– Ну, Антонина, ты на месяц меня запряжешь! – засмеялся Клямин.
– Так не надо! – искренне воскликнула Антонина. – А хочешь – оставайся на месяц. В колхозе шофера нужны.
«А что, если и на самом деле? – подумал Клямин. – Отсидеться до весны». Он усмехнулся:
– А что ты соседям скажешь? Приехал товарищ Тимофея и так опечалился, что решил заменить его в твоем доме?
– Ладно, ладно, – возразила Антонина, но уже без азарта. Действительно, что она скажет соседям? Но в следующее мгновение ее озарила новая идея. Она всплеснула руками и растянула губы в хитрой улыбке. – Скажем, что Тимофей пригласил в колхоз. Что ты снялся там, у себя, приехал, узнал, что с Тимофеем беда, а назад поворачивать уже некуда. Вот и решил остаться. А? Ну как?!
И Антонина засмеялась громко, в голос, оттого что нашла выход из двусмысленного положения, а главное – вроде бы попыталась помочь Антону Клямину в чем-то важном. И от этого сладко становилось на душе, подобной радости Антонина давно не испытывала в своей вдовьей жизни.
– Ну как, а? – теребила она Клямина. – А насчет крыши для тебя мы с председателем обсудим. Он мужик быстрый… Как? Антон, решай! – Антонина умолкла и бросила тревожный взгляд на дверь, ведущую в сени. – Стучат, что ли?
Клямин повернул голову. Ему тоже показалось, что постучали.
– Принесло кого-то, – вздохнула Антонина. – Голубь мира, наверное. Пронюхал, зараза.
На этот раз стук донесся резко и властно.
Антонина окинула комнату строгим взглядом: нет ли чего компрометирующего? Она сдернула со спинки стула платок, накинула на плечи, взглянула в зеркало и пошла открывать.
Беспокойство охватило Клямина.
«Чего это я? – подумал он. – Чего это я?» Он напряженно вслушивался в доносившиеся до него глухие голоса, но ничего не мог разобрать. Вскочил, шагнул к окну, отодвинул занавеску. Над кромкой забора угадывалась крыша такси…
Дверь распахнулась. Клямин обернулся и увидел на пороге коренастого, крепко срубленного мужчину. Антон узнал его мгновенно. Плешивый! Тот самый «свидетель по делу», что ошивался на явочной квартире.
За спиной Плешивого виднелось клетчатое кепи Виталия Гусарова, известного под кличкой Параграф.
Первые фонари вытянули любопытные шеи сразу же за городской чертой, размазывая холодный ртутный свет по черному ночному асфальту.
Клямин включил фары автомобиля.
Боковым зрением он видел опостылевший за долгие часы перегона профиль дремавшего рядом Плешивого. Его перебитый нос, опущенные, как у бульдога, щеки, венчик седовато-грязных волос, окаймляющих просторную лысину, толстую борцовскую шею. Звали его Ефремом, но для Клямина он оставался Плешивым. Из пустых, необязательных фраз Клямин узнал, что Плешивый работал дежурным шофером аварийной службы – сутки на дежурстве, трое суток дома. Подустав, Клямин передавал ему руль. Плешивый вел автомобиль виртуозно.
На заднем сиденье посапывал Гусаров. Временами он терял контроль над собой, и салон заполняло сдавленное храпение. При резком толчке оно прекращалось, чтобы вскоре начаться вновь. Утомился Гусаров. Почти десять часов безостановочной езды…
О чем только не думал, о чем не вспоминал Клямин в эти долгие, однообразные часы! И во все его воспоминания то и дело врезалась жалкая улыбка Антонины. Она не знала, что за люди явились вдруг за Кляминым. Но сердцем чуяла, что эти люди принесли ей новую потерю.
Она стояла посреди комнаты, опустив тяжелые руки, придерживая край упавшего платка. В черных глазах густела такая печаль, что у Клямина все сжалось внутри. Он сказал ей что-то ободряющее, Антонина улыбнулась, чуть опустив уголки неподвижного рта. Виновато и беспомощно. Точно она знала, что неприятности Клямина связаны именно с ней… Потом Клямин вспомнил историю, рассказанную ему Гусаровым. Радуясь удачному завершению поездки, Параграф был преисполнен благодушия и, несмотря на усталость, находился в хорошем настроении. «Ничто не исчезает бесследно. Ищи и обретешь. Это один из краеугольных законов криминалистики», – говорил он.
Как же действовал Гусаров? Распустив слух, что пропал Клямин, он держал «руку на пульсе», контролируя все, что узнавали об Антоне Григорьевиче общие знакомые. И слух, подобно бумерангу, вернулся к Гусарову. Причем с самыми невероятными подробностями. Одни говорили, что он умер от пьянки в вытрезвителе, другие – что он попал в аварию, сбил человека, скрылся…
Гусаров допускал, что Клямин не станет отсиживаться в Южноморске, а сбежит. Но куда? Практика показывала, что в первые дни беглецы всегда выбирают близлежащие пункты. Это потом, придя в себя, смирившись со своей участью, они забираются подальше. К тому же Клямин уехал в своем автомобиле – гараж был пуст. Южноморский автомобильный номер примелькался по всему побережью. А вот где-нибудь, скажем, в Сибири такой номер сразу бросится в глаза. И милиция, объявив розыск, не оставит подобный факт без внимания. Клямин все это не мог не учитывать…
Вечером, заглянув в бар «Курортный», где нередко собирались «свои люди», Гусаров узнал, что Клямин недавно заезжал в гранильную мастерскую. Привыкший проверять каждый слух, Параграф выяснил: Клямин действительно хлопотал за какую-то знакомую, проживающую в Ставропольском крае. Был и адрес. Гусаров, что называется, попал в самую точку. Проезжая по сельской улице, он сразу приметил красный кузов автомобиля с южноморским номером. У юрисконсульта отлегло от сердца. «Скажите, Антон, – спросил он позже у Клямина, благодушно покуривая на заднем сиденье, – у вас и в мыслях не было забиться куда-нибудь, где вас никто не знает, да? – И, переждав молчание Клямина, добавил со вздохом: – Вы, Антон, человек добросердечный. И тем, что живете один, без близких, вы совершаете над собой насилие». На что Клямин, не оборачиваясь, проговорил спокойно: «Заткнись. Дам в ухо. Мне терять нечего, Параграф, ты знаешь». Они молчали часа два. Потом Параграф захрапел… А мысли Клямина текли до странности ровно, окутывая облаком наиболее приметные события его жизни. И он ни в чем не раскаивался. Лишь о Наталье старался не думать Клямин, чтобы не будоражить себя. Думая о ней, он казнился остервенело, как бы находя в яростном самобичевании свое спасение. Измочаленный, он загонял образ Натальи в дальний закоулок памяти и пытался представить себе, что его ждет по возвращении в Южноморск… Ничего не поделаешь – придется отмытарить свой срок, ладно. Надо убедить себя, что он просто находится в длительной командировке, после которой станет по-настоящему богатым человеком. Причем важно не продешевить, сорвать с Серафима побольше.
Если честно, то Клямин даже с некоторым сожалением думал о своем бегстве. В сущности, Серафим Одинцов предложил ему работенку. Достаточно вредную, но хорошо оплачиваемую работу. Прежде чем отказаться от нее, надо крепко подумать. Вот почему Антон с такой легкостью встретил появление этих двоих в доме Антонины. Даже к столу пригласил их. Надо же перекусить с дороги…
– К тебе летели – в болтанку попали. И аэропорт не принимал. А таксист такой попался – в каждую яму заглядывал, – вдруг проговорил Ефрем. – Еще неизвестно, когда до постели доберусь.
– Известно, Плешивый. Городом едем, потерпи, – мирно ответил Клямин.
Ефрем чему-то усмехнулся.
– А что, ты действительно Мишку знал? Или горбатого лепил на «следствии»? – Клямин кивнул в сторону храпевшего Гусарова.
– Знал, – нехотя ответил Ефрем.
– Что-то я тебя при нем не помню. – Клямин сбавил скорость, подъезжая к перекрестку.
– Ты с ним якшался, а я срок отмывал, – вяло складывал слова Ефрем. – На гонках мы с ним познакомились, в шестьдесят четвертом. Он лидером был, я замыкал приз.
– Тогда ты и озлился на него? – поинтересовался Клямин и, помолчав, добавил: – До смерти.
Ефрем медленно перевел взгляд на Клямина и проговорил простуженным голосом:
– Рули ровно, мастер, еще влепишься во что. И так с тобой надергались…
Миновав бульвар, Клямин выехал к Верхней балке, свернул на Масловку и знакомым переулком направил автомобиль к своему дому. В зеркале он видел, что Гусаров уже проснулся и теперь таращил глаза в окно, пытаясь понять, где они едут.
– К моему дому приближаемся, – весело объявил Клямин. – Дальше вам добираться своим ходом.
– Молодец. Быстро доставил, – пробурчал Гусаров. – И одиннадцати нет. А я думал – ночью вернемся. Молодец.
В окнах Борисовских светился блеклый огонь настольной лампы. В остальных квартирах было темно. Клямин притормозил у подъезда, откинул дверь и вылез из машины. Вялые ноги неуверенно держали его длинное туловище. И спину крючило – не разогнуться. Но дышалось легко. Воздух холодил ноздри и горло, лепил рубашку к спине и плечам. С верхнего этажа во двор падали глухие удары: кто-то, пользуясь темнотой, выбивал ковер. Клямин задрал голову, заорал в типично южноморской манере:
– Это ж кто ж трусит на голову рядно?! Шоб стекла разбить, не ошибиться!
Удары прекратились. По этажам сползла тишина.
– Человек пять дней не был дома, приехал, а ему пыль на голову сыплют! – кричал Клямин. – А если я буду занят несколько лет в казенном доме?! Да они же пеплом друг друга засыплют, а! Шо нам делать, Параграф, з такими соседями? Хоть не садись!
Гусаров вышел из машины и тоже задрал голову. Он так ошалел от езды, что ему почудилось в тоне Клямина искреннее возмущение. Когда же и Ефрем покинул машину, на верхнем этаже всерьез перепугались – вкрадчиво скрипнула рама…
Хлопнув себя по ягодицам, Клямин захохотал. Так приятно размяться, ощутить возможность движения. Тело наполнялось жизнью. Он это ощущал каждой клеткой.
– Чего базаришь, чего базаришь-то? – послышался голос из ниши дома. – Не видал, чтобы люди рядно трусили?
– Ты, что ли, дед?! – воскликнул Клямин. – Не спишь?
Старик Николаев закашлялся, порываясь что-то сказать между гулкими, ухающими звуками. Он вышел на свет, к автомобилю. Лицо его открыто сияло радостью. Внезапное возвращение Клямина было для Николаева подарком.
– Приехал, сукин сын, – бормотал старик. – А я уж думал… Катается, а его люди тут ждут.
– Какие люди, дед? Вроде бы все со мной, – удивился Клямин, и тут его резанула мысль: «Пришли, не задержались. О черт! И переночевать в последний раз дома не дадут».
Он напрягся, ощущая торопливые удары сердца, вгляделся в темноту, из которой выступил человек небольшого роста. Облик незнакомца как-то не вязался с бравыми ребятами из милиции.
– Кто такой? – спросил Клямин.
– Пришел вот с полчаса как, – ответил старик. – Я говорю, что нет тебя, уехал куда-то. Сели, покурили, а тут и ты свалился.
Старик вновь зашелся в кашле, махнул рукой и поплелся к подъезду.
Незнакомец придерживал в полусогнутой ладони докуренную почти до мундштука папиросу и поглядывал то на Клямина, то на стоящих в отдалении Гусарова и Ефрема.
– Это ваши товарищи? – спросил он хрипловатым голосом заядлого курильщика.
– Считайте, так, – негостеприимно ответил Клямин. Он еще не знал, с кем разговаривает, но беспокойство не оставляло его, а, наоборот, увеличивалось. – С кем имею честь?
– Я скажу, скажу, – заторопился незнакомец. – Может, уделите мне минут пять? Я был так огорчен, что вас нет. – Он поглядывал на Гусарова и Ефрема, переминаясь с ноги на ногу и, по всей видимости, не решаясь на более открытый разговор.
Оборотясь к своим спутникам, Клямин натянуто усмехнулся:
– Что ж, приехали. Все по домам!
Гусаров приблизился к Клямину и, оттерев его в сторону напором рыхлого живота, проговорил негромко:
– Я уеду, а Ефрем останется, уж извините.
Клямин сузил глаза и посмотрел в глубокие от ночного света зрачки Гусарова:
– Не понял.
– Говорю, Ефрем у вас останется, – мялся Гусаров. – Ему далеко ехать.
– Охранять меня? – снова усмехнулся Клямин. – Вот что, Виталий, дружок. Мне охрана еще надоест… Не перегибай палку. Пока вы от меня зависите, а не наоборот.
Видимо, Гусаров колебался. Ему не хотелось новых волнений. Вместе с тем он был убежден, что Клямин вторично не сбежит.
– Не сбегу я, Параграф, – тихо произнес Клямин. – Я передумал. Понимаешь? Скажи хозяину, что надо встретиться лично – условия оговорить. Завтра же. Езжай, спи спокойно. – Клямин поправил на Гусарове клетчатую кепку и похлопал его ладонью по животу: – Езжай, езжай. И Плешивого прихвати. А то он с ног валится, служивый.
Гусаров оглядел стоявшего в стороне незнакомца:
– Кто такой?
– Езжай, Виталий, – повторил Клямин. – Езжай и ложись спать. И насчет встречи подумай – у меня есть претензии. Иначе это повлияет на ход следствия. – Клямин нагло улыбнулся и, прихватив Гусарова за плечи, развернул его в сторону дворовых ворот. Плечи у адвоката были мягкие, податливые, как у женщины.
– Завтра к восьми придет за вами Ефрем. Отвезет к хозяину. – Гусаров вздохнул и, сделав знак Плешивому, потащился со двора.
Когда Клямин вернулся к незнакомцу, тот раскуривал новую папиросу. Слабый огонь спички играл тенями на изнуренном лице, как бы сдвигая нос, губы, густо нависшие брови. Теперь Клямин не был уверен, что видит этого мужчину впервые. Во всяком случае, тот определенно кого-то собой напоминал.
– Мы знакомы? – спросил Клямин.
– Нет-нет… Что вы! – почему-то испуганно произнес мужчина и, перенося папиросу в левую руку, представился: – Геннадий Степанович Ильин… Вам это ни о чем не говорит?
– Нет, – решительно сказал Клямин.
– Я живу в Свердловске.
– В Свердловске? Ильин… Погодите! – Клямин развел руками и чуть отстранился, вглядываясь в лицо мужчины. – Вы…
– Да. Я отчим Наташи.
– Черт возьми! Ну конечно… Здравствуйте! – Клямин протянул ему руку.
Ильин ответил на пожатие вялой влажной своей ладонью.
– Вот теперь ясно, Геннадий Степанович… Так бы и сказали.
– Я и сказал, – медленно улыбнулся Ильин. Казалось, он пытался заплакать, но передумал.
Есть люди, которые одним своим видом наводят уныние. К числу их относился Ильин.
Пытаясь догадаться, что привело к нему этого человека, Клямин запер автомобиль.
– Ну а теперь поднимемся ко мне.
Они вошли в подъезд: впереди Клямин, позади Ильин.
– Судя по всему, вы не в курсе дела, – словами подталкивал Клямина Ильин. – Вас не было столько дней.
– Да. Я уезжал из города, – не оборачиваясь, ответил Клямин. По привычке он надавил на кнопку лифта. Раздался металлический щелчок, и кнопка вспыхнула гранатовым светом. – Работает? Это ж надо, – вслух удивился Клямин, глядя на Ильина сверху вниз. – Месяц не работал, отремонтировали наконец… Так я не в курсе чего, простите?
– Ну, что… с Талкой такое стряслось… – промямлил Ильин.
– Не понял, – перебил Клямин. И в то же мгновение ужас медленно, словно ржавая тяжелая пружина, сработал в нем. – С какой Талкой? С Натальей, что ли? – проговорил он непослушными губами.
Ильин кивнул:
– Вот… приехал я за ней.
– А что случилось-то? – быстрым шепотом проговорил Клямин. Видно, в его лице появилось нечто такое, что заставило робкого Ильина втянуть голову в плечи.
– Убили ее, – также шепотом ответил Ильин.
Белый свет пал из прибывшей кабины лифта на белое лицо Антона Клямина. Словно выворачиваясь наизнанку, медленно раздвинулись автоматические двери…
Лестничная гармошка стянулась к площадке, точно там, наверху, ослабло крепление и все ступеньки слились в одну.
– А! – издал короткий звериный рык Клямин и подогнул ноги в коленях, ловя эту единственную ступеньку.
Этот рык взметнулся по тихому колодцу уснувшего дома и замер где-то в переплетах чердака. А может, пробил и его, устремясь в ночное сырое небо, раскрытое над городом черным зонтом.
Руки Клямина плетьми обхватили согнутые колени. Над ними нависли перепутанные пряди волос.
Так Клямин просидел несколько минут. Ильин безмолвно топтался возле него. Потом осторожно присел рядом.
– Кто ее убил? – чуть слышно произнесли губы Клямина.
Но Ильин уловил вопрос.
– Неизвестно… Автомобиль сбил. Где-то на шоссе у пляжа. Несчастный случай.
– Где она сейчас?
– Уже в аэропорту…
Ильин стал подробно рассказывать, как он получил телеграмму, зайдя домой в обед. Хорошо еще – никого не было дома. Он сразу же отпросился с работы – и в Южноморск. Здесь бегал по разным учреждениям – не просто все это. Звонил Клямину, но телефон не отвечал. О Клямине ему рассказала сестра жены, Шура. Надеялись, что Антон Григорьевич поможет чем-нибудь…
– Я ведь и не знал, что Наталья к вам поехала. Думал, так – блажь в голову ударила, надоело с нами, – уже другим тоном вставил Ильин.
Потом он так же подробно рассказал о жене. Она ничего не знает. Там должны ее подготовить. Как она все это воспримет? У нее неважное сердце…
В подъезде появлялись соседи. Они настороженно останавливались, подходя к Клямину и Ильину.
– Проходите, проходите, – доброжелательно говорил Ильин. – Свои. Проходите, пожалуйста.
Люди осторожно обходили тяжело сидевшего на ступеньке Клямина. Узнавая его, укоризненно качали головой. Пьяный, мол, все ясно. Ильин достал платок, трубно высморкался, утер податливый нос и проговорил нерешительно:
– Я вот с чем, Антон Григорьевич… Не одолжите ли мне рублей тридцать, а? Приеду – вышлю… А то я совсем поиздержался с этой историей.
– С какой историей, Генаха? – переспросил Клямин и сам удивился тому, как из глубины памяти вдруг всплыло прозвище, которым наделила Наталья своего отчима. Как оно сохранилось незабытым во всех передрягах, постигших Клямина за последние дни, – непонятно.
Ильин сложил по складкам и сунул в карман платок.
– Как это – с какой историей? – растерялся он. – Со всеми этими делами я поиздержался. Такие расходы, куда ни повернись. Взял с собой четыре сотни – и как четыре копейки.
Клямин поднял с колен лицо, откинул назад волосы.
– Извините, Геннадий Степанович, – словно издалека проговорил он. – Извините, ради бога.
– Что извинить? – удивился Ильин.
– Расскажите мне о ней. Я так мало ее знал.
– Простудитесь… На камне-то. – В голосе Ильина слышалось нетерпение. Он украдкой взглянул на часы.
Клямин перехватил его взгляд и, цепляясь за перила, поднялся.
– Может, на лифте? – сказал Ильин.
Казалось, Клямин не слышал. Он добрался до площадки второго этажа. Остановился. Полез в карман, вытащил несколько купюр.
– Извините. Деньги-то со мной, извините. – Клямин обернулся и протянул Ильину скомканные бумажки.
– Многовато, – сказал Ильин, прикидывая сумму. – Больше сотни будет.
– Берите, – коротко сказал Клямин.
Ильин принял деньги, поблагодарил и, разгладив, спрятал во внутренний карман. Они молча постояли. Привалясь спиной к стене, Ильин достал папиросу, закурил.
– Знаете… Она всю жизнь меня ненавидела. За что – не знаю. А я любил ее, как дочь, честное слово…
Он стоял, низкорослый, в мятом костюме, с жирным пятном на лацкане, заметном даже при плохом освещении. С простуженным носом и покрасневшими, усталыми глазами. Напоминая своим обликом кого-то из знакомых Клямину людей. Но кого?
– Впрочем, она, вероятно, многое вам рассказала, – вздохнул Ильин с намеком. – Она была странная девочка. Такая красивая и такая беспомощная. Все искала чего-то, искала. Другой жизни. А жизнь-то везде одинаковая. Я пытался ей это внушить – нажил врага.
Маленькое лицо Ильина передернулось, брови набухли. Он заплакал, с шумом втягивая носом воздух и судорожно сжимая скулы.
– Геннадий Степанович, Геннадий Степанович… – повторял Клямин, не двигаясь с места.
Ильин махнул рукой и торопливо побежал вниз.
«Надо было предложить ему переночевать», – подумал Клямин, отпирая дверь своей квартиры.
Раскиданные повсюду вещи придавали комнате жилой вид. Если бы не тишина. И если бы не эти никчемные визитные карточки, что белели на полу. «Сколько сделано в жизни глупостей! – подумалось Клямину. – Сколько глупостей…» Он наступил на белый листочек и поелозил подошвой, словно желая втереть его в паркет. Но ничего не получалось. Прильнув к полу, карточка оставалась целехонькой. Заглянув зачем-то в ванную комнату и на кухню, Клямин опустился на табурет, посидел, вернулся в прихожую, снял туфли, принялся разыскивать шлепанцы, но вспомнил, что оставил их в машине. Он стянул с себя куртку, брюки, рубашку, влез в старый дырявый халат и, оставляя на полу следы волглых носков, прошел в спальню, повалился на кровать и закинул руки за голову.
В тишине из неплотно закрученного крана тюкала вода. Потом заурчал холодильник. Значит, он все же не выключил холодильник перед отъездом. Поторопился. А куда?! Вот и приехал Антон Григорьевич Клямин. На круги своя, как говорится. Как был одиноким псом, так и остался. Перед отсидкой за грехи чужие. Конечно, не только за чужие. Клямин это понимал. Но, во-первых, рядом с Серафимом он выглядел ангелом. Во-вторых, если он и имел какую-то выгоду, то это были всего ошметки от доходов Серафима… Клямин перевернулся на живот, ткнулся носом в подушку и снова издал короткий дикий рык. В радужных кругах, возникающих перед его глазами, рисовалось лицо Натальи. Круги цеплялись один за другой, раздувались, подобно мыльным пузырям, и в каждом из них, играя цветом, плыл лик на тонкой шее с родинкой на изгибе… Клямину почему-то представилось, что именно так возносятся на небо души покойных. Он резко опрокинулся на спину. Яркий свет люстры разорвал цепочку тихих ликов, швырнув к глазам Клямина контуры предметов, расставленных по комнате. Напольные часы с безжизненным маятником – кончился завод. Слепое окно телевизора, тумба с телефоном. Полупустые полки: почти весь хрусталь и серебро он упрятал в багажник автомобиля – запас на долгую жизнь…
Перенеся телефон к себе, Клямин поднял трубку. Он медленно прокрутил диск. Тотчас донесся чуть искаженный голос Леры. Услышав Клямина, она обрадовалась:
– Ты? Слава богу… Звоню, звоню – никого. Думала, загремел уже, а ты – вот он. Или оттуда звонишь?
– Нет. Я дома, – проговорил Клямин.
– Голос у тебя какой-то… Все плохо, да?
– Очень плохо, Лера.
Лера, видимо, была озадачена. Он редко признавался ей в своих неприятностях…
– Что же делать, Антон, – мягко проговорила она. – Так уж все складывается…
– Наталья погибла, – сказал Клямин.
Ему показалось, будто Лера положила трубку. Потом он сообразил, что нет сигнала отбоя…
– Алло! – крикнул Клямин.
– Да, я здесь, – прошуршало в трубке. – Не молчи, я слушаю тебя.
– Погибла. Нет ее… Несчастный случай, понимаешь. Наезд.
– Говори, не молчи.
– Я не молчу, Лера… Где-то у пляжа… Ко мне приходил ее отчим. Понимаешь? – В трубке слышались тихие шорохи, легкий треск. – Вот какие дела, Лера…
Не в силах больше сдержать себя, Клямин бросил трубку на рычаг и откинул голову.
Он плакал. Он всхлипывал, втягивая воздух открытым ртом… Люстра плавала в ореоле смазанного света лампочек подобно яркому пятну. Потолок казался куском раскаленной белой жести – он излучал жар. Клямин повернулся на бок и ощутил языком морской привкус слез…
Непонятно – спал он или провалился в дремоту. Сознание его растормошил звонок телефона. Неверной рукой Клямин дотянулся до аппарата, снял трубку.
– Антон! – говорила Лера. – Из-за меня все это, из-за меня, Антон. Я рассказала Наталье о Серафиме, о ваших отношениях. Я познакомилась с Натальей до того, как узнала, что она твоя дочь. Понимаешь? Так случилось…
Сознание Клямина крепло, хоть он и слушал Леру в той же расслабленной позе. Лишь пальцы руки, держа трубку, впились ногтями в ладонь. Он жадно вгонял в себя каждую ее фразу, прочно, словно навсегда.
– Я думала, Антон, надо ли мне признаться, раз все уже произошло. И решила – надо. Жить, как крыса в норе, не могу и не хочу… Четыре дня назад Наташа мне позвонила. Сказала, что виделась с Серафимом. Пригрозила ему, чтобы тот оставил тебя в покое… Потом ей позвонил какой-то мужчина и сказал, что может отвезти ее к тебе, повидаться. Назначил ей свидание на Южном шоссе, у пляжа. Я хотела поехать с ней, Антон. Но она заупрямилась. Она ревновала меня к тебе – так мне кажется… Обещала позвонить. И пропала. Я решила, что она уехала к себе, билет был куплен. Ждала ее письма… Вот и все, Антон…
– Зачем ты так себя вела? – через долгую тяжелую паузу проговорил Клямин.
– Ради тебя, Антон, – тихо ответила Лера.
– Вот еще! – Клямин старался подавить злобу.
– Ты должен был знать, что тебя ждут. Понимаешь? Год, два, пять. Ждут! Чтобы ты там держался, Антон… И она бы ждала, я знаю. Она была такой же одинокой, как и ты.
Во сне он стонал, вскидывался и, ослепленный светом невыключенной люстры, вновь падал навзничь, ненадолго затихая.
Под утро его разбудил шум первого трамвая. Клямин поднял руку с часами к глазам. Половина шестого. Он поднялся, с досадой вспомнил об оставленных в машине комнатных туфлях, в носках прошел в ванную комнату, приблизился к зеркалу и принялся рассматривать свое лицо. Припухлые от дурного сна глаза казались одинаковыми. Щетина упрямо пробивалась сквозь кожу, особенно густо засеяв широкий подбородок. Он включил бритву и долго, тщательно водил ею по лицу, пока не добился идеального результата. Повернул кран с красной нашлепкой. По утрам горячая вода сразу не появлялась. Надо было переждать, спустить остывшую за ночь воду…