Нельсона – в треуголке и с подзорной трубой. Косица адмирала была сплетена из настоящего волоса. На конце ее красовался тряпичный бант.
– В плавании я от безделья научился вязать, – сказал Одинцов. – Тогда это было какое-то поветрие – все вязали. Должен заметить – очень увлекательное занятие. За один рейс я связал шарф и носки. Шарф подарил капитану, а носки – тестю. Внесите в мое досье, Виталий. Это единственное, что вам еще не известно из моей биографии…
– И что же во сне сказал вам капитан Рой? – прервал Серафима Гусаров. – Или он молчал?
– Нет. – Черты лица Одинцова заострились. – Он мне сказал: «Серафим, не пора ли тебе завязывать? Ты живешь в стране, где существует законопорядок. И этот законопорядок направлен против тебя, хоть ты и не скупишься. Но у веревки есть конец, Серафим».
Гусаров передернул плечами. Кажется, впервые они заговорили в стенах кабинета о том, что нависло над ними с неотвратимостью дамоклова меча сразу же после первого их дела. Это была переадресовка крупной партии простыней, предназначенных китобойной флотилии, перекупщикам-оптовикам в Среднюю Азию. Безнаказанность операции и положила начало деятельности Серафима и компании.
– Вы помните Вагалюка? – проговорил Одинцов. – Он и его люди заправляли аттракционами курортного побережья…
– Двоих приговорили к высшей мере, – отозвался Гусаров.
– Не повезло ребятам, – усмехнулся Одинцов.
Круглое лицо Гусарова одеревенело. В голосе Серафима он уловил тоску. Одинцов был игрок по натуре. И, как всякий игрок, он нередко рассчитывал на везение. Так обычно уверенный в своем здоровье человек однажды с удивлением узнает, что он неизлечимо болен, и отказывается это понимать… Если бы не Гусаров! В последнее время Одинцову внушал беспокойство и его помощник. Нутром, животом, селезенкой чувствовал Серафим Одинцов – Параграф боялся. Вот и сейчас. Сидит он в глубине кресла, просматривает бумаги, а розовая проплешь в белесых волосах выражает какой-то детский испуг.
– Ты, Виталий, в последнее время напоминаешь мне белую мышь, – проговорил Одинцов.
– Есть немного, – неожиданно согласился Гусаров. – Сам чувствую.
Одинцов хмыкнул. Готовность, с какой откликнулся Гусаров на нелестное замечание хозяина, говорила о том, что юрисконсульт управления ждал случая, чтобы обсудить вопросы, которые его тяготили. Одинцов не очень охотно шел на откровенность. Старая тактика. Он перекладывал на Гусарова ответственность за многие решения из двух соображений. Во-первых, Гусаров и один способен был разобраться во всем. Во-вторых, он, Одинцов, в острой ситуации мог сказать, что был не в курсе дел, и уйти от ответственности. Доверие Серафима поначалу льстило Виталию Гусарову, но впоследствии он разобрался в тактике хозяина…
Как бы там ни было, сегодня Одинцов от него не увильнет – Гусаров был в этом уверен.
Ветер прижал Наталью к стене дома, парусил куртку, трепал волосы, выжимал слезы из глаз. Хорошо, что она надела брюки, а не то совсем бы замучилась. И откуда что взялось: с утра была хорошая погода – и вдруг такая перемена.
В прострелах между складскими ангарами темнело море. Ветер гнал по нему белые морщины.
Наталья прождала уже полчаса и совсем закоченела. Иногда, когда становилось невтерпеж, она заходила погреться в узкий коридор проходной. Злой и шумливый вахтер в старой флотской фуражке и пожарной брезентовой робе, из-под которой виднелся линялый матросский тельник, тотчас заприметил Наталью.
– Велено не пропускать посторонних! – кричал он, узнав, что у Натальи нет пропуска. – Так каждый будет ходить, а ценностей на мильён.
– Да ладно тебе, дед. – Наталья озорно стрельнула глазами. – Какие у вас там ценности – не склад ведь!
Вахтер встрепенулся. Как он мог вытерпеть подобную несправедливость! Жилистая его шея вытянулась и покрылась пупырышками, как у старого индюка.
– Выдь-ка из дверей! – приказал он. – А то вызову дежурного, он тебе покажет. Ишь какая краля! Разрисовалась, точно кукла, и думает – я ей все ворота отопру. Выдь-ка!
Наталья не стала спорить…
Проходивший мимо молодой человек, узнав, что Наталье надо попасть к управляющему, предложил выписать пропуск на свой отдел. Наталья отказалась: вахтер сразу заподозрит липу и поднимет шум – вон как зыркает «боцман». Молодой человек появлялся несколько раз с деловым и озабоченным видом, потом привел приятеля, и тот сказал, что управляющий почти никогда не задерживается после окончания рабочего дня. Аккуратен – хоть часы по нему проверяй. Наталье показали автомобиль управляющего. Черный, широколобый, с дымчатыми стеклами. Машина иностранной марки.
Если бы не ветер, все было бы в порядке. Когда вахтер чересчур расшумелся, Наталья решила позвонить секретарю управляющего, чтобы ей спустили пропуск, но передумала.
Так она и стояла, держа под прицелом черный лимузин. И мысли ее были сумбурными, неточными.
С тех пор как Лера рассказала ей историю Клямина, Наталья жила в оцепенении. Сам факт недавней близости Леры и Клямина чем-то огорчал ее. В первые минуты она казалась себе обманутой. Ее воображение вылепило Клямина как человека, словно бы отсеченного от прошлого и будущего. Он мог принадлежать только ей. И если этого не произошло, если он отверг ее дочерние права, то как же он может отдавать кому-то тепло своих чувств! Пусть иное, чем требовала она, но все-таки тепло. Она держала в памяти Клямина только как свою собственность…
А Лера в тот раз проговорила с ней все утро.
Чем можно объяснить такую бурную откровенность? Вся жизнь Клямина разворачивалась перед Натальей. Его одиночество, тоска, стремление иметь близких людей. И в то же время он виделся ей как человек, раздираемый противоречиями, несчастный, гордый и легкомысленный. Перед глазами Натальи вставали образы его друзей, собутыльников и женщин. «Ты должна узнать о нем все, Наташа, – говорила Лера. – И лишь потом решить для себя, принять ли его или забыть. Он всегда казался мне человеком, по которому скучает тюрьма. И в то же время нередко я видела в нем благородство, и сердце мое разрывалось…»
В разговоре они то испытывали взаимное духовное притяжение, то разочаровывались друг в друге. Лера волновалась. Она не была уверена в том, что поступает правильно, открывая Наталье все, что знала о Клямине. Приближаясь к главному, она все больше тревожилась. Наталья чувствовала, что Лера еще не все открыла ей, и тоже нервничала.
В конце концов Лера рассказала все, что ей стало известно прошлой ночью. Рассказала робко и торопливо, словно это был ничего не значащий эпизод в бурной жизни Клямина. «Как? Должны арестовать? – немея, переспрашивала Наталья. – За чужие дела? Но это же подло, гадко…»
И теперь, когда основное было сказано, Лера легко и подробно рассказала о Серафиме Куприяновиче Одинцове, о его неблаговидных делах, упомянула о горбоносом Михаиле. Взволнованная, разгоряченная, она обрисовывала мельчайшие эпизоды и ситуации, о которых Клямин ей когда-то рассказывал, не придавая им значения. Для него это были всего лишь занимательные случаи. Сам он о них вскоре начисто забывал. Все это всплывало в воспаленной памяти Леры и жадно впитывалось в память Натальи. Им казалось в ту минуту, что обладание тайнами Серафима и его людей дает возможность повлиять на ход событий. Вдвоем они как бы готовились взять на себя право судить. И даже много повидавшая на своем веку Лера в слепой жажде мести за близкого человека теряла чувство реальности. Она роняла в неопытную душу Натальи зерна уверенности в том, что можно добиться справедливости открытым и смелым разговором. Однако спустя какое-то время, вдоволь насладившись своим воображаемым могуществом, Лера сникла. Как-никак она тоже была частицей мира, к которому принадлежал Серафим Одинцов, и оторваться от этого мира ей было не под силу.
«Что же делать?» – спрашивала Наталья. «Ничего, – потухшим голосом отвечала Лера. – Тебе надо бы взять его вещи». – «То есть как?» – «А так. Опишут. Все пропадет». – «Вы все рассказали мне из-за этих шмоток?» – «А ты думала… У Антона Клямина своя судьба. И не нам ее испытывать…»
Расставшись с Лерой, Наталья позвонила Клямину из ближайшей телефонной будки. Ей не ответили. Она звонила весь день, бегала от автомата к автомату. Но безрезультатно. Не выдержав, Наталья поехала к Клямину домой. До боли в пальцах терзала она кнопку звонка, стучала в дверь. На площадку вышел какой-то старик в заношенном цигейковом жилете. «Что шумишь-то?» – спросил он угрюмым голосом. «Мне Антона Григорьевича», – проговорила Наталья, с надеждой вглядываясь в пепельное лицо старика. «Раз не отвечает, значит, нет дома. На работу, наверное, отбыл. Чего дверь ломать?» Старик подождал, пока Наталья спустится с лестницы.
Она поехала в таксопарк. После канительных расспросов и уточнений выяснила, что таксомотор Клямина стоит в гараже.
Наталья вышла из таксопарка, села на щербатую уличную скамью. «Арестовали», – подумала она и заплакала.
Посидела немного, привела в порядок лицо и поехала в порт…
Узкие двери фанерным стуком сопровождали появление очередного сотрудника, спешащего покинуть учреждение. На каждом мужчине Наталья останавливала испытующий взгляд, прикидывая, не он ли управляющий. Например, вот этот дядька в дымчатых прямоугольных очках «сенатор» – чем не управляющий! Но дядька прошел мимо черного автомобиля. Наталье все казалось, что толстяк спохватится и вернется к машине. Но тот скрылся в переулке, не подозревая о должности, которой его удостоила Наталья. Потом пост управляющего она примерила к другому, сухопарому, в новой серой шляпе и с тростью. Вылитый управляющий! Но тут же она подумала, что вряд ли образ упыря Одинцова вяжется с интеллигентной внешностью долговязого. Хотя, собственно, чего она ждет? Чтобы Одинцов был похож на пирата, с темной повязкой на глазу и серьгой в ухе?..
И тут она увидела тех двоих молодых людей, которые набивались на знакомство с ней в проходной учреждения. Наталья резко отвернулась и привалилась плечом к стене. Так она и стояла, боясь упустить Одинцова. Очередной резкий стук двери поверг ее в смятение. И все же Наталья обернулась и увидела улыбающиеся рожи тех двоих, а между ними, в перспективе, какого-то невзрачного мужчину, склонившегося к двери черного лимузина. По другую сторону от машины томился в ожидании еще один, полный, в клетчатой клоунской кепке.
– Управляющий? – торопливо спросила Наталья у молодых людей.
– Ага! – кивнули оба, неловко переминаясь перед ней с ноги на ногу.
Она оставила этих увальней и побежала к автомобилю, который уже мигал поворотным сигналом, словно раздувал щеку. Увальни сбили настрой Натальи. Черт бы их побрал, этих идиотов!
Автомобиль уже напрягся вороньим корпусом, чтобы в следующее мгновение взять с места и исчезнуть в мешке между двумя громадными складами, где особенно бесновался ветер.
– Стойте! – крикнула Наталья и ударила ладонью по холодному стеклу со стороны водителя.
Машина притормозила. Дверь приоткрылась, и в проеме ее появилось лицо пожилого мужчины. Тонкие губы, умные глаза под смешливыми бровями.
– Вы ко мне?
Наталья смутилась. В воображении личность Серафима Одинцова рисовалась ей иначе. Она молчала, не в силах справиться с дыханием.
– Ваша знакомая? – Пожилой толкнул локтем своего соседа в клоунской кепке.
Тот пожал плечами.
– Меня зовут Серафим Куприянович Одинцов. Возможно, вас интересует кто-то другой? – мягко проговорил управляющий, намереваясь захлопнуть дверь.
– Нет-нет… Мне нужны именно вы.
Одинцов ответил улыбкой. Он бросил взгляд на своих стоявших поодаль сотрудников. Те таращились в сторону лимузина.
– Ну, коль так, прошу вас. – Одинцов отвел руку за спину и распахнул заднюю дверь.
Наталья склонилась, вошла в салон и плюхнулась в мягкое кресло. Дверь захлопнулась, и машина взяла с места. Одинцов сдвинул зеркало. Теперь в его прямоугольнике он мог наблюдать за своей неожиданной пассажиркой. Голубые глаза, короткий нос с резкими дугами раковин, высокий нежный лоб и тонкая шея…
– Чем могу служить? – проговорил в зеркало Одинцов.
Наталья отвернулась к широкому окну лимузина. Она растеряла все заготовленные ею фразы. Одинцов кого-то напоминал Наталье, а кого – она не могла сообразить.
Улица торопливо выравнивала парадную шеренгу зданий.
Казалось, там, вдали, дома, словно опаздывающие солдаты, поспешно разыскивали свое место в строю, однако, приблизившись, автомобиль находил их в полном порядке, в служебном рвении усердно таращащих окна-глаза на черный генеральский лимузин…
– Так мы с вами уедем очень далеко, – пошутил Одинцов. – Как вас зовут?
– Наталья.
– Очень приятно, – игриво проговорил Одинцов. – Моего приятеля зовут Виталий Евгеньевич.
– Я знаю, – обронила Наталья.
– Вот как? – удивился Одинцов. – Виталий Евгеньевич!
– Впервые вижу, – хмуро отозвался Гусаров и, обернувшись, оглядел Наталью медленным взглядом.
– Я даже знаю ваше прозвище. Параграф! – воскликнула Наталья, выдерживая его взгляд из-под белесых ресниц. – Я узнала вас по клетчатой кепке.
Одинцов засмеялся и пристукнул ладонями по рулю.
Гусаров отвернулся и теперь сидел ровно, глядя прямо перед собой. Казалось, его мысли витают за пределами салона автомобиля. С появлением Натальи им овладело дурное предчувствие. Возможно, это было очередное звено в цепи дурных предчувствий, охвативших его еще в ту пору, когда он и Клямин побывали в Ставрополе. Гусаров знал за собой одну слабость: в момент, когда опасность принимала конкретные и осязаемые формы, им овладевала апатия. Что это было – болезнь или страх, – он не знал. Апатия ему очень вредила. Впервые он испытал это чувство, когда, пользуясь положением адвоката, поставлял подследственному недозволенные документы и был пойман с поличным. Вместо того чтобы спасать собственную репутацию, он отдал себя на волю судьбы, а в результате лишился адвокатского звания и лишь чудом избежал суда…
– Так-так, – проговорил Одинцов. – Где вы живете, прекрасное дитя?
– Самолетная, пять, квартира шестнадцать.
– Самолетная, Самолетная… – повторил Одинцов. – Где это?
– Недалеко от рынка, – буркнул Гусаров.
– Тогда по дороге, – кивнул Одинцов. – Ну, что скажете, Наталья?
– Я хочу спросить у вас… Где сейчас Антон Григорьевич Клямин? – Наталья зябко повела плечами.
– Вот еще! И ради этого вы ждали меня после работы? Смешно! – Одинцов укоризненно качнул головой. – А кто такой этот Клямин?
Наталья растерялась. Весь дальнейший разговор терял смысл.
– Антон Григорьевич… Ну шофер! – сказала она.
– Виталий Евгеньевич, вам знаком такой человек? – серьезно спросил Одинцов.
Гусаров молчал. Его белесое лицо покрылось бурым налетом.
– Вы что-то путаете, Наташа, – с явным сожалением в голосе проговорил Одинцов. – Мы впервые слышим эту фамилию.
– Ну как же! Он работает на вас.
– На меня?! – воскликнул Одинцов и присвистнул. Подъехав к тротуару, он остановил машину. – Знаете, сколько шоферов работает в моем учреждении? Армия! Разве запомнишь каждого? Наведайтесь в отдел кадров, там вам помогут. – В голосе Одинцова прозвучало сожаление. – Нет, ничем не могу вам помочь.
Он повернулся, чтобы отворить заднюю дверь и выпустить неожиданную пассажирку. Только сейчас Наталья разглядела его как следует. Сдавленную с висков голову с дряблой кожей и тонкими бесцветными губами. Немигающие, точно у кота, глаза не отражали и тени беспокойства.