Еще несколько кварталов – и брусчатка кончится, пойдет нормальный асфальт…
Только сейчас Клямин взвесил слова, которые вскользь бросил Борисовскому. Он давно замечал за собой такую особенность: возвращаться к сказанному через какое-то время. В таких случаях он как бы оглядывался на пропущенную второпях картину.
Мысленно возвратился он и ко второй встрече с Натальей.
Помнится, он испытывал сильное искушение броситься следом за ней, вернуть ее даже силой. Он сидел, сцепив замком пальцы рук и чувствуя, что малейшее движение может прорвать его смирение, как вода прорывает плотину, проникнув в случайную щель. Постепенно пружина, сковывавшая его, ослабла. Он втягивал в себя воздух все глубже. Дыхание выравнивалось…
Взяв рюмку, Клямин швырнул ее на пол. Звон разбитого хрусталя каким-то образом всколыхнул в нем сознание потери. Лучше бы он и вправду напился, чем оставаться таким вот, трезвым и униженным.
Отвлечься бы. Но улица удручала своим однообразием. Пассажирами не пахло – справа и слева видны были унылые фигуры тихих пешеходов.
Таксомотор миновал брусчатку. Колеса приняли ровный, податливый асфальт. Тарахтение перешло в постоянный гул двигателя, но привычной мощной тяги не чувствовалось. Он давно подозревал ненадежность второго цилиндра двигателя, да все никак не мог выбрать время разобраться, что к чему. Все ждал очередного технического обслуживания. «Дождался, свеча полетела, даже и смотреть нечего, – подумал Клямин. – Дернуло же меня осчастливить батюшку Андрея комплектом новых японских свечей. Ладно, доработаю смену, там разберусь».
Подъехав к переходу, остановился, дожидаясь разрешающего сигнала. Вот вспыхнул желтый… Последние пешеходы торопливо освобождали проезжую часть. Клямин включил передачу, чуть поддал газу, чтобы не заглох инвалидный двигатель.
И тут его внимание привлекла женщина в полушубке и платке. Женщина замыкала табунчик тех, кто переходил улицу. Испуганная нетерпеливым рыком машины, она обернулась и погрозила кулаком. Клямин оторопел. Лопни его глаза, если это не Антонина. «Божья корова», лесное дитя,..
Торопливо опустив стекло, Клямин высунул голову из машины:
– Тонька!
Женщина обернулась.
– Тонька! – еще раз крикнул Клямин. – Антонина Прокофьевна!
Позади нетерпеливо сигналили автомобили. Еще немного – и Антонина пропадет в толпе пешеходов.
Клямин вылез из таксомотора, встал в рост и помахал женщине рукой. Та пригляделась. Узнала. В черных глазах ее радость боролась с испугом.
– Садись скорей! – сказал Клямин.
– У меня денег нету, – мотнула головой Антонина.
– Садись! Калган твой камень! Быстра-а-а…
Женщина забежала с правой стороны и юркнула в приоткрытую дверь машины. Хорошо, автоинспектора поблизости не было.
Подгоняемый истеричными гудками, таксомотор двинулся вперед…
– Ну?! Как живешь, горе ты мое? Рассказывай. Небось доставила-таки камень на кладбище. Да?
– Ну.
С лица Антонины не сходило выражение настороженности.
– Да не бойся ты. Не привлеку тебя. И денег не возьму, ты мне стала как родная.
– Откуда деньги-то? – Антонина чуть расслабилась. – Нету денег. Все лихоимцы посшибали… А ты, значит, в такси работаешь?
– Значит, в такси. Постоим в закутке, не включать же мне считалку. Так и терплю убытки от нашей с тобой любви.
Клямин свернул на тихую боковую улочку. Выключив мотор и удобно повернувшись, он уставился на Антонину. Пятнистый загар ее поблек, подбородок стал дряблым. Антонина перехватила его взгляд:
– Не гляди так на меня. Иссохла вся. Спала за эти дни часа четыре… И если бы все путем закончилось, не обидно б было. А то так, шиворот-навыворот. Видно, проклял ты меня.
– Я?! – искренне огорчился Клямин.
– А кто же еще? – убежденно сказала Антонина и вздохнула. – А может, это он не желает памятника от меня, Тимофей. Знает, какие трудности пройду. Думает: «Лежу себе и лежу. Зачем жене такие муки устраивать?» Он и там меня жалеет, Тимофей.
И Антонина поведала Клямину о своих злоключениях.
Транспорт она нашла довольно быстро. Как и советовал Клямин, поехала к автозаправочной станции, побегала с полчаса и нашла какого-то шофера. Да так удачно, что и не придумаешь. Машина у него с подъемным краном. В Южноморск ехал, в командировку. На подъемном кране картошку не повезешь, на халтуру рассчитывать не приходится. А тут такое везение – плита могильная. Словом, погрузили, поехали. На этот раз Антонина сидела тихо, не дергалась. Помнила, к чему это может привести…
Наконец приехали.
Тут-то и началось мытарство… Кладбищенские стервятники – чтоб им ни дна ни покрышки! – поначалу не разрешили камень сгружать – документ, говорят, нужен. Может, этот камень ворованный. Шофер ругается – командировка у него, сроки… Бегала Антонина по начальству. Наконец сунула кому-то денег, сбросили камень. Оказывается, не там сбросили. Мастерская, в которой камень гранят, в другом месте находится – вот беда какая. Поехала туда. Там тоже документ требуют. Иначе – плати! Ну, заплатила. Осталось денег всего ничего. А камень доставлять с кладбища к мастерской тоже бесплатно не станут… Были у Антонины часы. Простые, правда. Но подарок Тимофея – дороже глаз… Решила отдать их временно под залог. Уломала какого-то бригадира. Съездил он со своими толсторожими за камнем, привезли его в мастерскую. А там увидали камень и предлагают его поменять. Вместо него другой дают и еще денег в придачу. Конечно, лежит красавец, красный гранит, среди невзрачных булыжин. Лежит как царь… Тут и прорвало Антонину. Истерика на нее напала. Конечно, мучилась-перемучилась. А тут стоит эта пьянь. Рожи – конем не объедешь. На пальцах кольца золотые, пудовые. У ворот от разноцветных «Жигулей» в глазах рябит… Ах сволочи!.. А на Антонину когда найдет – за версту, в другой деревне слышат. Медведица, одно слово… А те, толстомордые, тоже тертые калачи. К ним без слез не ходят – привыкли. Глядят, как Антонина убивается, проклинает их, и только посмеиваются, гады неподсудные… Главное – жмут на то, что документа у нее на камень нет. Когда поняли, что Антонина трупом ляжет, а камень не уступит, стали ей счет предъявлять за работу. Цифру за цифрой, точно мясо на шампур нанизывают. И за обработку, и за гранение, и за установку, и за подбор цветника, и за надпись. Каждую буковку обсчитывали. На круг получилось пять сотен. Расценки не показывают, на слово им верь… Согласилась Антонина. Решила, что попросит денег у родственников – вспомнят же они, как к ним Тимофей относился. Как в трудную минуту им отдавал. Те кладбищенские счетоводы говорят: «Аванс оставить надо». А у нее только на дорогу обратную и хватает денег. Сняла с себя янтарные бусы – Тимофей сам смастерил, последняя его память. Отдала им. Сейчас янтарь в большой цене. Тоже так решила: вернется – выкупит…
Ушла от них Антонина как побитая собака. Вместо бус на шее ветерок гулял. Время у прохожих спрашивала. В автобусе в самый уголок спряталась, чтобы контролер не ущучил. Слезы глотала. Приехала на кладбище под вечер. Нашла могилу Тимофея, упала как подстреленная. Волю слезам дала…
На другой день пришла в мастерскую. Глядит – камень как лежал, так и лежит. Успокоилась: хорошо, что не украли. А может, не успели – кто знает. Правда, какой-то охламон на него ведро поставил грязное. Убрала, вытерла. Ну а теперь уже все позади. Купила билет на поезд. В семь вечера уезжает…
Клямин слушал рассказ Антонины с волнением. Растревожила душу, чертова баба.
– А квитанцию взяла? – спросил он, выпрямляя затекшую ногу.
– Квитанцию?
– Ну, расписку какую. Что камень оставила.
Антонина недоуменно посмотрела на Клямина. Что это он? Ведь договорились они. Все видели, как бусы янтарные оставляла начальнику. Человек десять стояли глазели.
– Когда поезд, говоришь?
– В семь.
Клямин взглянул на часы. Без четверти пять.
– Ладно. Успеем. Только бы их с работы не сдуло. Знаю я эту публику. – Он включил двигатель, помедлил, соображая, каким путем быстрее проехать… Вспомнил о колпачке, прикрыл им зеленый огонек фонарика… Поехал.
– Ну и хитрец же ты, – усмехнулась Антонина. – Получается, что я законная пассажирка.
– Все дело в том, Антонина Прокофьевна, кто кого обманет. Скажем, те каменотесы с каждой буквы свою запятую сорвали…
– Буква – рупь, – согласилась Антонина. – Сто пятьдесят рублей насчитали.
– Ты что! Письмо на тот свет сочинила?
– Почему письмо? – обиделась Антонина. – Всех родственников, кто его помнит, по именам назвала.
Клямин усмехнулся:
– И лосей тоже?
– Каких лосей?
– Которых из рук кормил. Их тоже перечислила?
– Ты, Антон, не смейся. Бог накажет.
Клямин с размаху стукнул обеими руками по рулю:
– Да ты что! Елка лесная! Сама рассказывала, как эти родственнички к нему относились. Тянули все, что могли. А деверя еле уговорила камень погрузить…
Антонина притихла. Она наблюдала, как таксомотор заглатывал своей тупой пастью асфальт мостовой. Темно-серый и медлительный вдали, асфальт, приближаясь к радиатору, резко увеличивал скорость и как-то светлел.
– Ты, Антон, не понимаешь, – вздохнула Антонина. – Я не ради них. Я для него, для Тимофея. Он их любил, стервецов. Разве ему не радостно, что все опять соберутся? Пусть у могилы… Как же ты не понимаешь! Человек добром живет. Даже после смерти все с ним остается. А если памятник у него голый, без надписи почти, то нет разницы, жил человек или нет. Памятник-то от какого слова происходит? Память! Не понимаешь? Один ты вот и не понимаешь…
Антонина говорила тихо, ничуть не заботясь, какое впечатление ее слова произведут на Клямина, не обидят ли.
Участок, на котором разместилась гранильная мастерская, выглядел довольно уныло. Несколько чахлых деревьев у входа были покрыты седой каменной пылью. Ее не могли смыть даже зачастившие осенние дожди. Три цветных автомобильчика, что стояли на узкой бетонированной площадке, имели какой-то скорбный вид…
Клямин оставил таксомотор и направился к проходной. Антонина шла за ним.
Двор мастерской был завален плитами, трубами, колотым гранитом. Торчали какие-то механизмы, приспособления. Людей не было видно.
Антонина дернула Клямина за рукав и повела глазами вправо. Среди невзрачных обвальных плит четким пятном выделялся брус гранита. Даже неотесанный, он выглядел впечатляюще.
– Наш? – спросил Клямин.
– Наш, – радостно кивнула Антонина.
– Погуляй пока…
– А ты мне закричишь? – понятливо перебила Антонина.
– Закричу, – усмехнулся Клямин. – Погуляй. – И он направился в помещение.
Поднимая высоко ноги в тупорылых расхожих сапогах, Антонина двинулась в глубь рабочего двора. Она то и дело останавливалась и читала надписи на плитах. Некоторые из них вызывали у нее досаду.
– Тоже придумали… «Остановись, прохожий. Я – дома, ты – в гостях», – вслух прочла она и проговорила строго: – Во дает! Какого-то прохожего останавливает, постороннего человека. И хвастает – наконец дом себе обрел… Представляю, как он жил, бедняга…
Так она и приблизилась к своему камню. Постояла. Заметила в стороне кран. Поискала глазами – увидела ведро. Набрала воды. Присела на корточки возле камня, обмакнула в воду носовой платок, принялась счищать с камня пыль. Светлые змейки прожилок ползли среди бурого рытого гранита. Кошачьими глазами зеленели крупные вкраплины… После обработки такой камень выглядит очень красиво – Антонина это знала. Только когда еще его обработают? Через год-два – и то хорошо. Говорят, люди по пять лет дожидаются. Вот если она сама за это время помрет, то к Тимофею ее и подхоронят. Только кто этим займется? Родственники? Но они как псы. Один деверь чего стоит, картофельный жук…
Антонина села поудобнее и принялась мыть чей-то чужой полуобработанный памятник, все глубже погружаясь в свои мысли. Медленные, привычные. Поначалу она не слышала, что ее окликают. А расслышав, снесла ведро на место, ополоснула руки.
В знакомой ей комнате сидел тот мордатый с перстнем на пальце и в синем замызганном халате и еще человек пять. Клямин расположился на подоконнике, курил, щурясь от дыма.
Мордатый повернулся к Антонине и проговорил без злости:
– Ты бы, тетка, лучше крест деревянный заказала. Все дешевле.
– Крест ты себе заказывай, – срезала Антонина. – А по мне пусть плита. Крест я тоже не забыла. Сверху заказывала выбить, места хватит.
Мужчины засмеялись. И Антонина улыбнулась, почувствовала, что Клямин все уладил.
– Ладно, подписывайте бумаги. – Мордатый придвинул ей какие-то листочки. – И адрес домашний укажите, где помечено.
Антонина взяла авторучку.
Мужчины о чем-то переговаривались между собой.
– Так я на днях подъеду, – проговорил мордатый.
– Подъезжай, – разрешил Клямин. – Карбюратор у меня из старых моделей. А свой «Озон» выброси, толку от него мало… Послушай, Степан, спросить тебя хотел. Мишке-то памятник соорудили?
– Какому Мишке? Знаешь, сколько их у меня?
– Ну, Мишке-кузовщику. Горбоносому.
– Что в окно шагнул? – вспомнил толстомордый Степан. – Соорудили. Кинули сиротскую раковину за четвертак. Кто же ему сооружать будет? Был один, никого не прижил. Сквалыжничал.
Клямин сделал глубокую затяжку и поперхнулся… Антонина обратила внимание, что в ведомости помечено триста двадцать рублей сорок копеек. А уговорились они за пятьсот. Что бы это значило?
– Все внесли-то? – с сомнением спросила Антонина.
– Все, все, – через кашель проговорил Клямин. – Подписывай. – И обернулся к Степану: – Что, денег у него не было?
– У Мишки? Деньги, Антон, – роса, иллюзия. Что такое деньги, Паша? – Мордатый подмигнул какому-то парню, достававшему из шкафа краски и кисточку. – Паша у нас все знает. В аспирантуре учится, правда в заочной, так ему удобней.
– Деньги – это овеществленный труд, – ответил парень.
– Не подходит, – подумав, ответил мордатый. – Сейчас время вещей, а не труда… Что касается Мишки – хрен его знает. Никто о памятнике не хлопотал. Рассыплется раковина – кончится память о Мишке. Место освободится, другого запакуем.
Антонина отодвинула бумаги и положила ручку. Мастер отделил один листок, вернул его Антонине, остальные положил в папку.
– Все! Будет готово – открытку пришлем. Приедете, примете работу, оплатите. А теперь ступайте с Пашей, сверьте номера.
Клямин повел головой. Мол, делай, что велят, а я сейчас подойду…
Антонина вышла следом за парнем, несшим ведерко с белой краской. Подойдя к плите, он обмакнул кисть в краску и принялся выводить на граните цифры – кривые, небрежные. Антонина хотела было выдать ему за такую работу, но смолчала. Не первая она и не последняя…
– Совпадает? – спросил он, закончив малевать.
– Совпадает. – Антонина спрятала квитанцию. Клямин сидел мрачный и подавленный.
Антонина елозила на сиденье. Радость так и струилась с ее лица. И сдержать эту радость не было сил…
– Что грустишь, Антон? – Антонина тронула плечо Клямина.
Придерживая руль, он полез в карман и вытащил янтарные бусы:
– Возьми. Насчет часов я договорился. Вышлю их тебе, адрес оставь.
Антонина замерла. Она думала, что бусы взяты в залог как аванс за работу. И вот они, родимые. Теплые, прозрачные. В каждой косточке какая-то малявка упрятана – знак хорошего янтаря…
– Ну Антон, ну Антон! – лепетала Антонина и, не выдержав, залилась счастливыми слезами.
– Будет тебе, будет, – успокаивал ее Клямин. – Делов-то на час. Не реви, не отвлекай.
Она тихо всхлипывала, поглядывая сбоку на Клямина.
Его острый нос уныло зависал над рулем. Глаза смотрели на дорогу как-то лениво, полусонно. Расстроило что-то Клямина там, в мастерской, а что – Антонина не знала.
– Ты из-за меня такой? – не выдержала она.
– Из-за тебя, тетка. Ладно. Сейчас на поезд – и с глаз долой.
Она перебирала шершавыми пальцами янтарные катышки и улыбалась. Хотела спросить, чем закончилась та авария, да вовремя сдержалась. Грубо прозвучит. Лучше помолчать – он все поймет.
– Спасибо тебе, Антон, – вздохнула Антонина. – Чем отблагодарить, не знаю. Не в моих это бабьих возможностях теперь, прошло времечко. – Немного помолчав, Антонина еще горестнее вздохнула. – Возьми бусы, Антон. А? Честно, от души. И Тимофей одобрил бы, знаю…
Она робко протянула бусы и положила их на колени Клямина.
– Опять мешаешь рулить?! – заорал Клямин. – Да что это такое! Откуда ты взялась на мою голову, шаланда! Убери это, или я тебя вышвырну из машины!
Антонина испугалась. Видимо, Клямин не шутил. Он действительно был очень сердит. Она сдернула с коленей Клямина бусы и сунула в свой карман.
Несколько минут они ехали молча.
Первые желтые фонари с любопытством заглядывали в салон таксомотора, осматривали все, точно таможенники. Клямин помнил этих бравых ребят с той поры, когда служил на флоте. Сколько они ему крови попортили…
Понемногу он отошел: при чем тут Антонина!
– Извини, подруга. С резьбы сорвался, много всякого накопилось за эти дни.
– Я и вижу. Не в себе ты, – сказала Антонина. – Хороший ты человек, Антон. Только мало тебя хвалили.
5
Клямин возвратился в парк за три часа до окончания смены. Дежурный механик выглянул в окно. Таксомотор уже стоял над смотровой ямой контрольно-пропускного поста. Клямин протянул дежурному путевой лист. Тот вставил лист уголком в штамп-часы и нажал кнопку, отбивая время окончания работы.
– С чем явился? – спросил дежурный.
– Свеча полетела, – ответил Клямин.
Дежурный смотрел на него с удивлением. Тоже нашел причину закончить работу раньше срока.
– А как план? – поинтересовался дежурный.
– В ажуре, – усмехнулся Клямин.
– Мало на вас вешают, – проворчал дежурный. – За несколько часов план везете.
– Не твоя забота, чин, – оборвал его Клямин. – Свечи есть? А то склад закрыт.
– Будто они есть на складе. – Дежурный достал из ящика свечу в картонной фабричной упаковке. – Твое счастье. Тебе одну?
– Думаю, одну. – Клямин достал из кармана три рубля, хотя свеча стоила несколько дешевле: за услугу надо платить.
В парке вообще к услугам относились с уважением. На каждом шагу изволь отблагодарить то механика, то электрика, то кузовщика, то сторожа на этаже… Твердый тариф, лишнего не возьмут. Традиция…
– Слушай, Клямин, тебя тут один домогался по телефону, – вспомнил дежурный. – Просил передать. Два раза звонил.
Дежурный оторвал кусок газеты с записанным на нем телефонным номером и протянул Клямину. Номер был Клямину незнаком, это точно. У него особая память на телефонные номера. И чей телефон, непонятно – ни фамилии, ни имени… Клямин хотел тут же позвонить, но городской аппарат в дежурке оказался спаренным с кассой и потому был вечно занят.
Клямин въехал во двор парка.
Очередь на мойку тянулась чуть ли не от ворот. Разумнее было пока что повозиться с двигателем. Он отогнал таксомотор в сторону, поднял капот…
Но загадочный телефонный звонок вызывал у него беспокойство. Клямин захлопнул капот, запер автомобиль, отыскал в кошельке двушку и вышел на улицу, к автомату.
Ждать не пришлось – автомат мгновенно сработал, на том конце провода подняли трубку. Голос был незнакомый. Грубоватый, с хрипотцой.
– Послушай, Клямин! Ты приходи, брат, на улицу Подольскую, к дому десять, стукни в квартиру сорок два. Лады? И бегом!..
– Кто это говорит? – прервал Клямин. И у него в голосе прорвалась такая же полублатная интонация.
– Хороший человек говорит. И не тяни резину – в твоих интересах. Завтра будет поздно.
– Ты Беню знаешь?.. Так не пойти ли тебе к его родственникам? – предложил Клямин. – И бегом!
– Не валяй дурака, Антон. Тебе из Ставрополя кланялись. Понял? То-то. – Незнакомец повторил адрес и повесил трубку.
Подольская улица находилась минутах в трех ходьбы от таксопарка. Дом десять стоял углом. На первом этаже размещались овощной магазин и парикмахерская. Все подъезды выходили на улицу, кроме одного – он притулился во дворе, у сложенных штабелями порожних ящиков из-под овощей. Сорок вторая квартира была на третьем этаже. Звонка действительно не было, как и таблички с фамилией.
Клямин постучал костяшками пальцев.
– Антон? – донесся голос, приглушенный деревом.
– Ну, – нехотя отозвался Клямин.
Дверь распахнулась. На пороге стоял Виталий Гусаров по прозвищу Параграф. Клямин обрадовался, но виду не подал. Поездка в Ставрополь, кажется, сблизила их…
Гусаров стоял без пиджака, в белой рубашке с крахмальным воротничком. Тонкие подтяжки обозначали довольно заметное брюшко. Белобрысые волосы, как всегда, были безукоризненно причесаны. Он сердечно поздоровался с Кляминым и указал ему на дверь, ведущую в глубину квартиры. Клямин снял куртку, повесил на гнутый крючок. Комната выглядела запущенной и неопрятной. Старый диван, три больничных табурета, шкаф с резной рассохшейся облицовкой. Дверь, ведущая в соседнюю комнату… «И описать нечего», – усмехнулся про себя Клямин, присаживаясь на диван. Противоположный угол дивана занял Гусаров.
– Помыть бы руки? – спохватился Клямин. – Липкие после работы.
– Сейчас нельзя, – почему-то смутился Гусаров и, предупреждая удивление на лице Клямина, добавил: – Чуть позже. И руки, и туалет, если понадобится. Чуть позже.
Клямин обескураженно покрутил головой и нахмурился:
– В чем дело, Виталий? Короче.
– Куда уж короче, Антон… Помните – тот увалень, кузовщик из Ставрополя, сказал, что ищут виновника аварии? Пострадали пятеро. Дело передано милиции. Все транспортные происшествия на том участке взяты под особый контроль. И вдруг обнаруживается не зарегистрированная в ГАИ авария. Тут даже Серафим Куприянович бессилен. Это первое.
Гусаров протянул руку, взял с подоконника сигареты, пошлепал по карманам брюк, обнаружил плоскую зажигалку, закурил.
– Все, что я сейчас рассказываю, Антон, как говорится, сугубо для служебного пользования. – Он выпустил первую сильную струйку дыма. – Вы мне симпатичны, поверьте. Так, неосознанная симпатия…
Клямин кивнул. Он чувствовал искренность в тоне Гусарова.
– Второе, – продолжал Гусаров. – На Северном Кавказе раскрыли организованную группу людей, занятых нелегальным изготовлением трикотажных изделий в промышленных объемах. Кое-кого задержали… Не стану вдаваться в подробности, но отмечу следующее. Стало известно, что важный компонент, влияющий на качество ткани, этим людям привозит водитель УАЗа. Кто-то раскололся на следствии несколько дней назад… Естественно, ваш автомобиль, находясь под прицелом в связи с делом о наезде, вызвал особый интерес… Я знаю эту кухню… Автомобиль подвергнут тщательному обследованию. И не исключено, что химический анализ случайных следов может навести на любопытные обобщения.
Гусаров старался говорить ровно, без эмоциональных пауз. И это ему удавалось. Но чувствовалось, что он волнуется и что еще не приступил к главному, ради чего встретился с Кляминым…
За стеной что-то упало и покатилось. По лицу Гусарова пробежала тень недовольства. «Не одни мы в квартире», – подумал Клямин, борясь с неотвязчивой мыслью: почему ему не позволили вымыть руки сейчас? К тому же Клямину захотелось в туалет. Он напрягался, пытаясь сосредоточиться на том, что говорил Параграф. И сердился на себя: разговор не шутейный, требует предельного внимания, а он думает черт знает о чем…
– Послушайте, Виталий, я действительно хочу в туалет.
Гусаров пожал плечами и нахмурился:
– Это не прихоть, Антон… Ладно, спуститесь во двор, общественный туалет рядом с пожарной лестницей, увидите.
Двор встретил Клямина тишиной и острым запахом прелых овощей. Сверху, словно в колодезный сруб, глядели звезды.
Может быть, самое разумное сейчас – шагнуть за ворота этого двора, выскочить из этого колодца. Исчезнуть, скрыться. Возможно, через несколько минут нельзя будет вернуть это мгновение. Бежать! Пока Гусаров не получил от него никаких обещаний, пока не связал его обстоятельствами. Все идет к этому, Клямин не сомневался. Если с Мишкой покончили во дворе девятиэтажного дома, то, может быть, ему, Клямину, уготован вот такой затхлый двор старого южноморского дома с туалетом у пожарной лестницы. Черт возьми, не хотят ли они прикончить его здесь? Ошарашенный этой мыслью, Клямин замер. В таком случае, для чего Гусаров рассказывает ему о каких-то делах, разрешает покинуть квартиру?..
Клямин присел на ступеньку. Провел ладонями по коленям, разглаживая брюки. Мысли его вновь обратились к горбоносому Михаилу. Бывший гонщик тоже был кремень-мужик, казалось, совесть у него давно впала в спячку. А вот поди ж ты – проснулась совесть, точно трава пробилась из-под асфальта. И как ни затаптывали эти зеленые травинки Серафим и его присные, Михаила им не удалось окончательно сломать, подмять под себя. На каком-то витке своей бесшабашной жизни он вдруг понял, что давно превысил все дозволенные скорости, пренебрег всеми предупреждающими об опасности знаками. Такое, бывает, случается с лихачами-водителями: азарт, упоение в какое-то одно мгновение уходят от них, как воздух из лопнувшей шины. И тогда в душе поселяется страх…
Клямин догадывался, кто проколол шины крутому мужику Михаилу. Последнее время тревожным ожиданием такого прокола он жил и сам. Впервые к нему пришло это чувство, когда он попал в аварию с тем чертовым камнем. Тогда он, еще несколько минут назад самоуверенный, насмешливый, удачливый, вдруг понял: чистая случайность – и не спасут его ни блатные связи, ни бездонный кошелек Серафима. Потому что эти связи, этот кошелек могли оказаться бессильными перед любым человеком, оказавшимся на месте аварии. А ну нагрянула бы ГАИ? Всю подноготную аварии она раскрыла бы в полсчета! А ну разлетись по дороге деньги из портфелей-«дипломатов»?